Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Подходы США к европейскому послевоенному устройству в свете отношений с Советским Союзом в 1943 -1945 годах

Версия для печати

Избранное в Рунете

Михаил Мягков

Подходы США к европейскому послевоенному устройству в свете отношений с Советским Союзом в 1943 -1945 годах


Мягков Михаил Юрьевич - доктор исторических наук, профессор кафедры всемирной и отечественной ис¬тории МГИМО(У) МИД России.


Подходы США к европейскому послевоенному устройству в свете отношений с Советским Союзом в 1943 -1945 годах

В 1941-1945 гг. общность военных целей диктовала Рузвельту, Черчиллю и Сталину необходимость поиска компромиссов при решении проблем послевоенного устройства Европы и мира. Но стратегия США и их подходы к Советскому Союзу определялись не только этой необходимостью. Так же как далеко не все зависело от личности хозяина Белого дома и отношения к нему со стороны Сталина. Противоречия геополитических интересов запад¬ных союзников и СССР, отягощенные различиями в социально-экономическом строе и идеологической борьбой, стали основой для развития послевоенной конфронтации — «холодной войны».

В 1941-1945 гг. общность военных целей дикто­вала Ф. Рузвельту, У Черчиллю и И. Сталину необходимость координации стратегических планов, поиска компромиссов при решении проблем послевоенного устройства Европы и мира. Очевидно и то, что каждая из держав «Большой тройки» имела свои собственные национальные интересы. При этом их лидеры учитывали как позицию своего окружения, так как и общественное мнение своих стран.

Еще до 22 июня 1941 г. Рузвельт рассматривал перспективы сближения с СССР, исходя из общей опасности со стороны держав «оси». Однако госде­партамент США полагал нецелесообразным обнаде­живать СССР политическими обещаниями в случае нападения на него Германии. В меморандуме Отде­ла европейских стран госдепартамента от 21 июня 1941 г. говорилось: « ...Мы не должны заранее давать никаких обещаний Советскому Союзу в отношении помощи, которую мы сможем оказать в случае гер­мано-советского конфликта, и не будем принимать на себя никаких обязательств в отношении нашей будущей политики к России…» [1]

Накануне Второй мировой войны позиция Руз­вельта по отношению к СССР была неоднозначной. На президента сильное влияние оказывали сторонни­ки «жесткой» линии в отношении СССР — Ч. Болен, У. Буллит, Н. Гендерсон и др. Отрицательную реак­цию в США вызвали сведения о репрессиях в СССР Военачальники, как показывают документы, имели слабое представление о потенциале Красной Армии и недооценивали ее возможности. Военный атташе США в Хельсинки майор М. Стенсет в августе 1940 г. сообщал в Вашингтон: «Хотя считается, что Россия обладает в первой линии от 10 до 12 тыс. самолетов и имеет от 4 до 5 тыс. танков ... весьма вероятно, что германские силы смогут нанести по ней уничтожаю­щий удар и принудить, при благоприятных условиях, к капитуляции в течении 2-3 месяцев ...» [2].

Оказавшись после Пёрл-Харбора с СССР в «од­ной лодке», госдепартамент США, тем не менее, не торопился признать предвоенные советские границы. В конце 1941 — в начале 1942 г. в Вашингтоне придер­живались той точки зрения, что если Советский Союз и не потерпит поражения, то встретит окончание войны экономически несостоятельным. Возможность усиления советского влияния в Европе не приветс­твовалась. Против принятия советских территори­альных запросов в Европе выступал в то время и ближайший помощник Рузвельта А. Гарриман.

Во время своей беседы с руководителем Евро­пейского отдела внешнеполитического ведомства США Р. Атертоном 22 января 1942 г. он отмечал, что увеличение американских поставок в СССР укрепит позицию западных союзников в отношениях с Мос­квой. Он предупреждал, что ни при каких условиях не следует идти на компромисс в территориальных вопросах с таким «оппортунистом» и «ловким де­льцом», как Сталин. Гарриман полагал, что Сталин все еще чувствует себя «социальным изгоем» среди великих союзников. «Будет большим делом, — гово­рил он, — посылать ему почаще дружеские послания и повторяющиеся заверения о том, что позиция Рос­сии за столом мирных переговоров будет идентична британской и американской» [3].

По мере восстановления мощи Красной Армии менялось и отношение союзников к территориаль­ным запросам СССР. Вскоре после Московской битвы и срыва германского «блицкрига», в мае 1942 г. на свет появляется рузвельтовская концепция «четырех полицейских» (США, СССР, Великобритания, Китай). Президент озвучивает ее перед членами госдепарта­мента [4]. Но после сталинградской катастрофы вермахта Рузвельт, стремясь к сотрудничеству с Москвой, в то же время не отвергал планов противостояния СССР.

Не находит подтверждения версия о том, что после битвы под Сталинградом, в начале 1943 г. Бе­лый дом серьезно опасался выхода СССР из войны и его перемирия с Германией. Такие гипотезы рас­сматривались аналитическими службами разведки и госдепартамента. Но ими же они и опровергались, как невозможные, по причинам непримиримой борьбы на Восточном фронте и коалиционных обязательств Москвы. Однако Рузвельт стал опасаться, что подни­мающаяся Россия станет проводить в Европе полити­ку, которая будет противоречить интересам Запада. В окружении президента были влиятельные силы, ко­торые не одобряли курса на сближение с Москвой.

В тот период бывший американский посол в СССР У Буллит представил президенту целый ряд меморанду­мов, в которых настаивал на проведении более жесткой линии к СССР. «Европа, управляемая из Москвы, — по его мнению, — была бы такой же угрозой, как и Европа, управляемая из Берлина». Проблема, по мнению Булли­та, заключалась в том, чтобы предотвратить советское доминирование в Европе, без риска лишиться участия Красной Армии в войне против нацистской диктатуры [5]. Он предлагал, по сути, то же самое, к чему стремился и Черчилль — опережающему вторжению западных союзников в Восточную Европу и на Балканы.

22 февраля 1943 г., излагая перед представите­лями госдепартамента свой взгляд на перспективы создания мировой системы безопасности, Рузвельт, по свидетельству очевидцев, был «очень обеспокоен вопросом о России». В меморандуме о встрече кон­статировалось, что «…с одной стороны, президент придерживается мнения, [что] ... фактически весь мир должен быть разоружен, за исключением Соеди­ненных Штатов, Великобритании, России и Китая. Но, с другой стороны, президент с большой похвалой отзывается о плане Буллита, основанном на недове­рии к Советскому Союзу и согласно которому вся Европа западнее СССР должна быть организована как единый, хорошо вооруженный лагерь. Он нужен для того, чтобы противостоять продвижению России на запад. Президент не знает, что делать с Россией, и беспокоится за будущее развитие событий...» [6]

Ключевым моментом в разрешении этой дилем­мы, на наш взгляд, является факт отказа Рузвельта и Черчилля информировать Сталина об ведущихся разработках в области ядерного оружия и планах его использования [7]. Секретные договоренности по эти вопросам между президентом США и британским пре­мьером 1943-1944 года во многом определили климат союзнических отношений в последующий период.

В начале 1943 г. вопрос о втором фронте вызывал острые дискуссии среди союзников. Официальные круги США и Великобритания считали неправомер­ным давление со стороны СССР с целью скорейшей высадки англо-американских сил во Франции. Свой сценарий развития событий в Европе имелся у вы­сших военных США и Великобритании. На заседания объединенного англо-американского штаба в рамках Квебекской конференции 1943 г. начальник штаба ар­мии США генерал Дж. Маршалл упомянул о создании в СССР движения «Свободная Германия». Из докладов, которые он получал, ему представлялось, что русские враждебно смотрят на капиталистический мир, к ко­торому они стали относиться все более презрительно. «Их последнее заявление о «втором фронте», — отме­чал генерал, — более не питаемое чувством отчаяния, является свидетельством такого отношения». Мар­шалл был заинтересован узнать мнение начальников штабов на случай, например, сокрушительного успеха Красной Армии. «Будет ли тогда Германия, — добавил он, — содействовать нашему вступлению в страну для того, чтобы отбросить русских [8]?

Вопросы поставок по ленд-лизу занимали в совет­ско-американских отношениях военного времени одно из ведущих мест. Нельзя отрицать большую значимость американской помощи СССР, обмена военно-техничес­кой информацией по новейшим технологиям. Но, как отмечает современный американский исследователь истории ленд-лиза профессор Ван Тулл, «счастливым совпадением являлся тот факт, что военные грузы, пос­тавляемые в СССР, были, прежде всего, необходимы именно на Восточном фронте, но не являлись предме­тами острой нехватки в Соединенных Штатах» [9].

Танки, самолеты, грузовики, приборы связи, промышленные станки, алюминий, провизия, посту­павшие в СССР в годы войны усилили мощь Красной Армии, сделали ее более маневренной. Следовательно, ленд-лиз способствовал, прежде всего, быстрейшему завершению войны. В то же время, в самые критичес­кие годы войны — 1941-1942 — руководители Соеди­ненных Штатов и Великобритании делали все от них зависящее для модернизации вооружения именно своих сил. Имели место и серьезные задержки в поставках по ленд-лизу. Этот последний факт прекрасно понимал Рузвельт, внимательно следивший за ходом событий на Восточном фронте.

За ревизию поставок в СССР выступали в 1944 г. новый американский посол в СССР А. Гарриман и глава военной миссии США в Москве генерал Дж. Дин. С середины 1944 г. в своих докладах в Вашин­гтон Дин делал упор на то, что СССР будет исполь­зовать ленд-лиз не только для борьбы с агрессором. «Чем дольше длилась война, — отмечал он, — тем отчетливей становилась ориентация требований на послевоенный период. Они касались промышленного оборудования, нефтепроводов, портовых сооружений и многого другого» [10]. В конце войны к позиции Дина стали все больше прислушиваться не только амери­канские военные, но и политики. Следует заметить, что в суждениях генерала присутствовал очевидный оттенок недружественного прагматизма. Помощь по ленд-лизу работала как на Советский Союз, так и на союзников, избавляя последних от огромных потерь и вражеского вторжения. И если некоторые поставки можно было использовать для послевоенного вос­становления СССР, не являлось ли это всего лишь частью материальной компенсации за гигантские советские жертвы?

После Курской битвы открытое давление на СССР в вопросах послевоенного устройства было неприемлемо для Рузвельта, в том числе и по причине понимания им незначительности американской по­мощи (прежде всего по ленд-лизу) в общем объеме советских военных усилий. Осенью 1943 г. в разго­воре с кардиналом Спеллманом, с которым он был в довольно доверительных отношениях, президент сказал, что после войны Россия будет «доминировать в Европе». «США и Великобритания не смогут вое­вать против России ... Русские выпускают так много военной продукции, что американская помощь, за исключением разве что грузовиков, представляет­ся незначительной». Рузвельт ищет (или пытается показать, что ищет) приемлемый для Америки ком­промисс. По словам президента, мир мог бы быть по­делен следующим образом: «Китай получает Дальний Восток, США — регион Тихого океана, Британия и Россия — Европу и Африку. Но поскольку Великоб­ритания будет, прежде всего, занята своими колони­ями, то можно предположить, что интересы СССР в Европе будут доминирующими» [11].

В Вашингтоне и Лондоне стремились максималь­но выверить по времени начало союзной высадки во Франции. С одной стороны, к этому моменту Герма­ния должна была быть основательно ослаблена совет­скими войсками, с другой, не потеряна возможность выхода западных союзников к ключевым районам Европы. Известно, что в первой половине 1943 г. проблема второго фронта вызвала самые серьезные разногласия между союзниками по Антигитлеров­ской коалиции. В мае 1943 г. Рузвельт официально сообщил Сталину о переносе сроков открытия вто­рого фронта с 1943 на 1944 г. Это произошло на фоне разрыва Москвы с польским эмигрантским прави­тельством в Лондоне и сокращения поставок в СССР по ленд-лизу. Напряжение нарастало, и стороны сде­лали ряд резких заявлений. Из Лондона и Вашингтона были отозваны советские послы И. М. Майский и М. М. Литвинов. Москва всерьез опасалась за поли­тику союзников и задавалась вопросом — хотят ли они быстрейшего окончания войны, или, напротив, добиваются взаимного ослабления противников на советско-германском фронте?

Видимо, не случайно в начале 1943 г. в госдепар­таменте, Управлении стратегических служб и других государственных и разведывательных ведомствах США, широкое распространение получили «сведе­ния» о вероятном выходе России из войны и заключе­нии Москвой сепаратного мира с Германией. Можно предположить, что некоторые из подобных оценок, сделанных УСС, безусловно, достигали внимания Рузвельта по причине достаточно близких отношений У Донована (директора УСС) с американским прези­дентом [12]. С другой стороны, в недрах того же УСС летом 1943 г. обсуждалась и другая вероятность — наводнение советскими армиями всей Европы, что станет прелюдией к третьей мировой войне [13].

Все это говорило об опасении западных союзников не только за отношения с Советским Союзом, но и за свою «большую стратегию», основанную на прагмати­ческих расчетах. Сохранить доверие СССР без ответа на коренной вопрос: когда и где произойдет высадка англо-американских сил в Европе — становилось теперь невозможным. От этого в решающей степени зависело и послевоенное взаимодействие с Москвой. Проблема второго фронта была решена на Тегеранской конфе­ренции союзников в конце 1943 г., когда срок высадки во Франции был назначен на май 1944 г.

В 1943-1945 гг. происходило изменение отноше­ния Рузвельта, равно как и Черчилля к «прибалтийско­му», «польскому» вопросам, положению на Балканах, разделу Германии. Главную роль здесь играл военный фактор, успехи борьбы на Восточном фронте. Свое мнение в определении нового курса к Москве, часто не совпадавшее с суждениями президента, высказы­вали представители госдепартамента США, военного ведомства, московского посольства США.

Вполне можно предполагать, что очевидным побудительным мотивом для Рузвельта идти на пол­номасштабное сотрудничество с Москвой являлась возможность избежать призрака кровавой окопной войны 1914-1918 гг. Другая причина — перспектива привлечения СССР к войне против Японии [14].

Гарриман вспоминал, что президент, несом­ненно, имел в виду следующую возможность: «если русским армиям удастся сдержать напор немцев, то перед Америкой откроется перспектива ограничить свое участие в войне в основном морскими и воздуш­ными силами ...» [15]. Однако президент не мог ограни­читься только военными факторами. Само создание международной организации по безопасности также было немыслимо без СССР. Тогда как только такая организация, построенная на иных началах, чем Лига наций, могла способствовать ведущей роли США в мировых делах.

Весной 1943 г. Рузвельт внутренне смирился с вхождением в состав СССР территорий, присоеди­ненных в 1939-1940 г. Но, учитывая общественное мнение, он не хотел публичных заявлений. В канун и в период Московской и Тегеранской конференций 1943 г. президент все же надеялся, что его внутрен­ний и международный авторитет укрепится, если ему удастся уговорить Сталина на коррекцию восточной границы Польши и будущий плебисцит в Прибалтике. Выступая 5 октября 1943 года перед представителя­ми госдепартамента, Рузвельт заявил, что «когда он встретится со Сталиным, то он намерен обратиться к нему с позиций высоких моральных ценностей. Пре­зидент сказал бы ему, что ни Британия, ни мы сами не намерены воевать против России из-за Балтийс­ких стран. Однако в собственных интересах России, исходя из ее нынешнего положения в мире, сделать заявление о том, что спустя примерно два года после войны она организует еще один плебисцит в Балтии... Подобная идея может быть применима и к Восточ­ной Польше. Президент полагает, что новая граница должна в любом случае проходить несколько восточ­нее линии Керзона. Лемберг [Львов] должен отойти к Польше, и там необходимо провести плебисцит после того, как население оправиться от шока вой­ны ...» [16]. Формальное согласие на такой плебисцит, исключавший международный контроль, им было получено в Тегеране [17].

Важное значение для Белого дома имели факто­ры экономического развития по окончанию войны. Стратегия привлечения СССР к разрешению широких международных проблем позволяла США сохранить западный образ жизни в наиболее развитых европей­ских странах, и в перспективе давала Америке шанс расширить свое экономическое влияние в различных уголках планеты. Рузвельт рассчитывал на то, что ог­ромные потери в войне и необходимость восстанов­ления промышленности подвигнут Москву к просьбе о получении западной финансовой помощи (такие за­просы были сделаны уже в 1944 г.) и сделают Сталина более уступчивым в вопросах устройства Европы.

Суждения Рузвельта о будущем Германии и всей Европы становились все более масштабными. Но это не означало, что подходы к разрешению европейских проблем должны были ущемлять интересы США. На­против, его «четыре полицейских» уже мыслились как субъекты, осуществляющие совместный конт­роль и обладающие равными правами для доступа в различные регионы мира, что более подходило для американских интересов в послевоенное время. Од­ним из свидетельств такого изменения стала дина­мика отношения Рузвельта к Франции.

Первоначально президент даже исключал ее из числа великих держав, но ближе к концу войны — после высадки в Нормандии, — Рузвельт признал роль лидера «Свободных французов» де Голля. А на Ялтинской конференции он согласился передать под французский оккупационный контроль часть немецкой территории [18]. Дело шло к тому, что после­военных «полицейских» могло оказаться больше, а их ответственность за будущую безопасность Европы совместной, то есть, не ограниченной жесткими рам­ками сфер интересов. В этом отношении в выгодном положении оказывалась та держава, которая обладала большим потенциалом для экономического влияния на регион.

На Балканах и в послевоенной роли здесь вели­ких держав Белый дом стремился ни в коем случае не допустить сепаратной сделки Москвы и Лондона. 4 октября 1944 г., накануне переговоров Сталина и Черчилля в Москве, где обсуждалось и так называе­мое «процентное соглашение», президент через свое­го посла Гарримана, направил Сталину послание со следующими словами: «Вы понимаете, я уверен, что в нынешней войне буквально нет ни одного вопроса, будь то военный или политический, в котором не были бы заинтересованы Соединенные Штаты» [19].

В секретной приписке к этому письму, предна­значенной лично для Гарримана, Рузвельт уточнял: «Моя надежда состоит в том, что эта двусторонняя конференция явится не более, чем предварительным исследованием англичанами и русскими тех вопросов, которые будут обсуждаться уже на полномасштабной конференции с участием нас троих. Очень важно, чтобы мистер Хэлл и я сам имели полную свободу действий, когда закончится эта конференция» [20].

Касательно Польши Рузвельт пытался убедить Сталина в необходимости принятия компромиссного решения по вопросу границ, в частности, передать Львов полякам и признать лондонское эмигрантское правительство. Город Львов, по мнению Рузвельта, можно было оставить за Польшей, но в окружении советских территорий. В ноябре 1944 г. президент говорил Гарриману, что город мог бы «представлять собой как бы польский остров посреди украинских фермерских полей. Управлять им будет специальный международный комитет». Когда Гарриман аккуратно заметил, что будет не реально сохранить капиталис­тический город посреди социалистических колхозных полей, президент чуть было не обиделся, сказав послу, что тот просто не хочет помечтать вместе с ним [21].

Чего в этом было больше — романтизма или тон­кого расчета? Думается, что на роль Манилова Рузвельт отнюдь не годился. Шла тонкая игра, в которой любые территориальные уступки необходимо было учиты­вать в общей глобальной стратегии. Ожесточенные дискуссии, ухудшавшие климат межсоюзнических от­ношений, вскоре развернулись по проблемам состава и признания нового польского правительства. Рузвельт и Черчилль считали для себя этот вопрос принципи­альным важным, и об этом знали в Москве. Накануне Ялтинской конференции, 25 января 1945 г., советский посол в Вашингтоне А. А. Громыко сообщал в Кремль: « ...Американцы и англичане будут, по-видимому, изыскивать пути примирения позиций временного правительства Польши [созданного в январе 1945 г. польскими коммунистами при содействии Москвы — М. М.] и эмигрантского польского правительства в Лондоне. Мне известно, что правительство США воз­лагает большие надежды на возможное привлечение в правительство Миколайчика ... Вполне возможно, что Рузвельт оставит открытым вопрос о признании временного польского правительства Соединенными Штатами, ссылаясь на неподготовленность американ­ского общественного мнения ... Такой исход дела мог бы носить лишь временный характер…» [22]

Важнейшей в отношениях США — СССР стала германская проблема. Высказываясь за раздробление страны, Рузвельт еще осенью 1943 г. не исключал, что «немедленное разделение Германии подлежит пересмотру» [23]. Как представляется, Рузвельт учиты­вал здесь не только трудности оккупации, но также возможность образования союзной администра­ция для управления Германией как единым целым. Ответственность за послевоенную Германию могла быть совместной, а ее правительство приверженным принципам западной демократии. С другой стороны, представители Комитета начальников штабов США, составляя план послевоенной оккупации Германии, предполагали включить в американскую зону оккупа­ции Рур и важнейшие порты на севере страны [24]. Этот вариант не получил одобрения Лондона и Москвы.

Внешнеполитическое ведомство США во второй половине 1944 — начале 1945 гг. стало занимать все более жесткую линию в отношении СССР. Эта линия прослеживается и в активности членов американского посольства в Москве. Как отмечал А. Гарриман, в ноябре 1944 г. Рузвельт уходил от прямых ответов, относящих­ся к Восточной Европе. Рузвельт считал «европейские вопросы настолько сложными, что лучше стоять от них подальше, по крайней мере, ограничиться проблемами, которые напрямую относятся к Германии...» [25]. Но после его смерти жесткий подход к действиям СССР возоб­ладал среди политической элиты США.

Весьма значимыми для позиции Вашингтона в 1944-45 гг. являлись данные о том, что многие ев­ропейские страны были охвачены левыми настро­ениями и активно выступали за далеко идущие экономические и социальные реформы по примеру Советского Союза. Это была особая ситуация, при которой влияние СССР могло сказаться в самых различных уголках континента. Все это вынуждало Белый дом к поиску компромиссов с Москвой, но, од­новременно, стимулировало к разработке вариантов ограничения советского присутствия в Европе.

Ялтинская конференция Большой тройки 1945 г. стала событием, которое ознаменовалось достижени­ем компромиссов, но одновременно явилась рубежом, за которым все актуальней звучал вопрос — будет ли послевоенная Европа единой или разделенной. Вряд ли возможно согласиться с мнением ряда западных авторов, что в Ялте больной Рузвельт сдал Сталину Восточную Европу, и этого можно было избежать, проводи он более жесткую политику. Документы, отражающие деятельность президента конца 1944-начала 1945 гг., представляют несколько иную кар­тину. Участвуя в конференции, Рузвельт, несмотря на свое самочувствие, сохранял политическую волю и оперировал сильными аргументами. Так, эксперт госдепартамента Ч. Болен, бывший в Ялте, свидетель­ствовал: «Тогда как его [Рузвельта] физическое состо­яние было далеко от нормального, его умственные и психологические способности определенно не были подвержены какому-либо влиянию. Он был вялым, но когда наступали решающие моменты, президент оставался на высоте своего положения» [26].

Кажущиеся уступки США Советскому Союзу на Крымской конференции следует рассматривать в плоскости политического прагматизма президен­та. Рузвельт понимал, что усиление позиций СССР в Восточной Европе неизбежно. Однако американ­ские послевоенные интересы в Европе оставались для Рузвельта приоритетными.

После Ялты жесткая линия сторон по «поль­скому вопросу» способствовала нарастанию меж­союзнических противоречий. Но ситуация еще более обострилась сепаратными контактами американской разведки с представителями германского командо­вания. Переговоры в Берне в начале 1945 г. нельзя считать «частным» делом союзников, ибо в итоге могла произойти капитуляция вермахта не только на средиземноморском ТВД, но и на всем Западном фронте, тогда как о прекращении борьбы на Восточ­ном фронте речи не шло.

Кончина Рузвельта в апреле 1945 г. усилила тенденцию к нарастанию негативных перемен в со­ветско-американских отношениях. Но далеко не все зависело только от личности хозяина Белого дома и отношения к нему со стороны Сталина. Именно противоречия геополитических интересов запад­ных союзников и СССР, отягощенные различиями в социально-экономическом строе и идеологической борьбой, стали основой для развития послевоенной конфронтации — «холодной войны». Еще до капиту­ляции Германии Европа стала для Америки, и, прежде всего, для президента Рузвельта, важнейшим звеном в конструировании всей будущей системы влияния на глобальные процессы, происходящие в мире.

О том, какие альтернативы взаимодействия с СССР по европейским делам существовали у пра­вительства США весной 1945 г. говорилось в «Мемо­рандуме о возможном развитии отношений между США и СССР в послевоенное время». Этот документ разрабатывался в недрах Управления стратегических служб в марте-начале апреля 1945 г. Но познакомить­ся с ним Ф. Рузвельт так и не успел, и он лег на стол его приемника. В пояснительной записке к меморан­думу, которую директор УСС У Донован приложил 5 мая для нового хозяина Белого дома Г. Трумэна, под­черкивалось: «Возможно, мы будем не в состоянии ожидать, пока Россия полностью обнаружит свои намерения, и должны предпринять определенные меры для обеспечения собственной безопасности. Решающее значение будет иметь такое разрешение германского вопроса, которое будет удовлетворять интересам как СССР, так и Америки, в сфере которой находятся западноевропейские страны. Это обеспе­чило бы значительный противовес влиянию России. В Меморандуме предлагается сделать все возможное для поддержки в западноевропейских странах эко­номического благосостояния и популярных демок­ратических режимов, которые во взаимодействии с Великобританией и Соединенными Штатами стре­мились бы создать баланс позиции России…» [27]

Основное различие в подходах Рузвельта и Тру­мэна к внешнеполитическим действиям Москвы заключалось в том, что Трумэн не только прислу­шивался, но и стал отдавать предпочтение самым негативным оценкам и прогнозам ведения дел с Со­ветским Союзом. В свою очередь, Кремль также не использовал тех позитивных изменений образа СССР, произошедших в США в годы войны. Не учел он и то, что его жесткие действия с целью создания «пояса безопасности», укрепления своего влияние в восточ­ноевропейских странах с помощью прокоммунисти­ческих сил, не могли не вызвать крайне негативную реакцию США.

Кроме госдепартамента, американского посоль­ства в Москве, другим важным источником ужесто­чения американского курса к СССР являлось мнение высших военачальников США. Они полагали, что теперь Вашингтон может не оглядываться на решение Кремля вступить в борьбу с Японией. Американские войска успешно продвигались к ней с южного на­правления. Смерть президента Рузвельта и окончание войны в Европе разрушили основные заслоны к нача­лу разработки секретных докладов, рассматривавших СССР как потенциального противника. Важнейшей вехой в активизации этой работы стало испытание и боевое применение США атомного оружия. В то же время, отказ Белого дома официально инфор­мировать Москву о ядерных достижениях США (о которых было известно советской разведке) не мог не восприниматься Кремлем как явное недоверие, граничащее с будущим силовым давлением на Со­ветский Союз.

В итоге масштабной работы американских на­чальников штабов, подконтрольных им разведы­вательных и аналитических структур, во второй половине 1945 г. на свет появилось ряд секретных документов. Они были посвящены не только воз­можностям и уязвимости Советского Союза, но и определяли первые цели (первые 20 городов) на тер­ритории СССР, предназначенные для атомной бом­бардировки [28]. Такая активность происходила на фоне обострения дискуссий между Москвой и западными союзниками по широкому кругу международных про­блем. Это усиливало уже обозначенные тенденции Белого дома использовать бомбу в качестве силового фактора в ведении дел с Кремлем.

Военные и политики США в конце войны и в первые же послевоенные месяцы имели тенденцию исходить не из намерений Москвы (не всегда од­нозначно враждебных к западному миру, а порой и наоборот), а из возможностей Советского Союза. Ущербность механизма мышления американских во­енных здесь очевидна: если СССР способен воевать с США, значит, он это использует, следовательно, надо готовиться к превентивному удару по его территории. В данном случае отсутствие здравого смысла ком­пенсировалось стремлением накачивать мускулы. На этом фоне и шло скатывание двух держав, Европы и всего мира к «холодной войне». Рузвельт сделал очень много для создания послевоенной американской сверхдержавы — империи нового типа. Но Трумэн воспринял от предшественника не только курс на глобальное влияние США во всех уголках планеты, но и известную незавершенность линии по отношению к СССР. Жесткий курс к Советскому Союзу оконча­тельно утвердился в конце 1940-х. Но его истоки ясно проявились в секретных документах американского Комитета начальников штабов 1945 года.

Факт, что по ряду политических вопросов СССР не проявил достаточной гибкости для достижения компромиссов. Тем не менее, Москва старалась избе­жать «холодной войны». Именно прямая военная уг­роза, вплоть до развязывания атомной войны, перед которой она была поставлена, военно-экономичес­кое давление предопределяли ее начало. Разработки военных планировщиков 1945 г. стали основой для появления в последующие годы уже основательных планов ведения ядерной войны против СССР. В то же время военные аналитики однозначно делали за­ключение, что СССР не сможет в ближайшее время представлять опасность для собственно американс­кой территории [29].

Активный внешнеполитический курс США, воспринятый в новых условиях и в новом, открыто силовом, обрамлении Трумэном, предполагал так­же очередное соревнование систем, где изначальные позиции США и стран Западной Европы были более основательными, чем у СССР и его союзников в Вос­точной Европе. Вашингтон при Трумэне не замедлил использовать свое экономическое превосходство и энергично взялся за обеспечение своего лидирующе­го положения в мире.

Необходимо подчеркнуть, что оценки Советско­го Союза, дававшиеся в США в ходе войны, претер­певали изменения. Но в основе этих оценок всегда лежал прагматизм. Можно сделать следующий вывод: президент Рузвельт, в отличие от Трумэна, был на­строен на поиск компромиссов с СССР в европей­ских делах. Как последователь Вильсона, равно как и прагматик, он считал, что для будущего мирно­го устройства крайне опасно превращать Россию в осажденную крепость. Мало у кого сегодня могут возникнуть сомнения, что Рузвельт был искренен в своем стремлении сделать Европу и мир более безо­пасными, но эта безопасность должна была в первую очередь обеспечивать интересы США.

Примечания:

[1]Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. (Далее: FRUS). 1941. Vol. I. Washington: Government Printing Office, 1958. P. 766-767.

[2] Leshuk L. US Intelligence Perceptions of Soviet Power, 1921-1946. L.: Frank Cass, 2003. P. 127-128.

[3] Department of State. Memorandum of Conversation, A. Harriman and R. Atherton, January 22, 1942. US. National Archives (Archive II, College Park, VA) (Далее: NA). RG 59. Entry 373. Box 31.

[4] Department of State. Records of Harley A. Notter, 1939-1945, Talks with F.D.R. — NA. RG 59. Entry 498. Box 54.

[5] McCauley M. The Origins of the Cold War, 1941-1949. 3rd Ed. L., N.Y.: Addison-Wesley, 2003. P. 16.

[6] Department of State. Records of Harley A. Notter, 1939-1945, Talks with F.D.R. -NA. RG 59. Entry 498. Box 54.

[7] Мальков В.Л. «Манхэттенский проект». Разведка и дипломатия. М., 1995. С.47

[8] JCS Memo. for Info. N 121, CCS 113th Mtg., August 20, 1943. — NA. RG 218. Entry CCS/JCS «Geographical files». Box 209.

[9] Из выступления профессора Университета Огаста (Джорджия) Х. Ван Тулла на круглом столе в Институте всеобщей истории РАН «Ленд-лиз в годы второй мировой войны», 14 апреля 2005 г.

[10] Дин Дж. Р. Странный союз. / пер. с нем. И. Кадетова; пред и комм. А. Орлова. М.: Олма-Пресс Звездный мир, 2005 С.84-93

[11] Gannon Robert I. The Cardinal Spellman Story. N.Y.: Doublday, 1962. P. 222-224.

[12] Leshuk L. US Intelligence Perceptions of Soviet Power, 1921-1946. L.: Frank Cass, 2003. P. 168.

[13] Wartime Washington: The Secret OSS Journal of James Grafton Rogers, 1942-1943. / ed. T. Troy. Frederick, Md: University Publ. of America, 1987. P. 121-122, 157.

[14] McCauley M. Op. Cit. P. 16.

[15] Цит. по: Ibid. P. 16

[16] Department of State. Records of Harley A. Notter, 1939-1945, Talks with F.D.R. — NA. RG 59. Entry 498. Box 54

[17] Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941-1945. Сб. документов. В 2-х тт. М.: Изда­тельство политической литературы, 1984. Т. 1. С. 453- 456.

[18] Schwabe K. The United States and Europe from Roosevelt to Truman. // The Failure of Peace in Europe, 1943-1948 / ed. by A. Varsori and E. Calandri. N.Y., L.: Palgrave, 2002. P. 22.

[19] Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941-1945. Т. 2. С. 224.

[20] F. Roosevelt to A. Harriman, October 4, 1944. — US. Library of Congress. Manuscript Division. W.A. Harriman Papers (Далее: WAHP). Chronological file (далее — CF). Cont.174.

[21] A. Harriman. Memorandum of Conversation with the President During Trip to Washington, D.C., October 21—November 19, 1944. — WAHP. CF. Cont. 175

[22] А. Громыко—В. Молотову, 25 января 1945 г. — Архив внешней политики Российской Федерации (Далее: АВПРФ). Ф. 06 (Секре­тариат В. Молотова). Оп. 7а. П.57. Д.5. Л.12

[23] Department of State. Records of Harley A. Notter, 1939-1945, Talks with F.D.R. — NA. RG 59. Entry 498. Box 54.

[24] Memorandum by the Director, Civil Affairs Division, War Department («Spheres of Occupation in Europe»). Attachment to JCS, Note by the Secretaries, April 12, 1944. — US. NA. RG. 218. Entry CCS/JCS «Geographical files». Box 308.

[25] A. Harriman. Memorandum of Conversation with the President During Trip to Washington, D.C., October 21—November 19, 1944. — WAHP. CF. Cont. 175.

[26] Цит. по: My Dear Mr. Stalin. The Complete Correspondence Between Franklin D. Roosevelt and Joseph V. Stalin/ Ed., with Comment., by S. Butler. Foreword by A. Schlesinger, Jr. New Haven and London: Yale University Press, 2005. P.IX-X

[27] W. Donovan to H. Truman, May 5, 1945. — US. NA. RG 226. M 1642. Reel 25.

[28] JIS, Memorandum for the Secretary, 20 October, 1945. — NA. RG 218. Entry CCS/JCS «Geographical files». Box 208

[29] Report by the Military Intelligence Service («Postwar Economic Policies and Capabilities of the USSR»). Attachment to JIS, Note by the Secretary, November 1, 1945. — NA. RG 218. Entry CCS/JCS «Geographical files». Box 208.; Report by JIC («Strategic Vulnerability of the USSR to a Limited Air Attack»). Attachment to JIC, Note by the Secretary, December 3, 1945. — NA. RG 218. Entry CCS/JCS «Geographical files». Box 208.

«Вестник МГИМО», №5, 2010 г.

Читайте также на нашем сайте:

«Антигитлеровская коалиция: как зарождалась Холодная война» Олег Ржешевский

«Советско-германский Договор о ненападении 1939 г. в контексте политики и военной стратегии противостоящих сторон во Второй мировой войне» Леннор Ольштынский

«Хотел ли Сталин развязать Третью мировую войну?» Виктор Мальков

«Борьба за сохранение германской государственности» Наталия Нарочницкая

«Фрагмент записи заседания во дворце Ливадия в ходе Ялтинской конференции 5 февраля 1945 г., посвященного вопросу о расчленении Германии»


Опубликовано на портале 29/01/2011



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика