Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Арабское государство до и после «арабской весны». Часть 2

Версия для печати

Специально для портала «Перспективы»

Ирина Кудряшова

Арабское государство до и после «арабской весны». Часть 2


Кудряшова Ирина Владимировна – кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии МГИМО (У) МИД России, старший научный сотрудник отдела политической науки ИНИОН РАН.


Арабское государство до и после «арабской весны». Часть 2

В арабских обществах созрел запрос на политические реформы. «Арабская весна», хотя и принесшая ограниченные результаты в отношении демократизации, будет иметь долгосрочный политический эффект. Однако представления о демократии в арабском мире очень далеки от либеральных. Поэтому оправдан подход, который трактует демократию в минималистском, институциональном ключе – как соревновательность, многопартийность, регулярные альтернативные выборы, связь между партиями и электоратом. Также особенности исламской традиции и очень высокая религиозность населения не позволяют исключить религию из публичного пространства.

Арабские протесты как выражение политического тренда демократизации

Демократизацию на Ближнем Востоке очень часто связывают с соответствующей политикой Запада, символом которой стало вторжение коалиционных сил в Ирак (2003 г.) и его последующее «демократическое переустройство». Безусловно, курс на демократизацию региона имел немалое значение, однако, как будет показано ниже, прямое влияние США и ЕС на внутриполитические процессы в арабском мире к концу первого десятилетия XXI в. стало заметно снижаться. Мы предложили бы более широкую трактовку переходных процессов в арабских странах – в контексте мировых волн демократизации.

Теорию волн демократизации как тренда мирового развития разрабатывали многие политологи, предлагавшие, в зависимости от интерпретации исторических событий, различные варианты периодизации подъемов и спадов демократии. Наибольшую известность приобрел подход С. Хантингтона, который выделил три таких волны [20]. К особенностям его концепции относятся минималистское понимание демократии (как политического участия, выборов, соревновательности, значимой связи между основными политическими партиями и электоратом) и включение в волну случаев «неполных переходов» – либерализации или частичной демократизации. Характеристику третьей волны он завершает периодом распада СССР (1991 г.). По мнению многих исследователей, посткоммунистические режимные изменения имеют настолько яркие особенности (связанные, в частности, со строительством новых государств на постимперском пространстве), что их следует выделять в особую волну – четвертую [21; 22; 23]. В таком ракурсе новую – пятую – волну образуют политические изменения, принесенные «цветными революциями». Выступления против авторитарной власти, рост гражданской активности и ее индивидуализацию можно считать индикатором формирования новой культурно-политической традиции и в арабском мире. (Отмечая изменения в поведении арабских демонстрантов, известный французский исследователь ислама и ближневосточной политики О. Руа пишет, что они уже не сжигают толпой американские или израильские флаги, но выступают за права и достоинство человека [24].)

Что позволяет так думать? Во-первых, во всех выступлениях выдвигались лозунги борьбы с авторитаризмом, за демократию. Во-вторых, сами события имели массовый характер и развивались «снизу» (не случайно некоторые из них получили название «революций без лидера»). В-третьих, в ряде стран политическая активность населения принесла плоды в виде организации новых партий, либерализации законодательства, расширения прав и свобод, проведения демократических выборов. Это свидетельствует о постепенном изменении социально-политических ориентиров граждан и о стремлении к расширению политического участия.

Наиболее далеко по пути демократизации продвинулся Тунис, где в результате длительного политического торга в 2014 г. была принята конституция, перераспределяющая исполнительные полномочия в пользу подотчетного парламенту премьер-министра и использующая компромиссные формулировки относительно роли ислама в жизни общества [25]. В Марокко конституционная реформа 2011 г. расширила полномочия главы правительства, который стал назначаться по результатам парламентских выборов. Было сформировано коалиционное правительство, которое возглавил лидер прежде оппозиционной умеренно исламистской Партии справедливости и развития А. Бенкиран. Новая конституция Сирии, принятая в 2012 г., также сигнализировала о начале трансформации режима (она предусматривает многопартийность и более не содержит упоминаний о руководящей роли партии Баас и социализме) [26].

В Саудовской Аравии в 2012 г. Консультативный Совет обрел право законодательной инициативы; в его новом составе представлены не только женщины, но и представители шиитской общины. В 2005 и 2011 г. в Саудовской Аравии прошли частичные выборы в муниципальные советы. В конце лета 2015 г. началась третья муниципальная избирательная кампания, в ней стали также участвовать женщины. Особого внимания заслуживают меры государства по усилению контроля над религиозной сферой – в частности, «обюрокрачивание» улемов [27]. Религиозный дискурс остается наиболее важным инструментом социальной политики и легитимации власти правящей семьи. В 2011 г. был запущен механизм Национального согласительного диалога в Бахрейне. Первые в истории муниципальные выборы были проведены в 2012 г. в Омане (по их результатам четыре мандата завоевали женщины).

Возможно, самая неоднозначная ситуация сложилась в Египте, где в 2011–2013 гг. дважды силовым путем сменялась власть и были последовательно приняты две конституции. Ни одна из них – ни «исламистская» 2012 г., ни «военная» 2014 г. – не смогла стать основой национальной консолидации, о чем говорит разброс голосов по итогам референдумов. Конституция 2014 г. в целом расширила права и свободы человека, закрепила за парламентом право объявлять недоверие (и на определенных основаниях – импичмент) президенту и передала назначение генерального прокурора от президента к Высшему судебному совету. Вместе с тем она запретила создание партий на религиозной основе и легализовала участие армии в политическом процессе [28]. Новый глава государства, ас-Сиси, исключил из политического процесса не только «Братьев-мусульман», но и либеральные и левые силы, повысив тем самым уязвимость режима. (В условиях падения популярности президента Мурси проведение запланированных парламентских выборов могло бы привести к легальному усилению и даже победе оппозиции, политическому торгу и дальнейшим изменениям мирным путем.)

В Ливии свержение Каддафи и рост политического насилия вызвали взрыв давних региональных противоречий и оформление нескольких центров влияния, что лишило демократически избранный в 2014 г. парламент возможности осуществлять власть на общегосударственном уровне. В Йемене, где также глубоки социокультурные расколы, компромисс, достигнутый после смены многолетнего политического лидера А. Салеха, оказался недолговечным и закончился вооруженным противостоянием.

Тем не менее Индекс демократии 2012 и 2013 г. отразил повышение открытости политических систем ряда арабских стран: в число гибридных режимов вошли, помимо упоминавшихся выше, Ливия, Египет и Марокко, а общий региональный индекс несколько поднялся – до 3,73 (в 2013 г. он снизился – до 3,68) [29; 30].

Соотношение внутренних и внешних факторов политических трансформаций

Успех операции по освобождению Кувейта в 1991 г. выявил новые возможности Запада в подключении ближневосточного региона к процессам формирования постбиполярного мира. В 1990–2000-х годах арабские страны активно вовлекались в различные проекты многостороннего сотрудничества, в том числе предусматривавшие продвижение политических реформ. В 1995 г. был дан старт проекту Евро-средиземноморского партнерства, в 2004 г. произошло его дополнение стратегией Европейской политики соседства, в которую после снятия международных санкций вошла также и Ливия. В 2008 г. был запущен проект Средиземноморского союза. Однако, несмотря на наличие постоянного механизма обсуждения, организационной структуры и специального бюджета, результаты этих инициатив применительно к арабским странам выглядели невыразительно [31]. Крайне негативное влияние на их реализацию оказала война в Ираке.

Наряду с ЕС демократизацией региона были озабочены НАТО, «группа восьми», институты ООН и, конечно, США. В 2004 г. США на саммите «группы восьми» выдвинули известный план «Большого (расширенного) Ближнего Востока», предусматривавший ускоренное продвижение политических и экономических реформ. Однако у американской администрации так и не возникло обоснованных идей относительно того, как можно реально добиться поставленных задач, если не считать предложения работать над соглашением о зоне свободной торговли (по аналогии с европейским партнерством) и специализированных программ Государственного департамента в рамках Инициативы ближневосточного партнерства. Основным каналом «продвижения демократии» стали постоянное внешнеполитическое давление и деятельность различных правительственных и неправительственных организаций по развитию гражданского общества (в первую очередь – Агентства США по международному развитию, Национального фонда поддержки демократии и Инициативы ближневосточного партнерства).

Перечисленные выше инициативы были значительно ограничены как авторитарной природой арабских режимов, так и спецификой самих гражданских структур, где ведущую роль играли исламские организации. Это создавало серьезные проблемы для американской внешней политики – фактически у США на ближневосточном направлении не было средств влияния на внутриполитическую ситуацию (за исключением прямого вмешательства по иракскому сценарию). С приходом к власти Б. Обамы и началом мирового экономического кризиса финансирование «программ демократизации» было сокращено.

США придавали огромное значение строительству демократии в Ираке, рассматривая его как своего рода пилотную страну региона. Однако в 2006 г. из-за истощения финансовых и военно-технических ресурсов началась пробуксовка «войн за демократизацию», да и вся политика «принуждения к партнерству» оказалась в подвешенном состоянии. Двойственный характер имела известная речь Обамы в Каире (2009 г.), где он говорил об уважении к исламу, воле народов и суверенитете Ирака, но также и о приверженности демократии и готовности повсюду поддерживать права человека [32].

Капиталистическая интернационализация 1990-х годов также имела противоречивые последствия. Либерализация экономики и сотрудничество с такими международными институтами, как МВФ и Всемирный банк, позволили арабскому миру подключиться к мировым хозяйственным связям, привлечь инвестиции, получить технологическую поддержку, осуществить инфраструктурные программы и др., но вместе с тем сделали его заложником мировой экономической конъюктуры. Страны, которые прибегали к помощи МВФ, были вынуждены соблюдать финансовую дисциплину и ограничивать социальную нагрузку бюджета. Особенно болезненно это было для тех, кто не входил в круг крупнейших экспортеров углеводородов и имел значительный государственный сектор экономики (Египет, Алжир, Тунис, Сирия). Реформа этого сектора, помимо социально-экономических последствий, была весьма чувствительной в силу его идейной привязки к борьбе за независимость и арабскому социализму. Несомненно, однако, что подключение всех арабских государств к мировым экономическим процессам ускорило изменение социальной структуры и вызвало рост социальных требований.

Таким образом, прямые внешние усилия по демократизации региона нигде, за исключением Ирака, не достигли успеха. Государственная бюрократия, военные и другие клики продолжали доминировать на политической арене. Не западное влияние стало и непосредственной причиной «весны» – и США, и Европа действовали весьма прагматично, учитывая опыт «войн за демократизацию». Конечно, это не означает, что в ходе начавшейся политической дестабилизации западные игроки не постарались реализовать свои политические и экономические интересы – в первую очередь это справедливо в отношении режима М. Каддафи. Насколько разными были эти интересы, показали долгие согласования общей позиции и конкретных действий по осуществлению вмешательства. Эскалация сирийского кризиса, наоборот, была в первую очередь инспирирована региональными игроками, предпринявшими попытку ликвидировать «неудобный» алавитский режим.

Общее влияние международной среды выразилось, по нашему мнению, прежде всего в так называемых «демонстрационных эффектах» (уровень и качество жизни в развитых странах, функционирование демократических институтов, уважение прав человека и др.), к которым особо восприимчива молодежь. Эти эффекты обусловили и чувство социальной депривации даже в условиях объективного роста уровня жизни в арабских странах [33]. Восприятию новых политических образцов также способствовала трудовая миграция, усилившаяся в результате структурной перестройки экономики и мирового экономического кризиса. Развитие новых коммуникационных и информационных технологий привело к распространению неформальных сетей, новые политические обстоятельства трансформировали их в структуры гражданского протеста.

Сдвиги, произошедшие в умонастроениях и ориентациях граждан, зафиксировали социологические опросы. По данным центра социологических исследований «Пью рисерч», в апреле–мае 2010 г. демократию считали самой предпочтительной формой правления 59% египтян, в 2011 г. – 71%, в 2013 г. – 67% [34; 35; 36].

Внутренние переменные, как представляется, сыграли ведущую роль в в арабских событиях. Даже выступления в Сирии не приняли бы формы гражданской войны с иностранным участием, если бы Х. Асад в период сирийской «весны» 2000–2001 гг. легализовал политическое участие демократической и умеренной исламской оппозиции и усилил роль представительных органов.

Демократизация и ислам

Активно дискутируемым в научных и журналистских кругах остается вопрос о самой возможности демократических реформ в мусульманских странах. После начала «глобальной войны с терроризмом» в 2001 г. спор о совместимости ислама с демократией принял почти что экзистенциальный характер.

Некоторые исследователи полагают, что ислам в принципе не совместим с современностью и, соответственно, демократией, поскольку не подвергался реформе и остался «целостным» (то есть не претерпел разделения на публичное и индивидуальное, политическое и религиозное) [37; 38; 39]. Рационализация отношения к священному была важнейшим условием демократических процессов в Европе. О необходимости реформы, которая положит конец «тотальности» ислама и позволит мусульманскому обществу функционировать по западным принципам «автономизации» и «дифференциации» групп и организаций, активно пишут представители исламского модернизма – в основном мусульманские интеллектуалы, работающие в западных странах, но также и российские авторы [40; 41; 42; 43; 44].

Большинство публичных дебатов на эту тему не свободны от методологических ошибок. Речь, в частности, об отождествлении демократии с либеральной демократией и либеральной демократии – с развитием, приравнивании политического ислама к экстремизму и игнорировании микросоциологии мусульманских обществ (процесса социализации и формирования идентичности индивида).

Рассуждая о демократизации в странах исламского ареала, мы имеем в виду не распространение либеральных ценностей, а расширение режима политического участия, конкурентности и ответственности власти перед народом. Минималистское понимание демократии соответствует определению полиархии, разработанному американским политологом Р. Далем [45], и лежит в основе различных глобальных рейтингов.

Аналитический потенциал секулярной парадигмы явно недостаточен для объяснения многих современных процессов, включая сохраняющуюся глобальную публичность религии и социальную активность религиозных институтов в современном мире [46]. Ислам, как и любая другая великая традиция, представляет собой сложную систему идей, верований и доктрин. Он полон амбивалентных смыслов, которые могут приобретать различное социальное звучание в зависимости от трактовки и исторического контекста. Например, в Коране и хадисах можно обнаружить и указание на необходимость повиновения власти правителя, и отказ от него в случае совершения им греха. Использовать ислам в политических целях могут и власть, и оппозиция.

По нашему мнению, изменения мусульманской среды, вызываемые общемировыми политическими, экономическими, культурно-информационными сдвигами, делают неактуальным вопрос о необходимости реформы ислама ради демократизации. Это подтверждают примеры наиболее развитых мусульманских государств – Турции, Малайзии, Индонезии. Политическое и социально-экономическое развитие не только сужает базу воспроизводства традиционалистского сознания, но и меняет структуру идентичности мусульманина, делая ее более сложной и гибкой. При этом не обязательно подрываются позиции религии – скорее, видоизменяется публичное проявление религиозности. По данным социологов – участников проекта Всемирного обзора ценностей, в настоящее время существенной разницы между социальными установками населения на Западе и в мусульманских регионах нет (за исключением вопросов гендерного равноправия и сексуальной свободы).

Если говорить о политическом исламе, или исламизме, то при своем возникновении (Ассоциация «братьев-мусульман») он имел радикальное содержание, обусловленное прямой зависимостью традиционных арабских элит от Запада, а впоследствии – обращением республиканских элит к заимствованным светским идеологиям и авторитарным политическим формам. В ходе либерализации режимов мейнстрим политического ислама принимал более умеренный характер, о чем сегодня свидетельствует легальное существование десятков исламских партий. Даже в «исламской» египетской конституции 2012 г. была статья о недопущении создания партий, которые практикуют дискриминацию на основе пола, происхождения или религии.

По существу, современные исламские политические партии и организации выражают интересы, взгляды и ценности людей, для которых религиозная идентичность имеет очень большое значение, но не исключает других (национальной, гражданской, политической, этнической, культурной и пр.). В тех арабских странах, где имела место легализация этих партий до рассматриваемых нами событий (Марокко, Алжир, Иордания, Ливан, Ирак и др.), была заложена основа для переговорного процесса и политических компромиссов Исламские политические организации сохраняют широкую популярность, потому что за ними встает образ справедливого мусульманского общества. Российские исследователи Ю.М. Почта и Т.Ю. Оберемко точно подмечают, что, хотя этот образ – симулякр, который не имеет референта и не может быть реализован путем имплементации шариата, он может выполнять политическую роль [47]. В такой религиозной системе, как ислам, он обеспечивает мобилизацию и консолидацию электората. При этом его приверженцы могут не обращать внимания на конкретные программы поддерживаемых ими организаций. Например, несмотря на то, что экономическая программа «Братьев-мусульман» в Египте была в целом либеральной, за них голосовали те, кто хотел усиления социальной ответственности государства и не просто роста экономики, но перераспределения доходов в пользу социальных нужд [48]. Расхождение между реальным и воображаемым вызвало значительное ослабление поддержки политического крыла «Братьев-мусульман», Партии свободы и справедливости, к лету 2013 г., однако это отнюдь не означает сужения ниши исламской политической деятельности в перспективе. Верно и то, что ослабление центральной власти и рост насилия влекут за собой радикализацию исламских организаций.

Государственные институты, идентичность и реформы

Вопрос о политических трансформациях в арабском мире не может рассматриваться без учета эффективности государственных институтов. Как известно из работ американского экономиста Дугласа Норта, институты определяют величину транзакционных и трансформационных издержек и, следовательно, определяют рентабельность и привлекательность той или иной экономической или политической деятельности. Однако современное государственное строительство в регионе является проблемным ввиду его неорганичного характера и недостаточного опыта: все арабские политии очень молоды.

Серьезнейшей проблемой остается конструирование национальной идентичности. Историческое наследие Арабского халифата и Османской империи, как и сам ислам, способствовали закреплению арабской и исламской идентичностей, по сути транснациональных, а постколониальное оформление границ во многих случаях усилило секторальные (этнические, конфессиональные, племенные и пр.) размежевания. Эти эффекты, наряду с социально-экономическим отставанием и внешним вмешательством (фактор Израиля, политика Запада в отношении ряда правящих элит, внутрирегиональные коалиции и др.), продолжают затруднять создание национальных политических институтов.

Эффективность институтов фиксируют различные глобальные индексы. Так, Мировые показатели управления Всемирного банка охватывают 199 стран и имеют 6 измерений [49]: право голоса и подотчетность (власти); политическая стабильность и отсутствие насилия/терроризма; эффективность правительства; регулятивные способности (способности правительства разрабатывать и осуществлять эффективную политику по развитию частного сектора); верховенство закона; контроль над коррупцией. Если исключить первые два показателя, напрямую связанные с типом режима, то наиболее успешными оказываются институты монархий Персидского залива и Иордании. Неслучайно с 1990-х годов правящие элиты этих стран уделяли очень большое внимание повышению уровня государственного управления. «Хорошие» административные институты во многих случаях позволяют предупредить если не появление, то разрастание политических конфликтов. А вот для всех других арабских стран эти показатели являются низкими.

Известностью пользуется также Индекс несостоятельности государств Фонда мира, ежегодно рассчитываемый для 178 государств по 12 показателям. Политическими индикаторами, в частности, выступают: криминализация и/или делегитимация государства; прогрессирующее ухудшение общественных служб (здравоохранение, образование и др.); неприменение или избирательное применение закона и широкие нарушения прав человека; неподконтрольность структур безопасности; рост раскола элит; вмешательство других государств или внешних политических акторов [50].

По данным этого Индекса за 2014 г., в число «стабильных государств» на Арабском Востоке входят только Катар и ОАЭ, «менее стабильных» – Кувейт и Оман, «внушающих опасения» – Бахрейн, «внушающих сильные опасения» – Алжир, Тунис, Иордания, Марокко, Саудовская Аравия, «внушающих очень сильные опасения» – Ливия, Джибути и Ливан. В зоне «опасности» находятся Мавритания и Египет, «сильной опасности» – Йемен, Ирак и Сирия, «очень сильной опасности» – Судан [51].

В слабом государстве центр политики перемещается на уровень неформальных институтов – различных социальных организаций и групп (семейных, региональных, конфессиональных, племенных и пр.), которые не позволяют государству стать автономным или лишают его определенной части полномочий. Например, провал недолгого правления М. Мурси в Египте был обусловлен, среди прочего, фактическим бойкотом со стороны «мубараковского» административного аппарата.

Одной из наиболее серьезных проблем государства является утрата полноты территориального контроля, вероятность которой особенно высока в случае совпадающих (региональных и конфессиональных, региональных и этнических) размежеваний. Эти размежевания – следствие постколониальной фрагментированности многих арабских стран (Ливан, Сирия, Ирак, Алжир, Йемен и др.). Тунис продвинулся на пути демократизации благодаря, в частности, своей гомогенности (98% населения имеют арабо-берберское происхождение). Политическая организация разделенных обществ – проблема не только для Востока, но и для Запада, но на Западе она имеет качественно иное разрешение благодаря чувству принадлежности к гражданскому сообществу.

Общие выводы

Можно констатировать, что запрос на политические реформы в арабских обществах созрел. «Арабская весна», хотя и принесшая ограниченные результаты в отношении демократизации, будет иметь долгосрочный политический эффект. Данные социологических опросов, как и требования протестующих, показывают, что большинству населения близки идеи и ценности демократии и что развитие гражданских структур продолжается. Формированию новой культурной традиции в первую очередь способствовало изменение социальной структуры арабских обществ под воздействием социально-экономических реформ и глобализации. Даже в Саудовской Аравии, неизменно следующей курсом единства власти и подданных, в 2011 г. была образована Партия исламской уммы, которая выступила за гарантируемые шариатом права и свободы, включая выборы [52]. Прямое «демократизаторское» давление Запада сыграло свою роль в произошедших изменениях, но не было определяющим.

Представления о демократии в арабском мире в большинстве своем очень далеки от либеральных. Поэтому при анализе происходящих изменений оправдан подход, который трактует демократию в минималистском, институциональном ключе – как соревновательность, многопартийность, всеобщее голосование, регулярные альтернативные выборы, связь между партиями и электоратом.

Особенности исламской традиции и очень высокая религиозность населения не позволяют исключить религию из публичного пространства. Во многих арабских странах исламские партии и организации выражают интересы и взгляды верующих граждан, которые полагают исламскую составляющую безусловной ценностью общественно-политической жизни. Легальное существование этих организаций является важным для процесса формирования национального сообщества. Как показывает исторический опыт, только демократизация постепенно ведет к снижению значимости публичного проявления как религиозности, так и секулярности.

Арабская «волна демократизации» практически везде, за исключением Туниса, не смогла подняться из-за слабости современных политических институтов (парламентов, партий, выборов) – там, где они были. Авторитарные лидеры не стремились придать им ценность и эффективность, занимаясь имитацией политической конкуренции и неформальными сделками. Не приобретя общественной ценности, эти институты не смогли стать инфраструктурой для урегулирования разразившегося кризиса. Общий невысокий (за редким исключением) уровень государственного управления в сочетании с коррупцией стал дополнительным фактором долговременной дестабилизации.

Огромное влияние на процесс демократизации арабского государства оказывают прочные позиции локальных идентичностей. Секторальные размежевания, во многом обусловленные особенностями создания независимых арабских государств, затрудняют поиск компромиссов и создают возможности для вмешательства в политический процесс заинтересованных региональных и внерегиональных игроков. Это обернулось длительными вооруженными конфликтами в Ливии, Сирии и Йемене.

Чтобы поддерживать стабильность, арабские правящие элиты должны не имитировать, а развивать инфраструктуру политического участия и институты представительства, без которых сам концепт современного государства нельзя наполнить эмпирическим содержанием. Примером новых вызовов может служить усиление «Исламского государства» – возникшей при ослаблении центральной власти мутации традиционной формы организации мусульманского социума.

Примечания:

[20] Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2003. – 368 с.

[21] McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship: Noncooperative Transitions in the Postcommunist World // World Politics. 2002. N 54. P. 212–244.

[22] Doorenspleet R. Democratic Transitions: Exploring the Structural Sources of the Fourth Wave. – Boulder: Lynne Rienner Publishers, 2005. – 203 p.

[23] Popescu C.C. Is There a Fourth Wave of Democracy or Not? An Evaluation of the Latest Theories // The USV Annals of Economics and Public Administration. 2012. Volume 12, Issue 1(15). P. 32–38.

[24] Roy O. The Transformation of the Arab World // Journal of Democracy. 2012. Vol.23, N 3. P. 8.

[25] Constitution of the Tunisian Republic. Unofficial translation by Jasmine Foundation. – URL: http://www.jasmine-foundation.org/doc/unofficial_english_translation_of_tunisian_constitution_final_ed.pdf (Дата обращения: 22.06.2015)

[26] Дустур аль-Джумхурийа аль-Арабийа ас-Сурийа. (Конституция Сирийской Арабской Республики 2012 г.) (На араб. яз.) URL: http://parliament.gov.sy/arabic/index.php?node=5518&cat=423& (Дата обращения: 13.05.2014)

[27] Косач Г.Г. Саудовская Аравия: Власть и религия // Политическая наука. М.: РАН. ИНИОН, 2013. №2. С.100–125.

[28] Дустур Джумхурийати Миср аль-Арабийати. (Конституция Арабской Республики Египет 2014 г.) (На араб. яз.) URL: http://www.parliament.gov.eg/destour.aspx (Дата обращения: 4.02.2015).

[29] Democracy Index 2012. Democracy at a Standstill. A Report from the Economist Intelligence Unit. URL: https://portoncv.gov.cv/dhub/porton.por_global.open_file?p_doc_id=1034 (Дата обращения: 8.07.2015)

[30] Democracy Index 2013. Democracy in Limbo. A Report from the Economist Intelligence Unit. URL: http://www.eiu.com/Handlers/WhitepaperHandler.ashx?fi=Democracy_Index_2013_WEB-2.pdf&mode=wp&campaignid=Democracy0814 (Дата обращения: 8.07.2015)

[31] Кудряшова И.В. Европа и «арабская весна» // Актуальные проблемы Европы. М.: РАН. ИНИОН, 2012. №3. С.18–41.

[32] Obama B. Remarks on the New Beginning. Cairo University, Cairo, Egypt. URL: http://www.whitehouse.gov/the-press-office/remarks-president-cairo-university-6-04-09 (Дата обращения: 6.10.2012)

[33] Кашина А. «Жасминовая революция» в Тунисе // Обозреватель – Observer. М. 2011. №7. С. 74–82. URL: http://www.observer.materik.ru/observer/N7_2011/074_082.pdf (Дата обращения: 23.06.2013)

[34] Egypt, Democracy and Islam. Pew Research Center Q 17. URL: http://pewresearch.org/pubs/1874/egypt-protests-democracy-islam-influence-politics-islamic-extremism (Дата обращения: 12.07.2015)

[35] Egyptians Remain Optimistic, Embrace Democracy and Religion in Political Life. – May 8, 2012. URL: http://www.pewglobal.org/2012/05/08/egyptians-remain-optimistic-embrace-democracy-and-religion-in-political-life/ (Дата обращения: 12.07.2015)

[36] Most Muslims Want Democracy, Personal Freedoms, and Islam in Political Life. – July 10, 2012. URL: http://www.pewglobal.org/files/2012/07/Pew-Global-Attitudes-Project-Arab-Spring-Report-FINAL-Tuesday-July-10-2012.pdf (Дата обращения: 12.07.2015)

[37] Elhadj E. The Islamic Shield: Arab Resistance to Democratic and Religious Reforms. – Boca Raton: BrownWalker press, 2006. – 272 p.

[38] Bruce S. Politics & Religion. – Cambridge, Malden: Polity press, 2003. – 292 p.

[39] Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remaking of the Modern World. – N.Y.: Simon and Schuster, 1996. – 367 p.

[40] Хаким Р. Где наша Мекка? – Казань: Магариф, 2003. – 64 с.

[41] Ramadan T. Radical Reform: Islamic Ethics and Liberation. - N.Y.: Oxford university press, 2009. – 372 p.

[42] Ramadan T. Western Muslims and the Future of Islam. – N.Y.: Oxford university press, 2004. – 278 p.

[43] Tibi B. Islam’s Predicament with Modernity: Religious Reform and Cultural Change. – N.Y.: Routledge, 2009. – 407 p.

[44] Tibi B. Political Islam, World Politics and Europe: Democratic Peace and Euro-Islam versus Global Jihad. – N.Y.: Routledge, 2008. – 311 p.

[45] Dahl R. Polyarchy: Participation and Opposition. - New Haven: Yale University Press, 1972. – 267 p.

[46] Кудряшова И.В. Как изучать взаимодействие религии и политики? // Политическая наука. Религия и политика. М.: РАН. ИНИОН, 2013. №2. С. 9–24.

[47] Почта Ю.М., Оберемко Т.В. Политическое значение исламского фундаментализма в эпоху постмодерна // Вестник РУДН. Серия Политология. 2014. №1. С. 16.

[48] Masoud T. Counting Islam: Religion, Class, and Elections in Egypt. – N.Y.: Cambridge University Press, 2014. P. 128.

[49] Kaufmann D., Kraay A., Mastruzzi M. The Worldwide Governance Indicators. Methodology and Analytical Issues. – Development Research Group, Macroeconomics and Growth Team. 2010. September. 31 p. URL: http://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=1682130## (Дата обращения: 13.07.2015)

[50] The Indicators / Fund for Peace. – URL: http://ffp.statesindex.org/indicators (Дата обращения: 12.07.2015)

[51] Fragile States Index 2014 / Fund for Peace. – URL: http://ffp.statesindex.org/rankings-2014 (Дата обращения: 13.07.2015)

[52] Косач Г.Г. Саудовская Аравия и «арабская весна» // Свободная мысль. URL: http://svom.info/entry/246-saudovskaya-araviya-i-arabskaya-vesna/ (Дата обращения: 12.08.2014)

Список литературы:

Алиев А.А. Иран vs Ирак: история и современность. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2002. 768 с.

Гордон-Полонская Л.Р. Мусульманские течения в общественно-политической мысли Индии и Пакистана. (Критика «мусульманского национализма»). М.: Издательство восточной литературы, 1963. 326 c.

Журавский А.В. Христианство и ислам: социокультурные проблемы диалога. М.: Наука, 1990. 128 с.

Ильин М.В. Идеальная модель политической модернизации и пределы ее применимости. М.: МГИМО-Университет, 2001. 43 с.

Кашина А. «Жасминовая революция» в Тунисе // Обозреватель – Observer. М. 2011. №7. С. 74–82. URL: http://www.observer.materik.ru/observer/N7_2011/074_082.pdf (дата обращения: 23.06.2013)

Косач Г.Г. Арабский национализм или арабские национализмы: доктрина, этноним, варианты дискурса // Национализм в мировой истории. М.: Наука, 2007. С. 259–331.

Косач Г.Г. Саудовская Аравия: Власть и религия // Политическая наука. М.: РАН. ИНИОН, 2013. №2. С.100–125.

Косач Г.Г. Саудовская Аравия и «арабская весна» // Свободная мысль. URL: http://svom.info/entry/246-saudovskaya-araviya-i-arabskaya-vesna/ (дата обращения: 12.08.2014)

Кудряшова И.В. Европа и «арабская весна» // Актуальные проблемы Европы. М.: РАН. ИНИОН, 2012. №3. С. 18–41.

Кудряшова И.В. Как изучать взаимодействие религии и политики? // Политическая наука. Религия и политика. М.: РАН. ИНИОН, 2013. №2. С. 9–24.

Кудряшова И.В. Политические изменения и трансформация идентичности в странах мусульманского Востока // Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 тт. Т.2.: Идентичность и социально-политические изменения в XXI веке / Отв. ред. И.С. Семененко. М.: РОССПЭН, 2012. С.155–184.

Левин З.И. Развитие основных течений общественно-политической мысли в Сирии и Египте (новое время). М.: Наука, 1972. 207 с.

Наумкин В.В. Проблема цивилизационной идентификации и кризис наций-государств // Восток (Oriens). 2014. №4. С.5–20.

Почта Ю.М., Оберемко Т.В. Политическое значение исламского фундаментализма в эпоху постмодерна // Вестник РУДН. Серия Политология. 2014. №1. С. 5–19.

Тихонова Т.П. Светская концепция арабского национализма Саты аль-Хусри. М.: Наука, 1984. 219 с.

Хаким Р. Где наша Мекка? – Казань: Магариф, 2003. 64 с.

Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М.: Прогресс-Традиция, 2004. 480 с.

Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2003. 368 с.

Ахдаф марказ аль-малик Абдель Азиз лиль-хивар аль-ватаний. (Цели Центра национального диалога имени короля Абдель Азиза.) (На араб.яз.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kacnd.org/center_goals.asp (дата обращения: 10.03.2014)

Дустур аль-Джумхурийа аль-Арабийа ас-Сурийа. (Конституция Сирийской Арабской Республики 2012 г.) (На араб. яз.). [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://parliament.gov.sy/arabic/index.php?node=5518&cat=423& (дата обращения: 13.05.2014)

Дустур Джумхурийат Миср аль-Арабийа. (Конституция Арабской Республики Египет 1971 г. с поправками.) (На араб.яз.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.wipo.int/wipolex/en/text.jsp?file_id=190040 (Дата обращения: 15.05.2014)

Дустур Джумхурийати Миср аль-Арабийати. (Конституция Арабской Республики Египет 2014 г.) (На араб. яз.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.parliament.gov.eg/destour.aspx (дата обращения: 4.02.2015)

Bruce S. Politics & Religion. – Cambridge, Malden: Polity press, 2003. – 292 p.

Constitution of the Tunisian Republic. Unofficial translation by Jasmine Foundation. – Access mode: http://www.jasmine-foundation.org/doc/unofficial_english_translation_of_tunisian_constitution_final_ed.pdf (date of access: 22.06.2015)

Dahl R. Polyarchy: Participation and Opposition. – New Haven: Yale University Press, 1972. 267 p.

Democracy Index 2011. Democracy under Stress. A Report from the Economist Intelligence Unit. – Access mode: http://www.eiu.com/Handlers/WhitepaperHandler.ashx?fi=Democracy_Index_2011_Updated.pdf&mode=wp&campaignid=DemocracyIndex2011 (date of access: 8.07.2015)

Democracy Index 2012. Democracy at a Standstill. A Report from the Economist Intelligence Unit. – Access mode: https://portoncv.gov.cv/dhub/porton.por_global.open_file?p_doc_id=1034 (date of access: 8.07.2015)

Democracy Index 2013. Democracy in Limbo. A Report from the Economist Intelligence Unit. – Access mode:http://www.eiu.com/Handlers/WhitepaperHandler.ashx?fi=Democracy_Index_2013_WEB-2.pdf&mode=wp&campaignid=Democracy0814 (date of access: 08.07.2015)

Diamond L. Thinking about Hybrid Regimes // Journal of Democracy. 2002, April. Vol. 13. N 2. P. 21–35.

Doorenspleet R., Democratic Transitions: Exploring the Structural Sources of the Fourth Wave. – Boulder: Lynne Rienner Publishers, 2005. – 203 p.

Egypt, Democracy and Islam. Pew Research Center Q 17. – Access mode: http://pewresearch.org/pubs/1874/egypt-protests-democracy-islam-influence-politics-islamic-extremism (date of access:12.07.2015)

Egyptians Remain Optimistic, Embrace Democracy and Religion in Political Life. – May 8, 2012. – Access mode: http://www.pewglobal.org/2012/05/08/egyptians-remain-optimistic-embrace-democracy-and-religion-in-political-life/ (date of access: 12.07.2015)

Elhadj E. The Islamic Shield: Arab Resistance to Democratic and Religious Reforms. – Boca Raton: BrownWalker press, 2006. 272 p.

Fragile States Index 2014 / Fund for Peace. – Access mode: http://ffp.statesindex.org/rankings-2014 (date of access:13.07.2015)

Huntington S.P. The Clash of Civilizations and the Remaking of the Modern World. – N.Y.: Simon and Schuster, 1996. 367 p.

The Indicators / Fund for Peace. – Access mode: http://ffp.statesindex.org/indicators (date of access: 12.07.2015)

Kaufmann D., Kraay A., Mastruzzi M. The Worldwide Governance Indicators. Methodology and Analytical Issues. – Development Research Group, Macroeconomics and Growth Team. 2010. September. 31 p. – Access mode: http://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=1682130## (date of access: 13.07.2015)

Lia B. The Society of the Muslim Brothers in Egypt: The rise of an Islamic mass movement 1928 - 1942. – Reading, UK: Ithaca Press, 1998. – 328 p.

Masoud T. Counting Islam: Religion, Class, and Elections in Egypt. – N.Y.: Cambridge University Press, 2014. – 252 p.

McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship: Noncooperative Transitions in the Postcommunist World // World Politics. 2002. N 54. P. 212–244.

Most Muslims Want Democracy, Personal Freedoms, and Islam in Political Life. – July 10, 2012. – Access mode: http://www.pewglobal.org/files/2012/07/Pew-Global-Attitudes-Project-Arab-Spring-Report-FINAL-Tuesday-July-10-2012.pdf (date of access: 12.07.2015)

Obama B. Remarks on the New Beginning. Cairo University, Cairo, Egypt. – Access mode: http://www.whitehouse.gov/the-press-office/remarks-president-cairo-university-6-04-09 (date of access: 6.10.2012)

Popescu C.C. Is There a Fourth Wave of Democracy or Not? An Evaluation of the Latest Theories // The USV Annals of Economics and Public Administration. 2012. Volume 12, Issue 1(15). P. 32–38.

Ramadan T. Radical Reform: Islamic Ethics and Liberation. N.Y.: Oxford university press, 2009. 372 p.

Ramadan T. Western Muslims and the Future of Islam. N.Y.: Oxford university press, 2004. 278 p.

Rokkan S. Cities, states and nations. A dimensional model for the study of contrasts in development // Building states and nations. Models and data resources / Ed. by S.N. Eisenstadt, S. Rokkan. – Beverly Hills; L.: Sage, 1973. Vol. 1. P. 73–97.

Rokkan S. The center-periphery polarity// Center periphery structures in Europe: an ISSC workbook in comparative analysis. Frankfurt a. M.: Campus, 1987. P. 17–50.

Roy O. The Transformation of the Arab World // Journal of Democracy. 2012. Vol. 23, N 3. P. 5–18.

Al-Tahtawi R.R. The Extraction of Gold, or an Overview of Paris and the Honest Guide for Girls and Boys // Oxford Islamic Studies Online database. – URL: http://www.oxfordislamicstudies.com/article (Дата обращения: 13.07.2009)

Tibi B. Islam’s Predicament with Modernity: Religious Reform and Cultural Change. N.Y.: Routledge, 2009. 407 p.

Tibi B. Political Islam, World Politics and Europe: Democratic Peace and Euro-Islam versus Global Jihad. N.Y.: Routledge, 2008. 311 p.

Читайте также на нашем портале:

«Арабское государство до и после «арабской весны». Часть 1 » Ирина Кудряшова

«Кризис на Украине: взгляд с Арабского Востока» Александр Демченко

««Арабская весна»: итоги и перспективы» Борис Долгов

«Милитаризация Ближнего Востока: динамика и риски» Наталья Калинина

«Роль Интернет-коммуникаций в движении протеста в странах Магриба и Ближнего Востока » Юрий Мизюркин

«Мультиполярные реалии, Ближний Восток и геноцид в режиме «бегущей строки»» Гагик Арутюнян

«Ближневосточная политика Турции в контексте «арабской весны»» Павел Шлыков

«Малийский кризис, радикальный исламизм и «арабская весна»» Борис Долгов

«Египет на пути к трансформации политической системы» Александр Демченко

««Зеленое» будущее Египта» Геворг Мирзаян

««Арабская весна» и политика России в ближневосточном регионе» Александр Демченко


Опубликовано на портале 26/10/2015



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика