Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Российская политическая идентичность сквозь призму интерпретации истории

Версия для печати

Избранное в Рунете

Иван Тимофеев

Российская политическая идентичность сквозь призму интерпретации истории


Тимофеев Иван Николаевич — кандидат политических наук, доцент Кафедры политической теории, директор Центра аналитического мониторинга ИМИ МГИМО (У) МИД России.


Российская политическая идентичность сквозь призму интерпретации истории

После «шараханий» конца 1980-х и 1990-х гг. в России начал выстраиваться относительно целостный подход к истории. Его особенностью стал акцент на патриотической компоненте и маргинализация идеологических сюжетов как левого, так и правого толка. Тем не менее, этот подход сохраняет преемственность с советской версией интерпретации истории. Парадоксальным образом российская демократия получила легитимацию через подспудные, но жизнеспособные внеидеологические составляющие советской политической идентичности.

Стабилизация 2000-х гг. дала надежду на сниже­ние остроты ряда угроз, обострившихся после распа­да Советского Союза. Среди них угроза необратимого размывания политической идентичности — базо­вых принципов и представлений, интегрирующих разнородное российское общество. Политической и интеллектуальной элите, по всей видимости, удалось нащупать основные координаты, в рамках которых выстраивается более или менее приемлемая для граж­дан страны концепция государства, видение его роли в мире, и, наконец, понимание его истории. Интер­претация исторических сюжетов является одной из наиболее болезненных тем. После «шараханий» конца 1980-х и 1990-х гг., в России начал выстраи­ваться относительно целостный подход к истории. Его особенностью стал акцент на патриотической компоненте и маргинализация идеологических сюже­тов как левого, так и правого толка. Тем не менее, этот подход сохраняет преемственность с советской вер­сией интерпретации истории, в которую было встро­ено мощное патриотическое ядро. Избавившись от идеологического балласта и сохранившись в первое постсоветское десятилетие, это ядро превратилось в органическую часть политической идентичности страны, которая формировалась в 2000-е гг. Подобная преемственность стала важным фактором сохране­ния устойчивости российской государственности. Победа в Великой отечественной войне — стержне­вой элемент патриотического ядра. Парадоксальным образом, российская демократия получила легитима­цию через подспудные, но жизнеспособные внеидео­логические составляющие советской политической идентичности.

Прежде чем раскрыть этот тезис, определимся с понятием политической идентичности. Понимая невозможность «конвенциональных», то есть ис­черпывающих определений, попробуем обозначить три базовых кластера понятия. Политическая идентичность, во-первых, понимается как совокупность политических принципов, служащих основанием ответа на вопрос «Кто мы?». Во-вторых, — как со­вокупность представлений, задающих уникальную сущность государства через соотнесение со значимыми «другими» («Мы-Они»), через маркирование символических границ. В-третьих, как совокупность представлений о прошлом политического сообщест­ва, об исторических событиях, значимых для граждан и осознания ими своей политической общности.

Далее, вслед за представителями модернистской теории национализма [1], будем полагать, что полити­ческая идентичность во многом выступает объектом конструирования политическими и интеллектуаль­ными элитами, а не формируется органично, сама по себе. В этом смысле, можно говорить о политике идентичности государства через формирование по­литических представлений и принципов, их транслирование посредствам институтов образования, СМИ, а также символического ряда, праздничной культуры и т.п. Однако политика идентичности ограничена культурными и этническими традициями, полити­ческим контекстом, конструктами идентичности, уже созданными в прошлом. Важную роль играет и эф­фективность самого государства, качество его элит.

Понятие политической идентичности близко по своему смыслу понятиям политической идеологии и политического самосознания, пересекаясь с ними, но не будучи тождественным им. С понятием идеологии его роднит выраженность в виде нормативной поли­тической доктрины, совокупности политических при­нципов, отраженных в доктринальных документах. Но политическая идентичность зачастую ориентирована на общество в целом, в отличие от идеологии, которая часто отражает интересы той или иной партии или со­циального слоя. Мы можем рассматривать множество идеологий, носителями которой являются различные акторы (партии, движения, политические лидеры), но одну политическую идентичность потенциально значимую для всех граждан страны, независимо от партийных или иных предпочтений.

С понятием политического самосознания иден­тичность объединяет то, что функции политической идентичности (легитимация политического поряд­ка, интеграция граждан, их политическая мобили­зация и др.) не могут быть реализованы не будучи укорененными в самосознании граждан. Вместе с тем, политическая идентичность не может быть све­дена к политическому самосознанию. Ее отличает «проектный» характер, она подразумевает связную логику принципов, символов, интерпретаций, тогда как самосознание — значительно более аморфный, «органический» феноменом.

Требуется также сделать несколько вводных замечаний относительно специфики политической идентичности России после распада СССР.

Первое — политическая идентичность нашей страны в этот период может определяться как тран­зитная. В ситуации транзита заложено, прежде всего, состояние кризиса советской политической идентич­ности, а также — необходимость выбора качественно новой, альтернативной концепции общества и госу­дарства, базовых принципов и ценностей, на основе которых должна строится новая полития.

Второе — становление политической идентич­ности России представляется целесообразным рас­сматривать как совокупность принципов, имеющих более фундаментальный и длительный характер, не­жели представления, формируемые электоральными циклами, конкуренцией партийных идеологий и ли­деров в рамках этих циклов.

Исходя из этого, третье замечание предполагает рассмотрение альтернатив политической идентич­ности России как исторически сменяющих друг дру­га модусов самоопределения страны. Аналитически могут быть выделены следующие альтернативы: со­ветская политическая идентичность; «либеральная» альтернатива, во многом носившая характер нега­тивной идентичности, строившейся на отрицании советского прошлого, но слабо проработанной в свете адаптации либеральных принципов к российскому контексту. Наконец, качественно иная альтернатива, начавшая формироваться с конца 1990-х гг., и пред­ставляющая собой синтез элементов советской, до­советской и постсоветской идентичности, адаптации этих элементов к новым политическим реалиям.

Мы предполагаем, что поворот в политике иден­тичности конца 1990-х гг. выступает ответом на недо­статочность негативной идентичности для интегра­ции страны и легитимации политического порядка. Восполнение этой недостаточности во многом осу­ществляется за счет актуализации патриотической компоненты. Смысловые и символические элементы патриотизма основываются, в том числе, на символах, идеях, архетипах предшествующей эпохи.

Попробуем раскрыть этот тезис сквозь призму изменений интерпретации истории. Хронологически этот процесс начинается на волне гласности и пере­стройки в конце 1980-х гг. В течение последующего десятилетия происходит отказ от советской версии интерпретации прошлого. Однако только к началу 2000-х гг. появились основания говорить о том, что в России появляется относительно целостный вектор понимания прошлого страны.

Прежде всего, отметим, что советская поли­тическая идентичность подразумевала достаточно целостную и логически непротиворечивую систему интерпретации прошлого страны. Она получала свое выражение в научном и политическом дискурсе, в системе образования всех уровней, в СМИ, в массо­вой культуре, включая кинематограф, монументах и памятниках, в праздничной культуре и полити­ческих традициях. В ее основе лежала актуализация идеологической компоненты и ее представление в исторической перспективе.

Одним из ключевых аспектов выступал акцент на делении истории страны на дореволюционный и послереволюционный период. Октябрьская револю­ция выступала символом радикального поворота к более справедливому политическому устройству, к качественно иному обществу, олицетворявшему цен­ности свободы и прогресса (в их социалистическом значении). Идеологическая компонента превратилась в значимый критерий оценки тех или иных событий прошлого, задавая понятийный и концептуальный аппарат их интерпретаций. Социалистический про­ект концептуализировался в своей исторической пер­спективе, начиная от условий, которые сделали его возможным и необходимым (социальные конфликты и противоречия предшествующей эпохи), и заканчи­вая его эволюцией в свете ключевых исторических событий (Гражданской войны, Великой Отечественной Войны, «холодной войны» и т.п.), проблем модерни­зации экономики, освоения территорий, повышения уровня жизни и т.п.

В соответствии с идеологической компонентой формируется праздничная культура [2]. Идеологичес­кие мотивы приобретают доминирующую роль в визуализации социалистического проекта как ис­торической миссии. Памятники, монументы, музеи, названия городов и улиц, архитектурные ансамбли, оформление станций метро, мест проведения массо­вых мероприятий и т.п. встроены в единую логику политики идентичности [3].

Однако сводить политическую идентичность Советского Союза только к социалистической идео­логии было бы большой ошибкой. Наряду с идео­логией значимую роль в интерпретации прошлого носила патриотическая компонента. Нередко она скрывались за идеологической оболочкой, но ее роль была не менее, а возможно и более весомой. Речь идет об актуализации событий в истории страны, кото­рые способствовали укреплению государственности, расширению границ, отражению внешних агрессий, модернизации и прогрессу в различных сферах. При этом речь шла о тех событиях, которые происходили и в дореволюционный период, но которые могли бы подчеркивать преемственность, служить пунктами, общими по своей значимости для всех граждан, демонстрировать составляющие, присущие политике советских лидеров.

Отметим, что потребность в актуализации имен­но этой компоненты выпукло проявилась в период Великой отечественной войны: наряду с идеоло­гией, использование мотивов и персонажей доре­волюционной истории выступало немаловажным источником интеграции и мобилизации общества. К таким мотивам несомненно относятся Битва на Чудском озере, Куликовская битва, Отечественная Война 1812 г. и др. А к историческим персонажам Александр Невский, Дмитрий Донской, Суворов, Ушаков, Кутузов, Нахимов и др. В честь большинства из них были учреждены государственные награды, они превратились в героев кинолент, им были воз­двигнуты мемориалы [4]. Значимыми историческими фигурами в структуре советской идентичности, в том числе и в послевоенный период, выступают Петр I и Екатерина II [5]. В меньшей степени и преимущественно в сталинскую эпоху — Иван Грозный.

Впоследствии, репрезентация уже самой Великой Отечественной Войны превращается в один из важнейших патриотических элементов советской идентичности. Он оформлялся уже после войны, в период 1960-1980 гг. в виде закрепления Дня Победы как национального праздника, традиции его празд­нования, мифологии войны, открытия мемориалов и музеев войны и т.п. Начиная с 1960-х гг., война в структуре идентичности начинает играть особен­но важную роль в свете появления «послевоенного» поколения. Ветераны становятся непосредственным внутренним адресатом политики идентичности. К тому времени они достигают верхней границы со­циально активного возраста и остро нуждаются в социальном признании, и вместе с тем, играют важ­нейшую роль передачи «знания» о войне новым поколениям [6].

Дискурс о войне позволял говорить разным по­колениям на одном языке, иметь общее представ­ление о войне в структуре массового сознания, что способствовало укреплению общей идентичности, в значительно большей степени, нежели идеологические конструкты [7].

Вместе с тем, в интерпретации прошлого оста­вался целый ряд событий, которые целенаправленно не акцентировались государством. С попытки вос­становления этих аспектов в период перестройки начинается кризис советской идентичности как интерпретации прошлого.

Предметом дискуссий конца 1980-х гг., стал, прежде всего, сталинский период. Пересмотр роли Сталина имел место задолго до перестройки в пе­риод «хрущевской оттепели». Причем инициатива исходила «сверху», — со стороны политических элит. Наряду с критикой культа личности, озвучен­ной на XX съезде КПСС в 1956 г., образ Сталина был насколько возможно исключен из символического ряда. Происходит вынос тела Сталина из мавзолея на Красной площади и его захоронение, прекращается возведение памятников Сталину, его имя исчезает из названий улиц и городов, национальный гимн СССР, впервые исполненный в 1944 г. [8] и акцентиру­ющий образ Сталина, был заменен гимном без слов. В брежневский период критика сталинского режима снимается с повестки дня. Она вытесняется из по­литического, образовательного, информационного дискурса как с позитивной, так и с негативной точек зрения. Сталинский период превращается в своего рода «белое пятно» истории.

На фоне политики гласности тема сталинского периода вновь приобретает свою актуальность. Лей­тмотивом дискуссий становится стремление заново открыть собственную историю, заполнить «белые пятна», связанные с репрессиями и коллективиза­цией, с первыми месяцами Великой Отечественной Войны и другими событиями. Возрастание интереса к сталинской эпохе демонстрирует стремительный рост тиражей изданий, для которых эта проблема высту­пает одной из центральных. В 1985 г. тираж журнала «Дружба народов» насчитывал 119 тыс. экземпля­ров. После публикации таких работ как, например, «Дети Арбата» А. Рыбакова, его тираж к 1988 г. вырос до 775 тыс. экземпляров. Журнал «Новый мир», в период «оттепели» наиболее активно критиковав­ший сталинский режим и закрытый в 1970 г., в 1985 г. издавался тиражом 425 тыс. экземпляров. К 1989 г. его тираж вырос до 1,5 миллионов, а после того как летом этого года был опубликован «Архипелаг Гулаг» Солженицына, тираж журнала превысил 2,5 милли­она экземпляров. Еженедельник «Огонек» в 1985 г. выходил тиражом 1,5 миллиона, а в 1989 г. — 3,5 мил­лиона [9]. Социологами в этот период отмечается, что процесс заполнения «белых пятен» прошлого страны сопровождается ростом социального оптимизма и эйфорией относительно происходящих изменений, пик которой приходится на 1989-1990 гг. [10]

Эти процессы активно стимулируются полити­ческим руководством страны. Нарастанию дискуссии способствовала и внутрипартийная борьба между представителями «реформистского» и «консерва­тивного» крыла КПСС. Заполнение «белых пятен истории», пересмотр сталинского периода и других эпизодов советской истории, в немалой степени леги­тимировали политический курс правительства М.С. Горбачева. Тем более учитывая то, что реинтерпре­тация прошлого в массовом сознании ассоцииро­валась и с либерализацией режима, с преодолением тех рамок, которые были наложены на «дискурс о Сталине» в брежневский период.

Благодаря активной роли прессы, в короткий срок эти процессы приобрели характер «снежного кома». Интерпретация прошлого все в большей сте­пени привязывалась к критике режима. Расширяет­ся спектр обсуждаемых событий. К ним относятся, главным образом, Октябрьская революция, а также — брежневский период («период застоя»). При этом переоценка Революции имела ключевую роль, так как именно Революция выступала «историческим фундаментом» советской идентичности, на котором базировался существенный пласт политических сим­волов, традиций и мифов. Если изменение оценки сталинского периода можно было бы рассматривать как коррекцию идентичности, которая не была бы чревата ее кризисом, то негативная переоценка Ок­тябрьской революции подрывала сами основы этой идентичности, неминуемо приводя к ее кризису, а впоследствии — и к кризису политических институтов.

Негативная переоценка Октябрьской революции достигает своего апогея в 1990-1991 гг. Этот про­цесс происходит с одной стороны, на фоне распада социалистического лагеря в ЦВЕ, а с другой, — на фоне начала дезинтеграционных процессов в СССР. В РСФСР, в контексте развернувшегося противосто­яния с советским руководством, делаются попытки идеализации царской России, и наоборот, «демонизации» советского прошлого, позиционирования российских граждан как жертв «тоталитарного ре­жима». В общественном сознании эти попытки не нашли существенной поддержки. Распад Советского Союза коренным образом изменил отношение граж­дан к переоценке прошлого. Если до развала страны эта переоценка сопровождалась социальным оптимизмом и эйфорией, то после дезинтеграции СССР происходит резкий спад оптимизма по отношению к этому процессу [11]. Принимая во внимание то, что оптимизм был связан с попыткой определения кон­сенсуса относительно прошлого в уже известных ко­ординатах советской идентичности (образа и статуса государства, его границ, символов и т.п.), то песси­мизм определялся потерей этих координат, которые либо разрушилась, либо потеряли свою актуальность и существовали как бы «по инерции».

«Инерционным» становится ряд праздников (7 ноября, 1 мая). Они остаются выходными днями, но уже не являются объектом политики идентичности государства и теряют свое содержание — масштабные военные парады, праздничную сетку вещания в СМИ с акцентом на историческом событии, отражаемым праздником, всеобщие демонстрации и т.п. В пер­вые годы трансформаций они все еще отмечаются большим числом людей, левые партии выводят на улицы своих сторонников, но само государство уже не направляет значимые ресурсы на их поддержание. Наряду с этим, следует отметить, что политика иден­тичности новой России в этом отношении носила вполне демократичный характер: старые праздники, де-юре, оставались праздниками, тем более они не были запрещены. В этот же формат встраивается по­литика в отношении других советских символов. Не происходит массового сноса памятников советским политическим деятелям. (Исключение составляют памятники Дзержинскому и некоторые другие мо­нументы, снесенные на волне событий августовского путча 1991 г.). Ряду городов возвращаются исконные названия, но это преимущественно крупные города. И даже в их случае процесс отказа от советского про­шлого выглядит незавершенным (достаточно при­вести примеры Санкт-Петербурга и Ленинградской области, Екатеринбурга и Свердловской области и т.п.). Происходит переименование улиц, но и этот процесс в начале трансформаций касается, прежде всего, столицы. Даже в Санкт-Петербурге их переиме­нование носит ограниченный характер. Но многие советские символы, прежде всего, связанные с ре­волюцией и политическими деятелями в условиях перемен теряют свой смысл, превращаясь в анахро­низмы, либо искажаясь и получая новое содержа­ние. Происходит «деполитизация» ряда советских символов на Красной Площади (у мавзолея Ленина не несет службу почетный караул, сам мавзолей ут­рачивает свою функцию «главной трибуны» страны, восстановлены Иверские ворота и долгое время не проводятся парады с участием тяжелой техники); теряет свою символическую роль ВДНХ и т.д. [12]

В то же время, в стране появляется символичес­кий ряд, отражающий тенденции новых интерпре­таций прошлого. Новый флаг, герб и гимн подчер­кивают преемственность между царской Россией и Россией постсоветской. Подобную же преемствен­ность должно было продемонстрировать изменение названий ряда должностей и единиц административно-территориального деления (губернаторы и губернии, мэрии и мэры и т.п.), изменение назва­ний представительских органов власти (появление Государственной думы). Символические изменения на уровне центральной власти сопровождались и быстрой сменой символов в субъектах федерации. Особенно активно этот процесс шел в национальных республиках (Татарстане, Башкортостане, Калмыкии, Ингушетии, Чечне и др.), хотя в этих регионах зна­чимым ресурсом реинтерпретации прошлого ста­новится этнический национализм, а непосредствен­ным инструментом — «возрождение» национальных символов в региональных гербах, флагах, девизах и иной атрибутике [13].

Важной составляющей в актуализации преемс­твенности с царской Россией становится акцент на религиозной составляющей. Рождество получает ста­тус государственного праздника, высшие иерархи церкви занимают заметное место в информационном дискурсе, восстанавливается большое число право­славных соборов и монументов. Еще один важный аспект — дискурс о казни Николая II и его семьи. В многочисленных публикациях и документальных фильмах казнь репрезентируется как одно из круп­ных преступлений советского режима, как ошибка, которая символически «исправляется» новой Росси­ей. Кульминацией этого дискурса становится захоро­нение царской семьи в Петропавловской крепости с соответствующими почестями в 1998 г.

Вместе с тем, новые интерпретации прошлого по своей значимости для общественного сознания, системности и выражению на уровне политики идентичности государства, были не сравнимы с интерпретациями прошлого в структуре советской идентичности. Восстановление преемственности с царской Россией и появление новых символов не мог­ло служить для общества достаточной компенсацией потери устоявшейся идентичности, которая форми­ровалась на протяжении долгого времени. Ситуация усугублялась тем, что несмотря на относительно толе­рантное отношение к советской символике, новая по­литика идентичности изначально все-таки строилась на отрицании советского прошлого. Юридически об­щество уже было иным. Но на уровне коллективных представлений грань между прошлым и настоящим оставалась крайне размытой. Именно поэтому осу­ществление политики идентичности, выстраиваемой на отрицании советского прошлого, по сути, означало отрицание обществом самого себя.

Диссонанс в восприятии прошлого страны был значительно смягчен тем, что смена его интерпретаций не носила абсолютного характера. Процесс радикального отрицания советского прошлого на уровне государственной политики так и не набрал критических оборотов. Видимо, новые политические элиты понимали, что это приведет к дальнейшему расшатыванию политической конструкции и к по­ражению в конкуренции с левой оппозицией. Целый ряд элементов советской идентичности был встроен в структуру новой российской идентичности.

Она достаточно быстро лишилась идеологичес­кого наполнения советского образца. Анахрониз­мами стали идеологические символы, артефакты, интерпретации (начиная от памятников советским руководителям и заканчивая отрывками в учебни­ках истории, посвященных тому или иному съезду КПСС). Объектом постсоветских реинтерпретаций стали либо ярко выраженные идеологические составляющие советской идентичности, либо те моменты, который в советский период считались «белыми пятнами» истории.

С другой стороны, патриотическая компонента, о которой мы говорили в начале работы, сохранилась практически неизменной, и более того, усилила свою значимость. Именно через патриотическую компо­ненту образовалась связь и преемственность с советским периодом. Составляющие патриотической компоненты в своем большинстве либо вообще не подверглись пересмотру, либо были пересмотрены незначительно. Хотя такие пересмотры и осущест­влялись многими историками, они были значимы скорее для узкой группы экспертов и не вводились в структуру идентичности целенаправленными поли­тическими действиями. Более того, в рамках новой политики идентичности, ряд советских интерпрета­ций был еще более акцентирован и усилен.

Примером может выступать интерпретация пет­ровских реформ и самого Петра I как политического лидера. Эти события могли быть реинтерпретированы в логике изменения подхода к сталинскому периоду. Могли быть актуализированы большие и неоправданные жертвы реформ и военных кампа­ний, политические репрессии, утверждение в стране абсолютизма, закрепощение крестьян и т.п. Иными словами, данный период в истории страны, как и многие другие, дает немалые основания для радикального изменения представлений о нем. Однако представления, сформированные в советский период, которые, в свою очередь, практически не противо­речили официальной репрезентации Петра I до ре­волюции, не подверглись изменениям. Роль Петра I как прогрессивного реформатора, выведшего страну на качественно новый уровень развития, остается доминирующей и в постсоветской идентичности. Фи­гура Петра I актуализируется в школьных учебниках истории, в различных торжествах (300-летие флота, 300-летие Санкт-Петербурга), ему возводятся новые монументы и т.п. Подобный подход представляется вполне рациональным: на фоне кризиса идентичности нет смысла разрушать представления о событиях, которые все еще являются значимыми для граждан страны и выступают предметом более или менее оди­накового понимания.

Еще более ярким и актуальным на сегодняшний день примером выступает репрезентация Великой Отечественной Войны, победа в которой становится одной из ключевых составляющих новой российской идентичности. Этому есть несколько причин.

Во-первых, Война и победа в ней — событие от­носительно недавнего прошлого: еще живы его не­посредственные участники. Во-вторых, именно во время войны был дан мощный толчок формированию патриотической компоненты советской идентичнос­ти. В этом смысле войну достаточно просто вывести за пределы идеологических расколов постсоветского периода. В-третьих, уже в советский период сформи­рован существенный пласт интерпретаций войны, значимых для общества и до, и после трансформации, не противоречащих, в этом смысле, задаче интеграции общества в настоящее время. Этот пласт включает в себя и встраивание войны в контекст всей истории страны, логически увязываясь с отражениями мно­гочисленных агрессий в прошлом (Крымская война, Отечественная война 1812 г., борьба с польскими и шведскими интервентами в период Смутного време­ни 1598-1618 гг., борьба с татаро-монгольским игом и т.п.). Война, таким образом, становится событием, акцентирование которого в структуре идентичности уже укоренено в политических традициях, событием, подчеркивающим историческую преемственность (что особенно важно в условиях кризиса идентич­ности в 1990-е гг.), наконец, событием, через которое символически репрезентируется единство общества и государства, что служит значимым ресурсом леги­тимации последнего.

Значимость войны для постсоветской идентич­ности определяется, однако, не только с точки зрения ее смыслового и функционального содержания. Она важна и с точки зрения возвращения государства в политику идентичности. Политика идентичности начала 1990-х гг. уступала по своему «модернизационному» содержанию (эффективность, организован­ность, непротиворечивость, целенаправленность) советской политике идентичности. Реинтерпрета­ций прошлого начала 1990-х было достаточно для углубления кризиса советской идентичности и ее разрушения, но недостаточно для формирования полноценной альтернативы. Великая Отечественная Война стала тем историческим пунктом, в отноше­нии которого политика идентичности приобретает, во-первых, характер утверждения, а не отрицания символов и ценностей. И, во-вторых, в отношении которого осуществляется целенаправленная де­ятельность по сохранению наследия прошлого и его встраивания в современный контекст, деятельность, которая востребована обществом и служит предме­том общественного согласия [14].

На уровне практической политики подобная де­ятельность выражалась в поддержке символического ряда военного прошлого, праздничной культуры и традиций, сформированных в советский период, их дополнении новыми элементами (такими как Парк Победы в Москве). Интересно отметить в этой свя­зи, что изменение политической символики Красной Площади во многом встраивается именно в логику актуализации патриотической компоненты и война выступает в данном случае одним из значимых элементов. В начале 1990-х гг. объектом деполитизации Красной Площади становятся многие идеологичес­кие атрибуты и монументы. Но Красная Площадь как символ по определению не может быть лишена политического содержания. Одним из мотивов его переориентации становится усиление значимости символики, посвященной войне: в качестве примера может быть упомянуто установление мемориала мар­шалу Жукову или перенос почетного караула из мав­золея Ленина к Могиле неизвестного солдата, парад Победы с участием военной техники в 2009 г. и др.

К концу 1990-х гг. актуализация патриотической составляющей распространяется и на другие пери­оды советской истории. Получает свое дальнейшее развитие тенденция к отказу от отрицания советс­кого прошлого, к попыткам найти значимые точки преемственности с ним, изначально оформлявшие­ся в актуализации дискурса о войне. Если в начале трансформаций миф о наследии советского прошлого носил преимущественно негативный характер и ас­социировался с левой оппозицией, то к началу 2000 г. этот вектор существенно изменяет свое направление, встраиваясь в логику возрождения патриотической компоненты. Достижения советского периода в во­енной сфере, в области космических технологий, в области экономического освоения Сибири и т.п. репрезентируются уже не как достижения социалис­тического проекта, но как достижения российской нации. Индикатором подобной тенденции на уровне «повседневной» политики идентичности становится значительный рост числа документальных фильмов, посвященных достижениям советской эпохи. В них делается акцент, в том числе и на то, что эти дости­жения важны и находят свое развитие в настоящее время.

На уровне государственной символики наибо­лее заметным событием становится восстановление старого гимна страны с новым текстом, возвращение вооруженным силам России красного знамени. Но­вая символика, таким образом, приобретает сим­биоз российской и советской символики, но все эти элементы подчеркивают национальный и патрио­тический компоненты, преемственность со всеми историческими этапами развития страны, а не ка­кие-либо идеологические составляющие [15]. На уровне праздничной культуры также наблюдается подобная тенденция. Наиболее яркий пример — перенос государственного праздника с 7 ноября на 4 ноября. Годовщина Октябрьской революции заменяется на День народного единства, «годовщину освобожде­ния Москвы от польских интервентов и окончания смутного времени в 1612 г.». Этому празднику еще предстоит утвердиться в массовом сознании, но уже сейчас очевидно, что государство будет направлять усилия на создание соответствующего дате симво­лического ряда [16]. Казино Дрифт реально крутое, вот ссылка drift-kazino.com рекомендую мужики!

Подобная тенденция прослеживается и на уровне изменений содержания школьных учеб­ников истории. Интерес в этой связи вызывает исследование Джозефа и Ри Зайда, которые про­вели сравнительный контент-анализ российских учебников истории. Авторы исследования при­ходят к следующим выводам. Первое — в новых российских учебниках акцентируется внимание на понятии преемственности, на значимости тради­ции и культурного наследия. Обращается внимание на случаи в истории страны, когда сохранение и возрождение традиций играло ключевую роль в сохранении государства. Второе — акцент на ис­торических лидерах. Советский набор ключевых персоналий корректируется, хотя и не радикаль­но, и получает разнообразие за счет наполнения учебников новыми историческими подробностями. Третье — актуализация понятия изменения или трансформации — больше внимания уделяется сравнению различных этапов истории страны, но уже не под идеологическим углом зрения. Четвер­тое — патриотический элемент становится цент­ральным в оценке тех или иных событий, сохраняя в этом отношении преемственность с советскими учебниками.

Итоговый вывод авторов — акцент на тради­ции, исторической преемственности и патриотиз­ме составляют новые координаты, основу новой формы интерпретации истории со стороны госу­дарства [17]. Появление в интерпретации прошлого таких координат является позитивным фактором для формирования новой идентичности. Подобные координаты присущи любому интегрированному государству, включая «старые демократии», такие как США, Франция или Великобритания, не говоря о «новых демократиях». И наоборот, эрозия этих координат в 1990-е гг. приводила к таким явлениям как разрыв между поколениями в интерпретации прошлого, прежде всего, советского, к аморфному представлению о нем у нового поколения, и как следствие — к размытости представлений о госу­дарстве на современном этапе [18].

Наряду с тенденцией отказа от отрицания со­ветского прошлого, следует отметить и еще один интересный вектор. Начиная с 2000 г. происходит и изменение отношения к первому постсоветско­му десятилетию, которое само по себе становится историей и предметом интерпретаций. Его главная особенность — отсутствие новой волны радикального отторжения постсоветского периода, несмотря на отказ от отрицания прошлого советского. С одной стороны, на уровне политики идентичности происхо­дит признание того, что распад СССР действительно представлял собой крупную геополитическую катас­трофу для страны. Неоправданными признаются и издержки политических и социально-экономических трансформаций: деградация институтов государства, падение уровня жизни, и т.п. С другой стороны, по­добное признание не означает того, что государство должно вернуться к институтам и практикам советс­кого периода: жизнеспособная демократия — главное достижение первого постсоветского десятилетия. Это достижение репрезентируется не как случайность, но как исторически вызревавшее в российском обще­стве в течение долгого времени [19].

Анализируя процесс изменений политической идентичности России с точки зрения интерпрета­ций прошлого, представляется возможным сделать следующие выводы.

Первое — формирование новой политичес­кой идентичности может рассматриваться в ло­гике нескольких альтернатив. Первая альтернати­ва — советская идентичность, подразумевавшая целостную систему интерпретаций прошлого и соответствующие этим интерпретациям традиции и символы. Другая альтернатива — система интер­претаций прошлого, изначально противопоставля­емая первой, а затем, после распада СССР, отчасти заменившая ее в качестве содержания политики идентичности государства. Третья альтернатива — новая позитивная идентичность, в рамках которой формируются новые традиции, задающие преемс­твенность новой России с Советским Союзом и Российской империей.

Второе — новая политическая идентичность не сразу возникает как целостная и логически не­противоречивая система интерпретаций. Перво­начально она формируется через отрицание или переосмысление ряда исторических событий со­ветской эпохи, в том числе — ключевых для со­ветской идентичности (таких как Октябрьская революция). Ее эволюция в целостную систему позитивных интерпретаций сопровождается дли­тельным кризисом и хронологически происходит лишь к началу 2000 гг.

Третье — к 2000 г. становится очевидной тен­денция отказа от отрицания советского прошлого как основы политической идентичности. Более того, новая система интерпретаций прошлого в значительной степени базируется на патриоти­ческой компоненте, присущей советской идентич­ности. В отрицании последней отказ происходит преимущественно от идеологических, но не от патриотических составляющих. В этом смысле прослеживается преемственность между двумя альтернативами. В структуре новой идентичности патриотическая составляющая усиливается и по­лучает свое дополнение. Наиболее ярким примером в этом смысле служат интерпретации Вели­кой Отечественной Войны и соответствующий им символический ряд. Через патриотическую составляющую новая система интерпретаций прошлого в рамках политики идентичности государства восстанавливает преемственность новой идентичности России как с советским, так и с досоветским периодом. В настоящее время подобная преемственность устанавливается уже с постсоветским прошлым страны, что, возмож­но, выступает индикатором того, что постсовет­ская история страны закончена.


Материал подготовлен на основе авторской монографии по данной проблематике. См. Тимофеев И. Н. Политическая идентичность России в постсоветский период: альтернативы и тенденции. — М. Издательство МГИМО (У) МИД России, 2008.


Примечания:

[1] Этот подход был разработан такими исследователями как Э. Геллнер, Б. Андерсон, Э. Хобсбаум и др. Его ограничения подчеркивались такими авторами как Э. Смит, Т. Эриксен и др. См. Gellner E. Nationalism. London: Weidenfeld and Nicolson, 1997. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. Москва: Канон-Пресс, 2001. Hobsbawm E. Inventing Traditions. / The Invention of Tradition. Edited by Hobsbawm E. and Terence R. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. Смит Э. Национализм и модернизм. Москва: Праксис, 2004. Eriksen T.H. Place, Kinship and the Case for Non-Ethnic Nations. // Nations and Nationalism, No 10 (1/2), 2004.

[2] Интересная версия советской праздничной культуры представлена в следующей работе. Малышева С. Советская праздничная культура в провинции. Пространство, символы, исторические мифы. Казань: Рутен, 2005.

[3] См. об этом Рыклин М. Пространства ликования. Тоталитаризм и различие. Москва: Логос, 2002. - С. 65-109.

[4] См. об этом Биллингтон Д.Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры. Москва: Издательство «Рудомино», 2001. - С. 634-637.

[5] Интересно, что именно в периоды их правления, наряду с модернизацией, расширением границ и военными победами, происходит массовое закрепощение крестьян. См., например, Лещенко В. Ветвящееся время. Москва: Аст, 2003. - С. 298-360. Огромный интерес представляет также работа Исабель де Мадариага. Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. Москва: Новое литературное обозрение, 2002. - С. 155-230.

[6] См. об этом Дубин Б. «Кровавая» война и «великая» победа. // Отечественные записки. - 2004. - № 5.

[7] Стоит, однако, отметить, что на протяжении советского периода интерпретации прошлого страны не были ста­бильными и подвергались коррекциям. Перечисленные особенности не отражают полностью эти колебания и призваны лишь обозначить общие тренды.

[8] Интересна реакция западной прессы на появление гимна СССР в 1944 г. 3 января 1944 г. американский журнал «Тайм» писал следующее. «Москва предоставила еще одно доказательство того, что советский отход от мировой революции к национализму завершен. Накануне 64-го дня рождения Иосифа Сталина Советский Союз отбросил волнующий вдохновляющий «Интернационал», заменив его как государственный гимн пеаном в честь Сталина и новой России». Цит. по Гриневич В., Гриневич Л. Государственные гимны СССР и УССР: от какого наследия мы отказываемся. http://geraldika.ru/symbols/3192.

[9] Ferretti M. Memory Disorder. Russia and Stalinism. // Russian Politics and Law, Vol. 41, No 6, November-December 2003. - P. 43.

[10] См. об этом Volodina T. Teaching History in Russia after the Collapse of the USSR. // The History Teacher, Vol. 38, No 2, February 2005. - P. 180-181.

[11] См. Volodina T. Op. Cit. - P. 181.

[12] Большой интерес относительно судьбы советских монументов и символических мест представляют статьи Бэнджамина Фореста и его коллег. Первая из них посвящена изменением монументов в Москве, вторая является сравнительным анализом эволюции монументов в России и в Германии. См., соответственно, Forest B, Johnson J. Unraveling the Threads of History: Soviet-Era Monuments and Post-Soviet National Identity in Moscow. // Annals of the Association of American Geographers, No 93 (3), 2002. - P. 524-547. Forest B. Johnson B., Till K. Post-Totalitarian National Identity: Public Memory in Germany and Russia. // Social and Political Geography, Vol. 5, No 3, September 2004. - P. 357-381.

[13] См., например, Кирюнин А. Е. Имидж региона как интериоризация культуры. Москва: Книжный дом «Университет», 2000. - C. 37-88.

[14] Данные массовых опросов выступают одним из индикаторов этого. В 1989 г. победу в войне считали самым значимым событием для России XX в. 77%, в 1994 г. - 73%, а в 1999 г. - 85%. См. Гудков Л. Д. Победа в войне: к социологии одного национального символа. / Гудков Л. Д. Негативная идентичность. Москва: Новое литературное обозрение, 2004. - С. 21.

[15] Эта тенденция прослеживается и на уровне церемониала власти. См. об этом Шевченко В. Повседневная жизнь Кремля при президентах. Москва: Молодая гвардия, 2004. - С. 57-77.

[16] Историк Вячеслав Назаров находит немало исторических несоответствий в дате этого праздника. Однако для политики идентичности государства важна не историческая корректность с точки зрения науки, но конкретный политический смысл. Новый праздник не «уводится» далеко от 7 ноября, что не создает кризиса в восприятии праздничных дней как таковых («ноябрьские праздники»). В то же время, изменяется смысловое содержание праздника. Оно отдаляется от идеологической компоненты, потерявшей свой смысл, к компоненте «патриоти­ческой», выступающей основанием новой идентичности. См. Назаров В. Что будут праздновать в России 4 ноября 2005 г.? // Отечественные записки. - 2004. - № 5.

[17] Zajda J., Zajda R. The Politics of Rewriting History: New History Textbooks and Curriculum Materials in Russia. // International Review of Education, No 49 (3-4), 2003. - P. 379.

[18] См. об этом Веселова А. Советская история глазами старшеклассников. // Отечественные записки. - 2004. - № 5. См. также Шмелев А. Увалы и овраги в языке школьных учебников истории. // Отечественные записки. - 2004. - № 5.

[19] Путин В.В. Послание федеральному собранию Российской Федерации. Москва: Кремль, 25 апреля 2005. http:// www.kremlin.ru/text/appears/2005/04/87049.shtml


«Вестник МГИМО», №3, 2010


 

Читайте также на нашем сайте:

«Вторая мировая война и историческая память: образ прошлого в контексте современной геополитики» Елена Сенявская, Александр Сенявский

«Истоки и уроки Второй мировой войны: некоторые вопросы современного общественно-политического дискурса» Александр Наумов

«Гражданская война и Белое движение в исследовательской практике конца 80 – начала 90-х гг. XX в.: историографическое осмысление» Петр Гришанин

«Освещение истории советско-финляндской войны 1939—1940гг. в отечественной историографии» Юрий Никифоров, Руслан Субханкулов

«Расстройство исторической идентичности» Пьер Нора

«Дискурс о России и «Западе» в 1920–1930-х годах. Попытки переопределения коллективной идентичности в новой системе координат» Ольга Малинова

«Гражданская война в России под углом зрения политической конфликтологии» Антон Посадский


Опубликовано на портале 01/10/2010



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика