Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

К столетию революции 1917. Сопротивление самодержавию: подъем оппозиционных настроений в деловых кругах (1906–1917)

Версия для печати

Жак Сапир

К столетию революции 1917. Сопротивление самодержавию: подъем оппозиционных настроений в деловых кругах (1906–1917)


Сапир Жак (Sapir Jacques) – французский экономист, руководитель исследований в Высшей школе социальных наук (EHESS), директор Центра исследований индустриализации (CEMI-EHESS), Париж.


К столетию революции 1917. Сопротивление самодержавию: подъем оппозиционных настроений в деловых кругах (1906–1917)

На фоне 100-летия Октябрьской революции продолжает вызывать споры природа процессов, которые привели к этому событию, а также тех, которые оно породило. В коммунистической историографии его представляют как революцию «рабочего класса», поддержанную крестьянством. Антикоммунисты, в свою очередь, считают революцию результатом «заговора», некоторые из участников которого были на иностранном содержании. Однако ни коммунистическая историография, ни антикоммунистические трактовки не объясняют, почему самодержавное государство утратило легитимность. И те и другие игнорируют экономические и политические причины потери легитимности. Между тем в центре этого процесса находился актор, сыгравший важную роль в назревании революции...

На фоне 100-летия Октябрьской революции остается спорной природа процессов, которые привели к этому событию, а также тех, которые оно породило. Несмотря на то, что страсти XX в. в основном улеглись, революция по-прежнему вызывает полемику и вопросы. Советские экономика и общество просуществовали почти 75 лет и генерировали целый набор моделей – имплицитных или эксплицитных, ‒ по отношению к которым большинство наблюдателей заняли ту или иную позицию [Sapir]. Свидетельством тому является умножение терминов, используемых для обозначения советских моделей: социалистическая экономика, реальный социализм, централизованная плановая экономика и др.

Между коммунистической историографией и антикоммунистическим видением революции 1917 г. существует невольное сходство. В коммунистической историографии она представлена как революция «рабочего класса», поддержанная крестьянством. Антикоммунисты, в свою очередь, считают революцию результатом «заговора», некоторые из участников которого были на иностранном содержании. Однако ни коммунистическая историография, ни антикоммунистические трактовки не объясняют, почему самодержавное государство утратило легитимность. Прежде всего, и те и другие игнорируют экономические и политические причины потери легитимности. Между тем в центре этого процесса находился актор, сыгравший важную роль в назревании революции в 1915‒1917 гг., – а именно значительная часть социальной группы, которую составляли предпринимательские круги и техническая интеллигенция. Целями этой группы были модернизация, но вместе с тем и преодоление унижения, которое постигло Россию на международной арене в результате войны 1904‒1905 гг., то есть своего рода национальное самоутверждение. Все это весьма отличалось от тех целей, которые, как считается, обычно лежат в основе революционного движения.

Следовательно, необходимо пересмотреть некоторые представления об Октябрьской революции. Социальное неравенство в городе и деревне, несомненно, сыграло свою роль в революционных событиях. Но не забываем ли мы о национально-патриотическом факторе?

Каковы истинные истоки Октябрьской революции?

Вопреки трактовке, все еще широко распространенной в учебниках и даже историографии, советская экономическая система не берет свое происхождение ни в Октябрьской революции 1917 г., ни в идеологической традиции, связанной с именами Маркса и Ленина. Телеологических интерпретаций Русской революции было множество [см.: Besançon; Laqueur]. Нетрудно доказать, что «советский марксизм» был довольно далек от того, что писал Маркс [см.: Chambre; Rubel; Chavance]. Сама Октябрьская революция была вызвана в большей степени факторами, недоступными влиянию партии большевиков, чем ее волей. Генезис ее предпосылок в предреволюционном периоде прослеживается вполне отчетливо. Встает вопрос: была ли Октябрьская революция «социалистической», вписывается ли она в ряд восстаний, подобных Парижской Коммуне? Или это была национально-модернизационная революция [cм.: Black et alii; Brugger and Hannan; Skocpol], схожая с многочисленными движениями, получившими развитие за пределами Европы, в доминионах с конца XIX в., а в колониях после войны 1914‒1918 гг.? Или, быть может, следует говорить о смешении явлений двух типов?

Прочтение Октябрьской революции в Западной Европе и, шире, западном мире заметно отличается от того впечатления, которое она произвела на Азию, Африку и Латинскую Америку. Ее восприятие на Западе во многом предопределялось доминантным положением западного мира. Этот феномен затронул и Россию, где часть элиты настолько хотела быть «западной», что без сомнений приняла вестернизированную картину событий. За пределами Запада, в свою очередь, революция 1917 г. получила совсем иные прочтения, которые к тому же складывались в рамках политических движений, интегрированных в местные реалии. Поэтому сейчас, когда отмечается столетие Русской революции, неизбежны самые разные ее интерпретации, и их спектр намного шире, нежели противоположные версии «социалистов» и «консерваторов». Стоит обратить внимание на национально-модернизаторское измерение революции, или, по выражению одного исследователя, особый русский путь перехода к технократии» [Rowney]. Это измерение не менее важно, чем «социалистическое», наиболее распространенное прочтение тех событий.

Довольно удобно видеть в марксистском дискурсе Второго Интернационала истоки экономической доктрины будущих советских вождей [Bettelheim]. Такое видение небезосновательно. Действительно, большевистские лидеры, связанные с интеллектуальным сообществом, сложившимся вокруг немецкой социал-демократии, немало заимствовали из представлений о капитализме и гипотетическом социализме, характерных для каутских, гильфердингов и тем более парвусов [Zbynek and Scharlau]. Но этим проблема далеко не исчерпывается. Выстраивать прямую следственную связь между теорией, которая сама по себе эволюционировала и была внутренне противоречивой, и практикой столь же ошибочно, как и видеть в системе прямое отражение идей тех, кто этой системой руководит.

То обстоятельство, что у социалистов начала XX в. (в частности, русских большевиков) был конструктивистский взгляд на социальную действительность, не означает, что конструктивизм можно воплотить в реальность. Более того, само убеждение, что социальная реальность выводима из умозрительных, заранее составленных представлений о том, какой она должна быть, сходно с конструктивизмом, в котором можно упрекнуть большевиков. Это не значит, что системы постулатов не играют важной роли. Однако такие системы необходимо помещать в контекст и рассматривать как системы эволюционирующие, меняющиеся под воздействием неожиданных эффектов от совершаемых действий и вызываемых этими эффектами когнитивных диссонансов. В критике абсолютного конструктивизма главным представляется отрицание идеологического монизма. Считать идеологию, независимо от отношения к ее конкретному варианту, главной причиной явления – значит рассуждать в логике абсолютного конструктивизма. Если мы сопоставим революцию и порожденное ею советское общество, то обнаружим в последнем не больше элементов преемственности, чем инновационных отличий.

Русское наследие

В первую очередь стоит обратиться к модели развития, характерной для России с 1885 по 1914 гг. [Gerschenkron 1962a; Laue 1963; а также: Laue 1960; Talheim; Portal]. Именно она привела к тому, что монархическое государство утратило опору среди сельского населения и среди предпринимательского класса.

Эта модель сама по себе стала результатом трудностей, с которыми столкнулась страна после отмены крепостного права [Montlibert 2015; 2014]. Ее отличал сильный государственный контроль над экономической деятельностью [Anan'itch] – прямой, в форме государственных предприятий или оборонного бюджета, либо косвенный, осуществляемый посредством монетарной [Crisp] или фискальной политики. (Оппоненты С.Ю. Витте в связи с последней говорили о «государственном социализме» [см.: Tsyon].) Данная модель привела к заметному экономическому росту, который продолжался по меньшей мере до русско-японской войны 1904‒1905 гг. [Лященко 1950; Gregory].

Однако рост был преимущественно несбалансированным. Дело не только в том, что наносился ущерб сельскому хозяйству, которое несло на себе значительное налоговое бремя [Laue 1963]. Данная модель развития российской экономики вряд ли могла приблизить Россию к Западной Европе. Да, в России складывалась социальная группа предпринимателей, но сама эта группа была раздираема внутренними антагонизмами.

В первые годы XX в. нарастали противоречия между крупными компаниями (размещавшимися на Украине, а также в зоне между Польшей и Санкт-Петербургом), часто связанными с иностранным капиталом и зависимыми от государственной поддержки, и малыми и средними предприятиями в Московской губернии, на черноморском побережье и верхней Волге, владельцы которых были в открытом конфликте с властью ‒ как по экономическим, так и по политическим причинам [Goldberg; West; Roosa; White J.D.]. Сговор между экономическими кругами, связанными с иностранным капиталом (очень крупными компаниями), и кругами, близкими к царю, позволял первым получить от вторых все средства, необходимые для доминирования. Это вызывало ярость у части малых и средних предпринимателей, полагавших, что они в гораздо большей степени, чем их связанные с иностранными инвестициями оппоненты, понимают нужды русских людей и что именно они способны осуществить «национальный» модернизационный проект.

В становлении этого местного капитализма большую роль сыграли религиозные меньшинства, в том числе притесняемые – прежде всего староверы [Blackwell 1974a], но также и евреи [White А.]. Однако царское правительство относилось к ним неблагожелательно. Итогом стал латентный конфликт, усиливший противоречия, связанные с моделью развития. В последние годы перед Первой мировой войной противостояние двух групп перешло в открытый конфликт, причины которого были как экономическими, так и политическими (влияние «православной реакции» начала XX в.).

Часть технической и предпринимательской элиты упрекала царское правительство в неспособности отстаивать интересы России (или то, что считалось этими интересами). Более того, после поражения в войне против Японии в 1905 г. часть элиты постоянно обвиняла царское окружение и самого Николая II в некомпетентности. Можно говорить о глубоком разрыве между элитой, близкой к царю и некоторым его советникам, с одной стороны, и предпринимательской и технической элитой, которую Уэст в своей работе 1975 г. назвал «московскими прогрессистами» (притом что далеко не все ее представители были москвичами) [West], ‒ с другой. Организация промышленников и торговцев, созданная в 1906 г. на волне Первой русской революции [Goldberg] и под впечатлением от поражения в войне с Японией и Портсмутского мирного договора, стала символом консолидации этой модернизаторской экономической элиты, находившейся в резкой оппозиции к царскому режиму. Инерция и имперские настроения правящих кругов перевели эти оппозиционные настроения из экономической в политическую плоскость.

Значение националистической, а точнее, «патриотической» основы этих требований не стоит недооценивать. В теории она мало чем отличалась от тезисов Победоносцева [Riasanovsky]. Однако новая элита вскоре осознала, что экономическая модернизация, являющаяся необходимым условием для того, чтобы международные позиции России укреплялись и она могла избежать нового унижения, невозможна без политической модернизации.

Отсутствие внутреннего роста и бунт предпринимателей

Второй причиной дисбаланса стало то обстоятельство, что у экономического роста не было внутренних стимулирующих факторов. Впечатляющий рост 1885‒1905 гг. не дал импульса процессу, когда обогатившиеся социальные группы создают внутренние источники дальнейшего развития экономики. После депрессии, которая началась в 1903 г. и усугубилась войной 1904‒1905 гг., восстановление роста было достигнуто преимущественно государственным заказом на продукцию военного назначения [Шацилло]. Это заставляет усомниться в известном тезисе об автономном развитии капитализма в России [Portal]. Безусловно, происходило интенсивное развитие капиталистических отношений, но российский капитализм оставался зависимым от политической власти и распределения кредитов. Более того, денежно-рыночные отношения (если исключить фискальное давление) получили слабое распространение в сельском хозяйстве [Atkinson]. В России, в отличие от модели экономического развития Западной Европы XIX в., сельский сектор в большой степени остался в стороне от процессов роста, в основе которого лежали экспорт сырья и государственные, в первую очередь военные, закупки.

Банковская система по-прежнему не отвечала потребностям финансирования промышленного развития. Отчасти это связано с объемом сбережений, отчасти – с внутренней нестабильностью сектора, в котором можно было встретить банки совершенно различных типов и величины [Боровой]. Наряду с крупными депозитными банками, имевшими корпоративную структуру и часто связанными с мощными заграничными банками, существовали мелкие банки, которые нередко являлись порождениями промышленных компаний, осуществляя их финансирование. Такое положение дел не способствовало стабильности банковской системы. Нестабильность привела к тому, что прямая или косвенная роль Центрального банка в кредитных операциях стала решающей [Гиндин]. Центральный банк оставался главным источником рефинансирования для частных банков, хотя инструменты со временем менялись. Доля переучета в промежутке между 1895 и 1913 г. снизилась с 30 до 12%, а доля сделок РЕПО по государственным и частным ценным бумагам выросла с 7 до 23%. Доля кредитов в текущих операциях оставалась примерно одинаковой, колеблясь в диапазоне между 63 и 61% [Государственный банк, с. 54; Отчет за 1913 год, с. 14]. Стоит обратить внимание на большую роль прямого кредитования в рефинансировании. В 1920-е годы именно прямое кредитование стало одним из механизмов финансирования экономики. Таким образом, в этом плане советская власть всего лишь продолжила дело своих предшественников.

Следует подчеркнуть, что банковская система в целом очень зависела от финансовых операций, которые осуществляло само государство. Будь то размещение государственных или частных займов под государственные гарантии или управление субсидированными займами инвестиционного банка, выпущенными Центральным банком ‒ налицо финансовые схемы, которые контролировались государством. В таких условиях говорить о независимости банковского дела от государства сложно. Безусловно, некоторые крупные банки (в особенности связанные с французскими, немецкими и бельгийскими банковскими домами), посредством которых солидные займы размещались вне России, могли на равных разговаривать с Центральным банком или министерством финансов. Однако к другим банкам это не относилось. Более того, оборот управляющих кадров, при котором лица, занимавшие высокие должности в правительственном аппарате, переходили на аналогичные посты в банковских институтах, а также прямое или косвенное кумовство весьма способствовали слиянию государства с частным сектором в сфере финансов.

Влияние Первой мировой войны

Еще одним источником происхождения и устройства советской экономической системы была мобилизация российской экономики в ходе Первой мировой войны [Siegelbaum]. Как и другие воюющие страны, прежде всего Франция, Великобритания и Германия, Россия столкнулась с ситуацией, когда война современного типа потребовала жесткой реструктуризации всей экономики с целью скорейшего увеличения производства конкретной продукции. Но между экспериментами в области индустриальной мобилизации в России, с одной стороны, и Германией и Францией, с другой, обнаружилось существенное различие. В России реструктуризация стала фактором антиправительственных умонастроений. Она происходила в атмосфере квазимятежа со стороны мелких и средних предпринимателей против царской администрации [Zagorsky]. В этом прямо проявилась убежденность в некомпетентности власти, о которой говорилось выше.

Создание военно-промышленных комитетов (ВПК), управляемых Центральным военно-промышленным комитетом (ЦВПК) [Siegelbaum], дало возможность представителям отечественного капитализма, объединившимся вокруг московского отделения Организации промышленников и торговцев, попытаться заключить союз как с технической интеллигенцией, так и с рабочими [Волобуев, Дробижев]. Попытка организации рабочих групп при ВПК привела к открытому конфликту с царским правительством. Оно грозило арестовать лидеров ВПК и запретить эти организации [Siegelbaum]. Динамика конфликта станет более прозрачной, если учесть, что с 1914 г. ряд промышленников стали поддерживать подпольные оппозиционные движения, партии эсеров, меньшевиков и даже большевиков [см.: Исторический архив 1959a, с. 8‒13; Исторический архив 1959b, с. 13‒16; Розенталь]. В ЦВПК входили Леонид Борисович Красин ‒ директор российского отделения AEG-Siemens, известный большевик, а также многие лидеры эсеров.

Впрочем, конфликт между царским правительством и военно-промышленными комитетами – не единственная особенность российской индустриальной мобилизации в годы войны. Именно тогда была заложена традиция управления экономикой на двойной территориально-отраслевой основе. Начало ей положила практика координации между министерствами и военно-промышленными комитетами [Сидоров]. Подобная практика была возобновлена после Октябрьской революции и продолжалась на протяжении практически всего периода существования СССР.

Пример Германии

Еще один источник – это, несомненно, опыт военной экономики в Германии. Здесь установилось гибкое, но в то же время, обладавшее принудительным характером прямое управление экономикой [Feldman]. Ядром этой системы стало подразделение стратегических ресурсов при военном министерстве – KriegsRohstoffAbteilung (KRA). Его руководители, например, Вальтер Ратенау, вскоре заговорили о «государственном социализме», а в 1918 г. даже сравнивали себя с русскими большевиками [Rathenau]. Лидеры большевиков, которые, в свою очередь, увидели в немецком опыте военной экономики эффективную модель планирования, также признавали сходство [Ленин]. Очевидно, что в 1915‒1917 гг. мобилизация немецкой экономики оказала глубокое и сильное влияние на российских радикалов, будь то большевики, меньшевики или представители других политических партий. Эксперимент Германии убедил многих не только в результативности, но и в затратной оптимальности государственного контроля. Немецкий опыт в огромной степени усилил антилиберальный уклон, который и без того был распространен в России. Дополнительно укрепило этот тренд пребывание в России в начале 1920-х годов ряда сотрудников Ратенау.

Экономике Германии в период 1914‒1918 гг. были присущи и другие черты, которые впоследствии стали характерными для советской экономики. В частности, это инвестиционные циклы, связанные с проблемой дефицита, и даже попытка коллективизации сельского хозяйства [Feldman]. Принципиально важно, что многие экономические постулаты, которые считаются «типично советскими», ‒ например, негативное отношение к частному сектору в сельском хозяйстве или восприятие экономических дисфункций как следствия уровня развития ‒ были еще раньше приняты в Германии начиная с 1916‒1917 гг. Это доказывает, что они не обязательно являются производными от большевистской идеологии и, тем более, от марксистского догматизма. Заметим, что в немецкой экономике инвестиционные циклы имели место при преобладании частной собственности.

Политический кризис российского государства, таким образом, был вызван многими факторами: повальным недовольством на селе, недовольством рабочих, связанным с условиями их существования, а также – о чем говорят крайне редко – растущим разрывом между царским правительством, с одной стороны, и частью предпринимателей и технической интеллигенции, с другой. Комбинация этих факторов привела к революции. Главную роль, на наш взгляд, сыграл разрыв между властью и элитой, которая должна была поддерживать власть. Именно этот разрыв привел к утрате властью легитимности. Доверие к наиболее радикальному крылу оппозиции выросло именно из-за присоединения к нему части элиты. Царь, как и Людовик XVI в 1789 г., казался некомпетентным, глухим к страданиям народа, неспособным защитить интересы нации. Кто-то даже считал его иностранным агентом. Эта смесь настроений и представлений, во многом несправедливых, расшатала Россию так же, как это произошло в свое время во Франции.

Список литературы:

Боровой С.И. Кредит и банки в России. М. 1958.

Волобуев П.В., Дробижев В.З. Из истории госкапитализма в начальный период социалистического строительства СССР // Вопросы истории. 1957. № 9. С. 113‒121.

Гиндин И.Ф. Государственный банк и экономическая политика царского правительства (1861–1892 годы). М. 1960.

Государственный банк. Краткий очерк деятельности за 1860-1910 годы / Под ред. Сланского И.Н. СПб. 1910.

Исторический архив. №6.1959a.

Исторический архив. №2.1959b.

Ленин В.И. О «левом» ребячестве и мелкобуржуазности // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. М. 1973. Т. 36.

Лященко П.И. История народного хозяйства СССР. М. 1956. Т. 2.

Отчет за 1913 год. Издательство Государственного банка. СПб. 1914.

Розенталь И.С. Русский либерализм накануне Первой мировой войны и тактика большевиков // История СССР. 1971. №6. С. 52‒70.

Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы Первой Мировой Войны.  М. 1973.

Шацилло К.Ф. О диспропорции в развитии вооруженных сил России (1906–1914) // Исторические записки. 1969. Т. 83. С. 123‒136.

Anan'itch B.V. The economic policy of the tsarist government and enterprise in Russia from the end of the nineteenth century through the beginning of the twentieth century // Guroff G. Carstensen F.V. Entrepreneurship in Imperial Russia and the Soviet Union. Princeton. 1983.

Atkinson D. The end of the Russian land commune: 1905-1930. Stanford. 1983.

Besançon A. Anatomie d'un spectre – l'économie politique du socialisme réel. P. 1981.

Bettelheim C. Les Luttes de Classes en URSS, première période 1917–1923. P. 1974.

Black C.E. (ed.) The transformation of the Russian society since 1861. Cambridge. 1960.

Black et alii. The Modernization of Japan and Russia, a Comparative Study. N-Y. 1975.

Blackwell W.L. "The Old Believers and the rise of the private industrial enterprise in early nineteenth century Moscow" // Blackwell W.L. Russian economic development from Peter the Great to Stalin, Praeger. NY. 1974a.

Blackwell W.L. Russian economic development from Peter the Great to Stalin. Praeger, NY. 1974b.

Brugger B., Hannan K. Modernisation and revolution. L. 1983.

Cartensen F.V. (ed.) Entrepreneurship in the Imperial Russia and the Soviet Union. Princeton. 1983.

Chambre H. L'évolution du marxisme soviétique – théorie économique et droit. P. 1974.

Chavance B. Le Capital Socialiste. P. 1980.

Crisp O. Russian financial Policy and the Gold Standard at the end of the nineteenth century" // Economic History Review. vol. VI. №2. December. 1953.

Feldman G.D. Army, Industry and Labor in Germany: 1914-1918. Princeton. 1966.

Gerschenkron A. Economic Backwardness in historical perspective // Gerschenkron A. Historical Backwardness in Historical Perspective – A book of essays. Cambridge, Mass. 1962a.

Gerschenkron A. Historical Backwardness in Historical Perspective – A book of essays. Cambridge, Mass. 1962b.

Goldberg C. The association of Industry and Trade: 1906-1917. Chicago. 1974.

Gregory P.R. Russian National Income 1885-1913. Cambridge. 1985.

Habakkuk J., Postan M. (ed.) The Cambridge Economic History of Europe. Vol. VI, part. II. Cambridge. 1966.

Katkov G., Oberländer E., Poppe N., Rauch von G. (ed.) Russia enters the Twentieth Century. L. 1971.

Laqueur W. The dream that failed. London ‒ NY. 1994.

Laue Von T.H. Sergeï Witte and the Industrialization of Russia. NY. 1963.

Laue Von T.H. The State and the economy // Black C.E. (ed.) The transformation of the Russian society since 1861. Cambridge. 1960.

Montlibert de C. Le combat pour l'émancipation des serfs de Russie 1830-1861. P. 2015.

Montlibert de C. L'émancipation des serfs de Russie – L'année 1861 dans la Russie impériale. Bruxelles. 2014.

Portal R. The industrialization of Russia // Habakkuk J., Postan M. (ed.) The Cambridge Economic History of Europe. Vol. VI, part. II. Cambridge. 1966.

Rathenau W. La Mécanisation du Monde. P. 1972.

Riasanovsky N. Histoire de la Russie : des origines à 1984. P. 1987.

Roosa R.A. Russian Industrialists and 'State Socialism' 1906-1917 // Soviet Studies. 1972. Vol. 23. №2. Pp. 395-417.

Rowney D.K. Transition to Technocracy: The Structural Origins of the Soviet Administrative State (Studies in Soviet History and Society). Ithaca. 1989.

Rubel M. Marx critique du marxisme. P. 1974.

Sapir J. L’économie soviétique: origine, développement, fonctionnement // Historiens et Géographes. December 1955. №351. Pp. 175-188.

Skocpol T. States and Social Revolutions: A Comparative Analysis of France, Russia, and China. Cambridge-London. 1979.

Siegelbaum L.H. The politics of industrial mobilization in Russia: 1914-1917. L. 1983.

Talheim K.C. Russia's economic development // Katkov G., Oberländer E., Poppe N., Rauch von G. (ed.) Russia enters the Twentieth Century. L. 1971.

Tsyon E. Les finances russes et l'épargne française. P. 1885.

West J.L. The Moscow Progressists: Russian Industrialists in Liberal Politics: 1905-1914, Ph.D. Princeton. 1975.

White A. The Jewish Question: How to Solve It  // The North American Review. Janvier 1904. Vol. 178. № 566. P. 10–24.

White J.D. Moscow, Petersburg and the Russian Industrialists // Soviet Studies. 1973. Vol. 24. № 2. Pp. 414-420.

Zagorsky S. State control of the industry in Russia during the War. New Haven. 1928.

Zbynek Z., Scharlau W. B. Merchant of Revolution: Alexander Helphand, 1867-1924. L. 1965.


Перевод с английского Станислава Минина.


Читайте также на нашем портале:

«Исследование Ф. Фишера о Первой мировой войне и европейская историография» Юлия Дунаева

«Оспаривая либеральную демократию: Ян-Вернер Мюллер о политическом опыте Европы XX века» Тимофей Дмитриев

«Советская модель как форма глобализации» Йохан Арнасон

«О нашем месте в истории» Георгий Дерлугьян

«Первая мировая война – ключ к истории ХХ века» Наталия Нарочницкая

«Антивоенные выступления на фронте в марте-октябре 1917 года. Причины и последствия» Сергей Базанов

«Первая мировая война: уроки и современные параллели» Анатолий Уткин

«Революция как естественно-историческое будущее России в ХХI веке в высказываниях современников» Олег Маслов


Опубликовано на портале 20/11/2017



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика