Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

«Голосуют, и хорошо…» Проблема доверия к власти в России

Версия для печати

Специально для сайта «Перспективы»

Филипп Казин

«Голосуют, и хорошо…» Проблема доверия к власти в России


Казин Филипп Александрович - кандидат исторических наук, факультет философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета.


«Голосуют, и хорошо…» Проблема доверия к власти в России

Многие эксперты признают, что российское население в большинстве своем не доверяет власти. Вместе с тем народ голосует за власть, причем особой поддержкой она пользуется в самых бедных, неблагополучных регионах страны. Историк и политолог Филипп Казин задается вопросами: как сложилась такая ситуация, чем она чревата и с каких теоретических позиций надо подходить к проблеме взаимоотношений власти и общества в России?

Многие экспертные оценки последних лет сходятся в том, что российский народ в целом не доверяет власти [1]. Вместе с тем он голосует за власть. Все мы знаем результаты последних парламентских и президентских выборов: «Единая Россия» набрала 64,3% голосов, Дмитрий Медведев – 70,28%. Интересно, почему общество, испытывающее постоянный социальный стресс (бедность, преступность, коррупция, низкий уровень здравоохранения), все же считает, что действующий социально-экономический курс должен быть продолжен? При этом особой поддержкой он пользуется в самых неблагополучных регионах России (сельских районах, малых городах и т.д.). Если народ не доверяет власти, то почему голосует за нее?
 
Определимся с терминами
Оба понятия – и доверие, и власть – весьма многозначны. Начнем с первого. Что такое доверие? Отличается ли оно от веры? Голосуя на выборах, избиратель доверяет кандидату или верит в него? Есть ли разница?
Попробуем разделить понятия личностного и политического доверия. Личностное доверие базируется на эмпирическом опыте. По сути, оно является основанием для принятия большинства решений в частной жизни. Вкладывая деньги в банк или в долевое строительство, человек проверяет информацию, консультируется с юристами и лишь потом действует. При этом все равно волнуется. Доверие к банку или строительной компании возникает лишь тогда, когда он получает назад вложенные деньги с процентами или построенную квартиру, т.е. на практике проверяет надежность партнера. В частной жизни люди, как субъекты, начинают доверять объекту только в результате приобретенного личного опыта взаимодействия с ним.
 В политике такое невозможно. Принимая решение в ходе выборов, избиратель, разумеется, не может опереться на опыт личного контакта с кандидатом. Доверие в данном случае имеет совершенно иную природу и динамику возникновения. В классической либеральной традиции гражданин, голосуя на выборах, дает политику своего рода аванс. Не имея возможности проверить его на деле до выборов (опираясь лишь на предвыборную программу, авторитет партии, поручительство другого политика и т.п.), гражданин как бы верит политику на слово, тем самым оказывая ему политическое доверие. Риск быть обманутым минимизируется за счет механизма перевыборов и иных процедур, с помощью которых избиратель теоретически контролирует власть. Если политик работает хорошо, то политическое доверие постепенно усиливается, приобретая черты личностного (позитивный эмпирический опыт, общая удовлетворенность положением дел и т.д.). В следующий раз избиратель голосует за политика уже более осознанно и уверенно.
Иными словами, политическое доверие отличается от межличностного прежде всего степенью знания субъектом объекта. Политическое доверие предполагает определенный риск, на который идет гражданин, передавая функции управления обществом и государством незнакомому человеку или группе. Несмотря на то что демократическая процедура тяготеет к максимально эффективным и быстрым способам верификации и контроля, политическое голосование – это все же выражение веры. Избиратель верит, что политик будет соответствовать образу, созданному в период предвыборной кампании. Часто эта вера носит эмоциональный характер («Голосуй сердцем!» и т.п.), иногда начинает напоминать религиозное чувство, в контексте которого мысль о рациональном доверии (обусловленном верификацией) воспринимается уже чуть ли не как кощунство. В других случаях политическое доверие выражается без глубокого погружения в суть проблемы (нет времени разбираться, все вокруг так голосуют, нет информации об альтернативных кандидатах и т.д.). Иными словами, понятие «политическое доверие» включает в себя широкий спектр мотиваций политической поддержки, объединенных одним общим свойством – в их основе лежит не опыт, а вера.
Особое значение в данном контексте имеет тема регулярного несоответствия реальности ожиданиям. Избиратели нередко разочаровываются в политиках, поскольку считают, что те не выполняют предвыборных обещаний. Отрицательный личный опыт взаимодействия с конкретным политиком или чиновником дискредитирует в глазах гражданина всю власть. Постепенно накапливается критическая масса недовольства, которая теоретически приводит к смене лиц (через выборы, отставки, перевороты и пр.) Однако в большинстве случаев имеет место удивительная ситуация: эмпирический опыт людей оказывается отрицательным, власть в целом пользуется крайне низким рейтингом доверия, но за нее продолжают голосовать.
Первым объяснением данного феномена является пропаганда, вторым – апатия населения, третьим – культурный фактор. Например, в России носитель верховной власти (царь, генеральный секретарь, президент) всегда обладал особой легитимностью и своего рода иммунитетом от грехов «управляющей власти» (бояр, чиновников, министров, депутатов). Однако в некоторые исторические моменты «маятник» вело в другую сторону и первое лицо становилось ответственным сразу за все (Борис Годунов, Николай II, Михаил Горбачев). Иными словами, импульсивная вера в политика (в момент избрания или восшествия на престол) нередко оборачивалась всеобщим поношением в момент свержения. Другой вариант, гораздо более распространенный, состоял в том, что при помощи пропагандистских усилий в нужный момент власть добивалась от общества выражения политического доверия, легитимирующего режим на еще один политический цикл.
Обратимся теперь ко второму ключевому понятию – власти. Рассмотрим ее в качестве субъекта, а не процесса или состояния. Власть – это группа людей, формально и неформально контролирующих материальные, социальные, духовные и иные ресурсы общества. Политическое доверие, как было сказано выше, –вера общества в то, что социальная реальность (в данном случае действия указанной группы) совпадет с социальными ожиданиями. Иными словами, общество надеется, что его ресурсы будут использоваться властью справедливо и во имя общего блага. Недоверие к власти, следовательно, означает, что общество не считает распределение ресурсов справедливым и соответствующим общему благу.
Наши социологи, как правило, не спрашивают у  респондентов, доверяют ли они власти в целом. Вопросы формулируются иначе: доверяете ли вы тем или иным институтам государственной власти? Доверяете ли вы конкретным политикам? Объяснение социологов такое: власть в целом – это абстракция. Она состоит из конкретных людей и институтов, а потому и доверие якобы может быть только к конкретным людям и институтам. Но такая позиция не совсем верна. Вот три короткие цитаты из недавних выступлений Владимира Путина:
1.                 На встрече с сотрудниками МВД 10 ноября 2007 г.: «… от того, как эффективно вы работаете, насколько вам доверяют граждане страны, зависит их доверие к власти в целом» [2]. 
2.                На заседании Совета при Президенте РФ по реализации приоритетных национальных проектов и демографической политике 28 февраля 2008 г.: «В результате реализации национальных проектов… мы смогли вернуть доверие к власти» [3].
3.                На церемонии вступления Дмитрия Медведева в должность Президента России 7 мая 2008 г.: «Убеждён, нравственность власти и её обязательность – это главный залог доверия людей» [4].
Эти высказывания означают, что для отдельных (весьма влиятельных) политиков доверие общества к власти все-таки является не абстрактной, а вполне конкретной и осязаемой категорией. Более того, именно отсутствие подобного доверия является одной из декларируемых мотиваций деятельности (оставим пока в стороне вопрос о том, насколько она успешна). Тем удивительнее, что этот вопрос не задается респондентам «большой тройкой» (ФОМ, ВЦИОМ, Левада-центр) в ходе опросов общественного мнения.
Итак: почему народ голосует за власть и что необходимо предпринять власти для того, чтобы обрести реальное доверие общества?
 
Западная теория и российская специфика
Западная теория выделяет два основных подхода к пониманию природы политического доверия – культурологический и институциональный. Суть первого состоит в том, что доверие к власти зависит от культурных норм, в частности, от доверия людей друг к другу в обществе в целом [5]. Институциональная теория, признавая значение культурных факторов, не абсолютизирует их, утверждая, что доверие имеет рациональные основания, то есть зависит от оценки гражданами работы институтов власти в определенный исторический период [6]. Каждый подход, в свою очередь, подразделяется на микро- и макросоциальный уровни, которые по-разному трактуют роль персонального опыта в формировании политического доверия. На микросоциальном уровне доверие создается как следствие личностного мировоззрения (формирующегося с учетом социального окружения, образования, воспитания и т.д.) или как результат персонального опыта человека в отношении институтов власти. На макросоциальном уровне преимущественное значение имеет уровень политического доверия во всем обществе, а также восприятие институтов власти и их достижений в целом. Таким образом, возникает своего рода теоретическая матрица, позволяющая анализировать природу политического доверия в разных обществах (табл.1).
 
Таблица 1. Природа политического доверия
 
 
Культурологическая теория
Институциональная теория
Макросоциальный уровень
Гипотеза 1. Национальная культура.
Уровень доверия к власти отличается в разных странах, так как является продуктом исторических особенностей развития общества и связан с уровнем межличностного доверия в рамках данной культуры.
Гипотеза 3. Общая оценка деятельности власти.
Уровень доверия к власти отличается в разных странах в зависимости от успехов государственной политики и общей оценки обществом деятельности политических институтов.
Микросоциальный уровень
Гипотеза 2. Индивидуальная социализация.
В рамках одного и того же общества уровень доверия к власти может быть различным, так как он зависит от индивидуального восприятия, формирующегося под влиянием персонального социального окружения и места человека в обществе.
Гипотеза 4. Персональный опыт взаимодействия с властью.
Уровень доверия к власти зависит от эмпирического опыта человека в области взаимодействия с властью, который, в свою очередь, зависит от социальной и экономической позиции, занимаемой индивидом.
 
Данную матрицу используют для анализа природы доверия к власти в постсоветских странах (в том числе в России) американские политологи Вильям Мишлер и Ричард Роуз [7]. Они приходят к выводу, что в основе доверия (а точнее, широко распространенного недоверия) к власти в постсоветских странах лежит негативный эмпирический опыт. Авторы считают, что их исследование подтверждает правомерность институциональной теории микросоциального уровня (гипотеза 4), но при этом одновременно используют для объяснения своей позиции элементы культурологической теории (также на микросоциальном уровне). Таким образом, институциональная теория не отвергает культурологическую, но обогащает ее за счет привнесения новых элементов.
Применение гипотезы 4 для объяснения массового недоверия к власти в современной России дает ряд важных результатов. Во-первых, именно отрицательный персональный опыт взаимодействия людей с властью дает столь высокий уровень недоверия к последней. Во-вторых, межличностное доверие (широко распространенное в российском обществе) никак не способствует формированию большего доверия к власти. Наоборот, недоверие к власти является одним из источников роста межличностного недоверия в российском обществе. В-третьих, уровень восприятия власти, конечно же, во многом зависит от того социально-экономического положения, которое занимает человек в обществе. Чем хуже его положение, тем более негативно он оценивает деятельность власти и тем менее он склонен поддерживать сложившийся в обществе status quo. Именно поэтому, по данным социологических опросов, наименьшим доверием власть пользуется среди людей старшего поколения, то есть среди тех, кто в наибольшей степени пострадал от реформ 1990-х годов. В-четвертых, власти в России не доверяют даже те, кто находится на самом верху социальной лестницы, то есть сами представители власти (отправляют детей учиться за границу, переводят туда свои доходы и т.д.). Зная власть изнутри, пребывая в ней, они знают ей цену.
Казалось бы, все ясно: доверие к власти в России появится только тогда, когда она станет более эффективной, прозрачной, нравственной, демократичной и т.д. Но если доверия нет, то почему народ все-таки голосует за власть и как это объяснить с точки зрения микроинституциональной теории?
Отдавая должное логической стройности последней, все же нельзя не отметить ряд практических проблем, которые возникают при попытке применения гипотезы 4 к оценке причин недоверия к власти и одновременного голосования за нее в современной России.
Микроинституциональная теория является производной от классического либерального представления о взаимоотношениях общества и власти. В рамках данного представления власть рассматривается как услуга, качество которой является условием доверия народа к тем, кто эту услугу предоставляет. В данной парадигме власть обслуживает общество, выполняя менеджерские функции, по аналогии с исполнительным директором компании, учредителями которой являются все граждане страны. Такое понимание власти лишает ее смысла и миссии, определяющих ее легитимность и значимость в российском и многих других постсоветских обществах [8].
Зададимся вопросом: почему на всем постсоветском пространстве в первую тройку по уровню общественного доверия к политическим институтам даже в 1990-е годы входили армия и церковь? Ведь эмпирический опыт армейской жизни в России (с дедовщиной, пьянством, деморализацией и т.д.) вообще должен был свести уровень доверия к армии до нулевой отметки. Этого, однако, не произошло. Ответ, по-видимому, состоит в том, что доверие к армии и церкви в России основывается не на потребительской логике «услуга-клиент» а на убеждении в значимости миссии этих институтов, обладающих в силу своей миссии легитимным правом не только обслуживать общество, но и требовать от него выполнения определенных обязательств. Доверие к армии и церкви определяется их близостью к народу, общественным значением и сопричастностью народным тяготам. Именно здесь мы подходим к важнейшей культурной характеристике восприятия власти (особенно верховной), которая не вписывается в микроинституциональную теорию. Власть в России, так же как армия и церковь, воспринимается не как субъект обслуживания общества, а как средоточие национальной миссии, исполнение которой есть общая задача как власти, так и народа.
Объяснение удивительному феномену колоссальной поддержки Путина, Медведева и «Единой России» в условиях очевидной социальной несправедливости, царящей в стране, следует искать на стыке культурологической и институциональной теорий, каждая из которых вносит существенный вклад в понимание ситуации. Полезным в этом контексте является обращение к истории России, без учета которой проблема отношения народа к власти в нашей стране вообще не разрешается. В годы потрясений и войн, российский народ почти всегда объединяется вокруг власти, но в обычное время эти отношения являются чрезвычайно непростыми. Власть разделяется в народном сознании на власть «управительную» и власть «верховную» [9]. Традиционная модель народного восприятия «Царь хороший, бояре плохие» легко ложится на современный политический контекст. В проблемах страны виноваты министры, региональные чиновники, олигархи, сами граждане, но не президент («который не может отвечать за каждую лампочку в подъезде»). Высочайшая популярность Путина в России (так же, как Лукашенко в Белоруссии, Назарбаева в Казахстане, Гейдара Алиева в Азербайджане и др.) основывается, безусловно, не только на эффективной пропаганде, но и на глубоко укоренившемся персонализированном и патерналистском восприятии царской власти.
Сказанное общеизвестно и призвано лишь подчеркнуть значимость культурологической теории для понимания природы политического доверия в нашей стране. Вместе с тем эта теория не лишена аспектов, которые способны увести в сторону от понимания сути рассматриваемых явлений. Например, один из ее сторонников, Ричард Пайпс, считает, что всеобщее недоверие друг к другу в современной России есть следствие традиционного недоверия к государственным институтам, которое существовало в России еще в царские времена [10]. Этот спорный тезис направлен, в частности, на то, чтобы возложить ответственность за атомизацию современного российского общества на прошлые эпохи, на особые российские традиции. Между тем известно, что в советский период уровень межличностного доверия в обществе был гораздо выше, чем сейчас. Если следовать логике Пайпса, то получается, что межличностное доверие в советскую эпоху было следствием соответствующего всеобщего доверия к власти. Однако, в соответствии с культурологической теорией, не межличностное доверие зависит от политического, а политическое от межличностного. Пытаясь подвести историческое обоснование под политическую доктрину, Пайпс грешит и против истины, и против теории, сторонником которой является. Традиционно высокий уровень межличностного доверия в российском обществе всегда являлся одним из фундаментов доверия к власти, а всеобщее недоверие к последней в современной России является не рудиментом царского периода российской истории, а следствием социальной политики власти в переходный период конца 1990-х – начала 2000-х годов.
Ложным является и тезис о том, что недоверие к правительственным институтам порождает межличностное доверие как способ самозащиты гражданского общества от власти. Он направлен на то, чтобы успокоить людей и внушить им мысль: недоверие к власти в постсоветских государствах – не такая большая проблема, чем меньше доверия к власти, тем больше его на уровне гражданского общества. В действительности никакого компенсирующего роста доверия в обществе не происходит. Чем меньше политического доверия, тем меньше и межличностного.
Еще одно распространенное заблуждение – что демократические режимы, в отличие от авторитарных, базируются на доверии. Напротив, именно демократическая процедура является специализированным инструментом выстраивания взаимоотношений в обществе, где доверие условно отсутствует. Точнее говоря, формируя процедуры, общество как бы исходит из того, что доверия нет, и в целях минимизации рисков разрабатывает эффективные механизмы для урегулирования возникающих конфликтов. Авторитарное общество, напротив, декларирует наличие доверия, утверждая, что последнее является следствием разделяемой всеми идеологии, и в результате закрывает глаза на реальные проблемы. В момент идеологического расцвета авторитарного режима уровень политического доверия может быть действительно очень высок, значительно выше, чем в демократическом обществе. Сохранение доверия зависит от силы идеологии и способности власти поддерживать ее мобилизационный потенциал.
Здесь полезно привести аналогию с семьей. Доверие детей к отцу базируется не на том, что он доставляет своим детям исключительно удовольствие, а на том, что они чувствуют себя при нем в безопасности. Он также обладает моральным авторитетом, заботится о детях, но взамен требует послушания и покорности. В патриархальных семьях уровень доверия может быть не ниже, чем в современных «свободных» семьях, где дети рассматриваются как равные партнеры своих родителей. Так же и в обществе – политическое доверие может быть атрибутом как демократического, так и авторитарного режима. В первом случае оно выстраивается как побочный продукт правовых процедур, а во втором – как следствие мобилизующего потенциала объединяющей идеологии или системы ценностей.
В России, по-видимому, работает второй вариант, так как власть здесь всегда была авторитарной и в целом остается таковой по сей день. Доверие и в то же время подозрительность в отношении власти – типичное свойство отечественной политической культуры. Еще Бердяев писал о том, что «русский народ одновременно является государственно-деспотическим и анархическо-свободолюбивым» [11].
Из сказанного следует, что втиснуть проблему доверия к власти в России в прокрустово ложе микроинституциональной теории не удастся. Культурологическая теория, в свою очередь, также сужает понимание проблемы до уровня догматизированной трактовки особенностей национального менталитета, якобы невосприимчивого к веяниям времени. При этом обе теории содержат существенный познавательный элемент. Первая дает вполне адекватное объяснение того, почему власть в целом не пользуется доверием общества: любое взаимодействие с властью «управительной» воспринимается обществом как проблема. Вторая прекрасно обосновывает удивительный феномен гигантского рейтинга Путина в условиях крайне низкого авторитета бюрократии в целом: верховная власть президента наследует традиции восприятия царской власти в России. Таким образом, реальность в очередной раз оказывается богаче теории. Это заставляет обратиться к еще одной концепции, которая расширяет понимание специфики взаимоотношений российского общества к власти.
 
Концепция культурной гегемонии, «цветные революции» и российская действительность
Авторитарная власть держится не только на принуждении, но и на убеждении. Сегодня, в информационную эпоху, схемы глобального управления во многом строятся именно на этом важнейшем тезисе теории культурной гегемонии, сформулированной Антонио Грамши [12]. В его определении, культурная гегемония – это способность господствующего класса уверить общество в целесообразности и легитимности существующего порядка вещей. Эта убежденность общества, по сути, и есть доверие к власти.
В своих работах Грамши писал о гегемонии буржуазии в капиталистическом обществе. Современное российское общество, безусловно, является капиталистическим, причем преисполненным всех тех «гримас капитализма», против которых восставал Грамши еще в межвоенный период. У власти в России находится буржуазия, элита которой внедряет в массы мысль о том, что существующий порядок вещей правилен и справедлив. Власть понимает, что народ надо убедить, а не просто заставить жить по тем правилам, которые диктует рынок. «Суть гегемонии как морального, интеллектуального и политического руководства обществом состоит в том, что сознание господствующего класса или наиболее влиятельной его части, его мировоззрение и идеалы воспринимаются обществом как справедливые и истинные, как всеобщий здравый смысл» [13]. В исключительно негативном смысле, как своего рода подрывную работу буржуазии среди рабочего класса, оценивал Грамши пропаганду тех ценностей, которые преобладают сегодня в российском обществе – стремления к индивидуальному успеху, к обогащению, желание иметь престижную квартиру в богатом районе, престижные знакомства, покупать дорогие марки автомобилей, отдавать детей в привилегированные школы и т.д. Все эти ценности навязываются сегодня российскому обществу российской буржуазией (составляющей основу власти). Последняя ждет, что в результате управляемые признают способность управляющих решать соответствующие задачи и назовут такое правление справедливым.
Но ожидаемого не происходит. Несмотря на массированное культурно-пропагандистское воздействие (оказываемое в основном через телевидение и Интернет), народ не признает существующий порядок вещей справедливым и правильным (вследствие чего деградирует, совершает преступления, спивается, накапливает внутреннюю агрессию и т.д.). «Варварское сознание» элиты, проникая в общество, вступает в противоречие с базовыми ценностями и традиционными психологическими установками [14]. На уровне каждой личности возникает конфликт. Действуя в соответствии с требованиями рынка, человек понимает, что делает что-то не то, оправдываясь перед самим собой принципом – «не мы такие, жизнь такая». В результате искусственно привнесенные ценности и принципы не становятся основополагающими и объединяющими, но, напротив, раскалывают общество, превращая его в совокупность людей, вынужденных регулярно делать то, что они сами считают несправедливым и неправильным. Стыд, страх и стресс являются постоянными спутниками человека, реальность жизни которого не отвечает его собственным нравственным установкам.
Конечно же, все это не соответствует понятию «культурная гегемония». Надо менять либо реальность, либо нравственные установки. Власть, как представляется, озабочена последним вместо первого, и именно поэтому культурной гегемонии создать не удается, несмотря на всю мощь медиаресурсов.
В контексте грамшианского понимания доверия исключительно важные события произошли в идейно-политической жизни России после серии так называемых «цветных революций» в странах СНГ. Высшее политическое руководство России осознало, что слабым местом постсоветских режимов было полное отсутствие ценностных императивов, смыслов и идеологических позиций, разделяемых одновременно обществом и властью. Режимы Кучмы и Шеварднадзе рухнули потому, что им было нечего противопоставить «оранжевому проекту». Как верно заметил в свое время А. Мигранян, это стало моментом истины для российской власти, которая, наконец, поняла, что страна не может жить без идеологии. К поиску собственной идеологии российского общества и концепции его будущего развития подключились представители консервативной интеллигенции и Русской православной церкви.
Проблема в том, что все это концептуальное творчество пока оказывает минимальное воздействие на реальные взаимоотношения власти и народа (см.: на нашем сайте Казин Ф. «Идеология или «пиар»? Консервативный дискурс в предвыборном контексте»).
Удручающий ценностный нигилизм нашей элиты, в примерах которого нет недостатка означает, что она в принципе едва ли в состоянии воспитывать нацию, формировать позитивные ориентиры и вести за собой народ. Можно сказать, что ключевой причиной отсутствия политического доверия народа к власти является нравственная неполноценность последней. Демонстративное и регулярное нарушение современной отечественной элитой базовых принципов морали российского общества  - ее отличительная черта. Между тем «гламур» не в состоянии превратиться в национальную идею. Народ голосует за власть, но не верит ей. Следовательно, в критический момент власть не сможет опереться на него, как это и произошло в ходе «цветных революций» у наших соседей. Урок Майдана был воспринят только в части пропаганды, в которой Кремль достиг больших успехов. Но другой, главный, урок, касающийся доверия народа, не был воспринят вовсе. Вот самый главный вызов, стоящий перед российской властью сегодня.
 
Доверие к власти и корпоративный подход
В настоящее время в России популярен корпоративный подход к управлению государством. Однако государство не корпорация, а нация не персонал компании. Главное отличие государства от корпорации состоит в том, что цель первого – сбережение народа, а второй – извлечение прибыли. Отсюда разница в мотивациях, методах, ценностных ориентирах и основаниях деятельности. Вместе с тем, рассматривая изъяны государственной политики, время от времени действительно полезно обращаться к опыту корпоративного управления, которое не всегда лишает государство миссии и идеологии.
Во-первых, бросается в глаза, какое большое значение в теории корпоративного управления уделяется доверию между менеджментом и персоналом. Для победы в конкурентной борьбе корпорации требуется такое же доверие персонала, какое требуется государству для обретения лидирующих позиций в глобальном мире. Доверие к топ-менеджменту корпорации возникает тогда, когда работник уверен в соответствии деятельности компании своим ценностным установкам. Тогда он и работает хорошо, поскольку реальность совпадает с его ожиданиями. Руководство компании должно создавать условия для удовлетворения потребностей работника. Если это делается, то возникает доверие. На государственном языке это называется социальной политикой.
Следовательно, важнейшим условием формирования политического доверия между властью и обществом в современной России является радикальный пересмотр социальной политики. Интересы бизнеса заставляют ответственные корпорации заботиться о своих работниках, поскольку от качества их работы зависит прибыль. Что мешает государству, декларирующему корпоративные принципы в управлении, исходить из той же логики в своей социальной политике? Что именно надо делать – подробно изложено в исследованиях по корпоративному доверию [15]:
1. Установить справедливые заработные платы, пенсии, социальные пособия и т.д.
2. Обеспечить безопасность труда и охрану здоровья (в государственном контексте – эффективную защиту граждан от внутренних и внешних угроз).
3. Предоставить возможности для социальной интеграции, то есть создать благоприятный социально-психологический климат, установить такие отношения руководителей и подчиненных (власти и общества), которые способствовали бы откровенности и доверительности, свободе от предрассудков и равенству людей независимо от ранга и положения (насколько это возможно).
4. Обеспечить возможности участия работников в управлении производством и собственностью, поощрять инициативу, выдвижение новых идей (в государственном контексте необходимы реальная прозрачность властных процедур и политическое участие).
5. Демократия предполагает, что работникам обеспечены права и привилегии, вытекающие из их принадлежности к организации (государству): свобода слова, право на невмешательство в личную жизнь, отсутствие какой-либо дискриминации, право на участие во всех связанных с работой (жизнью государства и общества) мероприятиях.
6. Работа должна быть гармоничной частью жизни индивида; уважение к правам на частную жизнь проявляется в справедливой оплате труда, что позволяет людям не тратить на работу все время в ущерб семье, досугу и личностному развитию.
В любой компании доверие должно определять взаимоотношения между коллективом работников и высшим управленческим персоналом для реализации установленных целей. Точно так же и в государстве: доверие граждан ускоряет процесс принятия и реализации решений, усиливает конкурентоспособность страны. Существенным элементом укрепления доверия является обратная связь. Доверительные отношения наиболее вероятны там, где цели и задачи, основные принципы и нормы организации или группы четко сформулированы и общеприняты. Управление современной организацией заключается не столько в осуществлении руководителями властных полномочий, сколько в способности помочь подчиненным развить собственные умения, проявлять о них заботу, направить их энергию на достижение общей цели.
Все перечисленное, разумеется, не является секретом для руководителей нашей страны, прекрасно знакомых с теорией и практикой корпоративного управления. Но эти подходы не используются в социальной политике государства. Хуже того, общественное сознание заполняется информацией совершенно противоположного толка, приводящей к атомизации общества и росту недоверия к власти и элите в целом. Формирование культурной гегемонии заменяется примитивной пропагандой ценностей, несовместимых с системообразующими нравственными установками. За счет административного ресурса руководство страны добивается нужных электоральных результатов, но не может обрести реального доверия населения. Понимание этого обстоятельства многими представителями власти очевидно. Они пытаются изменить ситуацию, но встречают колоссальное сопротивление со стороны конкурирующих властных группировок, заинтересованных в сохранении status quo. России предстоит пройти очень долгий путь формирования такой государственной элиты, которая признает факт недоверия общества к власти и постарается исправить положение.
 
 
Примечания:
 
[1] Валерий Федоров. Oнлайн конференция. 18.02.2008. http://google.raso.ru/?action=show&id=44553 Евгений Велихов. Мир становится плоским // Трибуна, 20.07.2007.
 
 
 
 
[5] Eckstein Harry. (1966). Division and cohesion in democracy: A study of Norway. Princeton, NJ: Princeton University Press. Eckstein, Harry, Fleron, Frederick J., Hoffmann, E. P., & Reisinger, William M. (1998). Can democracy take root in post-Soviet Russia? Explorations in state-society relations. Lanham, MD: Rowman & Littlefield. Robert D., with Leonardi, Robert, & Nanetti, Raffaella Y. (1993). Making democracy work. Princeton, NJ: Princeton University Press.
 
[6] March, James G. (1988). Decisions and organizations. Oxford, UK: Blackwell. North, Douglass C. (1990). Institutions, institutional change and economic performance. New York: Cambridge University Press.
 
[7] Mishler William, Rose Richard. What are the Origins of Political Trust ? Testing Institutional and Cultural Theories in Post-Communist Societies. Comparative Political Studies. Vol. 34. No. 1. February 2001, 30–62.
 
[8] В конце статьи мы специально остановимся на том, что корпоративный подход к управлению в ряде случаев не отвергает ни миссии, ни смысла, ни социальной справедливости.
 
[9] Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1992. С. 49.
 
[10] Pipes Richard. Russia under the Old Regime. New York: Scribner, 1974.
 
[11] Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. М.,1990. С.15.
 
[12] См. Грамши А. Тюремные тетради, В 3 ч. : [Пер. с итал.] , М. Политиздат 1991.
 
[13] Цит. по: Мушинский В.О. Антонио Грамши. Учение о гегемонии. М.: Международные отношения, 1990. С. 40.
 
[14] См.: Соловей В. Варвары на развалинах Третьего Рима // Политический класс, № 2, 2005.
 
[15] Мильнер Б.З. Принципы установления доверия. 21.06.2006. www.elitarium.ru


Читайте также на нашем сайте: 
 
 
 



Опубликовано на портале 09/07/2008



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика