Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Образы России и Франции и память о Первой мировой войне в современном общественном сознании наших стран

Версия для печати

Стенограмма основных выступлений

Круглый стол в Институте демократии и сотрудничества. Париж, 7 ноября 2008 г.

Образы России и Франции и память о Первой мировой войне в современном общественном сознании наших стран


Образы России и Франции и память о Первой мировой войне в современном общественном сознании наших стран

Общественное сознание любой нации – это переплетение идеалов современного человека с историческими переживаниями. И всё вместе это создает картину мира, образ других стран, от чего зависит и отношение к сегодняшним вопросам. В российском массовом сознании память о Первой мировой войне была искажена и практически стерта определенной идеологической интерпретацией. Но и в представлениях европейцев участие и роль России как-то выпали из поля зрения. Только теперь мы впервые вместе отдаем дань памяти этому крупнейшему событию, которое во многом определило международные отношения в ХХ веке.

Джон Лафленд:
Дорогие друзья! Я рад приветствовать вас сегодня здесь. Меня зовут Джон Лафленд. Я руководитель исследовательских программ Института демократии и сотрудничества. Добро пожаловать, сегодня мы впервые открываем наши двери для вас. Я рад представить вам руководителя Европейского отделения нашего института – госпожу Наталию Нарочницкую, которую вы все, безусловно, знаете: депутата Государственной Думы IV созыва, учёного-историка, президента Фонда исторической перспективы. Среди нас также присутствуют и собираются выступить Михаил Шацилло – старший научный сотрудник Института российской истории РАН, специалист по экономической истории ХХ века; профессор Оливье Форкад – преподаватель истории в университете «Париж 4», специалист, в том числе, по истории Первой мировой войны, автор ряда книг по этой тематике (последняя из которых «Тайная республика» вышла совсем недавно); Жан-Пьер Ариньон, профессор Университета г. Арраса; Франсуа-Ксавье Кокен, почетный профессор «Коллеж де Франс», автор многих работ по истории России.  
Тема нашей сегодняшней дискуссии вам известна. Для Англии (я говорю об Англии, потому что я сам оттуда родом) память о Первой мировой войне очень важна. Ежегодно в воскресенье, ближайшее к 11 ноября, в центре Лондона проводится масштабная церемония с участием Королевы. И торжественные церемонии проходят практически во всех населенных пунктах Англии. В последние пять лет значимость и размах этих церемоний в Великобритании возрастают. Так, в последние годы ежегодно 11 ноября в 11.00 во всех общественных местах, во всех государственных учреждениях объявляются 3 минуты молчания в память о жертвах этой войны. Как это происходит в России?
 
Н.А. Нарочницкая:
Дамы и господа, добро пожаловать! Я буду говорить по-русски, поскольку мой французский недостаточно хорош, но обещаю вам улучшить его к нашей следующей встрече.
Итак, дорогие коллеги, память о Первой мировой войне была практически стерта советской историографией в российском общественном сознании, и дни ее окончания вообще никогда не отмечались в России. С чем это связано? Дело в том, что Первая мировая война в советской исторической литературе рассматривалась всегда через призму революции. Известен тезис Ленина, что война – это ускоритель революции, война необходима для того, чтобы эту революцию произвести. Известно провозглашенное в ходе войны большевиками требование «поражения собственного правительства в войне». Всё это связано с так называемым классовым подходом к истории, когда критерии оценки тех или иных исторических событий вытекают из того, приближают ли эти события перемены в общественном строе или нет. Всё, что приближало революцию, оценивалось положительно, а понятия «национальные интересы», «геополитические интересы» совершенно или почти не применялись.
Сомнительный с моральной точки зрения лозунг «поражение собственного правительства» оправдать можно было только представлением о войне как ненужной народу, продиктованной «хищническими интересами мирового империализма». Более того, самые ярые проводники классового подхода даже писали в 20-е годы, что российский империализм был самым хищническим. Профессор Покровский, создатель Института красной профессуры особенно отличался в этом плане. По его словам, война была задумана российской и сербской «военщиной». Подумайте, какая «военщина» могла быть у Сербии, государства, которое в одиночку вообще ничего не могло? Безусловно, существовали и серьезные исследования, основанные на документах, которые давали профессиональным историкам представление о подлинных фактах, переговорах, военных действиях. Но в массовом сознании нашего общества Первая мировая война – это что-то ненужное, не имеющее отношения к нашему сегодняшнему дню, то, что находится в предыстории человечества.
Сегодняшняя встреча, как мы её замышляли, призвана сравнить подходы к Первой мировой войне в историческом сознании разных стран. Потому что современное общественное сознание любой нации – это переплетение идеалов современного человека – демократии, прав человека, свободы - с историческими переживаниями. И всё это вместе создает картину мира, образ других стран. А от этого образа зависит и отношение к сегодняшним вопросам.
Если в представлениях самого российского общества Первая мировая война осталась событием незначительным, то и в европейском общественном сознании участие и роль России в этой войне как-то выпали из поля зрения. Только сейчас мы впервые вместе отмечаем эту дату, отдаем дань памяти этому крупнейшему событию, которое во многом определило международные отношения в ХХ веке.
Известно, что Россия не была приглашена на Версальскую конференцию. Парад победы в Лондоне проходил без российского участия. На нем присутствовала императрица Мария Федоровна, и она рыдала, потому что казалось, что Россия умерла, а без России не было бы этой победы. В течение нескольких последних лет мы стремимся восстановить историческую память о роли России в Первой мировой войне - не просто чтобы польстить гордости национальной, а для того чтобы воссоздать преемственность исторического сознания, без чего невозможно понимание не только прошлого, но и современных процессов.
Когда я писала свою книгу, которая легла в основу моей докторской диссертации, то касалась и этой темы. Я читала очень интересные документы времен создания Версальской системы - в частности, стенограммы заседания Совета десяти Антанты, который на Парижской конференции, собственно, и вырабатывал условия послевоенного мира. Там доминировали англосаксы, Ллойд Джордж и Вудро Вильсон. Я была изумлена тем, что практически каждый день заседания начинались с зачитывания секретной телефонограммы от большевика М.М.Литвинова, который спокойненько сидел в Стокгольме и был неофициальным послом большевиков на Версальской конференции.
В одной из телефонограмм он предлагает, фактически, отказ от части российских территорий в обмен на вывод войск из Архангельска, где в тот момент решался вопрос, кто победит – белые или красные. В этих документах я нашла  удивительные слова Вудро Вильсона, который прямо говорил, что Америка не должна помогать белым, так как это может привести к воссозданию прежней России. У меня сложилось полное впечатление, что большевики именно тогда пообещали Прибалтику Западу, и свою следующую книгу я посвящу изучению этих проблем.
В советской историографии всегда присутствовал тезис о том, что Белая армия держалась только на помощи союзников - Антанты. Во всяком случае, документы, которые я изучила, говорят об обратном, - о том, что наоборот, шел постоянный шантаж белых, им пытались диктовать условия. «Вы, скажем, участвуете в конференции на Принцевых островах, что есть косвенное признание самопровозглашенных властей на территории бывшей Российской империи, - или мы вам не будем помогать». Документы свидетельствует, что Клемансо и Орландо были единственными, кто выступал за помощь белым, но для этого белые должны объединиться в какую-то одну структуру. А вот Ллойд Джордж и Вильсон говорили: нет, не надо помогать.
Для чего я сделала экскурс, может быть, сумбурный, в дипломатическую историю того времени? Я хочу показать, что для нас, русских исследователей, есть огромное поле для работы, чтобы скорректировать те акценты в историографии, которые и формируют общественное сознание в отношении этой темы. Мы прекрасно понимаем, что в национальном сознании, в историческом сознании есть некие опорные пункты, стереотипы восприятия. Когда дискуссии проходят в историческом сообществе, мы всегда готовы выслушать аргументы друг друга и не протестовать против неопровержимых фактов. А в общественном сознании существует стереотипы, которые очень трудно поддаются изменению.
Последнее, о чем я хотела бы сказать. Мне приходилось в своих работах прослеживать тему некоторых геополитических противостояний с ХIХ века по сегодняшний день. И я убедилась, что историография во всем мире находится под влиянием идеологической парадигмы, которая в данное время существует в отношениях между государствами.
Увы, это в той или иной степени присуще совсем не только коммунистической, но и всякой историографии. Никто не может быть свободен от влияния логики мировоззрения. Вот вам пример: когда большевиков, полностью изменивших Россию, не пригласили на Версальскую конференцию, тем не менее, комиссия по установлению ответственности за развязывание войны все же не стала перекладывать вину на Россию, хотя можно было это сделать, по различным соображениям. Она чётко заявила, что ответственность за развязывание войны лежит на Центральных державах. И даже в отношении убийства в Сараево, совершенного сербом, было сказано, что поскольку к тому моменту уже почти шесть лет Босния была частью Австро-Венгрии и Гаврило Принцип был подданным Австро-Венгрии и совершил это преступление на ее территории, это не может компрометировать Сербию.
Зато во времена холодной войны мне попадалось немало исследований, где мы читаем (порой между строк): вина за развязывание Второй мировой войны лежит на России. В известной книге Генри Киссинджера «Дипломатия» есть тезис, что Россия виновата в развязывании обеих мировых войн, хотя представленный автором материал сам по себе говорит о противоположном. Мы видим, что существует противоречие между добросовестностью исследователя и позицией политически ангажированного человека.
Итак, дорогие коллеги, я очень рада, что в этом году мы встречаем памятную дату вместе и говорим о наших странах как о равноправных участницах Первой мировой войны и во Франции, и в России. Не знаю, всем ли известны слова маршала Фоша о том, что если Франция не погибла в самом начале войны, то это произошло только благодаря России, которая вопреки всем рациональным соображениям, исполняя свои союзнические обязательства, начала военные действия в Восточной Пруссии, обреченные на неудачу. Я не хочу сказать, что если бы не Россия, то все бы погибли, но, тем не менее, мне кажется, что даже задачи сегодняшнего дня требуют восстановления подлинной памяти. И наше союзничество в те годы является примером того, как в конечном итоге мы побеждаем, когда мы вместе. Давайте поговорим об этих проблемах.
 
М.К.Шацилло:
 Госпожа председатель, и я бы хотел говорить по-русски. После такого эмоционального выступления достаточно скучно говорить об экономике. Но я попытаюсь обойтись без цифр или ненужных конструкций и показать место России в европейской экономике того времени.
В начале ХХ века Россия по общим показателям входила в пятерку наиболее развитых стран. Пессимисты всегда отмечали, что показатели на душу населения были не так хороши, как хотелось бы. И, тем не менее, согласно данным Лиги Наций, доля России в европейском промышленном производстве составляла пять с небольшим процентов. Если сопоставлять эти данные с другими странами, то Россия по общим показателям была близка к  Франции. Вернее, по каким-то показателям она отставала, по каким-то опережала французскую экономику. Место России в списке развитых стран в начале XX века было несколько выше, чем у Италии и Испании.
Если говорить об аграрном секторе, то Россия являлась важным производителем сельскохозяйственной продукции, основным партнером Европы. Только после Первой мировой войны Европа была вынуждена переориентироваться на рынок Америки - и это было не так просто. Но если говорить о зависимости России от европейского рынка, от финансового рынка, то можно сказать, что Россия была равноправным партнером. Изучая проблему зависимости или независимости по  советской историографии, в которой эта тема достаточно активно обсуждалась, можно прийти к выводу, что Россия была в значительной степени зависима от Европы. Тем не менее автономные факторы развития нельзя недооценивать. Следует упомянуть, что Россия в начале Первой мировой войны испытывала драматические трудности с основными ресурсами, а в середине войны, по крайней мере, к 1916 году, смогла полностью обеспечить себя всеми основными материалами. И в конечном счете в России накопилось столько ресурсов, что Гражданская война могла бы вестись и дольше, чем это было. По крайней мере, советские специалисты отмечали этот важный факт. И вообще говоря, проблемы России заключались не в экономике, а в другом. Это социальные или политические факторы, что не является предметом моих исследований, и поэтому я не могу говорить об этом. Что касается экономики, все-таки, скорее, мне кажется, нужно придерживаться положительной оценки. Россия была способна успешно воевать. И победить.
 
Н.А. Нарочницкая:
Академические исследования, спокойные, свободные от желания перевернуть все на 180 градусов, показывают, что необходима коррекция некоторых положений в нашей российской историографии. Потому что ещё до самого недавнего времени научные работы и учебники изобиловали тезисами, из которых следовало, что Россия времен Первой мировой войны была «прогнившей», экономически отсталой страной, совершенно неспособная именно с экономической точки зрения вести успешную войну, которая к тому же была чужда народу. Но Черчилль уже после того, как большевики заключили Брестский мир, уже после войны писал: «Силу Российской Империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила... Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо, пожираемая червями».
Только что в Москве мы провели конференцию, посвященную 90-летию окончания Первой мировой войны. На ней выступил представитель Центрального банка России, исследователь, который отметил, что военный бюджет России был почти бездефицитным, а финансовое положение России до 1917 года  - лучше, чем во многих других странах. Говоря о долгах, он сказал, что иностранные займы составляли только 30% от общего числа, а остальная часть приходилась на займы внутренние. Кстати, если вопрос о внешнем долге российские власти решили в 90-е годы, то вопрос о внутренних долгах, долгах перед своим народом, даже не поднимался.
 
О. Форкад:
Госпожа председатель, дорогие друзья, во-первых, позвольте поблагодарить за приглашение, поскольку мне, французскому историку, особенно интересно поговорить о Первой мировой войне с русскими собеседниками. Во Франции Первая мировая война является горячей темой. В 2008 году в нашей стране умер последний участник военных действий, и это стало новостью всенародного масштаба. Несколькими месяцами ранее в Германии умер последний участник военных действий с немецкой стороны, что там прошло незамеченным. Мы видим, что даже в рамках единой общеевропейской памяти есть два разных национальных подхода.
Во Франции память о Первой мировой войне – в первую очередь память национальная. Для французского народа память о ХХ веке с 1918 по 2008 год – это память национальная, хотя для историков, для специалистов период с 1920 по 2008 год – это история международная, европейская. Я придерживаюсь той точки зрения, что Первая мировая война является глобальным конфликтом, поскольку участие в нем принимали большое количество стран, как свободные, так и несвободные народы, фактически находившиеся в колониальном подчинении. Таким образом, французская национальная память, будь то память народа или память историков, является составной частью международной исторической памяти в более широком контексте восприятия и оценки этой войны.
Национальная война французов в рамках мировой войны имела место, поскольку речь шла о защите национальной территории, покоренной захватчиком. Как результат этого, мы можем констатировать, что в 1914 году и в 1918 году после победы во Франции состоялось национальное объединение, национальное единство. Именно на этом фоне проходили военные события, хотя здесь есть некоторые нюансы, подробнее о которых я скажу позже. Речь идет о идеологическом единстве нации, потому что с войной против внешнего агрессора не связана внутренняя гражданская война, имевшая место в России по окончании европейской войны. Но эта война, хотя она и была принята, пережита и поддержана населением (хотя зачастую и скрепя сердце), немедленно после её окончания, после достижения победы была осуждена на индивидуальном и коллективном уровне вопреки восхвалениям на уровне национальном. Можно говорить об одной оценке войны во время военных событий и радикальном изменении этой оценки вплоть до отторжения войны после ее окончания.
Первая мировая война была для Франции победоносной, и могу сказать (хотя и это звучит провокационно), что это была единственная победоносная война Франции в ХХ веке. Но одновременно она закончилась для Франции моральным, экономическим, интеллектуальным, в конце концов демографическим поражением. И на эту тему также сейчас ведутся дискуссии.
По окончании войны память о ней раскалывается, разделяется на два течения. В 1919 – 1920 годах формируется официальная национальная и в какой-то мере коллективная память об этой войне, которую поддерживают и пестуют власти. Это выражается, в том числе, в чествовании памяти Неизвестного солдата – квинтэссенции собирательного образа, воплощения французского солдата-защитника, испытавшего неимоверные страдания. Это выражается в появлении памятников бойцам этой войны, даже в том, в какой материальной, физической форме находятся эти памятники или мемориальные военные кладбища, как французские, так и интернациональные, расположенные на территории страны.
Но существует также другая часть коллективной памяти, смыкающаяся с памятью индивидуальной, основанной на том, что было пережито той или иной семьей. Это присуще как Франции, так и Великобритании. Именно поэтому большинство мемориалов, хотя и являются национальными, государственными, финансировались французами через местные структуры, например, муниципалитеты. Иными словами, государственная коллективная историческая память, прежде всего, существует на уровне местном, то есть на уровне местной коллективной и индивидуальной памяти.
На памятниках павшим в годы Первой мировой войны, стоящим во французских деревнях, перечислены имена близких, членов семей жителей той или иной деревни; на памятниках английским солдатам на мемориальных кладбищах - имена бойцов одного и того же полка, одного и того же подразделения, погибших в один и тот же день. Например, во время битвы на Сомме в июле 1916 года.
Повторяю, во Франции существует разница между национальной исторической памятью и коллективно-индивидуальной местной исторической памятью о Первой мировой войне.
Второй феномен, о котором я хотел бы сказать, заключается в том, что на процесс развития национальной исторической памяти о Первой мировой войне оказала влияние Вторая мировая война, которая сыграла роль тормоза в развитии этой памяти. После 1945 года был воздвигнут барьер – своего рода разделительная линия - между памятью о Первой мировой войне и памятью о событиях Второй мировой. И это фундаментальное отличие от того, как в целом сохраняется память о войне во Франции от того, как она сохраняется в России или, например, в Германии.
Так, в Германии Веймарская республика в свое время не взяла на себя усилия по формированию коллективно-индивидуальной и национальной памяти о военных событиях. Этим в определенной степени можно объяснить, почему начиная с 1933 года нацизм подхватил эстафету памяти о Первой мировой войны для того, чтобы выстраивать на её основе новый национал-патриотизм.
И последнее замечание, на котором я хотел бы завершить свое выступление. Историческая память несет в себе одновременно общественную, социальную, политическую и другие составляющие. В качестве примера могу сказать о проблеме смертных приговоров во Франции в период с 1914 по 1918 год. Речь в основном идет об участниках восстаний во французских военных подразделениях после наступления 1917 г., обернувшегося  катастрофическим поражением французских сил. Тогда мятеж охватил порядка 40 дивизий французской армии. Военными трибуналами для восстановления дисциплины было вынесено 550 смертных приговоров, хотя лишь 49 человек были расстреляны.
В книге, посвященной мятежам 1917 г. во французских вооруженных силах, вышедшей в 1967 г., этот вопрос рассматривается как часть военной истории и истории права, связанная с дисциплинарными проблемами в вооруженных силах в период временной военной несостоятельности Франции в результате военных поражений 1917 года. Но этот же вопрос приобрел политическую окраску при социалистическом правительстве Л.Жоспена, когда под влиянием политического заказа в исторической литературе произошел, фактически, его пересмотр.
Появилось стремление доказать, что в течение всего периода войны с августа 1914 по апрель 1917 года практиковались показательные расстрелы во французской армии (от 15 до 20 человек ежемесячно), что свидетельствовало о наличии массового движения против той войны. Таким образом, на определенном общественно-политическом фоне социалистическое правительство сознательно пыталось внести в общественное сознание проблему показательных расстрелов периода Первой мировой войны. Историческая память становится ставкой в политической игре, причем не только со стороны французских социалистов,  аналогичные вопросы в тот период задавали нам и наши коллеги - британские социалисты. 
 
Н.А. Нарочницкая:
Благодарю Вас, профессор Форкад. Это чрезвычайно интересный социологический анализ этой проблематики. Должна отметить, во-первых, что мы, ваши коллеги из России, присутствующие здесь, являемся, так сказать, «постсоветскими» русскими, пережившими в 1980-1990-е годы «перестройку». И хотела бы на нашем опыте предупредить своих французских коллег (обращаясь прежде всего в адрес г. Жоспена и ему подобных), как осторожно надо ворошить страницы истории. Это надо делать, добросовестно выясняя истину, но не совершая грех библейского Хама, не глумясь над жизнью отцов. Иначе произойдет то, что имело место в Веймарской республике. По признанию многих социологов, именно интеллигенты в Германии того времени настолько оскорбляли национальное сознание немцев, обвиняя свою нацию во всех грехах, утверждая, что Германия вообще ужасная страна, что позднее это создало почву для нацизма, (что, разумеется, нацистов не извиняет).
Во-вторых, чрезвычайно интересным мне показался Ваш анализ того, как в общественном сознании сочетается память о войне национальной и память о войне как глобальном конфликте. У нас ведь происходит то же самое, но в отношении Второй мировой войны, главной составной частью которой в сознании наших людей является Великая Отечественная война, когда орды захватчиков обрушились на нашу страну, чтобы завоевать нашу территорию, сделать нас рабами. И Ваш рассказ о том, какими механизмами обеспечивается национальная государственная память, когда в каждом муниципалитете, в каждой деревне эта память поддерживается на местном уровне - это как раз то, что у нас есть в отношении Великой Отечественной войны. В каждой городской и сельской школе есть стенды, где помещены фотографии погибших жителей этого района или этой деревни. Если эти города и села расположены на территории, которые были оккупированы, то это фотографии тех, кто был повешен немцами, кто был в партизанских отрядах. Моя мама-учительница была партизанкой, и в школе висел ее портрет.
Кроме того, мне показалось очень интересным, что Вы серьезно проанализировали, как национальная историческая память, сохраняя воспоминания о героических страницах Первой мировой войны, затем после войны все-таки подверглась эрозии осуждением. Это говорит о том, что и в вашей стране имела место идеологическая составляющая в оценке тех событий. Европейское сознание было отравлено пацифистскими идеями, идеями о том, что война была ненужной. Это было характерно не только для Франции, но и, например, для Италии. Кстати, именно этот пример приводит в своей экстравагантной книге Эрнст Нольте. Именно в этом вопросе нам есть что сравнивать.
Я теперь в полной мере понимаю, как важно, что мы не упустили возможность откликнуться на 90-летие окончания Первой мировой войны. Это дает нам возможность поставить вопрос о формировании национального общественного сознания через отношение к истории.
 
О. Форкад:
Да, если говорить о проблеме пацифизма в Европе, то необходимо заметить, что в 1939 году общественное мнение во Франции в большинстве своем было подвержено этим идеям. И поэтому в 1939 году Франция вступает в войну не так, как она вступила в войну в 1914-ом. Хотя в принципе вопрос ставился как раз в том смысле, что необходимо переиграть войну 1914-го года.
 
Н.А. Нарочницкая:
К сожалению, пример немцев говорит о том, что необузданные амбиции, даже основанные на каком-то естественном национальном переживании, не способствуют достижению национальных интересов, заставляют терять не только вновь завоеванное, но и то, что раньше было национальным достоянием и никогда никем не оспаривалось. Немцы в результате обеих мировых войн понесли невосполнимые национальные потери.
 
Ж.П. Ариньон:
Госпожа председатель, дамы и господа, дорогие коллеги, друзья! В первую очередь позвольте мне поблагодарить за возможность выступить сегодня. Для меня это большая честь и большое удовольствие, потому что не так часто специалистам по средневековой истории предлагают высказаться по тематике Первой мировой войны. Может быть, это связано с тем, что я родом из Арраса, из тех мест, где сам пейзаж проникнут духом событий того времени и где существует большое количество памятников жертвам той войны.
Я хотел бы также поблагодарить госпожу председателя за то, что она нас сегодня собрала для обсуждения событий 90-летней давности, поскольку крайне важно, чтобы историческая картина не оставалась статичной, чтобы мы могли ее корректировать и пересматривать, восстанавливая подлинные события на основе столкновения разных аргументов, разных точек зрения. Это тем более важно, что в нашей науке подобного рода подход сегодня очень остро критикуется.
Переходя непосредственно к событиям войны 1914-1918 годов, я не хотел бы возвращаться к вопросу о том, как память о них вписывается в общенациональную память, так как об этом говорил мой коллега. Я хотел бы поставить вопрос о том, как они вписываются в более широкий контекст международной памяти и в контекст, если можно так назвать, передаваемой памяти, то есть в ту часть исторической науки, которая служит для обучения новых поколений.
Мои размышления основываются на простых фактах. 11 ноября 2008 года, то есть буквально через несколько дней, в Аррасе состоится большая мемориальная церемония с участием военных и гражданских властей, представителей ветеранских кругов и муниципалитета, посвященная 90-летию окончания Первой мировой войны. Я обратил внимание, что в списке национальных гимнов стран-победительниц, которые собираются играть во время церемонии, отсутствует гимн России. Но на мое замечание мэр Арраса сказал, что вклад России в победу был очень незначительным. Я напомнил ему мнение генерала Фоша, что Франция смогла выиграть битву на Марне только потому, что германцам пришлось перебросить четыре армейских корпуса на восточный фронт, чтобы остановить наступление российских войск. На что он ответил: «Ну, как бы то ни было, я придерживаюсь той версии истории, которой меня учили».
Таким образом, я хочу обратить ваше внимание на расхождение, если не сказать противоречие, которое существует между историей историков, специалистов, работающих с первоисточниками, документами, развивающих наши знания об исторических событиях, и той историей, которая преподносится в учебниках для средней школы. В рамках того, что мы называем исторической памятью, существуют очень существенное различие между этими двумя историями.
Я возил в Россию некоторых французов и показывал им Россию. Мы видели многочисленные памятники, посвященные жертвам Второй мировой войны. И я неоднократно слышал замечания своих соотечественников, что это похоже на наше отношение к жертвам Первой мировой войны. Это совершенно четко показывает, что в восприятии французов Россия сыграла существенную роль во Второй мировой войне, но не в Первой.
Такое восприятие Первой мировой войны во Франции в последние годы изменяется. Изменяется благодаря А.Солженицыну и его роману «Август 1914-го». Читая его, начинаешь осознавать, что воюющая Россия 1914-1918 годов - это не та Россия, о которой нам известно. Но это изменение в общественном сознании происходит через художественную литературу, через роман. Историки еще должны внести свой вклад.
Существует также еще одна проблема, если мы говорим об изъянах общественного сознания относительно Первой мировой войны. Мы часто говорим о победе Франции в Первой мировой, и это правильно, поскольку Франция сыграла очень важную роль в событиях того времени. Но, в то же время, та победа стала возможной благодаря совпадению целого ряда международных факторов, о которых мы говорим гораздо чаще. И в результате национальный аспект исторической памяти о Первой мировой войне исчезает за международным. Если сегодня спросить юных жителей Арраса, что мы будем праздновать через несколько дней, 11 ноября, они скажут: открытие Веллингтонского карьера.
Действительно, во время войны в катакомбах под Аррасом находились десятки тысяч британских солдат. А в окрестностях города также были новозеландские и канадские войска. Мы будем праздновать день завершения войны с участием премьер-министра Новой Зеландии, посла Великобритании во Франции, будем чествовать в первую очередь роль в этой войне союзников – британцев, новозеландцев, канадцев, совершенно не интересуясь французскими кладбищами на подведомственной городу территории. Таким образом, в сознании молодых жителей моего города 11 ноября отпечатается, прежде всего, как день, символизирующий роль в этой войне союзников, да и то не всех.
Например, крупнейший прорыв немецкого фронта на подступах к Аррасу был осуществлен марокканскими войсками. Это был действительно прорыв линии фронта, значимое наступление, которое остановилось в связи с неорганизованностью снабжения. Когда же марокканцы попросили помощи, им сообщили, что есть проблемы и без них. И марокканские войска были просто уничтожены. Под Аррасом сейчас находится огромное марокканское кладбище, где похоронена не одна дивизия.
Почему же канадцы, новозеландцы в отличие от нас придают столь большое значение празднованию этой победы? Вероятно, для них, как для молодых народов, эта память важнее, чем для нас. Это олицетворение их самобытности и в то же время приверженности европейским корням. Но для Франции эта страница истории уже перевернута, война стала частью истории, и интерес к ней у французов не так велик. В этом году умер последний зарегистрированный участник военных действий. Звучат мнения о том, что есть и другие участники, которые еще живы, но они не включены в официальные списки. И это говорит о наличии проблем в общественном сознании.
Тем не менее, я вас всех приглашаю в Аррас, где вы сможете посетить карьер Веллингтона, который пользовался широкой известностью в 1915-1917 гг., но был открыт только в 2008 году. Это время, которое понадобилось для того, чтобы историческая память нашла свое практическое воплощение.
 
Н.А.Нарочницкая:
Благодарю Вас, профессор Ариньон. Вы лишний раз доказали, что история непрерывна, и поэтому специалисты по средневековой истории, может быть, не хуже, а лучше понимают значение исторической памяти для общественного сознания современности.
В своей книге я обратила внимание на то, что, скажем, имя Иоанна Грозного в западной историографии всегда полностью ассоциировано с необузданной экспансией и, естественно, жестокостью, репрессиями. Действительно, в течение 30 лет его правления много людей погибло жестоким образом. Но это количество погибших приблизительно в шесть раз меньше, чем погибло, например, в одну Варфоломеевскую ночь. Тем не менее, вы никогда не увидите в западных учебниках какого-то переживания из-за того, что была Варфоломеевская ночь. Никто не применяет к Франции XVI века требований уважения прав человека и религиозных свобод, но в отношении русской истории постоянно идет такая экстраполяция. Более того, сегодня в России мы, русские, спорим сами с собой о том, как оценивать место в отечественной истории Иоанна Грозного. Похоже, что даже для сегодняшнего русского человека очень небезразлична нравственная цель власти и истории. Для русского сознания очень свойственны такие экстремальные всплески либо отрицания, либо восхищения. Если на Западе сознание пронизано неким фаустовским скепсисом, то у нас до сих пор присутствует такой иванокарамазовский вызов всему. Нам по-прежнему нужен идеал.
И поэтому очень важно обсуждать отражение образов друг друга в школьных учебниках. Даже в советское время существовали двухсторонние комиссии между министерствами просвещения разных стран. Мой отец, например, как крупный историк, академик, был председателем такой двусторонней франко-советской комиссии. Это чрезвычайно необходимо.
 
Ж.-П. Ариньон:
Я хочу согласиться с Вашим замечанием и ответить, что во Франции программа изучения истории для детей от 6 до 17 лет утверждается специальным комитетом, который подведомственен генеральной инспекции министерства образования. Но это относится только к программам изучения истории, в то время как учебники пишут преподаватели средней либо высшей школы, и содержание этих учебников не проверяется и не контролируется. То есть определение тех исторических знаний, которые будут преподаваться учащимся, обсуждается и делается не на государственном уровне, а непосредственно преподавателями средней и высшей школы.
Есть у нас особый случай, единственное исключение из этого правила, - это франко-немецкие отношения в истории. По этим проблемам историками-исследователями по заказу министерств образования двух стран был составлен специальный учебник, получивший специальное финансирование как с французской, так и немецкой стороны. Хотел бы заметить, что были проведены исследования с тем, чтобы понять, какой срок проходит между установлением исторического факта в рамках исторической науки и переносом этого знания в школьные учебники. Оказалось – 25 лет.
 
Н.А.Нарочницкая:
У нас есть надежды, что результаты сегодняшнего обсуждения когда-нибудь, через 25 лет, будут восприняты молодым поколением.
 
Ф.-К.Кокен:
Я хотел бы сказать, может быть, всего два-три слова, поскольку я не специалист по событиям этого периода. Но начать хочу с благодарности в адрес госпожи Нарочницкой, а также успокоить ее, что я (хотя и не отношу себя к уходящему поколению) в школе учил, что победа на Марне была обусловлена в первую очередь преждевременным (поскольку Россия не была к этому готова) наступлением русских войск в Восточной Пруссии. Что и позволило Франции одержать победу.
Нужно иметь в виду, что Первая мировая война началась вскоре после дела Дрейфуса, которое раскололо общество. К моменту начала войны не прошло ещё и 10 лет с тех пор, как он был официально реабилитирован. В общественном сознании, помнившем об этом расколе, все еще существовали серьезные претензии к армии.
Эти разломы в общественном сознании удалось преодолеть с началом войны, поскольку Первая мировая война в общественном сознании французов была войной Франции против Германии. Это было стремление к реваншу после поражения 1871 года, с момента которого прошло 45 лет. Французские политики по-прежнему продолжали поглядывать в сторону рейнских земель и Силезии. Молодые французы все эти 45 лет через преподавание истории в школах, через общение со старшим поколением подсознательно готовились к войне с Германией. Таким образом, для Франции это была война, которую ждали уже два поколения, и это была война в первую очередь против германской державы, а не против её союзников. В этой связи хочу напомнить, что вспоминал Стефан Цвейг о первых документальных фильмах, появившихся в начале XX века в прокате. Один из первых таких фильмов рассказывал о зарубежных визитах Франца Иосифа. Его выход из поезда вызывал смех в зале, но смех скорее доброжелательный, в котором не звучало враждебности. Но когда в тех же фильмах появлялся и Вильгельм II, это вызывало в зале бурю возмущения. Таким образом, для французов это была война в первую очередь против Германии.
Это была война, из которой Франция вышла главным победителем, где она была главным автором победы. Именно поэтому французы восприняли Версальский договор 1919 г. как предательство со стороны союзников, в первую очередь со стороны англичан. Франция рассчитывала на получение от Германии репараций, поскольку военные действия велись преимущественно на её территории, и гарантий своей безопасности на предстоящие десятилетия. Но ее требования не были поддержаны ни британцами, ни американцами в контексте плана Вильсона, обуславливавшего вступление США в войну. В результате Франция похоронила не только мечту о репарациях, на которые рассчитывала, но и свои планы по обустройству границы по Рейну, что воспринималось как похищение у неё заслуженной победы. В то время как некоторые политики утверждали, что Версальский договор означает «неустанное созидание», общественное мнение Франции рассматривало его как «неустанное разрушение» французской победы.
Я думаю, что это в значительной степени объясняет разочарование французов, которое вылилось в то, что в 1939 году не было такого же подъема, как в 1914-м. Я думаю, что в определенной степени, хотя конечно только частично, этим можно объяснить и поражение в мае 1940 года, а также то, насколько легко французы встали на сторону маршала Петена. Ведь он был в общественном сознании победителем Верденского сражения. Позднее, конечно, Петен был развенчан, память о его бывших заслугах  - размыта, стёрта. Это лишний раз напоминает нам, что история и память – это живые организмы, которые развиваются, эволюционируют. Память об одних событиях исчезает, вытесняемая памятью о других. Фактически, главным воспоминанием, сохранившимся у французов о событиях Первой мировой войны к началу Второй мировой, были Верден и Петен - герой, который сказал, что здесь, у Вердена, немцы не пройдут.
И последнее замечание. Мы сегодня много говорили о памятниках погибшим, которые поддерживают историческую память, но мы не подумали о роли церкви. Во время церковной службы постоянно поминали погибших в Первой мировой войне, что было очень важно для среднего француза, посещавшего службу каждое воскресенье. Ведь верующих и практикующих католиков было тогда в 1920-1930-е годы от 75 до 80% населения. Это было постоянным ежедневным напоминанием о том, через какую бойню прошла страна.
 
Д. Селезнев (Представитель русской общины в Париже):
Я основываюсь на своих личных впечатлениях. Всё моё детство прошло среди русских офицеров морского флота, коллег и друзей моего отца, которые, хотя оставались монархистами, когда заходила речь о революции, всё время выступали в защиту своих экипажей и говорили, что они были готовы воевать. Позднее, когда я общался с представителями более молодого поколения, чем наше, я наблюдал, что в их восприятии царь был неспособным правителем, соответственно его офицеры и войска не могли защищать нашу страну и нашу историю. Французские историки в своих исследованиях часто основываются преимущественно на второй точке зрения, совершенно неверно отражая состояние умов российского офицерства. В российском генштабе велись разговоры против царя, но в целом русское офицерство оставалось преданным присяге.
 
Н.А. Нарочницкая:
Я лишний раз убеждаюсь, что изъятие России из памяти о Первой мировой войне сегодня, как и в то далекое время, служит формированию отношения к России, как к стране, не имеющей отношения к европейской семье.
Но у нас с Францией, как мне кажется, очень много «свершений» в истории, которые нас объединяют. Обаятельная триада - свобода, равенство, братство – была тесно связанна с введением понятия «революционный террор». И родились эти понятия в крови гильотины в XVIII веке. Русские отличились в этом же направлении в ХХ веке. Всё это побуждает, скорее, к такой сопричастной дискуссии, чем к конфронтации. Мы должны вместе учиться на уроках истории. Не говоря уже о том, что в ХХI веке, только соединив усилия всех исторических, этнических, культурных, религиозных составляющих, можно сохранить наше общее достояние.
 
Е.Н. Рудая:
 Поскольку мы сегодня говорим о подходах к изучению проблем Первой мировой войны и затрагиваем дискуссионные вопросы, я хотела бы остановиться на острой проблеме, относящейся к последнему периоду Первой мировой. В литературе последних лет, как в западной, так и в российской, наряду с тезисом о незначительности участия России в Первой мировой войне, получил распространение также тезис о поражении России в этой войне, что связывается с договором, подписанным в Брест-Литовске и рассматривается как сепаратный выход России из войны. Этот тезис имеет очень важное идеологическое значение, но совершенно не изучен с научной точки зрения.
Если мы посмотрим на природу этого явления, то приходится констатировать, что корни этого акта, по форме внешнеполитического, лежат во внутриполитической истории России, а отнюдь не относятся к истории Первой мировой войны, к внешнеполитическим вопросам. Прежде всего, это был один из серьезных шагов большевиков в их борьбе за власть, и это главное, что составляет природу этого акта. Тезис о том, что большевики пришли к власти сразу и надолго - это тезис, распространенный в советской историографии. На самом деле период борьбы большевиков за власть был очень длительным. И 1918 год был для них очень трудным, одним из самых трудных. В этих условиях заключение Брестского мира – это была, прежде всего, внутриполитическая проблема, проблема, связанная с внутриполитической борьбой в России. В соответствии со своим классовым мировоззрением, большевики не думали о последствиях для народа, для страны того или иного шага в своей борьбе за достижение картины мира, к которой они стремились.
Первая мировая война должна была стать смертельной для России, как писал в своей известной записке министр Дурново. Конечно, нельзя отрицать, что Россия была сломлена, прежде всего, революцией и Гражданской войной. Корни, причины революции и Гражданской войны были в том, что в ходе Первой мировой войны Россия надорвалась. Надорвалась, защищая не только свои национальные интересы, но и выполняя союзнические обязательства, превышая для этого свои национальные возможности. Россия не потерпела военного поражения, а слово «поражение» мы всегда связываем с военным поражением, с поражением на поле битвы. Мы можем констатировать наличие удара, наличие трагедии, но не поражение России.
Более того, Россия смогла несмотря ни на что выжить и в Первую мировую войну, и в революцию. Пережить революцию, Гражданскую войну, пережить все события ХХ века, которые по сути своей являются последствием Первой мировой войны. Россия смогла пережить кризис рубежа ХХ-ХХI века, что позволяет ей предлагать современному сообществу свой проект международной безопасности. И учитывая это, конечно, мы не можем говорить о поражении России в Первой мировой войне.
 
Ф.Кокен:
 Во французской литературе нет такого тезиса. Он характерен для немецкой исторической литературы.
 
Н.А. Нарочницкая:
 Вчера после нашей конференции в Сорбонне мне как раз показали немецкий учебник, где написано, что Германия и Россия потерпели поражение в Первой мировой войне.
 
Е.Н. Рудая:
 Я не говорю конкретно о французской литературе, я говорю об исторической литературе в целом. Для нас важнее тот факт, что этот тезис активно звучит в российской литературе.
 
Н.А. Нарочницкая:
Но это уже тема чисто исторического конгресса, когда мы обсуждаем детали, новые документы, ликвидируя пробелы или искажения. Я думаю, что наше сегодняшнее обсуждение очень точно ухватило, как тенденциозно формируется общественное сознание на исторических представлениях о себе и других.
…Итак, уважаемые участники и гости, мне кажется, что наш дебют был интересным. Мы счастливы, что вы пришли и приняли участие в этом проекте. Нам очень хотелось бы предложить Институт в качестве площадки для более глубокого обсуждения опорных пунктов сознания, идеалов сегодняшнего дня, потому что без этого мы бы свели все к повторению избитых клише. Поэтому, я думаю, что это -  хорошее начало, и предлагаю сделать такие семинары регулярными. Мы не боимся дискуссий по любым вопросам и готовы взять в качестве темы для обсуждения все, что нам предложат наши французские коллеги.
Благодарю вас. Хотела бы ещё раз сказать: разве проявленные нашими народами в Первую мировую войну вера, верность своему долгу, присяге, высшим ценностям, солдатская боевая доблесть, товарищество, наше союзничество не показывают, что мы часть одной цивилизации, у нас общие основополагающие ценности?  Ну а дискуссии всегда существуют.


Читайте также на нашем сайте: 


Опубликовано на портале 30/01/2009



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика