Понятие «национальная экономическая безопасность» (НЭБ) широко используется в современном политическом дискурсе. Однако его экономическое содержание остается не вполне ясным. Чаще всего это понятие определяют как защиту национальной экономики от внутренних и внешних угроз, препятствующих ее развитию [24]. С институциональной точки зрения корректнее было бы определить НЭБ в позитивном ключе – как обеспечение условий, благоприятствующих формированию и эффективному развитию национальной модели экономики.
Важной и крайне актуальной проблемой является правильное понимание приоритетов в защите НЭБ. В настоящее время в российском обществе усиливаются настроения «осажденного лагеря»: наиболее опасными представляются внешние угрозы, связанные с враждебными действиями зарубежных государств (от больших Соединенных Штатов до маленькой Грузии). Однако насколько оправдана такая позиция?
Институциональный подход к пониманию НЭБ заставляет обратить внимание на два основных момента.
Прежде всего, внешний «вызов» совсем не обязательно рассматривать как вражеское и, тем более, чисто деструктивное действие. Конкуренция есть двигатель развития, «процедура открытия» новых возможностей. История дает много примеров того, как внешний «вызов» (согласно А. Тойнби) инициировал творческий «ответ». И наоборот, «полный гордого доверия покой» страны, у которой нет сильных конкурентов, слабо способствует ее развитию. Правда, слишком сильный «вызов» также может оказаться катастрофическим.
Самое главное, совсем не очевидно, что главные опасности для современной России – это именно внешние угрозы. Внутренние угрозы могут быть гораздо опаснее. История демонстрирует, что от внешней агрессии гибнут обычно те страны, которые «подточены» изнутри.
Для понимания сложной диалектики факторов НЭБ России взглянем на перспективы развития нефтегазового комплекса (НГК) – нашей главной экономической «надежды и опоры». Шутят, что если раньше у России было лишь два верных союзника – армия и флот, то теперь нашими верными союзниками остались только нефть и газ. Но, может быть, и на этих союзников россиянам опасно слишком полагаться?
Объективные условия развития российской «нефтянки» хорошо известны. До 1960-х гг. главным центром нефтедобычи в СССР был Азербайджан, который после распада Союза стал суверенным государством. Однако еще в 1950-е гг. началось освоение Приволжского нефтяного бассейна, а в первой половине 1960-х гг. были открыты богатейшие месторождения нефти и газа в Западной Сибири. Именно благодаря сибирским углеводородам СССР превратился в одну из крупнейших нефтяных держав мира, став по сути единственным на планете противовесом Ближнему Востоку, где сконцентрированы основные центры добычи/экспорта нефти (Табл. 1). Современные российские месторождения природного газа оцениваются примерно в 30% мировых запасов (1-е место в мире), месторождения нефти – в 13 % (2-е место в мире). Свыше половины добываемой нефти идет на экспорт – в основном на рынки Западной Европы. Поскольку на Западе есть платежеспособные потребители, нефть и газ стали в 2000-е гг. фундаментом госбюджета России, обеспечивая примерно половину его доходов.
Таблица 1. Страны с наиболее крупными запасами нефти, начало 2000-х гг.
Источник: [10]
Однако российский НГК не только обеспечивает высокие доходы. С ним связаны также высокие угрозы и риски для экономической безопасности России. Их можно разбить на три основные группы:
1) потери и риски, связанные с деятельностью организованных преступных групп в сфере нефтегазовой промышленности;
2) опасность сырьевой специализации как таковой;
3) угроза истощения или, что еще хуже, обесценения запасов нефти и газа.
«Теневая нефтянка» и «нефтяной терроризм»
Российская нефтегазовая промышленность страдает как от организованной экономической преступности, так и от терактов против экономической инфраструктуры. В результате национальная экономика несет значительный ущерб, который связан не только с теневым перераспределением национального дохода, но и с безвозвратными потерями, с трудно предсказуемыми рисками.
Прежде всего, в нефтегазовой отрасли очень высок уровень «беловоротничковой преступности» – экономических преступлений, организуемых руководителями легальных фирм.
Согласно данным Департамента экономической безопасности [25], топливно-энергетический комплекс постоянно лидирует среди всех других отраслей российской экономики по показателям материального ущерба от преступлений экономической направленности (см. табл. 2). Ущерб от экономических преступлений в ТЭК в «рекордном» 2005 г. – это примерно 2% российского ВВП. Внутри же топливно-энергетического комплекса львиную долю экономических преступлений дает именно нефтегазовый бизнес. Для сравнения можно сказать, что выявленный ущерб по уголовным делам против отдельных фирм НГК сопоставим с ущербом от экономических преступлений в отдельных отраслях российской экономики, составляя миллиарды рублей.
Таблица 2. Материальный ущерб от экономической преступности в основных отраслях экономики России, млрд. руб. (по данным ДЭБ России)
Высокая криминализированность «нефтянки» связана во многом с тем, что НГК сразу же после начала рыночных реформ стал сферой суперкрупного бизнеса. Нефтяная отрасль контролировалась 9-ю вертикально-интегрированными компаниями – государственным ОАО НК «Роснефть», контролируемыми региональными администрациями ОАО «Башнефть» и ОАО «Татнефть», экс-советскими структурами ОАО НК «ЛУКойл» и ОАО «Сургутнефтегаз», а также новыми финансово-промышленными группами ОАО «Сибнефть», ОАО «ТНК-ВР», ОАО НК «Славнефть» и ОАО НК «ЮКОС». В 2007 г. их число сократилось до 8-ми, поскольку активы ликвидированного ЮКОСа в основном перешли к «Роснефти». На долю этих гигантов приходится более 90% добычи, 85% переработки и 80% экспорта углеводородного сырья. В газовой индустрии концентрация еще выше: до 90% отрасли контролируется ОАО «Газпром», которое фактически является абсолютным российским монополистом по добыче и транспортировке газа.
Каждая из этих фирм-гигантов сопоставима с крупнейшими зарубежными ТНК и является своего рода «государством в государстве». Они имеют широкие возможности для экономических правонарушений в особо крупных масштабах, которых заведомо нет у мелких и средних фирм. И даже если следствие докажет эти правонарушения, топ-менеджеры обычно отделываются условными приговорами.
В нефтегазовой отрасли используются три наиболее типичных метода совершения налоговых и экономических преступлений.
Первый метод – это уклонение от уплаты налогов путем реализации готовой продукции под видом полуфабрикатов (товарной нефти – как скважинной жидкости, а добываемого газа – как газожидкостной смеси).
Так, в 2005 г. было возбуждено уголовное дело по обвинению генерального директора ОАО «Юганскнефтегаз» (крупнейшего предприятия “ЮКОСа”) в уклонении от уплаты налогов путем реализации около 60 млн. т товарной нефти под видом скважинной жидкости на сумму 3,6 млрд. руб. Это дело завершилось тем, что в 2006 г. бывший генеральный директор «Юганскнефтегаза» Тагирзян Гильманов был осужден на 3 года условно. Продажа добываемого газа под видом газожидкостной смеси выявлена в ходе совместных мероприятий УВД и ФНС России в отношении ОАО «Астраханьгазпром» (дочернего предприятия «Газпрома»), сумма выявленного ущерба превысила 2 млрд. руб.
Второй метод – добыча углеводородного сырья сверх предусмотренных федеральными лицензиями нормативов, позволяющая организациям-недропользователям незаконно извлекать сверхприбыли.
Например, в 2005 г. было возбуждено сразу два уголовных дела, связанных с нарушением лицензионного соглашения ООО «Западно-Малобалыкское» (дочернего предприятия «ЮКОСа»). Выявленная сумма от реализации незаконно добытой нефти составила 6,5 млрд. руб. В ходе судебного процесса генерального директора ООО «Западно-Малобалыкское» Олега Витка приговорили к 3,5 годам лишения свободы условно по статье “Незаконное предпринимательство”. А в 2006 г. прокуратурой ЯНАО возбуждено уголовное дело по факту незаконной предпринимательской деятельности руководителей ЗАО «Роспан Интернешнл» (подразделение НК «ТНК-ВР»), связанной с эксплуатацией недр Восточно-Уренгойского и Ново-Уренгойского нефтегазоконденсатных месторождений. Размер незаконно полученного дохода по этому делу был оценен более чем в 3,6 млрд. руб.
Наконец, третий метод – это применение вертикально-интегрированными компаниями подставных фирм и внутрикорпоративных (трансфертных) цен для минимизации налогообложения.
Здесь, конечно, самым ярким примером является знаменитое дело «ЮКОСа». В 2003–2005 гг. в ходе расследования уголовного дела в отношении руководства ОАО НК «ЮКОС» и его дочерних структур были установлены факты уклонения от уплаты налогов с использованием внутрикорпоративных цен на общую сумму около 29 млрд. долл. Судебный процесс закончился осуждением Михаила Ходорковского, главы «ЮКОСа», к 8 годам тюремного заключения. Аналогичные обвинения предъявлялись ОАО «ТНК-ВР» (налоговики выставили претензии на 26 млрд. руб.) и ОАО НК «Сибнефть» (налоговые претензии на 1,4 млрд. долл.) [14 , c. 244 –247, 249–251 ]. Одно из наиболее “свежих” дел подобного рода – прессечение в 2008 г. сотрудниками МВД организованной руководителем ООО «Трубный торговый дом» Сурковым в сговоре с сотрудниками ОАО «Газпром» схема незаконных поставок дочерним структурам ОАО «Газпром» трубной продукции через фирм-посредников, зарегистрированных по подложным документам, для искусственного завышения стоимости реализуемой продукции. Ущерб, причиненный государству в виде неуплаченного налога, оценен в сумму свыше 2,8 млрд. руб.
В отличие от двух предыдущих, более “грубых” методов, данный метод, так сказать, балансирует на грани закона. Методика использования подставных фирм etc. для снижения налогов основана на “узких местах” налогового законодательства, трактовка которых неоднозначна и может существенно меняться в зависимости от текущей конъюнктуры. Поэтому предъявление фирме многомиллиардных счетов может после долгих разбирательств в ФНС и в суде закончиться “полюбовной сделкой”, когда государство отказывается от значительной части своих финансовых претензий и от уголовного преследования “хитрых” бизнесменов. Именно так, в частности, закончились разбирательства с ОАО “Сибнефть”, налоговые претензии к которому были снижены до 300 млн. долл.
После того как в первой половине 2000-х гг. государство взяло курс на ужесточение борьбы с экономической преступностью “большого бизнеса”, удалось добиться, согласно официальным данным, ее существенного снижения. Во второй половине 2000-х гг. выявленные потери от “беловоротничковой преступности” в НГК сократились на порядок. По данным ДЭБ, во всем топливно-энергетическом комплексе в 2006 г. сумма причиненного материального ущерба по оконченным уголовным делам составила лишь 12,2 млрд. руб., в 2007 г. – около 15 млрд.
Помимо “беловоротничковых преступлений” НГК России страдает от многочисленных и регулярных хищений, совершаемых аутсайдерами при помощи врезок в магистральные трубопроводы. В большей степени от врезок страдают нефтепроводы, поскольку из газопроводов по техническим причинам совершать хищения сложнее и опаснее.
Каждый год в России выявляют сотни таких врезок. В 2006 г. было зафиксировано 1020 преступных посягательств только на нефтепроводы [11 , c. 5]. Затем “врезочные” правонарушения пошли на спад: за первые 6 месяцев 2008 г. органами внутренних дел отслежено 325 фактов преступных посягательств на объекты магистрального трубопроводного транспорта [2]. Раскрываемость этих преступлений ниже 50%. Одни только расходы на ликвидацию каждой криминальной врезки составляют не менее 50 тыс. руб. [1].
Основной массив “врезочных” хищений (порядка 80%) дают Приволжский и Южный федеральные округа. В Чеченской республике в начале 2000-х гг., по приблизительным оценкам, при помощи врезок похищали примерно всей 10% добытой нефти [13]. Не отстает от Чечни и Дагестан. Так, силами работников службы безопасности ОАО «Черномотранснефть» на территории Республики Дагестан в 2005 г. выявлено 57 врезок в нефтепроводы, в 2006 г. – 88, в 2007 г. – 81, а за 9 месяцев 2008 г. – 62 врезки (более 22% от общего числа выявленных в России). Не лучше обстоит дело с хищением газа: в первой половине 2008 г. только на территории Кабардино-Балкарии было обнаружено около 60 незаконных врезок в газопроводы [12].
Помимо преступлений чисто экономического характера, с целью наживы, российский НКГ страдает еще и от «нефтяного терроризма», направленного на достижение политических целей.
Российский НГК являлся мишенью для экстремистов еще в 1990-е гг. Когда “независимая Ичкерия” прошла путь от националистического сепаратизма до откровенного политического терроризма, одним из источников доходов полевых командиров стали “приватизированные” нефтеперерабатывающие предприятия. Так, в 1998 г. В Чечне было добыто около 846 тыс. т нефти, но заводским способом переработано лишь 230 тыс., остальное же разворовано из нефтепроводов и прямо из скважин, а затем либо сразу продано за пределами Чечни в сыром виде, либо переработано на частных мини-заводах. В 1999 г. таких мини-заводов, кустарно производящих бензин, насчитывалось свыше тысячи, их продукция реализовывалась через Ставрополье и Дагестан [9, c. 47, 48]. Во время второй чеченской войны и после нее все эти нелегальные заводики подверглись планомерному уничтожению – не столько ради ликвидации хищений, сколько для лишения террористов источника доходов. Конечно, они возникали вновь и вновь, но постепенно все же удалось отсечь «немирных горцев» от нефти.
После того как северокавказские террористы потеряли возможность нелегально торговать нефтепродуктами, они начали рассматривать объекты “нефтянки” главным образом как мишени для террористических атак. В свою очередь, законная администрация Чечни организовала специальные подразделения милиции для защиты от террористов и расхитителей-«врезочников» источника доходов, очень существенного для нищей республики.
Пока «нефтяной терроризм» в России ограничивается Северным Кавказом, где многократно взрывали нефте- и газопроводы, обстреливали нефтеперерабатывающие предприятия. Когда в 2000-е гг. северокавказский терроризм сместился в Дагестан и Ингушетию, туда же сдвинулся и эпицентр терактов против «нефтянки». Одно из последних сообщений хроники российского «нефтяного терроризма» в минувшем году – попытка (к счастью, предотвращенная) подрыва в Дагестане в конце ноября 2008 г. нефтепровода Моздок-Баку. Попытки организовать теракты на объектах НГК уже зафиксированы в Поволжье и в Татарстане, где также существует опасность исламистского экстремизма. А в соседнем Азербайджане осенью 2008 г. группа экстремистов чуть не подорвала нефтепровод Баку-Новороссийск; к счастью, террористы по ошибке вместо нефтепровода взорвали водопровод, поставляющий питьевую воду в Баку.
Для оценки опасности развитию российского НГК (а тем самым и НЭБ России в целом) со стороны организованных преступных групп – как криминальных, так и террористических – определенно не хватает данных. Благодаря работе ДЭБ есть информация о потерях от «беловоротничковой преступности» в НГК, но не вполне ясен размер потерь от врезок и от терактов. Для общего понимания масштаба издержек можно сослаться на оценку, согласно которой “потери от различного рода махинаций с нефтепродуктами ежегодно составляют не менее 10 млн. т, а причиненный ущерб измеряется миллионами долларов” [11 , c. 12].
Отчасти это связано с тем, что трудно отделить потери от хищений и терактов от потерь из-за плохого технического состояния. Сообщается, например, что потери от хищений и плохого состояния систем газораспределения приводят к ежегодным потерям газовиков в Южном федеральном округе порядка 3 млрд. руб. (из них 2,5 млрд. руб. – в Чеченской Республике) [12]. Но не ясно, в какой пропорции они украдены, а в какой – буквально выброшены на ветер.
В первом приближении можно предположить, что экономические преступления «людей в белых воротничках» наносят более крупный ущерб. Однако в перспективе – в частности, по мере роста значения северокавказского региона в мировой нефтегазовой индустрии (в связи с освоением каспийской нефти) – приоритеты угроз могут измениться.
Российская мутация «голландской болезни»
Ранее речь шла о криминальных угрозах развитию НГК, которые препятствуют его успешному развитию. Однако даже если нефтегазовой индустрии не угрожают ни криминалитет, ни терроризм, все равно экономике страны, специализирующейся на добыче/экспорте углеводородов, угрожает высокая опасность. Парадокс в том, что опасность национальной экономике несет слишком успешное развитие НГК.
Экономисты давно указывают на то, что Россия страдает от «голландской болезни»: высокая привлекательность НГК ведет к торможению развития всех других отраслей. Поскольку бизнес в НГК сильно зависит от политических условий, политическое рентоискательство препятствует технической модернизации – даже обновлению оборудования в самом НГК.
Понятие «голландская болезнь» появилось, как известно, после того как Нидерланды начали в 1960-1970-е гг. активно осваивать нефтегазовые месторождения Северного моря. Именно тогда обнаружилось, что богатые природные ресурсы могут не ускорять, а тормозить экономический рост даже самых высокоразвитых стран. Этот эффект объясняют, прежде всего, тем, что нефтегазовая индустрия и непосредственно обслуживающие ее отрасли оттягивают на себя инвестиции, уменьшая капитальные вложения в другие, более высокотехнологические отрасли. Однако в России, как и в ряде других развивающихся стран, действует еще и другой механизм торможения: обилие природных ресурсов препятствует реформированию экономики, отбивая стимулы к реформам у руководителей государства [26].
Как известно, богатства России с XVI в. «прирастают Сибирью». И каждый раз, когда Сибирь становилась Клондайком, это тормозило социально-экономическое реформирование страны.
Первый раз сибирские природные ресурсы стали основой российского бюджета в XVII в.: казаки шли «встречь солнцу» за пушниной и моржовой костью, как конкистадоры в испанской Америке – за золотом и серебром. По некоторым оценкам, во времена Алексея Михайловича доходы от сибирских ресурсов обеспечивали примерно треть государственного бюджета Московского царства (cм., например: [3]). При таких доходах можно было не слишком торопиться с «прорубанием окна в Европу» и вести затяжные войны с Речью Посполитой. И только когда к концу века «сливки» с Сибири были сняты и доходы от пушнины сильно сократились, настало время петровских реформ.
Второй раз сибирские природные ресурсы вышли на авансцену российской экономической истории в 1960-е гг., когда за десятилетие добыча нефти в СССР увеличилась более чем в 3 раза. В результате в 1970-е гг. советское правительство прочно «село на нефтяную иглу». Растущий дефицит продовольствия в стране компенсировался за счет нефтедолларов. Бюджет в значительной степени стал опираться на рентные нефтяные доходы, а не на реальный сектор экономики [19]. Именно в 1970-х гг. происходит последовательное смягчение плановых показателей, сворачиваются «косыгинские» экономические реформы, происходит замедление темпов роста экономики (“период застоя”), страна ввязывается в войну в Афганистане.
Осознание необходимости «что-то менять» обострилось после обвала цен на нефтяном рынке в середине 1980-х гг. (Рис. 1). Как петровские реформы начала XVIII в. наступили после истощения сибирской пушнины, так и горбачевские/ельцинские реформы конца ХХ в. начались после истощения нефтедолларов [27].
Рис. 1. Динамика мировых цен на сырую нефть в 1970–1980-е, долл. за баррель. Составлено по: [5, c. 342].
Однако самые последние годы ХХ в. дали России шанс второй раз вступить в нефтедолларовую реку: с 1999 г. цены на нефть вновь пошли вверх. Основной причиной изменения тенденции явились инициативы ОПЕК по ограничению добычи нефти, поддержанные другими крупными нефтедобывающими странами (включая Россию). В 2008 г. цена нефти на некоторое время взлетела выше 100 долл. за баррель, достигнув абсолютного максимума за всю историю (Рис. 2). Именно в период высоких цен на углеводороды новый российский политический режим, получая очень высокие доходы от природной ренты, начал активно наводить в стране порядок, который некоторые считают «вторым изданием» застоя.
Рис. 2. Динамика мировых цен на сырую нефть в 1990–2000-е, долл. за баррель.
Источник: [22].
Тормозящее влияние природных богатств на национальное институциональное развитие можно проследить по многим направлениям. Сошлемся, например, на концепцию, предложенную американскими экономистами Карлой Хофф и Нобелевским лауреатом Джозефом Стиглицем, – об отрицательной зависимости между вероятностью легальной защиты прав собственности и сырьевой ориентированностью стран [20, p. 753 –763].
Сравнивая постсоциалистические страны Европы и бывшего СССР 1990-х гг., К. Хофф и Дж. Стиглиц отметили, что в странах с более высокой долей экспорта природных ресурсов индексы власти закона в среднем ниже, а доля предпринимателей, сомневающихся в защищенности своих прав собственности, заметно выше (см. Табл. 3). Индекс “власти закона” (“rule of law”) [28] также изменяется в обратной зависимости от степени сырьевой ориентации экономики. Наша Россия находится, увы, в нижней части таблицы: самая высокая доля доходов от экспорта природных ресурсов – очень низкие показатели «власти закона» и удовлетворенности предпринимателей правовой защитой. В 2000-е гг., с ростом нефтяных цен, ситуация вряд ли менялась к лучшему: можно вспомнить, например, результаты исследований Фонда ИНДЕМ, согласно которым с 2001 по 2005 гг. коррупционные поборы в России выросли почти в 10 раз [15 ].
Таблица 3. Природные ресурсы, экономический рост и защита прав собственности в постсоциалистических странах, 1990-е гг. (по К. Хофф, Д. Стиглицу)
Эту закономерность К. Хофф и Дж. Стиглиц объясняют низким спросом на “власть закона” в условиях высокой доли сырьевого экспорта.
Фирмы-экспортеры получают от продажи ресурсов быстрые и достаточно легкие сверхдоходы, что увеличивает относительную норму отдачи от стратегии выведения активов (эта стратегия хорошо описывается простонародным выражением “хапнуть и убежать”). В результате “власть закона” теряет свою привлекательность для агентов, обогащающихся за счет применения стратегии выведения активов. Вместо того чтобы разрабатывать рассчитанные на длительную перспективу проекты модернизации отрасли, предприниматель разрабатывает схемы уклонения от уплаты налогов и вывода капитала за рубеж. Применением этой стратегии, требующей особых отношений с властью, активно занимается как бизнес-элита, тесно связанная с государством, так и непосредственно сама государственная элита, активно занимающаяся бизнесом.
В России яркими примерами подобного “государственного капитализма” являются истории успеха таких олигархов как Роман Абрамович (бывший глава «Сибнефти»), Вагит Алекперов (глава «ЛУКОЙЛа»), Рэм Вяхирев (глава “Газпрома”). Именно непосредственная причастность к государственному аппарату позволила “нефтяным королям” активно участвовать в переделе имущества НГК во время приватизации и после нее, а затем надеяться на то, что власти «закроют глаза» на их экономические нарушения. Отсутствие какого-либо лоббирования «власти закона» с их стороны вполне закономерно.
Объяснение американских экономистов можно дополнить другой логической цепочкой, объясняющей влияние обильных доходов от сырьевого экспорта на низкое предложение институциональных реформ со стороны государства.
Даже авторитарное государство заинтересовано в том, чтобы его подданные/граждане не слишком страдали от бедности и не бунтовали. Если в бюджете много нефтедолларов, их можно использовать для социальных программ (скажем, создания материнского капитала), для расширения штатов госслужащих, для увеличения госзаказов бизнесу и грантов ученым. В результате у правительства нет острой потребности стимулировать средний и мелкий бизнес, техническую модернизацию – ведь и так большинство населения не высказывает протестов. Конечно, этот механизм работает только в обществах с хотя бы минимальным уровнем развития демократии. В странах, где граждане не имеют практически никакого влияния на власть имущих (как в какой-нибудь Нигерии), правительство может вообще не делиться с народом рентными доходами от сырьевых ресурсов.
Обилие рентных доходов препятствует созданию режима “власти закона” еще и потому, что государству выгодно иметь “богатеньких” олигархов с не вполне законными источниками доходов. Управляя теми, кого всегда можно привлечь к суду, легко добиться их политической лояльности.
С этой точки зрения очень интересна история Михаила Ходорковского - единственного нефтяного магната, который получил не условный, а полновесный реальный срок тюремного заключения. Те обществоведы, у кого эта история вызывает негативные оценки, не особо сомневаются в факте экономических правонарушений в “ЮКОСе”, но сомневаются в их экстраординарности. Совсем не очевидно, что Ходорковский совершал нечто такое, чего вовсе не делали другие олигархи. Утверждают, что “ЮКОС” стал мишенью, поскольку Ходорковский пытался сделать свою компанию открытой для западного бизнеса, покушаясь тем самым на право государства регулировать раздел прав собственности, да еще в придачу финансировал оппозиционные партии (см., например: [4]). При такой интерпретации мораль дела “ЮКОСа” – не столько в том, что “богатые тоже плачут”, если нарушают закон, сколько в том, что они “плачут, если не платят”.
Рентоискательство российского государства, связанное с «нефтянкой», можно проследить и в сфере международных отношений.
Как известно, поставки нефти и газа стали постоянным объектом конфликтов между Россией и соседними транзитными странами (Украина, Беларусь), через которые энергоресурсы транспортируются на Запад. Их энергетическая база слаба, сильная зависимость от поставок углеводородов из России делает возможным своеобразный шантаж. Когда надо, Россия поставляет нефть и газ по льготным ценам, а когда надо, “вспоминает” о рыночных законах и требует платить без скидок. Такие требования вполне законны, но все же производят не самое приятное впечатление «газового шантажа». Можно вспомнить совсем недавнюю историю, когда под Новый год и после него, в январе 2009 г., Украина обвиняла Россию в политическом давлении, а Россия Украину – в воровстве транзитного газа из магистрального газопровода.
Таким образом, российская мутация «голландской болезни» (парадокса негативных последствий богатства природными ресурсами) породила явление, с которым голландцы вряд ли знакомы, - торможение институциональных реформ (особенно, развития институтов спецификации и защиты прав частной собственности) в силу как низкого спроса на реформы со стороны крупного бизнеса, так и слабого предложения реформ со стороны государства. Вместо строительства новых «правил игры», умножающих национальное богатство, предприниматели и правительство предпочитают заниматься переделом имеющегося природного богатства.
Следует оговориться, что НГК лишь отчасти несет ответственность за “голландские болезни” российской экономики. Ведь есть примеры стран, где природные богатства не тормозили рост и развитие. Это – не только западные Великобритания и Норвегия, в которых есть сильные механизмы контроля граждан над бизнесом и властью, но и восточные Объединенные Арабские Эмираты, где ответственное поведение политической элиты не связано с демократическим контролем. В этих странах богатые нефтяные доходы были сознательно использованы для стимулирования новых отраслей экономики. Следовательно, сильное развитие НГК создает в модернизирующихся странах предрасположенность к “голландским болезням”, но не обреченность.
Если по поводу криминальных угроз развитию НГК можно делать хотя бы некоторые количественные оценки, то оценить в цифрах потери российской экономики от выбора ею сырьевой специализации пока никто не пробовал. Институциональные провалы вообще трудно переводить в деньги. Чтобы оценить потери России от «голландских болезней», необходимо построить контрфактическую модель развития постсоветской России без «нефтяной иглы», а затем оценить разницу между Россией реальной и Россией виртуальной. Для экономической науки это – задача на будущее.
Пока можно лишь высказать предположение, что потери от институциональных последствий специализации России на добыче/экспорте нефти и газа много выше, чем потери от действий организованных преступных групп в НГК. Это предположение основывается на том, что последствия институциональных провалов, как считают экономисты, существенно влияют на показатели темпов прироста ВВП (см. Табл. 3). В то же время никто из криминологов не ставил вопроса о том, что преступность в нефтегазовом бизнесе сколько-нибудь заметно тормозит прирост российского ВВП [29]. Самое главное, сойти с «нефтяной иглы» много труднее, чем добиться сокращения хищений в НГК.
Конец (нефтяной) истории?
Парадоксальность современного этапа развития России в том, что все проблемы, связанные с НГК, – «теневая нефтянка», «нефтяной терроризм», «голландская болезнь», «газовый шантаж» – вероятно, в ближайшие десятилетия будут в значительной степени решены сами собой. Решены в результате истощения природных запасов углеводородов и/или перехода на другие источники энергии. Только эти лекарства от нефтяных «болезней» могут для экономики России стать убийственнее самих «болезней».
И российские, и общемировые запасы нефти и газа постепенно заканчиваются. Согласно оценкам, при современных темпах потребления разведанные запасы истощатся в самые ближайшие десятилетия, при жизни современного поколения. В России нефть окончится в 2020-2030-е гг., в мире в целом – примерно к 2050-м гг. С запасами газа ситуация несколько более благоприятна. Россия обеспечена этим сырьем, пожалуй, лучше всех на планете. Поэтому российские и мировые запасы газа подойдут к концу почти одновременно и за пределами жизни современного поколения, где-то к концу XXI века.
Если эти прогнозы верны, то сложившаяся в постсоветской России 2000-х гг. экономическая модель, базирующаяся на рентоискательстве, начнет качественно меняться уже в следующем десятилетии. Ведь оставшуюся нефть придется добывать со все большими затратами – как чисто экономическими, так и геополитическими. Те запасы, которые предстоит извлечь, – это уже не столько Сибирь, сколько Сахалин, шельф Северного Ледовитого океана, шельф Каспийского моря. Чтобы их добыть, надо не только освоить новую технику (основу современного богатства России составляют сухопутные месторождения) и построить новые трубопроводы, но еще и договориться о разделе зон со странами-соседями. Поскольку углеводороды нужны всем, вряд ли эти соседи будут уступчивы. Международные переговоры по поводу раздела Каспия идут уже 15 лет и далеки от завершения (cм., например: [8]). А при освоении месторождений Северного Ледовитого океана придется столкнуться с теми, кто считает, что эти месторождения находятся за пределами территориальных вод России. В любом случае по мере роста «нефтяного голода» развитые страны (прежде всего, США) станут включать зоны активной нефтедобычи в сферу своих национальных интересов и добиваться контроля над ними, используя самые разные (в том числе чисто силовые) аргументы.
Однако самой страшной угрозой для экономической безопасности России является даже не исчерпание углеводородов, а возможность открытия новых источников энергии, не связанных с углеводородным сырьем. Это давно ожидаемое открытие спасет современную мировую цивилизацию, но станет катастрофой для всех стран, специализирующихся на нефти и газе.
Каждая большая формация в развитии человеческой цивилизации имеет свою специфическую энергетическую базу. Доиндустриальные (аграрные) общества использовали в основном энергию сжигания древесины, силу ветра и мускульную силу самих людей. Индустриальные (промышленные) общества опирались на использование топливных полезных ископаемых – каменного угля, нефти и газа. Формирование постиндустриального (сервисного) общества требует преодоления природных ограничений на энергетические ресурсы. Однако революции в энергетике пока так и не произошло, что, видимо, свидетельствует о принципиальной незавершенности научно-технической революции.
Если обратиться к статистике, то, несмотря на некоторые различия оценок (Табл. 4, Рис. 3), четко видно, что период доминирования природных ископаемых в мировой структуре энергопотребления постепенно проходит. К середине ХХ в. уголь вытеснил дрова, затем нефть и газ потеснили уголь, а в конце века начало расти использование неисчерпаемых источников – гидроэнергетики и ядерной энергетики. Правда, Чернобыльская катастрофа 1986 г. сильно испортила репутацию “мирного атома”, продлив тем самым век нефти и газа.
Таблица 4. Структура мирового потребления топливно-энергетических ресурсов
Составлено по: [18]
Рис. 3. Динамика структуры мирового энергопотребления. Источник: [23].
Перед современной человеческой цивилизацией лежат два пути.
Если до истощения углеводородов не удастся найти новых источников энергии, то мировая экономика отчасти вернется к использованию каменного угля (его запасов хватит не на одно столетие), отчасти начнет наращивать ядерную энергетику. Этот вариант развития благоприятен для России. Ведь наша страна занимает первое место в мире по разведанным запасам угля. Строить же АЭС странам Запада выгоднее именно на полупериферии, где достаточно специалистов и где не так страшны новые “чернобыли”. Перестав быть нефтяной державой, Россия останется энергетической державой. Более того, специализация на экспорте энергии – это, в отличие от экспорта нефти и газа, более высокий уровень технического развития, создающий гораздо меньше стимулов для рентоискательства. К тому же переход от нефтегазовой энергетики к угольно-атомной будет происходить постепенно, несколько десятилетий, на фоне растущих цен на углеводороды. Тогда спад нефтяных цен, произошедший в конце 2008 г. из-за мирового кризиса, сменится новым подъемом. У российских финансово-промышленных групп будет немалый запас времени, чтобы постепенно перейти от стратегии рентоискательства и выведения активов к стратегии инвестиций в энергетический комплекс.
Если же до истощения углеводородов удастся обнаружить принципиально новые источники энергии, основанные на высоких технологиях (скажем, на термоядерном синтезе или на использовании нового биотоплива), то развитые страны вообще потеряют интерес к топливоэкспортирующим странам полупериферии. Цены на нефть и газ сильно снизятся. Специализирующиеся на их экспорте страны лишатся даже статуса сырьевого придатка и сравняются, скажем, с современными Эфиопией или Сомали, которые ни для кого не представляют экономического интереса и предоставлены собственной участи. Этот вариант развития для современной России – «государства, построенного на нефти» [16, c. 167] – несет катастрофу. У нашей страны сейчас нет других отраслей, кроме ТЭК, которые были бы конкурентоспособны на мировом уровне и могли бы стать “локомотивом” национальной экономики [30]. Нет пока и влиятельных экономических субъектов, которые были бы заинтересованы в реальном осуществлении программ технической и институциональной модернизации. Поэтому революционные изменения в мировой энергетике могут застать нашу экономику врасплох и привести к ее деградации. Россия рискует повторить свой собственный опыт первой половины XIX в., когда изобретение парохода обесценило наши “стратегические запасы” корабельного леса.
По какому пути пойдет развитие мирового хозяйства, по эволюционному (переход на угольно-атомную энергетику) или по революционному (переход на качественно новые источники энергии), мало зависит от России. В конце ХХ в. наша страна выпала из числа лидеров научно-технического прогресса. В России пока нет ни спроса на технические инновации, ни возможности их генерировать. Поэтому сейчас она – не субъект, а объект конструирования нового постиндустриального общества. Будем надеяться, что в «чудном новом мире» нам достанутся все же не последние места. Наши надежды на лучшее будущее связаны парадоксальным образом не с ускорением научно-технического прогресса, а, скорее, с его замедлением.
В любом случае нынешнее поколение россиян станет если не последним, жившим в богатой нефтью стране, то (пред)последним, жившим в стране, где нефть и газ являлись главным источником богатства нации. Это – новый «вызов», на который придется искать «ответ».
Таким образом, самые опасные угрозы национальной экономической безопасности России вызваны тем, что специализация на нефтегазовом бизнесе идет вразрез с тенденциями генезиса постиндустриального общества. Эту угрозу НЭБ трудно оценить в деньгах – она создает вероятность катастрофы, которая, однако, может и не произойти. Данная угроза является одновременно и внутренней, и внешней: толчком к возможной экономической катастрофе станут внешние события, но в эту ситуацию катастрофического риска Россия вошла сама. Мы сделали нефть и газ своими главными союзниками и должны теперь нести ответственность за свой выбор.
Литература
[1] Безверхов А.Г., Адоевская О.А., Сережкина К.Н. Хищение из нефтепроводов, нефтепродуктопродов и газо-проводов: понятие, причины, превенция. Самара, 2007 (http://sartraccc.sgap.ru/i.php?oper=read_file&filename=Pub/bezverhov(05-01-08).htm).
[2] Бочаров А.И. Вопросы повышения эффективности мероприятий по подрыву экономических основ незаконного оборота нефти и нефтепродуктов, похищенных из магистральных трубопроводов // Вестник МВД России. 2009. № 1.
[3] Вернадский Г.В. Московское царство. Часть 5. Гл. 5.
[4] Волков В. “Дело Standard Oil” и “дело ЮКОСа” // Pro et Contra. 2005. № 2 (29).
[5] Гайдар Е.Т. Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории. – М., 2005.
[6] Григорьева Е. Оптимист Путин и пессимист Греф // Известия. 2004. 20 марта.
[7] Гуриев С., Сонин К. Экономика «ресурсного проклятия» // Вопросы экономики. 2008. № 4.
[8] Гусейнов В. Каспийская нефть. Экономика и геополитика. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.
[9] Косиков И.Г., Косикова Л.С. Чеченская республика: итоги и проблемы постсоветской социально-экономической эволюции // Российский экономический журнал. 2000. № 8. Статья 1. Этапы деградации.
[11] Подчерняев А.Н. Уголовно-правовые и криминологические меры борьбы с хищениями нефти и нефтепродуктов в нефтяной отрасли. Автореф. дис. на соискание степени канд. ю. н. М., 2007.
[14] Родионов А.А. Налоговые схемы, за которые посадили Ходорковского. М.: Вершина, 2006.
[15] Сатаров Г. Как измерять и контролировать коррупцию // Вопросы экономики. 2007. № 1 (http://vopreco.ru/rus/redaction.files/1.pdf).
[16] Хилл Ф. Энергетическая империя. Нефть, газ и возрождение России // Прогнозис. 2005. № 3 (4).
[17] Экономическая безопасность России: Общий курс. Под ред. В.К. Сенчагова. М.: Дело, 2005.
[18] BP Statistical Review of World Energy 2008.
[19] Harrison M., Kim B. Plans, Prices and Corruption: The Soviet Firm under Partial Centralization, 1930 to 1990 // The Journal of Economic History. 2006. № 1.
[20] Hoff K., Stiglitz J.E. After The Big Bang? Obstacles To The Emergence Of The Rule Of Law In Post-Communist Societies // American Economic Review. 2004. Vol. 94. № 3. (http://papers.nber.org/papers/w9282.pdf).
[21] Kotkin S. Armageddon Averted: The Soviet Collapse, 1970-2000. N.Y., Oxford University Press, 2001.
Примечания
[24] См., например: «Сущность экономической безопасности можно определить как такое состояние экономики и институтов власти, при котором обеспечивается гарантированная защита национальных интересов, социально направленное развитие страны в целом, достаточный оборонный потенциал даже при наиболее неблагоприятных условиях развития внутренних и внешних процессов» [17, c. 72].
[25] Для характеристики экономической преступности в НГК использованы данные аналитических записок, подготовленных сотрудниками Департамента экономической безопасности МВД России.
[26] Об институциональных эффектах «ресурсного проклятия» см.: [7].
[27] Американский историк-советолог Стефен Коткин прямо пишет, что “без открытия сибирской нефти Советский Союз мог бы пасть на несколько десятилетий раньше” [21, p. 15].
[28] Этот индекс может принимать значения от 0 (наихудшее состояние) до 10 (наилучшее состояние).
[29] ВВП России в 2007 г. составил в текущих ценах примерно 33 трлн. руб. Даже если предположить, что безвозвратные потери от хищений и терактов измеряются сотнями миллиардов рублей, это сопоставимо всего лишь с 1% ВВП. Если вспомнить оценку потерь от махинаций с нефтепродуктами в 10 млн. т, то это составляет примерно 2% современной российской нефтедобычи.
[30] Можно вспомнить высказанную в 2004 г. экс-министром экономики России Германом Грефом оценку, согласно которой три четверти прироста российского ВВП обусловлены высоким уровнем мировых цен на нефть [6].
Terraeconomicus (экономический вестник Ростовского государственного университета), 2009, Том 7, №1