Говоря о метафизике какого-либо явления, обычно имеют в виду некий лежащий за уровнем его материальной предметности уровень, который выступает как определяющий для физического мира, ибо содержит в себе причины проявленных в нем событий и вещей. В случае с глобализацией таким «метафизическим» уровнем для нее выступает метаэкономическое пространство. Энтузиасты проекта глобализации обычно сводят не только ее цель, но и содержание к решению финансово-экономических проблем, и в их интерпретации экономика в глобализационную эпоху выступает в качестве предельного обоснования и объяснения всех происходящих в обществе процессов. Так, один из членов Бильдербергского клуба, директор Европейского банка реконструкции и развития Жак Аттали в своей книге «Линии горизонта» называет деньги главной и универсальной ценностью, в том числе и духовной. Современный мир как «эра денег», по его мнению, формируется по принципу геоэкономики, которая претендует на то, чтобы стать и идеологией нового общества, и философией глобализационной эпохи. Единая универсальная форма организации общества и всего мира означает, что власть будет измеряться лишь «количеством контролируемых денег», которые определяют и символизируют все отношения и тем самым становятся не только всеобщим эквивалентом, но и своеобразным языком, формирующим собственные правила.
Таким образом, экономические идеи признаются универсальными и достаточными для описания всех без исключения процессов в мире. Тем не менее за пределами экономической реальности остаются не сводимые к ней представления и понятия, которые в той или иной мере способны влиять на облик и содержание глобализационной эпохи. Это имеет отношение не только к России, в которой традиционно конституирующую роль в социальном развитии играл именно культурный параметр и потому здесь деградационные процессы в культуре не только не могут быть скомпенсированы какими-то экономическими успехами, но именно и не позволят этим успехам состояться вообще (что мы и наблюдаем). Но о значении культурного фактора говорит также и идеолог «нового мирового порядка» Бжезинский, который наряду с экономическим, военным и технологическим выделяет и культурный фактор как одно из четырех главных измерений власти
[1]. Действительно, культура не просто является для человека второй природой, но для современного человека она по своему значению становится основной природой, все более оттесняя первую, расширяя свое пространство и способы своего формирующего воздействия на человека. Именно в культуре, которая фактически охватывает всю полноту жизни современного человека, формируются его представления о мире и самом себе, именно через культуру ему предлагаются и внушаются формы поведения, стереотипы мышления, жизненные идеалы и ценности. В культурном сознании осуществляется и поиск оптимального социального устройства общества, проектирование утопий и антиутопий как моделей желательного, или отвергаемого, или возможного в силу логического развития тенденций состояния общественного устройства.
И именно процессы, происходящие в культуре глобализационной эпохи, отчетливее всего проявляют реализуемую в практике глобализации тенденцию и могут определить неудачу всего проекта, позволив идентифицировать его как грандиозную антиутопию; реальность этих процессов не только лишает иллюзий многих прежних сторонников глобализации, но и обозначает рубеж, за которым начинается опасная деградация общества. То, что представляется как глобализация культуры, на самом деле есть перерождение культуры в культурный инструмент глобализации, в механизм воспроизводства глобально-гомогенизированного способа сознания.
То, что экономическая сторона отнюдь не исчерпывает всей реальности возможных глобализационных процессов, показывает попытка осуществления другого типа интеграции. Так, в настоящее время в противовес западному варианту глобализации начинает активно формироваться и агрессивно утверждаться другая модель, родившаяся из прежнего антиглобалистского (т. е. по сути антизападного, антиамериканского) движения, — глобализация «по-исламски». Силовому культурно-экономическому и политическому давлению со стороны США исламские глобалисты противопоставляют такое же силовое давление через страх и террор. Однако главное различие между двумя этими оппозиционными моделями лежит все-таки в сфере метафизической. Основанием западной модели выступает крайне прагматистски переосмысленное и в современных финансово-экономических терминах выраженное холистическое учение, целиком замыкаемое на социальный мир. В свою очередь, исламская модель отчасти сохраняет общий космологический дух исходного холизма, характерного для Востока, при этом в качестве основного фактора рассматривает не государственный, а религиозный. Опорой формирования глобальных «Соединенных Штатов Ислама» (Великого Халифата) становится идеология культурно-религиозного фундаментализма, противостоящего западной системе уникультной нивелирующей глобализации. Пути денационализации государств в мировом сообществе противопоставляется путь создания мирового сообщества на основе фундаментальных ценностей: религии, во-первых, и традиционной этничности, во-вторых. Цивилизационные войны, о которых ныне все чаще говорят, в какой бы они форме ни велись, неизбежно будут иметь основанием и полем столкновения пространство метафизических представлений и ценностей.
Возможность метафизического подхода к рассмотрению проблемы объясняется также тем, что глобализируемый мир, несмотря на всю реальность происходящих процессов, во многом остается все-таки образом из виртуальной реальности, поскольку ему не соответствует пока никакая реальная действительность. Постулируемое планетарное общество, какие бы программы ни лежали в его основе, — это виртуальный образ, и строится он в основном в двух совершенно разных модальностях: идеализированный образ должного и желательного, основанный на реальной необходимости объединения человечества перед лицом вставших перед ним проблем, с одной стороны, и декларируемый (с определенной целью) образ глобального мира, стратегии которого в конечном счете направлены на построение системы глобальной власти, целью которой становится сохранение высоких жизненных стандартов для властного меньшинства, — с другой. Различие этих двух модальностей и определяет расстояние между единым человечеством как объектом конструируемых утопий и глобализированным миром как реализующейся на наших глазах антиутопией.
1. Глобализация как реальность
Переход от индустриального общества к постиндустриальному, появление и распространение новых высоких технологий, образование единого информационного пространства — все это сформировало контекст, сделавший возможным становление нового качества социальности, когда общества становятся открытыми и появляется возможность для следующего этапа интеграции. «Мировое экономическое
сообщество из рыхлой совокупности более или менее взаимосвязанных стран превращается в целостную
экономическую систему, где национальные (страновые) социумы оказываются составными элементами единого всемирного хозяйственного организма, а их судьбы в возрастающей мере определяются ходом развития этого организма как целого»
[2].
Становящееся глобальное сообщество, по мнению сторонников проекта глобализации, позволяет управлять обществом наиболее рациональным способом. Именно подобная возможность привлекла к идее глобализации множество сторонников, которые увидели в этом проекте шанс к воплощению давней мечты о разумно построенном едином человечестве, о глобальном государстве, которое создаст единую общечеловеческую культуру, сформирует единые цели и ценности. Бессмысленная трата ресурсов на войны, конфликты, разного рода противостояния также исчезает с образованием единого человечества.
Действительно, когда говорят о необходимости глобализации и ее объективном характере, имеют в виду то, что действительный масштаб вставших перед человечеством проблем требует решения их на глобальном уровне, ибо ни одно государство в нынешней ситуации не имеет реальных возможностей и ресурсов для решения этих проблем в одиночку, тем более что многие из них просто и не могут быть разрешены подобным образом: нельзя, например, решить проблемы, связанные с глобальным потеплением климата, в отдельно взятой Швейцарии, нельзя очистить участок мирового океана, прилегающий конкретно к штату Флорида, и т. д. Интеграции усилий, как показывают недавние события, требует и борьба с терроризмом, с наркотиками. Процессы сотрудничества производят результат, не укладывающийся в прежние рамки национальных процессов, и затрагивают человечество в целом, «навязывая» неизбежное сотрудничество.
Исходя из данной посылки, можно предположить, что преимущественным путем реализации мечты о планетном человечестве, которое бы объединилось ради воплощения идеи человека, станет программа организации самого широкого политического, экономического, культурного взаимодействия разных стран и народов. При этом диалог и полилог разных позиций стали бы самым продуктивным способом построения богатого многообразия общества, в этом многообразии черпающем свою силу и устойчивость, ибо они обеспечиваются возможностью выбора наилучшего варианта из множества уже доказавших свою жизнеспособность. Равноправный диалог означает обогащение всеобъемлющего культурного, смыслового, ценностного пространства жизни, его расширение и его усиление, повышение доверия к партнерам и взаимопонимания. Это путь к действительному объединению, а не вынужденному внешними обстоятельствами сбиванию в стаю, что отличает человека от его животных сородичей. Именно диалог и распространение его принципа на множество, т. е. полилог, являются культурной формой взаимодействия разных позиций и показателем подлинно культурной установки на общение.
В противоположность этому монолог (когда он превышает необходимую потребность в обозначении собственных взглядов, собственной позиции, а становится постоянной формой их навязывания) выступает установкой на конечное обеднение содержания общения, ибо предполагает доминирование единственной позиции, которая как бы явочным порядком вытесняет всякую другую и стремится заменить ее своей. В то же время, позиция, оставленная в своем исключительном одиночестве, также имеет мало мотивов и стимулов для собственного развития, ибо не получает подпитки от взаимодействия с другими и подавляет конкурирующие идеи и позиции из стремления сохранить в неприкосновенности свое доминирование.
Таким образом, говоря о глобализации, следует учитывать, что данное понятие может иметь не только разные смыслы, но и разные цели, что определяет и разные ценностные векторы этих разных смыслов, и разную стратегию достижения целей. В одном случае глобализация понимается как организация единства многообразия, обеспечиваемого взаимодействием разных культурных традиций, образцов и ценностей, установку на их сохранение для обогащения содержания культурной жизни человечества и его культурного пространства. В другом случае глобализация понимается как унификация культурных моделей, что с неизбежностью будет означать и гомогенизацию культурного пространства человечества. При этом культурная унификация, как скоро выяснилось, должна происходить по американскому образцу, а гомогенизация — означать «структурирование» пространства в соответствии с американскими ценностями. Иными словами, в реальной действительности инструментом глобализации был избран второй вариант — одностороннего монологического диктата, при котором происходит вытеснение, подавление культурой, взятой «за образец», всех остальных культур.
И потому для остальных (в том числе и в особенности для нас) становится необходимостью прежде всего четкое осознание ошибочности своей идентификации с США, своих национальных интересов — с интересами Америки, без чего невозможно ни дать трезвую и объективную оценку собственного положения в данном проекте, ни сформировать аутентичную основу собственного поведения в нем.
Здесь следует сказать несколько слов об этой специфической для нашего времени проблеме — проблеме ложной идентификации. Благодаря организации содержания массированного воздействия информационных средств и технологий, человек начинает отождествлять себя с теми или иными лицами или группами, вопреки действительной собственной социальной и культурной принадлежности. Политические и социальные мифы заставляют его идентифицировать свои интересы с интересами групп и людей, цели которых расходятся с его собственными; человек как бы раздваивается: в своем реальном жизненном бытии он по-прежнему остается со своей референтной группой, а сознанием своим оказывается вписан в систему совсем иных, иногда совершенно чуждых ему, взглядов, интересов, представлений, образцов поведения. Это заставляет его участвовать в реализации не просто чужих ему, но и вредных для него самого программ и целей.
То же самое можно сказать и о национальной самоидентификации целых народов. Воздействие американизированной массовой культуры заставляет народы идентифицировать себя с системами иных культур и ценностей, и они начинают активно участвовать в реализации вынужденных, но кажущихся им единственно возможными программ вместо того, чтобы критически пересмотреть их и заменить необходимыми именно им. Таким образом, групповые интересы новой глобальной элиты выдаются за интересы всего населения планеты. А в результате оказывается, что 80% населения планеты обречено жить в условиях бедности, 15% — удовлетворительно и только 5% — в богатстве, в основном это американцы
[3].
Доминирующее положение США легитимировало удобное для них использование в отношениях с другими странами практики двойных стандартов, которая наиболее отчетливо показала, что глобализация осуществляется как хорошо организованная и планомерно развивающаяся игра в одни ворота — в пользу одной страны, стремящейся любым способом к сохранению и упрочению своего статуса.
Так, например, это касается пресловутого требования открытости рынку, на которой неизменно настаивают США. Границы и деятельность разных стран должны стать прозрачными для них, сами же США, в свою очередь, оставляют за собой право всегда поступать так, как считают нужным, о чем откровенно говорит Бжезинский. США осуществляют необходимое планирование и регулирование у себя и для себя, однако всех остальных убеждают в необходимости «творческой стихии» рынка. То же можно сказать и относительно запрета на смертную казнь для осужденных по суду преступников, в то время как, во-первых, во многих штатах США смертная казнь (в разных формах) существует, а во-вторых, они не задумываясь обрекают на смерть через бомбардировки целые страны, разрешая себе осуществлять массовую смертную казнь ни в чем не повинных и никаким судом не осужденных на это людей.
Следствием подобной практики становится формирование весьма противоречивой реальности, когда одновременно осуществляются противоположно направленные тенденции. Так, одновременно и параллельно с процессом активно стимулируемого мегаобъединения осуществляются процессы распадения государств на отдельные территории (СССР, Югославия). Происходит также сепаратизация мира по «ценности» отдельных стран и регионов. Территории и страны, не представляющие интереса с точки зрения рыночного либерал-империализма, остаются и останутся неохваченными новыми технологиями (в том числе информационными) и будут обречены пребывать на обочине процесса модернизации без каких-либо перспектив когда-либо встроиться в основной тренд.
Наряду с декларируемой необходимостью экуменизма, должного объединить все христианство под «крылом» римского католичества, все шире происходят процессы возрождения местных языческих культов как попытки возврата к традиционным этнохтоническим корням национальной культуры; кроме различных форм неоязычества, активизируется деятельность многочисленных сект и религиозных новообразований, дробящих религиозное сознание.
Культурное пространство распадается на множество культурных фрагментов, культура дробится в этих локусах, дробя и сознание. Все это, с одной стороны, увеличивает трудность самоидентификации, с другой — создавая все более дробные социокультурные группы, разрушает единство общества; при видимости единой культуры люди как никогда разобщены, им все труднее понимать друг друга, сочувствовать другому, поддерживать его.
Двойные стандарты проводятся и в области образования, которое лишается общенаучной основы и гуманистического содержания, начинает формировать узких специалистов, владеющих, как правило, лишь определенной суммой необходимых практических навыков; в системе образования разрушаются обязательные общие стандарты, характеризующие широко образованного человека, который был бы способен видеть мир в целом. В эту стратегию вполне вписывается повышение цен на книги, закрытие как нерентабельных значительного числа библиотек, введение платы за пользование информацией, что «отрубает» от нее экономически несостоятельных пользователей. В то же время для небольшой группы новой элиты, призванной осуществлять власть, обеспечивая ее преемственность, в образовании предусматриваются совершенно иные стандарты; система образовательных учреждений для элиты становится все более закрытой.
То же самое касается проблем демографии и здравоохранения. Легитимация стерилизации «по социальным показаниям» и эвтаназии может стать средством регулирования не только числа, но и состава народонаселения. Это уже не просто двойные стандарты, но разделение перспективы и судьбы для разных групп населения планеты.
Наличие двойных стандартов в отношении разных стран и разных групп населения дополняется и организацией как бы двойной реальности; так, например, миротворческие акции часто имеют целью отнюдь не прекращение военных действий или конфликтов, но управление их течением и развитием в нужном «менеджеру» направлении. На множество случаев одновременного усиления прямо противоположных тенденций в условиях глобализации указывает и Г.Г. Дилигенский
[4].
Глобализация ставит каждую страну в новое, доселе неизвестное ей положение. Все внутренние проблемы и противоречия отныне могут решаться только с точки зрения интересов целого, но, как правило, это интересы того, кто является главным в этом целом. От национального суверенитета при этом отказываются в пользу глобального целого, т. е. опять же того, кто в нем доминирует. По мнению многих, подобный процесс необратим.
Говоря о месте России в глобальном целом, следует помнить, что на ее территории находятся 64% всех сырьевых запасов Земли — это больше, чем у всех остальных стран, вместе взятых. При этом запасы конечны, и они уменьшаются. Поэтому необходимы способы, которые бы легитимировали «отъем» запасов. Основным содержанием современной глобализации и выступает эта невидимая интервенция, в процессе которой Россия, например, освобождается от «обременяющего» ее богатства (с которым она не может сама справиться) в пользу Запада, которому она должна быть благодарна за эту свою свободу.
Достаточно вспомнить содержание некоторых сюжетов из популярного сериала «Ее звали Никита», где сотрудники специального отдела совершают свои операции на территории иностранных государство, не сомневаясь в том, что имеют на это полное право. Они сражаются за собственные ценности, которые любой ценой должны быть навязаны всему миру. Всякие нравственные соображения при этом остаются за пределами сознания функционеров этой всемирной организации сыска и террора, которая вне санкций каких-либо международных организаций присвоила себе полномочия насильственно «осчастливливать» население планеты.
Способ осуществления глобализации не есть преобразование какой-то сферы жизни — экономической или политической, не есть трансформация, пусть и крупномасштабная, но локально-отдельная; это изменение всей парадигмы жизни — и человечества в целом, и каждого отдельного человека. Это новая реальность бытия, обеспеченная и поддерживаемая сосредоточенной в «центре» мощью современных политико-экономических средств и новейших информационных технологий.
И эта реальность глобализации, формы и способы ее осуществления довольно скоро привели многих к разочарованию. Кроме уже упомянутого фактора — того, что глобализация приобрела фактически форму американизации, тревогу вызывало и то, что крайняя степень материализации всех социальных отношений в ситуации формирующегося глобального рынка, денежная форма их измерения и оценки означала не просто торжество весьма определенного способа устройства общества, но и совершенно иную по отношению к традиционной форму существования и функционирования культуры. А это, в свою очередь, означало в конечном счете и пересмотр самой идеи человека, смысла его пребывания в мире и цели его развития.
Таким образом, в глобальном обществе экономика из инструмента организации хозяйственной жизни, из технологии отношений в финансовой сфере стремится превратиться и в философию, и в идеологию глобализующегося мира, т. е. непосредственно формулировать стратегию и формировать смысл человеческого бытия, а также способ человеческого понимания мира.
В настоящее время исследователи процессов глобализации в качестве реальных ее следствий указывают на следующие результаты:
- глобализация рынка рабочей силы,
- манипулирование рынком в односторонних интересах США,
- экспорт сверхэксплуатации,
- организация управляемой хаотизации (что имеет негативные последствия не только экономического характера, но и психо-культурного),
- курс на максимизацию прибылей без учета социальных и экологических последствий,
- диспропорции в развитии экономических регионов,
- небывалое социальное расслоение, становящееся очагом крайнего напряжения, не только между представителями разных социальных групп в одной стране, но и между разными странами в целом (деление глобального бублика с известным результатом этого становится уделом целых стран),
- коммерциализация всех сфер жизни, что неоправданно с точки зрения общих издержек этого процесса, но представляется абсолютно логичным и неизбежным следствием данной политики; столь же неизбежно это связано с деградацией культуры и падением духовной составляющей жизни общества и отдельных людей, со свертыванием социальных программ,
- разрыв между экономическими и культурными моделями развития разных обществ, что еще более отягощает цивилизационный кризис,
- в связи с поляризацией богатства и бедности на планете обострение этнических конфликтов,
- ухудшение экологической ситуации на планете, хотя именно улучшение экологии было одной из причин психологического стремления человечества к объединению,
- неподконтрольность деятельности международных финансовых структур правительствам стран, чьи граждане входят в данные структуры.
Что же касается положительных результатов, которые столь надеялись увидеть энтузиасты глобализации, то, как выяснилось, они, как правило, оказывались либо иллюзорны, либо временны, либо относились лишь к небольшому кругу избранных социальных групп или очень немногих государств.
Кроме видимых издержек для человечества в целом, глобализация несет особую угрозу для всякой отдельно взятой страны. Глобализация делает национальную экономику страны открытой, что объективно ведет к размыванию и обесцениванию регулирующих функций национального государства, которое уже не может, как прежде, защищать национальную экономику от нежелательных внешнеэкономических воздействий
[5]. Возросшая уязвимость национальных экономик в связи с этим ухудшает, делает экономически непредсказуемым положение их населения, уменьшает возможность актуально необходимого регулирования и маневра. В результате даже официальная статистика ООН свидетельствует, что в недавно присоединившихся к мировому рынку странах не только не произошло позитивных экономических изменений, но напротив, усилилась их маргинальность, в результате оказалось, что мир в начале XXI века значительно беднее и более несправедлив, чем, скажем, полстолетия назад
[6]. Плоды глобализации достаются лишь мировой элите, что еще более усиливает неравенство. Эксперты ООН опубликовали цифры, показывающие, что более миллиарда людей на Земле страдают от голода, а еще около 3 миллиардов недоедают
[7].
Складывается ситуация, которую еще в 1926 г. охарактеризовал в своих стихах В.В. Маяковский:
«Одни говорят —
“цивилизация”,
другие —
“колониальная политика”».
Фактически глобализацию и в самом деле можно расценить как новую изощренную колониальную политику, осуществляемую в том числе и через культурную экспансию, которая готовит, обеспечивает и воспроизводит — с помощью особого воздействия на общественное сознание — экономическую зависимость.
Действительно, если бы имелась в виду необходимость глобализации в интересах всего населения планеты, то для этого был бы избран совершенно иной сценарий, подразумевающий возможность содержательного творческого полилога всех заинтересованных сторон. Это определило бы экономическую справедливость и реальное обогащение всех национальных культур в их содержательном и формальном разнообразии и мягкое становление такой общемировой культуры, которая стала бы синтезом лучших достижений разных народов. Но действительные цели, как мы уже говорили, иные.
И потому естественно, что для осуществления этих целей необходима война — в том или ином ее варианте. Война фактически и есть силовое навязывание монолога как средства общения. Войны были бы излишни при реализации первого варианта глобализации, но они становятся необходимы и неизбежны во втором случае. Это не обязательно «горячие» или даже так называемые «холодные» войны. Это централизованная система мягко и незаметно осуществляемых информационных воздействий в социокультурном пространстве той или иной страны, объектом которой становятся сознание людей, содержание их картины мира, традиционных представлений и ценностей. Спектр проявлений информационного оружия — от эмоционального дискомфорта и неуверенности до дезорганизации целых систем жизнеобеспечения общества.
Особой разновидностью информационной войны можно считать современную массовую культуру, которая повсюду — во Франции, России, Японии — имеет американское лицо и проповедует американский образ жизни, американские ценности, американскую еду, американский характер. Современная мифология, создаваемая по определенным заказам и образцам и реализуемая через образы, активно навязываемые масскультом, не только вытесняет традиционные национальные мифы, обеспечивающие национальное единство, непрерывность национальной культуры и ценностей традиционного образа жизни, но и агрессивно развенчивает их, показывает их ущербность по сравнению с американскими мифами силы и успеха.
Видимая пестрота проявлений культурной жизни, провозглашаемый плюрализм ценностей, разнообразие поисков, культивируемое внимание к «локусам», разного рода отклонениям и странностям существования, аномалиям и перверсиям в мире и жизни человека, демонстрируемые практикой другого культурного направления — постмодернизма, отнюдь не отменяют тенденции к унификации культурной жизни. В конечном счете, постмодернистская практика в области философии и искусства способствует своеобразному размягчению сознания, усиливает его дезориентацию относительно основных ценностей и норм, поощряет мыслительную неопределенность и относительность, что облегчает утверждение в сознании, утратившем естественную иерархию ценностей, любой искусственной, фиктивной, мнимой ценности, навязываемой масскультом и рекламой.
В результате мы имеем войну (не только информационную) как повседневную реальность, ложь — как способ существования, абсурд — как способ организации бытия, как форму осуществления сознания.
Названные результаты, очевидность набирающих силу явлений и несогласие с ними становятся причиной формирования широкого и многочисленного протестного
антиглобалистского движения, в которое, кроме анархистов, выступающих против любого порядка, вливаются различные неправительственные организации, религиозные объединения, молодежные группы разной политической ориентации, троцкисты, выступающие за «глобализацию с человеческим лицом», экологи разных стран. Молодежь протестует, ибо в глобализируемом мире ее перспективы становятся проблематичными; аутсайдеры выступают потому, что у них вообще не остается каких-либо перспектив; представители рабочих профессий опасаются вытеснения их более дешевой рабочей силы из стран «третьего мира». Наряду с левыми движениями против глобализации активно выступают и правые националистические силы: их победы на выборах — это, как правило, ответ населения глобализуемых стран на угрозу утраты ими части своего суверенитета, их отрицательное отношение к насаждению политического, экономического и культурного единообразия. Современный национализм часто становится выражением попыток вернуться к своей этничности, и усиление националистических настроений оказывается оборотной стороной ослабления национального государства, стирания его этничности в условиях «денационализирующей» глобализации
[8].
И, конечно же, это антиглобалистское движение связано не столько с наличием определенной «глобофобии»
[9], сколько с реальным трезвым осознанием действительных результатов и опасных тенденций глобализации, которая уже сегодня многим видится не имеющей перспектив. «Сопротивление политике неолиберальной глобализации — столь же объективный факт, как и сама глобализация»
[10]. Отторжение нынешнего варианта глобализации определяется и возможностью альтернативной ее модели, включающей большую демократичность, справедливость, культурное разнообразие, замену преобладающей глобализации сверху — естественной и происходящей в интересах большинства глобализацией снизу. Отсюда, с одной стороны, становящиеся все более частыми выступления антиглобалистов в разных городах как Европы (Давос, Прага, Генуя, Барселона), так и самой Америке (Вашингтон, Нью-Йорк, Сиэтл). С другой стороны, признания исследователей процесса глобализации, утверждающих, что, например, если одной из причин глобализации мира были его экологические проблемы, то глобализация лишь углубила их, ибо используемые ею рыночные механизмы оказались неприменимы к той же экологии.
Аналогичные процессы произошли и в культурной сфере. Глобализация не стала синтезом культур, который позволил бы им обрести новое качество и новое пространство, но проводилась с помощью культурного обеспечения в виде унифицированной массовой культуры, что реально привело к обеднению духовного пространства. Известный русский ученый Н.Я. Данилевский еще в середине XIX века на основе сравнительно-исторического анализа культур пришел к выводу, что нельзя вообще говорить об универсальности культур и, в частности, считать таковой культуру Запада. Данилевский считал каждую культуру отдельным живым организмом, со своей историей и своей системой представлений. Он дал отрицательный ответ относительно единства человечества и возможности единой общечеловеческой культуры. Единства нет, утверждал он, как нет и единонаправленного процесса культурного развития. Поэтому корректнее ставить вопрос не об общечеловеческой культуре, а об общечеловеческом и индивидуальном в каждой культуре.
На тех же основаниях отрицал возможность наличия единой общечеловеческой культуры и О. Шпенглер, уже в ХХ веке развивший идеи Данилевского в своей книге «Закат Европы»; культуры изолированны, считал он, общим можно считать лишь сходство логики их изменения. Подобных же взглядов придерживался и А. Тойнби.
Духовное сопротивление глобализации, как уже упоминалось, проявляется и в религиозной сфере, где социальное угнетение совпадает с религиозным утеснением. Кроме того, духовная сфера остается последним прибежищем, где человек может надеяться на свободу, когда в сферах политики и экономики для него уже не осталось никаких перспектив для свободного проявления. Религия, как правило, традиционна по сути, идеология же глобализма, «выравнивающая» всех под единый трафарет, враждебна любой традиции. И в этом плане весьма сильно сопротивление глобализации со стороны православия и ислама, которым свойственна антизападная настроенность. Говоря о неприятии экуменизма, можно отметить, что в русской литературе уже давно были провидчески созданы образы подобных глобализаторов-экуменистов. У Вл. Соловьева в «Повести об антихристе» (из его «Трех разговоров») выведен образ экумениста: это не кто иной, как антихрист; это он, будучи избран землянами президентом, решил объединить религии. Именно антихрист, ставший затем земным императором, через соблазненных им иерархов совершает воссоединение церквей, т. е. реализует экуменический глобализационный проект.
Это и великий инквизитор из «Братьев Карамазовых» Ф.М. Достоевского. Вспоминая об отказе Иисуса Христа от земной власти (что, как известно, составляло содержание третьего искушения), инквизитор жалеет об этом решении Христа, которое, на его взгляд, значительно бы упростило церкви осуществление нужного порядка на земле. Современная экуменическая церковь вмешалась в реализацию глобализации, ибо с политической точки зрения экуменизм выглядит как духовное обеспечение тотального «мирового порядка». Действительно, факт соблазна мировой властью, подкрепленной властью духовной, заставляет вспомнить название книги А.С. Панарина — «Искушение глобализмом».
В то же время даже если иметь в виду не утопию единой мировой религии, но только «экуменическое христианство», то и здесь следует вспомнить, что С. Хантингтон, например, в числе разных цивилизаций отдельно выделил западнохристианскую и православную, хотя обе они христианские. Хантингтон считал, что между ними существует цивилизационное различие; но возможно ли объединение разных цивилизаций на основе одного лишь пожелания? Это невозможно даже и путем насилия, поскольку в данном случае у человека всегда остается духовное убежище в виде древних, идущих «от ландшафта и почвы» религиозных культов.
Л.Н. Гумилев, разработавший в свое время концепцию этносов и ритмов изменения их пассионарности, писал, что каждый этнос является результатом приспособления социальной общности к конкретным условиям природной среды, условий жизни, окружения. С позиции геоорганического детерминизма он отрицательно ответил на вопрос, может ли человечество стать единым в смысле принятия единой культуры и образа жизни, т. е. по существу влиться в один гигантский суперэтнос, где будут торжествовать общечеловеческие ценности. Гумилев полагал, что пока существует различие в ландшафтах, требующих разных форм приспособления, пока, следовательно, существуют разные этносы с разным уровнем пассионарного напряжения, подобное слияние маловероятно, а возможность торжества общечеловеческих ценностей — очередная утопия. Если и произойдет нечто похожее на подобное слияние, то восторжествуют при этом не общечеловеческие ценности, а этническая доминанта какого-то одного конкретного суперэтноса
[11], при этом остальные этносы будут угнетены и подавлены. (Фактически разворачивание подобного процесса мы и видим в случае с американизацией культуры.) Таким образом, полагал Гумилев, общечеловеческая культура, одинаковая для всех народов, невозможна. Человек выжил на Земле благодаря именно различию культур, которое обеспечивало разнообразие форм приспособления к условиям мира, его пластичность.
Представитель евразийства Н.С. Трубецкой также дает строгое географо-этнологическое обоснование невозможности общей культуры, тем более отождествляемой с западноевропейской, и категорически утверждает, что «братство народов, купленное ценой духовного обезличения всех народов, — гнусный подлог»
[12].
2. Американская парадигма глобализации.
Призрак «большого брата»
В принципе, стремление человечества к своему единству, целостности является естественным проявлением живого организма, живой системы. Кроме того, как уже отмечалось выше, существует и осознается необходимость объединения усилий человечества, которая имеет объективный характер. Если субъективный фактор есть отражение воли, усилий, стремлений заинтересованных сторон, то объективный фактор — это сама логика естественного развития процесса. Однако, говоря об объективности глобализации, необходимо указать, что кроме этой объективности, так сказать, первого порядка в настоящее время сложилась и как бы объективность второго порядка, которая и сообщает идущему процессу определенную специфику. И именно образование этой объективности второго рода и определяет в перспективе неизбежность превращения утопического глобализационного проекта в антиутопию.
Объективность второго порядка заключается в том, что главный субъект глобализации, а именно ставшие фактически единственной сверхдержавой США, являются и единственным реальным центром силы в современном мировом обществе; превратив все остальные государства из субъектов глобализации в объект своей направляющей воли к ней, они таким образом сами стали для них объективно действующим фактором. Данная ситуация есть метафизическое следствие однополярности мира, когда субъективный фактор перерастает в объективный — с изменением качества фактора он перемещается на иной уровень реальности. Могущество США, превратившее волю и стратегию этой страны в объективно действующий фактор, сравнимый по влиянию с объективной потребностью в глобальной интеграции, сделало потенциально возможный реальный полицентризм сил актуально недостижимым. Идущая интеграция стала не столько диалогом позиций разных государств, сколько монологическим силовым диктатом единственной сверхдержавы, которая в условиях своей однополярной гегемонии строит не столько общую, сколько свою систему мегаобъединения.
Таким образом, идеология глобализации в реальности оказалась идеологией преимущества одной страны, одной системы, одной культуры. Геополитические и экономические интересы этой страны и были положены в основу программы глобализационных стратегий.
Вопрос о глобализации как реальном социальном проекте мог быть поставлен только в ХХ веке. С самого его начала обозначились как бы две альтернативные формы возможного объединения мирового человечества: социалистическая интернационализация и империалистическая глобализация. При наличии на первый взгляд общих целей, эти формы имели разные идеалы, ценности и методы, что определялось разными смыслами, стоящими за понятиями «интернационализация» и «глобализация». Под интернационализацией понимались укрепление и активизация международных, межнациональных связей. Глобализация же понималась как выстраивание денационализированного единого, в котором нации в конечном счете отрицались, их связь как разных заменялась их слиянием в одинаково-однородное. Поэтому помимо борьбы идеологий имело место и соперничество этих двух разных моделей, или парадигм, мировой интеграции, что во многом определяло содержание исторического процесса, обусловливая и его напряженность, и одновременно его сбалансированность.
После поражения СССР в холодной войне и ухода с исторической арены коммунистической модели развития, империалистическая глобализация стала безальтернативной, что лишило мир известного равновесия и сделало неизбежным установление полного мирового господства победивших США. Усилия новой элиты поставить под свой контроль ресурсы и возможности всей планеты объясняются ее желанием навсегда устранить угрозу новой великой депрессии, которая бы могла поставить под сомнение прежнюю жизнеспособность установленного ею строя. Поэтому в стремлении полностью обезопасить себя новая глобальная элита (фактически анонимная и самозваная, ибо никто ее никаким демократическим путем не выбирал) выстраивает свое мировое господство разными средствами — жестко и мягко — подавляя любые попытки отдельных стран сохранить их собственный контроль над своими ресурсами, подрывая их суверенитет и самоидентификацию.
Серьезность намерений правящей мировой элиты определяет их стратегию, тактику, правила игры, культурную политику. Утрата второго центра силы, прежде уравновешивавшего «мировую конструкцию», привела к утверждению не просто одной безальтернативной модели развития, но и одной определенной его стратегии, выгодной только оставшейся в единственном числе супердержаве. Напомним следующие широко известные факты: население США, составляющее 5% населения Земли, в то же время потребляет 29% всех добываемых в мире энергетических ресурсов, что обеспечивает американцам возможность сверхпотребления; все более отчетливо выступает противоречие между мировым сообществом и крупнейшими транснациональными компаниями, 2/3 из которых являются американскими. Современные наблюдатели на основе анализа фактов утверждают также, что ныне каждая третья катастрофа в мире происходит в той или иной степени по вине американцев: либо это следствие их испытаний нового типа оружия — геоклиматического, волнового и т. п., либо нарушение экологии вследствие давления сверхпотребления на природу, либо непосредственное применение (иногда и злоупотребление) обычного оружия. Известно, что США постоянно поддерживают свое военное присутствие на территории пяти континентов. Их экспансивистский дух выражается в наличии у них самой сильной, самой оснащенной профессиональной армии в мире, готовой к немедленному вмешательству в любой точке мира. Не будучи евразийской державой, США тем не менее намерены играть в Евразии доминирующую роль; о геостратегических планах США относительно Евразии З. Бжезинский пишет, что США необходимо закрепить собственное господствующее положение, чтобы продолжать играть роль мирового арбитра
[13].
Все это, с одной стороны, определяет характер глобализации как прежде всего американизации, с другой стороны, сужает поле возможного поиска стратегий интересами единственной страны, которая тем самым оказывается как бы обречена на силовое проведение своей стратегии. В новом интегрированном мировом хозяйстве углубляется и международное разделение труда, и основанное на нем разделение стран на богатые и бедные, разрыв между доходами которых к концу ХХ века достиг соотношения 1 : 75. Такой инструмент глобализации как МВФ разрабатывает проект технологической процедуры банкротства не только отдельных банков, фирм, корпораций, но целых государств, которые вследствие этого полностью утрачивают свой суверенитет и подводятся под внешнее управление. Порождаемый этим уровень противоречий между разными странами и разными регионами потребовал развития новых форм господства и управления, давления и манипулирования.
Совершенно естественно, что сама по себе глобализация для США не самоцель; будучи осуществляема в условиях ограниченности сырьевых ресурсов в мире, она становится для них железной необходимостью — выжить за счет других, у которых эти ресурсы есть, но нет реальных сил их удержать. Таким образом, все чаще говорят, что понятие глобализации по сути выступает как эвфемизм для обозначения мировой экспансии США, осуществляемой не только в политической и финансово-экономической сферах, но и в сфере культурной. В экономике, например, существуют разные модели — немецкая, китайская, японская, — но культурное обеспечение "глобализации по-американски" строится так, чтобы способствовать победе именно американской модели.
Об опасности американизации европейской жизни европейские исследователи писали начиная с 70-х годов ХХ века. Так, еще в 1982 г. занимавшим тогда пост министра культуры Франции Жаком Лангом был поставлен вопрос о том, что не только финансовая экспансия, но и засилье стандартизированной американской культуры можно рассматривать как опасную форму вмешательства США во внутренние дела европейских государств. Ныне З. Бжезинский не только не отрицает подобного факта, но и считает, что задача сохранения Америкой мирового господства и впредь потребует «международного порядка, который не только копирует, но и воспроизводит за рубежом многие черты американской системы»
[14].
Военная, политическая, экономическая формы давления не могут охватить все разнообразие проявлений современной социальной жизни человечества; естественно, культура с ее богатством возможностей не могла ускользнуть из сферы внимания стратегов глобализации. Использование средств и возможностей разных культурных форм должно было не только усилить военные, политические, экономические способы воздействия, но и подготовить сознание к их принятию и оправданию.
Культура в силу своей природы и содержания может выступать как мягкое средство и наиболее естественный путь к налаживанию объединения народов, интеграции их в целях реализации программы справедливой бесконфликтной жизни, построенной на основах таких культурных ценностей, как истина и добро. Думается, что стремление к этим ценностям и их реализация не явились бы противопоказанием для идеи прогресса, понимаемого в его аутентичном смысле — как развитие человечества и совершенствование человека, способного строить гармоничные отношения с миром. Но США к этому и не стремились, вернее сказать, стремились не к этому.
Что же в культурном отношении предложила страна, убежденная в своем превосходстве, и каковы основания у этого чувства превосходства? С одной стороны, действительно, Бжезинский по факту прав, когда утверждает, что «культурное превосходство является недооцененным аспектом американской глобальной мощи. Что бы ни думали некоторые о своих эстетических ценностях, американская массовая культура излучает магнитное притяжение, особенно для молодежи во всем мире…
Американские телевизионные программы и фильмы занимают почти три четверти мирового рынка. Американская популярная музыка также занимает господствующее положение, и увлечениям американцев, привычкам в еде и даже одежде все больше подражают во всем мире»
[15]. Но, с другой стороны, реальная
возможность навязывать свои ценности не равняется их действительным
достоинствам. Увлеченность в мире динамичным американским характером не обещает быть слишком уж длительной, глубинного же основания для собственного дальнейшего культурного развития (когда исчерпан запас экспансивной выразительности негритянской культуры, когда постепенно размывается активизм динамичных переселенцев, когда ассимилирован темперамент эмоциональных «латинос») в общем-то нет: Америка всего-навсего возвращает Европе ее же переработанную и оживленную местным контекстом культуру. То же, что ассимилировано быть не может в силу несходства, с одной стороны, и нежелания и неспособности вникать в своеобразие специфики иного, будет просто подавлено, как это произошло с коренным индейским населением и его культурой. Таким образом, «попытки раскрыть неповторимость американской культуры, доказать ее своеобразие, принципиальное отличие от европейской, то и дело приводят к прямо противоположным результатам»
[16].
Когда американские поселенцы получили независимость, их территория составляла 1/5 той территории, какая ныне занята США. Первоначальные территориальные проблемы, как известно, были решены за счет истребления индейцев. Поскольку лидеры США всегда связывали рост своего могущества и благосостояния с процессом экспансии на другие территории, то теперь на очереди «новые индейцы» всего мира.
Среди базовых ценностей американцев, как показали исследования, на первом месте оказалась «частная собственность», затем «равенство возможностей», затем «индивидуальная свобода»
[17], иными словами, все это ценности сегодняшнего дня, и они не имеют отношения к сохранению каких-то традиционных высших ценностей.
Страна без глубоких собственных культурных традиций, с исходным составом населения (и соответствующей наследственностью), психоментальная основа которого не предполагает укорененности культурно-этических и нравственных представлений, не может долго использовать количественные факторы вместо качественных. Христианство здесь является поверхностным, это своего рода социальный (даже не духовный) ритуал; сам дух протестантизма как местного варианта христианства во многом таков, что это в свое время вынудило Христа изгонять торговцев из Храма; философия же прагматизма как родившаяся там и выражающая дух нации закрепляет этот дух в поведении частном и общественном; индивидуализм в крайних формах закрепляет нежелание считаться с кем-либо, тем более если тот окажется в чем-то слабее. Сила, выступающая в разных аспектах и обличиях, становится доминирующим фактором при решении всех проблем, включая культурные. Для регуляции и регламентации ее проявлений и контроля за ними используется система правовых институтов, которыми так гордится Америка, но которые для нее есть единственная возможность создать систему формальных сдержек, способную обеспечивать нормальное функционирование общества. В других обществах, с иными традициями и приоритетами, роль подобных «сдержек» выполняют религия, как в Израиле или в исламских странах, ритуал и порядок, как, например, в Японии или Китае, бытовая культура, совесть, дух коллективизма, не дающий индивидуализму стать угрозой для благополучия остальных, и т. д. Правовые же регуляторы нужны и оказываются незаменимы в том случае, когда нет никаких других, в то время как жизнь в социальном обществе невозможна без в той или иной форме «горизонтально» осуществляемой ее регламентации. Однако в традиционном обществе, каковыми остается большинство современных государств, установка на исключительный приоритет правовых механизмов, как бы отменяющих традиционные, с вертикальной системой ценностного управления жизни, ослабляет их, подрывает их основы. В результате перенесения американских образцов на почву традиционного государства оказывается, что общество вынуждено одновременно ориентироваться на две системы, которые имеют в принципе разные природу и мотивацию; так, в нашей ситуации мы видим, что «новая» система, являющаяся слишком отвлеченной, обездушенной для нашего традиционного психоментала, как бы отторгается на уровне поведения, традиционная же система, признаваемая как бы «нелегитимной» на уровне сознания, развенчивается и разрушается; в результате в обществе торжествует так называемый беспредел, характерный для всех «переходных» обществ. Прежнее равновесие, обеспечиваемое взаимопризнаваемой легитимностью традиционных форм социального регулирования в соседних государствах, сменяется взаимными претензиями и конфликтами, которые все чаще начинают принимать кровавые формы.
Разрушение фундаментальных ценностей делает людей в определенном смысле беспомощными и легко управляемыми. Как пишет П. Сорокин, «люди с трансцендентальной системой ценностей и глубоким чувством нравственного долга обладают ценностями, которых не может у них отнять ни один человек и ни одна катастрофа. При всех обстоятельствах они сохраняют ясность ума, чувство человеческого достоинства, самоуважение… Имея эти качества, они могут вынести любое испытание, каким бы суровым оно ни было»
[18]. В то же время люди, которые опираются на так называемые земные ценности — богатство, слава, власть, — в условиях кризиса оказываются лишены почвы под ногами, ибо у них нет ни высшей цели в жизни, ни высшей мотивации к ней, которые бы поддерживали их в ситуации, когда утрачивается привычное положение, материальное благосостояние и т. п. Поэтому «перевод» людей на рыночные ценности одновременно облегчает задачу управления ими, делая их неукорененными в бытии.
В целом причины и культурно-нравственной несостоятельности, и социальной уязвимости США, стремящихся утвердить свое лидерство в самых разных областях и уровнях мировой жизни, состоят в том, что «они заняли статус сверхдержавы, не пройдя должных сроков школы великой военно-политической державы, способной сосуществовать и на равных взаимодействовать с другими великими державами. Поэтому Вашингтону весьма трудно учиться на уроках истории и делать адекватные создавшейся ситуации выводы»
[19]. Об отсутствии глубинной укорененности права США на лидерство еще в 1975 г. писал Д. Белл в своей работе «Конец американской исключительности», где утверждал, что ослабление мощи может сделать США обычной страной, ибо каких-то других оснований для исключительности у них нет.
Г. Киссинджер в своей статье «Наше близорукое видение мира» (опубликованной в «Вашингтон Пост» от 10.01.2000) признает, что США после победы в холодной войне испытали искушение в одностороннем порядке навязать миру собственные приоритеты и предпочтения, не учитывая при этом ни возможной реакции со стороны других стран, ни столь же возможных опасных следствий своего курса в будущем. В свою очередь С. Хантингтон в статье «Запад уникальный, но не универсальный» также констатирует, что претензии одного из центров на исключительность разрушают реальный плюрализм культур. Поэтому, полагает он, Западу следует не столько строить иллюзии по поводу своей универсальности, сколько позаботиться о сохранении жизнеспособности собственной цивилизации в мире различных цивилизаций.
Здесь важно отметить то обстоятельство, что неизбежное «выравнивание», которое предлагает американизированная массовая культура, не может проходить в соответствии с каким-то достаточно высоким уровнем. Оно проходит на основе общего для всех и всем доступного уровня, т. е. уровня материальных ценностей, ибо на уровне духовном люди как раз различаются более всего. Следовательно, в унифицированной человеческой культуре, которая строится по американскому образцу, примат сугубо материальных потребностей неизбежен, вследствие чего столь же неизбежна вполне объяснимая с этих позиций неуклонно идущая духовная примитивизация культуры. Поэтому сегодня под вопрос все чаще ставится именно культурная состоятельность американцев как единственной сверхдержавы, желающей диктовать миру все стандарты и образцы. Если учесть к тому же, что большая часть интеллектуальной элиты США отнюдь не «американского производства», то станет очевидно, что претензии их осуществлять функции «старшего брата» в глобализируемом ими и посглобализационном мире весьма сомнительны.
3. Идея глобализации как утопия
Первым своего рода идейным «глобалистом» в истории, можно сказать, выступил любимый ученик Иисуса Христа, апостол Иоанн, активнее всех проповедовавший заповедь своего Учителя, сказавшего: «Да будут все едино» (Евангелие от Иоанна, 17:21). Эта идеология всеединства как утверждение духа согласия, примирения, братства станет основой мировоззрения самых разных как религиозных, так и светских учений. Гармоническое мироощущение иоаннического человека требовало осуществления гармонии в мире, отвечающей гармонии и совершенству божественного замысла о нем.
В то же время идеей объединения человечества были движимы в определенном смысле и Александр Македонский, Чингисхан, Наполеон. Наряду с некоторыми идеями метафизического плана (как, например, стремление Александра Македонского дойти до «края земли») эти ранние «глобализаторы» всегда руководствовались и сугубо практическими задачами: расширить свою власть на новые территории, решить те или иные собственные задачи за счет завоевания земель, рабов, богатств, организовать отток опасно пассионарного населения в дальние походы на новые земли и т. д.
Идея создания идеального человечества-государства была содержанием всех утопий, начиная с «Государства» Платона. Для человека, живущего в истории, естественно думать о будущем, представлять его, строить его образ. И потому появляются «Град Божий» Августина, «Утопия» Т. Мора, «Город Солнца» Т. Кампанеллы, «Новая Атлантида» Ф. Бэкона. Характерно, что в модели Бэкона, выразившего дух новой науки, существует лишь одна власть — власть знания, осуществляемая коллективным разумом. Эта элита, управляющая жизнью Новой Атлантиды, считает, что именно знание есть ценность и цель жизни.
Единое человечество в представлениях П. Тейяра де Шардена, Н.Ф. Федорова, В.И. Вернадского, Н.Н. Моисеева выглядело как естественный ориентир общественного развития. Представители русского космизма рассматривали человечество в контексте всеединства мира. Единому миру должно соответствовать единство сознания — науки, философии, религии, как это утверждал В.С. Соловьев, и единое планетное человечество (как в учении К.Э. Циолковского), объединенное сознанием и философией общего дела (как в теории Н.Ф. Федорова), и восстановленный единый человек (В.С. Соловьев), и новый единый Адам (как в представлениях Вяч. Иванова) и т. д. О едином планетном человечестве говорил и Тейяр де Шарден, который считал, что целью и задачей человечества является достижение некоей точки Омега, в которой окажется развернута вся полнота феномена человека. Человечество как единое существо, о котором говорил, в частности, В. Соловьев, было для него не просто метафорой, но осуществлением заложенного в человеке стремления к соборности, т. е. к собиранию, собранности организма как целого в его единстве. Но это был проект, рассчитанный на естественный процесс объединения как собирания духа, и он не подразумевал каких-то силовых действий для его формированной реализации. Это должен был быть процесс культурного синтеза, схождения культур, взаимопрорастания их друг в друга на основе общих проблем и целей человечества, общей его судьбы.
Н. Бердяев в своей работе «Новое средневековье» также полагает, что единое человеческое общество должно быть устроено прежде всего по духовному принципу. В таком обществе, ставшем «коллективным телом свободы»
[20], материальное преображается в духовное.
Об обществе, где воцарилось бы «добро без зла»
[21], мечтает и известный русский философ Н.Ф. Федоров. А таковым, по его мнению, может быть лишь общество, где с помощью науки побеждена смерть и возвращены в жизнь все умершие поколения. Этим и будет достигнута высшая справедливость, а следовательно, высшее добро. Эта идея Федорова была вдохновлена, конечно, не столько утопическими мечтаниями, сколько обостренным сознанием единства человечества в совокупности всех его прошлых и будущих поколений.
Об условиях, делающих возможным мировое братство людей, пишет и О. Конт: «Человечество — это всемирная родина, призванная объединить, по крайней мере в будущем, всех обитателей планеты. <…> Человечество является всемирной семьею; оно стало бы ею, если бы люди были в достаточной степени братьями, но этого еще нет в действительности…»
[22]. Иными словами, этот естественный процесс нельзя искусственно ускорять, форсировать, «подхлестывать», иначе он неизбежно превращается в насильственно реализуемый проект и становится антиутопией.
Все эти и подобные им идеи основывались на том, что человечество планеты действительно имеет общую среду обитания и единую природу, а главное — единую цель: проявление человеческой природы; и единое предназначение: достижение нового качества мира на основе реализации творческой природы человека. Идеи единства подпитывались и мощным религиозным источником — христианским учением, которое утверждало, что в духе нет «ни еллина, ни иудея»…
Можно сказать, что это была общая мечта, вдохновляемая не только светлым идеалом нового человека, но и практическими соображениями экологического порядка, когда невозможно ни выжить, ни сохранить планету, если не делать этого по единому плану и справедливо для всех живущих на ней. Идиллия гармонии совершенного человека и возрожденной природы в преображенном мире представлялась наиболее естественной моделью единения человечества и мира. Корни же самого утопического сознания лежали в потребности человека иметь некий идеал как ориентир и программу развития, утопическое сознание осуществляет свободный поиск путей совершенствования мира и общества. Чуткость к дисгармониям мира, неприятие его несовершенства и несправедливости, стремление к социальной гармонии становятся главным импульсом в поиске идеального социального устройства. Отказаться от подобного поиска значило бы отказаться от мечты о лучшем.
Поэтому первоначально проект глобализации и показался многим осуществлением мечты человека о едином человеческом доме планеты Земля, о братском объединении людей во имя человеческого развития и утверждения человеческого рода в не всегда дружелюбном к нему Космосе. Так что сама идея была встречена с восторгом и энтузиазмом. Однако первое ознакомление с конкретизациями проекта обнаружило, что во многом он утопичен, в особенности предшествующая его реализации концепция устойчивого развития. А первые результаты глобализации, как и используемые ею средства, породили тревогу и озабоченность, что воплощаться будет отнюдь не светлая мечта, а, скорее, некий вариант антиутопии, которые также во множестве создавались мыслителями, писателями, философами, фантастами. Например, одна из версий такого будущего единого человечества представлена в романе И.А. Ефремова «Час Быка», другая — в романе Е. Замятина «Мы», третья — в американском сериале «Судья Дредд». В этих произведениях уловлена определенная логика формирования единого человечества-государства, противоположная логике, представленной, например, в утопии того же Ефремова «Туманность Андромеды».
И здесь, таким образом, в принципе были возможны разные варианты реализации глобальной интеграции. Так, например, на основе развития учений К. Маркса и В.И. Вернадского строилась идея экологического социализма и формирования ноосферной цивилизации. Целесообразность перехода от стихийного капитализма, в равной степени разрушающего как природу земли, так и природу человека, сеющего конфликты и кризисы, к социально-экономической системе управляемого планового типа отстаивалась в ХХ веке многими представителями марксистски ориентированной экологической науки. Замыслы построения общемирового «дома» на фундаменте общечеловеческих ценностей были характерны для многих либерально настроенных и идеалистически ориентированных первоначальных сторонников глобализации. Наиболее интересный вариант, альтернативный осуществляемой ныне глобализации и построенный с учетом нашей национальной специфики, представлен в утопии Ю. Ивановой «Дремучие двери» (проект «Изания»). В целом же, как утверждает А.А. Зиновьев, русские вообще являются генетическими носителями мирового контрпроекта, что и делает их, независимо от их общественно-политического строя, опасными в глазах США.
В то же время воплощение современной утопии глобализации в непосредственном эксперименте, эксплуатирующем наиболее темные стороны человеческой души, вызывающем деформацию сознания путем актуализации его подсознательной иррациональной составляющей, обращенном далеко не к лучшим свойствам и качествам человека, показало, что мир втягивается в развитие почти классического антиутопийного сюжета.
Постепенное перерождение утопических мечтаний в антиутопийную реальность сопровождалось и изменением используемых на разных этапах глобализационного движения средств, и изменением характера управления глобализированным сообществом. Так, исследователями
[23] выделяются, например, следующие фазы глобализационного движения: географический империализм, когда осуществляется непосредственный контроль над географическим пространством посредством военного присутствия, идеологический империализм, когда контроль реализуется с помощью концептуально-психологических методов, и нынешний так называемый культурологический империализм, когда контролирует положение тот, кто управляет в культуре.
Действительно, мы видим, что США в настоящее время выполняют все свои задачи, обеспечивая доминирование в культурной сфере: управляя созданием культурных моделей и мифов, определяя господствующие нормы и «популярные» ценности. Средством проведения управляющих идей становятся все более совершенные информационные технологии, когда система самого функционирования порядка управления осуществляется через коммуникационные сети разного уровня.
В соответствии с логикой развития глобализационных утопий, предложенную схему можно продолжить, предположив, например, что следующим этапом управления может стать психологический (психический) империализм. Управляющая группа станет обеспечивать порядок путем непосредственного контроля над сознанием, подавляя все «несанкционированные» всплески эмоций, намерений, побуждений. Нечто подобное представлено, например, в фильме «Они уже здесь», правда, повествующем о нашествии инопланетян, управляющих поведением землян через установление всеобъемлющего информационного поля, которое через трансформацию восприятия землянами действительности непосредственно модифицирует деятельность сознания и обеспечивает спокойствие; или же в новом фильме С. Спилберга «Особое мнение», когда благодаря применению специальных психотехник у управляющей группы появляется возможность отслеживать вредные мысли управляемых уже с момента их возникновения и пресекать саму возможность их реализации.
Несмотря на определенную утопичность подобных вариантов развития, они выглядят вполне возможными, ибо дисциплина распределения благ при оскудевающих ресурсах (и желании управляющей группы по-прежнему сохранять для себя высокий уровень потребления при все более развивающихся потребностях) должна опираться на весьма жесткий порядок принуждения. При том что каждый последующий этап по длительности короче предыдущего, он по необходимости должен будет, очевидно, обеспечиваться все более действенными средствами. При этом средства все более «утончаются», делаются все более изощренными и в то же время все более неестественными для природы человека, все более опасными для нее. Практика психического подавления, установления контроля над сознанием как бы обозначает уже следующую возможную фазу развития глобализации — своего рода гипнотический империализм, определяющий для массы полувиртуальный способ существования, когда функция волевого регулирования поведения отчуждена от управляемого и осуществляется управляющим.
Действительность показывает, что нет ничего в наших самых мрачных фантазиях, что не могло бы реализоваться, если господствующая групп уверена, что это способно послужить целям сохранения ее власти. Прогресс науки и технологий, выведенный за пределы нравственной ответственности, помогает осуществлению утопических проектов, которые, находя опору в темных человеческих желаниях господства и власти, с одной стороны, и базовом инстинкте самосохранения и страхе, с другой, реализуются в антиутопиях.
4. Антиутопия глобализации
Утопии вообще имеют свойство превращаться в антиутопии в процессе своего воплощения. О метафизической стороне подобного превращения говорили Н. Бердяев и С. Булгаков. Очень кратко их идеи можно пояснить следующим образом.
В процессе реализации даже самого идеального замысла в материальную предметную форму неизбежны искажения, ибо косная материя не может тонко повторить движения идеальной субстанции. Между ними возникает как бы «зазор», в который и устремляется, условно говоря, дьявол, т. е. возможное зло. Постепенно через подобные зазоры идеальный замысел и трансформируется в его антиутопическую реальность.
Действительно, утопия пребывает утопией, именно пока она существует как замысел, пока остается идеальной реальностью: идеей, идеальным образом. Антиутопией же, как правило, становится реализованная утопия. Однако антиутопия также может родиться как некая идеальная конструкция, в которой средствами фантазии «опредмечена» логика нежелательного, опасного развития тенденций, присутствующих в реальности; в этом случае антиутопия становится прогнозом.
В действительности часто оказывается, что черты антиутопии прорастают из тех самых тенденций, что содержатся в утопии, и при реализации этой утопии становятся логическим следствием развития не столько лучшего, сколько худшего. (Не зря говорят, что наши недостатки — продолжение наших достоинств.) Так, некоторые характеристики идеального государства Платона обернулись тем, что мы увидели в изображении государства у Дж. Оруэлла в «1984», а некоторые доведенные до абсурда приметы социального устройства из «Города Солнца» Т. Кампанеллы мы видим у Е. Замятина в его антиутопии «Мы». Идея Н.Ф. Федорова о воскрешении всех предшествующих поколений как осуществлении высшей справедливости в достигшем своего расцвета обществе выливается в форму антиутопийного глобализационного проекта «Суахили», о котором пишет А. Проханов в своей книге «Господин Гексоген», где подхвативший (и извративший) федоровскую идею функционер-глобализатор говорит, что ведь для того, чтобы воскресить, сначала нужно убить…
Утопии перерастают в антиутопии, когда изменяются цель и смысл интеграционных усилий. Утопии всегда руководствуются представлением о должном, идеальном, когда реальная действительность далека от совершенства; утопия, недовольная тем, что есть в действительности, строит свое видение того, как это должно быть: идеальное социальное устройство, идеальный совершенный человек. Но она перерастает в антиутопию, когда целью становится не искреннее, пусть и наивное конструирование идеала, а вполне жесткий расчет власти. Целью антиутопии является власть; целью глобализационной антиутопии становится власть как возможность управления историей, при этом современное прочтение формулы власти несколько отличается от классического: если раньше говорили: разделяй и властвуй, то теперь необходимо добавляют: но после этого объедини и возглавь. Естественно, новое объединение уже осуществляется на тех основаниях, которые нужны и выгодны объединителю. Массы, однако, объединяются лишь для удобства управления ими, и для этого проводится целый ряд специальных мер — от создания мировой полиции в виде НАТО до внедрения в повседневную практику полиграфов (детекторов лжи) в любых (не только специальных) структурах.
Действительно, современные информационные технологии позволяют по-новому объединить людей, фактически абсолютно их разъединив, разложив общество на человеческие атомы, превратив само общество в гомогенизированную мегатолпу индивидов, которых ничто не объединяет, ибо искусно введены сложные системы разделения, не позволяющие людям осознать свою общность с другими. Атомизация общества, основанная на стимулировании крайнего индивидуализма, фабрикует атомизированного массового человека, растворенного во вненациональной культуре, лишенного традиционных религиозных ценностей, социальных привязок и ориентиров. Это своего рода нравственно-психологический люмпен с анестезированной телевидением душой. Если высокая утопия характерна верой в лучшую часть природы человека и в победу именно лучшего в нем, то антиутопия делает ставку на актуализацию худшего в нем, эксплуатирует его недостатки и пороки.
Таким образом, антиутопия начинается, когда идея единого человечества заменяется программой формирования единой человеческой мегатолпы, послушной управлению власти. В утопии ее автор так или иначе стремится через единое человечество отразить образ единого Бога, воплотить идею Богочеловечества. В антиутопии человек реализует проект сверхчеловека, который становится человекобогом; поскольку не все способны стать сверхчеловеками, то «несмогшие» как мусор истории подлежат уничтожению. В глобализационном проекте есть такое понятие «нерентабельное население»; смысл этого понятия должен был бы заставить задуматься большинство населения стран второго и третьего мира… Современный внешне безобидный масcкульт, искусно пропагандирующий нетрадиционную сексуальную ориентацию, поэтизирующий нетрадиционные возрастные предпочтения и извращенные семейные отношения, тем самым косвенно работает на цели депопуляции. Последние несколько лет у нас весьма активно идут бразильские сериалы; имеет смысл напомнить, что перед Бразилией, как и перед Россией, поставлена входящая в проект глобализации программа известной депопуляции, преследующей цели уменьшения нерентабельного населения.
Итак, черты антиутопии разворачиваются на наших глазах. Требование справедливости занимает последнее место в сегодняшней иерархии основных ценностей, ибо отвлекает от материальных доминант жизни в современном обществе. О стремлении построить «счастье для всех» говорят не просто как о невозможном практически, но ненужном с позиций установочно-теоретических. При этом делаются ссылки на существование якобы безальтернативного естественного отбора в природе. Во-первых, это не совсем так (ибо в природе существуют также законы сотрудничества, кооперации, симбиоза), во-вторых, человек и создал вторую природу, культуру, именно для того, чтобы ослабить диктат первой природы. Декларации о необходимости вернуться к природе должны означать не возврат к природе дочеловеческой, но обращение именно к природе человека как нового природного феномена, сумевшего выжить в природе и развиться именно благодаря новому качеству своей социальности.
Глобализация разворачивается на фоне все более укрепляющегося неподлинного бытия, когда жизнь человека фактически превращается в обслуживание многочисленных вещей, которые якобы облегчают и украшают его жизнь, но на самом деле подменяют ее подлинность погоней за ускользающим комфортом. В современном обществе также сознательно культивируется стихия иррационализма в неведомых ранее формах и масштабах; это не только как бы имманентный иррационализм, естественно свойственный потайным уровням человеческой психики, но иррационализм, рационально взращенный и организованный. Технология этого раскручивания иррационализма представлена в постмодернистской философии.
Это и виртуализация, захватывающая и сознание, и саму жизнь, делающая призрачной грань между реальным и вымышленным, явью и фантазией. Это и распространенная и поощряемая практика дилетантизма, основанная на люмпенизации профессионалов, разрушении и дискредитации самого профессионального мышления. И тогда стираются различия между наукой и утопией, тогда логику заменяет постмодернистский дискурс, анализ и доказательство — фантазия; и тогда альтернативную концепцию истории почему-то представляет одаренный математик А. Фоменко, альтернативу эволюции человечества — талантливый офтальмолог Э. Мулдашев и т. д.
Это и бесконечная пародизация всего, что наиболее значимо, или «знаково», или дорого в культуре. Пронизывающий культуру дух пародии говорит не только об утрате чувства меры или вкуса, но и о дефиците творческого начала; будучи не в состоянии создать нечто свое, новое, человек начинает пародировать известное, созданное другими, вуалируя насмешкой собственное творческое бессилие, недостаток подлинной оригинальности мышления.
Это и повсеместная практика неразличения правды и лжи, черного и белого, ибо на самом деле все относительно… Подобные спекуляции на относительности всего — всех ценностей, истины, добра, красоты — дезориентируют человека и рождают у него неуверенность в своей способности правильно понять мир и ориентироваться в нем. Действительно, если прежде мир был объективен в своем бытии, а изменение было его характеристикой, ныне скорость изменений сделала само изменение самостоятельной сущностью.
Искусство и СМИ втягивают человека в нескончаемую игру, превращенную в основную форму жизни. Условность, конвенциональность всего, вплоть до действительности, — непременные атрибуты истолкования любых фактов жизни, вплоть до драматических. Скандалы, шоу, карнавалы — все это должно скрыть главное, отвлечь внимание от основных человеческих и социальных проблем, главного содержания жизни, того, что в политике свершается под шумок. Непрекращающийся «карнавал» отодвигает на задний план сущностные, смысловые формы и проявления жизни. Шоуизации подвергается не только культура, но и сам мир. Так, даже из трагедии 11 сентября в Америке умудрились сделать прежде всего грандиозное и эффектное шоу. К сожалению, подобная тенденция наблюдалась и у нас, да телевидение, по сути, превратило трагедию 23-26 октября в зрелище прямой трансляции разворачивающегося теракта.
«Плюрализм», совмещающий несоединимое, приравнивающий несопоставимое, порождает ощущение абсурдности происходящего. Так, вошло в обиход словосочетание «гуманитарные бомбардировки» (так сказать, войны, ведущиеся альтруистами и филантропами, готовыми силовым способом утверждать «гуманитарные ценности»); по этой логике не меньшими гуманитариями выглядели бы людоеды, которые по-своему тоже очень любят людей. Утрата контроля над семантическими категориями, произвольность и даже девиантность смысловых ассоциаций свидетельствуют не только о деградационных процессах в сознании, но и о намеренной деформации мыслительного пространства. Таково, например, употребление слова «фундаментализм» только в негативном контексте и в непременной связке со словом «терроризм». Но фундаментализм — это лишь стремление возвратиться к своим культурно-религиозным корням, к своим основаниям (фундаменту), к глубинным основам традиционного жизнеустройства, образа мышления и восприятия. Что выступает в общем-то естественной реакцией на глобализацию, свидетельствуя о стремлении нейтрализовать культурное нивелирование обращением к своим культурным истокам.
Разорванность сознания, смешение понятий, формирование какой-то виртуальной логики, органично включающей в себя абсурд, приводят к своеобразной утопизации самого сознания, которое становится не способно осознать собственную утопичность. Представляется, что из-за подобной утопичности сознания, своеобразной инфантилизации ментального процесса складывается кризисное состояние во многих областях современной науки, когда на ошибочных, ложных (или нарочито извращенных) посылках с помощью научного понятийного аппарата и привычной логики строится та или иная теория; иногда эта видимость научности способна закамуфлировать ложность посылок, положенных в ее основание. Деформация сознания, общий дух абсурдности, разрыв ментальной «топологии» пространства приводят к образованию своеобразных деградационных воронок, которые затягивают в себя, поглощают целые участки действительности.
Главная же идея информационной войны за глобализацию — создать субъективное ощущение свободы при объективной несвободе. Подобная идея выражалась, в частности, уже упоминавшимся великим инквизитором из «Братьев Карамазовых» Ф.М. Достоевского; инквизитор считал необходимым умерщвление в человеке самого инстинкта свободы. О какой свободе может идти речь, когда человек все более направленно превращается в функцию? Используются даже специальные препараты (например, бензедрин) для программирования человеческого сознания на определенную цель. Достаточно вспомнить уже упоминавшийся фильм «Ее звали Никита» или посмотреть на лица солдат ОМОНа. Наряду с этим, на фоне удивительных достижений науки, на основе совершеннейшей современной технологии оказалось воскрешено то, что казалось невозвратно ушедшим в прошлое, — рабство, когда создаются целые интернациональные картели по продаже женщин, детей, человеческих органов, когда воскрешена пиратская практика похищений и заложников. Невиданный разбой и жестокость до патологии, привычный показ которых по ТВ развращает душу (знанием опыта, который человеку не нужен и даже противопоказан, ибо вызывает в сознании и душе необратимые деформации), дают основание исследователям говорить о «вторичной варваризации» человеческого общества. Жестокость и цинизм становятся следствием отрыва человека от корней своей человеческой природы, следствием того, что жизнь как таковая перестает приниматься всерьез; японские игрушки тамагучи сделали жизнь и смерть произвольно включающимися и взаимообратимыми процессами.
Показательна в этом отношении эволюция детских игрушек. Если раньше это были чебурашки, похожие на забавных зверушек, то ныне их сменили сначала телепузики (которых автор Чебурашки Успенский назвал телегнусиками), потом покемоны, теперь твинисы. Это непонятные существа неизвестно какой природы, лишенные обаяния и эстетической выразительности, не имеющие ни культурной укорененности, ни объективной апелляции к детской душе. Подобное является отражением общей тенденции к деантропологизации человека, когда наряду с его материально-вещным «заземлением» он одновременно как бы изымается из собственной человеческой природы — целостной и многогранной и втискивается в какой-то виртуальный образ сконструированной по неведомым техническим лекалам сущности.
Наука и культурные достижения все шире используются против создавшего их человека. Клонирование, возможность достижения личного бессмертия путем управления генетическим кодом и использования «запасных органов» скоро явят нам реальность новых бессмертных богов, что окончательно и необратимо разделит мир, обозначив качественно новую антиутопию.
Осуществление власти приобретает новые невиданные формы: управление сознанием, дирижирование управляемыми конфликтами, «коррекция» численности населения и т. д. При этом власть становится все более отчужденной и анонимной. Многие политические деятели на Западе, в том числе бывший посол США в Москве Джордж Кеннан, утверждают, что в этом мире самые важные решения принимаются неизвестно кем, и неизвестно к кому следует обращать претензии или критику. Невидимый «большой брат» держит в своих руках нити судеб всех живущих, ибо, как сказано в легенде о великом инквизиторе у Достоевского, «кому же и владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их».
Процессы управляемой деантропологизации человека, национальное обезличивание, культурная унификация в «управляемых» США странах (а их подавляющее большинство) приводят к подрыванию основ социальной жизни, к разрушению традиционных институтов ее организации: из-под них как бы выдергивается питающая и связывающая их корневая система, и теряющая укорененность структура национальной жизни начинает напоминать перепутанный клубок «перекати-поля». Очевидно, именно эту принципиальную утрату укорененности имел в виду Ж. Аттали, когда в своей книге «Линии горизонта» писал, что космополитизация человечества как главная цель организации нового мирового порядка сделает основной характеристикой психоментала дух и настрой кочевничества; кочевничество станет высшей формой нового общества. Кочевник, как ему и положено, будет в постоянном передвижении, без каких-либо устойчивых ориентиров во времени и пространстве. У новых «кочевников» не будет ни чувства Родины и родной почвы, ни веры предков — только желание «хлеба и зрелищ», представленных, конечно, в современном, т. е. информационном, варианте. К сожалению, огромные массы людей, ставших мигрантами в результате сопутствующих глобализации разного рода конфликтов, нестабильности экономического положения, побуждающего искать лучшие места или просто спасения, заставляют думать, что и эта странная идея о кочевниках воплощается-таки в действительность в глобализуемом мире, подвергающемся действию жесткой руки, перемешивающей мир и формующей его как бы заново.
Следует сказать, что современный культурный контекст, определяемый доминированием в нем двух основных культурных парадигм — постмодернизма и массовой культуры, как нельзя лучше приспособлен для цели приведения культурной жизни человечества к некоторому «общему знаменателю». При этом, как мы помним, чем больше знаменатель дроби, тем меньше оказывается обозначаемая ею величина. Прежде культура, как земля на трех китах, стояла на трех главных и безусловных ценностях: истине, добре, красоте. Фундаментальность этих ценностей человек чувствовал всегда внутренне как бы на безусловном уровне. Ныне же постмодернистский контекст всячески размывает смысловую и ценностную определенность основ человеческого бытия. Так, истина оказывается все более относительной и неоднозначной, добро скомпрометировано идеологией силы и успеха, утверждаемой философией прагматизма, красота вытесняется безобразным, которое эстетизируется в разнообразных формах отклонения не только от красоты как высшего порядка организации, но и просто от нормы. Множество самых разнородных и несовместимых ценностей (и равноправных с ними антиценностей) образуют тот «знаменатель», который превращает культуру в бесконечно малую величину. И если постмодернистское мировоззрение размывает ценностную структуру культурного пространства, уравнивая истину и ложь, добро и зло, красоту и уродство, то массовая культура, в свою очередь, непосредственно гомогенизирует и содержание культуры, и содержание сознания. Происходящие процессы не только дробят общество социально-онтологически, но и ведут к распадению смысловых основ, определяющих саму его социальность.
Конечно, как бы продолжают свое существование (также ставшее почти виртуальным) уже созданная высокая культура и высокое искусство, творцы не прекращают создавать произведения истинного искусства, однако их тиражи несопоставимо малы в сравнении с тиражами детективов, заполнивших книжные пространства. Они не только «физически» вытесняют высокое искусство, но и смещают «пропорции» восприятия: объектами рекламы и популяризации в ток-шоу становятся отнюдь не шедевры.
Деформации в сфере общественных настроений, общественной психологии небезобидны. Известный ученый Н. Моисеев усматривал в процессах активно осуществляемой гомогенизации и «человеческого материала», и культуры постепенное утверждение «режима нового тоталитаризма»
[24], «в котором зомбированное пятимиллиардное население бедных стран будет обеспечивать демократическое и экологическое благополучие “золотого миллиарда”»
[25]. Действительно, вследствие направленных глобализационных усилий совершенно четко вырисовывается реальность новой мировой империи, с единым центром управления, с разделением государств по разным «мирам», с жестким и достаточно непроницаемым делением населения на элиту и массу, на золотой миллиард метрополии и колониальную периферию.
В настоящее время реальные результаты глобализации и разочарование в ней, ощущение ее исчерпанности при использовании прежних средств и прежней идеологии вынуждают к пересмотру ее приоритетов даже теми, кто стоял у истоков формирования ее стратегии. Но, конечно, речь идет не о возвращении к идее подлинного единства человечества, означающего не гомогенизацию и унификацию, а реализацию синтеза культур в единую человеческую культуру, но лишь о поиске более эффективной стратегии, когда множественность «точек опоры» могла бы обеспечивать реальную устойчивость здания культуры и здания мира как основ сохранения укрепляемого нового мирового порядка.
Осмысливая сложившуюся ситуацию, когда оказывается невозможно найти новые средства при сохранении прежних целей, исследователи все чаще говорят уже о постглобализации, задаваясь вопросом: «Не исчерпан ли этот процесс и что будет представлять собой
постглобализация?»
[26]. Наступление этапа постглобализационного развития М.А. Чешков связывает с результатами кризиса самой глобальной общности человечества; признаки кризиса идеологии и практики глобализации, приводящей к избыточности разнообразия при предельности социальной организации, указывают на то, пишет он, что «мы имеем дело с чем-то большим, чем кризис, а именно - с
фундаментальным сбоем универсальной эволюции, сбоем, угрожающим бытию человечества как целого»
[27]. Это не просто кризис, утверждает М.А. Чешков, но антропологический
мегакризис.
Хотя многие исследователи считают нынешний кризис не цивилизационным, но лишь управленческим — кризисом традиционной модели регулирования всех аспектов жизни современного общества, однако велико и число тех, кто резко критикует связанные с глобализацией так называемые программы структурной адаптации отдельных стран к общему процессу. Критикуется и неолиберальный характер глобализма как экономической доктрины, провоцирующей угрозу экономического спада, роста терроризма, усиления коррупции. В Программе развития ООН на 1999 г. даже по необходимости проводится идея о «глобализации с человеческим лицом».
О признаках кризиса идеологии глобализации пишут в той или иной мере многие западные авторы
[28], включая Дж. Сороса. Признаки цивилизационного кризиса, в значительной степени спровоцированные практикой глобализации, усиливаются тем, что культурные аспекты жизни человечества оказываются целиком подчинены экономическим и политическим целям, можно сказать, что культура обслуживает не только внешние по отношению к ней, но и прямо чуждые, враждебные ей задачи. Это с необходимостью вытекает из целей глобализации и избранных для их реализации методов и способов. Как глобализация, так и ее кризис имеют определенное культурное измерение.
5. Контуры нового тоталитаризма
Итак, XXI век отнюдь не обещает стать веком справедливости и тем более равенства. Преимущество окажется у стран с развитыми технологиями и информационными возможностями; им будет принадлежать сила и власть, и их не смогут догнать другие, тем более учитывая специальное, принудительно поддерживаемое, разделение труда и навязывание «третьему миру» так называемых зеленых технологий, которые, при всей их внешней привлекательности, окончательно зафиксируют и законсервируют отставание этих стран. Это отнюдь не демократический порядок, ибо он как раз самым откровенным образом оказывается несправедлив к большинству. Здесь, как в известной телеигре «Последний герой», «победитель получает все». В условиях исчерпания ресурсов и предписываемого всему миру режима суровой экономии глобализационная элита для себя, тем не менее, сохраняет прежние высокие стандарты потребления, что не только означает жесткое разделение элиты и всего остального мира, но и необходимость все более ужесточающихся мер для поддержания этого порядка.
Здесь следует сказать несколько слов о статусе и роли новой элиты. Новая глобализационная элита представляет собой управляющую группу, которая по составу, качеству, функциям и роли существенно отлична от прежних элит. Элита прежнего времени традиционно складывалась как передовая часть общества, которая представляла национальные интересы страны и отстаивала их, определяла нормы и стандарты общественной жизни, вкусы и предпочтения в культуре и искусстве, сама стремилась поддерживать и развивать их, чувствуя свою ответственность перед остальным обществом. Таким образом, она имела не только какие-то права, но и обязанность сохранять, отстаивать и внедрять высшие ценности, выработанные человечеством за его историю.
Нынешняя элита по своему сознанию, мышлению, психологии — это чаще всего те же люди толпы, лишь более «успешные» и сумевшие закрепить свой успех. Главным ее отличием является наличие денег и связанных с этим властных возможностей или каналов влияния на власть. Эта элита озабочена не воспитанием или развитием общества, но лишь управлением и манипулированием им с целью удержания собственного доминирующего положения. Ее главным занятием становится не прежняя широкая общественная и культурная деятельность, но политика, которая лишь предстает в виде культурных мероприятий и культурной политики. Точнее говоря, это своего рода микрополитика как целенаправленная деятельность управляющей группы, которая с помощью власти и через влияние на нее осуществляет свои личные интересы, часто противоречащие целям остального общества, его интересам и ценностям. Прежние оценки деятельности с позиций права и морали заменяются оценками с позиций целесообразности, силы и устойчивости. Культурная и интеллектуальная элита трансформируется в элиту олигопольную.
Качественное и национальное перерождение элиты означает, что она порывает со своей национальной средой и интересами страны, начинает в экономическом, культурном, менеджерском планах обслуживать интересы вненациональной глобализации. Разрыв с традиционной культурой, изменение мотиваций и целей, необходимость осваивать агрессивный стиль поведения приводят к определенной депрофессионализации интеллектуальной и культурной элиты, которая начинает не столько строить и создавать, сколько активно и осознанно участвовать в массированном разрушении традиционных общественных устоев (государственных, культурных, религиозных, семейно-нравственных и т. д.). То, что с ее помощью создается и усовершенствуется, — это система управления и контроля над новым конгломератом людей, в который превращается человеческая общность; это глобальная информационная сеть, контролирующая сознание людей.
Таким образом, формирование единой мировой системы власти идет по разным направлениям — политика, экономика, культура, но реальная возможность сделаться реальной властью обеспечивается господством над единой информационной системой, пронизывающей все пространство планеты. СМИ, руководимые из единого центра, не столько информируют население, сколько формируют реальность через создание тенденциозной картины мира, в которой возносятся одни лица, уничтожаются другие, раздуваются одни события, замалчиваются или извращаются в их содержании и смысле другие.
Выше уже говорилось о формировании противоречивой реальности, складывающейся в результате осуществления глобализационных процессов. Но еще большие противоречия создаются в сознании воспринимающих эту реальность людей. С одной стороны, человек склоняется ко все более идеальным, символизированным формам выражения, как бы переходит в виртуальное бытие, «развоплощается»; с другой стороны, он все более замыкается на вещественно-предметные ценности и переживания, заземляется на «базовые», инстинктивно-чувственные пласты своего существования, провоцируется современной культурой на «оживление» древних, архаичных структур сознания; чего стоит, например, восстановление новыми республиками, суверенными краями, областями и т. д. древних гербов, где отражены тотемные (орлы, волки, соколы, медведи) мотивы древнего человека? Расширяющаяся практика террористических актов и их характер также провоцируют оживление древних атавистических механизмов социализации, получивших в современной психологии наименование садомазохистского комплекса («мягкая» разновидность которого эвфемистически именуется стокгольмским синдромом). В сфере социального поведения это определяет окончательный слом нравственно-психологических установок, ибо практика показывает: сегодня если ты выиграл, то ты и герой, и прав, а если проиграл — ты бандит и преступник (даже в случае одних и тех же исходных установок).
Когда человек в своих оценках и действиях руководствуется противоположными мотивами или чувствами, это ведет к расщеплению его сознания, или шизофренизации (об этом, кстати, как об объективной именно социально-политической, а не только психиатрической тенденции, свойственной современному обществу, писали постмодернистские философы Ж. Делёз и Ф. Гваттари). Современный контекст провоцирует шизофреническое состояние сознания. Психика человека подвергается глубокому деформирующему воздействию, оказываемому сопоставлением виртуального мира, который создается СМИ и рекламой, и реального мира, в котором он сам непосредственно живет.
Все эти разрушительные процессы настолько дезорганизуют человеческое сознание, размывают и дебилизируют его (здесь наиболее «эффективна» реклама), что человек становится легко управляем и контролируем. В современном обществе создается не только новая мифология, призванная направлять мышление — в русло определенных представлений и мотиваций, поведение — в русло стереотипных импульсов и реакций, но создаются средства и технологии для непосредственного осуществления столь полного контроля над мышлением и поведением, что это выглядит уже как отчуждение сознания. Сознание человека больше не принадлежит ему: им распоряжаются СМИ, Интернет, создатели новых специальных технологий и т. п. Крайний (пока еще) вариант подобной ситуации представлен в уже упоминавшемся выше фильме С. Спилберга «Особое мнение», где вина человека определяется не по совершенному поступку и даже не по попытке совершения его, но лишь по предполагаемому внутреннему намерению, которое было зафиксировано комиссией «экстрасенсов». В перспективе — полное воплощение антиутопий Дж. Оруэлла и Е. Замятина, когда независимая частная жизнь станет полностью невозможной, а римское право, с его презумпцией невиновности, упразднено. Суд будет осуществляться в соответствии с убеждением управляющего службой наказаний из рассказа Ф. Кафки «В исправительной колонии», который считал, что «виновность всегда несомненна».
Информационные войны закрепляют способы разделения общества по последним рубежам собственности. Современный мир делится уже не только на богатых и бедных (с вопиющей разницей их положения и его консервацией), т. е. по традиционному виду собственности, но в нем закрепляется и разделение по интеллекту. С одной стороны, умная и образованная элита, получающая возможность развивать свой интеллект и сохраняющая для себя высокие стандарты образования, и с другой стороны, оболваниваемая и дебилизуемая масса (что закрепляется в реформах системы общего образования). Интеллектуальную собственность трудно отнять, но можно лишить возможности ее приобретения, накопления и заявления о ней. Происходит разделение и по психостатусу — на обладающих уверенностью в себе и людей, и наций, с одной стороны, и с другой — на «неполноценных», которым этот комплекс неполноценности старательно навязывается с помощью специально организуемого информационного воздействия и поддерживается с помощью неравноправных договоров, акций и т. п.
Таким образом, можно сказать, что надежды, возлагаемые на глобализацию, которая поможет сообща решить все мировые проблемы, перераспределив средства и возможности, объединив усилия и т. п., не оправдались, так же как развеялись и иллюзии о новой мировой культуре. Как бы ни понимались смысл и содержание процесса глобализации, можно сказать, что представление о едином мире и едином человечестве, идеализированный образ которых лежал в основе многих научных теорий, так и осталось розовой мечтой, на воплощение которой не сохранилось надежд даже у самых стойких оптимистов. Одно дело — единое человечество в представлениях П. Тейяра де Шардена, Н.Н. Федорова, В.И. Вернадского, Н.Н. Моисеева. И другое дело — гомогенизированное население, становящееся некоей единой мегатолпой, обезличенной масскультом и управляемой глобальной массовой мифологией; о перспективе подобного «планетарного века толп» писал французский психолог С. Московичи
[29], утверждая, что наработанные методы внушения, но уже в чрезвычайных масштабах всего информатизированного мира, могут стать основой утверждения нового невиданного тоталитаризма. Недифференцированная толпа с шаблонным мышлением уже не рассуждает, но лишь повинуется стратегиям.
Конечно, на это можно возразить: объективные тенденции развития современного технотронного общества таковы, что образование масс становится неизбежным; а при современном уровне отчужденности, безличности власти и выравнивающем воздействии информации массы обречены на перерождение в толпу и мегатолпу. Но если подобное неизбежно, при этом особое значение приобретает именно то, какими идеями и лозунгами будет руководствоваться эта мегатолпа. Одно дело, если она будет вдохновляться лозунгом «человек человеку — друг, товарищ и брат» и считать высшими ценностями, хотя бы декларативно, добро и справедливость (такое в контексте разговора об утопиях уместно). И другое дело, если она будет выступать с идеей «человек человеку — волк» и с убеждением, что в обществе должен править закон джунглей, что в «войне всех против всех» «слабого надо подтолкнуть», а сильному — подчиниться. И совсем плохо, когда эта мегатолпа вдохновляется фашистскими лозунгами расового, национального, религиозного или какого-то иного превосходства, уничтожения «недочеловеков», освобождения жизненного пространства для избранных и т. п.
Иными словами, вопреки расхожим представлениям о том, будто идеологии теряют свое былое значение в условиях современного общества, реально ситуация оказывается иной: рост технической и информационной вооруженности общества, становящегося все более массовым, делает проблему идеологии как никогда актуальной, ибо это проблема содержания духовного пространства. И именно в духовном пространстве, в пространстве формирования метаценностей и метамотиваций будет происходить самая напряженная информационная война, ибо здесь будет определяться содержание и облик нового глобального сверхгосударства и будет решаться вопрос о способе управления им.
Действительно, одно дело управлять интернациональным обществом, которое ставит своей целью формирование совершенного, гармоничного человека, и совсем иное дело — управлять атомизированной и нивелированной массой в безнациональном глобализованном сверхгосударстве. В первом случае управление, конечно, оказывается делом более сложным, но оно может стать формой интересного творческого сотрудничества власти и общества, во втором же случае управление упрощается, но неизбежным оказывается применение контроля и подавления. При этом чем более деградированной становится масса, тем более жестким, неимманентным человеческой природе будет по необходимости способ управления. Это, в свою очередь, скорее всего усугубит положение, вызвав к жизни еще более тотальные техники контроля и даже зомбирования. Деградация человеческого сообщества к животной массе или даже к рою насекомых (вспомним «человейник» А.А. Зиновьева) — такова, очевидно, картина будущего «человечества», безупречно организованного в целесообразно выстроенном функциональном отношении.
Чтобы не быть обвиненными в слишком мрачных или необоснованных фантазиях, имеет смысл опять обратиться к З. Бжезинскому. Он признает, что современный мир стоит накануне таких кардинальных преобразований, для которых Робеспьер, например, оказался бы слишком мягким человеком. Очевидно, такого человека имел в виду Ж. Аттали, который в своей книге «Он придет» вывел героем нового глобализационного мессию, который и осуществит глобализацию до логического конца. Этот мессия одновременно явится и вождем глобального квазиобщества. И здесь вновь напрашиваются аналогии с выведенным Вл. Соловьевым образом антихриста.
Итак, мы в самом деле наблюдаем ситуацию, когда противостоящая новой элите масса, с децентрированным сознанием, не способная к самоидентификации, живущая в призрачном мире фиктивных ценностей, превращается фактически уже в простую биомассу, которая для обеспечения порядка и спокойствия в обществе должна быть охвачена поголовным контролем и системой неотступной манипуляции сознанием, механизмы которой отработаны в информационных войнах и замаскированы новокультом. И это будет новый тоталитаризм, ибо, во-первых, прежние тоталитарные режимы, не охватывая мира в целом, были локальными, а во-вторых, никогда прежде подобные режимы не имели такого мощного информационного обеспечения, которое незаметно, но повсеместно присутствовало бы в жизни общества. Становление индустрии культуры, ставящей на поток программирование людей с помощью массового искусства, рекламы, программ ТВ, немецкие философы Т. Адорно и М. Хоркхаймер в своей «Диалектике просвещения» характеризуют как «наиболее изощренную и злокачественную форму тоталитаризма».
Агрессивная экономическая политика и курс на культурное усреднение неизбежно порождают в обществе мещанскую психологию, которая способна становиться питательной средой для фашистской идеологии, всегда предлагающей самые простые и быстрые решения всех сложнейших проблем. С тревогой следует признать, что многие средства и методы современной глобализации также пытаются предлагать простые способы решения чрезвычайно сложных и неоднозначных проблем; перспективу возможного схождения этих идеологий укрепляет царящая в обществе атмосфера насилия и жестокости, эмоциональной неустойчивости, провоцируемое развязывание инстинктов, низкий уровень способности к действительно рациональному восприятию и пониманию событий, что обусловлено разрушительным воздействием на логико-аналитические способности сознания крайне противоречивого и алогичного информационного фона. Наряду с проявлениями крайнего индивидуализма, те же массы, как правило, склонны и к формам крайнего авторитаризма.
Главной же опасностью становится разрушительное воздействие на волевую составляющую человеческой личности, представляющей высший уровень его психики, кардинально отличающий человека от всех его животных сородичей. Воля фактически остается главным человеческим ресурсом, который не только помогает человеку оставаться человеком, но и позволяет реализовать собственно человеческую программу поведения. Для разрушения, развенчания, разбалтывания воли применяются самые разные средства, от уже упоминавшегося навязывания комплекса неполноценности, пропаганды алкоголя и наркотиков вплоть до злоупотребления неграмотно используемых психотехник.
В качестве одной из метафизических атак на волю можно рассматривать, например, и тактику навязывания православному сообществу экуменистских, фактически же католических идей, специфически отличных от православных представлений о человеческой воле. В православном мировоззрении человек волен творить, если, конечно, его воля не противоречит воле Бога, а является ее дополнением и развитием на сугубо человеческом уровне. Католичество противопоставляет православной иоаннической религии формализованное и прагматичное павлианство. Разногласия здесь касаются не столько разных прочтений тех или иных положений христианского учения, сколько стоящих за ними духовных традиций и духовной специфики национального характера.
Так, с разных ракурсов и подходов вырисовывается новый общепланетный, глобальный тоталитаризм, где главным аргументом становится сила в разных формах ее выражения, где неизбежно слабые должны подчиниться сильному — и никакой демократии. Под словесный аккомпанемент осуждения тоталитаризма и «имперского сознания» в действительности осуществляется невиданно жесткая стратегия построения нового империализма (форма организации) и формирования нового тоталитаризма (форма управления). Все это с необходимостью предполагает деформацию социальной жизни и практику обработки сознания населения в направлении адаптации его к этой новой действительности. Вопреки декларациям, в реальности права человека все меньше соблюдаются и все меньше остается гарантий их соблюдения. Демократия в ее либеральном и неолиберальном исполнении все больше превращается в симулякр, становясь лишь тенью миража.
Так, реальность современной глобализации показывает, что демократическое разделение властей оказывается все более условным, ибо усиление тоталитаристских тенденций требует усиления исполнительной власти, которая становится все более бесконтрольной, что оправдывается необходимостью ускорения принятия оперативных решений в условиях растущей криминальной угрозы, борьбы с терроризмом и т. п. Существенно демонтируются прежние принципы демократического равенства и прав человека — во имя усиления власти узкого меньшинства. Все более привычной становится практика использования против демонстрантов резиновых пуль и электрошокеров. Сами демократические процедуры все более превращаются в своего рода шоу; выборы, например, становятся все более явной пародией на свободное волеизъявление населения. Закрытость и неподконтрольность управляющей группы и обслуживающих ее групп экспертов повышают вероятность коррупции и сращения с теневыми структурами, что, в свою очередь, еще более усложняет ситуацию в обществе и требует еще большего усиления власти. Перерождение элит и консолидация криминала делают ситуацию все более критической.
В глобальной империи, формирующейся при главенстве и под контролем США, складывается такой тип международных отношений, когда они уже не считают нужным договариваться с неугодными им странами как с равными партнерами, решая все возникающие противоречия с помощью войсковых операций; тем более что расходы, как правило, приходится оплачивать проигравшей стороне. Неугодной страной может быть объявлена любая — и фактически без объяснений. Если мы живем в эпоху, когда опрокидываются все главные границы, стоит ли упорствовать в отстаивании каких-то моральных правил?
И в этом направлении активно работают мировые СМИ, создавшие всепроникающую, всетрансформирующую сознание человека систему. Так, в частности, действуют существующие у нас различные телешоу, телеигры типа «Слабое звено», «Последний герой», «Ставка» и др., которые формируют мотивы деятельности и соответствующим образом моделируют поведение, специфически работая с подсознанием, структурируя его в соответствии с господствующей в обществе иерархией ценностей, актуализируя определенные его уровни, сферы, области. Подобные программы способны оказывать воздействие, не уступающее действию психотропных препаратов.
Сознательное и лукавое запутывание сознания в сложности и неоднозначности современного бытия довершается часто повторяемым, ставшим как бы программным для современной культуры декларированием идеи, что главным содержанием современной эпохи является переход от материальных ценностей к постматериальным. Что означает слово «постматериальные»? Если это не материальные ценности, то какие? Духовные? Но почему тогда так и не сказать, тем более, что подобное понятие является своего рода термином. Или же постматериальные ценности — это и не материальные, и не духовные? Опять же — а какие тогда? Может быть, просто антидуховные, а слово «постматериальные» — очередной эвфемизм? Нарочитая запутанность, недосказанность, недодуманность не могут не иметь опорой некоторую размытость сознания, деформированность мышления, что становится следствием воздействия общего контекста, создаваемого культурой, которая начинает служить целям, чуждым собственно культуре.
Заключение
Известная ритуализация современной жизни, предпочтение, оказываемое манипуляциям перед творчеством, технике выражения — перед непосредственностью передачи движения мысли и чувства, вера в преимущество технологии над идеологией делают культуру соединением техники и ритуала, лишая ее живой души. Современный контекст полностью игнорирует то, что в человеческой природе наличествует уровень «духовного бессознательного», выделенный продолжателем учения К. Юнга Виктором Франклом. Он утверждает, что человеческая природа имеет некую божественную составляющую, которая как бы дремлет в бессознательном слое человеческой души. И потому человек всегда подсознательно будет сопротивляться попыткам вместить его в прокрустово ложе схем и проектов, если те не учитывают метапотребность человеческой природы в духовности, в высших ценностях.
Ощущение тотальной подмены бытия рождается из восприятия этого «новокульта», которым заменена, вытеснена высокая человеческая культура, собственно и сделавшая человека человеком. Человек переделывается ныне согласно определенной цели, из него формируется новый кочевник без роду и племени, скитающийся по миру в поисках работы. Апелляция к худшим составляющим человеческой натуры реально ведет к ухудшению «человеческого материала», в то время как усложнение жизни, необходимость освоения новых высоких технологий требуют улучшения, совершенствования человека и человечества.
Становление действительно планетного человечества, о котором издавна мечтали люди, а также появление универсальной общечеловеческой культуры связано со становлением универсальной человеческой личности, о которой писали философы-идеалисты всех времен. Эта универсальная личность, всесторонне развитая, гармоничная в своих проявлениях и свободная в своих отношениях с миром, должна быть и будет личностью творческой. Но это-то и становится все более проблематичным и даже невозможным в контексте развития деперсонализированной эрзац-культуры нового тотализированного общества, которое формирует столь же проблематичного человека.
Глобализация столь кардинально меняет мир, меняет бытие, что потерявший бдительность человек, избравший инфантильно-потребительский способ «произрастания» в мире, однажды может обнаружить себя в комплексно совершенно иной реальности, и будет ему, как говорится в Евангелии, новая земля и новое небо. Ну, правда, земля будет весьма для него неудобная, а небо — без Бога.
В этой связи и в контексте заявленной темы самым важным вопросом становится следующий: как осуществляемый проект глобализации соотносится с развитием человека, с раскрытием и реализацией его человеческой природы? Способствует ли это совершенствованию человека, реализации в нем Образа Божия? Неучет человеческого материала, самой человеческой природы обрекает любой проект на провал. Как справедливо отмечает глава католической церкви, Папа Римский Иоанн Павел II, «поскольку глобализация руководствуется только законами рынка в интересах наиболее могущественных, ее последствия могут быть только негативными»
[30].
Что же происходит с человеком вследствие идущих процессов глобализации и сопровождающих их изменений в ментальности и внутреннем мире человека?
Как уже говорилось выше, в духовном пространстве, связанном с формулированием метаценностей и метамотиваций, высших побуждений к деятельности во имя реализации высших целей (как их видит и определяет человек), лежит и вопрос о будущем самого человека как рода, о его выживании, о его месте и роли в Космосе, о возможности реализации им своего предназначения. В этом плане естественно встает и вопрос о том, насколько та или иная модель социального устройства эволюционно оправданна, т. е. насколько она способна помочь человеку в раскрытии его природы и предназначения. Действительное развитие человека состоит не в увеличении комфорта его бытия или росте его собственности, но в совершенствовании человеческой природы. Развивающаяся, следовательно, все более сложная реальность требует и все более развитых, разносторонне совершенных, творческих людей. Творчество фактически есть условие самой адекватности человека, которая может обеспечить его выживание как вида и как рода в ситуации непрестанно и непредсказуемо изменяющегося мира.
Оказывается, что в целом глобализация действует вопреки требованиям эволюции, ее цели приходят в противоречие с целями эволюционного развития человечества, в перспективе требующего от него развития творческого мышления, становящегося не только психоментальной, но и этической нормой. Кроме того, уже сама насильственность мер (от мягкого насилия, подкупа, обмана, обольщения до бомбардировок и геноцида) по «обращению в глобализм» вряд ли может расположить людей и к самому проекту, и к его реализаторам, которые, как сказал бы Ф.М. Достоевский, выступают людьми «без нравственного центра». Если только не считать, что глобально и абсолютно прав С. Киркегор, сказавший, что мир хочет быть обманутым.
Глубоко негативный метафизический смысл глобализации в том, что для реализации своих целей она создает такие условия, в которых ставится на излом сама идея человека. Возникновение человека есть метафизический космический мегапроект, согласно которому сознательная материя приобретает возможность и становится способна активно выступить против мирового уравнивания, обрекающего мир на бесконечные качели между «большими взрывами» и «коллапсами». Мыслящий человек как космический проект может оказаться способом вырваться из дурной бесконечности циклического пульсирования рождений и смертей Вселенной. Но для этого человек должен пройти путь развития и совершенствования. Глобализуемый человек предстает как человек деградирующий, который может оказаться не способен к преемственности и продолжению эволюции. Если только не предположить, что развиваться и эволюционировать будет исключительно элита, сохранившая возможность совершенствовать свои человеческие психоментальные характеристики. Однако сомнительно, что она сохранит мотивацию к этому в условиях достаточно узкой группы, которая, в свою очередь, рано или поздно расслоится, либо ее развитие будет осуществляться с помощью искусственных мер, евгенических экспериментов и т. п., что представлено в антиутопических фантазиях Ж. Парвулеску.
Что касается большинства остального населения, то оно, как в антиутопии Д. Лондона «Железная пята», будет погружаться «в скотскую апатию смирения и безнадежности». Тотальная деформация ценностной иерархии, трансформация образа жизни, угроза деформации самой человеческой природы вследствие углубляющейся шизофренизации бытия и сознания могут создать эффект необратимого регресса человечества. Даже простая перспектива подобного исхода показывает, сколь дорогой ценой может заплатить человечество за бездумное отношение к собственной судьбе.
В целом, можно сказать, что осуществление проекта глобализации, если он вполне удастся, станет угрозой краха метафизического мегапроекта человека.
Примечания
[1] Бжезинский З. Геостратегия для Европы // Независимая газета. 1999. 24 окт.
[2] Шишков Ю.В. Глобализация, конечно, бросает вызовы, но не совсем те, которые видятся автору // Материалы действующего междисциплинарного семинара Клуба ученых «Глобальный мир» Вып.7. М., 2002. С.28
[3] См.: Нартов Н.А. Геополитика., 2002. С.236.
[4] См.: Дилигенский Г.Г Глобализация в человеческом измерении // Материалы постоянно действующего междисциплинарного семинара Клуба ученых «Глобальный мир» Вып. 6(18). М., 2002. С.9.
[5]См.: Шишков Ю.В. Цит.соч. С.28.
[6] См.: Уткин А.И. Богатые и бедные // Философские науки. 2002.№1.С.20.
[
7] См.:
Gardner G.,Halweil B. Underfed and Overfed // Wordwatch paper.№ 150? March 2000. P. 11.
[
8] См.:
Bauman Z. Modernity and Ambivalence // Global Culture. Nationalism, Globalization and Modernity. L-N. D., 1997.
[
9] См:
Burtless G., Lawrence R.Z., Litan R.E., Shapiro R.Y. Globophobia. Confronting Fears about Open Trade, Washington, 1998.
[10] Вебер А.Б. Глобализация : взгляд в будущее // Материалы постоянно действующего междисциплинарного семинара Клуба ученых «Глобальный мир» Вып. 7. М., 2002. С.54.
[11] См.: Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии. М., 1993. С. 182.
[12] Трубецкой Н.С. Вавилонская башня и смешение языков // История , культура, язык. М., 1995. С.329
[13] См.: Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., 1999. С.235, 254.
[14] Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., 1999. С.41.
[15] Бжезинский З. Цит. соч. С.38.
[16] Гуревич П.С. Культурология. М., 2001. С. 193.
[17] См.: Баталов Э. Американские ценности в современном мире // Американское общество на пороге ХХ века: итоги, проблемы, перспективы. М., 1996. С. 114.
[18] Сорокин П. Человек и общество в условиях бедствия // Вопросы социологии. 1993. №3.С.58.
[19] Гаджиев К.С. Геополитика. М., 1997. С. 211.
[20] Бердяев Н. Новое средневековье. М., 1991. С. 32.
[21] Федоров Н.Ф. Соч. М., 1982. С.558.
[22] Письмо О. Конта. Цит. по: Ковалевский М.М. Соч. В 3-х т. Т. 1. СПб., 1997. С. 173.
[23] См.: Спиридонова В.И. Амбивалентность глобализации // Полигнозис. 2003. №1
[24] Моисеев Н.Н. Гуманизм — заслон против надвигающегося средневековья // Здравый смысл. 1997. №5. С.18.
[26] Чешков М.А. Глобализация: контуры рамочной концепции // Материалы постоянно действующего междисциплинарного семинара Клуба ученых «Глобальный мир» Вып. 6, 2001. С.4.
[
28] См.:
Soros G. The Crises of Global Capitalism. Open Society Endangered N. Y., 1998; Doremus P.N., Keller W.W., Pauly L.W., Reich S. The Myth of the Global Corporation. Princeton, 1998; Мартин Г.П., Шуман Г. Западная глобализация. Атака на демократию и на процветание. М., 1999
[29] См.: Московичи С. Век толп. М., 1998. С. 450.
[
30] Цит. по: Этнос глобального мира. М.: Горбачев- фонд, 1999. С.12.