"Наблюдатели модерна". Рецепция западных обществоведческих понятий на российской почве – процесс перманентный и вместе с тем весьма противоречивый. Усвоение понятия всегда содержит в себе, как минимум, два плана – усвоение самой идеи и термина, ее маркирующего. Некоторые концепты мировой социальной теории воспринимались в России легко и с воодушевлением, иные – с большим трудом или явным опозданием, нередко заимствовалась лишь внешняя словесная оболочка, а смысл подгонялся под национальные реалии умственной жизни, адаптировался к местным условиям и порой изменялся почти до неузнаваемости.
В качестве примера попытаемся взглянуть на биографию таких ключевых для социального знания концептов, как модерн и модернизация. Следует признать, что понятие модерна в его социологическом значении вписывается в российский научный язык плохо. Само это слово, как и его вариации ("модерность", "модернити"), у нас употребляют главным образом те, кто ориентирован на зарубежное чтение или, точнее – чтение на языке иностранного источника. Вероятно, многие воздерживаются от его использования, считая вычурным, ненужным заимствованием, лишним дубликатом к оборотам "современность", "современное общество" и т.д. Играет здесь свою роль и "занятость" термина в языке отечественной образованной публики – устойчивые ассоциации самого этого слова с обозначением одноименного направления в искусстве с выходом на более широкое, опять же искусствоведческое или, если угодно, "культурологическое", понятие модернизма. Параллельно создается впечатление, что модные разговоры о постмодерне и постмодернизме, которые ведет уже не одно десятилетие отечественная гуманитарная публика, как бы вытесняют, подминают под себя "дискурс о модерне", который в России толком так и не состоялся.
Тем не менее преимущества слова "модерн" как претендента на вхождение в тезаурус русскоязычной социологии представляются очевидными. Во-первых, конструкции "современность", "современное общество" в отличие от термина "модерн" едва ли могут служить хорошими "научными терминологемами", поскольку являются чрезвычайно широко употребимыми в обыденном и публичном языках, обладая почти бесконечным потенциалом смысловыражения и изменчивой фоновой контекстуальности. В сущности, с этой проблемой сталкиваются все авторы, пытающиеся размышлять о "специфически современных" формах человеческой социальности, что вынуждает их прибегать к дефиниционным оговоркам [Бендикс, 1972: 330 – 332]. "Современное" следовало бы как-то отличать от "самого современного", того, что происходит на глазах ныне живущих поколений, "здесь и сейчас", скажем, – в начале XXI века, хотя кем-нибудь из сегодняшних двадцатилетних 2000-й год вполне обоснованно может восприниматься как "седая древность". Слово "модерн" в широком смысле объемлет и то, и другое – новое и новейшее, притом связывая их. Новейшее время, "общественное сегодня" выступает лишь частью более обширной эпохи, "кончиком ее хвоста", острием протяженного вектора, уходящим в неизвестность будущего. Хотя "новейшее" с естественным юношеским максимализмом порой и противопоставляет себя "новому" как своего рода "старому", вместе с тем оно обычно является его логическим и историческим продолжением. В этом смысле любой "постмодерн", как бы мы его ни понимали, есть всегда порождение модерна, вырастающее из его глубин, уходящее в него корнями. Кроме того, это позволяет характеризовать современность в больших хронологических масштабах как фазу социальной эволюции, начавшуюся отнюдь не вчера. Таким образом, несмотря на парадоксальность формулировки, модерн предстает перед панорамным взором социолога как "старый добрый" (или же "не очень добрый") модерн, как эпоха, которая длится давно и все еще не завершена [1].
Во-вторых, модерн более других понятий социологической теории подходит на роль интегрального или синтезирующего концепта, по крайней мере, если речь идет об области макросоциологических обобщений, описывающих глобальные исторические трансформации систем социетального уровня. Социология есть наука о модерне и продукт модерна одновременно. На Западе это никому не надо доказывать, поскольку данное двухкомпонентное утверждение воспринимается как азбучная истина, переходящая из учебника в учебник. Именно при помощи понятия модерна, привязываясь к определенным времени и месту, социология наносит себя на карту истории идей, объясняет свое возникновение и определяет свои когнитивные функции. Социология как особый стиль мышления порождается обществом модерна, являясь "способом его самоописания", его, – если выражаться "мудрено", – метанарративом.
На Западе понятие модерна занимает одно из центральных мест в тезаурусе социологии. В языке классиков до середины XX века данное понятие как специфический термин отсутствовало, начиная же со второй его половины оно стало выполнять рамочную, объединяющую задачу, включив в себя сразу все авторские концепты, когда-либо создававшиеся для номинирования тех или иных значимых качеств современности. Подобно Шиве и прочим индийским богам модерн имеет почти бесконечное количество имен и атрибутов. Всемирная история, прогресс, нация-государство, хабермасовская "общественность" (Offentlichkeit), публика, позитивная стадия, тённисовский Gesellschaft, "цивилизация" в шпенглеровском смысле, "чувственная культура" в категориях позднего П. Сорокина, общество буржуазное, гражданское, либеральное, "лессеферистское", капиталистическое и социалистическое, демократическое и тоталитарное, индустриальное, зрелое, развитое, новое и позднеиндустриальное, массовое, открытое, урбанистическое, корпоративное, организованного или государственно-монополистического капитализма, менеджериальное, технотронное, постиндустриальное, информационное, посткапиталистическое, материалистическое и постматериалистическое, гутенберговское и постгутенберговское, макдональдизированное, "второй и третьей волны", "позднего времени", глобализирующееся, общество риска, потребления, всеобщего благоденствия и изобилия, "прозрачности", высокая, радикализированная, рефлексивная, "другая", "текучая" современность ... и т.д. и т.п. – все это различные лики и грани модерна, отчасти пересекающиеся, а отчасти противоречащие друг другу. И их число увеличивается на наших глазах [2]. Таким образом, сегодня по отношению ко всем перечисленным и многим другим возможным своим "именам" общество модерна, или просто модерн, выступает фактически узловым или корневым концептотермином, скрепляющим огромный, постоянно разрастающийся и в то же время фрагментаризирующийся и структурно измельчающийся "понятийный массив".
Всевозможные характеристики обществ типа "пост-", включая и сам постмодерн, также по сути привязаны к тем или иным трактовкам модерна и немыслимы без определенного понимания последнего. Наконец, даже понятие традиционного общества не является самостоятельным конструктом, но лишь реляционным, соотносительным с чертами модерна как его "антиномической пары". Сама постановка вопроса о том, что из себя представляет или представляло традиционное общество, стала вполне правомерной лишь в условиях, когда образ модерна как общества "специфически посттрадиционного" был очерчен социальными науками в основных своих контурах.
У термина "модернизация" в сегодняшней России складывается иная судьба, – ему в популярности не откажешь. Однако речь в данном случае идет, скорее, о моде, инициированной текущим и, вероятно, преходящим политическим заказом, – моде именно на само слово, а не на понятие. Новейший российский публичный и общественно-научный дискурс о модернизации напоминает "понятийный хаос", так как легко показать, что политики, журналисты, экономисты, разного рода "технократы", управленцы и, наконец, социологи наделяют конструкции, образованные от термина "модернизация", различной смысловой нагрузкой, а некоторые из них, несомненно, испытали бы трудности при ответе на прямой вопрос, а что они собственно понимают под словом модернизация и "букетом" производных от него. Техническая модернизация, модернизация экономики и производства, права, системы образования, религии и "жизненных стилей", модернизация как рационализация "картин мира", как универсальный, всемирно¬исторический или ограниченный какими-то локальными культурно¬цивилизационными или эпохальными рамками процесс, ... etc. – все это разные, хотя и частично связанные между собой тенденции. Можно предположить, что термин модернизация в отечественной публичной речи употребляется в большинстве случаев как семантически близкий к таким лексическим единицам, как инновация, улучшение, усовершенствование, внедрение новейших достижений и т.п. При этом его аутентичное научно-понятийное наполнение, как правило, не учитывается или не осознается.
Модерн: общая концептуальная рамка анализа современности. Что же тем временем нам говорит о модерне и модернизации социологическая теория? Конспективно очертим некоторые общие положения и позиции, представляющиеся "азбучными истинами" в мировой науке, но, к сожалению, еще не воспринимаемые так в России.
Аналитически различимые понятия модерна и модернизации напрямую связаны, соотносясь друг с другом как "состояние" и "процесс". О модернизации можно говорить как о становлении обществ модерна в истории, протяженной во времени цепи социальных изменений, обладающих значительной спецификой и разбросом вариаций протекания в зависимости от конкретной ситуации, периода и региона.
Итак, модерн (модерность, modernity, die Moderne, modernite... ) – понятие, звучащее и пишущееся в европейских языках примерно одинаково, – используется в социальных науках для характеристики обществ современного типа, их устройства, институциональной организации, культуры и духовной жизни. Этот предельно широкий по своему значению термин употребляется наряду с более специализированными – индустриальное общество, массовое общество, капитализм и т.п., – и противопоставляется категории традиционного общества. В масштабах классических исторических периодизаций эпоха модерна совпадает с Новым временем, ознаменовавшимся глобальным цивилизационным рывком, совершенным первоначально в рамках западноевропейского культурного региона и открывшим для большинства стран и народов перспективы модернизации. Однако, что уже отмечалось, модерн как особая социально-историческая композиция отнюдь не оканчивается на Новом времени, переходя mutatis mutandis во времена новейшие. Этим обосновывается целесообразность употребления таких оборотов, как "поздний модерн", выделения конкретных форм и стадий модерна и т.п. В социологической оптике модерн выступает своеобразной осью мировой и национальных историй вплоть до сегодняшнего дня, несмотря на всевозможные, иногда существенные отклонения от данной оси.
Выражаясь по-конструктивистски или вебериански, следует заметить: модерн представляет собой комплексный, сложносоставной идеальный тип, т.е. теоретический конструкт, помогающий нам осуществлять селекцию бесконечного разнообразия эмпирических фактов. Поэтому общества модерна существуют прежде всего в головах самих социологов.
Современному типу общества, как правило, приписывается целый набор взаимосвязанных характеристик. В экономической сфере переход к модерну сопровождается развитием рыночных, товарообменных и денежных отношений, разложением автаркических локальных структур, основанных на натуральном хозяйстве, индустриализацией, вытеснением ручного труда машинным, переориентацией хозяйственной деятельности с непосредственного потребления на задачи расширенного воспроизводства, накопления и инвестирования капитала. В таких обществах достигается высокий уровень разделения труда и специализации деятельности. Если материальная культура традиционных обществ является относительно слабо развитой (человек приспосабливается к природе), то общество модерна, напротив, утверждает себя как "технократическая цивилизация", – здесь человек приспосабливает природу к себе, господствует над ней. Поэтому территориальная организация первых предполагает главным образом встраивание в естественные среды обитания (аграрно-деревенская культура), а второе нацелено на создание искусственных сред (города-мегаполисы, урбанизм как "образ жизни").
Для политической жизни традиционных обществ характерны авторитаризм, отсутствие развитого гражданского общества, вера в святость и непогрешимость власти, а для модерна, – как минимум, на уровне деклараций, – демократические устои и ценности, примат гражданского общества над государством, подконтрольность власти, призванной выражать интересы многочисленных слоев населения. В современных обществах набирает силу тенденция к разрушению иерархических пирамид "приписанных", так называемых аскриптивных статусов, а стратификация выстраивается в соответствии с принципом юридически декларируемого "равенства возможностей" (статусы достигаются). Интенсифицируются социальная и пространственная мобильность, усиливаются миграционные потоки. Регуляция поведения осуществляется не через традиции, обычаи и "нравы" ("неписаные" нормы), воспринимаемые как "данные свыше" и неизменные, а через правовые и контрактные отношения ("писаные" нормы) при осознании их конвенционального и потенциально вариативного характера.
Коллективизм постепенно уступает место индивидуализму (человек – цель, социальные институты и структуры – средство), а ценности дисциплины, самопожертвования, конформизма – ценностям индивидуальной свободы, личностной автономии и самоопределения. В области духовной жизни наблюдается отказ от обоснования социальных порядков и практик метафизическими ценностями, от апелляции к "абсолютным началам" и трансцендентным силам и от признания объективного характера "ценностных иерархий". Религиозные институты утрачивают монополию на формирование мировоззренческих систем, вероисповедание определяется как "частное дело". Основное направление социокультурного развития описывается вектором рационализации, "расколдования мира", составляющими которого являются секуляризация, закрепление авторитета науки и экспертных форм знания, "рефлексивность" и критическое мышление, стремление ко всеобщей квантификации, легитимация посюсторонней, утилитарной ориентации действия, ценностный плюрализм и толерантность. Сглаживается разрыв между культурами "верхов" и "низов", зарождается массовая культура. Распространяется грамотность, образование становится доступным для широких слоев населения и при этом высокоспециализированным. Увеличивается средняя продолжительность жизни. Структуры многопоколенной, патриархальной семьи как производственной ячейки с ее установкой на многодетность и выраженным гендерным неравенством разлагаются. Типичными формами семейных союзов выступают нуклеарная или супружеская семья, ориентированные на малодетность и преодоление асимметрии половых ролей.
В обществах модерна изменяются культурно поощряемые качества личности и установки социального действия: от пассивности, патернализма, подданничества, консерватизма, "жизни по старинке", "авторитета вечно вчерашнего" и инерционности к активности, инициативности, индивидуальной ответственности, гражданственности, открытости новому опыту, поиску и внедрению полезных инноваций. Социально-групповой опыт личности трансформируется в направлении от доминирования "первичных" групп (семьи, общины), ориентации на "значимых других" из ближайшего окружения, тесных психоэмоциональных связей, укорененности в замкнутых и изолированных средах к доминированию "вторичных" структур (организаций) с их множественными, фрагментарными ролями и абстрактно-безличным характером отношений, нередко оборачивающихся отчуждением. Интенсивные межкультурные взаимодействия ослабляют прочность групповых границ, партикуляризм сменяется универсализмом и экстерриториальностью социальных контактов.
Традиционное и современное общества противопоставляются и по характеру процессов, в них совершающихся. Исторические движения первого описываются при помощи метафор цикла, круговорота, инверсии и связанных с ними свойств структурной и ментальной косности, ригидности, второе же наделяется качествами гибкости, подвижности, динамизма, способности развиваться поступательно, извлекать уроки из прошлого опыта и преодолевать неизбежно возникающие конфликты и противоречия.
Основные теоретические подходы к изучению обществ модерна. Модерн становится центральной темой для концептуализации в когнитивных масштабах западной общественной мысли. Большинство социальных доктрин Нового времени направлено на описание нарождающегося модерна. Гоббс, Локк, Адам Смит, Фергюсон, Мандевиль, Вико, Монтескье, Руссо, Бёрк, Жозеф де Местр, Кант, Гегель, Токвиль ... – все они уже смотрят модерну прямо в глаза. Одних открывающаяся картина радует и обнадеживает, других – пугает и отвращает, позицию третьих можно назвать смешанной. В любом случае чем дальше, тем больше наступление новой эпохи и сопутствующие ей "перевороты" в сознании и ценностях, институтах и практиках признаются неизбежностью. И если XVII и XVIII века лишь предчувствуют грядущую мощь модерна, прислушиваясь к его первым шагам, то XIX и XX уже в полной мере ощущают его железную поступь.
Концепт индустриального общества (или "общества индустриалов") как характерная терминологическая квалификация модерна появляется уже на заре истории социологии – в текстах типа сен-симоновско-контовского "Катехизиса промышленников" [Сен-Симон, Конт, 2011]. В разных версиях позитивистского эволюционизма, у Конта, Спенсера, Бокля, Лестера Уорда и др., а также в марксизме, продолжавших линию просветительских теорий прогресса, восходящую к Тюрго и Кондорсе, и гегельянской философии истории, социальные системы модерна рассматривались как результат объективной закономерности, необходимая стадия движения общества по пути от "простого" к "сложному", от "менее совершенного" к "более совершенному", отмеченного в то же время ростом свободы. Источником такого развития считались сила разума человека, его творческая природа, "родовая сущность", воплощающиеся в способности к познанию и практическому преобразованию мира. Маркс, не воспринимавший капиталистическую общественно-экономическую формацию как финальный этап истории, видел в ней, тем не менее, фазу, безусловно, более передовую в сравнении со всеми доиндустриальными, домодерновыми обществами – феодализмом, рабовладельческим строем и азиатским способом производства. Апологетика модерна и его критика нередко сочетались в конкретных рамках конкретных концепций. Поэтому многие философы, социологи и экономисты не только "различным образом объясняли" модерн, но и стремились к внесению тех или иных "поправок" в его эмпирически наблюдаемые, "несовершенные" формы.
Развитие оптимистически-прогрессистской и эволюционистской традиции в трактовке модерна в XX в. мы находим у большинства американских социологов. Образцовый пример здесь, конечно, – Т. Парсонс, выделявший вслед за Г. Спенсером и Э. Дюркгеймом в качестве вектора социальной эволюции тенденцию к дифференциации общественных агрегатов (структурно-функциональная специализация элементов и подсистем, "разделение труда"), сопровождающейся внутренней интеграцией целого (усиление взаимообменов между отдельными частями) и повышением его адаптационного потенциала в отношениях с внешней средой.
Теоретические описания черт "традиционного" и "современного" обществ обычно представали как идеальные типы (часто построенные по принципу "бинарной оппозиции"), как аналитические модели, упрощающие и схематизирующие многообразие исторически конкретных форм социальной организации, или же сводились к ним. Социологам хорошо известны понятийные пары "военного" и "промышленного" общества (Г. Спенсер), "общности" [Gemeinschaft] и "общества" [Gesellschaft] (Ф. Теннис), механической и органической солидарности (Э. Дюркгейм) [3], материально-субстанциальной, сущностной, ценностной и формально¬инструментальной, целевой рациональности (М. Вебер и др.), закрытого и открытого общества (К. Поппер), деревенского и городского укладов жизни (Р. Парк, Л. Вирт), "типовых переменных действия" [pattern variables of action] – эффективность / нейтральность, партикуляризм / универсализм, диффузность / специфичность, "приписывание" / "достижение" [ascription / achievement] или "качество" / "исполнение" [quality / performance], "ориентация на коллектив" / "ориентация на Я" (Т. Парсонс) и др.
В простых стадиальных схемах всемирно-исторического процесса новоевропейский, а вслед за ним и американский проект модерна обычно признавался универсальным и эталонным, а движение иных обществ по пути, проложенному западными странами, – закономерным и / или желательным. Собственно концепции модернизации в узком смысле, – в период, когда появляется само это слово как таковое, – были во многом проникнуты подобным "культуртрегерским" и "неоэволюционистским" духом. Модернизация понималась прежде всего и главным образом как вестернизация или даже уже – как американизация. Нельзя однозначно утверждать, что теории модернизации, создававшиеся в США в 1950 – 1960-е годы "под заказ" и "за большие деньги", представляли собой простую "идеологическую фикцию", наукообразное выражение мечты о распространении американского образа жизни на все страны и народы, "послание дядюшки Сэма", адресованное элитам других государств, особенно находящихся в точке "выбора дальнейшего пути". Однако они, несомненно, несли на себе отпечаток общего настроения, сформировавшегося в определенный момент в определенном месте, – а именно в Соединенных Штатах после победы во Второй мировой войне, в атмосфере внутреннего консенсуса о цивилизационных преимуществах либеральной, "англо-американской" модели модерна, на фоне огромных экономических и технологических успехов западного мира и т.п. [Калхун, 2006; Ефременко, Мелешкина, 2012].
На этой почве выросли впоследствии теории "демократического транзита", оптимистическая социальная эсхатология в духе Ф. Фукуямы и вдохновляемые рыночным фундаментализмом стратегии шоковой терапии как "эффективного" средства перепрограммирования поведенческих паттернов населения в постсоциалистических и поставторитарных обществах. Экономисты как представители наиболее высокоресурсного и влиятельного сегмента социально¬научного экспертного сообщества проявляли, пожалуй, наименьшую чувствительность к сложностям и противоречиям описываемых тематических сюжетов: модерн был для них "непроблематичен", они принимали его как данность, "по умолчанию", как нечто такое, без чего нельзя себе представить жизнь. И если модели абстрактного рынка в конкретных условиях почему-то не работали, а рациональный homo economicus на поверку оказывался живым человеком, – вследствие чего перспективы внедрения искусственной формулы модерна с заданными характеристиками ставились под вопрос, – многоученые экономисты, как правило, лишь недоуменно пожимали плечами. Некоторое исключение в этом отношении составляют, вероятно, специалисты по экономической истории и сторонники (нео)институционального подхода, вроде Дугласа Норта, исследующие, среди прочего, эффект "зависимости от колеи" предшествующего развития ("path dependence").
По пути модернизации – откуда и куда, "столбовой дорогой" или "извилистыми тропами"? Говорящий о модерне волей-неволей должен говорить и о модернизации как совокупности процессов становления и развития современных обществ. Модернизация всегда носит комплексный характер, протекает на макро- и микроуровнях социальной жизни и сопровождается трансформацией общественных институтов, поведения и мышления людей, их ценностных ориентации. С точки зрения различных теоретических подходов в качестве ключевых факторов – детерминант модернизации рассматриваются изменения экономических и политических отношений, развитие техники и средств коммуникации, превалирующие формы знания (религия, наука), особенности культуры и порождаемых ею мотиваций человеческой деятельности. В эволюционизме модернизация описывается прежде всего как закономерная последовательность эндогенных преобразований общества, а в диффузионизме – как результирующая многообразных влияний, оказываемых на данное общество со стороны других, вступающих с ним во взаимодействие.
Вопрос о происхождении обществ модерна – сложнейший. В нем можно выделить множество пластов и аспектов. Скажем, рассуждать об исторических причинах успешной "первичной" модернизации на Западе – одна задача, и совершенно другая – выявлять логику всех последующих ее фаз, когда общества модерна в своих конкретных очертаниях уже утвердились в определенной части ойкумены, обнаружив вместе с тем специфическую склонность к экспорту и трансляции выработанных ими моделей социальности.
Первоначально "прорыв в современность" был совершен на Западе, где модернизация осуществлялась по преимуществу как производный от сочетания внутрисистемных условий и обстоятельств "органический проект", беспрецедентный в своей "непреднамеренности". В авангарде указанного процесса в разные исторические периоды находились североитальянские и германские города (позднее средневековье), Голландия (XVII в.), Англия (XVII – XIX вв.), США (XX в.) [Бродель, 1993]. Цивилизация нарождающегося модерна восприняла и творчески переработала ряд значимых идей и образцов, произведенных не только средневековой Европой, но и более древними культурами. Теория и практика греческой полисной демократии, авраамический монотеизм, система римского права явились своего рода праформами всего последующего западного рационализма и универсализма [Парсонс, 1997:46 – 71].
Важную роль в становлении современных обществ на Западе сыграл уникальный комплекс разнопорядковых явлений и процессов: экономическое процветание средневековых "вольных" городов и городских республик как центров ремесла и торговли, успехи мореплавания, Великие географические открытия и колониальная политика европейских держав, формирование национальных государств, эмансипация "третьего сословия", буржуазно-демократические революции, промышленный переворот, общая рационализация социальных практик и мышления, инструментально-технологическая организация и бюрократизация систем управления, кодификация права, светский гуманизм Ренессанса и Просвещения, мирской аскетизм протестантской Реформации, деизм и механистический детерминизм, философский рационализм, эмпиризм и сенсуализм, развитие математического естествознания и формирование научной картины мира и т.д.
Стояла ли за всеми этими событиями какая-то "внутренняя сила" или, как говорится, просто "так сложились обстоятельства" (а могли сложиться и по-другому)? На этот вопрос едва ли можно однозначно ответить, притом так, чтобы убедить всех. То, что определенные и притом "неметафизические" закономерности, управляющие процессами модернизации, все же существуют, можно считать несомненным. Хотя опасность тяготения аргументации к телеологизму и скрытого сползания в спекулятивную философию истории тут достаточно высока. Почему именно на Западе сложились эти самые обстоятельства, почему не в другом месте? – Тайна сия велика есть. В любом случае безграничная глубина самого вопроса "почему?", заключенная в палитре нюансировок между прозаически-инструментальным "как?" и терминально-сакраментальным "зачем?", не дает возможности решить проблему окончательно. Среди прочего всегда сохраняется альтернатива объяснения, выраженная в каламбуре "Occident – accident” (Запад есть случайность). В прошлом году узнал о существовании онлайн казино плей фортуна . Поначалу не верил, что можно что-то выиграть. Но решил испытать удачу и прошел регистрацию на ее официальном сайте. Сказать по правде, побаивался ставить. Но рискнул. На главной странице есть раздел пополнить баланс. Я пополнил и мне за это дали бонус четкий. С этого и началась вся моя игра тут.
Когда же процессы модернизации "были запущены" в одном месте земного шара (и произошло ли это по воле случая, истории, божественного провидения или чего-то еще – совершенно неважно), они приобрели определенную логику, отчасти инерционную, а отчасти корректируемую новыми воздействиями и факторами, о которых на предыдущих этапах развития никто не мог даже догадываться.
Сегодня большинство исследователей признает, что модернизация является в большей или меньшей степени "судьбой" всех общественных систем, стремящихся реагировать на вызовы времени, особенно в условиях глобализации и выхода многих важных социальных процессов на планетарный уровень. Правда, к последней трети XX века было достигнуто понимание того, что абстрактная модель модерна, построенная на обобщении западноевропейского и североамериканского опыта, лишь приблизительно описывает конкретно-исторические реалии современных обществ, так как фактически движение в направлении модернизации везде и всюду, в том числе и в отдельных странах Запада, имело свою специфику, совершаясь разными темпами, при разных начальных условиях, приводя к несходным результатам [Травин, Маргания, 2004]. Так, история последних столетий, и прежде всего XX века, демонстрировала принципиальную вариативность многих черт модерновых обществ, – например, возможности авторитарной и тоталитарной модернизации, апеллирующей к коллективистским ценностям; индустриализма, основанного на плановом хозяйстве и директивном управлении, и т.п.
Анализ структурного и культурного разнообразия современных обществ нашел отражение в исследованиях по исторической социологии, в частности, в работах Б. Мура, Р. Бендикса, М. Манна, Ш. Эйзенштадта, И. Арнасона и др. [Масловский, 2008, 2011; Арнасон, 2011]. Именно в русле указанного направления, имевшего по преимуществу веберианские, но также отчасти марксистские и функционалистские корни, сформировалась концепция "множественных модернов" [Эйзенштадт, 2012; Виттрок, 2002].
Для большинства обществ необходимость модернизации диктовалась не только внутренними, но и внешними причинами – глобализирующимся контекстом жизни стран и народов, разворачивающейся на мировой арене геополитической и экономической конкуренцией за ресурсы и сферы влияния, формированием среды цивилизационных контактов (часто несимметричных), связанной с практиками колониализма, активными территориальными перемещениями и повсеместным распространением и усвоением западных социокультурных образцов. В странах, приступивших к модернизационным изменениям на более поздних этапах, магистральные задачи социальной трансформации осмыслялись обычно в свете идеи "догоняющего развития", а ориентация на модернизацию воспринималась как приоритет целенаправленной государственной политики (например, многочисленные стадии российской модернизации после Петра I, революция Мэйдзи в Японии, реформы Ататюрка в постосманской Турции и проч.) [4]. За последние несколько столетий прогрессирующей модернизации, разворачивающейся в мировых масштабах, положение и координаты ее центральной, периферийной и особенно полупериферийной зон существенно изменялись.
Фактически же во всех обществах, в том числе европейских, модернизационные процессы протекали "по различным сценариям", лишь отчасти планируемым и прогнозируемым их участниками и инициаторами. В конкретные эпохи истории конкретных стран модернизация могла направляться на заимствование и воспроизведение фрагментов западного опыта (вестернизация) или обосновываться собственными национальными традициями, сопровождаться реформами или революциями, затрагивать все общество или отдельные его сферы и подсистемы. При этом в роли субъектов модернизации могли выступать государство, представляемое политическими лидерами, чиновничеством и армией, а также заинтересованные в преобразованиях экономически активные слои населения, интеллигенция и другие социальные группы. Особенностями догоняющей модернизации в ряде стран являлись ее форсированный характер, авторитарные методы, стремление к преодолению "отставания" посредством "великого рывка" с использованием потенциала тотальной мобилизации масс.
"Проблемными пунктами" противоречивых процессов модернизации, ставившими под вопрос их исторический успех, нередко становились и становятся отсутствие общественного консенсуса по поводу конкретного модернизационного проекта и его поддержки широкими слоями населения, поляризация отношений между различными группами и политическими силами, расколы внутри элиты, непоследовательность модернизационных преобразований, их половинчатость, декоративность и имитационность или же, напротив, их излишний радикализм, оборачивающийся "перенапряжением сил" и "шоковыми эффектами", провоцирующий возможные возвратные движения в социальной системе, контрмодернизационные сдвиги, наконец, ориентация на модели, слабо пригодные для внедрения в условиях конкретной страны и культуры, либо же более ранние, уже преодоленные лидерами мирового развития.
С течением времени выяснилось, что "традиция" и "модерн" в социальной жизни не обязательно предстают как "чистые антагонисты", они выступают в оппозиции друг к другу только теоретически, да и то лишь в концептуальных моделях, предполагающих, что модернизация везде и всюду сопровождается последовательной детрадиционализацией институтов и ценностей. Опыт новейшей и притом успешной модернизации в ряде стран, прежде всего азиатско-тихоокеанской зоны, показывает, что традиции могут сосуществовать с реалиями модерна, образуя множество взаимных композиций и переплетений, в том числе и таких, где традиции выступают активным "легитиматором" специфически модерновых практик, например, в бизнесе и трудовом поведении [5].
Несколько огрубляя, можно констатировать: парадигмально социологические объяснения модернизации испытывали на себе притяжение двух методологических полюсов – прогрессистского универсализма линеарных, стадиальных или формационных теорий (Сцилла) и релятивизма теорий локальных цивилизаций (Харибда). К первому склонялись концепции индустриального и постиндустриального общества, "стадий экономического роста", конвергенции и т.п., источником которых являлся технологический или эконом-технологический детерминизм (техника потенциально везде одинаковая). Ко второму тяготел культурный детерминизм неодиффузионистского или неошпенглерианского толка (культура актуально везде разная). Из последней традиции вырастает, в частности, нашумевшая концепция "столкновения цивилизаций" Самюэля Хантингтона и многочисленные межстрановые сравнительные исследования модернизационного потенциала ценностей различных социальных групп (этнических, конфессиональных и т.п.), вдохновляемые лозунгом – "культура имеет значение" (Culture Matters) [Культура имеет..., 2002].
Сложность адекватного научного истолкования процессов модернизации заключается еще и в том, что траектории модернизации не просто бесконечно ветвятся, но и "мутируют", прежде всего в "авангардных зонах", – т.е. в экономически наиболее развитых странах. Доминирующие проекты модерна, выступающие прямым или латентным объектом подражания для "мировой провинции", периферии и полупериферии, постоянно видоизменяются, модифицируются. Черепаха всегда бежит быстрее Ахиллеса. Лидер в соответствии со знаменитой апорией оказывается хотя бы на шаг или два впереди. И к этому приходится приспосабливаться.
Образ классического модерна, – как известно, – в некоторых социальных теориях считается устаревшим и не вполне адекватным "средством описания" именно по отношению к новейшему опыту западных обществ, якобы вступающих после Второй мировой войны в принципиально новую фазу своего развития (постиндустриальное общество, информационное общество, постмодерн, общество постматериалистических ценностей, цивилизация "третьей волны" и т.п.). Однако принципиальность этой новизны, в конечном счете, всегда может быть поставлена под сомнение. В конце XX – начале XXI века активно артикулируются идеи многообразия путей общественного развития, нелинейной социальной эволюции и, соответственно, поливариантности перспектив модернизации, открывающихся на фоне нарастающих тенденций плюралистической глобализации и мультикультурализма. Популярность представлений о "закате" модерна и вхождении человечества (или только его передовой части) в эпоху постсовременности создает базу для построения многочисленных концепций неклассической модернизации и постмодернизации ("текучей современности", "хорошего общества" [Good Society], "глокализации" и др.).
Вопрос о том, является ли модерн "принципиально завершенным проектом" либо постоянно видоизменяющимся при сохранении присущих ему фундаментальных свойств, остается темой острых дискуссий, выступая своего рода "водоразделом" между позициями постмодернистов и гипер- (или нео-)модернистов [Фуре, 2001: 45]. На протяжении последних пятидесяти лет в западной социальной теории и "высоколобой публицистике" кто-то обязательно устраивает "поминки по модерну". Однако "старик", как будто точно из анекдота, упрямо повторяет – "не дождетесь", не уставая перевоплощаться и возрождаться в новых обличьях. Модерн и сегодня "живее всех живых", и это несмотря на то, что все его гигантское социетальное тело уже давно увешано многочисленными табличками с надписями "пост...".
Примечания:
[1] Подобное различие в оценках будет зависеть от позиции наблюдателя (мировоззренческой, этической, эстетической, политико-идеологической, прагматической и т.п.).
[2] Впечатляющий перечень имен современности, новых и новейших, включая "не слишком ходовые" и откровенно провокационные, приводит чешский социолог М. Петрусек [Нарбут, Шубрт, 2013: 18].
[3] Вопрос рядоположенности и взаимной конвертации бинарных схем "общности / общества" и "механической / органической солидарности" вызывает обычные затруднения, поскольку специфически модерновый тип отношений Теннис описывал при помощи "механической", а Дюркгейм – "органической" метафоры.
[4] Популярно изложенный сопоставительный материал, достойный внимания не только широкой публики, представлен в: [Всемирная история..., 2010], особенно фрагменты, написанные социологом Г. Дерлугьяном.
[5] Здесь, конечно, речь идет не о всяких традициях, а лишь о некоторых: иначе говоря, традиция традиции – рознь.
Список литературы:
[1] Арнасон Й. Коммунизм и модерн // Социологический журнал. 2011. N 1.
[2] Бендикс Р. Современное общество// Американская социология: перспективы, проблемы, методы. М.: Прогресс, 1972.
[3] Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск: Полиграмма, 1993.
[4] Виттрок Б. Современность: одна, ни одной или множество? Европейские истоки и современность как всеобщее состояние // Политические исследования (ПОЛИС). 2002. N 1.
[5] Всемирная история модернизации // Эксперт (Специальный выпуск). 2010. N 1 (687).
[6] Ефременко Д. В., Мелешкина Е. Ю. Теория модернизации 1950 – 1960-х годов: Современность классики: Вводная статья // Концепция модернизации в зарубежной социально-политической теории 1950 – 1960-х гг.: Сб. переводов. М.: ИНИОН РАН, 2012.
[7] Калхун К. Теории модернизации и глобализации: Кто и зачем их придумывал (Лекция – 17.01.2006)// URL: http://rudocs.exdat.com/docs/index-143310.ritml (дата обращения: 26.05. 2013).
[8] Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу / Под ред. Л. Харрисона, С. Хантингтона. М.: Московская школа политических исследований, 2002.
[9] Масловский М. В. Советская модель модерна в исторической социологии Иохана Арнасона // Социологический журнал. 2011. N 1.
[10] Масловский М. В. Современные теории модерна и модернизации // Социологический журнал. 2008. N 2.
[11] Нарбут Н. П., Шубрт И. "Общества позднего времени" в перспективе социологического анализа Милослава Петрусека // Вестник РУДН. Серия – Социология. 2013. N 1.
[12] Парсонс Т. Система современных обществ. М.: Аспект Пресс, 1997.
[13] Сен-Симон К. А., Конт О. Катехизис промышленников. М.: Кн. дом "ЛИБРОКОМ", 2011.
[14] Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация. Кн. 1 – 2. М. – СПб.: АСТ, 2004.
[15] Фурс В. Н. "Критическая теория позднего модерна" Энтони Гидденса // Социологический журнал. 2001. N 1.
[16] Эйзенштадт Ш. Н. Базовые характеристики модернизации // Концепция модернизации в зарубежной социально-политической теории 1950 – 1960-х гг.: Сб. переводов. М.: ИНИОН РАН, 2012.
«Социс». 2013 г. №10.
Читайте также на нашем портале:
««Цивилизация модерна» против цивилизаций С. Хантингтона» Борис Мартынов
«Модернизация: от бездумного инновационизма к управляемому развитию» Владимир Кутырев
«От догоняющей модернизации к национальной: теоретический аспект» Валентина Федотова
«Динамика глобального мира: на пути к постчеловеческой цивилизации?» Андрей Андреев
««Следующее христианство»: качественные преобразования постмодернистского пейзажа» Ирина Каргина
«Переосмысление небезопасности, войны и насилия: за пределами дикой глобализации» Юлия Крячкина
«Теории модернизации и экономическое развитие» Юрий Бокарев
«Альянс цивилизаций против «столкновения цивилизаций»?» Петр Яковлев
«Диалог или столкновение культур: состояние и надежда» Сухейль Фарах
«Тупик как историческая развилка возможностей» Георгий Дерлугьян