Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Типология демократии

Версия для печати

Специально для портала «Перспективы»

Виктор Сергеев

Типология демократии


Сергеев Виктор Михайлович – профессор кафедры сравнительной политологии МГИМО, директор Центра глобальных проблем, доктор исторических наук.


Типология демократии

В западных обществах проблема неравенства людей и социальных групп смягчена местными особенностями политической культуры и многовековыми усилиями по совершенствованию социальных институтов. Но там, где «буферных» институтов не существует, неадекватность стандартной «универсалистской» теории демократии вполне очевидна. Причем мир, где условия для этой теории отсутствуют, продолжает расти и становится все более важным в глобальном масштабе.

Слово “демократия” обычно переводится как “правление народа”. На самом деле перевод этот не бесспорен из-за полисемантичности греческого слова “kratos”, означающего прежде всего силу – как способность одолеть в борьбе. И лишь позднее это слово приобрело значение власти и управления. В таком случае изначально “демократия” ‒ это “сила народа” или “мощь народа”; иными словами, такое положение дел, когда народ может поступать по своей воле. Будет ли эта воля разумной ‒ уже другой вопрос.

Здесь налицо имплицитная метафора: народ представляется биологическим существом. Но такая метафора не может использоваться безоговорочно. Ее необходимо подвергнуть деконструкции. Если народ рассматривать как некое единое тело, в стиле Гоббса в “Левиафане”, то естественно предполагать, что это тело должно быть наделено желаниями и волей, так же как и эффекторами для реализации воли. Но если развивать эту метафору дальше, то становится ясно, что она недостаточно хорошо определена, чтобы стать основой теории.

Что является общей волей? Как объединить сотни и тысячи различных эмпирических воль в одну? Что является “руками” и как эти «руки» должны управляться? Где находится “средоточие” воли сообщества? Ответы на эти вопросы трудны, но некоторые более или менее очевидные логические конструкции предложить можно: большинство и есть “воля”; члены сообщества, повинующиеся решению большинства, становятся “руками”, и т.д.

В целом биологическая метафора плохо соответствует другой, чаще употребляемой интерпретации греческого слова «демократия»: народное правление. Дело в том, что, в отличие от “силы” или “власти” (как проявления воли), которые могут в принципе быть присущи неразумному существу, “правление” по самой семантике слова требует “разума”, который будет осуществлять это правление. Что является “разумом” демократии? Если рассматривать ее как непрерывное использование голосования для решения возникающих проблем, то разве только в выборе из альтернатив состоит деятельность разума? Кто готовит и предлагает эти альтернативы? Можно, конечно, считать мозгом демократии избранных магистратов, но будет ли такое правление в точном смысле “правлением народа”? Кто должен следить за тем, чтобы воля магистратов не уклонялась от “воли народа”, как бы ее ни определять? Да и само это определение ‒ вещь далеко не простая.

Чем проще среда, в которой живет общество, тем меньше разума нужно для управления поведением. В предельно простой, богатой пищей среде можно и вовсе обходиться без разума, примером чего являются водоросли или иглокожие; но что делать, если среда достаточно сложная и просто воли недостаточно, необходим разум? Можно ли в этом случае вообще сохранить приемлемую интерпретацию слова «демократия»?

Мы видим, что проблемы в “наивном”, метафорическом истолковании демократии возникают при первых же попытках прояснить смысл этого понятия. Деконструкция метафоры разрушает магию слова.

Роль переговоров в построении типологии демократии

Типология демократии, на наш взгляд, должна строиться на основе анализа ее исторического генезиса. Создание демократической системы правления исторически шло двумя принципиально различными путями.

Первый путь ‒ это постепенное расширение “глубоких” (включающих все фазы) переговоров между элитными группами на все общество или на значительную его часть. Имеется в виду, что процесс переговоров состоит из различных фаз, начиная с наиболее простых и поверхностных (торга о цене вопроса) и заканчивая наиболее глубокими (совместным исследованием проблемы и определением совместного будущего).

Чем ближе находится социальный субъект к центру принятия решений, тем в более глубокий уровень переговоров по важнейшим политическим проблемам он встроен. При этом выборы, являясь формой молчаливого торга, то есть торга действиями, оказываются наиболее слабой формой вовлеченности в принятие решений, и исторически институционализация смены власти через всеобщие выборы ‒ наиболее поздняя демократическая практика, хотя выборы внутри элитных групп и могут быть установлены задолго до введения всеобщих выборов.

Такую форму становления демократических институтов можно наблюдать в истории Северной Европы ‒ Великобритании, Нидерландов, Скандинавских стран. В этом случае демократические практики как бы прорастают сверху вниз: вначале в переговоры оказываются вовлеченными советники короля, наиболее могущественные феодальные властители и представители церкви, затем представители дворянства и наиболее богатых горожан. И лишь после того, как система демократических институтов более или менее полно складывается внутри отношений между элитными группами, она распространяется на все население ‒ как правило, сначала на мужскую его часть, затем на женскую. Происходит это, в частности, путем постепенного снижения имущественного ценза. По сути дела так же обстояли дела в США, где черное население было полностью интегрировано в демократическую систему лишь к концу 60-х годов XX в.

Данный путь становления демократических институтов с необходимостью сопровождается значительным акцентом на процедурах: без их соблюдения невозможны “глубокие” фазы переговоров, прежде всего «исследовательская». Развитие демократии в этом случае оказывается тесно связанным с развитием науки и исследованиями, огромное значение приобретают институты, порождающие и внедряющие инновации ‒ университетская и академическая системы, парламент, банки. В обществе в течение длительного времени происходит то, что можно назвать “розовой революцией”.

Основной особенностью этого пути демократического развития является наличие у власти постоянного запаса легитимности, пополняемого за счет вовлечения в переговорный процесс последовательно каждой социальной группы, приобретающей экономические или политические ресурсы. Тем самым дело не доходит до революций, а даже если коллапс легитимности и происходит изредка, как это было в Англии в период революции в 40‒50-х годах XVII в. или в Нидерландах в 60‒80-х годах XVI в., нехватка легитимности восстанавливается достаточно быстро за счет распространения существующей системы демократических практик на новые группы общества, практически без изменения характера этих практик. Установление конституции в этом случае соответствует фазе рамочной модели будущей ситуации, конкретное законодательство ‒ фазе торга, а выборы ‒ молчаливому торгу, где избиратели, не вовлеченные в “глубокие” фазы переговорного процесса, оказываются тем не менее в состоянии выразить свое отношение к власти, причем их действия при определенных обстоятельствах приводят к смене правительств без утраты легитимности политической системой в целом.

Альтернативным вариантом становления демократии являются переговоры между властью и гражданским обществом в целом, возникающие в том случае, если власть в течение длительного времени игнорировала требования и интересы гражданского общества. В этом случае демократия развивается как процесс институционализации переговоров.

Сначала стороны ведут молчаливый торг. В ответ на односторонние решения власти гражданское общество отказывается повиноваться, причем этот отказ может происходить как в мирных, так и в активных формах ‒ насильственных действиях, формировании альтернативных институтов власти и т.п. Эта фаза кончается либо быстрым коллапсом власти ‒ как, например, в России в феврале 1917 г., Румынии в 1989 г. или СССР в августе 1991 г., ‒ либо установлением той или иной формы переговоров между властью и представителями гражданского общества (фаза торга): например, “круглые столы” в Польше или Венгрии в 1989 г. или переговоры между королем и представителями “третьего сословия” во Франции, закончившиеся созывом Учредительного собрания.

После этого наступает фаза установления рамочной модели политического режима и создание конституции. Заметим, что затягивание фазы торга или длительное отсутствие рамочной модели очень опасно ‒ это может привести к утрате легитимности временных властей или переговорного института, как это случилось, например, в России в октябре 1917 г. Но не менее опасно и установление рамочной модели, не отвечающей растущим требованиям гражданского общества, или затягивание с проведением выборов, лишающих временные власти легитимности. В этом случае возможна повторная утрата уже новой властью своей легитимности, как это случилось в августе 1792 г. во Франции или в сентябре 1993 г. в России.

“Органический” (североевропейский) и “конфликтный” (через столкновение власти с обществом) пути порождения демократических институтов можно рассматривать как два идеальных типа, которым в большей или меньшей степени соответствуют процессы становления институтов демократии в других странах. Один состоит в функционировании и расширении уже институционализированной системы, другой ‒ в институционализации переговоров. Проводя физическую аналогию, «органический» путь ‒ это медленный рост кристалла из зародыша, «конфликтный» ‒ мгновенная кристаллизация переохлажденной жидкости, при которой стакан лопается.

Второй путь конфликтен по самой структуре проб и ошибок, попыток власти обрести легитимность установлением более или менее случайных рамочных моделей соглашения с обществом. На этом пути практически неизбежна периодическая утрата властью легитимности и соответствующие социальные коллизии. Каждый раз фактически очередные рамочные соглашения устанавливаются в результате “белой революции”, то есть «сверху», вне зависимости от того, в какой форме произошла утрата легитимности предыдущей властью ‒ в результате восстания пли просто массового гражданского неповиновения и развала властных структур. (Здесь под словом “сверху”, откуда бы на самом деле ни исходили идеи рамочного соглашения, подразумевается установление принципов социального порядка без “глубоких” переговоров, содержащих совместное исследование основными политическими силами общества последствий такого порядка.)

Иногда “конфликтный” путь установления демократии дает просто курьезные результаты. Так, в Таиланде с конца Второй мировой войны поменялось более 17 конституций. В России с начала перестройки идут непрерывные конституционные изменения случайного характера, чему в настоящее время способствует удивительно большое количество лакун в Конституции 1993 г.

Типология демократических практик не может быть создана на основе изучения фаз переговорного процесса, иначе была бы потеряна специфика собственно демократии как средства ограничения власти и контроля над ней.

Необходимый аспект типологии демократических режимов ‒ это конкретный способ ограничения власти. Демократические практики могут иметь своим предметом субъект власти, то есть задаваться вопросом, кто ею обладает. Они могут касаться функций власти и способов ее осуществления, то есть норм или законов. Наконец, они могут быть связаны с контролем над исполнением власти, заниматься отклонениями реального ее осуществления от существующих норм. Фактически мы имеем здесь дело с трихотомией власти ‒ отделением законодательной и судебной властей от исполнительной. Конституирование такого разделения является важнейшим элементом типологии демократических режимов.

Новые проблемы типологии демократии

Характер и способы осуществления переговорных практик являются особенностями каждого конкретного общества. Именно поэтому так разнятся демократические системы в различных обществах даже при сходстве или идентичности политических институтов. Так, парламент в Японии, как политический институт, очень похож на британский, но японский политический режим существенно отличается от британского из-за различия в политической культуре, которая влияет и на способы организации и ведения переговоров. При значительном сходстве конституции США и конституций стран Латинской Америки у них разные характеры политических режимов. Формально демократическая конституция в Египте не уберегла режим Мубарака от революции в январе 2011 г., и т.д.

В этом контексте интересна дискуссия о консоциальной демократии, то есть совместном осуществлении властных функций представителями разделенного общества. Этот подход к стабилизации разделенного общества активно обсуждался в последнее время в рамках проблемы создания «жизнеспособных конституций» для стран с полиэтническим или поликонфессиональным населением.

Фиаско консоциальной демократии в Ливане в 1970‑х годах заставляет усомниться в том, что «полупрезидентская» система с закреплением определенных постов за представителями различных этнических (конфессиональных) групп является эффективным способом предотвращения конфликтов между последними. К аналогичному выводу приводит и анализ ситуации на Кипре в тот же период.

События в СССР, Грузии, Азербайджане и Югославии в 1988‒1993 гг. указывают на то, что наличие национальных автономных образований – исключительно деструктивный фактор в обстановке серьезных социально-политических перемен. Причина состоит в почти неизбежной неравномерности развития различных регионов и консолидирующей роли этнического (конфессионального) фактора в борьбе за региональные экономические и политические интересы.

Несравненно более стабильной представляется «колонноподобная» модель (pillar model) общества, предполагающая значительную степень культурной автономии при отсутствии жесткого территориального размежевания между этносами и конфессиями.

Консоциальный подход к созданию демократических институтов демонстрирует особую значимость взаимовлияния двух факторов: политических институтов и политической культуры общества.

Конституционные элементы типологии: президент vs парламент

В 1991‒1992 гг. «Journal of Democracy» опубликовал на своих страницах дискуссию ряда ведущих политологов Запада о сравнительной эффективности двух основных политических моделей демократического правления: президентской и парламентской. Дискуссия была инициирована статьей профессора Йельского университета Хуана Линца «Опасности президентской власти». Ответами на эту работу стали статьи Дональда Горовица (университет Дьюка) и Сеймура Липсета (университет Джорджа Мэйсона и Гуверовский институт Стэнфордского университета). В завершение Х. Линц ответил на критику оппонентов статьей, озаглавленной «Достоинства парламентаризма». Интересно рассмотреть его доводы как с точки зрения соответствия между политическими институтами и политической культурой, так и с точки зрения существующих переговорных практик.

Основные аргументы Х. Линца в пользу парламентского правления можно суммировать следующим образом. Парламентские системы более благоприятны для демократии в разделенном обществе, так как:

1. Президентская власть вносит нежелательный элемент конфликтности (по принципу «победитель получает все») в общество, которое, напротив, нуждается в согласительных механизмах. Кандидат на пост президента либо избирается, либо проигрывает выборы, в то время как при парламентской системе возможно много различных исходов. Более того, президент, получивший власть посредством прямых выборов, может вообразить, что он имеет мандат от всего народа, в то время как перевес на выборах часто способны обеспечить менее 40% имеющих право голоса. Президентский пост дает основание тому, кто им обладает, считать, что его власть гораздо более легитимна, чем она есть на деле. Тем самым увеличивается возможность конфликта.

2. Конфликту способствует разделение властей, которое отделяет законодательную власть от исполнительной. Фиксированный срок нахождения у власти президента приводит к жесткости системы в период между выборами. В отличие от систем, основанных на президентской власти, парламентские системы способны разрешать кризисы в любое время путем смены лидеров или правительств.

3. Избрание президента посредством отдельных выборов ужесточает предвыборную борьбу, создавая обстановку, в которой экстремисты могут приобретать слишком большое влияние, а общество в целом может расколоться на резко противостоящие друг другу группы. Дополнительная проблема возникает, если выборы проводятся в два тура. С одной стороны, необходимость перегруппировки сил во втором туре может способствовать созданию союза умеренных сил. С другой стороны, однако, сужение поля «конфронтации» до двух основных кандидатов, получивших относительное большинство голосов в первом туре, способно привести к поляризации общества в целом.

4. Новый президент может делать назначения, располагает правом законодательной инициативы и правом вето и, учитывая фиксированный срок его полномочий, в состоянии удержаться у власти, несмотря на колебания в поддержке со стороны партий. При фиксированном сроке полномочий президента обычный правительственный кризис становится конституционным кризисом, поскольку отсутствует законный способ отстранения не оправдавшего себя президента до истечения этого срока. Напротив, парламентское правительство, утратившее поддержку большинства в законодательном собрании, обязательно падет вне зависимости от того, наступил или еще не наступил срок очередных выборов. Тем самым сохраняется возможность разрешения конфликта посредством рутинных мер и устраняется неизбежность перерастания его в общенациональный кризис.

Возражения на приведенные выше аргументы развиваются по трем линиям.

Это прежде всего демонстрация того, что и парламентское правление не разрешает проблем разделенного общества. Как показала политическая история постколониальной Африки, парламентское большинство, захватив контроль над государством, вполне в состоянии проводить авторитарную политику.

С другой стороны, имеются контрпримеры успешного осуществления демократии в рамках президентской модели. Здесь на первый план выступают, конечно, Соединенные Штаты Америки. Другой, гораздо более сомнительный пример – Нигерия, в которой с помощью принципа разделения властей удалось на определенное время устранить опасность монополизации государственного контроля отдельными этническими группами.

Третья линия аргументации – указание на принципиальную возможность снять некоторые издержки президентской системы с помощью специальной процедуры выборов, исключающей реализацию принципа «победитель получает все». Речь идет об обязательности территориального распределения поддержки, что позволяет укрепить центристские силы и соединить разорванную ткань разделенного общества. Именно такой механизм выборов президента практиковался в Нигерии в период Второй республики.

Можно указать и на другие типы избирательной процедуры, которые способны помешать сплоченному меньшинству контролировать страну через президентские выборы. В Шри-Ланке, например, избиратели должны расставить претендентов на президентский пост в порядке предпочтения; при этом при определении результатов голосования учитываются вторые и третьи предпочтения.

Аргументы сторонников парламентской модели могут быть обращены и против них, поскольку при мажоритарной избирательной системе полностью доминирует партия, получившая на выборах лишь относительное большинство; тем самым от власти отстраняются значительные группы населения. Далее: те, кто считает определяющей особенностью демократии наличие общественного контроля за властями предержащими, не должны забывать, что при парламентской системе лидер партии большинства на поверку оказывается менее ограниченным в повседневном использовании своих властных полномочий, чем даже президент. Другими словами, критики президентской модели возражают не столько против самой модели как таковой, сколько против определенной системы выборов.

То обстоятельство, что сроки полномочий президентов и президентских администраций не зависят результатов парламентских голосований, разумеется, не способствует сплочению политических партий. Липсет утверждает, однако, что аморфные политические партии, функционирующие в президентских системах, более эффективны в другом отношении: он лучше абсорбируют общественное недовольство, чем классические партии парламентского типа.

На наш взгляд, при анализе этой полемики следует особо отметить значение политической культуры. С. Липсет безусловно прав, утверждая, что модель правления не является единственным фактором стабильности демократического режима. Можно привести немало примеров как краха демократического парламентаризма (Испания, Португалия, Греция, Италия, Австрия, Германия и государства большей части Восточной Европы в 20‑30 годы нашего столетия), так и, напротив, стабильного и демократического президентского правления (Франция в период V республики, Чили до Альенде, Коста-Рика и Уругвай в течение большей части этого столетия). Кроме того, в рамках парламентского правления премьер-министр, опирающийся на парламентское большинство, обладает значительно большей властью, чем даже американский президент.

С нашей точки зрения, для судеб демократии важнее традиция политической культуры, чем конкретная модель политической системы. Недаром Липсет обращает внимание на тот факт, что большинство стабильных демократий – богатые протестантские страны. В бедных же и католических странах демократические режимы гораздо менее стабильны. Серьезное культурное препятствие для установления демократии западного образца представляет, по его мнению, ислам. В то же время большинство «новых» государств со стабильными парламентскими режимами – это бывшие британские колонии, трансплантировавшие основные нормы и институты британской демократии.

Представляется важным то обстоятельство, что политическими институтами, такими как избирательная система и конституционное устройство, сравнительно легко манипулировать, в то время как политическая культура меняется медленно. Это – долговременный фактор, изменения которого обычно сопровождаются социальными катастрофами.

Сторонники парламентской модели тоже признают, что отнюдь не всякая система президентского правления непременно заканчивается крахом демократии или периодом нестабильности. Даже весьма несовершенные демократические режимы имеют порой неплохие шансы на выживание – по той простой причине, что все значительные действующие лица политической сцены могут находить недемократические альтернативы еще менее приемлемыми для себя.

Но особое значение при сопоставлении президентской и парламентской моделей имеет очевидная опасность конфликтогенного соперничества между властями, заложенная в президентской модели. (Нет нужды говорить о том, насколько это важно для понимания политической ситуации в современной России). Фактор этот хорошо осознается критиками президентской системы. Так, рассматривая «американский аргумент» Д. Горовица, Х. Линц обращает внимание на трудности «разделенного правления» в президентской модели в случае, когда пост президента занят представителем одной партии, а Конгресс контролируется другой. В таких условиях, по его мнению, каждая из сторон будет пытаться восстановить неразделенное правление, действуя по принципу «перекладывания вины». По мнению Линца, если политическая система США и представляет собой стабильную демократию, то не благодаря президентской модели, а вопреки ей. Стабильность же обеспечивается тремя «деблокирующими» факторами: отсутствием идеологической жесткости, общественными «кормушками» и политикой, ориентированной прежде всего на местные нужды.

Типология проблем в демократических обществах

Существуют проблемы, представляющие наиболее ясно очерченные вызовы для современных демократий ‒ не только недавно сформированных и находящихся в процессе становления, но и имеющих длительный опыт функционирования. В простой форме эти проблемы могут быть сформулированы следующим образом:

1. Каким образом обеспечить на демократической основе участие в социальной и политической жизни “неграждан”, временно или постоянно живущих в демократическом обществе?

2. Как уменьшить негативное влияние неравномерности экономического развития регионов той или иной страны на политический процесс в условиях демократии?

3. Как в условиях демократии обеспечить общество достаточным запасом социальных инноваций, способствующих прогрессивной технологической, экономической и социальной эволюции общества?

На первый взгляд, перечисленные вопросы не имеют прямого отношения к теории демократии в том виде, в каком она создавалась с начала Нового времени. Демократия рассматривалась в классических работах Р. Даля, Лейпхарта, Шмиттера прежде всего как универсальная норма, обеспечивающая справедливость и равенство в обществе. К сожалению, практика демократии, особенно в новых демократических странах, показывает, что универсальный идеал в лучших случаях просто не работает, а в худших может стать политической базой для нарушения прав человека и разрушения экономики страны. Конечно, этот парадокс не нов, на него обращали внимание многие критики “универсалистской” демократии, от Гераклита и Платона до Ницше и Хайдеггера.

Дело здесь, однако, не в критике (отчасти справедливой, но неконструктивной), а в конструктивном анализе трудных для “универсалистской” демократической теории реальных проблем, связанных с очевидным неравенством положения в обществе не только отдельных людей, но и некоторых социальных групп. Это неравенство может быть правовым (отсюда проблема мигрантов), экономическим (в том числе и региональным), неравенством в креативности и неравенством в ресурсах для реализации проектов (отсюда проблема инноваций). Существует и много других типов неравенства ‒ каждое из них потенциально порождает проблемы для “универсалистской” демократической теории, пытающейся от неравенства абстрагироваться. Указанные выше проблемы выбраны как наиболее очевидные и неустранимые, во всяком случае в современном обществе.

Важно указать на эти проблемы именно в контексте дескриптивной теории демократии, поскольку в их основе лежит одна базисная проблема: как совместить на институциональном и процедурном уровне необходимое и морально оправданное равенство прав и возможностей с реально существующим неравенством по происхождению, месту рождения и способностям, принадлежности к той или иной социальной группе. Трудно представить, что подобная дилемма может иметь какое бы то ни было “универсальное” решение. Именно поэтому “универсалистская” теория демократии применима не всегда. Но это не значит, что не существует конкретных решений для конкретных обстоятельств. Теория, применимая для анализа таких проблем, должна иметь совершенно иную природу. Это должен быть герменевтический анализ, принимающий во внимание когнитивные и институциональные особенности конкретной ситуации. Такой подход предполагает вначале обнаружение внутренней, скрытой от поверхностного взгляда структуры ситуации, а затем уже выработку методов разрешения. Попытки решать сложнейшие и структурно неясные проблемы простыми “универсальными отмычками” являются тяжелейшим грехом современной политики, приводя, как правило не к разрешению, а к умножению и усложнению политических, социальных и экономических проблем ‒ от Чечни до Белфаста, от Сеула до Москвы и от Джакарты до Рио-де-Жанейро.

Рассмотрим более подробно два из вышеперечисленных моментов: миграцию и региональное неравенство.

С точки зрения теории демократии (как способа интегрировать знания и предпочтения различных групп населения страны в политические решения) мигранты представляют серьезную проблему.

В отношении «неграждан» проблема состоит в том, что интересы и предпочтения людей, вносящих вклад в экономическую, социальную и культурную атмосферу страны, должны в какой-то мере учитываться. Но как это сделать, если те, кто этот вклад вносит, не являются субъектами политической жизни и не имеют возможности в рамках формальных демократических процедур влиять на события?

Если иметь в виду иностранцев, получивших гражданство и, следовательно, политические права, ‒ здесь проблема другого рода. Весьма вероятно, что их образ мира, интересы и предпочтения будут значительно отличаться от образа мира, интересов и предпочтений коренных жителей страны. Через осуществление демократических процедур это может привести к изменениям (порой значительным) в политике на государственном или местном уровне. Как на такие изменения будут реагировать коренные жители, в какой мере возникающие конфликты могут быть улажены мирными средствами?

Классическим примером трудностей, связанных с миграцией значительного числа однородного в культурном отношении населения, является ситуация в Северной Ирландии. Разделение Ирландии на две части ‒ независимую республику и территорию, входящую в состав Великобритании, ‒ имело целью снять проблему мигрантов, выделив ту область, где они составляли большинство. Однако часть коренных ирландцев оказалась на территории Ольстера уже в качестве меньшинства, заново воспроизведя проблему культурного конфликта, которую пытались решить политики.

Аналогичные ситуации постоянно возникают при распадении государств, неоднородных в этническом или культурном отношении. Достаточно вспомнить примеры с распадом Австро-Венгрии, Югославии, СССР. На отделившихся территориях некоторые группы населения начинают рассматриваться как “мигранты”, мешающие жить “коренному” населению. Эта проблема не решается ни дальнейшим членением территории (невозможно разделить ее так, чтобы не возникало меньшинств, особенно если учесть смешанные семьи и детей от смешанных браков), ни этническими чистками (опять же по причине смешанных браков, не говоря уже о моральных ограничениях).

Единственный выход ‒ демократическое решение подобных вопросов, то есть построение такой схемы принятия решений на местном и национальном уровне, которая бы учитывала интересы и предпочтения мигрантов при их собственном участии.

Существующее положение вещей весьма далеко от демократического идеала. Совершенно естественно, что представители меньшинств, живущие в стране и говорящие на одном языке или имеющие общие культурные традиции, создают неформальные социальные сети, в рамках которых некоторые индивидуумы или группы приобретают значительное влияние и становятся представителями всего сообщества. Факторы, определяющие их доминирующую роль среди сообщества меньшинства, ‒ это либо экономическое влияние, либо политический радикализм, привлекающий внимание наиболее активной части сообщества. Демократические процедуры, выявляющие лидеров и политические предпочтения, не применяются. Между тем такие неформальные лидеры в силу самого факта своего влияния становятся естественными партнерами официальных властей (в случае мирного развития событий) или центром противоборства (в случае конфликта).

Для нашего анализа чрезвычайно важно, что при взаимодействии с консолидирующимся по тем или иным параметрам меньшинством мигрантов власти демократической страны имеют дело с недемократической организацией и недемократическим политическим лидерством. В том случае, когда речь идет о гражданах страны, проблема представительства в принципе разрешима через создание политических партий меньшинств. Но во многих случаях такие политические партии не являются демократическими по своей внутренней структуре и занимают настолько радикальные политические позиции, что диалог с ними становится очень труден, если не невозможен (примером могут быть национальные движения в стране Басков или на Корсике).

В том же случае, когда меньшинство состоит из «неграждан», ситуация становится особенно сложной ‒ их организации лишены возможности принимать участие в политической жизни страны. В демократическом обществе создается недемократический анклав. И если такой анклав значителен по относительной численности, демократический социальный порядок оказывается под угрозой.

Что касается проблемы регионального неравенства, она тесно связана с проблемой справедливости ‒ одной из центральных тем демократического дискурса. Если демократия ‒ это действительно процесс интеграции мнений, а не навязывание большинством своей воли меньшинству, то справедливость (при всех различиях в интерпретации) становится совершенно необходимым ее элементом.

Региональное неравенство существует в той или иной степени в любой достаточно большой стране. Ясно, что интересы более развитых и менее развитых регионов могут существенно различаться. Как влияют демократические институты на экономическое развитие страны в условиях регионального неравенства? В какой взаимосвязи находятся между собой размер страны и ее способность к быстрому развитию в условиях демократии? Эти вопросы особенно важны для больших стран, совершающих переход к демократической системе правления.

Но прежде чем заняться данными вопросами, обратимся к понятию справедливости. Вряд ли можно сомневаться, что разные люди видят справедливость по-разному. Прототипической ситуацией, в которой возникает вопрос о справедливости, является дележ ресурсов. Компоненты этой ситуации могут быть определены следующим образом: 1) субъект или группа субъектов, принимающие решение о дележе; 2) субъекты, являющиеся получателями делимого ресурса; 3) ресурс, подлежащий дележу; 4) принцип, в соответствии с которым осуществляется дележ. В некоторых случаях субъекты, осуществляющие дележ, и субъекты-получатели могут частично совпадать.

Рассмотрим вариант, когда множество получателей ресурсов и множество распределяющих ресурс совпадают, и участники дележа демократическим путем определяют принцип распределения ресурсов. Пусть распределяемым ресурсом будет земельная рента с компактно расположенных земель, имеющих владельцев. Ясно, что жители тех регионов, где рента высока, не заинтересованы в том, чтобы делить ее с жителями регионов, где рента низка. Голосование приведет к созданию региональных коалиций, заинтересованных в различных принципах распределения. Когда живущие на землях с высокой рентой составляют меньшинство, им выгодно отделиться от остальных, чтобы поступающий им доход не перераспределялся.

Если принцип распределения интерпретировать как предоставление равных возможностей для занятий предпринимательством с гарантией прав собственности (заранее не известно, кто будет успешней), общество разделится на тех, кто выживет благодаря своей деятельности, и тех, кто выжить не сможет.

В реальной жизни, конечно, нет условий для равной конкуренции. Начальные условия не одинаковы: у одних оказывается больше объективных возможностей и социальных связей, больше способностей для ведения дел, чем у других. Первенство в правах собственности необходимо защищать, что лучше делать, собравшись вместе. Так, вероятнее всего, возникали торговые города ‒ как территориально отделявшиеся сообщества людей, склонных к предпринимательству.

Единство общества можно сохранить, вводя федеративные или конфедеративные принципы в отношения между его частями и считая, что вклад каждого региона в решение общих для всех проблем должен быть пропорционален, скажем, его благосостоянию. В условиях демократии федерализация государства с пространственной неоднородностью интересов становится необходимостью.

Дело в том, что любое законодательство при конфликте интересов работает в пользу одной из сторон. Особенно это касается налогообложения, таможенных пошлин, регулирования цен, государственной поддержки товаропроизводителей. Ни один общий для всех принцип регулирования не оказывается вполне удовлетворительным, а компромисс иногда наносит даже больше совокупного ущерба, чем победа одной из конфликтующих точек зрения. Требуется диверсификация законодательства, соответствующая региональной диверсификации интересов. Но различия в законодательстве разных регионов страны также могут создавать серьезные проблемы. Нахождение разумного баланса между общими для всех принципами, необходимыми для сохранения единства страны, и учетом специфики региона может стать очень трудным делом. Соотношение между объемами регионального и национального регулирования в какой-то степени служит мерой демократической гибкости политической системы.

Заметим, что в различных исторических обстоятельствах вопрос о соотношении местного и “центрального” законодательств решался по-разному, Соответственно менялась и политическая карта: средний размер территории “политической единицы” мог варьироваться в очень широких пределах. Достаточно сравнить эпоху “золотого века” Перикла с империей Августа или, например, средневековую мозаику итальянских, германских и нидерландских городов с картой национальных государств начала ХХ в.

При этом видно, что существование небольших государств совпадает с распространением демократий, формирование национальных государств средних европейских размеров связано с упрочением монархий, а развитие демократии в больших государствах ведет к их федерализации или к возникновению конфедераций. Средний размер государств непосредственно связан с доминированием определенных политических форм. Трудно представить себе демократическую страну больших размеров, не использующую федеративный принцип в управлении, ‒ в противном случае поиски компромиссов по вопросам законодательства станут настолько сложными, что парализуют власть. В условиях демократии федерализация большой территории становится неизбежностью.

Парадокс, однако, состоит в том, что некоторый минимум вопросов должен оставаться в ведении центрального правительства и определяться едиными для всей страны решениями, иначе упадет эффективность экономики. Что является этим необходимым минимумом? Должно ли каждое “универсальное” решение получать одобрение всех регионов, или большинство имеет право устанавливать общие правила в соответствии со своими интересами?

Эти вопросы в течение многих десятилетий являются предметом спора не только в рамках политической теории, но и в жизни, решаясь по-разному в зависимости от исторических условий и политического баланса сил. Вряд ли можно вывести здесь какие-либо общие правила. Но некоторые специальные случаи допускают рациональный подход, и один из них целесообразно рассмотреть более подробно.

Инновации в условиях демократии

Инновационная деятельность в условиях демократии обладает специфическими особенностями, а именно ‒ необходимостью установления баланса между компенсацией инновационных рисков и распределением преимуществ от инновационной деятельности в обществе в целом. Из этого следует довольно радикальный вывод: идеальный, нерегулируемый рынок оказывается несовместим с институциональной демократией, поскольку инновации в условиях демократии не могут не быть “общественным благом”. Именно режим “общественного блага” спасает инновационную деятельность от кризисов и социальных проблем, лишающих инновации смысла.

Что же происходит в том случае, когда инновационная деятельность регионализирована, то есть поток инноваций в одних регионах существенно выше, чем в других? Как это отражается на политической системе общества, как такая ситуация связана с пространственной формой государства?

Эти вопросы тесно связаны с другим: почему демократии зарождались как очень небольшие по территории государства? Достаточно вспомнить Афины и Рим, Венецию, Нидерланды, Швейцарию. Каким образом эти небольшие государства оказывались в состоянии конкурировать со своими мощными соседями и не только выживали в процессе этой конкуренции, но и становились иногда, как Рим или Нидерланды, державами мирового значения? Что составляло источник силы этих государств?

Ответ состоит в том, что эти небольшие государства становились региональными центрами инноваций и что именно их размер позволял им стать и оставаться достаточно долгое время такими центрами. Это не значит, конечно, что любое маленькое государство становится центром инноваций. Но если оно хочет выжить в окружении враждебных и воинственных соседей, оно должно культивировать инновации.

Изобретения требуют свободы, а их внедрение ‒ диверсификации инвестиционных ресурсов. Для того и другого демократия в пределах небольшого по размерам сообщества оказывается весьма полезна. Но при расширении сообщества именно демократические принципы управления начинают препятствовать внедрению инноваций. Если вслед за Д. Нортом поставить вопрос, чем объяснить то, что в одних обществах экономическая деятельность оказывается гораздо более успешной, чем в других, то в случае демократического общества ответ должен включать такой фактор, как размер государства.

Массовое внедрение инноваций требует специального законодательства, которое может оказаться не только ненужным, но и вредным там, где значительного потока инноваций нет. Простейшим примером служат офшорные зоны. Резкое понижение или отмена налогов в небольшом по территории регионе обычно приводят к экономическому буму. Почему же такая политика не проводится на всей территории больших государств? Ответ прост: гораздо выгоднее концентрировать возможности для инновационной деятельности на ограниченной территории. Требуются развитая инфраструктура транспорта, связи, особый режим пользования землей и т.п. Нет никакого смысла “размазывать” все это по большой территории, так как стоимость инфраструктуры обычно пропорциональна занимаемой ей площади, а эффект пропорционален размеру инвестиций. Один и тот же элемент инфраструктуры может и должен использоваться многими экономическими субъектами, только тогда он становится действительно выгодным.

Исключительно высокая концентрация экономически активных субъектов, поддержанная соответствующей институциональной структурой, может приводить к созданию “миров-экономик”, организованных вокруг одного центра. Такая концентрация экономической деятельности обусловливает определенные региональные интересы ‒ прежде всего интерес к снижению трансакционных издержек (в широком смысле этого слова, то есть стоимости трансакций, не обязательно связанных с правами собственности). Это означает снижение разного рода налогов и пошлин, причем выигрывают в первую очередь те, кто непосредственно связан с инновационной деятельностью в данном регионе. Однако интерес жителей инновационной зоны в демократическом обществе вступает в конфликт с интересами жителей тех регионов, которые лежат за ее пределами: они прямо заинтересованы в перераспределении дохода от инновационной деятельности. Инструментами такого перераспределения являются, как известно, налоги и пошлины.

Недостаточность «универсалистской» теории

В развитом современном обществе проблема неравенства людей и социальных групп во многих случаях смягчена местными особенностями политической культуры и многовековыми усилиями по совершенствованию социальных институтов. Но там, где “буферных” институтов не существует, неадекватность “универсалистской” теории становится вполне очевидной. Можно найти параллель между “универсалистской” теорией демократии и неоклассической теорией в экономике ‒ в обоих случаях те институты, которые обеспечивают применимость теории, для этой теории становятся как бы “невидимыми”. Однако без них не обойтись, и там, где подобных институтов нет, провалы теории становятся очевидными. А мир, где условия для стандартной “универсалистской” теории демократии и “неоклассической” экономической теории отсутствуют, продолжает расти и становится все более важным для мирового сообщества в целом.

Литература:

Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М.: Прогресс, 1995.

Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление представительной власти в современной России. М.: Издательский сервис, 2004.

Бродель Ф. Игры обмена. М.: Прогресс, 1988.

Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М.: УРСС, 2004.

Сергеев В.М. Демократия как переговорный процесс. М.: МОНФ, 1999.

Beetham D. Key Principles and Indices for a Democratic Audit // Defining and Measuring Democracy / Ed. by Beetham D. – London, Thousand Oaks, CA and New Delhi: SAGE Publications, 1994.

Dahl R. Dilemmas of Pluralist Democracy. Autonomy vs Control Yale University Press, New Haven and London. 1982.

Dahl R. A Preface to Economic Democracy. Los Angeles: University of California Press. 1985.

Horowitz D.L. Comparing Democratic Systems // Journal of Democracy. Vol. 1 (1990). No. 4. P. 73‑79.

Leiphart A. Democracy in Plural Societies. A Comparative Exploration. New Haven: Yale University Press, 1977.

Linz J.J. The Virtues of Parliamentarianism // Journal of Democracy. Vol. 1 (1990). No. 4. P. 84‑94.

Linz J.J. The Perils of Presidentialism // Journal of Democracy. Vol. 1 (1990). No. 1. P. 51‑69.

Lipset S.M. The Centrality of Political Culture // Journal of Democracy. Vol. 1 (1990). No. 4. P. 80‑83.

North D. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambrige: Cambrige University Press, 1991.

Olson M. The Logic of Collective Action. Public Goods and the Theoty of Groops. Cambridge. Mass: Harvard University Press, 1965.

Riggs F.W. Ethnonationalism, Industrialism and the Modern State. Third World Quarterly. Vol. 15. No. 4. 1994.

Sergeyev V. The Wild East. Armonk, New York: M.E. Sharpe, 1998.

Читайте также на нашем портале:

«Античная демократия и римская политическая система (античные и современные политические теории)» Алексей Егоров

«Феномен майданной демократии: выступления на круглом столе ЦИА ФИП «Демократизация: проект и реальность»» Кирилл Коктыш. Алексей Токарев

«Теория демократизации М.М. Ковалевского в контексте современного политического развития России» Сергей Савин

«Рейтинги демократии: от ангажированности к науке» Алексей Токарев

«Демократия как символический порядок cовременности: версия Клода Лефора» Тимофей Дмитриев

«Демократия присвоения» Пьер Розанвалон

«Чтобы в России заработала демократия, надо научиться управлять сложностью» Владимир Лепский

«Хотят ли россияне демократию, и, если хотят, то какую?» Владимир Петухов, Раиса Бараш

«Контрдемократия: политика в эпоху недоверия» Пьер Розанваллон

«Почему демократия перестает работать» Борис Капустин

«Десять тенденций, меняющих мир» Юхан Гальтунг


Опубликовано на портале 10/04/2014



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика