Одной из академических площадок, на которых уже многие годы отрабатываются новые подходы к России и странам СНГ, является экспертная сеть ПОНАРС-Евразия [1]. Её последняя встреча, созванная в Джорджтаунском университете (Вашингтон) накануне инаугурации нового президента США Барака Обамы, не случайно была полностью посвящена оценке событий в Черноморском регионе. Интерес к нему связан и с последствиями российско-грузинской войны, и с проблемами Крыма, но самое главное – с тем, что это – единственный, по сути, регион, где вопрос о границах евроатлантического сообщества пока ещё не решён и вызывает массу противоречий. Черноморский регион можно рассматривать как зону конкуренции различных геополитических проектов, каждый из которых имеет шанс на успех. На первый взгляд может показаться, что в результате получается некое подобие анархии, но в международных отношениях анархия – это структурный феномен.
Владимир Дубовик (Одесский национальный университет) сформулировал это ощущение неопределённости в виде нескольких вопросов. Усилились ли по итогам прошлого года позиции России в этом регионе? Едва ли. Получила ли какие-то дополнительные преимущества Турция? Сомнительно, скорее, она встретилась с новыми вызовами для себя. Возможно ли здесь установление американской гегемонии? Тоже вряд ли. ЕС много говорит о «европеизации» региона – но кто знает, что это такое на практике? Знает ли Украина, как вести дела с Россией по вопросам транзита газа и по Черноморскому флоту? Скорее нет, чем да.
Георгий Хелашвили (Оксфордский университет) придал этой неопределённости более оптимистическое звучание, предположив, что благодаря ей становится невозможной структурная гегемония в регионе. На это есть, по крайней мере, две причины: с одной стороны, связи между соседями становятся всё более фрагментированными, что затрудняет взаимодействие на основе общих «правил игры» (например, Алексей Гарань и Петр Бурковский из Национальной Киево-Могилянской Академии признали, что альянс между Грузией и Украиной стал возможен только на основе противостояния России). С другой же стороны, ни у одного из крупных игроков (имеются в виду США, ЕС и РФ) нет долгосрочной региональной стратегии как таковой. По словам Ирины Кобринской (Институт мировой экономики и международных отношений, Москва), США и ЕС воспринимают Черноморский регион преимущественно сквозь призму решения либо глобальных проблем (энергетическая безопасность, демократизация, экономическая экспансия), либо достижения своих целей в других регионах (на Ближнем Востоке, Средней Азии и т.д.). Аналогичным образом можно сказать, что и Россия, будучи с географической точки зрения частью Черноморского региона, часто воспринимается как внешняя по отношению к нему держава.
Оборотной стороной этой неопределённости становится непредсказуемость развития ситуации: слишком много вариантов остаётся потенциально открытыми. Впрочем, и это обстоятельство тоже можно трактовать с известной долей оптимизма, каждый из акторов Черноморского региона делает попытки использовать меняющийся расклад сил себе во благо, и кое-кто воспринял его как шанс. Например, для Турции появилась возможность наладить отношения с Арменией, для России – найти новые точки соприкосновения с ЕС в области безопасности, и т.д.
* * *
Как на этом фоне выглядит политика США? Чтобы ответить на этот вопрос, начну с одной цитаты. «Тесные личные связи помешали Соединённым Штатам сдержать правительство Саакашвили, что привело к нездоровому захвату американской внешней политики режимом в Тбилиси… Снижение популярности администрации Буша, как внутри США, так и в мире, привело к тому, что оба режима установили отношения, базирующиеся на обоюдной зависимости… США оказались неспособными увидеть деградирующее состояние демократии и вообще политики в Грузии…США и не стремились сыграть на Кавказе роль, хоть в чём-то напоминающую честного брокера». Вероятно, большинство читателей скорее припишут авторство этих слов кому-нибудь из кремлёвских или околокремлёвских аналитиков. И ошибутся. Цитата эта – из статьи, вышедшей в январском номере влиятельного американского журнала The Washington Quarterly. Её авторы – два профессора Колумбийского университета, Александр Кули и Линкольн Митчелл [2]. В самом центре политико-академического комплекса США, таким образом, прозвучали оценки, которые почти текстуально повторяют те, которые мы, начиная с августа 2008 года, привыкли слышать из уст российских дипломатов.
Что же произошло? Откуда столь резкий разворот американского внешнеполитического дискурса? Конечно, тешить себя иллюзией того, что Россия смогла навязать американцам свою точку зрения на природу режима М.Саакашвили, было бы чересчур оптимистично. Причины столь неожиданно жёстких оценок, вероятно, следует искать в том, что они органично встраиваются в общую критику всей внешней политики прошлой администрации США. М.Саакашвили – это один из аргументов, которые противники Дж.Буша и всей его команды используют в качестве прощального «привета».
Критика в адрес США и НАТО прозвучала и в выступлении Анара Валиева (Дипломатическая Академия Азербайджана): «Слабый и непрофессиональный ответ Запада (на события вокруг Грузии. – А.М.) разочаровал многих в Баку. Здесь и раньше обвиняли Запад в применении двойных стандартов – например, в том, что касается Нагорного Карабаха. Конфликт России и Грузии, в ходе которого Запад оказался не в состоянии защитить формирующуюся демократию, усилит критику в адрес евроатлантических структур. Азербайджанцы закономерно могут спросить: если Запад не поддержал христианскую Грузию, то захочет ли он прийти на помощь мусульманскому Азербайджану? После всего случившегося Азербайджану будет чрезвычайно трудно сохранять веру в НАТО. Скорее, Баку повернётся лицом к Москве, в руках которой находятся ключи ко многим кавказским проблемам», включая карабахский. Азербайджан (равно как и Молдова) слишком уязвим перед лицом вероятных санкций России (связанных, например, с возможным ужесточением пограничного режима и репрессиями в отношении азербайджанской диаспоры в РФ), чтобы поддерживать Грузию и Украину. Тем более что, как показала практика, ГУАМ как «клуб стран, разочарованных Россией», перестал играть какую-то существенную роль в регионе, поскольку антироссийская риторика является явно недостаточным фундаментом для цементирования отношений внутри организации со слабыми внутренними контактами между её членами.
А.Валиев предположил, что будущая позитивная роль России может состоять в содействии нормализации отношений Армении с Турцией и Азербайджаном. Более конкретно, Баку надеется на позитивное для себя решение проблемы Нагорного Карабаха, не скрывая, что если разочаруется в этом, то может вскоре отвернуться от России. Но пока происходит обратное – А.Валиев многократно подчёркивал, что во многих аспектах позиция Россия представляется взвешенной и разумной. Например, он обратил внимание на то, что РФ не предприняла никаких насильственных мер против газопровода Баку – Тбилиси – Джейхан, показав тем самым, что не намерена ставить под угрозу энергетическую безопасность Европы. В отношении же «Набукко» азербайджанский эксперт высказался весьма прохладно: с его точки зрения, этот проект не даёт ничего его стране и скорее выгоден для Восточной Европы.
Селест Уолландер, глава ПОНАРС и профессор Джорджтаунского университета, согласилась с тем, что главная проблема всего Черноморского региона состоит в отсутствии у основных держав общего понимания интересов. Более конкретно, в США многие годы преобладала точка зрения о том, что этот регион важен для сдерживания, а не для вовлечения России. Вашингтон, в частности, оправдывает это своим неверием в то, что Москва выполнит свои обязательства по эвакуации Черноморского флота, если Украина будет на этом настаивать. В свою очередь, в Кремле сформировалось весьма жёсткое понимание безопасности, суть которого сводится к ощущению недружественного окружения России по большинству периметру её границ.
Удивительно, но в полемику по этому вопросу вступил единственный из грузинских участников ПОНАРС. Георгий Хелашвили напомнил, что за последние годы Россия трижды выводила свои военные базы – из Вьетнама, Кубы и Грузии, поэтому исключать того, что так же будет обстоять дело и с Украиной в 2017 году, нельзя. Если, конечно, та сама не предложит России остаться в Севастополе. Что же касается нового президента США, то ему придётся иметь дело с целым рядом болезненных проблем – это и понижение уровня безопасности в Средней Азии из-за неудач НАТО в Афганистане, и размывание стратегического партнёрства США с Турцией, и ослабление двух ближайших союзников Америки – Украины и Грузии. Для России же, наоборот, всё складывается очень неплохо: «Цветные революции больше не опасны, потому что они ничего не достигли», - заявил Г.Хелашвили и добавил. –«В условиях отсутствия идеологических обязательств со стороны США и стратегического игнорирования со стороны ЕС единственным окном для «вестернизации» Грузии остаётся Черноморский регион». При этом грузинский политолог сделал важное предположение о том, что участие России в обеспечении безопасности в этом регионе может носить позитивный характер и привести к созданию предпосылок для российско-грузинского «пакта безопасности», имеющего шансы получить поддержку у США, ЕС и Турции. Этот предполагаемый пакт мог бы: а) гарантировать суверенитет Грузии, б) способствовать стабильности на российском северном Кавказе, и в) определить статус Абхазии и Южной Осетии, включая решение проблемы беженцев. Таким образом, для Грузии важнее начать строить конструктивные отношения со своими ближайшими соседями, включая Россию, Армению и Азербайджан, чем продолжать политику эксклюзивной ориентации на евроатлантические структуры.
Помимо очевидных практических следствий, вытекающих из такого взгляда на ситуацию, анализ г-на Хелашвили содержит в себе важный концептуальный компонент. Суть его состоит в том, что у Грузии есть стимулы для того, чтобы добиваться превращения Чёрного моря в своего рода «комплекс безопасности». Тем более что по опыту других проектов регионостроительства известно, что на смену «мягкой» регионализации (базирующейся на сетевых структурах микроуровня) вскоре приходит «жёсткая регионализация» (то есть предполагающая выработку общих институтов и определение режимов их функционирования). Как представляется, такая линия вполне соответствует и интересам России, которая устами Сергея Лаврова неоднократно заявляла о том, что региональные проблемы должны решаться, прежде всего, на региональном уровне, то есть без излишнего влияния со стороны внешних сил, вмешательство которых только усложняет положение. Понятно, что это –«камень в огород» Соединённых Штатов, поскольку Европейский Союз и НАТО не могут быть признаны «внерегиональными» акторами (члены ЕС Румыния и Болгария являются черноморскими странами, а Турция входит в Североатлантический альянс). Вообще, «многополярный» (а, тем более, «полицентричный») мир, которого добивается российская дипломатия, вполне соответствует давней идее о «мультирегиональном» мире, из чего следует, что Россия не в меньшей степени, чем Грузия, заинтересована в превращении Черноморского региона в относительно самостоятельную структурную единицу мировой политики.
Впрочем, такой подход нашёл своих противников, причём из числа украинских экспертов. Александр Сушко (Институт евроатлантического сотрудничества, Киев) подверг резкой критике политику России по «созданию многополюсного мира посредством военной силы». Российская модель «многополюсного мира», по его словам, «несёт очевидную угрозу базисным интересам Украины, поскольку представляет собой сумму региональных однополюсных конструкций, основанных на доминировании регионального лидера» (то есть России). Причём оно «будет более сильным, чем гипотетическое доминирование глобальной державы в полумифическом однополярном мире». Таким образом, по убеждению А.Сушко, российская версия многополярности носит инструментальный характер и неизбежно предполагает ограниченный суверенитет многих соседних стран, тем более ослабленных изнутри отсутствием консенсуса по принципиальным вопросам (Украины) и импульсивным стилем своего руководства (Грузии). Согласно этой логике, для Кремля Черноморский регион носит характер «пилотного проекта» по тестированию способности России обеспечить контроль над частью «ближнего зарубежья».
* * *
С куда большей симпатией киевский коллега отозвался о новой программе ЕС «Восточное партнёрство», в рамках которой Украина может сыграть роль своего рода модели взаимоотношений Европейского Союза с соседними странами. «Восточное партнёрство», за которым стоит совместная инициатива Польши и Швеции, представляет собой новую версию отвергнутого в своё время польского плана «Восточное измерение», только на этот раз – с более сильным акцентом на страны Черноморского региона. Выигрывайте в игровые слоты в казино Вулкан Вегас -
https://vulkanvegas-777.com
Признание самими американскими экспертами провалов политики США в отношении Грузии является одним из аргументов, легитимирующих активность в этом регионе Европейского Союза. По мнению Аркадия Мошеса (Финский институт международных отношений, Хельсинки), это вполне соответствует интересам России по двум причинам. Во-первых, ЕС оказался готовым к прагматическому стилю ведения дел с РФ, и, во-вторых, Евросоюз неопытен в Черноморском регионе и потому, якобы, не представляет сильной угрозы позициям России. Вероятно, есть и третья причина – для Москвы ЕС представляет естественный баланс Соединённым Штатам.
По словам А.Мошеса, жёсткость позиции Москвы в вопросе об Абхазии и Южной Осетии привела к перераспределению сфер влияния между Россией и Евросоюзом в пользу первой. На первый взгляд, это действительно так: реакцию большинства стран Запада на события августа 2008 года И.Кобринская назвала «беззубой», напомнив, что после долгих раздумий НАТО отказалась предоставить План действий по членству (ПДЧ) Грузии и Украине. По мнению Николая Сокова (Институт международных исследований, Монтерей, США), благодаря признанию Абхазии и Южной Осетии и размещению там своих войск Россия сделала «гигантский шаг вперёд с точки зрения контроля над альтернативными маршрутами транспортировки энергоресурсов через Грузию и по усилению своего влияния в снабжении Европы энергией».
Однако эти и другие оценки авторитетных специалистов не должны восприниматься в Москве излишне оптимистично, и уж тем более они ни в коей мере не являются карт-бланшем для России. Во-первых, предложения России по «новой архитектуре безопасности» в Европе остаются очень сырыми. Они не находят должного понимания на Западе именно в силу заложенных в них концептуальных противоречий. Например, Россия хочет утвердиться в качестве составной части евроатлантического пространства безопасности и в то же время строит свою идентичность в оппозиции этому самому пространству. Нетрудно также увидеть, что российский дискурс безопасности представляет собой сложную смесь типично реалистических (то есть предполагающих применение силы) и идеалистических (то есть ссылающихся на важность многосторонних институтов) аргументов, дополненных институциональными подходами (согласно которым старые институты безопасности плохи не сами по себе, а в силу того, что некоторые страны не выполняют своих обязательств) и слегка разбавленных лёгким заимствованием из «критической теории» (политически маргинальный режим М.Саакашвили оказался способным навязать свою «повестку дня» странам-гегемонам). Во-вторых, РФ предстоит инвестировать огромные дипломатические ресурсы в поиск нового формата отношений с ЕС в зонах общего российско-европейского соседства. Точки соприкосновения здесь, конечно, есть (Россия приветствовала присутствие европейских наблюдателей и в зоне российско-грузинского конфликта, и в процессе восстановления транзита газа через Украину). Но и конфликтных зон тоже немало – достаточно сослаться на весьма холодную реакцию официальной России на «Восточное партнёрство», равно как и несколькими годами ранее – на Европейскую политику соседства. Сдержанность Москвы в отношении инициатив ЕС отчасти объясняется отсутствием во внешнеполитическом арсенале России аналогичных институциональных инструментов, при помощи которых можно было бы конкурировать с «нормативной силой» Брюсселя. Отношения России с соседями часто строятся на противоположных и противоречивых принципах: в одних случаях Кремль говорит языком «Газпрома», мотивированного исключительно прибылью и реагирующего только на случаи финансовых потерь, а в других он играет роль доброго «большого брата», готового раздавать кредиты в зависимости от политики «малых братьев» в области безопасности и военного строительства (речь о Киргизии и Белоруссии). Смесь разных языков общения заставляет предположить, что Россия пока ещё окончательно не определилась со своей стратегией в «ближнем зарубежье». Компенсировать эту неопределённость на глобальном уровне вряд ли удастся.
Примечания:
[1] PONARS –Программа по новым подходам к российской безопасности (Program on New Approaches to Russian Security).
[2] Alexander Cooley and Lincoln Mitchell. No Way to Treat Our Friends: Recasting Recent U.S.-Georgian Relations // The Washington Quarterly, January 2009. P.28.