Для обозначения ценностного и мировоззренческого раскола в современном российском обществе уже сложились и вошли в оборот такие термины, как «консервативное большинство» и «либеральное меньшинство», «креативный класс», «русская Европа» против «русской Азии». Стоящие за этими понятиями явления, реальные или виртуальные, важнейшим фактором внутренней политики, так как и власть и оппозиция стремятся, каждая по-своему, «угодить» своей потенциальной социальной базе. Среди интеллектуальной элиты страны все сильнее укрепляется мнение, что опорой нынешней власти является консервативная периферия российского общества, численно в разы превосходящая его либеральное городское ядро. Это ядро часто называется «антисистемой», «малым народом», «пятой колонной» (показательно, что массовые молебны, проведенные РПЦ 22 апреля 2012 г., многими были восприняты как «антилиберальные молебны» [1]).
Нашему поколению, хорошо помнящему разгул антинационального либерализма, дорвавшегося до власти в 1990-е, все эти эпитеты не кажутся большим преувеличением. Вопрос лишь в том, чего можно ждать от представителей другого общественного полюса – консервативного большинства. Сможет ли оно укрепить национальное единство и стать основой постепенно формирующейся новорусской нации? Насколько, в конце концов, оно консервативно и насколько традиционно?
Дело в том, что власть в последние два года постоянно инициирует как бы нарочито «реакционные» в глазах либералов законопроекты, рассчитанные на успех у «традиционалистов». Консервативное большинство (по умолчанию отождествляемое с «традиционалистами») во все большей степени рассматривается в качестве опоры власти, охранительной политики и идеологии, а относительно немногочисленные городские либералы с их установками на модернизационное развитие по образцу Запада в этих условиях обречены на бессильные протесты, внутреннюю и внешнюю эмиграцию. Эксперты уже давно называют В. Путина лидером новых консерваторов, и в своем Послании ФС президент это сам обозначил: «Конечно, это консервативная позиция. Но, говоря словами Николая Бердяева, смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперёд и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию». [2] Тренд неоконсерватизма (по замыслу тех, кто пытается найти в нем новую российскую идеологию) основывается на семейных, традиционных ценностях и государственничестве – в последний год весь мир неоднократно наблюдал последовательность и твердость этой позиции. Важный вопрос: адекватно ли культурное состояние общества этому тренду, что здесь органично, а что навязано политиками и политтехнологиями?
За вроде бы очевидными политическими данностями многие культурологи и публицисты видят еще более глубокий цивилизационный раскол, проходящий через всю русскую историю, в разные времена принимавший форму противостояния староверов и никониан, Москвы и Петербурга, западников и славянофилов., «Архаическое сознание сохранилось в России до сегодняшнего времени, и большая часть населения нашей страны до сих пор живет в "добуржуазном" обществе, – утверждает кинорежиссер Андрон Кончаловский. – В этом смысле наше государство имеет больше общих черт с африканскими государствами, чем с европейскими. В России …граждан нет, есть население» [3]. Этой архаической массе, по мнению Кончаловского, «противостоит немногочисленный слой, который славянофил Хомяков сравнивал с европейским поселением, заброшенным в страну дикарей, и он за двести лет, развиваясь и умножаясь, создал всю культуру, которой Россия сегодня гордится. Все, что было создано за какие-нибудь двести лет, все, что повлияло и обогатило мировую культуру, было создано "малой" нацией русских европейцев [4]». Кстати, примерно то же самое любят говорить и некоторые современные русофилы, правда, делая противоположный (в оценочном смысле) вывод.
Рассуждения западника, сторонника европейского выбора А. Кончаловского очень похожи на правду, но одновременно и упрощают эту «правду», которая, если разобраться в ней с помощью практической социологии, оказывается более противоречивой и даже «нелинейной».
То же можно сказать о концепции известного экономгеографа Натальи Зубаревич, которая увязывает раскол в ценностях и образе жизни современных россиян с региональным и поселенческими факторами. По ее оценке, «Россия-1» – это города свыше 500 тыс. жителей. «Россия-2» – города от 50 тыс. до 500 тыс. жителей. «Россия-3» – города и сёла с населением менее 50 тыс. жителей. «Россия-4» – республики, ещё не прошедшие индустриализацию. Россияне как единая нация не сложились и продолжают жить в нескольких параллельных социальных вселенных, взаимодействующих друг с другом лишь на формальном уровне. Жители «России-2» боятся радикальных перемен и голосуют за стабильность; они очень сильно пострадали от безработицы в начале 90-х годов, поэтому второй эпохи перемен им не надо. Здесь вырисовывается уже более сложная картина, в которой роль консервативной периферии играют «Россия-3» и «Россия-4», роль модернизационного меньшинства – «Россия-1», а «Россия-2» проявляет черты как того, так и другого [5].
Есть и другие подходы к описанию современной России.
За последний год автор участвовал в нескольких фундаментальных исследованиях, проведенных Институтом социологии РАН [6] и ВЦИОМом [7], одной из приоритетных целей которых и было разобраться во всех этих противоречиях ‒ как с общих, так и с политически конъюнктурных позиций. Анализ результатов этих исследований показывает, что ценностный раскол действительно существует, однако он проявляется в наибольшей степени на уровне деклараций, вербальных характеристик, в меньшей степени – на уровне политических установок, в еще меньшей – на уровне поведенческих моделей и мотиваций. Значительная часть «консервативного большинства» (своего рода «большинство в большинстве») характеризуется переходными чертами. При этом декларируемые ценности носят характер консервативный, политические установки, чаще всего, ‒ конформистский, а социально-экономическое и бытовое поведение типично для низших этажей массового потребительского общества, и в нем сложно найти какие-то приметы глубокого традиционализма и характерных для него моральных парадигм.
Действительно, консерватизм и традиционализм – отнюдь не тождественные понятия. Как пишет известный культуролог, профессор Андрей Пелипенко, «нередко упускают из виду, что историческая Русь/Россия постоянно меняла свою геополитическую конфигурацию, этнический состав, идеологические доктрины, не говоря уже о вариациях краткосрочных исторических конъюнктур» [8]. Главная же причина разложения «русской матрицы», по мнению автора, заключается в духе индивидуализма, партикуляризма и частного интереса, который, проникая во все поры общественных отношений, вытесняет парадигму сопричастности к «большаку» (т.е. Власти) и жертвенного служения делу империи.
Этой же теме посвящена редакционная статья в газете «Ведомости». Как утверждает газета, «если классический консерватизм держится на персональной ответственности и правовом сознании как основе социального порядка, то в России он опирается на пассивное и сторонящееся ответственности большинство, не уверенное в своих правах и готовое жертвовать ими ради «порядка». Напрашивается вывод, что российский консерватизм представляет собой нечто противоположное консерватизму классическому. «Власть культивирует в широких слоях населения отношение к себе как к подателю всех благ, отрицая автономные институты – главную опору консерватизма, то есть формирует «антиконсервативное» общество. Наверху же процветает свободный от ценностей популизм, позволяющий как угодно жонглировать словами» [9].
Думается в этой связи, что современная консервативная волна является не столько имманентной характеристикой российского общества, сколько его этапом. Общественная жизнь движется по законам маятника, политический разогрев сменяется застоем, слишком длительный застой снова делает востребованными перемены. Вот и нынешняя консервативная волна, длящаяся в России уже более 15 лет, является, в первую очередь, реакцией общества на радикальные перемены, сопровождавшиеся политической смутой, разрушением государственных и общественных институтов, имевших место на рубеже 80-х и 90-х годов минувшего века. Тяготы радикализма и постепенное стирание из памяти характерных черт старого режима приводят к накоплению социальной усталости и усилению ностальгических настроений. Формируется новая конфигурация власти, происходит сближение элит на умеренных основаниях, постепенно складывается новый социально-политический и экономический консенсус. Процесс выхода из революции есть процесс укрепления государственной власти, что предполагает постепенное сближение позиций различных элитных групп [10].
Консенсус проявляется в доминировании практически во всех группах общества таких ценностей, как порядок, социальная справедливость, сильное государство, держава. Причем эту сложившуюся иерархию ценностей не могут поколебать никакие конъюнктурные политические процессы и события. Около 10 лет назад исследование, проведенное ВЦИОМом при участии автора [11], выявило лидирующие ценности, которые, по мнению опрошенных, способны объединить страну в общество «нового порядка». Это стабильность (44%), законность и порядок (37%), сильная держава (35%), справедливость (24%). При этом «социально-консервативная» картина «общества идеала» не носила мобилизационного характера, выделенные цели не требовали жертв и напряжения ‒ скорее наоборот, это было общество покоя и достатка, причем покой в широком смысле слова оценивался даже выше, чем созидательные цели (такие как упорный труд, богатство и процветание, прогресс и развитие). Россияне устали от перемен, устали от необходимости постоянно «крутиться» и рисковать, им хочется покоя, социальных гарантий и безопасности. Консенсусной ценностью, объединившей самые разные группы общества, стали патриотизм и признание «особого пути России» (в него верили более 70% опрошенных россиян). В то же время общество уже тогда продолжало оставаться глубоко антимобилизационным. В том же году 60% опрошенных заявляли о своей неготовности к каким бы то ни было жертвам во имя какой бы то ни было «великой цели» (за исключением угрозы безопасности для себя и своих самых близких).
Спустя почти семь лет, в ходе электорального панельного исследования ВЦИОМ [12], большая часть ключевых групп общества (разных по своей идеологической ориентации) на первое место ставили порядок, а на второе – справедливость. Высокое место во всех группах занимала ценность стабильности, причем в протестных группах даже в большей степени, чем в лоялистских. Групп, готовых поддержать революцию или перемены, связанные с риском нестабильности, в обществе практически не было обнаружено. Таким образом, парадигмы консервативного и умеренно-консервативного сценариев продолжают доминировать в общественном сознании в целом. Как видно из табл. 1, лишь относительно небольшая по объему протестная группа, составляющая менее трети от всей численности либералов, не включила ценность «порядка» в четверку важнейших.
Таблица 1
Доминирующие ценности в либеральных и консервативных группах россиян по методике семантического балкона [13]
протестные консерваторы
|
лояльные консерваторы
|
лояльные либералы
|
протестные либералы
|
27 справедливость
|
18 порядок
|
19 порядок
|
22 справедливость
|
21 порядок
|
17 справедливость
|
17 справедливость
|
20 нация
|
18 стабильность
|
14 успех
|
17 государство
|
20 стабильность
|
15 патриотизм
|
14 стабильность
|
15 успех
|
18 права человека
|
Об этом же говорят и недавние исследования ФОМ. По словам ведущего аналитика ФОМ Л. Паутовой [14], «интересно было столкнуть эти две ценности (порядок и свобода), и вопрос был сформулирован хитро: «Вы можете про себя сказать, что для вас стабильность важнее свободы?» 76% говорят, что них порядок все-таки важнее свободы. ...Свобода, она приятна, но она, может быть, даже опасна для людей, поэтому они выбирают стабильность. «Мы находимся в том состоянии, где важнее ценности порядка, стабильности, благополучия, отсутствия угроз, нежели та же самая свобода, движение, творчество, самореализация, которые, я считаю, связаны с идеей свобод.» [15]
Российское общество после периода смуты перешло в другую фазу политического развития. Это фаза усиления консервативных тенденций ‒ буквально во всех сферах. Ценности демократии и другие ценности, которые были очень популярны в 1990-е годы, ушли на задний план. Сегодня нельзя сказать, что общество их отрицает. Теоретически общество за демократию – за выборы, за политически свободные СМИ (цензуру, правда, хотят вводить, но не политическую, а нравственную), за свободу передвижений, против вмешательства государства в частную жизнь. Но актуальность этих ценностей снижена до второго, третьего, четвертого порядка.
Теперь немного о «традиции». На извечное тяготение России к деспотической форме правления часто списывают те элементы неофеодализма, которые и правда легко заметить в нашей политической реальности. На бумаге Россия - демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления. Но на практике в ней есть немало и от монархического строя, и от любой азиатской деспотии. Важный вопрос – ценности или институты «виновны» в политической отсталости России в ее нынешнем виде? А может быть, нет смысла говорить о вине, и то, что выглядит отсталостью, является элементом того самого «особого российского пути», который отмечают почти три четверти россиян?
Консервативная волна, как любая волна, явление преходящего порядка, и само по себе ее появление не позволяет говорить о консерватизме как имманентном элементе базовой архетипической матрицы современной русской нации (или, если угодно, протонации). Как мне уже доводилось писать, в результате исторического витка возник тот феномен, который мы называем неоконсервативным синтезом. Сегодня носителями консервативных ценностей, ценностей порядка, являются не только традиционалистская периферия, но и большинство городского среднего класса. Запрос «новый порядок» в первую очередь исходит именно от этого нового российского среднего класса, сформировавшегося за последнее десятилетие с небольшим. Среднему классу нужен твердый государственный порядок, гарантирующий ему завоеванное место, он патриотичен, пусть хотя бы на словах, он даже националистичен. В то же время общество, как бы сбиваясь в кучу в рамках консервативного синтеза, в рамках протонации остается крайне атомизированным.
Зафиксируем три составные части «консервативного большинства» с различным историческим генезисом.
1. Сохранившаяся в России периферия с элементами традиционного общества и традиционных горизонтальных связей. Это частично некоторые национальные республики в составе РФ, а также настоящая «русская глубинка» – все эти Кологривы и Чухломы, Кадомы и Ярански, сильно ослабленные алкоголизмом, отъездом молодежи, общей депрессивностью, всепроникающим телевизором с сериалами и блокбастерами, но все-таки остающиеся Россией – без всяких кавычек и сослагательных. О русской деревне и говорить не хочется – ее уже лет 40 как оплакали наши великие писатели-деревенщики, а то, что называется «селом» сегодня, к традиционному русскому селу имеет косвенное отношение.
2. Выделенная Н. Зубаревич та часть городского населения, которая проживает в депрессивных городах, работает на малорентабельных предприятиях и не способна выжить в «свободной» экономике без прямой поддержки государства. Если верить рассуждениям некоторых экономистов, таких балансирующих на грани рентабельности предприятий в России до 60%. К этой категории населения можно смело прибавить пенсионеров и бюджетников, в том числе наиболее массовых профессий. В конце 1990-х именно по их магистральному общественному запросу были приостановлены разрушительные реформы и начался тот политический феномен, который сегодня называют «путинизмом». Консерваторы? Да, но никак не традиционалисты, если, конечно, вести традицию с более отдаленных времен, чем поздние годы советской власти. Вот как мы охарактеризовали эту ключевую для понимания сути процессов группу в ходе уже цитировавшегося исследования «Русская мечта»: наиболее массовый слой россиян, с одной стороны, сохранивший на парадном уровне ориентацию на традиционалистские ценности и установки, нуждающийся в экономической и социальной опеке со стороны государства, с другой ‒ утративший механизмы социальных связей, характерные для традиционного общества, и ориентированный на ценности общества массового потребления, не готовый к любой форме социальной мобилизации. Объем этой группы составляет несколько более 50% от общей численности россиян. Учитывая во многом общие декларируемые ценности, методы массового опроса не всегда способны надежно отделить ее от группы жителей «традиционной России».
3. Наконец, значительная часть российского среднего класса, появившегося на свет уже в XXI в. Это вполне адаптивная, даже буржуазная часть общества, с большими потребительскими запросами и высокой социальной самооценкой. Как и весь наш новый средний класс, он во многом вырос на «особых» связях с государством, а не на вольном бизнесе. Он заинтересован в сочетании стабильности и развития, сильном государстве и внутри и вовне, с сильной политикой, со сложившимися правилами игры, если и не исключающими, то минимизирующими произвол. Эти новые русские буржуа уж точно не традиционалисты.
Теперь попытаемся немного порассуждать о культурно-исторической составляющей этой консервативной волны. В отличие от процитированных ранее А. Кончаловского и Н. Зубаревич, рассматривающих нынешнюю консервативную Россию в качестве носителя вековых традиций, противостоящих западным либеральным идеям, мы не видим в консервативной волне сколько-нибудь значительной традиционалистской составляющей.
Таблица 2
Идеалы в истории России, характерные для основных
типов российского общества [16]
идеалы
|
умеренные либералы
|
радикальные либералы
|
консерваторы-державники
|
консерваторы-социалисты
|
дореволюционная Россия
|
20
|
13
|
13
|
7
|
первое десятилетие советской власти
|
2
|
5
|
4
|
7
|
последние десятилетия советской власти
|
6
|
10
|
5
|
24
|
Перестройка
|
4
|
3
|
2
|
6
|
реформы 90-х
|
3
|
2
|
3
|
2
|
современный период
|
37
|
31
|
38
|
30
|
«Всеобщее смешение народов», гибель крестьянства в 1930-е годы, Великая Отечественная война – все это практически пресекло живую русскую традицию, которая стоит не на бронзовых памятниках Петру, а на семейном предании, обычаях, институтах горизонтального общения, общине. Сегодня не более 3‒4% россиян сохранили память о своих предках, живших в дооктябрьской России, а идеалом этот период называют в среднем 12‒13% опрошенных. Если брать более поздний период ‒ советская нация сложилась в послевоенное время, когда страна из крестьянской стала городской и выросли первые поколения, уже почти ничего не знающие о своем крестьянском прошлом. Для такого традиционализма больше подходит термин «советский традиционализм», со всеми плюсами и минусами этого социального феномена. Вспомним книгу Ю. Левады «Советский человек», в которой покойный Юрий Александрович наделил данный тип сознания всеми мыслимыми негативными чертами – патологической лживостью, лицемерием, безответственностью, жадностью и т.д. и т.п. Не все, включая автора данной статьи, готовы полностью с этим согласиться.
Третья составляющая нынешнего консервативного состояния умов – продукт нынешних, «путинских» времен. Не случайно большая часть консервативного большинства готова поддержать «Единую Россию», а не монархистов или коммунистов. Это уже вовсе не традиционалистское явление. Неоконсервативный синтез, характерный для нынешней политической эпохи, охватил буквально все социальные группы. Если в 1990-е годы мы видели очень большую ценностную и идеологическую сегментацию, общество делилось на разные группы в идейном направлении, то сегодня к ценностям порядка, справедливости, стабильности тяготеют электораты всех основных политических партий, различия между которыми, с точки зрения идеологии, становятся все менее выраженными. Общество вообще не желает сегодня делать выбор между разными идеологиями, а стремится к их синтезу. Нынешняя власть худо-бедно как раз предлагает людям этот синтез. И каждый видит или готов видеть в том же Путине то, что хочет сам. Он многоликий: и либерал и антилиберал, и рыночник и чекист, ‒ человек на все вкусы. Образцовое порождение нового среднего класса, он на нем базируется. Путин меньше устраивает самых бедных и самых богатых, его база – середина, а вовсе не традиционалистская периферия, как, возможно, начал полагать он сам.
Россияне мечтают о спокойных, стабильных временах, образцом которых является отчасти современная, «путинская» Россия, отчасти (для социал-консерваторов) – последние десятилетия советской власти. Даже сегодняшние российские левые не воспринимают как идеал эпоху революционных потрясений. На смену коммунистической идеологии еще в советские времена, в их последние десятилетия пришла идея, которая никогда не провозглашалась официально «идеологией большинства», но фактически именно такой и стала – это идея частной жизни. Вспомним, сколько сил стали отдавать тогда еще советские граждане обустройству своих дачек, садовых участков, квартир, своего быта. Если посмотреть на реальные перемены, произошедшие с нами за последние два-три десятилетия, не через призму политики, а через призму быта, то отчетливо видно, как энергия преобразования страны – крупных строек, обороны, большой науки – вся растеклась по частным ручейкам. Отгородись от всех забором, железными дверями, если есть средства – строй коттедж, нет – делай пристройку к веранде, – вот эта стихия частного быта, которую классики марксизма назвали бы мелкобуржуазной, сформировала психологию общества массового потребления. Именно это обстоятельство сегодня и определяет пределы того левого, социалистического или социал-демократического проекта, который многие видят в качестве новой национальной идеи, способной сплотить российское большинство. Общество в целом пока безусловно не готово к каким-либо жертвам во имя общего блага или общих целей, то есть никакая мобилизационная идеология, даже под популярными левыми лозунгами социальной справедливости, не может рассчитывать на поддержку большинства. Особенно это касается молодых и относительно молодых поколений россиян. 72% опрошенных социал-консерваторов, как и большинство других групп общества, полагают, что «важно лишь собственное благополучие и благополучие моей семьи»; и лишь 28% считают, что «жить стоит ради общей цели, которая бы нас всех объединяла». Больше всего индивидуалистов среди правых либералов (82%), но в данном случае это вполне соответствует «витринной» идеологии названной группы общества. Эти показатели носят достаточно стабильный характер; так, в ходе исследования ИС РАН о «Русской мечте» 79% отдали предпочтение «собственному благополучию» перед «жизнью ради общих целей» и 73% согласились с мнением, что личные интересы – это главное для человека.
Наша партийно-политическая система плохо отражает реалии идейного противостояния в современной России. Поэтому в ходе электоральной панели ВЦИОМ (ноябрь 2013 г.) были заданы вопросы не о реальных партиях, а о неких гипотетических конструкциях, построенных вокруг основных общественных идеологем.
У нас в стране много различных партий, общественных движений. Каким общественно-политическим силам Вы больше всего симпатизируете? (ТОЛЬКО ОДИН ОТВЕТ).
Коммунистам 12,2%;
Социалистам, социал-демократам, другим левым 4,8%;
Сторонникам сильного и социально ориентированного государства 19,4%;
Сторонникам сочетания сильного государства и рыночной экономики 12,3%;
Русским националистам, выступающим против наплыва в Россию приезжих из южных регионов 4,0%;
Сторонникам возрождения страны как великой державы 18,9%;
Тем, кто выступает за сближение с Европой, с Западом, за современную западную демократию 2,3%;
Сторонникам сокращения вмешательства государства в экономику и свободного развития бизнеса 2,1%.
Две самые популярные позиции – это сильное и социально ориентированное государство (19%) и возрождение страны как великой державы (чуть меньше 19%). Значит, с точки зрения идейного наполнения в консервативной волне присутствуют две главные составляющие – социальная и державническая. По своим социальным характеристикам представляющие их группы имеют много общего. Только если на социальном государстве больше настаивают зависимые от государства и не слишком адаптивные бюджетники, то «великую державу» выбирают, столь же часто и представители успешного среднего класса. Коммунисты составляют левую периферию консервативного большинства, а «сторонники сочетания сильного государства и рыночной экономики» - правую. Хотя часть этой группы (около 18%) все-таки тяготеет к либеральной оппозиции. Сами же либералы, сторонники сближения с Европой и Западом (2,3%) вместе со сторонниками сокращения вмешательства государства в экономику (2,1%), не дотягивают даже до 5%. Эту электоральную нишу немного спасают только в своей части либералы-государственники.
С каким из следующих суждений о власти и оппозиции Вы скорее согласны? (ОДИН ОТВЕТ)
Я безусловно готов поддержать власть – 13,0%;
Я скорее готов поддержать власть – 37,6%;
Я скорее готов поддержать оппозицию – 12,4%;
Я безусловно готов поддержать оппозицию – 5,0%;
Меня в равной степени не устраивает ни власть, ни оппозиция – 22,1%.
Интересен феномен соотношения власти и оппозиции, и здесь наблюдается очень противоречивая тенденция. С одной стороны, все, затрагивавшие данную проблему, говорят, что любые институты власти в основном обществом отвергаются. Очень высок уровень недоверия к правительству, силовым структурам, местным властям. С другой стороны, мы видим, что есть Путин, альтернативы ему нет. Есть «Единая Россия», за которую голосуют от 40 до 45%. Конечно, и с помощью административного ресурса, но не только. В чем же природа такого феномена – одновременно и тяги к власти, и отталкивания от нее? Все социологические опросы выявляют массу негатива в отношении к современной российской бюрократии. Люди клеймят чиновников как главное бедствие и бич России. И в то же время готовы голосовать за партию, представляющую в первую очередь интерес этой бюрократии. И люди это хорошо знают и понимают: на вопрос, чьи интересы представляет «Единая Россия», большинство отвечает ‒ интересы бюрократии. За счет чего же электоральная поддержка? За счет курса, который ассоциируется с правящей партией? Действительно, мы видим, что на вопрос: «Нравится ли Вам то, что сейчас происходит в стране?» – многие отвечают: «Нравится», но больше тех, кому не нравится. Ядро удовлетворенных современным положением дел в стране составляет 17–20%. С другой стороны, за «Единую Россию» голосуют в два-три раза больше, а поддерживать Путина готовы в четыре-пять раз больше. Откуда все это берется?
Сбивание общества в кучу, отказ от поддержки оппозиции происходят постоянно. Собственно, этот процесс начался с конца 1990-х годов, когда общество разочаровалось в возможностях оппозиции. У нас были две–три влиятельные оппозиционные партии в Государственной Думе, но с какого-то момента запрос общества стал связываться исключительно с властью, причем даже тех сегментов, которые этой властью категорически недовольны. И это относится не только к недавним сторонникам правой оппозиции, в отношении которой действуют просто законы времени. Правая оппозиция переживает системный кризис, общество от нее отвернулось, в нем сегодня доминируют другие системы ценностей. Самое интересное, что и патриотическая оппозиция (к ней, наоборот, вектор общественного запроса, казалось бы, повернут) также переживает тяжелые времена. Даже левый запрос связывают исключительно с властью: власть, дай нам справедливость, дай порядок, дай стабильность, мы сами ничего не хотим делать.
Соотношение установок на стабильность и перемены также носит противоречивый характер [17]. Сейчас общество зависло на такой фазе, когда, с одной стороны, уже устали от стабильности, а с другой – перемены тоже очень многих пугают. Как это было зимой 2011-12 гг., когда возникли признаки того, что вектор перемен начинает преодолевать вектор стабильности. Общество продолжает бояться перемен. Боится в первую очередь средний класс крупных городов, который реально к ним не готов, несмотря на то, что готов покритиковать власть в частных разговорах. Мы вернулись к такому состоянию, когда общество воспринимает политику не как важную для себя сферу, но скорее как некий политический театр, способ развлечения. Такое потребительское отношение к политике и обеспечивает стабильность нынешней политической системы, которая в глазах общества далеко не идеальна.
Неоконсервативные тенденции, характерные для нынешней России, говорят о том, что возврата к собственно консервативным ценностям («традиционный уклад жизни, многодетные семьи, русский коллективизм, православие, самодержавие, народность…») скорее всего не будет. Ясно, что социальных носителей у такого рода консервативных ценностей нет. Современная генерация россиян, в основном представляющих городской унифицированный образ жизни, очень далека от подобных глубинных корней.
Как это следует из анализа результатов экспертного опроса, проведенного в ИС РАН в рамках проекта «О чем мечтают россияне», страна, российская нация находятся на переломе многих социокультурных парадигм, определявших исторический социокультурный код. Значительной частью экспертов подвергается сомнению действенность в условиях новой России таких традиционно мобилизующих установок, как имперский характер государства, доминирующая в нем роль верховной власти, сильные идеологические ценности (как православные, так и коммунистические). Современное российское общество атомизировано, антимобилизационно и крайне прагматично. И в то же время влияние традиционных ценностей и архетипов продолжает оставаться весьма значительным, хотя часто и на декларативном уровне. Все это означает, что на практике в России будет реализовываться промежуточная модель, не предполагающая ни возврата к традиции («консервативная революция»), ни форсированной западнической модернизации («либеральная революция»). Именно в поисках компромисса между этими двумя крайними сценариями и должна заключаться внутренняя политика, в том числе и реформирование политической системы страны. Это и поиск модели демократии, приемлемой не только для либерального меньшинства, но и для консервативного большинства, и поиск роли государства в реформировании экономики и социальной сферы, и самого образа современного российского государства, его роли и места в мире.
Граница между «параллельными мирами» носит достаточно размытый характер - во многом именно потому, что в силу переходности процесса значительная часть общества демонстрирует смешанные характеристики и сознания, и поведения. «Парадные» ценности не совпадают с реальной мотивацией, а в политических идеалах совмещаются черты традиционного представления о России, почерпнутого из книг и прошлого личного жизненного опыта, и «новорусского» представления, отражающего современные тенденции трансформации. Несмотря на всю подчас достаточно жесткую критику по адресу нынешней власти и проводимого ей курса, большая часть россиян (63%) продолжает воспринимать общее направление, по которому идет современная Россия, как позитивное либо хотя бы как частично правильное. В наибольшей степени этот курс соответствует установкам умеренных либералов (72% полной или частичной поддержки), но и во всех остальных группах он превышает отметку в 50%. Наиболее низкие показатели у радикальных либералов – 54% (не случайно именно эта группа доминировала на протестных митингах с декабря 2011 г. по март 2012 г.), но и здесь число голосов в поддержку курса превышает половину от общего числа опрошенных.
Необходимость «твердой руки», которая наведет в стране порядок даже в ущерб свободам и политической демократии, находит поддержку 63% опрошенных. Однако эта позиция не является консенсусной, так как с ней согласны лишь около 35% представителей либерального, «новорусского» сегмента общества (против 75 % среди консерваторов).
Зато все группы опрошенных в той или иной степени готовы согласиться с тем, что «Россия должна быть великой державой с мощными вооруженными силами и влиять на все политические процессы в мире». Это традиционное представление о роли российского государства в последнее время оспаривается «новорусскими» группами, особенно молодыми русскими националистами (сторонниками этнического национализма). Всего же великодержавную позицию разделяет 66% опрошенных россиян. Среди государственников (как радикальных, так и умеренных) этот показатель достигает 73%, а в либеральных сегментах общества – 52%.
Таким образом, в отношении представлений о будущем России ‒ пути, по которому она должна идти, ‒ российское общество достаточно сильно сегментировано. На одном полюсе находятся консерваторы, самая многочисленная группа, на другом – либералы, как правые (сторонники рынка), так и левые (сторонники социальных приоритетов). Консерваторы поддерживают традиционный образ России – могучего государства, державы с твердой, жесткой властью, которая способна обеспечить социальную справедливость, противостоящей Западу и западной цивилизации. В то же время они мечтают о стабильном, спокойном развитии, аналогично последнему периоду советской власти, а не о революциях и смутах. Либералы, напротив, ориентированы скорее на минимизацию государства, снижение его влияния на бизнес и гражданское общество, формирование правового общества, в котором бы выше ценились демократические права и свободы. При всех различиях обе тенденции имеют много пересечений. В частности, нынешняя власть и тот курс, который с ней связан, воспринимается скорее позитивно (в большей степени государственниками, в меньшей степени – либералами). И либералы, и консерваторы не готовы поддержать ни «чистый» рыночный капитализм, ни «чистый» плановый социализм; и тех и других скорее привлекает промежуточный вариант, который бы включал в себя элементы и рынка, и социалистической экономики.
Эта бегло обрисованная картина позволяет говорить, что реальное идеологическое соперничество происходит не между консерваторами и либералами, а скорее между тремя наиболее влиятельными полюсами. Один полюс – левогосударственническая идея, связанная с укреплением национальной государственности и социальной справедливости. Второй – леволиберальная (социал-демократическая) идея, делающая акцент на той же социальной справедливости в пакете с общедемократическими свободами, европейскими политическими ценностями, экономической и социальной модернизацией. Наконец, третий – правогосударственническая идеология, во многом совпадающая с основным вектором политического курса, связываемого с эпохой «нулевых».
Ценностное противостояние настоящих «традиционалистов» и радикальных «либералов», или «неолибералов», для которых идеалами являются Запад и минимизация государства, имеет место. Но оно касается весьма незначительных групп общества, не более 5% каждая, расположенных на отдаленных флангах политического спектра. Не это противостояние определяет динамику общественного запроса. Гораздо важнее все то, что связано с взаимодействием, притяжением и отталкиванием более значимых групп – государственников-державников, социал-государственников и либерал-государственников. Всех их объединяют ценности государства и порядка, хотя многое и разъединяет.
Безусловно, произошла реанимация многих архетипов, входящих в социокультурный код российской нации. Однако эти архетипы далеко не всегда затрагивают мотивационный блок массового сознания. Те, кто сегодня пытается в качестве «нового путинского большинства» предложить консерваторов-традиционалистов, не учитывают свойства этого самого «традиционализма», существующего подчас лишь как элемент автостереотипа наряду с представлениями о соборности, коллективизме, духовности и прочих атрибутах русского самосознания. Не вполне верная интерпретация содержательной составляющей данной группы квази-традиционалистов часто приводит к ошибочному мнению, что в современном российском обществе продолжают доминировать идущие от общинных ценностей настроения.
Примечания:
[1] Молитвенное стояние 22 апреля 2014 г. в Москве у храма Христа Спасителя собрало, по данным полиции, 65 тыс. человек. – Прим. ред.
[2] Послание Президента Федеральному Собранию // http://www.kremlin.ru/transcripts/19825
[3] Кончаловский А. В какого Бога верит русский человек //«Российская газета». 10 апреля. 2013 г.
[4] Там же.
[5] Зубаревич Н. Чего ждать четырем Россиям // «Ведомости». 30 декабря. 2011 г.
[6] О чем мечтают россияне: идеал и реальность / Под ред. М.К. Горшкова, Р. Крумма, Н.Е. Тихоновой. М. 2013.
[7] Бызов. Л.Г. Идейные и ценностные аспекты политической борьбы в избирательном цикле 2011–2012 гг. // «Опыт исследования электорального поведения россиян». ВЦИОМ. 2013 г.
[8] Пелипенко А. Судьба русской матрицы // Руфабула. 2013. №6. (http://rufabula.com/articles/2013/06/19/russian-matrix)
[9] Верховные консерваторы в антиконсервативном обществе // «Ведомости». 21 января. 2014 г.
[10] Бызов Л.Г. Контуры постпереходной эпохи // СОЦИС. № 2. 2001 г.
[11] Там же.
[12] Исследование проводилось в 2011-13 гг., в ходе 10 «волн» опрашивались одни и те же респонденты, по 2,5 тыс. человек в каждой «волне».
[13] Здесь дается лишь часть таблицы, точнее – ее верхние четыре строки, в которых по каждой из рассмотренных групп приводятся ценности, занявшие первые четыре позиции с указанием (в %) уровня поддержки этих ценностей. Всего опрошенным предлагалось выбрать до 10 наиболее значимых ценностей из списка, содержавшего 35 позиций.
[14] Передача «Культурный шок» // «Эхо Москвы». 8 февраля. 2014 г. (http://www.echo.msk.ru/programs/kulshok/1253190-echo/)
[15] Там же.
[16] О чем мечтают россияне: идеал и реальность / Под ред. М.К. Горшкова, Р. Крумма, Н.Е. Тихоновой. М. 2013.
Опрошенным предлагалось выбрать ОДИН из исторических периодов, который в наибольшей степени соответствует их представлениям об «идеальной» России. В таблице по каждой из рассмотренных групп приводится доля (в %) тех, кто в качестве «идеала» выбрал именно этот исторический период.
[17] См.: Бызов Л.Г. Современная Россия: в поисках новой национальной субъектности // «Перспективы». 13 января 2014 г. (http://www.perspectivy.info/rus/nashe/sovremennaja_rossija_v_poiskah_novoj_nacionalnoj_subjektnosti_2014-01-13.htm)
Читайте также на нашем портале:
«Современная Россия: в поисках новой национальной субъектности» Леонтий Бызов
«Российская идентичность в социологическом измерении» Институт социологии РАН
«Российская повседневность в условиях кризиса: взгляд социологов» Институт социологии РАН
«Внешнеполитические приоритеты новой России» Леонтий Бызов
«Развитие социальной политики в России в 1990 – 2000-х гг.» Ирина Григорьева
«Чтобы в России заработала демократия, надо научиться управлять сложностью» Владимир Лепский
«Русская мечта: взгляд социолога» Андрей Андреев
«Национал-консерватизм и либерал-демократия. Единство и борьба противоположностей в российской политике» Филипп Казин
«Хотят ли россияне демократию, и, если хотят, то какую?» Владимир Петухов, Раиса Бараш
«Метафизические измерения трансформаций российских элит» Оксана Гаман-Голутвина
«Протестное движение в России «нулевых»: генезис и специфика» Кирилл Подъячев
«Протестное движение в России и российское общественное мнение: декабрь 2011 – май 2012»
«Ценностная палитра современного российского общества: «идеологическая каша» или поиск новых смыслов?» Владимир Петухов
«Молодежь новой России: образ жизни и ценностные приоритеты» Институт социологии РАН
«Социальное пространство в России» Наталья Зубаревич
«Рейтинги демократии: от ангажированности к науке» Алексей Токарев
«Демократия как символический порядок cовременности: версия Клода Лефора» Тимофей Дмитриев
«Политическое самоутверждение России» Михаил Ильин