На Всероссийском инновационном форуме «Россия, вперед» в Сколково Президент Российской Федерации Д.А. Медведев, ведя дискуссию, в шутку предположил возможность существования «противников модернизации» [1]. Непосредственно таковых, конечно, нет. Но разве не допустимы по отношению к ней хотя бы скептики, критики или оппоненты каких-то ее направлений, способов реализации, то есть люди, думающие дальше, нежели «сделать как», рассуждающие о целях, смысле, влиянии этих процессов на природу, на человека, его судьбу? Значит, есть или, по крайней мере, должны быть противники модернизации в форме бездумного инновационизма.
В определенном смысле вся человеческая история – это модернизация. Но чтобы не расплыться мыслью по древу, надо, видимо, указать ветку, на которой мы сидим и модернизируем: здесь, сейчас, в начале ХХI века в России. Под модернизацией в таком случае имеется в виду перевод общества на новационный образ жизни, внедрение в быт и бытие последних, «с пылу с жару» достижений науки и техники. В отличие от предыдущих веков развития человечества, теперь эти достижения связаны с проникновением в мега, микро(нано) и информационно-виртуальные миры и основаны на теоретических открытиях первой половины ХХ века (прежде всего в физике) и начавшейся во второй половине века их технизацией, воплощением в практику. Благодаря им люди видят, слышат, осязают то, чего вокруг них нет, что феноменологически они не видят, не слышат, не воспринимают. Открытые миры несоизмеримы с нашими органами чувств, параметрами телесности, а в конце концов и мышлением, если оно не вооружено электронными машинами. Однако мы в них действуем, добиваясь полезных для себя результатов. Общий практический смысл происшедших научных революций ХХ века в том, что несоизмеримость познания стала несоизмеримостью бытия. Сфера деятельности человечества превысила сферу его жизни. Мир перестал совпадать с нашим Домом.
К настоящему времени наука прямо сливается с техникой, превращаясь в технонауку (technoscience), которая больше не познает природу, подобно классической, и не преобразует ее, как неклассическая, а использует в виде материалов, создает новую реальность, вторую «природу». В таком качестве она обычно определяется как постнеклассическая, по принципиальным характеристикам являясь трансценденталистской (исходит не из сущего, а из мысли), дигиталистской (все формализуется и математизируется), конструктивистской (проективной, ориентированной на то, чего нет) – «искусственной». Ее признанное ядро – конвергирующие друг с другом исследования в сфере наноразмерностей, биоты, информатики и когнитивного интеллекта (НБИК). Однако это узкое, интерналистское понимание проблемы. Если ее оценивать мировоззренчески, то современная = постнеклассическая наука является постчеловеческой. Потому что творит реальность, неадекватную традиционному биотическому человеку, какой он был до сих пор в истории. Это реальность, не бывшая на Земле до людей, не существовавшая и при них вплоть до актов создания ими иного, искусственного мира. Иного не по форме, как в прежних (классическом и неклассическом) вариантах, а по субстрату. Если продолжить данные тенденции развития до метафизического идеала, то постчеловеческая наука творит новую – иную субстанцию. Притом произвольно, свободно: «по щучьему велению, по моему хотению», какую угодно. Это вершина деятельных возможностей человечества, которой оно, в лице западной цивилизации, жаждет как можно скорее достичь.
Все народы карабкаются к ней, одни находясь у подножья, другие где-то посредине или ближе. Россия отстает от передового отряда прогресса, и задача модернизации в том, чтобы догнать его, влиться в ряды стран, чье производство в гораздо большей степени основывается на постнеклассических технологиях [2]. Поскольку все постнеклассические новации опираются на достижения информационной революции, то под модернизацией можно бы подразумевать процесс информатизации страны. С другой стороны, поскольку в материальном плане постнеклассические новации опираются на микро- и нано-размерности, то под модернизацией можно подразумевать процесс «нанотизации». Наконец, идя по схеме НБИК дальше, можно подразумевать под этим процессы биотизации + когнитизации. Хотя такой буквализм не обязателен. Для определения сути стоящей на повестке дня модернизации достаточно понятия постчеловеческой инноватизации. Здесь «пост» и «ин» – обязательны. Постчеловеческий модернизационный инновационизм – это процесс, вызывающий невиданные, немыслимые энергии, силы и материалы, которые делают человека богом, но этот же процесс может поглотить его, превратив в материал и силу для того, что будет после человека. Умертвит его ради становления Иного.
Когда-то модернизация России проводилась под лозунгом: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». Это была индустриальная модернизация. Теперь лозунг светлого будущего может звучать так: «Потребительское общество (комфорт) есть капитализм (рынок) плюс инноватизация всей страны».
Инновационизм нельзя сводить к голой техничности. Он предполагает вывод новых товара или услуги на рынок, спрос на них. Для этого в них должна быть потребность. И главная проблема инновационной экономики не в том, что не хватает новаций, а в том, как выявить или создать, придумать новые потребности. Прежние теоретики будущего были озабочены проблемой нехватки материальных благ для удовлетворения потребностей человека и думали, как их ограничить, выделив «разумные». О том, какие потребности считать разумными, а какие нет, написаны горы книг. Ирония истории в том, что теперь проблема не в нехватке благ, а в нехватке потребностей. Нынешние «форсайт технологи» обсуждают, как увеличить их количество. Отсюда и понятие «потребительское общество»: когда люди не просто много (все больше) потребляют, но их потребности культивируются – вплоть до эксплуатации пороков и страстей. «Путы разума», налагавшиеся на рост потребностей, сброшены. Потребности не только перестали быть разумными, но с их разумностью борются. Потому что воля к жизни деградирует до «воли к потреблению». Началось потребление самого человека [3].
Поскольку предполагается, что базовые, «естественные» потребности в современной цивилизации фактически удовлетворяются (или, в принципе, могут быть удовлетворены), их место занимают сознательно конструируемые, искусственные. Человек не подозревал, что какие-то услуги или товары ему нужны, пока их не изобрели в инновационно-коммерческих центрах и реклама не убедила его в их совершенной необходимости. Иногда они хулиганские (очки с рисками для разрезания торта, аппарат для надевания презерватива, устройство, приподнимающее тарелку по мере съедания супа), иногда, особенно по отношению к природе, прямо преступные (или на первом этапе полезные, а на втором приносящие вред, для компенсации которого нужно изобретать другие новации). Возникли символические, знаковые, виртуальные потребности, и для них в общем-то нет предела. Самая великая ложь нашего времени – что для благополучной жизни людям все еще недостаточно средств. Хотя для огромной части землян это не ложь, а суровая правда, реальность, а особенно идеал «золотого миллиарда» – абсурдны. Если Индия, Китай, остальные страны догонят США по уровню потребления, наша планета задохнется и погибнет в отходах. Понятия богатства и бедности историчны, нынешние бедные в ХIХ веке считались бы вполне обеспеченными людьми. В ХХ веке количество продукции на душу населения увеличилось в десятки, по некоторым видам в сотни раз. Главной проблемой стало не произвести, а продать и в тоже время миллионы людей голодают. Значит, решение проблемы надо искать в переустройстве социальных отношений, в логике распределения и культивируемых ценностях человечества, а не в без(д)умном наращивании абсолютных объемов производства.
Само развитие техники, смена ее поколений тоже рождает потребность в непрерывных новациях, внутренне как бы обусловленных и необходимых. Если же этого недостаточно, то стимулируются «навороты», гаджетизм, мода (!) на машины и сооружения. Автомобили оцениваются по красоте и дизайнерским выдумкам, как когда-то женские шляпки. Их производство поощряется досрочным уничтожением. Здания строятся для престижа – все выше и причудливее. Мощнейшие ракетные комплексы, пожирающие тысячи тонн кислорода, используются для космического туризма (сообщают, например, о работах над специальной капсулой «для медового месяца в невесомости»). Получается, что вершины, достижением которой можно бы удовлетвориться в погоне за новыми потребностями, в потребительском обществе нет. Развитие его передового отряда демонстрирует «дурную бесконечность» все время отодвигающихся сияющих горизонтов, манящих, притягивающих к себе остальное человечество. И нас – несчастных, всегда догоняющих.
Догоняющих – что? Общество полностью удовлетворяемых потребностей и беспредельного комфорта? Хотя, если обобщать достигнутый людьми уровень возможностей, они и так живут в раю, все сказки стали былью. Разумеется, в райском положении пока не все (даже в самом раю). Что касается России, то она вступила в него одной ногой, вторая пока в чистилище. Стремясь в рай обеими ногами, стоило бы посмотреть на него более здраво и объективно. Каков он на самом деле, надо ли туда безоглядно рваться – если судить не по технико-экономическим показателям, а по людям, которые там живут? Имея в виду, что проблема неравного использования потребительских благ вполне решаема социально-политическими методами, мы ведем речь о философской, культурно-исторической характеристике «состояния рая» и модернизационных подступов к нему, оцениваем его с точки зрения судьбы человека. Каким «человек потребляющий» в нем становится? В конце концов, для кого или чего ведется борьба за максимальное потребление и комфорт?
Для начала можно с уверенностью утверждать, что потребительские общества перестали быть культурными. Другими словами, отношения в них перестают регулироваться внутренними духовными ценностями: представлениями о добре, зле, долге, грехе, чувством вины, стыдом и совестью, заменяясь регламентациями извне – прямым контролем, правовыми и социальными технологиями, доходя до материальной фиксации всех поступков (говорящая скамейка делает вам замечание за брошенный окурок). Общество атомизируется, формализуется, непосредственные, живые связи между его членами заменяются юридическими, кодифицированными. Не случайно Запад больше не позиционирует себя как культура, называя сложившийся в нем образ жизни цивилизацией. Выявленное в свое время О. Шпенглером различие между культурой, когда взаимоотношения людей носят органический характер, и цивилизацией, когда они становятся механическими, вполне подтверждается. Переход от культуры к цивилизации Шпенглер рассматривал как исторический тренд, сейчас это предвидение стало реальностью. Культуре как духовности – конец. В цивилизации личность заменяется актором, рациональным дельцом, который, выбирая свое поведение, не переживает ситуацию, а реализует условия достижения социально-экономического успеха. В дальнейшем актор десубъективируется, превращаясь в человеческий фактор и агента. Распадается даже индивид, его целостность, вместо него – «мультивиды», что, впрочем, правильнее квалифицировать как проявление кризиса уже самой цивилизации, ее «болезни к смерти».
Таким образом, модернизация, когда речь идет о социальных отношениях, означает преодоление культуры и замену ее цивилизацией. Это практически свершилось. По ближайшей же тенденции, учитывая распространение социально-гуманитарных технологий, их наложение на постчеловеческий характер производства, можно сказать, что умирает и вот-вот умрет цивилизация. Это свершается. Она превращается в систему техники – технос. Модернизация, когда речь идет о социальных отношениях, означает теперь их преодоление и замену не просто технико-экономическими, а финансовыми и коммуникационно-виртуальными отношениями – так называемыми гуманитарными технологиями, продуктом Hi-tech и Hi-Hume [4]. Личности и даже бездуховному актору – конец. Остается «человеческий фактор» и агенты (сетей), вплоть до превращения в своего рода зомби (вопрос, что такое зомби, плохо или хорошо им быть, в методологии науки активно обсуждается). Особенность ситуации России в том, что, эволюционируя от культуры и личностей к техносу, к агентам, фактору и мультивидам, она должна как бы перепрыгнуть через акторов и цивилизацию, проходя этот период в ускоренном историческом темпе. Отсюда драматизм положения личностей, тяжелая ломка всех межчеловеческих отношений.
Становление техноса – не какие-то фантазии или футурологические предсказания, а жизненная повседневность существования людей в инновационном обществе. Так или иначе она отражается в философской рефлексии. Наиболее известные оценки технико-потребительского образа жизни: «бюрократические джунгли», «общество спектакля», «всеобщего равнодушия», «массового опустошения», «состояния после оргии», в конце концов – непрерывное ожидание конца света или утверждения, что он произошел («Апокалипсис now») [5]. И это в странах, которые достигли высшей точки в «потреблении инноваций». Неужели мы в России, борясь с остатками своей культуры, чтобы «вступить в цивилизацию» (а на самом деле в технос), не должны задуматься, постараться ли извлечь какие-то уроки из чужого опыта? Все ли в порядке с положением, к которому, подстегивая себя модернизационными призывами, мы стремимся как к земле обетованной?
Неоспоримым достоинством западной цивилизации считалась свобода. «Свободное общество» – ее другое название. Свободой (слова, предпринимательства, любви и т. д.) оправдывали любые отрицательные (если таковые находились) черты «открытого общества». «Открытое» – знаменитый концептуальный синоним «свободного». Это общество противостояло «закрытым», где свободу ограничивают мораль и религия. Privacy: права человека, презумпция невиновности, тайна переписки, частной жизни, возможность выбора – его священные коровы. Кто решится говорить об этом всерьез теперь, когда все просматривается и прослушивается, когда человека то и дело публично щупают и чуть ли не раздевают догола, когда у каждого индивидуальный номер, занесенный в общую базу данных, когда невозможна даже тайна межгосударственных дипломатических связей, не говоря уже об отношениях между индивидами, и т.д.? В условиях перерастания цивилизации в технос о свободе можно говорить лишь в силу инерции или с корыстной заинтересованностью в обмане. Нынешний «воспитанный в свободе» обыватель требует установки камер слежения за всеми и везде: на улицах, на транспорте, в магазинах, тюрьмах, солдатских казармах («глаз командира»), в частных офисах и госучреждениях, наконец, в квартирах (сначала за домработницами, потом за детьми, потом за самими собой). В так называемых «умных домах» фиксируются любой шаг и внутреннее состояние организма. Практически нет мест, которые бы оставались неприкосновенными. Все больше и больше ограничивается принадлежность человеку собственного тела. Детекторы лжи, отпечатки пальцев, универсальные электронные карты, эксперименты с аппаратами по чтению мыслей и стиранию памяти принимают как норму, не отдавая себе отчета, что это отказ от признания человека ответственным, обладающим собственной волей и сознанием существом. Отказ от личности осуществляется практико-эмпирически.
Не хочется перегружать статью лишним напоминанием об общеизвестной, когда-то всех пугавшей утопии Дж. Оруэлла «1984» с ее «телескринами» и «англсоцем», но трудно удержаться от восхищения, как точно автор этого романа описал техно-потребительское будущее, которое фактически стало нашим настоящим: «…Будущее представляется все более ускоряющимся маршем технического прогресса: машины, избавляющие от физического труда, машины, избавляющие от размышления (это до появления компьютеров и электронного образования!– В.К.), машины, избавляющие от боли, гигиена, высокая производительность труда, четкая организация производства, больше гигиены (вплоть до дисбактериозов кожи. – В.К.), рост производительности труда, лучше организация производства. Пока вы не окажетесь в знакомой уэллсовской утопии, тонко спародированной в «О дивный новый мир», рае маленьких толстяков» [6]. (Небольшая неточность: толстяки большие, огромные – В.К.)
Все ли в порядке с идеалом, к которому, руководствуясь девизом «в науке все счастье человечества», устремилась потребительская цивилизация, если человек в ней вымирает? А это, при всех инновационных достижениях, подтверждаемая статистикой правда. Курс на полную технизацию жизни, дискредитацию традиционных ценностей родового человека с неизбежностью ведет к падению его воспроизводства. Конец природно-культурной истории человечества означает конец демографический. Богатый, комфортный, эгоистичный, гендерный Запад заканчивается. (Для воспроизводства населения коэффициент рождаемости на одну семью должен быть 2,4, а он в среднем по Европе 1,5). В отличие от России, «минусующей» от высокой смертности и безответственного эгоизма правящего класса, причина вымирания на Западе не в недостатке (новаций, знаний, денег, товаров), а в избытках, в образе жизни, который ведут люди. Очевидно, что дальнейшим движением в том же направлении проблема вымирания передового отряда человечества не преодолевается, а усугубляется. Значит, стремление в рай – это стремление к смерти. Это ли не повод задуматься всем тем, кто ставит задачу «догнать», скорее войти в него, но в той или иной степени еще находится на распутье? Если, конечно, они не стали сторонниками и адептами трансгуманизма. Реализуя идеалы инноватизации, трансгуманисты прямо объявляют себя врагами существующего человека и ставят своей целью заменить его другими формами разума. «Трансгуманисты хотят не «остаться людьми», а наоборот – перестать ими быть, став более совершенными существами, т.е. трансхьюманами, или же нелюдями. Трансгуманисты считают, что мы живем в эпоху переходного этапа от обычного человека к постчеловеку…» [7]. Число вариаций на тему постчеловека все время возрастает: «усовершенствуем свое тело» (три-четыре руки, почему не больше?); «перейдем на автотрофное питание» (тогда живого тела не будет вообще); «уйдем в машину/дискету» (там заживем!); и, наконец, «обретем бессмертие».
Последнее обещание представляется неотразимым, ибо рай и есть другое название бессмертия. Бессмертие в раю – вот идеал и смысл жизни человека. О нем мечтают не какие-то безответственные фантасты. К переходу на автотрофное питание призывает, например, директор Российского научного центра «Курчатовский институт» М. Ковальчук. Газеты пестрят рассказами о роботах, которые вот-вот «будут ухаживать за людьми». Новейшую модель назвали Ромео, заголовок восторженного описания его возможностей: «Нет робота прекраснее на свете». Группа ученых отправляет письмо Президенту РФ с проектом создания к 2045 году для человека искусственного тела, в которое, перед смертью, будет переселяться наше сознание. Таким способом оно станет бессмертным. Бывшая душа? Зачем она нужна искусственному телу? Данный проект (искусственного = мертвого, силиконового тела), оказывается, должен стать искомой национальной идеей для России. Такова конечная вдохновляющая перспектива, «светлое будущее» сотрясающей мир безумной инновационной истерии и самоценной модернизации.
О «бессмертии по-научному» было простительно мечтать, пока не появились реальные роботы с искусственным интеллектом. Теперь видно, что это будет состояние, при котором «бессмертный человек» становится низшей, исходной ступенью в иерархии саморазвития технических форм разума. Для живого человека это смерть в маске бессмертия. Не души станут бессмертными, переселяясь в «новые тела», а некие примитивные, минимальные «складки», «концепты» и «персонажи» Сети на электронно-кремниевых носителях информации. Ничтожные капли в океане виртуального мира. Об угрозе подобного развития событий, об амбивалентности прогресса, о возможностях или невозможности другого пути развития и вообще какого-либо выбора, казалось бы, человечеству (хотя бы его думающей части – интеллигенции) и надо теоретизировать, спорить, заботиться. По крайней мере в философии. Но увы…
Идеология инновационизма стала господствующим мировоззрением – настолько, что возник феномен неомании, когда предполагается, что любые сложившиеся системы и вещи существуют для того, чтобы скорее исчезнуть и замениться иными, новыми. Непрерывный, ничем не ограничиваемый поток все ускоряющихся перемен, который уносит мир и человечество в неизвестном направлении, растворяя и превращая их в материал прогресса. Неомания и ненасытный молох потребления питают друг друга, вместе они истощают природу и человека, ведя к утрате ими идентичности. Лишь бы новое, лишь бы прибавлять. Перемены и «реформирование» стали самоцелью. Не прогресс ради общества, а общество ради прогресса, развитие «вразнос» – вот что происходит с обществом, когда оно идет по пути модернизации под знаменем бездумного инновационизма. Прогресс превращается в трансгресс.
Трансгресс – это развитие с переходом через то, что развивается, в «свое иное». Трансгрессизм категорически противоречит теории так называемого устойчивого развития, которая была выдвинута в 90-е годы ХХ века как своеобразный императив выживания человечества. Она была принята практически всем миром в качестве официальной идеологии после серии докладов Римского клуба, показавших губительную для природы и человека опасность неконтролируемого роста мировой экономики, когда прозвучали призывы к «остановке развития», к «нулевому росту». На подобный шаг мир пойти не мог. Но ограничить развитие в целях сохранения системы, которая развивается, поддерживать её в устойчивом состоянии – это было осознано как единственно правильная установка, если люди хотят выжить. Чтобы удержаться на этом последнем рубеже самости, развитие цивилизации надо перестраивать в соответствии с задачей сохранения Homo sapiens, каким он сложился в процессе биологической эволюции. А именно, подчинять экономику – хозяйству, технику – культуре, потребление – самосовершенствованию, рациональное – духовному. Это предполагает, что далеко не все, что технически возможно, следует осуществлять, не всякое новое можно и нужно внедрять. Чтобы стать инновациями, новации должны проходить жесткие социально-гуманитарные фильтры. Базовая мировоззренческая установка для таких фильтров – развиваться для того, чтобы быть; сначала надо быть, а потом меняться. Sustainable development – это когда изменения не самоценны, не уходят в дурную бесконечность, а служат сущему и бытию.
И вот сейчас это выдвинутое в качестве последней надежды мировоззрение выживания, с одной стороны, забывают, а с другой – используют (если используют) в извращенном виде, трактуя устойчивость развития как его еще большее ускорение. Страны, области, регионы принимают «планы устойчивого развития», имея в виду обязательное наращивание объемов производства. Принятую всем миром идею поддержания того, что развивается (природа, общество, человек), также всем миром запутывают, а фактически отбросили. Вместо устойчивого развития хлопочут об инновационизме, не сознавая, что это прямо противоположные, отрицающие друг друга подходы. Никакой проблемы, по крайней мере в России, тут не видят. Провозглашенная в 1992 году в Рио-де-Жанейро Декларация об устойчивом (= ограниченном = регулируемом) развитии была, по-видимому, последним проблеском здравого смысла перед погружением в техногенный фатализм.
Так или иначе, взывать к человечеству и здравому смыслу надо. Даже если не удастся остановить это трансгрессивное движение, должны быть люди, которые понимают, что происходит, и способны сохранить для будущих поколений наше достоинство как мыслящих существ. Были, мол, такие, кто видел и предупреждал. Кто пытался опровергнуть утверждение М. Хайдеггера, что «наука не мыслит», предлагая отслеживать результаты технической активности. Если бороться до конца, хотя бы и без упования на окончательную победу, существующий Homo sapiens может выиграть несколько лет, десятилетий, веков.
Как само устойчивое развитие не должно пасть жертвой непрерывного новационизма, так и его идеология не должна быть заложницей суетной моды, терминологического мельтешения. Если смысл устойчивого развития превратился в противоположный, никакими объяснениями и призывами «к подлинности» его не восстановить. Однако стоит попытаться выразить, удержать эту подлинность в других близких понятиях и терминах, более точно отвечая изменившимся обстоятельствам с учетом прежнего опыта использования имени. Модифицировать форму, чтобы адекватнее уловить содержание. Движением в данном направлении можно считать возникновение понятия так называемого «инклюзивного развития», то есть развития, которое бы охватывало все сферы жизни общества и плоды которого доставались бы его рядовым участникам. С одной стороны, это положительный сдвиг в сторону демократизации мира, но с другой, подобная универсализация и интенсификация происходящих процессов требует особого внимания к выбору их направления. Представляется, что более адекватным названием современного развития могло бы быть управляемое развитие.
Развитие объекта с сохранением устойчивости требует контроля над ним. Устойчивое развитие (Sustainable development) в действительности может быть реализовано только какуправляемое, контролируемое развитие (Managed development). Развитие управляемо, если оно с рефлексией, если у него есть цель и субъект. Это значит, что любая инновационная деятельность должна отслеживаться по последствиям и параметрам влияния на человека, быть обдумываемой и оцениваемой. У сторонников внедрения того или иного изобретения должны быть обязательно критики, оппоненты, ибо ни один продукт современной технонауки не является однозначно положительным. Они все, даже если не брать открыто авантюрные и явно патологические, амбивалентны «по определению», поскольку инновационная деятельность вышла за пределы феноменологической реальности и стала постчеловеческой. Приводить ее к мере человека – задача более актуальная, ответственная и сложная, чем внедрять нарастающее количество сомнительных, неясных, с непредвиденными последствиями новаций. Как бы они нас не стерли с лица Земли. Взаимодействие Человеческого и Иного – вот основной предмет управления ради нашего выживания.
Примечания:
[1] Инновационный форум «Россия, вперед». Телерепортаж вечерней программы «Вести» и стенограмма на сайте «Президент РФ» от 14 декабря 2010 г.
[2] Если, рискуя запутать читателя внутрифилософскими тонкостями, подходить к типологии исторического развития более глубоко, то модернизацию на основе постнеклассической науки надо называть постмодернизацией. Тогда все получается логично: эпоха постнеклассики = постмодерна = постчеловека. Задачей России в таком случае является постмодернизация. Но, по-видимому, целесообразно остаться при социально утвердившемся слове – модернизация, подразумевая ее постчеловеческое измерение, исходя из чего мы и обосновываем необходимость управлять ею.
[3] В качестве примера заботы о том, как эти процессы эффективнее наладить, см.: Аргонов В.Ю. Искусственное программирование потребностей человека: путь к деградации или стимул развития // Вопр. филос., 2008, № 12. Из содержания статьи следует, что это стимул развития. На деле программирование потребностей – это программирование (зомбирование) личности. Вот каких высот (низин?) достигла современная философия, рефлекторно обслуживая саморазвитие потребления и технологий.
[4] Если, рискуя запутать читателя внутрифилософскими тонкостями, подходить к типологии исторического развития более глубоко, то модернизацию на основе Hi-Hume технологий (когнитивного манипулирования сознанием человека) надо бы называть трансмодернизацией. Получается все логично: эпоха транснауки (техноса) = трансмодернизма (трансгресса) = трансгуманизма (трансгомонизма). Эта задача еще не решена и на Западе, а Россия к ней только приближается.
[5] См., например: Бауман З. Индивидуализированное общество. М., 2002; Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000; Культура времен апокалипсиса. Екатеринбург, 2004; Липовецки Ж. Эра пустоты. СПб., 2001; Сиоран Э.М. Горькие силлогизмы. М., 2008; Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее. М., 2004 и т.д. Внутренних критиков рая, как ни странно, гораздо больше, чем внешних. Хотя, может, и не странно. Они знают его реалии непосредственно, а находящиеся на подступах к нему имеют туристическое сознание.
[6] G. Orwall. Wells, Hitler and the World State. 1970. P.170.
[7] Энциклопедическая справка. Интернет-ресурс//http//www.transgumanism-russia.ru/content/view/70/90
Читайте также на нашем портале:
«Бытие или Ничто» Вадим Розин
«Причины и следствия изменения массовых ценностей» Максим Руднев
«Культурологический смысл инновационизма» Владимир Кутырев
«Движущие силы инновационного развития» Николай Мерзликин, Артур Иванов
«От догоняющей модернизации к национальной: теоретический аспект» Валентина Федотова