Определение войны как народной подразумевает героизм, самоотверженность военных и масштабное вооруженное сопротивление неприятелю со стороны гражданского населения, как «верхов», так и «низов» общества, тех, кто не состоит на регулярной военной службе, включая аристократов и крестьян, женщин и подростков, священников и государственных чиновников. Борьба не только во исполнение воинского долга, но и по зову сердца.
С социокультурной точки зрения мы можем говорить, с одной стороны, о различных формах сопротивления «народных масс», носителей традиционной культуры, сопротивляющихся давлению со стороны «чужого» и навязыванию чужих ценностей, а с другой стороны – о сопротивлении общественных «элит» с их разнохарактерной мотивацией. Интуитивное или осознанное сопротивление культуртрегерству сочетается с нарастающим национальным самосознанием, правительственной пропагандой, агитацией местных интеллектуальных и религиозных авторитетов, а также, конечно, с чисто материальными вопросами [1].
Наполеоновские войны дали новый богатый материал для понимания важности народного вооруженного сопротивления. Подчеркивая, насколько гражданское население тогда было втянуто в военный конфликт, историки сегодня говорят о «тотальной войне». В рамках концепта «тотальной войны» мы можем поставить проблему изучения межнационального и межкультурного диалога между гражданским населением в зонах оккупации и военнослужащими иностранных армий. Неизменной составляющей этого «диалога» были пропаганда и контрпропаганда. Шла активная «война перьев» или, выражаясь современным языком, информационная война.
Анализ пропагандистских стратегий показывает, что французы везде позиционировали себя как «освободители от гнета» (в Египте от господства мамлюков, в Центральной Европе от «деспотов» и «суеверий», в Польше от власти Российской империи). Цель – завоевать симпатии других народов. В то же время история наполеоновских походов демонстрирует, как книжные познания о «другом» (даже при учете донесений шпионов) терпят неудачу при попытках завоевать с помощью пропаганды новых ценностей симпатии местного населения.
Народная война против французских захватчиков развернулась еще в конце ХVIII в. в Египте, затем последовали Инсордженца в Италии, герилья в Испании, восстание Андреаса Хофера в Тироле, отечественная война в России, освободительная война в Германии. Наконец, в конце 1813 – начале 1814 гг. даже в некоторых регионах самой Франции разворачивается вооруженное народное сопротивление наполеоновскому режиму.
Что касается России, то в 1812 г., несмотря на все усилия наполеоновской пропаганды, включая прокламации о вольности русским крестьянам, поддержки со стороны местного населения получить не удалось. Не удалось наладить прочное сотрудничество и с местными элитами. Противоречие между ожиданиями политически активной части элит западных территорий Российской империи и конкретными целями, которые преследовало наполеоновское командование, привело в конечном итоге к обоюдному разочарованию, напоминающему то, которое испытали до этого некоторые итальянцы или немцы от вступления на их территорию революционной французской армии-«освободительницы». В областях Центральной России попытки наладить диалог и сотрудничество с гражданским населением через создание гражданских органов власти из русских чиновников, работающих под контролем оккупационных властей, оказались неэффективными. Российские дворяне и чиновники, которые вошли в коллаборационистские органы управления, столкнулись с осуждением со стороны общественного мнения и сопротивлением крестьянства и, как говорится, делали только то, что «невозможно было не делать». Более того, во многих местах именно представители гражданских властей, наряду с сельскими старостами и помещиками, немало способствовали организации народных отрядов самообороны.
В конечном итоге принесенные на штыках новые ценности, новые механизмы администрирования, как и сами принципы формирования местных органов управления, оказались неприемлемы для обществ традиционной культуры. С этой точки зрения, история наполеоновских походов выводит на обсуждение проблемы иного уровня – об эффективности/неэффективности политики модернизации в традиционных обществах путем внешнего вмешательства и принуждения. Последующая история показывает, что «мессианские» идеи, вуалирующие экономические или геополитические интересы их носителей, перманентно возникают в головах политиков, претендующих на управление миропорядком.
Не умаляя патриотизма русского дворянства, включая «крепостников-помещиков», не умаляя патриотизма солдат и офицеров императорской армии, необходимо отметить патриотизм крестьян, их отношение даже не к войне, не к Москве, не к эвентуальной отмене крепостного права, а к врагу.
Если говорить не об «общественном мнении», а о «народном сознании», то здесь едва ли не единственным источником является народный фольклор. Произведенный А.В. Чудиновым анализ произведений русского фольклора показывает, что носители «дубины народной войны» выстраивали образ врага в отрыве от реальных исторических событий на основе архетипических представлений [Чудинов. С кем воевал… Чудинов. Кони в храмах...]. В исторической памяти о нашествиях былых времен половцев, татар, литовцев, турок сложился синкретичный образ неприятеля, чья этническая идентичность оказывается размытой. Характерная черта этого архетипического образа – враждебность православию, что проявилось в определении иноземных захватчиков обобщающим понятием «басурмане». Вторая характерная черта: иноземец – мучитель, грабитель и насильник. И отсюда проистекает третья черта – дегуманизация врага, гиперболизация его жестокости. А на жестокость отвечают жестокостью.
Что касается «французов», то дихотомия «русский – французский», галломания, как и борьба с ней, – все это относится лишь к верхам русского общества. Тем более что собственно французов в армии Наполеона в 1812 г. было около 37% в пехоте и 49% в кавалерии. В русском же народе в 1812 г. воспринимали образ врага как «нехристя». Для религиозного мировоззрения русских были неприемлемы ценности атеистического мировоззрения французов. Русские мужики поднялись на религиозную войну против «нехристей-басурман», в коих видели смертельную угрозу для своей веры. А религиозным войнам, как известно, присущ истребительный, тотальный характер. Дегуманизация, обесчеловечивание врага выливалось в разного рода жестокости: описан случай, когда крестьяне выкупили у казаков пленных французов для ритуального убийства, восходящего корнями к древним временам. То есть имел место разрыв между объективным содержанием конфликта и его восприятием простым людом. Этот разрыв, эта эсхатология, приводили в изумление некоторых просвещенных современников в самой России.
Но, заметим, образ врага в народном сознании в основе своей всегда содержит архетипические черты. Как мы увидим ниже, два года спустя, когда речь зайдет о вторжении союзников уже в саму Францию, наполеоновская пропаганда будет нацелена на те же архетипы народного сознания. Если в России в 1812 г. ходили слухи о «французах-каннибалах», то и некоторые французские крестьяне в 1814 г. верили, что казаки способны съесть их детей [Гладышев. Первая встреча...].
Насколько большое значение придавалось как со стороны союзников по антифранцузской коалиции, в частности Александра I, так и со стороны Наполеона, патриотическому подъему и народному сопротивлению, показывает история кампании 1814 г. Если кратко, то союзники старались противопоставить корсиканца Наполеона французам, заверяя, что они воюют не с народом, а с императором-узурпатором. Войскам предписывалось строжайшее соблюдение дисциплины по отношению к местному населению: мародерство или насилие сурово наказывались. Декларации союзников были исключительно миролюбивы, ибо стихийный народный протест из-за самого факта вторжения грозил большими проблемами.
Наполеоновская пропаганда, со своей стороны, неустанно твердила французам о «нашествии варваров», об их намерениях «отомстить за Москву»: мужчин убить, младенцев съесть, а женщин угнать в Сибирь. Даже религиозность русских объяснялась проявлением невежества и дикости. Дегуманизация врага, изображение его как получеловека-полузверя, призвана снять психологический барьер перед актом убийства: убийство зверя не нарушит ни христианские заповеди, ни «общечеловеческие ценности». Если в русском фольклоре нашествие 1812 г. изображалось как нашествие «басурман», то в 1814 г. французами использовался другой архетип: нашествие «варваров», возвращение «времен Атиллы». Речь порой шла о необходимости поставить коллективный барьер перед проникновением «русских варваров» в цивилизованную Европу: англичанам следовало задуматься, кто для них «свой», а кто «чужой» в этой борьбе цивилизованной Европы с миром варваров. При этом определение «цивилизованности» оставалось аморфным, ее четкие критерии в дискурсе отсутствовали.
В этой связи замечу, что наполеоновская пропаганда, не добившись непосредственно поставленных перед ней целей, имела все же эффект: война закончилась, а сфабрикованная пропагандистская мифология осталась, образ Александра I – освободителя и либерала 1814 г. – потускнел и забылся, а суггестивная (наведенная) память стала на долгие годы источником для антирусских нападок. Так наполеоновские усилия по патриотическому подъему французов дали пищу для современной русофобии.
Не ограничиваясь одной пропагандой, Наполеон предпринял ряд конкретных организационных шагов по подготовке партизанского движения. Как демонстрируют исследования Жана-Мари Тибо и Жерара Тисо-Роба [Thiebaud, Tissot-Robbe; Thiébaud; см. также: Forrest], было и организованное (санкционированное властями) партизанское движение, были и стихийные крестьянские акты насилия над иностранными военными (как, например, после сражения под Краоном в марте 1814 г., когда французские крестьяне заживо хоронили или сжигали раненых русских солдат), но не было ожидаемого масштаба. Как известно, Наполеону не удалось добиться массового народного восстания против войск союзников. Мифологизированное позже (особенно в 1870-х годах) во французской научно-популярной и учебной литературе партизанское движение во Франции 1814 г. на деле отличалось весьма скромными масштабами и ограниченностью действий, а грань между обыкновенным разбоем и патриотической акцией часто была едвауловима.
Вопрос о состоянии «общественного духа» перед лицом интервенции – это, по большому счету, вопрос о соотношении объективных и субъективных факторов в смене режимов [Гладышев. Закат империи…]. В современном наполеоноведении вопрос о судьбе наполеоновского режима приобретает философскую глубину: чего стоят усилия императора без энергии народа? В целом уставшее от войны население Франции продемонстрировало весьма неудовлетворительное для властей состояние общественного духа. Ни пропаганда, ни репрессивные меры правительства в таких условиях не дали ожидаемых результатов, массового сопротивления оккупантам не последовало, что окончательно предопределило крах империи Наполеона.
В заключение отмечу, что рассматриваемая проблематика народного сопротивления и патриотического подъема в России в ходе Отечественной войны 1812 г. или в годы наполеоновских войн в целом, могла бы сегодня стать – если увеличить масштаб и хронологию исследования – предметом действительно национального исторического проекта, имеющего как теоретическое, так и практическое значение.
Примечания
1. Д.П. Рунич писал в своих записках о крестьянском движении в России 1812 г.: «Патриотизм тут был ни при чем. Русский человек защищал не свои политические права. Он воевал для того, чтобы истребить хищных зверей, пришедших пожрать его овец, кур, опустошить его поля и житни цы» [См.: Рунич. С. 612].
Литература
Гладышев А.В.
Закат империи Наполеона: «общественный дух» французов и сопротивление властям // История и историческая память: межвуз. сб. науч. тр. / под ред. А.В. Гладышева. Саратов: Сарат. гос. ун-т, 2021. Вып. 22/23. С. 121–135.
Гладышев А.В.
Первая встреча населения Франции с «варварами Севера»: 1814 г. // Французский ежегодник 2018: Межкультурные контакты в период иностранной оккупации / под ред. А.В. Чудинова. М. 2018.
Рунич Д.П.
Из записок // Русская старина. 1901. № 3. С. 612.
Чудинов А.В.
Кони в храмах: об одном из топосов народной памяти о войне 1812 г. // Известия Уральского федерального университета. Серия 2. Гуманитарные науки. 2013. № 3(117). С. 257–264.
Чудинов А.В.
С кем воевал русский мужик в 1812 году? Образ врага в массовом сознании // Французский ежегодник 2012: 200 лет Отечественной войны 1812 года. М. 2012. C. 336–365.
Forrest A. Les partisans de la campagne de France: mythe ou réalité // 1814. La campagne de France. Actes du colloque international de Troyes, 1er-3 octobre 2014. Troyes. 2016.
Thiébaud J-M. Les Corps Francs de 1814 et 1815 // Revue de l’Institut Napoléon. 2011-II. № 202–203. Р. 95–114.
Thiebaud J.-M., Tissot-Robbe G. Les corps francs de 1814 et 1815. La double agonie de l’Empire, les combattants de l’impossible. Paris. 2011.
Статья публикуется в рамках проекта «"Сим победиши!" Российское общество и армия в моменты испытаний», реализованного при поддержке Президентского фонда культурных инициатив.
Читайте также на нашем портале:
