Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Вторая мировая между Россией и Польшей

Версия для печати

Избранное в Рунете

Олег Неменский

Вторая мировая между Россией и Польшей


Неменский Олег Борисович – старший научный сотрудник Института славяноведения и балканистики РАН.


Вторая мировая между Россией и Польшей

Вторая мировая война — одно из тех исторических событий, которые больше всего разделяют историческую память русских и поляков. При этом для обоих народов она — важнейший факт прошлого, сохраняющий свою актуальность по сей день. Казалось бы, поляки и русские были тогда на одной стороне: сопротивление германской агрессии и последующая победа — долгие годы потом всё это являлось символом славянского братства двух народов. На самом деле те события стали скорее поводом для славянской вражды — столь разным оказалось наше восприятие той войны и наши воспоминания о ней.

Общая история не всегда объеди­няет. Часто как раз наоборот, — и особенно если речь идёт о сосед­них народах. И дело иногда состоит не только во взаимных обидах и не­умении их изжить, но в принци­пиально различном прочтении од­них и тех же событий, которое дела­ет невозможным взаимопонимание и примирение.

Вторая мировая война — одно из тех исторических событий, которые больше всего различают историчес­кую память русских и поляков. При этом для обоих народов она — важ­нейший факт прошлого, сохраняю­щий свою актуальность по сей день. Казалось бы, поляки и русские были тогда на одной стороне: сопротив­ление германской агрессии и после­дующая победа — долгие годы по­том всё это было символом славянс­кого братства двух народов. На деле эти события оказались скорее поводом для славянской вражды — столь разным было наше восприятие той войны и наши воспоминания о ней.

Самое первое, что бросается в глаза при сопоставлении нашей па­мяти о той войне, — это разная дати­ровка её начала. Нет, конечно, в Рос­сии все со школы знают, что Вторая мировая началась ещё в 1939-м, но это было «где-то там», а для русской памяти собственно война началась только в 1941 году. То, что происхо­дило в 1939 — 1940-м, в памяти особо не отложилось, да даже и по учеб­никам военные кампании Советско­го Союза этого времени не принято считать участием в уже начавшейся Мировой войне. Для русского созна­ния актуальна только Великая Оте­чественная. Для поляков же война началась 1 сентября 1939 г., и собы­тия той осени — своего рода глав­ная часть войны, то, что в основном и вспоминают о ней.

Но мы иначе видим и всю струк­туру войны. Если для русской памя­ти война состояла главным образом в нападении Германии и борьбе с ней, то польский текст войны начинается с факта двойной агрессии — с запа­да и с востока. Ввод Советским Сою­зом 17 сентября 1939 г. своих войск на восточные территории Второй Речи Посполитой (как в то время назы­валась Польша) сливается с немец­ким нападением в одно событие — новый раздел страны между враж­дебными соседями, историческими врагами поляков. В сущности, даже десятилетия советского доминиро­вания не смогли изменить такого восприятия тех событий.

Для Польши в той войне было тоже две стороны: светлая, пред­ставленная собственно Польшей и «Западом» (в первую очередь США и Великобритания), и тёмная, на ко­торой были Германия и СССР. Ре­зультат войны — частичная побе­да одной из сторон (когда западные союзники смогли победить Герма­нию). Но победа видится именно как частичная — ведь другая «империя зла» уничтожена не была, и даже на­оборот — стала сильней. Оконча­тельная победа наступила только в 1989—1991 гг., но опять же русские смогли хитро уйти от полного раз­грома и даже осмеливаются не при­знавать себя столь же виновной в Ми­ровой войне стороной, как немцы. 1 сентября 2009 года Варшава при­гласила к себе на празднование 70-летия начала Второй мировой ли­деров Германии и России — «двух стран-палачей», как это формули­ровала приглашающая сторона. Вся Польша ждала, что рядом с кающим­ся в очередной раз канцлером Гер­мании и премьер России призна­ет равную вину его страны, прине­ся аналогичные покаянные речи. Но премьер поступил иначе, уди­вив всех: он, с одной стороны, при­знал пакт Молотова— Риббентропа и соответствующую политику СССР аморальными, но, с другой стороны, отказался за всё это извиняться. Пос­ле этого в Польше прокатилась такая волна русофобской истерии, какой, по свидетельству многих, не было и двадцать лет назад.

Однако не только признания «равной вины» ждут от России. Польша ждёт и вполне логичного после этого осуждения как амораль­ных послевоенных границ на восто­ке. Варшава вряд ли надеется вер­нуть себе земли (официально так вопрос вообще не стоит), но ей нуж­но признание аморальным их отня­тия у Польши. Дело в том, что Поль­ша межвоенного времени — это своего рода идеальная польская го­сударственность по своим внешним формам, своим границам. Огром­ные земли на западе и севере, кото­рые Польша получила после вой­ны, поляки уже привыкли считать немецкими и до сих пор своё гос­подство на них принимают за ис­торический курьёз (как бы учебни­ки ни объясняли их историческую польскость). А вот «Восточные Кресы», то есть земли Западной Украи­ны, Западной Белоруссии и Южной Литвы — это всё те территории, ко­торые поляки к тому времени уже привыкли считать неотъемлемой частью своей страны и с потерей ко­торых до сих пор не смирились. Рус­ские притязания на эти земли — на Западную Русь — в Польше не по­нимали никогда, равно как и стрем­ления к обретению национальных прав местного непольского населения. И поэтому занятие этих терри­торий советскими войсками в сен­тябре 1939 года воспринимается как чуть ли не большая трагедия, чем гитлеровская агрессия: немцы-то в результате потерпели поражение и ушли, а вот Восточные Кресы так к Польше и не вернулись. Вполне ес­тественно, что по результатам вой­ны из двух агрессоров худшим вос­принимается тот, кто победил и ут­вердил за собой «отнятые» земли. Важнейший мотив современной польской культуры — ностальгия по «польским городам» Вильно, Грод­но, Львову и др. Их потеря для поля­ков — важнейший итог той войны, с которым они вряд ли смогут когда-нибудь полностью смириться.

Вместе с тем вся остальная вой­на отложилась в польской памяти в меньшей степени: несмотря на культ польского героизма, связанный с воспоминаниями о таких событи­ях, как участие в битве под Монте-Кассино в Италии и в Варшавском восстании, ни крупных собствен­но польских сражений с врагами, ни действительно польской побе­ды та война не принесла. У поляков не было истинно народной, отечес­твенной войны. И потому в Поль­ше нет такого её культа, какой есть в России: если для русских это священная и величайшая война, то для поляков это скорее «одна из войн», причём с весьма спорным итогом. Возможно, в том числе и поэтому по­ляки всегда с удивлением реагиру­ют на особую русскую чувствитель­ность к их оценкам тех событий — то, что для поляков является просто спором о событиях прошлого, для русских предстаёт посягательством на святое.

Одно из таких болезненных мест — это освобождение Поль­ши советскими войсками в 1945 г. Современная «официальная» вер­сия польской историографии гово­рит об этом не как об «освобожде­нии», а как о «новой оккупации». В то же время нельзя сказать, чтобы такая точка зрения представлялась верной для всех поляков — оценка тех событий и для польского обще­ства предстаёт большой проблемой. Возможно, затруднение здесь более в словах, чем в сущности оценки: термин «оккупация» как бы урав­нивает советское послевоенное за­нятие Польши с предшествующим немецким. Такого уравнивания, тем не менее, в польском сознании нет, и советское господство с гитле­ровским мало кто пытается поста­вить на одну доску (как это теперь нередко делается в Прибалтике). Однако и с концептом «освобожде­ния» мало кто согласен. Здесь про­является разное понимание само­го этого слова, как и вообще поня­тия «свободы» в наших культурах. Возможно, весьма неплохой выход из этого положения уже не раз был предложен польской стороной, но так и не был толком доведён до об­щественного мнения: стоит гово­рить не об «освобождении» Польши советской армией, а о «спасении» ею польского народа. А собственно с тем, что поляки как народ были тогда спасены, в Польше мало кто спорит. Но русская настойчивость в тезисе, что Красная армия тогда не только спасла поляков, но и при­несла им свободу, воспринимается теперь со всё большим скепсисом: в конечном счёте, если послевоен­ный режим ПНР и доминирование СССР считать «свободой», то что тог­да произошло в 1989 году? В любом случае, думается, что не эта тема яв­ляется самой важной в польско-рус­ских противоречиях по оценке со­бытий Второй мировой войны.

Как уже было сказано, важнейшим периодом той войны для польской па­мяти предстаёт сентябрь 1939 года. Именно о нём в первую очередь вспо­минают поляки, и именно из-за со­бытий этого месяца СССР предстаёт в польском историческом тексте вра­гом и коварным агрессором. И именно об этих событиях Варшава всё время напоминает в наших двусторонних отношениях. Ещё одно событие, вос­принимаемое как прямое следствие «оккупации» сентября 1939 г. — это «Катынь». Под этим именем объеди­няется целая серия расстрелов поль­ских офицеров, произведённых НКВД в 1940-м г. Примечательно, что поля­ки не удовлетворились признанием Россией этого «военным преступле­нием», пытаясь доказать геноцидные цели Москвы. Так, президент Лех Качинский даже сравнил Катынь с Холокостом... В целом с темой Катыни ещё много неясного, ведь Москва почему-то не открывает значительную часть соответствующих архивных докумен­тов. Однако в России не раз уже от­мечалось, что, сколько бы Москва ни признавала свою вину и ни извиня­лась, претензии Варшавы от этого не уменьшаются, а даже наоборот. И это действительно так: в силу целого ряда причин достигнуть компромисса по историческим вопросам с Польшей представляется невозможным. Хотя главная причина одна: этот компро­мисс не является целью польской по­литики.

Вообще, надо понимать, что польская внешняя политика глубо­ко исторична и сама по себе требует «ковыряться в ранах» многолетней давности. Поляки ввели в современ­ный международный обиход поня­тие «исторической политики», кото­рое стало центральным для самой Польши, а также приобретает всё большую популярность в других странах Центральной и Восточной Европы. Однако у польской истори­ческой политики есть одна особен­ность, для Польши специфичная. Её важнейшая цель — сознательное внушение другим странам чувства вины перед Польшей и дальнейшая эксплуатация этого комплекса. Вина внушается всем: «врагам» (то есть в первую очередь России и Германии) за те обиды, которые они причини­ли в прошлом польскому народу, но равно и «друзьям» (главным образом Великобритании, Франции и США) за то, что «предали», то есть вовре­мя не защитили, не помогли. Этому способствует то, что Польша всегда стремилась быть «более западной, чем сам Запад», и западные ценнос­ти различных эпох присваивались и защищались ею с особым рвением. Глубокая традиция польской куль­туры, представляющая её «форпос­том» западной цивилизации и на­родом-мессией, а потому и народом-страдальцем, побуждает поляков искать в народах с запада от Поль­ши сострадания, а в народах с вос­тока, которые всегда поляками вос­принимались как азиатские и не­христианские, — покаяния. И вот для этого общего свойства польской политики Вторая мировая война — одна из важнейших исторических тем, дающая ей неисчерпаемый ма­териал.

В этом смысле польская трактов­ка Второй мировой войны — тема совсем не только культурная и исто­рическая, но это и тема актуальной политики, крайне важная для взаи­моотношений двух наших народов. Уже банальный российский тезис, что её муссирование — это «болезнь роста», которая всё вроде как долж­на пройти — крайне неадекватный взгляд на вещи. Корни этой ситуа­ции гораздо глубже — во всей ис­тории польского самоосмысления, в самой польской идентичности. Од­нако думается, что этот своеобраз­ный исторический вызов, который Польша с завидным упрямством бросает России, имеет и свои поло­жительные стороны: он побуждает нас вновь и вновь обращаться к на­шему восприятию событий той вой­ны, а в конечном счёте — и к нашей идентичности, к нашему позицио­нированию в истории и в кругу со­седних народов.

И тут взаимоотношения с Поль­шей раскрывают большие внутрен­ние проблемы России, решать кото­рые всё равно необходимо. И речь не о том, что наше государство долж­но найти ответы на все эти вопросы и сделать их «официальной позици­ей», прописанной в учебниках и озву­ченной на международных встречах. Это проблема не отсутствия у госу­дарства «официальной идеологии», истинной, потому что верной, а от­сутствия у него понятной историчес­кой идентичности. Только она может давать критерии оценки, что входит в интересы страны, а что им проти­воречит, что своё, а что чужое, и что было сделано хорошо, а что плохо.

Так, польская модель восприя­тия событий 1939—1945 гг. основа­на на безоговорочном признании прав Польши на Восточные Кресы, то есть на Западную Украину, За­падную Белоруссию и Южную Лит­ву с Вильнюсом. Такова польская историческая память, такова поль­ская идентичность, которая так и не смогла осознать факт наличия на этих землях непольского этничес­кого большинства со своей и весьма отличной от польской культурой и историей. Политика же Советского Союза исходила из других понятий: эти земли считались силой удер­живаемыми Польшей территория­ми украинского, белорусского и ли­товского народов. Теперь, когда мы вспоминаем о тех событиях — о пак­те Молотова—Риббентропа с его секретным протоколом, в котором Германия обещала в своей агрессии против Польши не переходить гра­ницы этих территорий, признавая права на них за СССР, и о последую­щем занятии этих земель Советским Союзом — у нас почему-то исходят из польской модели идентичнос­ти. Даже высшее руководство Рос­сии признаёт этот «раздел Польши» аморальным и, пытаясь хоть как-то его оправдать, прибегает к аргумен­там военно-политической целесооб­разности «на тот момент». И трудно не усмотреть за этим некоего идентитарного сдвига, когда политики начинают оценивать исторические события исходя из взгляда на них представителей других стран и на­родов.

В отношении восточных терри­торий Второй Речи Посполитой, ко­торые были заняты Советской ар­мией и сразу присоединены к СССР, Советский Союз следовал довольно чётким моральным принципам: он де-факто исходил из принципа «ни пяди польской земли», и вся поли­тика присоединения её восточных земель в 1939 г. принципиально ос­новывалась на национально-освобо­дительной логике. СССР не перешёл Линию Керзона, которая, возможно, не вполне точно описывала этни­ческую границу между поляками и восточными славянами, но была признаваема международным сооб­ществом таковой. И ведь именно по­этому Франция и Великобритания тогда не объявили войны СССР так же, как они это сделали, на основа­нии союзнических обязательств пе­ред Польшей, в отношении Герма­нии.

Это тот момент, который пыта­ются замалчивать: для поляков он нерелевантен, так как старые западнорусские земли, называемые ими «Кресами», они и сейчас неформаль­но считают по праву своими. Но по­чему же этот аргумент не использует­ся российской стороной? Ведь за этим стоит тот же способ описания, кото­рым передаются события российско-грузинской войны 2008 г.: «Россия за­хватила регион Грузии». То, что этот регион населён своеобразным мест­ным негрузинским народом, имею­щим, как и любой другой народ, право на самоопределение, попрос­ту опускается; осетины для того же польского восприятия — лишний субъект двучленной формулы той войны. Так же и восточнославянское население древних русских земель, присоединённых тогда к СССР, — замалчиваемый «момент» тех собы­тий. Польша и сейчас считает себя в полном праве обладать северными и западными землями, подаренны­ми ей после Второй мировой войны и очищенными от нередко преобла­дающего немецкого населения, и на­зывает их «Возвращенными земля­ми». Это согласно с польскими цен­ностями. Однако такое же право на возврат старинных земель за другими народами она отрицает.

Эта же проблема касается и оцен­ки всех предыдущих разделов Поль­ши. Многовековая польская агрессия на древнерусские земли представ­ляется полякам вполне моральным действием: они ведь несли туда свет западной культуры, который «по оп­ределению» лучше, чем любая дру­гая. Для польского восприятия на­роды Западной Руси должны быть вечно благодарны Польше за её «ци­вилизаторскую миссию на Кресах». Да, вряд ли можно переубедить по­ляков, что агрессивное и высокомер­ное отношение к чужим культурам само по себе безнравственно, но сто­ит всё же говорить об этом. brazzers

Все три «раздела Польши», совер­шённые Россией в XVIII веке, и её но­вый раздёл в 1939 году были основаны на общей логике освобождения из-под польского гнёта земель, которые исторически маркированы именно как русские. Даже те древнерусские земли, которые Польша захватила раньше всего, ещё в XIV веке — Галицкая Русь — назывались в ней же Русским воеводством (wojewodstwo Ruskie). Русский статус никогда не от­рицался и за землями, аннексирован­ными Польшей в XVI веке у Великого Княжества Литовского незадолго до того, как оно было вынуждено заклю­чить с Польшей Люблинскую унию. Да и большая часть самого княжест­ва, фактически включённого в польское государство по этой унии, была и считалась Русью. Собственно поль­ские земли были частично присоеди­нены к России только в XIX веке, и это можно признать одной из самых пе­чальных ошибок русской политики, той ловушкой кн. Адама Ежи Чарторыйского, в которую она попалась, но к разделам это отношения никакого не имело. Впервые поляки попыта­лись официально счесть западнорус­ские земли польскими только во Вто­рой Речи Посполитой, то есть в меж­военной Польше.

В дискуссиях о советском вторже­нии 17 сентября 1939 г. всегда должна подчёркиваться сущность польской власти над занятыми тогда землями. Россия признала в 1917 г. независи­мость Польши в тех собственно поль­ских границах, какие были у поль­ских губерний в составе Российской империи. Дальнейшая война и ок­купация Польшей огромных просто­ров Западной Руси были как раз тем, что должно быть радикально осуж­даемо в моральном плане. И никакие ссылки на «спасение от коммунизма» здесь не могут играть роли, раз внут­ри Польши местное автохтонное на­селение было лишено не то что прав на автономии, но и вообще каких-либо национально-культурных прав. Советский Союз никогда не скрывал негативного отношения к оккупации Польшей этих территорий и был настроен на их возвращение. Эта пози­ция была открытой и честной, а глав­ное, основанной на по-прежнему при­знаваемом международным правом и согласуемым с европейскими ценнос­тями праве наций на самоопределе­ние. Кстати, ещё более жёстко отно­силась к польской оккупации Виленского края «буржуазная» Литва.

Так что же должно быть мораль­но осуждено: решимость Советского Союза воспользоваться политичес­кими обстоятельствами и освобо­дить из-под польского гнёта древ­ние русские земли, восстановить территориальную целостность ук­раинской и белорусской наций, или межвоенная Республика Польша — национальное государство, которое удерживало под оккупацией огром­ные территории соседних народов и почти половина граждан которого была национально бесправной?

Пару лет назад в парламенте Бе­лоруссии обсуждался вопрос о введе­нии нового государственного празд­ника — 17 сентября, дня единства Беларуси. Власть не решилась на это из-за нежелания раздражать сосед­нюю Польшу. Однако вряд ли мож­но поспорить с тем, что для Белорус­сии, как и для Украины, события той осени означали национальное объ­единение и освобождение от поль­ского гнёта, великую нравственную и историческую победу.

Межвоенная Польша несёт всю ответственность за то, что Советс­кому Союзу пришлось оговаривать с Германией пределы её агрессии в этой стране. То есть само то, что судьбу западнорусских земель Моск­ва вообще вынуждена была с кем-то обсуждать. Моральному осуждению должен быть подвергнут не пакт Молотова—Риббентропа, а Вторая поль­ская республика, сама её государст­венность, основанная на захвате территорий соседних народов. Госу­дарство, установившее режим нацио­нального бесправия для неполяков и продолжавшее проводить агрес­сивную внешнюю политику даже перед самым своим падением.

Стоит также учесть и то, что Со­ветский Союз занял западнорус­ские земли Польши только тогда, когда Польши как государства уже не было, а его правительство было в бегах. Альтернативой их занятию было только отдание их в немец­кую оккупацию. Так что же, мы те­перь должны признать аморальным возвращение своих прежде оккупи­рованных территорий и согласить­ся на то, что морально было бы по­дарить их немцам? Именно ради того, чтобы этого не произошло, Со­ветским Союзом был подписан сек­ретный протокол к пакту Молотова— Риббентропа, который мы просто не имеем права признавать аморальным. Не имеем права исхо­дя из нашей русской идентичности. В отношении Польши это был акт исторической справедливости, акт, направленный на национальное ос­вобождение.

Все разделы Польши, которые осуществляла Россия, имели мощ­ное историческое и моральное ос­нование. А главное — они не были проявлением агрессии в отношении собственно Польши, но лишь по­пытками забрать оккупированное, освободить подъярёмную Русь, на что русскому народу давала право его русская идентичность. Как бы наши предки ни объясняли в раз­ные эпохи эти присоединения: как наследство русского великокняжес­кого дома Рюриковичей, как воссо­единение народов Украины и Бело­руссии, или как объединение Рус­ской земли — всё одно, это было освобождением, и оно было мораль­но и глубоко обоснованно. И теперь, если в России побеждает желание оценивать исторические события с другой точки зрения, то это не что иное, как отказ от своей истории, своего исторического самосознания, своей идентичности. Ведь только отказавшись от всего этого, стано­вится так просто предавать и осуж­дать своих предков.

Польско-русский диалог по оцен­кам событий Второй мировой войны производит сейчас странное впечат­ление. С одной стороны — очень твёр­дая позиция, требующая от России полного признания польской право­ты, самоосуждения, покаяния и вы­платы компенсаций. С другой сто­роны — отказ от вообще какой-либо точки зрения, когда почему-то забыва­ется своя, но и не принимается чужая, зато выдвигается совершенно непри­емлемое для поляков предложение «забыть прошлое и жить проблема­ми настоящего». Предложение, кста­ти, неприемлемое для любого народа: забывать прошлое — удел манкуртов. Но всю ситуацию можно охаракте­ризовать как отсутствие какого-либо диалога, отсутствие даже предпосы­лок для него, причём с обеих сторон. Так история продолжает нас не прос­то разъединять, но и противопостав­лять друг другу.

«Сократ», №2, 2010

Читайте также на нашем сайте:

«Польские споры об истории в XXI веке» Роберт Траба

«Поляки и русские: народы разных времён и разных пространств» Олег Неменский

«Исключительно польская интрига» Георгий Дергульян

«Современный этап польской восточной политики» Олег Неменский

«Пространства и идеологии восточной политики Польши» Олег Неменский


Опубликовано на портале 29/01/2011



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика