Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Белорусский школьный учебник о российском периоде белорусской истории

Версия для печати

Избранное в Рунете

Александр Гронский

Белорусский школьный учебник о российском периоде белорусской истории


Гронский Александр Дмитриевич – доцент, заместитель заведующего Центром евразийских исследований филиала РГСУ в Минске, кандидат исторических наук.


Белорусский школьный учебник о российском периоде белорусской истории

Одним из самых идеологизированных вопросов любого учебника истории в новых постсоветских государствах, является проблема становления нации и национального самоопределения. Не обошло это стороной и белорусские учебники. Несмотря на то, что белорусоведение создали и развили исследователи, не признававшие самостоятельности белорусов и стоявшие в основном на западнорусистских позициях, в учебнике постоянно предпринимаются попытки развести западнорусизм и белорусоведение. И самый главный его недостаток – так называемая модернизация истории, когда идеи и реалии современности переносятся на прошлое, когда их вообще не существовало или они находились в ином состоянии.

В Белоруссии периоду белорусской истории с конца XVIII в. до начала ХХ в. посвящено изучение истории в 9 классе [Марозава, Сосна, Паноў]. С конца XVIII в. белорусские земли вошли в состав Российской империи, поэтому, как замечают авторы, «возникли новые условия для формирования белорусского этноса, развития экономики и культуры Белоруссии» [Там же, с. 7]. Российская администрация не старалась вести жесткую политику на вновь присоединенных землях. «Российские власти допускали компромиссы в своей политике на присоединенных землях, чтобы получить лояльность новых подданных империи» [Там же]. «В качестве законодательства в судебной сфере продолжал действовать Статут Великого княжества Литовского 1588 г.» [Там же, с. 10] Несмотря на достаточно гибкую имперскую политику, авторы учебника все же ставят в укор российской администрации то, что местные жители могли работать в чиновничьем аппарате, но не имели возможности занимать должностей губернаторов и генерал-губернаторов, которые «занимали только чиновники, которые верой и правдой служили самодержавию» [Там же]. Но ведь назначение на высшие посты оппозиционно и даже враждебно настроенных лиц, как минимум, не логично. Если бы имперская власть на высшие должности приводила антироссийски настроенных местных магнатов, тогда можно было бы ставить вопрос о дееспособности высшей власти в империи. Именно поэтому такое решение властей стоит рассматривать как абсолютно логичное.

Также российскую администрацию учебник упрекает за то, что «в Белоруссии отменялось магдебургское право» [Там же, с. 11]. На самом деле, магдебургское право (городское самоуправление по определенному немецкому образцу) российской властью было отменено лишь в городах, являвшихся в бывшей Польше центрами воеводств, и частновладельческих городах. Во всех же остальных городах магдебургское право отменили еще тогда, когда они находились в составе Речи Посполитой [Грыцкевіч, с.6]. Однако учебник про это не упоминает вообще.

Культура Белоруссии в Российской империи, если судить по учебнику, переживала трудные времена. Самое главное, что она развивалась в условиях, когда отрицались самобытность и отличительность белорусского народа. «Царское правительство считало белорусский язык диалектом русского языка», – указывают авторы учебника [Марозава, Сосна, Паноў, с. 8], но не называют те структуры или организации, которые считали иначе. В начале XIX в. таких попросту не было. Почему-то в укор лишь российской администрации авторы ставят отношение к простому народу: «Белорусские крестьяне, как и другие податные сословия, интересовали власти Российской империи в первую очередь с точки зрения пополнения доходов казны» [Там же, с. 12]. Однако любое правительство рассматривало своих подданных примерно также, поэтому вряд ли стоит упрекать в подобном поведении лишь российские власти.

Особый интерес представляет параграф, озаглавленный «Белоруссия в период войны 1812 г» [Там же, с. 15 – 23]. Понятие Отечественная война 1812 г. полностью выведено из учебников. Сейчас эта война представляется как борьба этнических великоросов с наполеоновским нашествием. Странно описывается русская армия. Собственно русские оцениваются отрицательно. В частности, упоминается, что российская армия применяла на своей территорию тактику «выжженной земли» [Там же, с. 16]. Но когда речь заходит о конкретных личностях или событиях, тон меняется. Например, гибель генерала Кульнева описывается с некоторым пафосом: «Последним усилием генерал завернулся в шинель простого солдата, потому что пожелал умереть как простой рядовой великой российской армии» [Там же, с. 17]. Имя Кульнева иногда используется в белорусской патриотической пропаганде, поскольку его имение находилось в Витебской губернии, т.е. на территории современной Белоруссии, именно поэтому есть определенная привязка к территории, а отсюда и попытка придать генералу некоторые белорусские черты. Также пафосно говорится и о сражении под Салтановкой. Действия Раевского авторы учебника оценили как легендарный подвиг [Там же]. Кроме того, упомянуто мужество российских воинов при Бородино [Там же, с. 19]. Особо следует отметить одну деталь очень важную в белорусской идеологической риторике. Белоруссию называют республикой-партизанкой, имея в виду Великую Отечественную войну. Партизаны являются символом народного сопротивления, это понятие позитивно воспринимается большинством населения. Каждый советский школьник, изучая историю, читал о партизанском движении периода Отечественной войны 1812 г. Но по современным белорусским взглядам оказалось, что партизанских отрядов в 1812 г. не существовало. Вместо него появились всего лишь «отряды самообороны», да и те организовывались только «с целью защиты своего имущества» [Там же]. В конце параграфа присутствует следующее задание: «Определите причины противодействия белорусских крестьян французским войскам» [Там же, с. 23]. Текст параграфа и цитата из единственного источника подталкивают школьников именно к отрицанию иных мотивов в деятельности белорусских крестьянских «отрядов самообороны». Таким образом, белорусским крестьянам полностью отказано в каких-то иных причинах сопротивления нашествию, кроме как заботой о сохранении собственного имущества. Естественно, что жители территорий, недавно вошедших в состав Российской империи, были настроены менее патриотично, т.к. у них общегосударственный патриотизм еще только начинал формироваться. Но вряд действия абсолютно всех «отрядов самообороны» стоит списывать на стремление защитить свое имущество. Более того, даже летучие партизанские отряды русской армии называются «небольшими войсковыми отрядами» [Там же, с. 19]. Получается, что в Белоруссии не было никаких партизанских действий. Тем не менее, летучие армейские отряды определялись как партизанские уже в то время, т.е. действия партизанских отрядов на белорусских землях были. Можно вспомнить, что именно партизаны Д.В. Давыдова взяли Гродно.

Нелогично и отрицание того, что война 1812 г. была для некоторых территорий страны Отечественной. Если тогдашние белорусские крестьяне были подданными Российской империи, а в Российской империи война стала Отечественной, почему это не должно касаться жителей Белорусско-Литовских губерний? Они же ведь тоже были частью государства. Тем более, что авторы учебника заявляют, что «в победу России в войне 1812 г. внесли вклад и солдаты-рекруты из белорусских губерний». И что интересно, подчеркнуто, что большинство из этих рекрутов были как раз в тех частях русской армии, которые прославились в Бородинском сражении [Там же, с. 21]. А ведь эти солдаты сражались и умирали за свое Отечество – Российскую империю.

В этом же параграфе упоминается о предвоенных проектах автономии для бывших польских территорий. В учебнике приведен ряд цитат из проектов, которые лишь подчеркивают отношение бывшей элиты Речи Посполитой к потерянной стране. Так, в записке М.К. Огиньского, поданной Александру I, говорится: «Часть Польши, присоединенная к Российской империи, составляла когда-то отдельное самостоятельное владение – Литву […]» [Там же, с. 15]. Далее Огиньский продолжает: «[…] если бы со времени присоединения к России забранных польских земель была создана одна провинция, сохранено имя Литва […] [Там же, с.16]». Таким образом, Огиньский утверждает, что к России в конце XVIII в. была присоединена часть Польши, которая лишь когда-то была самостоятельным государством. Это утверждение Огиньского – жителя поздней Речи Посполитой говорит само за себя. Бывшая элита Речи Посполитой не говорила о федеративном государстве Речь Посполитая. Земли былого Великого княжества Литовского для них были Польшей. Хотя в настоящее время в массовом сознании укоренилось представление о том, что местная «белорусская» шляхта все равно помнила свои «литвинские» корни и противопоставляла себя собственно Польше.

Интересно, что из всего параграфа «Белоруссия в период войны 1812 г» школьнику нужно запомнить всего два понятия: автономия и «план Огиньского» [план по приданию автономии присоединенным к России землям Речи Посполитой – А.Г.]. Таким образом, весь смысл параграфа о 1812 г. – это стремление к автономии, как будто именно это было самым важным в 1812 г.

После Отечественной войны 1812 г., которую в Белоруссии упорно не признают Отечественной, в литовско-белорусских губерниях появились тайные патриотические общества учащейся молодежи. По белорусским учебникам очень сложно сказать, были ли члены этих обществ белорусскими или польскими патриотами. В учебнике корректно и расплывчато заявлено, что члены обществ действовали на пользу Отечеству [Там же, с. 24]. А вот что они понимали под Отечеством, учебник скромно умалчивает. Видимо, если бы в заявлениях тайных обществ звучали белорусские нотки, то эти цитаты уже давно бы были в каждой книге о том периоде, а поскольку общества были польскими патриотическими, их деятельность скромно обозначают как пользу для Отечества. В вопросах к параграфу есть и такой: «Можно ли считать филоматов [одно из таких обществ – А.Г.] патриотами своего Отечества?» [Там же, с.29] Что в этом случае понимать под Отечеством, не ясно. Но вряд ли современный школьник в состоянии проанализировать самоопределение шляхты того времени, поэтому для ученика Отечество однозначно выступает синонимом Белоруссии. В вопросах в конце книги авторы опять возвращаются к тайным обществам 20‑х гг. XIX в. В частности, вопрос звучит так: «Докажите, что участникам обществ филоматов и филаретов было присуще чувство литвинского патриотизма» [Там же, с. 67]. В настоящее время «литвинство» является новой формой белорусской идентичности. Поэтому политоним «литвины» сейчас ряд заинтересованных лиц объявил этнонимом и старается навязать это утверждение всем остальным [1].

Отдельной идеологической проблемой в белорусской историографии стоят польские восстания XIX в. Восстание 1830 – 1831 гг. в начале 90‑х гг. пытались объявить белорусским выступлением против русского владычества, но с течением времени белорусские историки стали относиться к восстанию более спокойно. В анализируемом учебнике оно названо просто восстанием 1830 – 1831 гг. в Польше, Литве и Белоруссии. Указывается, что крестьяне и мещане в основном присоединялись к повстанцам под принуждением, а лозунг восстания гласил «за Польшу, за Отечество наше» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 26]. Одним из руководителей восстания 1830 – 1831 гг. был «проводник польской Демократии» (именно так о нем пишут в учебнике) И. Лелевель [Там же, с. 30]. Т.е. восстание, исходя из этих фактов, явно польское. Но в обобщающем уроке сказано, что восстание 1830 – 1831 гг. российскими властями лишь «воспринималось как бунт польской шляхты против правительственной политики» [Там же, с. 64]. А если оно так лишь воспринималось, значит, на самом деле оно было не польским. Таким образом, в разных частях учебника звучит разная оценка одного и того же события.

Одним из серьезных идеологических вопросов конца ХХ – начала XXI в. стал вопрос об унии, т.е. греко-католицизме, который белорусские оппозиционные политики рубежа ХХ – XXI вв. хотели даже объявить «национальной религией белорусов». В 1839 г. уния была отменена, а бывшие униаты возвратились в лоно Православной Церкви, из которой они были выведены в конце XVI в. Учебник сообщает, что при отмене унии «были утрачены многие старые книги, иконы, скульптуры и др. Верующие имели трудности с привыканием к новым иконостасам, русским молитвенным книгам, пониманием языка присланных из России священников» [Там же, с. 36]. Однако еще за два десятилетия до отмены унии, униатское руководство стало постепенно ориентироваться на православные обряды и книги [См., например, Теплова, с. 55 – 57]. Поэтому верующие не должны были иметь серьезных трудностей «в привыкании» к православию.

В параграфе, посвященном культуре первой половины XIX в., такие личности как Адам Мицкевич, Владислав Сырокомля, Игнат Домейко указаны как польско-белорусские культурные деятели. У людей подобного плана, по мнению авторов учебника, «жило, хоть часто и подсознательное, чувство исторической отдельности, любви к Отечеству – литвинский патриотизм» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 58]. Что касается литвинского патриотизма как чувства исторической отдельности, то его очень хорошо описал академик Е.Ф. Карский: «… этот патриотизм был “белорусский”, но сущность его была польская. Он был белорусский по любви к территориальной родине и ее пейзажной и бытовой обстановке, но вся жизнь белорусского народа понималась с чисто польской точки зрения: этот народ играл только служебную роль; его бытовое содержание, его поэзия не могли ожидать какого-нибудь собственного самостоятельного развития и должны были только послужить к обогащению польской литературы и поэзии, как самый народ должен был питать польскую национальность, в которой он считался» [Карский, с. 341].

Иногда встречаются явное желание выдать распространенные явления за единичные, не сообщая, что они не были редкостью. Например, о девушке, в которую был влюблен А. Мицкевич, сказано, что она «была очень образованным человеком: знала несколько языков, современную литературу, играла на фортепиано, красиво пела» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 62]. Однако, практически все девушки дворянского происхождения в то время знали не один язык, играли на музыкальных инструментах, пели и читали современную литературу. Видимо, попытка зафиксировать то, что первая любовь великого поэта не могла быть обычной помещичьей дочкой, привела к тому, что стандартный набор достоинств дворянской девушки того времени начал восприниматься в категории «очень образована». Получается, что остальные дворянки не умели играть на музыкальных инструментах и петь, не читали современной литературы и не знали иностранных языков.

Итогом первой половины XIX в. можно считать фразу «Самосознание белорусов в первой половине XIX в. имело преимущественно культурно-просветительский характер» [Там же, с. 65]. Как самосознание может носить культурно-просветительский характер, непонятно.

Вторая половина XIX в. в учебнике начинается событиями 60‑х гг. Это отмена крепостного права и польское восстание 1863 – 1864 гг. Последнее событие наиболее интересно, поскольку до сих пор основная масса белорусских исследователей считает его не столько польским, сколько белорусским, а одного из руководителей повстанцев в Северо-Западном крае – Константина Калиновского до сих пор воспринимают как белорусского национального героя [2].

Восстание 1863 – 1864 гг., по мнению авторов учебника, было направлено «против самодержавия, сословного и национального неравенства», его целью было «возрождение государственности на землях бывшей Речи Посполитой» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 71]. Нужно учитывать, что повстанцы стремились возродить не какую-нибудь условную государственность, а польскую. Направлено же оно было против самодержавия, что логично для польских повстанцев. Что же касается сословного и национального неравенства, то тут вопрос сложный. Дело в том, что часть повстанцев действительно выступала против сословного неравенства, но только часть. И говорить о восстании в целом вряд ли корректно. По поводу же национального равенства вопрос еще более сложный. В восстании никаких белорусских лозунгов не звучало, поэтому про национальное равенство как направление восстания говорить проблематично. Касательно восстания на белорусских землях учебник почему-то дает немного другой перечень того, против чего выступали повстанцы. Восстание «в Белоруссии было направлено против самодержавия, остатков крепостного права и сословного неравенства» [Там же, с. 78]. Заметим, что про национальное белорусское самоопределение не говориться. Но «красные» – радикальная группа повстанцев – стояли, в том числе, и за самоопределение народов [Там же, с. 79]. Подробнее самоопределение не описывается. Также без подробностей указывается, что К. Калиновский был сторонником идей «наделения угнетенных народов правом на самоопределение своей судьбы» [Там же].

К. Калиновского авторы учебника называют несвойственным ему, но укоренившимся за годы пропаганды именем Кастусь, хотя известно, что это белорусофицированное имя он получил только в 20‑е гг. ХХ в. – период, когда активно формировалась белорусская национальная героика социалистического толка и была необходимость найти «национальных героев», борющихся за права белорусского народа и против самодержавия.

Орган восстания в Северо-Западном крае – Литовский провинциальный комитет – «объявил себя Временным провинциальным правительством Литвы и Белоруссии и обнародовал программные документы, которые дублировали программу польских повстанцев» [Там же, с. 81] – пишет учебник. Обратим внимание, что в названии комитета и правительства есть слово «провинциальный», что уже подчеркивает привязанность Северо-Западного края к Польше, с точки зрения повстанцев, но никак не его отдельность. Не корректно говорить о дубляже программы именно польских повстанцев. В этом случае возникает ощущение того, что в Северо-Западном крае были не польские повстанцы. Местная шляхта была в крайнем случае, давно ополяченными местными жителями, но это не дает права заявлять о каких-то отдельных белорусских или литовских требованиях, самосознание шляхты было польским. Все требования повстанцев Северо-Западного края были такими же польскими, как и повстанческие требования в самой Польше.

Достаточно корректно сказано об участии в восстании крестьян. Ранее утверждалось, что белорусские крестьяне массово шли за своим вождем К. Калиновским. Однако на самом деле восстание было шляхетским. Крестьяне обычно забирались в отряды силой. Но часть из них пошла против властей добровольно. Это была отдельная категория бывших государственных крестьян. Учебник объясняет, что государственные крестьяне были недовольны реформами конца 50‑х – начала 60‑х гг. XIX в., поэтому, даже получив свободу, они приняли более активное участие в польском восстании [Там же, с. 75]. Опять же, это подтверждает то, что никакой национальной идеи у повстанцев не было. Те белорусские крестьяне, которые приняли участие в восстании добровольно, делали это не по национальным мотивам, а по социально-экономическим.

Вообще, за исключением мелких моментов, восстание описано достаточно корректно. Но в вопросах к параграфу просят выяснить, в чем заключалось духовное завещание К. Калиновского белорусскому народу [Там же, с. 85]. «Духовным завещанием» называют «Письма из-под виселицы», написанные Калиновским в тюрьме и тайно переданные на свободу. Кстати, в этих «Письмах …», Калиновский обращается к «мужицкому народу», т.е. крестьянам, а не к белорусам. Учебник не упоминает о том, что К. Калиновский написал еще и «Письмо Яськи-гаспадара к мужикам земли польской», в котором прямо заявил: «мы, что живем на земле Польской, что едим хлеб Польский, мы, Поляки из веков вечных» [Каліноўскі, с. 241-242].

Далее авторы пишут, что «после восстания 1863 – 1864 гг. самоопределение белорусов происходило в границах белорусского национального движения, на своей собственной этнической основе. Этому способствовал процесс складывания белорусской нации, который в границах Российской империи проходил в условиях отсутствия у белорусов собственной государственности» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 171]. На самом деле, в Российской империи процесс происходил в условиях отсутствия национальной государственности. Однако такое заявление намекает, что будто где-то в другом месте эта государственность была. Белорусы не являлись в то время субъектом истории, поэтому и за границами Российской империи никто не предоставил белорусскому национализму возможности формировать нацию.

Наверное, одним из самых идеологизированных вопросов любого учебника истории, написанного в локальном постсоветском государстве, является проблема становления нации и национального самоопределения. Не обошло это стороной и белорусские учебники. Так, в «Истории Белоруссии» сказано, что «в условиях многоэтничной России особую остроту приобрел национальный вопрос о реализации права народов на свободное, добровольное этническое, государственное, культурное самоопределение. Национальная интеллигенция стремилась пробудить самосознание белорусов и выработать национальную идею – представления, в которых народ отражает свое понимание себя как общности людей (нации) и смысла своего исторического существования» [Там же, с. 73]. В итоге получается некое противоречие, если речь идет о «добровольном этническом, государственном, культурном самоопределении», тогда народ должен сам определяться с тем, к каким этносу, культуре и государству он принадлежит, но «представления, в которых народ отражает свое понимание себя» почему-то вырабатывает интеллигенция, а не народ. Тогда возникает вопрос с добровольным определением. Вообще, в конце XIX в. для массы белоурсов вопрос национального самоопределения вряд ли стоял. Например, академик В.А. Тишков считает, что в дореволюционной России только два национализма – польский и финский – могли претендовать на некую самостоятельность [Тишков Российский народ…]. Об остальной активности подобного плана он пишет: «”Национальные движения” в империи Романовых были маргинальной формой культурных и социально-политических манифестаций, крайне редко облекаемых в риторику национализма, а тем более в его сепаратистской форме» [Тишков Что есть Россия… с. 34]. Таким образом, В.А. Тишков не считает местные попытки возвести региональную самобытность в ранг субъекта политики даже заявкой на национализм. Что же касается конкретно белорусской проблематики, она лишь подтверждает слова Тишкова [3].

Еще с советской поры белорусский национализм, переименованный в белорусское национальное движение, рассматривался как явление, поддерживаемое абсолютным большинством белорусского населения. В противовес ему выступал западнорусизм – идеология и практика, утверждавшая, что белорусы являются частью русского народа, но имеют культурно-региональные отличия от велико- и малорусов. Западнорусистских взглядов придерживалось более 80 % белорусского населения дореволюционной России. Учебник также рассказывает о западнорусизме. Повествование достаточно корректно. Однако о его влиянии на массы не сообщается. Авторы наоборот стараются показать, что появившееся в первой половине XIX в. белорусоведение было сугубо антизападнорусистским и на неоспоримых фактах опровергало западнорусскую идеологию. Например, в 1860‑е – 1910‑е гг. были собраны фольклорные материалы, которые «наперекор официальным установкам царского правительства подтвердили факт существования самостоятельного белорусского этноса» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 153]. (Кстати, если почитать собрания фольклорных и прочих материалов, тогда впечатления об этом не сложится). В гуманитарных исследованиях на этих землях было преимущественно белорусоведческое направление. Далее перечисляются люди, которые это направление развивали: Павел Шейн, Евдоким Романов, Евфимий Карский и Митрофан Довнор-Запольский [Там же, с. 153-154]. Если вспомнить, что ранее в этом же учебнике указывалось, что белорусоведение и западнорусизм были противоположностями, то надо признать, что из четырех перечисленных белорусоведов трое первых принадлежали именно к западнорусскому направлению, а Довнар-Запольский выбрал ориентацию белорусской отдельности не сразу. Таким образом, современным исследователям надо признать, что белорусоведение создали те, кто не верил в белорусов как отдельный народ. Также в учебнике транслируется стандартная ошибка, которая присутствует даже в академической энциклопедии белорусского языка [Шчэрбін, с. 524]. Проблема касается сборника И.И. Носовича. Составитель назвал книгу, как пишут белорусские авторы, (естественно, по-белорусски) «Слоўнік беларускай мовы» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 153], что в переводе на русский звучит как «Словарь белорусского языка». Однако, если посмотреть на обложку оригинального издания, то там написано «Словарь белорусского наречия», что по-белорусски должно звучать как «Слоўнік беларускай гаворкі». Таким образом подменяются понятия «язык» и «наречие».

Особо интересным является пассаж о белорусоведческой деятельности академика Е.Ф. Карского. Как пишут авторы учебника, «Карский показал самостоятельность белорусского языка в семье других славянских языков, обозначил территориальные границы его распространения и создал соответствующую карту. Исследователь научно обосновал национальную самобытность белорусов как самостоятельного славянского народа, который создал свою богатую и оригинальную культуру и имеет древние традиции. Исследование Е. Карского стало настоящей “энциклопедией белорусоведения”». В другом месте сообщается, что Карский изначально был «неправильного» мнения о белорусах и белорусском языке, считая белорусов частью русского народа, а их язык – наречием, но впоследствии будущий академик исправился. Вот как об этом пишет учебник: «Влияние западнорусизма испытали и некоторые белорусские ученые и деятели культуры. Например, уроженец Гродненщины, основатель белорусского научного языкознания и литературоведения Евфимий Федорович Карский изначально рассматривал белорусскую общность как “ветвь русского народа”, а белорусский язык – как “западнорусскую ветвь среднерусских говоров”. Он считал, что обучение белорусскому языку не должно идти далее начальной школы, среднее высшее образование и наука могут обеспечиваться через “общерусский язык”. В дальнейшем Я. Карский обосновал самобытность белорусов как самостоятельного славянского народа, осветил важнейшие этапы белорусского языка, его специфические особенности» [Там же, с. 88]. Однако, если же почитать собственно Карского, то такого впечатления не сложится. Академик Карский вплоть до своей смерти в 1931 г. не считал белорусов отдельным народом, а белорусскую речь отдельным языком. Это можно проверить по его текстам, например, по классическому трехтомному труду «Белорусы» [4], по текстам кануна Октябрьской революции, когда имперская цензура уже не действовала, а большевистская еще не появилась [5], по книгам советского периода [6], а также по отношению к нему белоруссоязычных писателей в 20‑х гг. ХХ в. [См. например, Беларусiзацыя, 1920-я гады… с. 245] Миф о том, что Карский доказал самостоятельность как белорусского народа, так и белорусского языка до сих пор сохраняется даже в исследовательской среде [7].

Тем не менее, несмотря на то, что белорусоведение создали и развили исследователи, не признававшие самостоятельности белорусов и стоявшие в основном на западнорусистских позициях, в учебнике постоянно предпринимаются попытки развести западнорусизм и белорусоведение. В частности, один из вопросов, на которые школьники должны дать ответ, звучит так: «В чем сущность взглядов приверженцев западнорусизма? Сравните эти взгляды с белорусоведением» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 88]. Уже по факту противопоставления белорусоведения и западнорусизма подчеркивается то, что эти два понятия не могли сосуществовать. Однако именно исследователи и фольклористы, придерживающиеся западнорусских взглядов, по сути, создали белорусоведение как науку. Только эта наука, по мнению западнорусов, рассматривала не самостоятельный народ с самостоятельным языком, а ветвь русского народа со своим наречием.

Совершенно необходимым для создания представлений об историчности собственной нации представляются заявления, связанные с развитием национального самосознания. В учебнике по истории Белоруссии таким документом представляется Всероссийская перепись 1897 г. Авторы учебника пишут: «О формировании национального самосознания свидетельствовали отношения жителей Белоруссии к языку. По переписи 1897 г. белорусский язык признали родным 60 % учителей, 40 % чиновников, 29 % почтово-телеграфных служащих, 20 % работников медицинских учреждений». «Перепись 1897 г. засвидетельствовала, что большинство жителей Белоруссии уже усвоило название “белорусы” и придерживалось его. Термин “Белоруссия” и название “белорусы” последовательно закреплялись за всей территорией проживание белорусского народа» [Там же, с. 147]. Однако нужно заметить, что далеко не все опрашиваемые называли свой родной язык сами, за них это делали переписчики, которые знали, что есть белорусское наречие (еще раз повторюсь, языком речь белорусов в то время не считали ни ученые, ни администрация), на котором и должны говорить белорусские жители. Поэтому местных уроженцев записывали в белорусы, не считая их отдельным народом. На рубеже XIX – начала ХХ в. белорусское население в массе не знало понятие «белорус», называло себя русскими, а к попыткам переименования иногда относилось достаточно агрессивно [8].

Традиционна в белорусских учебниках критика российской системы образования, которая велась на государственном языке и в русле научных достижений того времени. Так, упреки авторам дореволюционных школьных учебников в том, что «учебники, которые готовились для школ Северо-Западного края, характеризовались своим западнорусским объяснением истории» [Там же, с. 150], несостоятельны уже потому, что концепция отдельной белорусской нации появилась позже, а в научном дискурсе того времени существовал триединый русский народ.

Случается в учебниках и достаточно интересные обвинения российских властей в борьбе с белорусским «национальным движением». Например, при описании ситуации начала Первой русской революции. «Манифест 17 октября 1905 г. отменил все запреты, которые тормозили развитие национальных языков в Российской империи [9]. Однако объявленные свободы не выполнялись. Летом 1906 г. в деревне Николаевщина Минского уезда произошел нелегальное собрание народных учителей. […] Собрание было раскрыто полицией. Его участникам, среди них и Я. Коласу, довелось отсидеть в Минской тюрьме» [Там же, с. 122]. По сути, данная цитата обвиняет российскую полицию в преследовании учителей, которые говорили о переводе образования на белорусский язык. Более того, полиция преследовала учителей уже после того, как был издан Манифест, в котором якобы отменялись запреты на использование языков. Однако обратим внимание на то, что съезд был нелегальным, т.е. он нарушал законодательство в любом случае, и не важно, о чем на съезде говорилось. Таким образом, восстановление административного порядка подается как борьба с белорусским языком и невыполнение императорского Манифеста.

Описание Первой мировая войны в анализируемом учебнике по истории Белоруссии, изданном 2009 г., практически не отличается от того, что было в советских школьных учебинках. Уже ставшие классическими фразы «жестокий военно-полицейский режим», «царская армия» [Там же, с. 129], «ура-патриотические настроения» [Там же, с. 130, 135] создают у школьников представление о том, как к этому нужно относиться. По фразам из учебника складывается впечатление, что подданные России резко отрицательно отнеслись к войне, а все проявления патриотизма были инсценированы. «Царское правительство проводило многочисленные “патриотические” манифестации и молебны за победу “славянского оружия”, сбор денег на “оборону Отечества”», минчане собрали и передали Николаю II большую сумму денег на «нужды войны» [Там же, с. 130] – пишется в учебнике. Жителям России попросту отказывается в каком-либо патриотизме [10]. Однако реальные факты опровергают эти утверждения. Население Белоруссии было настроено достаточно патриотично [См., например: Самович].

Естественно, что деятельность белорусских националистов в период войны оценивается положительно, а их преследования объявляются не имеющими под собой оснований. В качестве примера подается ситуация, возникшая вокруг белорусской газеты «Наша нива», которая «осуждала войну и показывала ее бессмысленность. За это редакцию газеты обвиняли чуть ли не в предательстве России» [Марозава, Сосна, Паноў, с. 130]. Но, если утверждать, что война бессмысленна, в том числе и для России, тогда нет смысла защищать свою территорию. Естественно, к рассуждениям, ведущим к подобным умозаключениям, власти воюющего государства должны были относиться, как минимум, настороженно.

Претензия к тому, что идеи никому не известных белорусских националистов не разделяли и не поддерживали, относятся также и к некоторым европейским странам. Так, один из лидеров белорусского национализма В.У. Ластовский в Лозанне призвал европейские народы помочь Белоруссии утвердить политические и культурные права, «но правительства европейских стран, втянутые в мировую войну, остались глухи к потребностям белорусской нации» [Там же, с. 134].

После Февральской революции в России начался неконтролируемый рост всевозможных общественных организаций. Белорусский национализм также попытался захватить умы местного населения. Авторы учебника указывают, что «особенностью политического положения в Белоруссии в условиях двоевластия стало появление третьей силы (помимо Советов и буржуазных органов власти), которая представляла собой белорусское национальное движение» [Там же, с. 141]. На самом деле эта третья сила была практически неизвестна, поэтому хоть какое-то ее влияние на ситуацию проследить нельзя. Французская исследовательница Э. Каррер д’Анкосс в книге «Евразийская империя» пишет о ситуации, сложившейся после Февральской революции 1917 г. вокруг белорусского вопроса: «[…] интеллигенция мечтала о создании собственно белорусской культуры […] (речь о нации еще не идет!)» [Каррер д’Анкосс, с. 170]. Это подтверждается еще и тем, что Временное правительство отказалось вести переговоры об автономии Белоруссии, т.к. не считало белорусов отдельным народом [Марозава, Сосна, Паноў, с. 142]. Да и сама белорусская интеллигенция «с огромными трудностями формировалась в 1880 – 1890‑е гг. из среды преимущественно католической шляхты, крестьян, мещан. Она была немногочисленная и недостаточно организованная, фактически не дошла до осмысления самостоятельности своего положения» [Там же, с. 146]. Зачем вести переговоры с тем, кто не дошел «до осмысления самостоятельности своего положения?» Вообще, этой фразой о том, что сами лидеры национализма не осмысляли себя как самостоятельный субъект исторического процесса, можно подытожить досоветский период белорусской истории.

В целом, учебник истории Белоруссии периода конца XVIII – начала ХХ в. имеет относительно много претензий. Самое главное, пожалуй, это так называемая модернизация истории, когда идеи и реалии современности переносятся на прошлое, когда их вообще не существовало или они были в ином состоянии. Модернизация истории прослеживается так или иначе практически по всему тексту. Также учебник описывает проявление патриотизма, но не указывает, что этот патриотизм был польским по сути (это касается в первую очередь, описания деятельности польских тайных обществ 20‑х гг. XIX в.), что вводит школьников в заблуждение относительно устремлений носителей патриотизма. Помимо того, авторы используют штампы советского времени (например, при описании Первой мировой войны). К тому же в учебнике содержаться фактологические ошибки (например, «Словарь белорусского языка» вместо «Словаря белорусского наречия», указание, что Манифест 17 октября 1905 г. отменил запрет на использование национальных языков). Все это создает не очень объективный взгляд на историю Белоруссии в составе Российской империи.

Примечания

1. Одна из самых одиозных книг по этой теме: История имперских отношений: беларусы и русские, 1772 – 1991 гг. / Составление, перевод с беларуского языка, научное редактирование А.Е. Тараса. Минск: А.Н. Вараскин, 2008. 608 с. Нужно отметить, что современные белорусские и белорусско-литвинские националисты стремятся всеми силами навязать белорусские нормы написания в русский язык. Именно поэтому в названии и тексте данной книги присутствуют грамматические ошибки – беларусы, беларуский.

2. О реальном, «небелорусском» положении дел в период Польского восстания см.: Гронский А.Д. Конструирование образа белорусского национального героя: В.К.Калиновский // Белоруссия и Украина: История и культура. Ежегодник 2005/2006. М., «Индрик», 2008. С.253 – 265. В сокращенном виде статья была напечатана в белорусском журнале. см: Гронский А.Д. Кастусь Калиновский: конструирование героя // Беларуская думка. 2008. № 2. С. 82 – 87. В качестве первой реакции была полная эмоций рецензия. См: Вашкевіч А. Як Гронскі расправіўся над Каліноўскім // ARCHE. 2008. № 7,8. С. 51 – 72. После чего началась планомерная защита «белорусского национального героя» белорусскими националистически ориентированными исследователями. Кстати, практически никто из защитников Калиновского не критиковал тексты, критиковался лишь автор, посмевший замахнуться на «белорусского национального героя». Это может говорить о том, что опровергнуть факты, показывающие польскую ориентацию Калиновского невозможно, но тогда может расшататься белорусский героический пантеон.

3. О реальном положении белорусского национализма в начале ХХ в. см.: Гронский А.Д. Конструирование неимперской элиты в Российской империи (на примере белорусов) // Империи и империализм нового и новейшего времени: Сборник статей. СПб.: Исторический факультет СБбГУ, 2009. С. 225 – 232; Его же. Проблема белорусского национализма в начале ХХ в. // Управление общественными и экономическими системами [Электронный ресурс]: многопредмет. науч. журн. 2008. № 1. Орел: ОрелГТУ. С. 1 – 32. // bali.ostu.ru/umc/arhiv/2008/1/gronskiy.pdf.

4. Данное исследование выходило в 1903 – 1921 гг. Цитирую по изданию Карский Е.Ф. Белорусы. В 3 т. Минск: БелЭн, 2006 – 2007. Т. 1.: «… для лиц, незнакомых научным образом с тем и другим наречием, разграничение белорусов и малорусов на первый взгляд кажется затруднительным» (с. 38); «… белорусская речь имеет много общего с южновеликорусскими говорами, так что здесь опять представляется немало трудностей при разграничении тех и других» (с. 41); «… литература на белорусском наречии все же не возникла. Причиной этого, по моему мнению, является 1) отсутствие талантливых произведений среди первых работ, 2) неимение соответствующего круга читателей…, 3) что самое главное – особенная близость народного белорусского языка к южновеликорусскому, вследствие чего, если опустить в напечатанном этимологически белорусском произведении дзеканье, цеканье, то получится почти общелитературное произведение, отличающееся только меньшей отделкой и, следовательно, менее достойное внимания читателя» (с. 340); «В 1891 г. вышла на белорусском наречии очень тенденциозная книжка Мацея Бурачка: Дудка белорусская. … Бурачок … старается возбудить сепаратистические стремления национальные и литературные: отстранить белорусов от великорусов и побудить их к выработке сомостоятельной литературы. «Прадмова» написана … несомненно, с целью вызвать смуту в русском семействе. Она может даже произвести некоторое впечатление на людей, мало знакомых с историей белорусской территории и с особенностями славянских языков, которые здесь упоминаются, а также с отношениями русских наречий» (с. 357). Т. 3: «На людей мало знакомых с историей белорусской территории, особенностями тех славянских языков, о которых говорится в предисловии, а также русской диалектологией, могло произвести большое впечатление сопоставление белорусов с болгарами, хорватами, чехами и т.д., как это многими делается до сих пор, отчасти по незнакомству с предметом речи» (с. 374); «Она [Наша нива] без стеснения указывает белорусам-католикам, что они не поляки: но в то же время недостаточно ясно подчеркивается, что белорусы такая же ветвь русского народа, как и великорусы и малорусы» (с. 382). При внимательном прочтении работ Карского можно найти множество указаний на то, как он относился к идее самостоятельности белорусского народа и белорусского языка.

5. Коронкевич П.В. Белорусы: (исторический очерк с обзором деятельности "Союза белорусской демократии", этнографической картой белорусского племени и отзывом академика и профессора Е.Ф. Карского о программе Союза) – Гомель: [Без. изд.], 1917: «Введение же в школу, особенно среднюю и высшую, в качестве языка преподавания белорусского наречия только затормозило бы развитие белорусской народности» (с. 12).

6. Карский Е.Ф. Русская диалектология: Очерк литературного русского произношения и народной речи великорусской (южновеликорусских и северновеликорусских говоров), белорусской и малорусской (украинского яз.). – Л.: Сеятель, 1924: Целый раздел в книге называется «Белорусское наречие» (с. 73 – 118); о велико-, мало- и белорусской речи: «считать их за совершенно обособленные языки никоим образом невозможно: всех их роднит одна общая основа русского языка» (с. 147); «Отсюда сам собою вытекает вывод, что русский язык один, распадающийся на несколько наречий» (с. 149).

7. Сувалаў А.М. Праблема этнагенезу беларусаў у гістарыяграфіі канца XVIII – пачатку ХХ ст. Аўтарэферат дысертацыi на суiсканне вучонай ступенi кандыдата гiстарычных навук па спецыяльнасці 07.00.09 – гiстарыяграфiя, крынiцазнаўства i метады гiстарычнага даследавання. – Мінск: БДПУ, 2011. С. 6.Автор пишет: «Согласно концепции Е.Ф. Карского, белорусы признавались третьим самостоятельным восточнославняским народом». Сам же Карский говорил только о белорусской народности как части русского народа.

8. Карский Е.Ф. Указ. соч. Т. 3. Кн. 2. С. 382; Лесик Я. Указ. соч. С. 133, 134 – 138; Баршчэўскі А. Вялікая і малая айчына ва ўспрыяцці беларусаў з Усходняй Беласточчыны // Беларусіка-Albarutenika. Кн.6., ч. 1. – Мінск, 1997. – С. 299. Это лишь несколько примеров, которые описывают реальное отношение белорусских крестьян к идеям белорусскости. Вообще, упоминаний о негативном отношении к призывам белорусского национализма множество.

9. Нужно заметить, что Манифест 17 октября 1905 г. не отменял запреты, тормозившие использование «национальных языков». Манифест давал свободу слова, но не разрешение на использование «национальных языков». Отмена распоряжений «стесняющих употребление местных языков в Западном крае» произошла согласно Закону от 1 мая 1905 г. См. Полное собрание законов Российской империи. Собрание III. Т. XXV. 1905. Отделение I. От № 25605 – 27172 и дополнения. – СПб., 1908. – С. 287 (закон № 165).

10. Подробнее о белорусских штампах по отношению к Первой мировой войне см. в: Гронский А.Д. Первая мировая война в белорусских представлениях // Россия и Великая война: опыт осмысления роли Первой мировой войны в России и за рубежом: Материалы Международной конференции. Москва, 8 декабря 2010 г. – М.: Издательство Московского университета, 2011. С. 54 – 61.

Литература

Беларусiзацыя, 1920-я гады: Дакументы і матэрыялы. /Уклад. У.К. Коршук, Р.П. Платонаў, I.Ф. Раманоўскі, Я.С. Фалей; Пад рэд. Р.П. Платонава і У.К. Коршука. – Мінск: БДУ, 2001.

Грыцкевіч А. Магдэбургскае права // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. У 6 т. Т. 5. Мінск: Беларуская энцыклапедыя імя Петруся Броўкі, 1999.

Каліноўскі К. За нашую вольнасць. Творы, дакументы / Уклад., прадм., паслясл. і камент. Г. Кісялева. Мінск: «Беларускі кнігазбор», 1994.

Каррер д’Анкосс Э. Евразийская империя: История Российской империи с 1552 г. до наших дней / Пер. с фр. – М.: РОССПЭН, 2007. С. 170.

Карский Е.Ф. Белорусы. В 3 т. Т. 1. Введение в изучение языка и народной словесности. Минск: «Беларуская энцыклапедыя», 2006.

Марозава С.В., Сосна У.А., Паноў С.В. Гісторыя беларусі, канец XVIII – пачатак ХХ ст.: вучэбны дапаможнік для 9‑га кл. устаноў агульная сярэдняй адукацыі з беларускай мовай навучання. – 2‑е выд., дап. і перагледж. Мінск: Выдавецкі цэнтр БДУ, 2011. 199 с.

Самович А.Л. Патриотическое движение среди учащейся молодежи Минской губернии в годы Первой мировой войны // Новейшая история России. 2015. № 1. С. 29 – 39.

Теплова В.А. Брестская церковная уния. Предыстория, причины и следствия. // Уния в документах. Сборник. Составители В.А. Теплова, З.И. Зуева. Минск: Лучи Софии, 1997.

Тишков В.А. Российский народ и национальная идентичность // Профиль [Электронный ресурс]. 2008. 23 июня. № 24 (579). / Режим доступа: profil.orc.ru/numbers/?=615.

Тишков В.А. Что есть Россия и российский народ // Pro et Contra. 2007. май-июнь.

Шчэрбін В.К. «Слоўнік беларускай мовы» І.І. Насовіча // Беларуская мова: Энцыклапедыя. Пад рэд. А.Я. Міхневіча. Мінск: Беларуская энцыклапедыя, 1994.

 

Аспект. 2017. №1(1). С. 74 – 85.

Читайте также на нашем портале:

«Концепции истории Белоруссии: от «западнорусизма» к национальным мифам и постсоветскому прагматизму I. Западнорусская идея и национальный миф» Антон Крутиков

«Концепции истории Белоруссии: от западнорусизма к национальным мифам и постсоветскому прагматизму. II. Годы испытаний» Антон Крутиков

«Концепции истории Белоруссии. III. «Русский мир», «литвинизм» и «Белорусская цивилизация». Часть 1.» Антон Крутиков

«На перекрестке Гоголя и Советской. Проблемы исторической политики в Республике Беларусь, 2000–2020 гг.» Антон Крутиков

«Белорусская идеология антинацизма в охваченной культом коллаборантов Восточной Европе» Юрий Шевцов

«Особенности идентичности современной политической элиты Республики Беларусь» Олег Неменский


Опубликовано на портале 21/05/2021



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика