Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Арабское государство до и после «арабской весны». Часть 1

Версия для печати

Специально для портала «Перспективы»

Ирина Кудряшова

Арабское государство до и после «арабской весны». Часть 1


Кудряшова Ирина Владимировна – кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии МГИМО (У) МИД России, старший научный сотрудник отдела политической науки ИНИОН РАН.


Арабское государство до и после «арабской весны». Часть 1

Что представляет собой современное арабское государство с точки зрения организации власти и политической идентичности? Можно ли сегодня диагностировать кризис нации-государства в арабском мире или точнее будет признать незрелость, недоразвитие этой современной политической формы? Ведь освоение интернационализированной формулы нации-государства в неевропейском социуме – сложный, длительный и болезненный процесс. Она пришла на мусульманский Восток в результате колониального давления, культурной диффузии и имитации.

Драматические события на Ближнем Востоке, начало которым положила «арабская весна» 2010­–2011 гг., могут поворачиваться к наблюдателю разными гранями. Это и массовые демократические порывы, и возвышение политического голоса ислама, и смена многолетних лидеров, и гражданские войны, и вмешательство внешних акторов. Зачастую такое богатство фактов политической жизни мешает понять природу изменений, которые происходят как внутри арабских государств, так и в отношениях между ними.

Что представляет собой современное арабское государство с точки зрения организации власти и политической идентичности? Можно ли сегодня диагностировать кризис нации-государства в арабском мире [1], или точнее признать незрелость, недоразвитие этой современной политической формы? На наш взгляд, второй подход более точен, поскольку освоение интернационализированной формулы нации-государства в неевропейском социуме – сложный, длительный и болезненный процесс. Она пришла на мусульманский Восток в результате колониального давления (в ХХ в. великие державы повсеместно использовали ее для организации политического пространства), культурной диффузии и имитации.

Анализируя пути государственного и национального строительства в Европе, норвежский политолог Стейн Роккан и его коллеги выделяли два основных направления этого процесса: организация пространства территориальности, связанная с формированием границ, и организация пространства принадлежности, подразумевающая создание внутренней политической инфраструктуры, которая обеспечивает целостность политического процесса и представительство различных групп интересов [2; 3].

У арабского государства не было или почти не было исторического времени для самостоятельного продвижения по этим двум направлениям. После крушения Османской империи внешняя рамка (границы) была гарантирована ему международными соглашениями, но консолидация границ, как и создание современных политических институтов, остались трудно решаемыми задачами.

Вызов новым политиям бросали не только многочисленные локальные лояльности и неформальные институты, но и принципы исламской и арабской транснациональной общности (уммы). В политической сфере проблемы постколониального государства проявлялись в форме военных переворотов, жесткого подавления оппозиции, несимметричности властных структур, этноконфессиональных конфликтов, политизации ислама и росте межарабских противоречий. При этом для всех арабских стран результатом модернизации стало появление новых политических интересов и сил, ведущих борьбу за доступ к материальным и символическим ценностям, т.е. резкое нарастание требований по отношению к политической системе.

Анализ структурного развития этих государств представляет собой немалую трудность именно в силу вторичности и форсированности модернизации, т.е. одновременного освоения различных эволюционных фаз государственного строительства – социализации населения, конституционализации, рационализации и функционализации власти, создания систем представительства и др. [4].

Внешне разнородные события (трудно, казалось бы, сопоставить гражданскую войну в Сирии, «активные реформы» в Марокко и демократические выборы в Тунисе) могут быть рассмотрены и интерпретированы в рамках общей логики модернизации (и демократизации как ее составной части). В таком ключе «арабская весна» – это резкая дестабилизация политических систем под влиянием растущих массовых ожиданий в условиях незавершенности национального строительства и невысокой эффективности и легитимности государственных институтов. Чтобы понять закономерность арабских кризисов развития, нужно обратиться к истории формирования арабской институциональной системы и механизмов ее легитимации – внутренних и внешних.

Традиционное мусульманское государство и европейские институты

До начала XIX в. мусульманские ученые и правители концептуализировали властные отношения в терминах уммы (единого сообщества мусульман), халифата или султаната (систем традиционного мусульманского правления при относительном доминировании, соответственно, религиозного или политического элемента). Термин дауля, который сегодня используется в арабском языке для обозначения государства, встречается и в Коране, и у средневековых мусульманских авторов. В глагольной форме это слово первоначально означало «чередоваться», «меняться» и «прекращать свое существование». В эпоху Аббасидов и позже оно часто использовалось для описания превратностей судьбы, взлетов и падений. Известный востоковед Бернард Льюис отмечал, что впервые этот термин был употреблен в его современном смысле (т.е. не династии и не господства) в османском меморандуме около 1837 г. Для наполнения его реальным политическим содержанием должно было пройти еще немало десятилетий.

В XIХ в. арабские территории имели политический статус вилайетов Османской империи, где султан был верховным носителем политической власти и главой мусульманской общины. Такое положение дел соответствовало представлениям традиционного арабского общества.

К концу XVIII в. Османская империя в целом сохраняла легитимность власти и основную институциональную структуру. Однако политико-экономическое давление ведущих западных держав, которые осуществляли переход к конституционализму и индустриальной экономике, а также растущая мощь периферии поставили перед ней вопрос о реформах. Первый этап реформ (до 1839 г.) не затронул властных структур. Правитель Египта Мухаммад Али (1805–1849) первым предпринял попытку трансформировать этот вилайет в ядро независимого арабского государства. Египет имел к тому предпосылки: длительную и славную историческую государственность в пределах более или менее постоянных границ, в основном мусульманское арабоязычное население, военный, культурный и экономический потенциал. Его быстрое усиление, однако, привело к вмешательству великих держав, восстановивших статус-кво. Именно при Мухаммаде Али выпускник исламского университета Аль-Азхар Р. ат-Тахтави, несколько лет проживший во Франции и написавший книгу «Имам в Париже» – первый опыт осмысления сложных взаимоотношений между исламом и современностью, подготовил путь к восприятию политии не только как уммы, но и как территориального пространства, введя в политический дискурс концепт родины как «гнезда человека» [5].

Следующий этап реформ в империи (танзимат, 1839–1876) был направлен на модернизацию управления, включая его унификацию и централизацию. Султанский рескрипт 1839 г. провозгласил (со ссылкой на шариатское право) принцип равенства и безопасности всех подданных империи, гарантии индивидуальной безопасности и равенства перед законом. Идеи танзимата и контакты с европейцами привели к появлению в Тунисе и Египте первых институтов представительства (совещательных палат) и конституций.

Одновременно интенсивное европейское воздействие стало причиной зарождения в 1840-х годах в Египте и исторической Сирии просветительского движения (в основном среди христиан), стоявшего у истоков арабского национализма. В 1875 г. Т. аль-Язиджи организовал первое в Сирии Арабское тайное общество, которое призывало к освобождению страны от турецкого гнета, отмене цензуры, свободе слова и просвещения. В 1904 г. в программе Лиги арабской родины, основанной в парижской эмиграции сиро-ливанским христианским политиком Н. Азури, говорилось, что организация в интересах ислама и арабской нации стремится к отделению гражданской власти от религиозной и созданию конституционной монархии [6].

Модернизационные реформы в Османской империи породили дуализм ориентаций. Стянуть образовавшийся разрыв между традиционным и современным впервые попытались сторонники доктрины османизма, которые выдвинули идею о возможности укрепления имперской власти путем утверждения конституции, парламентаризма и создания «османской нации» на основе интегрирования сотен этнических, религиозных, региональных и социальных групп. Мусульманские реформаторы (Дж. аль-Афгани, М. Абдо, А. аль-Кавакиби, Р. Рида), считая взаимоотношение ислама и современности ключевым моментом для развития мусульманских сообществ, пытались найти точки соприкосновения в исламской и западной политической мысли. Они подчеркивали, что конституционализм и парламентаризм соответствуют принципам и институтам ислама, таким как джамаат (местное сообщество), шура (совет), иджмаа (мнение сообщества), мушавара (консультации с целью принятия решения). Истоки превосходства Запада большинство мусульманских интеллектуалов видело в европейском политическом устройстве. Аль-Афгани, например, считал основными причинами упадка мусульманского мира отсутствие справедливости (адль), принципа консультаций в общине и конституции, ограничивающей правителя. В его концепции халифат имел не только религиозное, но и политическое значение: он должен был обеспечить мусульманское политическое единство [7].

В 1876 г. в Османской империи была принята конституция, которая провозгласила основные права и свободы граждан империи независимо от вероисповедания, учредила двухпалатный парламент и косвенно (признав правомочность выборов и представительства) несколько ограничила права султана. Она впервые провозгласила существование общности, именуемой народом, как источника власти. Был провозглашен курс на строительство османской нации, состоявшей их различных этнических групп.

Ограниченный эффект реформ периода танзимата, вызовы сепаратизма, недовольство консервативного духовенства и некоторые другие причины привели к государственному перевороту 1878 г. и корректировке идейно-политического курса в сторону панисламизма. Султан Абдул Хамид II (1876–1909) распустил парламент и приостановил действие конституции. Ради сохранения государства и собственной власти он признал приоритет мусульманского сообщества (как эквивалента народа) над государством и поставил принцип халифата выше султаната в отношениях с общиной. Фактически это был первый шаг к разделению политической и религиозной подсистем, противопоставлению рационального и идеального.

Большое значение для формирования арабской политической идентичности имел вопрос о халифате. Великобритания, стремясь разъединить турок и арабов, через публикации в прессе и своих эмиссаров на Аравийском полуострове противопоставляла османизму «этнонациональный» подход, состоявший в том, что халифом должен быть шериф Мекки, араб-курейшит. Одновременно она, как и Франция, поддерживала контакты с арабскими националистами Сирии и другими сторонниками арабской автономии.

Когда Османская империя вступила в Первую мировую войну на стороне Германии, британское правительство попыталось осуществить план вооруженного выступления арабов против султана. Первые две попытки (арабских националистов в Сирии и эмира Неджда) потерпели неудачу, и Лондон обратился к правителю Хиджаза шерифу Хусейну, пообещав поддержку в создании независимого арабского государства. Позднее к соглашению был добавлен пункт о признании любого халифа, которого сами арабы сочтут достойным избрания. В этом документе термин дауля был использован в значении западного state.

Националистические дискурсы и ислам

Борьба великих держав за османское наследство на Парижской мирной конференции 1919–1920 гг. шла на фоне нарастания антиколониальной борьбы (Египет, Ирак, Сирия), однако страны региона в итоге превратилась в зависимые территории Великобритании и Франции с различными системами политического контроля (прямое управление, институт верховного комиссара и советников, особые договорные отношения). Несмотря на то, что в целом арабские сообщества выступали против власти турецкого султана, крах халифата означал развал административной системы, которая в течение многих столетий была символом политической целостности и духовным щитом мусульман. В итоге получить независимость смогли только Саудовская Аравия и Йеменское королевство, в которых центральная власть была основана, соответственно, на недждийских племенных принципах и наследственном имамате зейдитов.

В институциональном аспекте мандатная система оказала решающее воздействие на формирование современного арабского государства, так как в этот период были созданы территориальные политии, образование которых было определено не естественным развитием обществ, а волей и интересами великих держав. Арабское общественное сознание далеко не сразу восприняло их как государства, и для их обозначения использовался такой термин, как кутр (страна, земля, область). Движения против иностранного вмешательства воспринимались в тот период либо как локально-патриотические, либо как арабские.

В 1920–1930-х годах король Ирака Фейсал мечтал объединить Аравию и ирако-сирийскую унию; идею Великой Сирии и присоединения к ней Ирака отстаивал эмир Трансиордании Абдалла. О популярности идей арабского единства свидетельствуют арабские конгрессы 1931 г. в Иерусалиме и 1938 г. в Брюсселе, участники которых определяли арабизм как «чувство необходимости освобождения и единения» [8]. «Арабское отечество» [9] казалось ключом к созданию эффективной политической системы управления, модернизации экономики, развитию человеческих ресурсов, словом, преодолению отсталости и возвращению на качественно новом уровне «золотого века», когда миру ислама принадлежали передовые позиции в науке, образовании и производстве материальных ценностей.

К середине 1930-х годов широкое признание в интеллектуальных кругах получила светская концепция арабского единства С. аль-Хусри. Трактуя арабский национализм в духовном ключе, мыслитель придавал первостепенное значение таким факторам формирования нации, как общность языка и общность истории: «Нация – это социальный организм, характеризующийся жизнью и чувствами. Жизнь нации – ее язык, чувства – ее история» [10]. Поскольку тезис об исторической и языковой общности требовал отделения истории арабов от истории ислама, он разделил процессы арабизации и исламизации, показав, что первое не обязательно влечет за собой второе, и наоборот; значение ислама заключалось для него прежде всего в сохранении самобытности арабской нации.

Однако развитие националистических концепций и движений, отражавшее процессы социализации и одновременно плюрализации общества, отнюдь не исключало другой политической тенденции, связанной с возрождением халифата (формально он был отменен в Турции в 1924 г.). Она выражалась как в созыве исламских конгрессов, называемых «всемирными», так и в образовании исламских политических организаций, которые на Западе позднее получили название исламистских. В 1928 г. в Египте была создана первая такая организация – Ассоциация «братьев-мусульман». Ее основатель Х. аль-Банна переработал такие концепты, как национализм, патриотизм, государство-нация, конституционализм, которые стали частью исламской терминологии [11]. Он также преуспел в переводе доктрины на язык социального действия. Палестинское восстание 1936 г. дало ему возможность выйти из узких рамок философского и религиозного проповедничества и «выпустить» организацию на египетскую и арабскую политические арены.

Аль-Банна был, возможно, первым исламским мыслителем, сделавшим акцент на важности создания современной политической партии и программы действий. Его пример и идеи вскоре нашли отклик в соседних странах и привели к появлению многочисленных ответвлений Ассоциации. Возрождение института халифата он считал желательным, но не слишком скорым и не обязательным.

В 1920–1930-х годах была сформулирована и концепция мусульманского национализма. В особых условиях Британской Индии, где существовала индусско-мусульманская рознь, Мухаммад Икбал отождествил понятие конфессиональной общности с нацией, а затем увязал понятие нации с территорией. При этом он считал единство и равноправие двумя столпами исламского общества и был уверен в совместимости республиканских принципов с исламом [12].

Независимость арабские государства обрели в основном после Второй мировой войны. Как в межвоенный период, так и в период независимости в арабском общественно-политическом процессе сложно четко зафиксировать соотношение исламского и национального в их различных интерпретациях. Как справедливо указывает российский востоковед А.А. Алиев, «на практике подобные приоритеты редко проявлялись в чистом виде: главенствующим фактором мог быть и национальный, и религиозный аспект» [13]. Например, в 1950–1960-х годах в ряде мусульманских стран предпринимались попытки ограничения роли религии в общественной жизни и поощрения различных форм светского национализма как локального, так и общеарабского характера. Хотя секуляризм не фигурировал в качестве явной цели, приоритет национализма лишал ислам универсальности, «замыкая» его в духовной и бытовой сферах. Этот ислам «революционных демократов» можно определить как националистический; корни же его уходят в исламское реформаторство.

Государство стремилось активно использовать традиционные мусульманские ценности: помимо земельной реформы, национализации и социальных мер националистические элиты включали в публичный дискурс историю ислама и его героев. Мишель Афляк, один из основателей партии Баас, говорил о пророке Мухаммаде как о пионере арабизма и арабского единства; Г.А. Насера часто уподобляли Салах ад-дину, объединившему Египет и Сирию и одержавшему многочисленные победы над крестоносцами. Таким образом, политические, социальные и экономические преобразования санкционировались отчетливо выраженными в исламе принципами эгалитаризма и справедливости.

Неудача попыток арабского единения, обусловленная разнородностью политических режимов, неравномерностью социально-экономического развития, противоборством элит и внешними факторами, упрочила курс на «страновой» национализм. В итоге он принял форму лояльности государству, обусловленной не только восточной традицией (служение государству как служение всем, коллективу), но и тем, что только государство способно было обеспечить единство и относительную стабильность, аккумулировать ресурсы для начала модернизации. Поскольку при отсутствии граждан, осознающих себя в качестве членов политического сообщества (для появления таких граждан и соответствующего типа сознания необходим более высокий уровень модернизации), не может быть устойчивой власти демократического типа, у власти в этих странах оказалась военная (изначально обладавшая средствами насилия) или гражданская (ассоциируемая с государством в целом) бюрократия. Попытка установления режима консоциативной демократии в качестве механизма управляемого политического участия в вертикально сегментированном Ливане оказалась не слишком эффективной и привела к консервации партикулярных интересов.

Острейшая нужда в экономических, военных, культурных ресурсах, необходимых для предотвращения дезинтеграции (из-за этнических, конфессиональных, идейно-политических разногласий), объективно толкала арабские страны к поиску союзников-спонсоров, которыми в эпоху биполярного мира могли стать (и стали) только сверхдержавы – СССР и США. Проникновение в регион сверхдержав существенно отразилось на политических структурах ориентированных на них стран. Вариативность институциональных моделей была очень высока: от абсолютных и ограниченных династических монархий (государства Персидского залива, Марокко, Иордания) и квазилиберальных многопартийных систем (Тунис, Ливан, Египет после Г.А. Насера) до правящих массовых партий, в том числе в составе фронтов (Египет при Насере, Судан в периоды между военными диктатурами, Ирак, Сирия, Алжир, НДРЙ), и «непосредственного народовластия» через систему первичных народных собраний в Ливии. Тем не менее во всех случаях (кроме, может быть, Ливана до начала гражданской войны в 1975 г.) стабильность и относительная сплоченность этих формирующихся политических сообществ гарантировалась авторитарной властью, разрешающей многочисленные конфликты в режиме «ручного управления».

Особняком стояли патримониальные сообщества Персидского залива, среди которых только Кувейт при получении независимости обрел формальные атрибуты конституционной монархии. Здесь в конце 1950-х – начале 1960-х годов внешние факторы, то есть регулярные интенсивные политические и экономические контакты с Западом, вызвали прерывание эволюционного пути и заставили слабую центральную власть усиливать свои ресурсы, в том числе через институционализацию политических организаций и процедур. Обладание стратегическими нефтяными запасами позволило этим странам избежать жесткого внешнеполитического давления и осуществить своеобразную «общественную консервацию» путем развития механизмов «социального государства».

Таким образом, в биполярную эпоху арабское государство проделало немалый путь с точки зрения формирования территориальности, централизованных властных институтов и идентичности, значительно укрепив внешнеполитические позиции и внутреннюю безопасность. В то же время за такой небольшой срок не могли быть решены задачи политической модернизации. В институциональной сфере политические организации и процедуры не получили реальной автономности и продолжали оставаться инструментами различных социальных групп, являя собой симбиотическое сочетание современных и традиционных форм. Сохранение политической управляемости при быстрых социально-экономических преобразованиях объективно требовало ограничения оппозиции, особенно «снизу». Массовые движения в религиозной форме исторически всегда были спутником модернизации, а ислам как религиозная система предоставляет уникальные возможности для артикуляции социально-политических и культурных интересов [14].

В подобных условиях там, где не было жесткой националистической диктатуры (как в Ираке, Сирии и отчасти Ливии), ислам стал превращаться в инструмент поддержания социетального равновесия с позиции власти, с одной стороны, и инструмент мобилизации оппозиции – с другой. Однако одновременно стал происходить поворот в сторону признания «национального этапа развития» в среде исламистских деятелей, которые там, где была возможность, стремились к расширению легального политического участия.

С усилением глобализационных процессов в 1990-х годах давление на государство с целью проведения институциональных изменений усилилось как извне, со стороны мировых лидеров, так и изнутри.

Авторитаризм и стабильность 1990–2000-х годов

Как в 1990–2000-х годах, так и сегодня в арабских странах представлены два типа политических режимов – гибридные и авторитарные. Американский политолог Л. Даймонд подразделяет первый тип на режимы авторитарной электоральной гегемонии, соревновательного авторитаризма и так называемые «неоднозначные» (ambiguous) [15]. Эксперты «Экономист интеллидженс юнит», осуществляющие регулярный мониторинг режимных изменений с 2006 г., оценивают средний уровень развития демократических институтов в регионе Ближнего Востока и Северной Африки (включая Израиль) в 2010 г. – в 3,43 и в 2011 г. – в 3,62 балла, при среднемировом значении 5,46 и 5,49 (консолидированные демократии набирают от 8 до 10 баллов). В 2010 г. только три арабских режима отнесены ими к гибридным (Ливан, Палестина и Ирак), в 2011 г. прибавился Тунис [16].

За счет чего арабским политическим элитам удавалось в 1990–2000-х годах поддерживать стабильность в быстро меняющихся социальных и политических условиях? Отчасти – за счет ограниченных реформ для повышения качества управления и укрепления легитимности власти во внутренней и международной сферах. Выразительными сигналами либерализации (понимаемой как реформы «сверху») стали, в частности, Закон о Консультативном совете (1993 г.) и учреждение Центра национального диалога имени короля Абдель Азиза (2003 г.) в Королевстве Саудовская Аравия [17]; возобновление парламентских выборов в Бахрейне (2002 г.); первые альтернативные прямые президентские выборы в Египте; наделение женщин Кувейта пассивным и активным избирательным правом (2005 г.). С 2004 г., после снятия западных санкций, появились официальные высказывания о подготовке конституции в Ливии.

Однако одновременно с либерализацией имело место ужесточение контроля над СМИ и оппозицией (чаще всего под предлогом борьбы с экстремизмом и терроризмом). В первую очередь это касалось сильных исламистских организаций. Так, в Тунисе, при формальном сохранении многопартийности, в 1992 г. была запрещена партия «Ан-Нахда» («Возрождение») и обеспечена монополия на власть президентской Конституционно-демократической партии. Х. Мубарак сохранил в Египте действие закона о чрезвычайном положении 1981 г. и не легализовал крупнейшую оппозиционную Ассоциацию «Братьев-мусульман», члены которой были вынуждены участвовать в выборах либо в качестве независимых кандидатов, либо в блоке с другими партиями, заведомо проигрывая «партии власти». Поправки в конституцию, внесенные в 2007 г., окончательно закрепили запрет на создание партий на основе религии и ссылок на религию [18].

В Сирии сохранялось конституционное закрепление ведущей роли партии Баас, которой принадлежало и монопольное право выдвижения кандидата в президенты. Пришедший к власти в 2000 г. президент Б. Асад обещал осуществить либерализацию политической и экономической сфер, «сирийская весна» не продлилась и года.

И в Сирии, и в Египте значимую роль в общественно-политической жизни продолжала играть армия, имевшая собственную экономическую базу (часть госсектора): промышленные предприятия, строительный бизнес, пенсионные фонды, туризм и др.

В Ливии племенной этос был соединен Каддафи с «третьей мировой теорией», которая трактовала демократию как систему народного самоконтроля. Всеобщий народный конгресс представлял собой разновидность «великого совета», одобрявшего решения первичных народных собраний. В таких условиях не нужна была и формальная институционализация лидерства: Каддафи был «просто» вождем.

В Йемене, несмотря на многопартийную систему, последние «предвесенние» выборы состоялись в 2003 г., когда подавляющее большинство получила президентская партия Всеобщий народный конгресс. Ввиду роста напряженности между правительством и оппозицией в 2009 г. была достигнута договоренность о проведении национального диалога и переносе выборов на 2011 г., однако президент А. Салех проигнорировал призыв оппозиции к электоральной реформе и стал публично позиционировать своего сына Ахмеда в качестве преемника.

Эти примеры показывают, что выживаемость недемократических режимов покоилась на репрессивном принуждении и, одновременно, мерах по укреплению легитимности власти. Уровень и источники этой легитимности постоянно менялись. В институциональном плане ее поддерживали новые или реорганизованные политические и общественно-политические институты (выборы, партии, неправительственные организации, гуманитарные фонды) и либо бюрократическая ротация в элитах, либо их расширение за счет представителей бизнеса, технократов и лояльной оппозиции. Идеологические ресурсы власти (арабский национализм, социализм, неотрадиционализм) постепенно истощались, поскольку плохо соответствовали новым общественно-политическим реалиям. Вовне позиции арабских лидеров подкреплялись лозунгами начала «демократических реформ» и борьбы с исламскими экстремистами, а также курсом на постепенную либерализацию экономики.

Использование современных политических форм свидетельствовало, безусловно, о проникновении в регион новых политических стандартов, но не о демократизации. Умеренно-альтернативные выборы, расширение парламентского представительства и создание неправительственных организаций имели целью сохранить управляемость политической системы путем неформальных сделок с представителями традиционных элит на местах и дозированного доступа оппозиции в законодательные учреждения. Большинство населения в силу доминирующего парохиально-подданнического типа политической культуры голосовало (там, где существовал институт выборов) не за программы или идею, а за кандидатов, которые, как предполагалось, обеспечат им определенные личные блага (помощь в поиске работы, получении лечения и др.). Уровень электоральной активности оставался низким. Статичность политического процесса поддерживалась также использованием неформальных институтов для агрегации интересов (патрон-клиентские и иные связи).

По сути, новые институты авторитарных режимов способствовали не формированию системы урегулирования неизбежных в процессе политического развития кризисов, а нейтрализации угроз правящим элитам. Однако отсутствие ценности (в глазах как населения, так и власти) и устойчивости этих политических организаций и процедур воспрепятствовало социальной интеграции в период, когда власть столкнулась с острым дефицитом ресурсов [19].

Примечания:

[1] Наумкин В.В. Проблема цивилизационной идентификации и кризис наций-государств // Восток (Oriens), 2014, №4. С. 5–20.

[2] Rokkan S. Cities, states and nations. A dimensional model for the study of contrasts in development // Building states and nations. Models and data resources / Ed. by S.N. Eisenstadt, S. Rokkan. – Beverly Hills; L.: Sage, 1973. Vol.1. P. 73–97.

[3] Rokkan S. The center-periphery polarity// Center periphery structures in Europe: an ISSC workbook in comparative analysis. – Frankfurt a. M.: Campus, 1987. P.17–50.

[4] Ильин М.В. Идеальная модель политической модернизации и пределы ее применимости. – М.: МГИМО-Университет, 2001. – 43 с.

[5] Al-Tahtawi R.R. The Extraction of Gold, or an Overview of Paris and the Honest Guide for Girls and Boys // Oxford Islamic Studies Online database. – URL: http://www.oxfordislamicstudies.com/article (Дата обращения: 13.07.2009)

[6] Журавский А.В. Христианство и ислам: социокультурные проблемы диалога. – М.: Наука, 1990. C. 98–100.

[7] Левин З.И. Развитие основных течений общественно-политической мысли в Сирии и Египте (новое время). – М.: Наука, 1972. – 207 с.

[8] Тихонова Т.П. Светская концепция арабского национализма Саты аль-Хусри. – М.: Наука, 1984. С. 32.

[9] Косач Г.Г. Арабский национализм или арабские национализмы: доктрина, этноним, варианты дискурса // Национализм в мировой истории. – М.: Наука, 2007. С. 259–331.

[10] Тихонова Т.П. Там же. С. 38.

[11] Lia B. The Society of the Muslim Brothers in Egypt: The rise of an Islamic mass movement 1928 - 1942. – Reading, UK: Ithaca Press, 1998. P.73–77, 81–82.

[12] Гордон-Полонская Л.Р. Мусульманские течения в общественно-политической мысли Индии и Пакистана. (Критика «мусульманского национализма»). – М.: Издательство восточной литературы, 1963. – 326 c.

[13] Алиев А.А. Иран vs Ирак: история и современность. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 2002. С. 84.

[14] Кудряшова И.В. Политические изменения и трансформация идентичности в странах мусульманского Востока // Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 тт. Т.2.: Идентичность и социально-политические изменения в XXI веке / Отв. ред. И.С. Семененко. – М.: РОССПЭН, 2012. С.158–159.

[15] Diamond L. Thinking about Hybrid Regimes // Journal of Democracy. 2002, April. Vol. 13, N 2. P. 21–35.

[16] Democracy Index 2011. Democracy under Stress. A Report from the Economist Intelligence Unit. URL: http://www.eiu.com/Handlers/WhitepaperHandler.ashx?fi=Democracy_Index_2011_Updated.pdf&mode=wp&campaignid=DemocracyIndex2011 (Дата обращения: 8.07.2015)

[17] Ахдаф марказ аль-малик Абдель Азиз лиль-хивар аль-ватаний (Цели Центра национального диалога имени короля Абдель Азиза) (на араб. яз.). URL: http://www.kacnd.org/center_goals.asp (Дата обращения: 10.03.2014)

[18] Дустур Джумхурийат Миср аль-Арабийа (Конституция Арабской Республики Египет 1971 г. с поправками) (на араб. яз.). URL: http://www.wipo.int/wipolex/en/text.jsp?file_id=190040 (Дата обращения: 15.05.2014)

[19] Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. – М.: Прогресс-Традиция, 2004. С. 21–49.


Читайте также на нашем портале:

«Кризис на Украине: взгляд с Арабского Востока» Александр Демченко

««Арабская весна»: итоги и перспективы» Борис Долгов

«Милитаризация Ближнего Востока: динамика и риски» Наталья Калинина

«Роль Интернет-коммуникаций в движении протеста в странах Магриба и Ближнего Востока » Юрий Мизюркин

«Мультиполярные реалии, Ближний Восток и геноцид в режиме «бегущей строки»» Гагик Арутюнян

«Ближневосточная политика Турции в контексте «арабской весны»» Павел Шлыков

«Малийский кризис, радикальный исламизм и «арабская весна»» Борис Долгов

««Арабская весна» и политика России в ближневосточном регионе» Александр Демченко

«Сирийский кризис и «арабская весна»» Борис Долгов


Опубликовано на портале 20/10/2015



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика