Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Институт гражданства и современное общество: исторический опыт Запада

Версия для печати

Специально для портала «Перспективы»

Тимофей Дмитриев

Институт гражданства и современное общество: исторический опыт Запада


Дмитриев Тимофей Александрович – доцент кафедры наук о культуре факультета философии НИУ ВШЭ (Москва), кандидат философских наук.


Институт гражданства и современное общество: исторический опыт Запада

Сегодня, когда в развитых странах Запада прогрессирует эрозия классового компромисса, достигнутого в ХХ веке, а механизмы перераспределения, осуществляемого социальным государством, уже не вызывают прежнего доверия и частично демонтируются во имя «экономической эффективности» и «конкурентоспособности» на мировом рынке, на повестке дня встает вопрос о будущем равенства в демократическом обществе. Сегодняшний интерес к вопросам гражданства и гражданской идентичности подогревается и глобальными трансформациями, переживаемыми современным миром, а способность государства и общества справляться с этими вызовами является важнейшим показателем состоятельности государственных и общественных институтов.

В науке, как и в других областях человеческой деятельности, тоже есть своя «мода». Применительно к исследованию гражданства как феномена современного мира эта мода приходит достаточно поздно – в 80-е годы прошлого века. Конечно, это не означает, что до этого периода ученые и интеллектуалы не интересовались проблемой гражданства и не писали о ней. Более того, именно в 50–60-е годы XX века появляются работы, которые сегодня ретроспективно можно отнести к классике жанра в этой области [1]. Тем не менее, нельзя сказать, что большую часть XX в. проблемы гражданства, гражданского равенства и идентичности находились в фокусе современной политической и социальной мысли. Лишь в последние десятилетия прошлого века ситуация кардинально меняется – резко возрастает интерес к проблемам гражданства и гражданской идентичности как в академических кругах, так и в более широкой среде интеллектуалов и образованной публики. Именно поэтому Уилл Кимлика и Вэйн Норман в своей статье 1994 г. «Возвращение гражданина: обзор современных исследований по теории гражданства» констатировали, что если еще в начале 80-х годов теоретические и исторические исследования проблем гражданства находились на периферии политической и социальной мысли, то в последующие 15 лет слово «гражданство» оказалось на устах у мыслителей всей палитры политического спектра [2].

Благодаря чему произошла эта перемена? Причиной тому послужил целый ряд факторов, среди которых можно выделить несколько основных. Интерес к проблематике гражданства и гражданской идентичности в последние десятилетия подпитывался прежде всего политическими и социальными процессами и событиями: ростом политической апатии граждан в развитых индустриальных демократиях мира, кризисом социального государства, новыми волнами иммиграции из стран «третьего мира», существенно изменившими демографический и этнорасовый баланс в развитых странах Западной Европы и Северной Америки, появлением феномена «новой бедности» в старых западных демократиях, процессами строительства общеевропейского рынка и политического объединения Европы и т.д. Свою роль сыграли и теоретические споры в западной, прежде всего американской, политической философии 70-х–80-х годов, в центре которых оказались концепции справедливости и общественно-политического участия в жизни больших политических сообществ. Неоднократно предпринимавшиеся в ходе этих споров попытки отыскать понятийные средства, способные соединить концепции справедливости и индивидуальных прав с проблематикой политического участия и гражданских добродетелей привели к возрождению интереса к понятию «гражданства» и гражданских прав в современной политической философии [3].

Что такое гражданство?

Гражданство как общественный институт и практика является уникальным завоеванием западной цивилизации. Изначально гражданство было сопряжено с привилегией членства в политическом сообществе, наделявшего своих членов особым статусом – статусом граждан, обязанных заниматься общественными делами, принимать участие в их публичном обсуждении и в вынесении общих решений по их поводу. Иными словами, первоначально в западном мире гражданство связывалось с идеей политического участия в определенной политической форме совместной жизни и с привилегированным статусом свободных и равных людей. Правда, впоследствии идея о неразрывной связи гражданства с идеей политического участия стала ослабевать, дав дорогу иным, новым формам гражданства, не столь центрированным на политической жизни свободных и равных людей. Однако при подобном подходе, в основе которого лежит попытка охватить при помощи понятия «гражданства» весь круг прав и обязанностей граждан современного общества, есть риск упустить из виду значение гражданства как особого политического отношения, отличного не только от иных форм политических отношений, например, монарха и его подданных, но и от социальных отношений и ролей обществ модерна, таких, как производитель, потребитель или клиент государства всеобщего благосостояния [4].

С точки зрения на гражданство как на особый тип политических отношений, институт гражданства исторически тесно связан с практиками политического участия в формировании общей политики, определяющей политические, экономические и культурные условия жизни сообщества. Тем не менее одной только идеей участия гражданство как общественный институт не исчерпывается. В нем можно выделить по крайней мере три базовых элемента: членство в определенном политическом сообществе; права и их материальное обеспечение, приобретаемые благодаря членству в политическом сообществе, и участие в политических, экономических и культурных процессах, определяющих жизнь этого сообщества. Эти три элемента не просто неотделимы друг от друга; на практике они поддерживают друг друга, задавая необходимый контекст для демократической жизни и процветания больших человеческих объединений.

Среди трех базовых составляющих института гражданства на первом месте стоит членство, которое отвечает на вопрос о том, кто такой гражданин? Вопрос о членстве является базовым для института гражданства, поскольку он определяет критерии доступа к гражданству. Для классических моделей гражданства, в частности, для античных Афин, были характерны строгие правила гражданства и критерии исключения: из числа полноправных граждан исключались женщины, рабы и метеки – уроженцы других греческих городов и земель, проживавшие в Афинах и их окрестностях. Современная демократическая концепция гражданства, возникающая в Западной Европе в Новое время, носит более всеобъемлющий характер, но и она включается в себя принцип дифференциации в качестве практического условия солидарности. Это означает, в частности, что в современных условиях лишь политические сообщества определенного типа, каковыми являются национальные территориальные государства, могут дать своим гражданам гарантии осуществления их равенства.

Гражданство предполагает возможность принимать участие в политической и социальной жизни своего сообщества. Однако для того, чтобы пользоваться правами и их материальным обеспечением, граждане должны быть членами какого-то определенного политического сообщества. В настоящее время такой базовой политической формой является национальное территориальное государство. Членство в нем на практике является condition sine qua non полноценного гражданства. Ровно 40 лет тому назад, возражая поклонникам много-, транс- или общеевропейского гражданства, известный французский политический мыслитель Раймон Арон в статье «Возможно ли многонациональное гражданство?» писал, что права человека могут быть действенно защищены и реализованы лишь в пределах национальных государств [5]. «Евреи моего поколения никогда не забудут, – подчеркивал Арон в своей статье, – какими хрупкими становятся эти права человека в тот момент, когда они перестают соответствовать правам гражданина государства». То же самое, по мнению Арона, было справедливо и по отношению к идее общеевропейского гражданства: строительство единого Европейского сообщества здесь ничего не могло кардинально изменить, поскольку «нет такого существа, как “гражданин Европы”». Более того, как считал Арон, сама мысль о чем-либо подобном «способна ослабить гражданское сознание людей». Отсюда понятно, что гражданский статус и право и в современном мире остаются неразделимыми, а самое элементарное право человека – это право государственного гражданства; только оно обеспечивает индивиду защищенное существование в политическом сообществе.

Права и их материальное обеспечение составляют вторую базовую составляющую гражданства. Для понимания динамики расширения гражданских прав важен вопрос о соотношении политических и социальных прав, или прав-свобод (droits-libertés) и прав-обязательств (droits-créans), как их называют французские философы Люк Ферри и Ален Рено [6]. Этот вопрос в конечном счете упирается в проблему отношения политической и социальной демократии в современном мире. Первоначально развитие института современного гражданства в западном мире было связано с развитием прав-свобод. Положение, согласно которому свобода заключается в праве делать все то, что не вредит другому, не означает замыкания индивида в собственной сфере деятельности. В действительности этот протолиберальный принцип, сформулированный еще Томасом Гоббсом, «Все, что не запрещено законом, — разрешено» не только избавлял индивидов от чрезмерной опеки со стороны государства, но и ориентировал формирующееся государство Модерна в первую очередь на защиту жизни, безопасности и собственности своих подданных. Речь шла именно об утверждении свободы в новом обществе, которую Гоббс понимает как свободу от внешних препятствий. В последующем эти положения нашли подтверждение во французской Декларации прав человека и гражданина 1791 г.; Гегель назовет эти положения принципом субъективной свободы.

Расширение гражданских прав в XIX–XX вв. несет с собой новые тенденции, кардинально меняющие положение дел в области прав. Постепенное появление нового типа прав в виде обязательств, число и содержание которых неопределимы априори и потому могут варьироваться до бесконечности, вносит изменения в саму концепцию отношений между государством и обществом. Утверждение как на институциональном уровне, так и на уровне повседневной практики прав-свобод подводит «красную черту» под границами и полномочиями административной деятельности государства, которое признанием этих прав обязуется ограничивать себя, чтобы гарантировать гражданам максимально возможное пространство для действий. Распространение и институционализация прав-обязательств, напротив, указывает на то, что от государства ожидают предоставления услуг, что влечет за собой расширение его функций и полномочий. В зависимости от того, какому типу прав отдается предпочтение, пишут Люк Ферри и Ален Рено, вырисовывается две концепции демократии и права.

С одной стороны, возникает чисто негативная концепция права, которая запрещает любые попытки, неважно, исходят они от государства, групп или индивидов, мешать гражданам наслаждаться их свободами с тем условием, что использование свободы одними гражданами не покушается на использование свободы другими гражданами. Это право запрещает запрещать, и на его основе выстраивается политическая демократия. Однако с появлением социальных прав государство с помощью законов вторгается в социальную сферу, чтобы обеспечить лучшее распределение богатства и уменьшить неравенство. Здесь закон играет положительную роль и становится основой для социальной демократии, которая ориентирована не на политическое равенство, а на уравнивание условий жизни. Таким образом, в то время как горизонтом прав-свобод является минимальное государство, ограничивающиеся защитой автономии граждан, горизонтом прав-обязательств является социальное государство, способствующее с помощью положительных благ и услуг улучшению «материального благосостояния» индивидов. Конфликт между двумя этими тенденциями развития гражданских прав составляет осевой принцип социальной истории XX в. [7].

Тем не менее, более внимательный анализ современных практик конституционного демократического правления показывает, что для признания новых практик правления требуется не только явно выраженное или молчаливое согласие значительной части членов общества, но и признание «неписаного правила» современной политики, согласно которому новое право должно соответствовать требованию свободы. «Все происходит так, – пишет Клод Лефор, – как если бы новые права ретроспективно оказывались составляющими единое целое с теми, которые уже были приняты в качестве определяющих для общественных свобод» [8]. Великие Декларации прав человека, американская и французская, заставили признать право иметь права. Символическое значение прав человека, описанных в этих декларациях, заключается в том, что эти права составляют краеугольный камень не только для всех остальных разновидностей прав – экономических, социальных и культурных, но и основу всего демократического устройства современного общества. Поэтому конфликт между старыми и новыми правами, между правами-свободами и правами-обязательствами не носит характера, фатального для современного демократического государства. «Мы, – констатирует по этом поводу Лефор, – не можем больше проводить линию разрыва между первыми и новыми правами, так как мы знаем, что эти последние поддерживаются первыми» [9].

Наконец, третий компонент гражданства составляет участие. Если определять гражданство как «право иметь права», как это делает Лефор, то доступ к многообразным правам зависит от членства в определенном политическом сообществе, а полноценный гражданский статус предполагает не только обладание равными правами на использование предоставляемых обществом благ, но и равные обязанности по участию в деятельности, направленной на поддержание и приумножение этих благ. Именно по этой причине сегодня многие правозащитники критикуют институт гражданства за его исключительный характер и настаивают на том, что права должны быть доступны всем, независимо от места рождения и проживания [10].

Национальное государство и современная концепция гражданства

Развитие современного типа гражданства связано со становлением и развитием новой европейской политической формы – государства Модерна [11]. Отправной точкой развития современного государства служит минимальное государство гоббсовского типа, «государство нужды и рассудка» (Гегель), которое ограничивает свои функции защитой жизни и частной собственности подданных, главным же функциональным эквивалентом его деятельности является поддержание гражданского мира и согласия. Благодаря правовому государству, которое впервые наделяет гражданскими правами человека как такового, безотносительно к его происхождению и положению, становится возможной свобода индивида в современном обществе, однако это только начальная фаза эволюции современного государства. На следующем этапе развития «государство нужды и рассудка», оберегающее гражданский мир и право на жизнь своих подданных, превращается в конституционное государство за счет разделения властей и признания основных прав человека и гражданина. Признавая право граждан на личную свободу и на защиту, в том числе, и от злоупотребления властью со стороны своих органов власти и должностных лиц, современное правовое государство обретает новое качество. В сегодняшнем западном мире именно разделение властей является главной гарантией свободы: оно составляет основу правового государства, которое есть основа политических и гражданских прав человека, а эти права, в свою очередь, служат необходимым условием работоспособной представительной демократии. Третья фаза развития современного конституционного государства связана с реализацией прав граждан на политическое участие; на этом этапе благодаря осуществлению суверенитета народа и распространению института всеобщего избирательного права появляется демократическое конституционное государство. Наконец, в XX в. демократическое конституционное государство становится и социальным государством, обеспечивающим минимальные гарантии материального существования и трудовой занятости граждан (социальное государство) или же права граждан на определенную долю в общественном богатстве (государство всеобщего благосостояния).

Модель гражданства Нового и новейшего времени можно представить как идеально-типический синтез, вобравший в себя элементы как античного, так и средневекового городского гражданства. Если идеальный тип античного гражданина – это homo politicus, а средневекового горожанина – homo oeconomicus, то новоевропейский Staatsbürger (гражданин национального государства) совмещает в себе эти два социальных типа.

С одной стороны, гражданин государства модерна, – это именно Bürger, то есть частное лицо, как правило, городской житель, со своими частными интересами и устремлениями. Современный человек, в своем поведении руководствуется сознательно принятым решением – «я хочу», говорит Гегель, и этот принцип должен уважаться государством [12]. С другой стороны, он есть Staatsbürger, то есть гражданин государства, наделенный не только определенными гражданскими и политическими правами, но и обязанностями. Поэтому в современную эпоху перед европейскими народами встает важная и неординарная цивилизационная задача: как совместить признание частных интересов индивидов с их гражданскими обязанностями в рамках общего политического порядка? Модель прямого политического участия в данном случае не годилась в силу того, что современные территориальные и по преимуществу национальные государства охватывали большие территории с многочисленным населением и были сложно дифференцированными по своему социальному устройству. Выход был найден в идее представительства/репрезентации, предполагавшей, что граждане избирают в государственные органы своих представителей, уполномоченных представлять и защищать их интересы. Если первоначально идея репрезентации связывалась в европейской политической истории с фигурой монарха, представлявшего государство и народ, то впоследствии она приобретает новое, демократическое звучание. Первым успешным политическим опытом демократической репрезентации можно считать американскую революцию 1776 г., проходившую под лозунгом: «Без репрезентации/представительства нет налогообложения». Классическая формулировка идеи представительного правления содержится в разделе 3 французской конституции 1791 г.: «Нация, которая является единственным источником всех властей, может осуществлять их лишь путем уполномочия. Французская конституция носит представительный характер; представителями являются законодательный корпус и король» [13]. Правда конституции XIX в. во Франции, Англии и США, основанные на признании принципа представительного правления, существенно ограничивали избирательное право в пользу имущих слоев общества.

Главным лейтмотивом демократической революции современности становится требование равноправия во всех областях общественной жизни, благодаря чему идея гражданства выходит на первый план. Важнейшим историческим событием, связанным с воплощением идеи гражданского равноправия в жизнь, была Французская революция.

«В условиях высокого уровня национального самосознания, – отмечает Толкотт Парсонс, – Французская революция потребовала создания сообщества, которое включало бы всех французов и аннулировало особый статус привилегированных. Центральной идеей было гражданство, требование принадлежности к сообществу всего целиком населения.

Знаменитый лозунг революции – Свобода, Равенство, Братство – воплощал эту новую идею сообщества. Свобода и равенство символизировали два главных объекта недовольства: политический авторитаризм и привилегии; братство относилось к более широкому контексту принадлежности, будучи исконным символом общества» [14].

Требование гражданского равноправия было направлено не только на упразднение особого статуса привилегированных слоев, но и на расширение жизненных шансов социальных слоев, которые прежде были непривилегированными и поражены в правах. Во всяком обществе власть и богатство распределяются неравномерно. Степень неравенства в отношении распределения полномочий политического господства, богатства и собственности может колебаться от общества к обществу и от эпохи к эпохе. Это ведет к неравенству жизненных шансов, которыми располагают как отдельные члены общества, так и целые социальные группы. Проблема социального единства и интеграции в обществах модерна решается, прежде всего, за счет расширения гражданских прав, что является специфически современным способом решения проблемы справедливости, как в ее политическом, так и в социальном измерении.

В своей работе «Гражданство и социальный класс» (1949) английский социолог Томас Маршалл [15], отталкиваясь от британского исторического и социального опыта, показал, что в исторической эволюции институт современного гражданства прошел через три определяющих этапа. Каждый этап был связан с классовой борьбой «исключенных» социальных слоев за свои права, которая в случае успеха приводила к распространению на эти, прежде дискриминируемые, социальные классы новых прав и обязанностей, превращавших их в полноправных членов общества.

На первом этапе, в период с XVIII до середины XIX в., борьба шла в основном за гражданские права, необходимые для полноценного занятия профессиональной деятельностью, в том числе бизнесом, в условиях нового, торгово-промышленного общества, а главными действующими лицами были средние слои тогдашнего английского общества. Гражданские права включали в себя, прежде всего, право на личную неприкосновенность, свободу слова и доступ к информации, свободу мысли и совести, право частной собственности и равенство перед законом. Речь также шла о таких гражданских правах, как свобода выбора профессии, рыночного обмена, а также свобода перемещения и выбора места жительства в рамках страны, гражданином которой являлся индивид. Огромное значение имела борьба за свободу мысли и религиозную терпимость, без которой невозможно представить себе успешную консолидацию современного общества на почве признания свободы мнений и религиозного плюрализма. Институтом современного общества, наиболее тесно связанного с защитой и продвижением гражданских прав, была судебная система.

На втором этапе, начавшемся в конце XVIII в. и захватывающем весь XIX в. и первые десятилетия XX в., на первый план выдвинулась борьба за политические права: за всеобщее избирательное право, за право избирать и быть избранным в общенациональный парламент и органы местного самоуправления, а в конечном счете — за право граждан отбирать и контролировать тех, кто ими правит. Благодаря всеобщему избирательному праву граждане становятся высшим источником официальной власти в рамках, задаваемых конституцией и судебной системой. Ключевую роль в реализации политических прав играли институты и процедурные практики современной представительной демократии.

Наконец, на третьем этапе, который охватывает в основном XX в., встала проблема социальных прав граждан, первоначально в форме получения от государства и частного бизнеса определенных материальных компенсаций – по нетрудоспособности, старости, болезни, временной безработице и т.д. Однако затем, по мере развития института современного социального государства, вопрос был поставлен еще более кардинально — о праве каждого гражданина национального государства на определенную долю в общественном богатстве своей собственной страны. «У конкурентной системы, – подчеркивал Парсонс, – должен быть “нижний порог”, определяющий стандарт “благосостояния”, на который претендуют все члены общества и который понимается как “право” жить на уровне этого стандарта, а не как “благотворительность”» [16]. В итоге в развитых индустриальных странах сформировался целый спектр социальных прав, в том числе право на минимальный доход, гарантирующий прожиточный минимум, на социальное обеспечение по болезни, старости и инвалидности, право на образование, право на полную занятость и на участие в административном управлении частными предприятиями. Эти права реализовывались преимущественно через институты образования и социальные службы государства всеобщего благосостояния [17].

Тезис Маршалла критиковали за то, что он, по сути дела, предложил эволюционную модель распространения гражданских прав, приняв британский исторический и социальный опыт за нормативный образец. Однако во многих странах три категории прав распространялись не в той последовательности и не с теми последствиями. Кроме того, Маршалла часто упрекали за то, что он не обратил достаточно внимания на геополитические и военно-политические факторы, действовавшие в направлении расширения гражданских прав. В частности, британский социолог Майкл Манн в своей статье «Стратегии правящего класса и гражданство» [18] справедливо отмечал, что применительно к развитию института гражданства Англия представляет собой частный случай, тогда как в современном мире можно выделить по крайней мере пять основных стратегий институционализации классового конфликта: либеральную, реформистскую, авторитарно-монархическую, фашистскую и авторитарно-социалистическую. «В индустриальном обществе, – подчеркивает Манн, – не существовало одной, привилегированной формы институционализации классового конфликта, но по крайней мере пять потенциально устойчивых форм институционализации конфликта и сочетания гражданских прав» [19]. При этом особое значение в разработке стратегий институционализации классового конфликта Манн отводит политике правящих классов, к числу которых он причисляет экономически господствующий класс, а также политические и военные круги. Таким образом, для него развитие института гражданства представляет собой стратегию, избираемую правящим классом для нейтрализации взрывоопасного для сложившегося положения вещей потенциала классовых отношений в ходе развития современного промышленного капитализма.

Во многих европейских странах расширение социальных прав первоначально не только не шло рука об руку с расширением политических прав, но и входило в определенное противоречие с ними. Так, в Германской империи при Бисмарке и в Австро-Венгерской империи при последних Габсбургах социальные права получили распространение раньше политических прав. Более того, консервативно настроенные правящие классы часто видели в расширении социальных прав средство, позволяющее не только отложить на неопределенно долгий срок выдвижение трудящимися классами «снизу» требований о расширении политических и гражданских прав, но и заручиться их поддержкой в политическом противостоянии с буржуазией и средними слоями, требующими себе своей доли в принятии государственных решений. В частности, на примере опыта исторического развития Германской империи немецкий социолог Ральф Дарендорф показал, что процесс расширения гражданских прав не всегда носит однозначный характер. В работе «Общество и демократия в Германии» (1967) он отмечает, что Бисмарк добился большого успеха в деле создания социального государства в Германии. Тем не менее гражданское общество в Германской империи было развито слабо, во многом из-за того, что по своему политическому потенциалу немецкая буржуазия серьезно уступала прусской земельной аристократии. «Примечательная особенность истории Германской империи состоит в том, что в процессе промышленной революции она ухитрилась сбиться с дороги современности и вместо этого консолидировала себя в форме промышленного феодального общества с авторитарным социальным государством» [20].

Наконец, социальные права и лежащая в основе их обеспечения политика перераспределения общественного богатства и полной занятости могут вступать в противоречие с такими важнейшими гражданскими правами, как право на владение и распоряжение частной собственностью, а также с правом на свободный выбор профессии. Не следует забывать и о том, что политика перераспределения общественного богатства от имущих к неимущим и малоимущим слоям общества, проводимая социальным государством, имеет не только положительные (гражданское равноправие и социальная интеграция), но и отрицательные стороны и последствия (упадок деловой активности, влекущий за собой утрату конкурентоспособности на мировом рынке и снижение жизненного уровня внутри самой страны). «Слишком активное перераспределение, осуществляемой через налоги и другие механизмы перемещения денег, – пишет американский социолог Петер Бергер, – может отрицательно сказаться на производительности труда, приглушая личную предприимчивость. А если это так, то придется делать выбор между равенством и экономической эффективностью: в конце концов чрезмерное равенство способно привести к снижению жизненного уровня. Могут возникнуть издержки и неэкономического свойства: государство с сильным перераспределительным уклоном станет во все большем объеме узурпировать права, и тогда окончательный выбор придется делать уже между равенством и свободой» [21].

Тем не менее, критические замечания в адрес Маршалла скорее не опровергают, а дополняют и уточняют суть его аргумента. Хотя его часто обвиняют в построении эволюционной модели перехода от гражданских прав к политическим, а от этих последних – к социальным, суть его аргумента была иной. Он, скорее, видел в расширении гражданских прав (в широком смысле слова) ничем не гарантированный результат непрекращающейся социальной борьбы. Всякий новый этап борьбы за права обычно бывает обусловлен стремлением подчиненных и дискриминируемых групп добиться от правящих кругов уважения и равного обращения с собой. Успех или неудача таких попыток были обусловлены готовностью правящих кругов получить от управляемых добровольное согласие на свое господство. Поскольку различные дискриминируемые и неравноправные группы могут использовать разные стратегии и формы давления для того, чтобы обрести желанные права, процесс становления института современного гражданства существенно различался от страны к стране. Свою роль в этом играли, как показал Майкл Манн, и стратегии правящего класса. Так, необходимость обеспечить массовую мобилизацию на фронте и в тылу вывела страны – участницы Первой и Второй мировых войн в чемпионы по расширению политических и гражданских прав, тогда как в странах, незатронутых непосредственным участием в войне, эти процессы не носили столь масштабного характера [22].

Наконец, еще один момент, также нашедший отражение в концепции современного демократического гражданства, предложенной Маршаллом, заключается в том, что полноправное гражданство в качестве базового института современного общества предполагает существование конституционного государства, представительной демократии и социального государства. Гарантируя гражданские, политические и социальные права всем своим гражданам, конституционное и демократическое социальное государство делает каждого из них своим полноправным членом. Нарушение какой-либо из трех категорий прав в любом случае создает угрозу для полноправного членства и участия граждан в жизни своего общества.

Тенденции последних десятилетий: кризис современной демократической концепции гражданства

Т. Маршалл создавал свою теорию гражданства на заре «славного тридцатилетия» (les trente glorieuses anneés, 1945–1975). Этот период был отмечен длительным экономическим ростом. «В период между 1950 и 1970 гг. ВВП на душу населения в Западной Европе увеличивался в среднем на 4,5% в год. Такого долгосрочного коэффициента роста никогда не было ни до, ни после этого. Таким образом, доход на душу населения за два десятилетия вырос больше, чем за предшествовавшие полтора века. Промышленное производство в Западной Европе росло ещё быстрее – в среднем на 7% в год. В этот период была заложена прочная основа для «государства всеобщего благосостояния» [23]. Эти результаты были достигнуты благодаря сочетанию кейнсианской экономической политики государственного регулирования с компенсаторной деятельностью социального государства. Задача послевоенного государства в развитых странах состояла в том, чтобы смягчать негативные эффекты экономического роста, противодействовать нарастанию кризисных тенденций в экономике и в то же время обеспечивать конкурентоспособность национального бизнеса на мировом рынке. В свою очередь, политика государственного регулирования экономики дополнялась деятельностью социального государства, которое за счет налогообложения доходов частного капитала и наемного труда получало в свое распоряжение серьезные финансовые ресурсы, позволявшие как осуществлять выплату социальных пособий и компенсаций, так и финансировать общественную инфраструктуру, прежде всего в области образования, здравоохранения и социального обеспечения. Эта политика была направлена на умиротворение классового конфликта и на патронируемую государством институционализацию отношений между наемным трудом и капиталом в целях недопущения перехода этого конфликта в «горячую» фазу и достижения социальной интеграции класса наемных работников в современное индустриальное общество. Средством проведения политики социальной интеграции являлось расширение гражданских и социальных прав рабочих и служащих: гарантия на получение причитающейся им доли общественного богатства, так и обеспечение их участие в управлении и прибылях частного капитала за счет его акционирования. В политической области этой политике соответствовал исторический компромисс между социал-демократией и христианской демократией, продиктованный стремлением учесть горькие уроки 30–40-х годов и поставить заслон на пути экспансии коммунистического тоталитаризма в западном мире. «Для послевоенной Западной Европы, — констатирует английский социолог Майкл Манн, – характерным является экономический компромисс между трудом и капиталом и политический компромисс между социал-демократией и христианской демократией, который был инспирирован страхом перед возвращением фашизма или коммунизма» [24].

Реализация полноправного гражданского статуса населения индустриально развитых стран в сочетании с периодом беспрецедентного экономического роста 1945—1972 гг. и развитием институтов гражданского общества привели к тому, что «современный социальный конфликт стал терять свое абсолютное качество. Когда серьезно гарантированы права всех граждан, сохраняющегося неравенства в социальном обеспечении уже недостаточно для того, чтобы делать историю в прежнем смысле слова. Оно дает повод для зависти, но не для классовой борьбы» [25]. Расширение гражданских прав, дополненное социальной политикой государства всеобщего благосостояния и утратой коммунизмом советского типа своей привлекательности в качестве значимой социальной альтернативы, создало предпосылки для институционализации и «умиротворения» конфликта между трудом и капиталом, служившего движущей силой развития современного общества, начиная еще с XIX в.; классовые конфликты утратили прежнюю остроту. Эти перемены сделали достоянием истории классовую борьбу по марксистскому сценарию «класс» против «класса», что позволило институционализировать классовый конфликт и расширить жизненные шансы наемных работников. Несмотря на то, что социальное неравенство в индустриально развитых странах сохранилось, утверждение принципа «гражданского равноправия», дополненное компенсаторной социальной политикой государства всеобщего благосостояния, привело не только к исчерпанию повестки дня классового конфликта, но и к тому, что в современном индустриальном обществе сам институт гражданства становится создателем признаваемого обществом, то есть «легитимного социального неравенства» [26].

Однако с середины 70-х годов индустриально развитые и развивающиеся страны мира вступают в затяжную полосу кризиса, который отразился в том числе и на институте гражданства. Отличительной чертой этой страницы социальной истории развитых демократий Запада является появление класса «новых бедных» — людей, получающих низкие доходы, имеющих крайне ограниченный доступ к социальным благам и, что самое главное – лишенных каких бы то ни было шансов вырваться из этого положения. В социально-политическом словаре 80-х появляется новое понятие – «низший класс» («underclass»). «Оно обозначало людей, которые в развитом обществе после того, как закончилась эпоха полной занятости, не смогли или не захотели найти себе или своим семьям места в рыночной экономике (дополненной системой социальной защиты), что достаточно успешно делали две трети жителей этих стран, во всяком случае до начала 90-х годов (отсюда фраза «общество двух третей», придуманная в это десятилетие немецким социал-демократом и политиком Питером Глотцем)» [27]. На примере этой социальной категории «новых отверженных», охватывающей от 1/4 до 1/3 населения развитых стран, особенно ярко проявляется разрыв между гражданством как правовым статусом и реальным незавидным положением отдельных категорий граждан даже в развитых и богатых странах мира. Оставаясь формально полноправными членами общества, на практике они оказываются лишенными многих его благ и, главное, — шансов изменить свою ситуацию к лучшему. В этом заключается главное отличие положения «новых отверженных» XXI в. от «старых отверженных» XIX—XX вв., – промышленных рабочих и крестьян, – которые, по крайней мере, могли рассчитывать на то, что если не они, то их дети займут более престижные социальные позиции в обществе за счет расширения спектра жизненных возможностей в процессе модернизации старых европейских обществ.

Не менее драматичные изменения, затрагивающие институт гражданства, происходили и на противоположном, относительно благополучном, полюсе современных обществ. Здесь прежние формы идентичности и ролевые позиции граждан также претерпели существенные трансформации. Если прежде базовые социальные роли гражданина, живущего в развитом индустриальном обществе, были ролями работника, избирателя и потребителя предоставляемых обществом социальных благ, то гражданин современных богатых и развитых стран – это прежде всего потребитель в самом широком смысле этого слова. Вплоть до последних десятилетий XX в., по крайней мере в западном мире, такая социальная роль гражданина, как работник, была базовой, а роли избирателя и клиента социального государства – второстепенными и производными от первой. Это касается как политических прав граждан, поскольку вплоть до начала XX в. избирательное право в большинстве европейских стран было ограничено довольно внушительным имущественным цензом, и из него были исключены женщины, так и социальных прав, так как право граждан на пользование социальными благами, предоставляемыми государством, было жестко увязано с их трудовым вкладом в благосостояние общества. Как отмечает известный немецкий философ и социальный теоретик Юрген Хабермас, в проекте социального государства второй половины XX в. реформированные трудовые отношения и стандарт полной трудовой занятости занимают центральное место. Они остаются отправным пунктом не только для гуманизации условий наемного труда, но и служат основой для компенсаторных выплат, призванных смягчить риски, связанные с институтом наемного труда (несчастные случаи, болезни, потеря нетрудоспособности, необеспеченная старость). «Компенсация функционирует лишь в случае, если роль получателя зарплаты, занятого полный рабочий день, превращается в норму. Гражданин в роли клиента бюрократий всеобщего благосостояния, а также в роли потребителя товаров массового потребления, обладающего покупательной способностью, получает компенсации за нагрузки, каковые все еще связаны со статусом полностью зависимого наемного труда. Следовательно, рычагом для умиротворения классового антагонизма остается нейтрализация конфликтного потенциала, сопряженного со статусом наемного рабочего» [28].

Проблема, тем не менее, заключается в том, что в 80–90-е годы эта функциональная связь между такими социальными ролями гражданина современного государства, как работник, избиратель и потребитель социальных благ, стала ослабевать. Большое значение в этом плане имели изменения, произошедшие на рынке труда и в структуре профессиональной занятости. Увеличение удельного веса непостоянной занятости на рынке труда, гибкий характер занятости, расширение секторов неформальной (теневой) экономики, а также упадок традиционных профсоюзов и ориентированных на их членов политических партий и коалиций приводил к широкому распространению типа пассивного, а не активного гражданина. Гибкость рынка труда, хотя и способна создавать больше рабочих мест, в то же самое время ведет к появлению в первую очередь низкооплачиваемых рабочих мест, не защищенных институтом трудовых коллективных договоров и не способных обеспечить трудящимся достойного образа жизни. Более того, в последние годы под угрозой оказалось благополучие средних классов в развитых странах Запада, которые были главными бенефициарами «славного тридцатилетия». Причем, имеет место не только текущее ухудшение социального положения средних классов, в значительно степени обусловленное колебаниями глобальной экономической конъюнктуры, но и сужение жизненных шансов для будущих поколений, что также сказывается на социальном самочувствии этих социальных слоев. Сюда относятся проблемы увеличения пенсионного возраста, роста безработицы, лавинообразное распространение форм временной занятости, понижения покупательной способности пенсий и заработной платы, роста инфляции, кризиса рынка жилья, сокращения программ социальной помощи, финансируемых и организуемых социальным государством и т.д. В результате сегодняшние тенденции кризиса политики «государства всеобщего благосостояния» ставят нас перед следующей дилеммой: «развитой капитализм настолько же не в состоянии жить без социального государства, насколько и примириться с его дальнейшим совершенствованием» [29].

Закат прежнего экономического компромисса между трудом и капиталом и политического – между социалистами и христианскими демократами – сказался и на общественно-политической жизни развитых индустриальных обществ. Сегодня разочарование в политике сильно как никогда. Граждане все больше ощущают, что политики не принимают во внимание их мнение и, находясь во власти, заняты прежде всего обеспечением личных, а не общественных, интересов. Это разочарование в политике выражается в усталости масс от партийно-системной политики и утрате ими доверия к политике вообще, следствием чего является политическая и гражданская апатия, которая при определенных обстоятельствах может принимать угрожающие масштабы.

В этом пункте кризис современной демократической модели гражданства предстает еще в одном важном аспекте. На протяжении последних двух столетий было широко распространено мнение, что готовность граждан ассоциировать собственные интересы со своим отечеством, представленным, как правило, национальным территориальным государством современного типа, связана с военной службой. Это характерно и для классических моделей гражданства, – античного и римского – где готовность умереть за отечество рассматривалась как высший гражданский долг, а почитание павших за отечество (pro patria mori) составляло неотъемлемую часть религиозного и гражданского культа. Однако с появлением современных армий, комплектующихся на основе всеобщей воинской повинности, служба в них стала рассматриваться как одно из важнейших средств социальной интеграции и формирования общей гражданской идентичности, доступных современному национальному территориальному государству. Комплектуемые на основе всеобщей воинской повинности вооруженные силы, наряду с обязательным образованием в народной школе и распространением всеобщего и равного избирательного права стали одной из главных несущих конструкций западного общества. Однако в настоящее время, когда в большинстве развитых стран Запада военная служба уже не имеет такого высокого социального статуса, как прежде, эта составляющая гражданства отходит на второй план. Сегодня многие эксперты и исследователи полагают, что развитые государства Запада вступили в эпоху «постгероического общества», когда граждане отнюдь не демонстрируют былой готовности сражаться за родину, а правящие круги не могут позволить себе вести войны, сопряженные с большими людскими потерями среди военных и гражданского населения, по крайне мере, если речь идет об их собственных гражданах [30]. Это настроение выразил известный немецкий философ и социальный теоретик Юрген Хабермас, заметивший в одной из своих работ: «Мне кажется, что всюду, где чествуют “героев”, возникает вопрос: кому это нужно и почему? В этом простодушном смысле можно толковать предостережение Брехта: “Горе стране, которой нужны герои”» [31]. Поэтому в европейских странах уже после Первой, и в особенности после Второй мировой войны, а в США – после войны во Вьетнаме – гражданское общество крайне настороженно и как правило неодобрительно относится к военным усилиям собственных правительств, если они сопряжены с большими расходами, не говоря уже о серьезных людских потерях. Все громче звучат голоса тех, кто считает, что войны XXI в. должны вестись профессиональными армиями, в случае необходимости ― с привлечением частных военных организаций, а принцип всеобщей воинской повинности устарел и должен остаться в прошлом. Эти настроения, отнюдь не являющиеся маргинальными, но, напротив, приобретающие все большую популярность, также вносят свой «вклад» в кризис современной демократической модели гражданства.

Новейшие тенденции экономического развития также создают проблемы для демократической модели гражданства. Современная экономика, ориентированная на массовое производство товаров и услуг с целью их реализации на рынке, требует как высокой нормы сбережений, так и высокого покупательского спроса. Однако в обществе, большинство производителей и потребителей которого являются наемными работниками, пусть и разного социального статуса и уровня доходов, возникает дилемма: чтобы больше сберегать, надо меньше потреблять; чтобы больше потреблять, надо больше сберегать. Эта дилемма непосредственно сказывается и на социальных ролях гражданина современного общества, подталкивая его к движению в разных направлениях: в роли работника от него требуются такие качества, как дисциплинированность, трудолюбие, послушание, исполнительность и склонность к сбережению, которые являются императивами рациональной капиталистической организации труда. И при этом в роли потребителя от него ожидают проявления совершенно иных качеств и поведенческих установок, а именно — тяги к удовольствиям и развлечениям и готовности платить за них. В развитых индустриальных странах Запада в 60–70-е годы данная проблема была разрешена с помощью дешевого потребительского кредита. Подъем общества потребления ведет к утверждению новых форм индивидуализма, в центре которого стоит фигура гедонистического «субъекта потребления», одновременно пассивного и частного. Если рассматривать институт гражданства как опору современного демократического общества, то он, помимо прав на членство в обществе и их материальное обеспечение, предполагает идею и право на участие – в политической жизни, на рабочем месте, а также в рамках повседневных жизненных форм и практик. Как пишет один из ведущих современных теоретиков гражданства Брайан Тёрнер, гражданин, который наслаждается правами и их материальным обеспечением, должен также обладать шансами на участие в общественной и частной жизни. Без этого наделенный правами гражданин превращается в пассивного субъекта, легко поддающегося манипуляциям. Сегодня проблема слабого участия является одним из основных недостатков развитого общества потребления, в котором потребление материальных благ и развлечений становится главной формой деятельности граждан [32].

Все эти тенденции современного развития в их совокупности ведут к тому, что сегодня, когда в развитых странах Запада набирает обороты эрозия политики классового компромисса, достигнутого в прошлом веке, а механизмы политического перераспределения, осуществляемого социальным государством, уже не вызывают прежнего доверия и частично демонтируются во имя принципов «экономической эффективности» и «конкурентоспособности» на мировом рынке, на повестке дня остро встает вопрос о будущем равенства в демократическом индустриальном обществе [33].

Кроме того, не стоит забывать и о том, что сегодняшний интерес к вопросам гражданства и гражданской идентичности в немалой степени подогревается масштабными глобальными трансформациями, переживаемыми современным миром. Это – и новые волны переселения народов с бедного «Юга» в страны богатого «Севера», и объединительные процессы в Европе, связанные с расширением ЕС, и огромное количество беженцев, нелегальных иммигрантов и перемещенных лиц, стремящихся попасть в развитые страны, обращение с которыми также предполагает определенные трансформации сложившихся институтов национального гражданства. Все эти процессы, как национальные и региональные, так и глобальные, вместе взятые, ведут к существенной трансформации института гражданства и гражданской идентичности, а способность государства и общества справляться с этими вызовами является сегодня важнейшим показателем состоятельности государственных и общественных институтов. Одновременно все большее признание получает идея о том, что сохранение возможности государства влиять на формирование общей коллективной идентичности своих граждан требует новых подходов к определению статуса гражданина и форм гражданской идентичности. Об этом – в следующей статье.

Примечания:

[1] Bendix R. Nation-building and Citizenship. New York: Willy, 1964; Marshall T. H. Citizenship and Social Class and other Essays. Cambridge: Cambridge University Press, 1950; Rokkan S. Mass Suffrage, Secret Voting and Political Participation // European Journal of Sociology. 1961. Vol. 2, № 1. P. 132–152.

[2] Kymlica W. and Norman W. Return to the Citizen: A Survey of Recent Work on Citizenship Theory // Ethics. 1994. Vol. 104. P. 352.

[3] Ibid. P. 352–353.

[4] Bellamy R. Citizenship: A Very Short Introduction. Oxford University Press, 2008. P. 2.

[5] Aron R. Is Multinational Citizenship Possible? // Social Research. 1974. Vol. 41. № 4. P. 638–656.

[6] Ferry L. et Renault A. Philosophie politique III: des droits de l’homme à l’idée républicaine. Paris: PUF. 1985.

[7] Ibid. P. 28–32.

[8] Lefort C. Les droits de l’homme et l’État Providence // Lefort C. Essais sur le politique. Paris: Seuil, 1986. P. 54.

[9] Ibid. P. 56.

[10] Bellamy R. Op. cit. P. 15.

[11] Giddens A. The Nation State and Violence. Oxford: Polity Press. 1985.

[12] Гегель Г. В. Ф. Философия права // Гегель Г. В. Ф. Соч. В 14 т. Т. 7. М.: Соцэкгиз. 1934. С. 301.

[13] Конституции и законодательные акты буржуазных государств. Отв. ред. П. Н. Галанза. М.: Госюриздат, 1957. С. 255.

[14] Парсонс Т. Система современных обществ / Пер. с англ. М.: Аспект-Пресс, 1998. С. 109.

[15] Marshall T. H. Citizenship and Social Class and other Essays. Cambridge: Cambridge University Press, 1950.

[16] Парсонс Т. Система современных обществ. C. 114.

[17] Marshall T. H. Op. cit. P. 10–11.

[18] Mann M. Ruling Class Strategies and Citizenship // Mann M. States, War and Capitalism. Oxford: Blackwell, 1988. P. 188–209.

[19] Ibid. P. 190.

[20] Dahrendorf R. Society and democracy in Germany. New York: Doubleday, 1967. P. 60.

[21] Бергер П. Капиталистическая революция: 50 тезисов о процветании, равенстве и свободе / Пер. с англ. М.: Издательская группа «Прогресс» – «Универс», 1994. С. 58.

[22] Bellamy R. Op. cit. P. 49–50.

[23] От аграрного общества к государству всеобщего благосостояния. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1998. С. 317.

[24] Mann M. The power in the 21st century. Cambridge: Polity, 2011. Р. 56.

[25] Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы / пер. с нем. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2002. С. 65.

[26] Marshall T. H. Op. cit. Р. 9.

[27] Хобсбаум Э. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914–1991) / Пер. с англ. М.: Изд-во Независимая газета, 2004. С. 363–364.

[28] Хабермас Ю. Кризис государства благосостояния и исчерпанность утопической энергии // Хабермас Ю. Политические работы. М.: Праксис, 2005. С. 95.

[29] Там же. С. 101.

[30] Münkler H. Der Wandel des Krieges: Von der Symmetrie zur Asymmetrie. 2 aufl. Göttingen: Velbruck Wissenschaft, 2006. S. 17.

[31] Хабермас Ю. Расколотый Запад / Пер. с нем. М.: Весь мир, 2008. С. 29.

[32] Turner B. S. Ralf Dahrendorf on citizenship and life chances // Citizenship Studies. 2010. Vol. 14, № 2. Р. 243.

[33] Callinicos A. Equality. Cambridge: Polity Press, 2008; Rosanvallon P. La sociéte des égaux. Paris: Points. 2013.


Читайте также на нашем портале:

«Национальные практики формирования гражданской идентичности: опыт сравнительного анализа» Ирина Семененко

«Актуальный дискурс о типах и тенденциях развития национального государства» Елена Пономарева

«Исследование проблем политической идентичности России» Ольга Попова

«Американская культура: в поисках национальной идентичности (Часть I)» Вячеслав Шестаков

«Американская культура: в поисках национальной идентичности (Часть II)» Вячеслав Шестаков

«Современная Россия: в поисках новой национальной субъектности» Леонтий Бызов

«Учение о народности. Пробуждение русского национализма в XIX веке» Андрей Тесля

«Расстройство исторической идентичности» Пьер Нора

«Российская политическая идентичность сквозь призму интерпретации истории» Иван Тимофеев

«Как демократизировалась Европа?» Дэниел Зиблатт

«Социальное неравенство в политическом измерении» Юрий Красин

«Демократия как символический порядок cовременности: версия Клода Лефора» Тимофей Дмитриев

«Оспаривая либеральную демократию: Ян-Вернер Мюллер о политическом опыте Европы XX века» Тимофей Дмитриев


Опубликовано на портале 18/08/2014



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика