Один из ключевых вопросов, на который ищут ответ исследователи латиноамериканского мира сводится к следующему: почему в странах Латинской Америки вслед за политическим освобождением от колониальной зависимости последовал длительный период внутренней нестабильности и экономической отсталости, а республиканские принципы и демократические институты (формально существовавшие) зачастую служили ширмой для диктаторских или авторитарных режимов олигархического толка? Ответив на этот вопрос, мы не только лучше поймем современную Латинскую Америку, но и приблизимся к более глубокому пониманию российской действительности, тех проблем и вызовов, с которыми сталкивается постсоветская Россия, поскольку между двумя мирами – латиноамериканским и российским – на удивление много общего. В частности, схожие черты и характеристики прослеживаются в отношениях государства и общества, исторически сложившихся в России и странах Латинской Америки и в значительной мере детерминировавших их национальные модели развития.
Историческая траектория стран региона
К началу второго десятилетия XXI в. Латинская Америка в своем историческом развитии прошла четыре достаточно четко обозначенных этапа и вступила в пятый, современный.
Первым и самым длительным из этих этапов была эпоха доколумбовой Америки – с древнейших времен и до начала XVI в., когда европейцы приступили к колонизации Нового Света. К моменту их прихода на латиноамериканских просторах сложились индейские цивилизации майя, ацтеков, инков и других племен. Социальная структура их государств была весьма сложной и, как правило, авторитарной. Например, во главе государства инков стоял верховный правитель (Сын Солнца), обладавший неограниченной властью. Он являлся хозяином жизни и имущества подданных и распоряжался их судьбой по собственному усмотрению. Во многих случаях европейские колонизаторы обнаружили нечто похожее на «азиатский способ производства», в частности, полностью подчиненную государству общину, и впоследствии использовали эту форму социально-экономического устройства в своих интересах [1].
Второй (колониальный) этап продолжался три столетия. В этот период в результате сложного симбиоза автохтонного населения, европейских переселенцев, их потомков – креолов и насильно завезенных африканских рабов произошло становление латиноамериканского общества. Тогда же началось вовлечение региона в процессы мирового капиталистического развития в качестве его периферийной зоны, что привело к зарождению раннекапиталистических элементов. Во многом благодаря этому к концу колониальной эпохи стали складываться предпосылки и необходимые условия для формирования латиноамериканских наций, что, в свою очередь, явилось ключевым фактором пробуждения национального самосознания.
Война за освобождение испанских колоний Америки (1810–1826 гг.) и провозглашение независимой Бразильской империи (1822 г.) привели к превращению большинства бывших колоний в самостоятельные государства. Начался третий период в истории региона – этап становления и развития политически независимых государств. Специфика этого периода во многом определялась запоздалым по сравнению с Европой вступлением латиноамериканских стран на путь буржуазного прогресса, а также тем, что они приобщились к мировому рынку в качестве периферийного аграрно-сырьевого звена [2].
На рубеже XIX–XX вв. начался очередной, четвертый этап исторического развития Латинской Америки. Он характеризовался рядом принципиально новых черт. Во-первых, ускорился процесс индустриализации, в ведущих странах возникли сравнительно современные отрасли промышленности. Во-вторых, резко возросла роль государства, стали складываться институты гражданского общества, отношения по линии государство – общество кардинальным образом изменились. В-третьих, регион глубоко втянулся в мировые миграционные процессы. Но если в начале XX в. потоки переселенцев из Европы направлялись в отдельные наиболее благополучные латиноамериканские государства (Аргентину, Бразилию, Уругвай. Чили), то во второй половине столетия миллионы латиноамериканцев эмигрировали в США и Европу [3].
Современный, пятый этап развития региона начинается в последнем десятилетии прошлого века и связан с двумя главными факторами: мировыми процессами глобализации и внутренними экономическими и социально-политическими трансформациями. В условиях глобализации страны Латинской Америки значительно интенсифицировали финансовые, торгово-экономические и инвестиционные связи с остальным миром, активно включились в систему международных интеграционных отношений, в полном смысле слова стали неотъемлемой частью глобальной экономики. Одновременно в самих латиноамериканских государствах динамично развивался процесс модернизации, результаты которого во многом изменили хозяйственный и социально-политический облик региона. Три ведущих страны – Аргентина, Бразилия и Мексика – вошли в «Группу двадцати» и приняли непосредственное участие в формировании системы глобального регулирования.
Таким образом, экономический и политический вес Латинской Америки на мировой арене ощутимо возрос. Но это не означает, что страны региона полностью и окончательно избавились от родимых пятен прошлого. Многое из того, что в течение почти двух столетий сдерживало и деформировало хозяйственное и социальное развитие латиноамериканских наций, и сегодня продолжает оказывать негативное воздействие на их внутреннее и международное положение, снижает эффективность государственных институтов и затрудняет нормальное функционирование гражданского общества.
Каудильизм – форма правления и образ жизни
Освободительные войны в Латинской Америке первой четверти XIX в. носили характер национальных революций, поскольку их конечной целью было построение независимых (суверенных) национальных государств. Но на этом пути возникло немало проблем, связанных, в частности, с определением принципов формирования новых государств, – территориальных, организационных и т.д. В основе многих из этих проблем лежали социальные особенности освободительного процесса в странах региона. В отличие от европейских буржуазных революций, в которых главную роль играли народные массы, в Латинской Америке движение за независимость возглавили крупные землевладельцы – латифундисты, выдвинувшие буржуазное требование свободы предпринимательства и обеспечившие его быструю реализацию после изгнания колонизаторов. Но латифундисты не поделились с народом плодами победы, что дало повод отдельным исследователям говорить об антинародном характере латиноамериканских освободительных революций. Другими словами, широкие круги общества мало что получили от произошедших политических перемен [4].
На послереволюционное время пришелся расцвет такого явления общественной жизни, как каудильизм – доминирование в политике сильной личности, вождя и предводителя. Этот феномен оказался не только весьма живучим, но и рядился в самые разные политические одежды. Влиятельные каудильо могли властвовать в рамках действовавшей конституции, параллельно с конституцией или прекрасно обходиться без нее. Зачастую роль каудильо играли крупные помещики, и тогда латифундии представляли собой некую модель замкнутого и централизованного «государства в государстве». В нем существовала своего рода вертикаль власти, по которой (сверху вниз) спускались распоряжения вождя, пользовавшегося абсолютным влиянием. Каудильо регулировал все стороны жизни обитателей поместья и требовал от них полного и безоговорочного послушания. В то же время латифундист выступал в роли защитника и покровителя «своих» поданных, обеспечивал работой и пропитанием, предоставлял крышу над головой, отслеживал их экономические интересы. Нередко каудильо были харизматическими лидерами в том смысле, который Макс Вебер включал в понятие «харизма» – пророческий дар, магические способности, выдающаяся сила духа.
В постреволюционный период усилению влияния каудильо способствовало то обстоятельство, что в годы освободительных войн в Латинской Америке произошла беспрецедентная милитаризация власти. Другими словами, имело место резкое повышение роли военных в политике. Более того, после ликвидации колониального режима в целом ряде новых независимых государств военные лидеры (те же каудильо) были единственными реальными гарантами самостоятельного существования этих государств. В результате окончательно сформировался так называемый военный каудильизм, который превратился в иерархическую систему, пронизавшую молодые латиноамериканские общества снизу доверху.
Характерен и такой факт. В XIX и XX вв. практически любой каудильо был искренне убежден, что народ не готов к демократии по европейским образцам, и рассматривал диктаторский способ правления как необходимый и закономерный этап политической эволюции, естественный ход вещей. Аргументы не отличались новизной и оригинальностью: сначала следует обеспечить общественный порядок и экономический прогресс, а потом уже можно будет говорить о создании демократических институтов, защите свобод и прав личности и т.д. Такого рода сентенции глубоко укоренились в латиноамериканском политическом дискурсе и в целом ряде государств региона благополучно дожили до наших дней, что свидетельствует о поразительной живучести теории и практики каудильизма.
Либералы и консерваторы: борьба и единство противоположностей
После победы освободительных революций власть в странах Латинской Америки перешла в руки креолов, в рядах которых началась ожесточенная внутренняя борьба. Приверженцы различных группировок нередко организовывали объединения, жестко конкурирующие между собой. Как правило, создаваемые группировки формировались на базе родственных или клиентских отношений. Отсюда – такое распространенное явление как клиентелизм. Вместе с тем сравнительно скоро в новых господствующих кругах обозначились два главных политических течения – либеральное и консервативное. Сложные отношения, сложившиеся между ними, и определили основное содержание политического процесса.
Либералы разделяли принципы европейского либерализма: неприкосновенность частной собственности, свобода предпринимательства, ограничение вмешательства государства в экономику, отделение церкви от государства, свобода слова, защита прав личности и т.д. Кроме того, латиноамериканские либералы требовали проведения демократических реформ, введения прямого и тайного голосования, отмены рабства, а в вопросе государственного устройства отстаивали принцип федерализма и выступали за ослабление центральной власти, ограничение полномочий президента, предоставление автономии провинциям. Таким образом, в формуле государство – общество для либералов на первом месте стояли довольно широко понимаемые общественные интересы.
В свою очередь, консерваторы также черпали основополагающие идеи в Европе – в идеологии и политике европейского консерватизма. Латиноамериканские адепты консервативных взглядов стремились сохранить прежние порядки, особенно в социальной сфере. Консерваторы выступали за укрепление традиционных общественных устоев, то есть сложившейся еще в колониальные времена социальной иерархии, отстаивали привилегии церкви, апеллировали к незыблемости семейных ценностей, скептически относились к требованиям демократических свобод. Консерваторы, как правило, отдавали приоритет государству, ставили государственные интересы выше общественных. Вместе с тем в экономической сфере они зачастую не отрицали саму идею проведения хозяйственных реформ. Это обстоятельство сближало их с либералами и могло служить платформой совместных действий.
Между двумя доминирующими политическими течениями существовали сложные отношения и взаимосвязи. И в их диалектическом взаимодействии (выражаясь философским языком – в борьбе и единстве противоположностей) формировался агрегированный вектор общественного развития латиноамериканских государств.
Ближе к середине XIX в. в либеральных кругах широкую популярность получила концепция «цивилизации и варварства», выдвинутая известным аргентинским мыслителем и государственным деятелем, будущим президентом Аргентины Доминго Фаустино Сармьенто. В его представлении история латиноамериканских республик являла собой постоянную борьбу двух начал – варварского и прогрессивного, цивилизованного. Оплотом варварства Д.Ф.Сармьенто считал отсталую провинцию с ее консервативно настроенными каудильо, патриархальными традициями и пережитками колониальных времен, а центрами цивилизации – города с их торговыми предприятиями, мануфактурами, университетами, очагами культуры и просвещения.
Приходя к власти, латиноамериканские реформаторы, вооруженные идеями либерализма, стремились покончить с такими пережитками «варварства», как сохранение влияния церкви, общинное землевладение, рабство, жесткая централизация власти, разнообразные препятствия на пути свободного предпринимательства. Разумеется, с точки зрения интересов буржуазно-демократического развития либеральные реформы являлись прогрессивными мерами. Однако проходили они в большинстве случаев с трудом, преодолевая сопротивление не только консерваторов, но и (весьма часто) широких слоев населения, включая беднейшие. Именно они нередко оказывались самыми решительными противниками преобразований либерального толка. Почему?
Прежде всего потому, что сплошь и рядом широкие массы опасались перемен, отчаянно цеплялись за прошлое (пусть и тяжелое, но привычное и понятное), видели в либеральных преобразованиях угрозу своему и без того шаткому материальному положению. Весьма часто эта позиция формировалась под прямым воздействием каудильо консервативного толка. Но немалую роль в распространении таких настроений сыграла и влиятельная католическая церковь, традиционно не ладившая с либеральной властью, которая ущемляла интересы клерикальных кругов и настойчиво стремилась вытеснить церковников из общественной жизни.
В результате «либеральное наступление» на «варварство» во многих случаях захлебнулось, поскольку встретило ожесточенное противодействие, а борьба за власть в подавляющем большинстве стран региона проходила с переменным успехом: либералы сменяли консерваторов и – наоборот. Это породило еще одно характерное для Латинской Америки явление – политическую нестабильность. Показательные примеры: с 1826 по 1836 г. Перу побывало под управлением восьми президентов, а в Чили с января 1823 до марта 1830 г. (всего за семь лет) власти успели поменяться 24 раза [5].
Какую политику проводили латиноамериканские консерваторы, перехватывая власть у либералов?
Отметим наиболее характерные моменты. Во-первых, под предлогом установления порядка устранялись (политически или даже физически) оппозиционные либеральные деятели. Нередко у представителей оппозиции отбиралась собственность и передавалась «своим людям». Во-вторых, церкви возвращались отобранные привилегии. В-третьих, закреплялись права лояльных власти крупных землевладельцев, четко отслеживались их экономические интересы. В-четвертых, с повестки дня снималось проведение демократических реформ и социальных преобразований, насаждалась идеология национализма. В-пятых, вводились протекционистские меры, выгодные местным производителям промышленной и сельскохозяйственной продукции. Тем самым постепенно и далеко не всегда последовательно, но создавалась собственная латиноамериканская индустриальная база, которая, находясь в «тепличных условиях», характеризовалась низким уровнем конкурентоспособности. И главное: при опоре на армию и церковь правительства консервативного толка стремились ликвидировать федерализм, максимально централизовать государственное управление, консолидировать олигархию, обеспечить ее безраздельный контроль над обществом.
«Политические качели» в странах Латинской Америки (периодический переход власти из рук либералов в руки консерваторов, а затем от консерваторов к либералам) сделали процесс консолидации латиноамериканских наций и формирования национальных государств сравнительно длительным и болезненным. В этих конкретных исторических условиях развитие экономики происходило неравномерно, замедленными темпами и сопровождалось возникновением глубоких структурных диспропорций в производстве и потреблении. В частности, в регионе сложилась модель экспорториентированного хозяйства. Это означало, что локомотивом роста и главным источником поступлений в государственную казну стало производство сельскохозяйственной и иной сырьевой продукции для внешнего (прежде всего европейского) рынка. Тем самым экономика Латинской Америки становилась сырьевым придатком хозяйственных комплексов более развитых государств. Такова была экономическая цена десятилетий политической нестабильности.
На крутых поворотах истории
Во второй половине XIX в. по странам Латинской Америки прокатилась вторая волна буржуазных революций, зачастую принимавшая форму ожесточенных гражданских войн. Движущей силой этих столкновений были либерально настроенные представители имущих слоев населения, которые выступили за обновление общества и государства путем проведения политических и экономических реформ.
Пример успешных либеральных преобразований продемонстрировала Аргентина, где в 1853 г. была принята буржуазно-демократическая конституция, ставшая крупным шагом на пути сплочения нации и формирования современного независимого государства. Общественное развитие особенно ускорилось после избрания на пост президента в 1868 г. Д.Ф.Сармьенто. Он и его преемники радикальным образом изменили социально-экономический и политический облик страны, к началу XX в. сделали ее одним из самых динамично развивающихся государств мира. Достаточно отметить, что в 1870–1914 гг. ВВП Аргентины в среднем рос на 5,61% в год, тогда как у Канады этот показатель составил 3,77%, у США – 3,66, у Австралии – 3,35% [6]. В результате Аргентина по объему душевого ВВП опередила многие ведущие державы: Австрию, Голландию, Испанию, Италию, Россию, Францию, Японию [7].
Глубокие перемены произошли в крупнейшей стране региона – Бразилии. Здесь после провозглашения независимости долгое время сохранялась монархия, которая, по мнению ряда историков, сыграла позитивную роль в становлении современного государства. В частности, была обеспечена территориальная, языковая и религиозно-культурная целостность страны, заложены основы бразильского национального самосознания и идентичности [8]. Институт монархии в Бразилии (так же, как и в России) не стоял на месте. В стране свободно действовали, чередуясь у власти, консервативная и либеральная политические партии, существовала относительная свобода прессы, в 1880 г. была проведена избирательная реформа, которая серьезно расширила состав электората. Вместе с тем монархическое правление на фоне доминирования в регионе республиканской формы государственного устройства (и под мощным политико-психологическим воздействием примера США) все больше выглядело анахронизмом и воспринималось как препятствие на пути национального прогресса. Политический климат в растущей степени определялся противниками монархии, которую не спасла даже отмена рабства: в 1888 г. в Бразилии был издан так называемый Золотой закон, положивший конец этому позорному явлению, а в 1889 г. император Педру II был низложен, и в стране установился республиканский строй.
Борьбу за либеральные реформы в Мексике возглавил Бенито Пабло Хуарес. Его правительство, опираясь на принципы буржуазно-демократической конституции 1857 г., издало «Законы о реформе», предусматривавшие национализацию церковного имущества, отделение церкви от государства, введение гражданского брака и т.д. Все это могло придать сильный импульс развитию мексиканского общества. Однако принятие указанных законов вызвало сопротивление консерваторов и привело к обострению вооруженной борьбы, а в конце 1861 г. Мексика стала жертвой иностранной интервенции, в которой участвовали войска Франции, Испании и Великобритании. Потребовались годы упорного сопротивления, чтобы мексиканский народ сумел отстоять свою независимость. Но «политический навар» снял генерал Порфирио Диас, пришедший к власти в 1876 г. и установивший режим жесткой диктатуры консервативно-олигархического толка. Показательный такой факт: к концу диктатуры примерно 1% собственников владел 97% обрабатываемой земли. Например, латифундисту Л.Террасасу принадлежало свыше 6 млн га земельных угодий (территория вдвое больше Бельгии) в то время как безземельные крестьяне, составлявшие более 95% сельского населения, становились батраками или отправлялись в города в надежде найти работу на сравнительно немногочисленных промышленных предприятиях [9].
Режим П.Диаса просуществовал до 1911 г., когда он был смятен мексиканской революцией, самую активную роль в которой сыграли широкие крестьянские массы. Революция, ставшая поворотным пунктом национальной истории Мексики, завершилась принятием в 1917 г. новой конституции, закрепившей буржуазно-демократические завоевания и ставшей ориентиром для других стран региона. Мексиканская революция поставила актуальные вопросы, нацеленность за решение которых определила основное социально-политическое содержание последующей истории Латинской Америки в XX в., обозначила новые параметры взаимоотношений государства и общества. В том числе: борьба против диктаторских режимов, против господства финансово-олигархической элиты, за реальные демократические преобразования, за создание правового конституционного государства, основанного на гражданских правах и политических свободах.
Вместе с тем мексиканская революция выявила сложный и противоречивый характер взаимодействия борьбы за демократию и социальный прогресс, движения народных масс и деятельности либерально-демократических сил, императивной необходимости перемен и стремления различных общественных сил к стабильности и социальному статус-кво.
Формирование и кризис государствоцентричной модели развития
После Первой мировой войны под влиянием общемировых процессов и внутренних социально-экономических перемен, связанных с развитием капитализма и складыванием современной (значительно более сложной) структуры общества, в странах Латинской Америки почти повсеместно наблюдался подъем массовых протестных движений различной направленности. В частности, значительный размах приобрело рабочее и забастовочное движение, охватившее большинство государств региона. Трудящиеся, наряду с ближайшими и традиционными экономическими требованиями (повышение заработной платы и улучшение условий труда), ставили и общенациональные задачи: расширение прав профсоюзов, законодательное оформление 8-часового рабочего дня, улучшение социального обеспечения, в ряде случаев – изменение существующего политического строя.
В Бразилии массовые протестные движения в 20-е годы приняли форму вооруженных выступлений, движущей силой которых стали молодые офицеры – тенентисты (лейтенанты). Они встали на путь открытой борьбы с правительством, хотя и не имели четко сформулированной социально-политической программы. В историю вошла так называемая Непобедимая колонна (или «Колонна Престеса») – длившийся два с половиной года (с октября 1924 по февраль 1927 г.) поход мятежных солдат и офицеров во главе с капитаном Луисом Карлосом Престесом. По мере продвижения по стране к военным присоединились тысячи рабочих, крестьян, представителей мелкой буржуазии и даже отдельные выходцы из помещичьих семей. Восставшие прошли свыше 25 тыс. км, выдержали 53 боя с правительственными войсками и приковали к себе внимание всей Латинской Америки [10].
Такого рода явления свидетельствовали о глубоком кризисе сложившейся в латиноамериканских странах системе государственного управления, демонстрировали ее уязвимость и несоответствие реальным интересам и коренным потребностям общества. Значительные общественные силы открыто восставали против государства, требовали его радикального реформирования.
Мировая экономическая рецессия 1929–1933 гг. больно задела Латинскую Америку, усугубила те кризисные тенденции, которые развивались в недрах латиноамериканских обществ и вышли наружу в послевоенный период.
Под влиянием внутренних процессов и в условиях мировых потрясений в правящих кругах зрело понимание необходимости политических и социально-экономических перемен в сторону большей мобилизации внутренних возможностей на базе активного и целенаправленного вмешательства государства в хозяйственную жизнь. В практическом плане эта стратегия выразилась, прежде всего, в протекционистской защите местной промышленности и принятии мер государственного регулирования и стимулирования экономического роста: предоставление частным предпринимателям госкредитов, субсидий, финансовых и налоговых льгот, а также создание и укрепление государственного сектора в экономике.
Курс на государственное регулирование экономики в разных странах региона приобрел различные формы и масштабы, но (и это важно подчеркнуть) он стал почти повсеместным явлением и своего рода знамением времени: Латинская Америка вступала в период значимых общественных трансформаций.
Главным содержанием общественных изменений в Латинской Америке, начавшихся в 30-е годы и продолжавшихся несколько десятилетий, явилось формирование принципиально новой модели социально-экономического и политического развития, в центр которой выдвинулось государство и его структуры, так называемая государствоцентричная модель.
Наиболее законченный вид новая парадигма взаимоотношений государства и общества получила в тех странах, где к власти пришли национал-реформистские и популистские режимы. Так, в Аргентине этот курс был связан с именем Хуана Доминго Перона (президент страны в 1946–1955 и в 1973–1974 гг.), в Бразилии – с деятельностью Жетулио Варгаса (глава правительства и президент в 1930–1945 и в 1950–1954 гг.), в Мексике – с президентством Ласаро Карденаса (глава государства в 1934–1940 гг.).
Будучи разновидностью национал-реформизма, латиноамериканский популизм представлял собой массовые националистические движения, аморфные в социальном и политическом плане, но объединенные вокруг «сильных личностей», авторитарных и харизматических вождей. Руководители движений (национальные лидеры) выдвигали популярные в массах лозунги, апеллировали к недовольным в разных слоях общества в кризисные, переломные моменты истории. «Популизм, – писал российский историк-латиноамериканист А.И.Строганов, – унаследовал многие черты, свойственные каудильизму XIX в., но в социальном отношении стал сложнее. В националистических популистских движениях особое значение приобретали взаимоотношения на эмоциональной основе «вождь – массы», умелое использование лидерами настроений и психологии «толпы», «низов» общества, сильнее делался акцент на патриотических и антиимпериалистических чувствах» [11].
Социально-экономическая и политическая деятельность популистских режимов привела к серьезным изменениям в латиноамериканских странах. Отметим главное. Во-первых, кардинально повысилась роль государства не только в экономике, но и в других сферах общественной жизни. Во-вторых, реальные ограничения были наложены на иностранные компании, во многих случаях их активы национализировались. В-третьих, ощутимо улучшилось материальное положение основной части работающих по найму, возросла их социальная защищенность. В-четвертых, главной опорой власти стали массовые партии, превращенные в сердцевину политической системы (Перонистская партия в Аргентине, Трабальистская – в Бразилии, Институционально-революционная – в Мексике и т.д.). В-пятых, была создана сеть вертикально интегрированных институтов гражданского общества, формально независимых, но фактически находившихся под строгим государственным контролем.
В середине XX в. в Латинской Америке популистские режимы стали фактором мобилизационного типа развития, наподобие того, что предпринял сталинский режим в Советском Союзе. В обоих случаях имела место активная (ведущая) роль государства по отношению к пассивному (ведомому) обществу [12]. И самое важное: очевидно сходство задач социального реструктурирования и национальной интеграции, которые в данный переломный исторический период решались в СССР и латиноамериканских странах. По сути это была двуединая задача включения широких масс в государственную социально-экономическую и политическую систему по каналам подконтрольным «верховному лидеру». Тем самым гражданское общество полностью (или почти полностью) лишалось самостоятельной роли в социально-политической и хозяйственной жизни, переходило в категорию своего рода социальных статистов.
Разумеется, существовала разница в средствах, с помощью которых в СССР и Латинской Америке решалась указанная задача социального включения. Если в Советском Союзе произошло практически полное «физическое исключение старых элит из нового социального блока, формируемого под эгидой государства», то в латиноамериканских странах этого не было нигде [13]. В регионе в пришедшие к власти популистские коалиции входили как деятели новых общественных групп, так и представители старых правящих слоев. Кроме того, даже в рамках вертикальных корпоративных структур, созданных популистскими режимами, существовала определенная степень свободы, полностью отсутствовавшая в тоталитарных структурах сталинского периода. Другими словами, популистские режимы, при всей их социальной ригидности, ни в одной из латиноамериканских стран не обладали политическими ресурсами, сопоставимыми с теми, которые имела советская власть.
В то же время обращает на себя внимание сходство траекторий эволюции популистских режимов в Латинской Америке и советского строя. И в том, и в другом случае государство оказалось перегруженным многочисленными и разнообразными экономическими, политическими и социальными задачами и со временем окончательно утратило эффективность и перестало справляться с решением неизбежно возникавших общественных проблем. Популистская и советская модели – два варианта государствоцентричной парадигмы развития – все больше характеризовались несбалансированностью экономического развития, в конечном счете исчерпали себя и потребовали замены.
Неолиберальные реформы на латиноамериканской почве
Кризис политики популистских режимов завел латиноамериканские страны в исторический тупик, выход из которого, в силу конкретных социально-политических условий, пролегал через установление военных диктатур и переход к неолиберальному варианту хозяйственной модернизации. Латинская Америка стала первым регионом мира, где монетаристские концепции «чикагской школы» Милтона Фридмена были широко применены в макроэкономической политике [14].
Наиболее полное воплощение неолиберальный вариант модернизации получил в странах с диктаторскими режимами – Бразилии, Аргентине, Чили. Здесь коррекция экономического курса сочеталась с ущемлением демократических прав и свобод, отменой конституционных гарантий, политическими репрессиями. Популизм в экономике и политике выжигался каленым железом.
Бразилия, где военно-диктаторский режим существовал с 1964 г., первой встала на путь экономических перемен и добилась существенных хозяйственных успехов. Подъем производства был обеспечен главным образом значительным притоком иностранного капитала (в виде прямых инвестиций, а также кредитов и займов международных банков), сокращением расходов на оплату труда и повышением нормы прибыли. Показательно, что в 1965–1974 гг. реальная заработная плата уменьшилась на 31% при росте производительности труда на 56% [15]. В результате миллионы бразильцев оказались отчужденными от достижений экономического прогресса.
«Бразильская модель» во многом послужила примером для других военно-диктаторских правительств в ряде стран Латинской Америке – Аргентине, Боливии, Уругвае, Чили. Политика модернизации проводилась здесь наиболее жестко, авторитарными методами, сопровождалась ухудшением материального и правового положения основной массы населения. В странах с конституционными режимами (Венесуэла, Колумбия, Коста-Рика, Мексика) модернизация осуществлялась в основном в контексте прежних национал-реформистских курсов, с меньшими социальными и политическими издержками.
В Аргентине реформы по неолиберальным лекалам начались после военного переворота 1976 г., в результате которого там был установлен диктаторский режим. Армия и репрессивные службы развернули беспощадную борьбу с противниками диктатуры, прежде всего с леворадикальными элементами, и в течение двух лет в основном разгромили их организации. Аресты и казни участников рабочего и демократического движений приняли массовый характер. Тысячи людей пропали без вести. На этом политическом фоне модернизация экономики заключалась в сокращении государственного сектора, снижении бюджетных расходов, отказе от протекционистской защиты местной промышленности, стимулировании конкурентоспособного экспортного производства. Осуществлялась стратегия активного привлечения иностранного капитала, сдерживания роста заработной платы и уменьшения социальной сферы [16].
В Чили после контрреволюционного переворота 11 сентября 1973 г., свергнувшего правительство Сальвадора Альенде, у власти оказалась военная хунта во главе с Аугусто Пиночетом. Так же как в соседней Аргентине, в стране было отменено действие конституции, гражданских свобод, распущен конгресс, введено осадное положение, запрещен Единый профцентр трудящихся, вне закона объявлены партии блока «Народное единство» (деятельность остальных партий сначала приостановили, а потом – запретили), многие чилийцы были репрессированы или оказались в вынужденной эмиграции. Заметим, что все это произошло в стране с давними и, казалось бы, прочными демократическими и конституционными традициями.
Пиночетовский режим взял курс на построение «националистического общества», в котором институты западной демократии были бы заменены «органичной для чилийской нации социальной демократией», основанной на корпоративных началах и находящейся под эгидой авторитарной власти. При этом национализм сочетался с модернизаторскими технократическими идеями транснационализации экономики по рецептам все той же «чикагской школы». В стране окрепли позиции иностранного капитала, был сокращен государственный сектор в экономике, положен конец политике протекционизма. Снятие таможенных барьеров привело к усилению международной конкуренции, которую тысячи местных компаний не выдержали и были вынуждены уйти с рынка. В результате объем промышленной продукции в 1982 г. составлял лишь 74% показателя 1973 г. Чилийский вариант «шоковой терапии» в социальном отношении отбросил нацию назад. Реальная заработная плата в 1974 г. составила менее половины от уровня 1972 г., безработица с 3,8% в 1972 г. выросла до 30% в 1975 г. и 35,2% в 1985 г. [17].
Стратегия модернизации в странах с конституционными либерально-реформистскими режимами имела свои особенности. Правительства этих республик в 70-х – начале 80-х годов стремились обеспечить сочетание развития экономики с эффективной социальной политикой. В Мексике и Венесуэле – основных странах –производителях нефти в регионе – надежды на хозяйственный подъем связывались с ростом поступлений от экспорта углеводородов, цены на которые в 1973 г. резко поднялись. Но и здесь чувствовалось влияние неолиберальных концепций, в результате чего усилилось стимулирование крупного частного бизнеса – как местного, так и иностранного. Беспрецедентные масштабы приобрели финансовые заимствования за рубежом. В Мехико и Каракасе рассчитывали, что нефтяные доходы покроют любые долги, но падение цен на «черное золото» в начале десятилетия 80-х годов серьезно осложнило их финансово-экономическое положение. Начавшиеся хозяйственные трудности не замедлили сказаться на материальном положении большей части населения: сократилась реальная заработная плата, увеличилась безработица, снизились бюджетные расходы на социальные нужды.
В 80-е годы четко проявилась уязвимость латиноамериканских моделей модернизации, в той или иной мере основанных на принципах неолиберализма. Острейшей проблемой стал огромный внешний долг, обслуживание которого фактически обескровило финансы государств региона. В подавляющем большинстве стран экономический рост либо сильно замедлился, либо прекратился, что дало повод назвать эти годы «потерянным десятилетием».
Массовые выступления против диктатур «снизу» и встречные усилия сторонников либерализации и демократизации «сверху» явились двумя составными частями начавшегося процесса восстановления конституционных порядков. В результате 80-е годы стали в Латинской Америке периодом ухода с политической сцены диктаторских режимов. Так, в 1980 г. военный режим передал бразды правления гражданскому правительству в Перу; в 1982 г. в Боливии к власти пришла коалиция левых сил; в 1983 г. к гражданской форме правления вернулась Аргентина; в 1985 г. то же самое произошло в Бразилии и Уругвае; в 1986 г. конституционные порядки были восстановлены в Гватемале и Гондурасе, а на Гаити пал одиозный режим Франсуа Дювалье. И, наконец, в 1989 г. была свергнута самая долговечная в регионе диктатура Альфредо Стресснера в Парагвае, существовавшая с 1954 г.
Однако позитивные политические изменения далеко не всегда сопровождались улучшением и стабилизацией экономического положения. До начала 90-х годов латиноамериканским странам так и не удавалось развязать тугие узлы финансово-экономических проблем, придать импульс хозяйственному росту. Выход из сложившейся ситуации правящие круги вновь, как и в 70-х годах, усмотрели в неолиберализме. В условиях глобализации влияние неолиберальных идей многократно возросло. На путь рыночных реформ встала Россия, не осталась в стороне и Латинская Америка. Ведущие страны региона приняли на вооружение принципы «Вашингтонского консенсуса» и провели радикальную либерализацию национальных экономик [18]. По сути, имела место «вторая волна неолиберальных реформ».
Основные составляющие неолиберальной стратегии мало чем отличались от политики 70-х годов, но, как правило, были более определенными и акцентированными. Страны региона резко понизили участие государства в экономике, либерализовали товарные и финансовые рынки (окончательно отказавшись от проведения политики протекционизма), сняли практически все ограничения на деятельность иностранного капитала, еще больше расширили практику внешних заимствований, снизили уровень социальной ответственности государства.
Неолиберальные реформы 90-х годов имели неоднозначные последствия. Если на первом этапе рыночные преобразования, как правило, придавали импульс экономическому росту, способствовали модернизации, то впоследствии возникал эффект торможения, а в ряде случаев – реформы заканчивались рецессией и глубокими хозяйственными провалами. В декабре 1994 г. начался финансово-экономический кризис в Мексике, которая первой в регионе (еще в 1988 г.) вступила на путь неолиберальных преобразований. «Эффект текилы» (так назвали мексиканский коллапс) стал результатом нарастания внешнеторгового и бюджетного дефицита, перенасыщения местного фондового рынка «горячими деньгами», чрезмерного увеличения долговой нагрузки на экономику и ухудшения условий внешнего финансирования, обострения социально-политической обстановки. В этих условиях произошло повышение процентных ставок в США, что привело к массовому бегству капиталов из Мексики в Соединенные Штаты. Курс мексиканской валюты – песо – за четыре дня упал на 64%, национальная финансовая система практически рухнула, около 20 тыс. предприятий разорились, и в следующем 1995 г. ВВП страны упал на 6,6% [19].
Мексиканский кризис стал первым звеном в цепи социально-экономических и политических потрясений в странах Латинской Америки в 90-е годы. «Неолиберальная передозировка» и «шоковая терапия», а также критическое увеличение зависимости государств региона от внешних факторов нанесли тяжелые удары по крупнейшим экономикам – бразильской и аргентинской. Заметим, что свою негативную роль сыграли азиатский финансовый кризис 1997 г. и российский – 1998 г. («эффект водки»), усугубившие проблемы латиноамериканских стран на мировых рынках.
Особенно сильно пострадала аргентинская экономика, служившая в 90-е годы «витриной успехов неолиберальных реформ». Дефолт 2001 г. по суверенным долгам Буэнос-Айреса (самый крупный в мировой истории) подвел черту под неолиберальными экспериментами в Латинской Америке и стал точкой отсчета нового политического и экономического времени в регионе.
Гражданское общество на политической сцене
Одним из знаковых социально-политических последствий неолиберальных реформ и ослабления роли государства как общественного регулятора стал рост активности и влияния институтов гражданского общества.
Этот процесс начался еще в годы борьбы за демократизацию, против авторитарных режимов и консолидировался на этапе рыночных преобразований. Причем, именно в условиях военных диктатур происходило становление движений и объединений, ставших основой независимого от государства гражданского общества. В тот период (например, в Аргентине, Уругвае) возникли многочисленные правозащитные организации, объединившие родственников политзаключенных и жертв репрессий. Чаще всего в них входили женщины, радикальная часть молодежи, либерально настроенные священнослужители, представители творческой интеллигенции, журналисты. Помимо этого создавались разного рода ассоциации взаимной поддержки в городских кварталах, жители которых на себе испытали социальные последствия экономической политики военных диктатур и неолиберальных преобразований. В ряде стран, прежде всего в Бразилии, на арене общественной жизни появилось мощное рабочее движение нового типа, из рядов которого вышли национальные лидеры новой формации, например, Луис Инасио Лула да Силва – президент в 2003–2010 гг.
Феномен самоорганизации населения в противостоянии репрессивной государственной власти, поначалу носивший неполитический характер, со временем приобрел политическое измерение, поскольку «гражданское общество становилось заменой, субститутом политической оппозиции» [20]. В результате имевшие место в условиях диктатур отделение общества от политики и фактическая ликвидация публичной политической сферы обернулись формированием автономных институтов гражданского общества, которые вышли из-под государственного контроля. Это означало не что иное, как частичный демонтаж существовавшей государствоцентричной модели взаимоотношений власти и общества.
Главным последствием развития указанного процесса в период демократизации, а затем проведения неолиберального экономического курса было дальнейшее ослабление прямого воздействия политической власти на гражданское общество. Максимальное значение независимые общественные организации приобрели в годы кризисных испытаний на рубеже XX и XXI вв. В качестве иллюстрации приведем пример Аргентины, где эти явления проявились особенно ярко. В период 1998–2002 гг. произошло максимальное за всю историю страны ухудшение социальных показателей – индексов безработицы и бедности. Более половины населения оказалось за чертой бедности, а работу потерял каждый четвертый экономически активный аргентинец [21].
Массовые протесты в декабре 2001 г. породили новую для Аргентины структуру социальной мобилизации – народные ассамблеи. Вначале это был чисто столичный феномен, но очень быстро он «получил прописку» и в других городах и провинциях. Всего к началу 2003 г. в стране насчитывалось 272 ассамблеи, которые взяли в свои руки решение самых разнообразных проблем, затрагивающих насущные интересы граждан: материальная и моральная поддержка безработных, организация специальных столовых для малоимущих, общественный контроль за формированием муниципальных бюджетов и расходованием средств и т.д. Деятельность ассамблей привлекла к себе широкое внимание как одна из форм «прямой демократии», отразившей стремление простых аргентинцев тем или иным путем компенсировать неспособность власти (государства) если не парализовать, то хотя бы смягчить негативные процессы, развивавшиеся в Аргентине в обстановке кризиса.
Вполне можно констатировать, что именно протестный социальный взрыв в декабре 2001 г. покончил (по крайней мере, на время) с неолиберальным экспериментом и вынудил аргентинский правящий класс приступить к реформированию рыночных реформ 90-х годов. Развитие этого процесса в региональном масштабе вызвало волну политических и экономических изменений, связанных с очередным пересмотром роли государства и взаимоотношений власти и общества.
«Левый поворот» и реинкарнация государства
Политическим выражением общественных процессов в Латинской Америке, связанных с проблемами преодоления негативных последствий неолиберальных реформ 90-х годов, стал приход к власти электоральным путем целой группы левоориентированных правительств, что приковало к себе внимание во всем мире и получило наименование «левый поворот» [22]. Как подчеркивала российский ученый М.Л.Чумакова, «мотор социального недовольства привел в движение ранее инертные слои латиноамериканского общества и ускорил их политизацию, что наглядно проявилось в ходе избирательных кампаний последних лет» [23].
Напомним, что начало этому «политическому дрейфу влево» положила победа на президентских выборах 1998 г. в Венесуэле Уго Чавеса. Вслед за этим процесс, что называется, «пошел». В 2002 г. к власти в Бразилии приходит выходец из профсоюзного движения Л.И. Лула да Силва, в 2003 г. президентом Аргентины становится «государственник» Нестор Кирщнер, в 2004–2006 гг. в Уругвае побеждает кандидат Широкого фронта левых сил Табаре Васкес, в Боливии – представитель индейцев аймара Эво Моралес, в Чили – социалист Мишель Бачелет, в Перу – социал-демократ Алан Гарсиа, в Никарагуа (после 16-летнего перерыва) возвращается на вершину власти сандинистский лидер Даниэль Ортега, в Эквадоре победу одерживает «антинеолиберальный» кандидат и «последователь У. Чавеса» Рафаэль Корреа. Все они олицетворяли «левую политическую волну» и, так или иначе, выступали за альтернативную неолиберализму парадигму социально-экономического развития. Добавим, что в ряде случаев, например в Мексике, левые деятели были близки к победе. Это свидетельствовало о наличии еще незадействованного потенциала «левого поворота».
Разумеется, в условиях утвердившейся в регионе электоральной демократии стала возможна активизация альтернативных неолиберализму движений. В атмосфере гражданских и политических свобод различные сегменты гражданского общества смогли выйти на авансцену национальной политики и артикулировать насущные интересы массовых слоев. Эти настроения были подхвачены политическими лидерами левого толка, которые сумели возглавить начавшийся процесс перемен.
В агрегированном виде новый социально-экономический курс в странах «левого поворота» можно определить как государственническую политику, нацеленную на создание современного социально ориентированного и социально ответственного капиталистического общества.
Реализация названного курса в практическом плане и в общем виде – в качестве основных трендов – предполагает следующее:
– повышение роли государства (государственной власти) во всех сферах общественной жизни, начиная с экономики и заканчивая информацией;
– ослабление зависимости органов политической власти от традиционных групп давления, прежде всего местных и международных бизнес-сообществ;
– формирование новой модели государственно-частного партнерства, приоритетное значение в котором отводится национальным интересам;
– укрепление финансово-экономической суверенности, стремление диверсифицировать национальную экономику;
– усиление роли и влияния исполнительной власти за счет других ее ветвей (законодательной и судебной);
– отчетливое стремление власти ограничить автономию институтов гражданского общества, подчинить их государству;
– выстраивание своего рода «полуторопартийной демократии», когда при формальном сохранении демократического строя (со всеми его главными атрибутами) происходит значительное укрепление позиций одной партии (партийной группы), регулярно побеждающей на выборах и доминирующей в общественно-политической жизни. Речь, по сути, идет об авторитарных тенденциях, характерных для большинства стран «левого поворота»;
– концентрация властных полномочий в руках центрального правительства в ущерб региональным и местным управленческим структурам (с использованием, в частности, механизмов финансовых трансфертов);
– проведение мероприятий по снижению уровня бедности и сокращению неприемлемого разрыва в доходах между различными группами населения;
– ощутимое повышение реальных заработных плат и пенсий;
– субсидирование сравнительно низких тарифов на общественный транспорт и коммунальные услуги в интересах малоимущих слоев населения;
– широкое использование популистских и националистических лозунгов;
– активизация международных связей, расширение диапазона внешнеполитических и внешнеэкономических контактов, интенсификация внутрирегиональных отношений, настойчивое стремление участвовать в процессе формирования новых механизмов глобального регулирования (в частности, через «Группу двадцати»).
Стратегическая задача современных левых режимов – доказать, что в рамках парадигмы «левого поворота» возможно обеспечить сочетание экономического роста и социального прогресса. Данное обстоятельство имеет принципиальное значение для оценки реальных возможностей и перспектив новой общественной модели, отрицающей основные постулаты неолиберального фундаментализма и реанимирующей государствоцентричные методы управления. Есть все основания утверждать, что именно активная роль государства позволила большинству ведущих латиноамериканских стран сравнительно легко (по сравнению, например, с государствами Евросоюза) пройти острую фазу глобального кризиса 2008–2009 гг. и укрепить свои позиции на международной арене [24].
Вместе с тем результаты деятельности левоориентированных правительств в различных странах Латинской Америки существенно разнятся. Наибольших успехов достигла Бразилия, сумевшая поднять уровень экономического развития, снизить бедность, отодвинуть от миллионов граждан угрозу голода и ставшая восходящей мировой державой. В этой стране курс Л.И.Лулы да Силвы был продолжен Дилмой Руссефф, победившей на выборах в 2010 г. Сохраняет положительный тренд Чили, где в 2014 г. к власти вернулась М.Бачелет; отмечены положительные сдвиги в Перу (в 2011 г. страна еще больше «полевела» – на президентских выборах победил «самый левый кандидат» Ольянта Умала); в Никарагуа Д.Ортеги в ноябре 2011 г. удалось добиться переизбрания на президентский пост. Консолидируются левые режимы в Боливии и Эквадоре. Сложнее обстоят дела в Аргентине и Венесуэле, где правящие круги явно увлеклись популизмом, и экономика оказалась под гнетом огромных социальных обязательств.
В любом случае «левый поворот» уже стал политической реальностью Латинской Америки, обозначил возвращение в общественную жизнь региона государства, вновь претендующего на роль главного агента социальной трансформации.
* * *
Проведенный анализ показал, что при всех цивилизационных, культурных и исторических различиях Россию со странами Латинской Америки роднит общий тип общественно-исторического развития, который может быть определен как государствоцентричная модель.
Речь идет о следующем: государство (власть) сыграло и во многих случаях продолжает играть центральную роль в формировании национальной системы общественных взаимосвязей. Для данного типа развития характерна инверсия по отношению к классической парадигме, в рамках которой роль центрального структурообразующего фактора, мотора развития играют экономика и экономические отношения, а точнее – частное предпринимательство в самом широком смысле слова. И в России, и в Латинской Америке наблюдался другой процесс, при котором государство выступало как ведущая, а часто – единственная сила, способная обеспечить хозяйственный рост и интегрировать общество.
Примечания:
[1] См.: Альперович М.С., Слезкин Л.Ю. История Латинской Америки с древнейших времен до начала XX в. М., 1991; Сеа Л. Философия американской истории. Судьбы Латинской Америки. М., 1984; Давыдов В.М. Цивилиография и цивилизационная идентификация Латино-Карибской Америки. М., 2006.
[2] См.: Селиванов В.Н. Латинская Америка: от конкистадоров до независимости. М., 1984; Марчук Н.Н. Борьба за независимость в Латинской Америке в конце XVIII – начале XIX в. М., 1988.
[3] См.: Марчук Н.Н. Буржуазные преобразования во второй половине XIX в. В странах Латинской Америки. М., 1990; История Латинской Америки. 70-е гг. XIX в. – 1918 г. М., 1991.
[4] См.: Марчук Н.Н. Становление независимых государств в Латинской Америке. М., 1989.
[5] Посконина О.И. История Латинской Америки (до XX века). М., 2005, с. 203.
[6] Cachanosky R. El syndrome argentino: del Estado de crisis a la crisis del Estado. Buenos Aires, 2006, p. 91, 103.
[7] Подробнее см.: Яковлев П.П. Перед вызовами времени. Циклы модернизации и кризисы в Аргентине. М., 2010, с. 12-14.
[8] Подробнее см.: Мартынов Б.Ф. Бразилия – гигант в глобализирующемся мире. М., 2008, с. 59-61.
[9] Посконина О.И. Указ. соч., с. 238; Строганов А.И. Латинская Америка в XX веке. М., 2002, с. 46.
[10] Амаду Ж. Луис Карлос Престес. М., 1951.
[11] Строганов А.И. Указ. Соч., с. 138.
[12] Подробнее см.: Ворожейкина Т.Е. Государство и общество в России и Латинской Америке. – Общественные науки и современность. М., 2001, № 6.
[13] Там же.
[14] Cavarozzi M. Autoritarismo y democracia (1955–2006). Buenos Aires, 2006.
[15] América Latina en construcción. Madrid, 2006, p. 138.
[16] Подробнее см.: Яковлев П.П. Аргентинская экономика перед вызовами модернизации, с. 53-63.
[17] Las privatizaciones y la desnacionalización de América Latina. Buenos Aires, 2004.
[18] О «Вашингтонском консенсусе» см.: Давыдов В.М. Эффект адаптационного реформирования: от Латинской Америки к России. М., 2003.
[19] Боровков А.Н., Шереметьев И.К. Мексика на новом повороте экономического и политического развития. М., 1999.
[20] Ворожейкина Т.Е. Указ. соч.
[21] Яковлев П.П. Перед вызовами времени. Циклы модернизации и кризисы в Аргентине, с. 232-236.
[22] См.: «Левый поворот» в Латинской Америке. М., 2007.
[23] Там же, с. 82.
[24] Albrieu R., Fanelli J. La crisis global y sus implicaciones para América Latina. Madrid, 2010.
Читайте также на нашем портале:
«Бразилия на пути к статусу глобальной державы (военно-промышленный ракурс)» Петр Яковлев
«Россия и Латинская Америка на траектории взаимного сближения » Петр Яковлев
««Группа двадцати»: от Мексики к России (к итогам саммита в Санкт-Петербурге)» Петр Яковлев
«Геополитические сдвиги в Латинской Америке» Петр Яковлев
««Транслатинас»: новые игроки глобальной экономики» Петр Яковлев
«Ибероамериканский саммит - 2012: неоднозначные результаты» Петр Яковлев
«Латинская Америка: нефть и политика» Петр Яковлев
«Мексика: сложные проблемы восходящей державы» Петр Яковлев
«Бразилия Дилмы Руссефф: преемственность и перемены в международных делах» Петр Яковлев
«Феномен женского лидерства в странах Латино-Карибской Америки» Наиля Яковлева
«Латиноамериканская политика Б. Обамы (по итогам поездки в Бразилию, Чили и Сальвадор)» Петр Яковлев
««Эффект джаза»: мировой кризис и Латинская Америка » Петр Яковлев
«Латинская Америка: меняющийся облик» Пётр Яковлев
«Ибероамериканское сообщество наций: итоги двадцатилетия» Петр Яковлев
«Россия – Латинская Америка: новый этап » Петр Яковлев
«Бразилия: поступь восходящего гиганта» Петр Яковлев