В последнее время появилось слишком много «любителей от истории» (фолк-хистори или поп-истории) и медийных экспертов, которые готовы поставить под сомнение устоявшийся в историографии термин «Отечественная война». У них в ходу определенный набор фактов и аргументов в пользу своего мнения. Именно это обстоятельство заставило меня в очередной раз проанализировать события 1812 года в этой плоскости [См.: Безотосный. А была ли... С. 4–8].
Еще во время войны в 1812 г. литератор Н.И. Греч стал издавать журнал «Сын Отечества», а название он дал, использовав строки из письма брата (артиллерийского офицера), убитого в Бородинском сражении. Журнал стал очень популярным и в обществе, и в армии и имел огромное влияние на читательскую аудиторию. А слово «Отечество», если взять за основу официальную правительственную документацию или личную переписку очевидцев, встречалось достаточно часто. Особенно это характерно для составленных адмиралом А.С. Шишковым императорских манифестов. Как наглядный пример, приведем составленное им воззвание к дворянству, «во все времена бывшему спасителем Отечества» [1].
Не успел развеяться пороховой дым сражений, еще до окончания наполеоновских войн, как участник этой войны, поэт Ф.Н. Глинка гордо назвал ее «Отечественной» (его книга «Подвиги графа М.А. Милорадовича в Отечественную войну 1812 года» вышла в Москве в 1814 г.), а в 1816 г. появилась его статья в журнале «Сын Отечества» – «Рассуждения о необходимости иметь историю Отечественной войны 1812 года». Так этот термин навсегда вошел в историографию, и его, хотя и не сразу, подхватили другие авторы. На взгляд как очевидцев событий, так и историков новый термин полностью соответствовал характеру, целям и задачам войны. Главное – это название безоговорочно приняли все общественные круги России.
Какие же аргументы выдвигаются против того, чтобы называть войну 1812 г. Отечественной? Во-первых, как отмечают некоторые «исследователи», не было полного единодушия всего населения огромной Российской империи по отношению к неприятелю. Например, в Литве формировались польскими дворянами воинские контингенты в Великую армию, а в прибалтийских губерниях оказалось достаточно индифферентное население, не проявлявшее особого рвения, хотя было создано Лифляндское ополчение и ряд других воинских подразделений. Подобное равнодушие проявляли и некоторые народности национальных окраин империи. О народном характере войны можно говорить только в захваченных противником великорусских губерниях (Смоленской, Московской, части Калужской губерний).
Во-вторых, ополчение состояло в основном из крепостных крестьян. А его формированием занималось местное дворянство, оно же поставляло туда и офицерские кадры. Этим объясняется то, что создавалось ополчение не во всех губерниях. Там, где не было дворянства или оно не считалось благонадежным, его не создавали – кто бы им командовал? А захоти, допустим, крепостной добровольно вступить в ряды защитников Отечества, то помещик мог ему не разрешить. Крестьяне туда поступали по решению помещика, его управляющего или по выбору общины – естественно не самые лучшие люди деревни, а те, которыми не жалко было пожертвовать, тем более что нормативные требования для вступления в ополчение были занижены по росту, возрасту и состоянию здоровья. Так туда и попали те, кто ранее не подходил по физическим параметрам для рекрутских наборов.
В-третьих, достаточно сложно дело обстояло с пожертвованиями. Хорошо известно, что в России благотворительные взносы купечества часто имели добровольно-принудительный характер.
Это далеко не полный перечень аргументов, которые предъявляют сомневающиеся в истинности названия «Отечественная война».
Отметим, что сомнения о характере войны возникают в первую очередь у тех, кто так или иначе явно сочувствует Великой армии и даже сожалеет, что Наполеон потерпел поражение в России. Не говоря уже о тех, кто, манипулируя фактами, заявляет, что Россия проиграла в 1812 г.
Для того чтобы правильно ответить на поднятый нами вопрос, необходимо понимать, что Россия на тот момент была феодальной империей с крепостническим укладом. Да, крепостническая Россия! Увы, другой России тогда не существовало. И в 1812 г. перед ней стояла вполне реальная угроза полной потери своего суверенитета. По мнению наших прогрессистов, такая держава должна была неизбежно проиграть, сложить оружие, и тогда, может быть, французы научили бы нас жить по-европейски (пили бы сейчас баварское!). Правда, это область альтернативной истории, а все это оказалось, почему-то, сплошными несбыточными мечтаниями и фантазиями.
А каков был социальный облика Российской империи в начале XIX в.? Все население делилось на сословия: дворянство, духовенство, купечество, крестьянство (крепостное и черносошное), мещанство, казачество и большое количество других мелких социальных групп. Среди них только дворянство имело свои сословные представительства – уездные и губернские дворянские собрания, – через них могло выражать свое мнение и доносить его до правительства. Таким образом дворянское общество внятно выражало и формулировало свой общественный интерес. Именно оно могло говорить от имени всей империи. В данном случае уместно привести суждение о значении этого сословия в России современника событий, историка Н.М. Карамзина: «Дворянство есть душа и благородный образ всего народа» [Карамзин. С. 221].
Все другие социальные слои были безмолвными, даже духовенство и купечество, не говоря уже о крестьянстве или о других малочисленных сословиях. Историческая наука в советский период рассматривала любые крестьянские волнения (как против французов, так и русских властей) как проявление классовой борьбы в 1812 году. Но хорошо известно, что все крестьянские движения и бунты всегда носили в силу социальной ограниченности этого сословия локальный и временный характер.
К тому же это представители благородного сословия занимали ведущее положение в системе гражданского и военного управления империей, практически весь чиновничий управленческий аппарат был представлен дворянами. Дворянство было фундаментом самодержавия, поставляло основные кадры для армии и на гражданскую службу, а дворяне-землевладельцы составляли основную силу крепостнической экономики.
Все остальные сословия по отношению к дворянству занимали подотчетное или зависимое положение и не имели никаких особых органов, к которым бы прислушивалось правительство.
Некоторые исследователи (например, главный бонапартист О.В. Соколов) [2] заявляют, что в целом русские дворяне хорошо относились к Наполеону и Франции, а страны воевали между собой из-за «личной неприязни Александра I к Наполеону». Давайте посмотрим, что могла предложить постреволюционная Франция на рубеже двух веков крепостнической России и, в первую очередь, российскому дворянству, благополучие которого во многом зависело от крепостной деревни и внешней торговли с Англией? Идеи о свободе, равенстве и братстве (очень актуально для крепостников!), отрицание религии, лозунг «Смерть королям!» (читай, и дворянам тоже) и в придачу французскую гегемонию в Европе! Да еще континентальную блокаду, которая била прямой наводкой по российской экономике и по помещичьим хозяйствам. А после того дворянство, осознав прогрессивные интересы французских буржуа, должно было убедить свое правительство и Александра I, что Франция – это единственный и естественный союзник России? Возможно, «дворяне-митрофанушки» тогда еще не пропали, поскольку о них писал Д.И. Фонвизин во второй половине ХVIII в., но их было немного, да и не могло у всего сословия атрофироваться социальное чутье.
Напротив, дворянство отлично осознавало, что революционная «зараза» представляет реальную угрозу социальным устоям государства и их положению. Память об ужасе Пугачевского бунта хранили несколько поколений господствовавшего класса. О страхе перед Наполеоном, который мог пообещать вольность крепостным, свидетельствует и дошедшая до нас частная переписка представителей дворянства в 1812 году [3]. В Наполеоне они видели «нового Пугачева», поэтому четко определяли Францию, даже сохранявшую к тому времени лишь тень революционных традиций, как своего главного идеологического противника.
Безусловно, российское дворянство было неоднородным, различалось по знатности, богатству, общественному положению. Существовал чиновно-сановный Петербург, «столица недовольных» Москва, где проживали фрондирующие опальные отставники и крупные помещики (очаг дворянского вольномыслия), присутствовала родовая аристократия, а также беспоместные чиновники и офицеры, получившие за службу право приобщиться к благородному сословию. Имелись внутри дворянства и общественные группировки или, как их тогда называли, «партии», ориентированные и защищавшие разные модели развития страны: «английская» [4], «русская» [См.: Безотосный. Борьба… С. 16–22], с некоторыми оговорками – «немецкая» [5]. Но вот о существовании «французской партии» источники не сообщают, можно найти лишь искаженные отголоски [6].
Антибонапартизм – господствующее умонастроение всего сословия. Иных, принимавших постреволюционную Францию и позитивно настроенных к ней правительственных чиновников, в России практически не было в силу идеологической несовместимости [7]. Дворянство в целом поддерживало правительственную политику по отношению к Франции, в частности войны с Наполеоном в 1805–1807 гг. А если возникало недовольство, то как раз по отношению к русско-французскому союзному договору в Тильзите в 1807 г. Поэтому не стоит удивляться холодному приему, которое оказывало русское общество (т.е. дворянство) практически всем посланникам Наполеона в Петербурге в 1801–1805 и 1807–1812 гг. Посол, представитель французской аристократии А.О.Л. де Коленкур не стал исключением. В глазах русских дворян он оставался изменником своего короля, слугой «узурпатора» и «мещанина на троне» (к тому же он запятнал себя арестом герцога Энгиенского). На французские дипломатические приемы приходили, в основном, лишь чиновники, которым это вменялось по службе, дворянское общество их игнорировало, а в среде гвардейской молодежи считались хорошим тоном всякого рода антифранцузские выходки. В то же время большое количество молодых дворян в 1810–1812 гг. поступило в армию, поскольку в обществе все были уверены, что в ближайшие годы вспыхнет война с армией Наполеона. И молодежь горела желанием взять реванш у французов за поражение под Аустерлицем и Фридландом. Князь П.А. Вяземский, узнав о переходе войск Наполеона через Неман, писал: «Все колебания, все недоумения исчезли; всё, так сказать, отвердело, закалилось и одушевилось в одном убеждении, в одном святом чувстве, что надобно защищать Россию и спасти её от вторжения неприятеля» [Вяземский. С. 19].
Отметим, что в России с конца ХVIII столетия проживало большое количество французских роялистов-дворян. Вот их-то охотно принимали в светских салонах; они являлись там желанными гостями и чувствовали себя своими людьми [8]. А очень многие из «мучеников революции» находились на государственной и придворной службе, в том числе в рядах армии, и никаких препятствий им не чинилось [9].
***
Русская публицистика и журналистика. Война перьев разгорелась ещё до событий 1812 г. А с 1812 года тема патриотизма и борьбы с внешним врагом стала главной на страницах журналов, газет и периодических изданий («Русский вестник», «Сын Отечества» и др. (всего около 20)), военно-агитационной литературы, а также публицистических произведений (до 150) [См.: Тартаковский. С. 7]. Еще до войны в обществе резко обострился и интерес к собственной истории. Возникла потребность противостоять захлестнувшей аристократические круги галломании. Причем борьба с галломанией была инициирована консервативным дворянством, а отнюдь не правительством, хотя и не поощрявшим, но закрывавшим на это явление глаза. В авангарде этого «движения» выступили по собственной инициативе опальные отставники до 1812 года, имевшие при этом вес в обществе: А.С. Шишков и Ф.В. Ростопчин. Новые настроения и общественное «отрезвление» привели к созданию подчеркнуто «русских» литературных кружков (например, «Беседа любителей русского слова»), журналов «Русский вестник», «Сын Отечества» и др. Как раз в этот период, благодаря публицистам, получила распространение идеологема «народная война».
На кого была рассчитана печатная продукция? И кто выступал издателями? Несмотря на различные направления изданий (официальное, консервативное, либеральное и др.) всех их объединяло одно – они издавались дворянами и были рассчитаны, прежде всего, на чтение дворянскими кругами в армии и в обществе. Исключение составляли лишь «Ростопчинские афишки» для народа. Собственно русская публицистика и сформировала общественное дворянское мнение о войне 1812 года.
***
Ещё один важный вопрос – многонациональный и многоконфессиональный состав населения Российской империи. Историческое ядро страны составляли славяне: русские, украинцы и белорусы, исповедовавшие православие. Для них российский император являлся не только монархом, но и помазанником Божьим на земле. Отношение неправославных с самодержавием были более сложными. Наиболее остро стояла проблема польских католиков, хотя они и не являлись большинством в недавно присоединенных к России территориях Литвы, Западной Белоруссии и Западной Украины. Главным раздражающим элементом для русской администрации была польская чиншевая шляхта, представители которой не горели желанием становиться русскими подданными и поступали на военную службу не в Россию, а в герцогство Варшавское. При этом влияние польско-католического ареала ограничивалась географическими рамками бывшей Речи Посполитой. Кроме того, в высших слоях имперского общества господствовало стойкое предубеждение к полякам, если не сказать больше. Приведем по этому поводу характерное высказывание известного публициста Н.И. Греча. Перечисляя представителей наций, активно боровшихся с Наполеоном, он сделал лишь два исключения, упомянув турок и поляков: «первые не христиане, последние и того хуже» [Греч. С. 212]. Справедливости ради, отметим, что в этот период поляки служили во французских, австрийских, прусских и русских частях. Значительная часть поляков, подданных русского царя, в 1812 г. оказалась в рядах Великой армии, а вслед за ними поддержали и вступили в Великую армию часть литовцев и белорусов.
Немецко-говорящее дворянство Эстляндии, Лифляндии и Курляндии, воспитанное на средневековых традициях рыцарства и верности своему сюзерену, полностью поддерживало российский правительственный курс. Офицеры-остзейцы составляли значительный процент в вооруженных силах России в 1812 г., кроме того, именно в этот период наблюдался приток в армию волонтеров – немецких юношей. Потомки украинской казачьей старшины уже оказались втянутыми в процесс инкорпорации в российское благородное сословие и верой и правдой служили в российской армии, а многие их них прославили свои имена как раз в 1812 году. Феодальная верхушка других многочисленных народов (татары, башкиры, калмыки, крымские татары, тептяри и мишари) занимали офицерские должности в иррегулярных формированиях и также отличились на полях сражений. Особых национальных эксцессов на российских территориях не наблюдалось, и даже недавно присоединенная Финляндия достаточно спокойно провела весь 1812 год.
***
Масштабы войны 1812 г. Население Российской империи в начале XIX века составляло около 41–45 млн. человек, Франции – 42 млн [Военно-статистический… С. 50; Колокольников. C.115; Кабузан. С. 164]. Но по сути Россия боролась с общеевропейской коалицией стран. Наполеоновская армия по размерам превосходила все, что видела и знала Европа ранее, – от 610 до 680 тыс. человек (по разным подсчетам). Россия вынуждена была противопоставить этому иностранному вторжению максимум своих возможностей и мобилизовать все ресурсы, в итоге выиграв эту борьбу ценой неимоверного напряжения всех сил. Разные исследователи приводят разные цифры, поэтому назовем усредненные данные: русские сухопутные войска во время войны насчитывали 500–800 тыс. человек (вместе с иррегулярными частями), а численность ополчения составляла от 211,2 до 237,5 тыс. человек (не считая Украины, Дона и народов Поволжья) [10].
С этими данными необходимо сравнить сведения о рекрутских наборах. По подсчетам лучшего в середине ХIХ в. специалиста по статистике Д.П. Журавского, за тринадцать лет (с 1802 по 1815 гг.) в рекруты попало 2 158 594 человека, это примерно третья часть всего мужского населения от 15 до 35 лет [Журавский. С. 184]. По данным составителей «Столетия Военного министерства», в царствование Александра I (18 наборов) рекрутами стали 1 933 608 человек [Столетие… С. 132]. А.А. Керсновский полагал, что за десять лет «было поставлено не менее 800 000 рекрут, не считая 300 000 ополчения Двенадцатого Года», а все находившиеся на военной службе составляли «4 процента 40-миллионного населения страны» [Керсновский. С. 204–205]. В любом случае, все названные исследователями цифры огромны. Все силы и средства были мобилизованы чисто феодальными способами, но само по себе количество воевавших впечатляет.
Вопрос о потерях России практически никто не исследовал и называются самые разные цифры. Так сам Александр I в письме к австрийскому императору летом 1813 г., писал: «провидение пожелало, чтобы 300 тыс. человек пали жертвой во искупление беспримерного нашествия» [Внешняя политика... С. 292–293]. По всей видимости, российский император эту цифру назвал приблизительно. Военное министерство, насколько нам известно, никогда не подсчитывало потери в период наполеоновских войн, а собирало, в лучшем случае, лишь данные о недокомплекте войск. Большинство исследователей, не имея возможности найти достоверные источники, часто, даже по отдельным сражениям, вообще предпочитают не писать о потерях. На наш взгляд, людские потери России в 1812–1814 гг. можно оценить в приблизительном диапазоне до 1 миллиона человек, это огромная цифра.
Конечно, степень участия различных слоев населения и территорий в войне не была одинаковой. Даже известия о начале военных действий или о Бородинском сражении в отдаленные районы империи приходили с запозданием в несколько месяцев. Но война так или иначе коснулась практически всех жителей страны. В военных действиях помимо регулярной армии приняли участия почти все казачьи войска (донские, черноморские, бугские, уральские, астраханские, оренбургские, украинские казаки), иррегулярные полки инородцев (башкир, калмыков, мишарей, тептярей, крымских татар), волонтерные формирования со всех частей государства и 16-ти губернских ополченческих соединений. Не зря назвали это время – «годиной бед, годиной славы».
***
Подытожим. Выразителем государственных и общественных интересов служило дворянство, а ему было, что защищать и терять в противоборстве с Наполеоном. В силу этого благородное сословие России являлось главной силой в стране (и в армии, и в государственном аппарате) в войне 1812 года. В первую очередь духом патриотизма прониклась дворянская молодежь, при этом он оказался заразительным и для других слоев российского населения. Стоит также отметить, что в этот период Россия приютила значительное число европейских антибонапартистов. По словам публициста Н.И. Греча: «Дело против Наполеона было не русское, а общеевропейское, общее, человеческое, следовательно, все благородные люди становились в нем земляками и братьями» [Греч. С. 211]. Но для всех иностранцев в армии война не являлась Отечественной, они смотрели на нее как на интернациональное явление.
Но для России война действительно превратилась в Отечественную – по масштабам, целям и задачам, поскольку речь шла о независимости и о существовании страны. По окончанию военных действий на русской территории уже в 1813 г. Ф.Н. Глинка, находясь в Силезии, набросал начало своей знаменитой статьи «О необходимости иметь историю Отечественной войны…». Затем это слово прочно вошло в сознание современников и участников. Да, это были дворяне (в том числе и крепостники-помещики), но подвиг всех русских людей в 1812 году не становится от этого менее значимым. Они сотворили историю нашего Отечества и наименовали ее, как чувствовали. Как писал сам Ф.Н. Глинка, обращаясь к современникам и адресуясь к будущим историкам войны: «Когда же смерть отнимет вас у Отечества, когда все современное вам поколение превратится в глыбы земли, когда уже некому будет ни краснеть, ни заступаться за вас, … – тогда новые, ни лестью, ни порицанием не ослепленные люди, развернув таинственный свиток …, узнают то, чего не ведали мы, и тогда только каждому из вас назначится приличное и никогда уже неизменное место в бытописаниях времен»25. Место, как и название должно оставаться «неизменным». Именно современники и участники событий назвали войну – Отечественной. Таковой она и останется.
Примечания
1. Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года: Сборник документов. М. 1962. С. 15.
2. Подобные утверждения можно найти в книгах: Соколов О.В. Аустерлиц. Наполеон, Россия и Европа 1799–1805 гг. Т. I. М. 2006; Соколов О.В. Битва двух империй: 1805–1812. М.–СПб. 2012.
3. О том, что русские дворяне боялись Наполеона «как носителя идеи свободы и прежде всего крестьянской свободы», писал А.В. Предтеченский, а это в свою очередь способствовало тесному единению сословия дворян вокруг трона. [Предтеченский. Отражение… С. 227, 229].
4. Англофильские настроения в российском общество того времени, особенно в среде аристократии, проследил А.В. Предтеченский и пришел к выводу: «В период наполеоновских войн до Тильзитского мира английское влияние достигает своего апогея» [Предтеченский. Англомания. С. 44). Аристократы-англофилы получили тогда в русском обществе клички «англоруссов» и «торристов», по аналогии с консервативной партиtq в Великобритании.
5. П.Г. Дивов именовал ее «лифляндской партией при дворе, в числе которой была обер-гофмейcтерина графиня Ливен, действующая чрез внушения, чинимые ею матери императора» [Повествование... С. 88]. Историк С.С. Татищев полагал, что «Будберг и Ливен считались глазами «немецкой шайки», со времени возвращения Александра из Аустерлицкого похода и сближения его с Пруссией, получившей при дворе большой вес и значение» [Татищев. С. 11].
6. К ней относили немногочисленный кружок братьев графов Румянцевых, князя А.Б. Куракина и М.М. Сперанского, хотя приверженцев или почитателей Наполеона среди них найти было нельзя, скорее их можно было назвать сторонниками мирного развития событий в отношениях с Францией.
7. Н.И. Казаков в своей работе привел интересную подборку мнений и отзывов (в основном, отрицательных) представителей русского общества того времени о французском императоре и проводимой им политике. [См.: Казаков].
8. В Петербурге до 1807 г. одним из лидеров роялистов называли неаполитанского посланника герцога А.М. Серра Каприола. По свидетельствам современников: «Его дом не переставал быть центром постоянной оппозиции против императора французов» и являлся «своего рода петер бургским штабом роялистов» [Степанов. С. 588, 590].
9. В 1812 г. в составе русской армии воевало по крайней мере одиннадцать генералов, бывших подданных французского короля и подпадавших под определение роялистов [См.: Безотосный. Российские генералы... C. 13–16].
10. См. [Отечественная война... С. 522]. Например, авторы труда «Столетия Военного министерства» на разных страницах одного тома [Столетие... С. 72, 134] приводили разную численность ополчения в 1812 г.: 310 535 и 280 951 человек.
Литература
Безотосный В.М. А была ли война Отечественной? // Родина. 2012. № 6.
Безотосный В.М. Борьба генеральских группировок в русской армии эпохи 1812 года // Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. М. 2002.
Безотосный В.М. Российские генералы французского происхождения в 1812–1815 гг. // Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 года: Проблемы изучения. Персоналии. Памятники. Малоярославец, 1998.
Внешняя политика России ХIХ и начала ХХ века. Серия I. Т. VII. М. 1970.
Военно-статистический сборник. Вып. IV. (Россия). Отд. 1. СПб. 1871.
Вяземский П.А. Полное собрание сочинений. Т. 7. СПб. 1882.
Глинка Ф. Письма русского офицера. М. 1987.
Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.1990.
Журавский Д.П. Статистическое обозрение расходов на военные потребности с 1711 по 1825 год. СПб. 1859.
Кабузан В.М. Народонаселение России в ХVIII – первой половине ХIХ в. (по мате- риалам ревизий). М. 1963.
Казаков Н.И. Наполеон глазами его русских современников // Новая и новейшая история. 1970. № 3–4.
Карамзин Н.М. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. Л. 1984.
Керсновский А.А. История Русской армии. Т.1. М. 1999.
Колокольников П.Н. Хозяйство России после войны 1812 года // Отечественная война и русское общество. Т. VII. М.1912.
Отечественная война 1812 года. М. 2004.
Повествование о царствовании императора Александра I, для него одного писанное // Русская старина. 1899. № 10.
Предтеченский А.В. Англомания// Анатолий Васильевич Предтеченский: Из творческого наследия. СПб. 1999.
Предтеченский А.В. Отражение войн 1812–1814 гг. // Исторические записки. Т. 31. М.1950.
Степанов М. [Шебунин А.Н.] Жозеф де Местр в России // Литературное наследство. М.1937.
Столетие Военного министерства / Исторический очерк комплектования войск в царствование императора Александра I. Т.IV. Ч. 1. Кн. 1. СПб. 1902
Тартаковский А.Г. Военная публицистика 1812 года. М. 1967.
Татищев С.С. Мировой раздел: От Тильзита до Эрфурта // Русский вестник. 1891. № 12.
Статья публикуется в рамках проекта «"Сим победиши!" Российское общество и армия в моменты испытаний», реализуемого при поддержке Президентского фонда культурных инициатив.
Читайте также на нашем портале:
