Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Пространство власти при Владимире Путине. Преодоление заклятья «недовыбора»

Версия для печати

Избранное в Рунете

Дмитрий Андреев, Геннадий Бордюгов

Пространство власти при Владимире Путине. Преодоление заклятья «недовыбора»


Андреев Дмитрий Александрович - заместитель главного редактора журнала «Политический класс». Бордюгов Геннадий Аркадьевич - кандидат исторических наук, доцент МГУ им. М.В. Ломоносова, руководитель научных проектов Ассоциации исследователей российского общества ХХ века (АИРО-ХХ).


Пространство власти при Владимире Путине. Преодоление заклятья «недовыбора»

Эпоха Путина - время сложного, неоднозначного и часто противоречивого переплетения модернизационных и мобилизационных начинаний. Между тем не проходит ощущение некоего «недовыбора» между модернизацией и мобилизацией. Состояние «недовыбора» предохраняет власть от трудноисправимых промахов и тем самым обеспечивает ее устойчивость. Однако очевидна и оборотная сторона подобной установки - стратегическая невнятность, создающая благоприятную среду для стагнации. Наступил момент, когда Кремль более уже не мог тянуть с заявлением серьезного идеологического проекта. Неужели «довыбор», к которому Россия шла на протяжении последнего столетия стал реальностью?

О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
Александр Пушкин. «Медный всадник»

 
Накануне президентских выборов 2004 года (и именно к этому событию) мы издали книгу («Пространство власти от Владимира Святого до Владимира Путина»), в которой предприняли амбициозную попытку - вывести формулу русской истории. А поскольку русская история - это прежде всего и главным образом история власти (так как все остальное в нашем прошлом и настоящем абсолютно бессубъектно и является прилагательным к власти), то предложенная нами формула оказалась формулой существования пространства власти. По этой формуле на протяжении всей истории в пространстве власти идет жесткое противостояние между носителем власти (государем, генсеком, президентом) и элитой. И от того, на чьей стороне перевес, напрямую зависит способ политического бытия государства. Таковых способов два - мобилизационный и модернизационный. Мобилизация - оптимальный режим для обеспечения властного монополизма носителя власти. Модернизация (понимаемая именно как обустройство корпоративных интересов за счет статусных возможностей) выгодна элите. Издержки обоих способов очевидны. Но третьего не дано. Либо успех государства, достигаемый путем концентрации национальных ресурсов. Либо более-менее спокойное существование за счет проедания накопленных в ходе предыдущей мобилизации запасов и как результат - неизбежная стагнация. В 2004 году, по истечении первого срока президентства Владимира Путина, сложившийся при нем режим было еще сложно оценить в системе координат данной формулы, и мы ограничились обозначением лишь самых общих тенденций развития России в XXI веке. Теперь же картина того, что происходило в пространстве власти с конца 1999 года и происходит до сих пор, стала гораздо более прозрачной.
Эпоха Путина - время сложного, неоднозначного и часто противоречивого переплетения модернизационных и мобилизационных начинаний. Президент как-то раз откровенно признался: «Вся жизнь состоит из противоречий. Там, где кончается противоречие, там наступает небытие». Восемь лет назад, накануне назначения Путина премьером-преемником, такое небытие для России чуть было не наступило. Сегодняшняя ситуация даже самыми непримиримыми критиками Кремля характеризуется совершенно иными формулировками, наиболее ходовая из которых - «потерянное восьмилетие». Оценочные ножницы между 1999-м и 2007-м годами налицо. А значит, в любом случае президентство Путина - это время развития, а не деградации. Преодоления катастрофических 90-х, а не увязания в них. Выхода на некий качественно новый уровень исторического бытия, а не движения по спирали.
  Может быть, состояние «недовыбора» само по себе не так уж и плохо - по крайней мере оно предохраняет власть от неизбежных и трудноисправимых промахов и тем самым обеспечивает ее устойчивость. Однако очевидна и оборотная сторона подобной установки. При сознательном «недовыборе» того или иного сценария, как правило, получается причудливый и нежизнеспособный гибрид, соединяющий в себе элементы обоих взаимоисключающих друг друга сценариев, приводящий к стратегической невнятности, создающей благоприятную среду для стагнации.
История минувшего века наглядно демонстрирует, чем оборачивался подобный «недовыбор» власти. «Недовыбор», зримо проявлявшийся в вопросах регулирования экономикой, но в основе своей сводившийся именно к отказу - по причине отсутствия консенсуса в пространстве власти - от окончательного предпочтения модернизации или мобилизации. Нэп и проекты экономических преобразований в конце 40-х - начале 50-х, хрущевские эксперименты и косыгинская реформа, застойное «постепеновство» и горбачевская перестройка, наконец, взаимная потребность друг в друге радикальных реформаторов и радикальных оппозиционеров в 90-е - все это вехи компромиссных и потому тупиковых, приносивших лишь ограниченный ситуационный эффект решений. Решений, в конце концов не устраивавших обоих субъектов пространства власти - и правителей, и элиту - и потому приводивших к попеременному чередованию «подпольного» и «легального» статусов модернизации и мобилизации, то есть к движению по замкнутому кругу и непрекращавшемуся повторению уже многократно допущенных ошибок. Возможно ли преодоление этого заклятья «недовыбора» или же оно - извечная судьба России?
К концу второго президентского срока Путина страна в определенной степени опять оказалась на развилке «недовыбора». Однако «недовыбор» «недовыбору» - рознь. Когда мощная держава, заряженная эффективной мобилизационной мотивацией и пышущая жаром общественной энергетики, топчется на месте из-за неготовности (по разным причинам) власти, мощной и действенной, определиться с окончательным выбором и дать команду - это одно. Когда же власть, волевая и решительная, но ограниченная узким коридором возможностей, вынуждена с аптекарской дотошностью выверять каждый свой шаг, дабы какой-либо оплошностью не загубить слабые и чахлые ростки общественной жизни, но укрепить их и сделать устойчивыми к колебаниям политической погоды, - это совсем другое. Да к тому же и само состояние «недовыбора» сейчас особенное - изживаемое, переходящее в стойкое ощущение неумолимо приближающегося «довыбора», путь к которому на протяжении последних восьми лет оказался торным и извилистым.
 
Контракт на президентство
Повестка дня для Путина изначально, с самых первых его шагов в должности президента России, выглядела амбивалентной, увязывавшей воедино прямо противоположные друг другу цели. С одной стороны, остановить распад страны и навести в ней хотя бы элементарный порядок, что неизбежно предполагало действия мобилизационного характера. С другой стороны, обеспечить стабильное - пускай не самого высокого уровня и качества, но зато именно стабильное, без потрясений, предсказуемое - существование вконец измотанному на протяжении 90-х народу. А при таком запросе даже точечное и дозированное употребление мобилизационных технологий оказывается делом крайне затруднительным.
Можно возразить, что на протяжении всей нашей истории никогда не было идеальных условий для мобилизации. Она всегда употреблялась как мера чрезвычайная и безальтернативная, призванная вывести страну из очередного кризиса. Общество, которому предстояло вынести на себе все издержки мобилизационного рывка, было измотанным тем самым кризисом, из которого ему предстояло выбраться.
И точно так же, как и на исходе 90-х, чаяло стабильности, а не нового напряжения и неизбежной концентрации сил и ресурсов.
Да, действительно, на первый взгляд обстановка на рубеже XX и XXI веков не была оригинальной. Но только на первый взгляд. В отличие от всех предыдущих предмобилизационных эпох российское общество к концу 90-х - началу двухтысячных подошло не просто уставшим от катастрофических перемен, но и фактически лишенным каких бы то ни было смыслов. Прежняя коммунистическая мотивация, вконец обесценившаяся в годы застоя, отвергнута, но ничего не предложено взамен. За исключением разве что призыва к личному обогащению, возведенному в ранг чуть ли не новой религии, агрессивно и нахраписто насаждаемой всей мощью подконтрольных тогдашней элите СМИ. Призыва циничного и аморального в нищей и гибнущей стране.
Даже в самые тяжелые для России времена ее прошлого - в Смуту начала XVII века и в пору крушения самодержавия и последующего безвременья - у людей оставалась по крайней мере их вера. В первом случае - в богохранимую Святую Русь. Во втором - в новую революционную религию, предложенную большевиками. На излете же ельцинского правления в общественном сознании не оставалось уже никаких смысловых скреп и высоких мотиваций. В массовых представлениях отсутствовал вообще какой бы то ни было образ будущего. Разъедающая апатия и безразличие проникли во все поры социального организма, который, похоже, уже смирился со своим неминуемым исчезновением в качестве субъекта истории и равнодушно взирал на начавшийся летом 1999-го на Северном Кавказе новый виток дезинтеграции государственного пространства России.
Понятно, что мобилизация в подобном морально-психологическом климате изначально была бы обречена на провал. Поэтому Путину предстояло выстроить предельно выверенный и взвешенный политический курс, сочетавший в себе минимальный набор мобилизационных мер, социальный дискомфорт от которых амортизировался бы целым комплексом действий оптимизационного характера. Данная задача отчасти облегчалась тем, что определенный запрос на ограниченную мобилизацию имелся и у некоторых групп российской элиты, в том числе даже и у тесно связанных с ельцинским Кремлем.
Однако диапазон реальных властных возможностей Путина изначально был существенно ограничен. В качестве своеобразного кадрового наследства от Бориса Ельцина под его начало перешли некоторые фигуры, входившие в «семейный» клан бывшего президента. Среди них - назначенный еще Ельциным глава кремлевской администрации Александр Волошин и ставший премьером уже при Путине Михаил Касьянов. Эти представители «семейного» клана должны были гарантировать преемственность курса нового хозяина Кремля, то есть следить за тем, чтобы Путин, получивший в свои руки колоссальный властный ресурс, не нарушал сложившуюся при его предшественнике систему интересов ключевых политических, олигархических и лоббистских группировок и ограничился активными действиями лишь на двух направлениях - наведении порядка в Чечне и окончательной нейтрализации возглавляемой московским мэром Юрием Лужковым и экс-премьером Евгением Примаковым широкой коалиции из сегментов федеральной и региональной элит, объединившихся на думских выборах 1999 года в избирательный блок «Отечество - Вся Россия».
Путину было вменено руководить страной в режиме своеобразного управляемого («семейным» кланом) бонапартизма. Между тем кумулятивный эффект от целого ряда факторов (высокого уровня популярности нового президента, достигнутого благодаря санкционированной прежней властью консолидированной политике СМИ и одновременно вопреки преднамеренно растиражированному образу Путина именно как преемника Ельцина; сохраняющегося при этом негативного отношения общества к власти как таковой и ее институтам; неисчезающей социально-политической апатии населения; продолжающихся конфликтов между различными группировками элиты и корпоративными сообществами легального и теневого бизнеса; «окукливания» русских регионов и ползучей конфедерализации национальных образований в составе РФ; в целом остающейся неблагоприятной для абсолютного большинства граждан социально-экономической ситуации в стране и т.п.) позволил Путину и через эти два открытых для него окна возможностей заметно укрепить собственную власть.
 
Мобилизационный зачин
Контртеррористическая операция в Чечне оставалась на протяжении первых месяцев президентства Путина единственным, но вместе с тем самым эффективным способом усиления влиятельности нового главы государства. В отличие от первой чеченской кампании 1994-1996 годов, напоминавшей скорее одну из многочисленных кремлевских политтехнологических акций (с регулярными замирениями с сепаратистами, сохранением всей их разветвленной финансовой инфраструктуры и информационной сети в крупнейших городах страны, игнорированием сведений, поставлявшихся взращенной неимоверными усилиями агентурой среди ичкерийского руководства и некоторых полевых командиров, хасавюртовским предательством, обессмыслившим потерю нескольких тысяч жизней российских солдат и офицеров), начавшейся в августе 1999-го в Дагестане и перенесенной на территорию Чечни контртеррористической операции власть не только не мешала, но и оказывала высокопрофессиональную поддержку, ликвидируя структуры, лоббировавшие интересы сепаратистов, и обеспечивая надлежащий подобного рода акции информационно-пропагандистский фон. Безусловно, такая консолидированная позиция явилась результатом достигнутого консенсуса между властью и основными группировками элиты. Путин же воспользовался этим уникальным для пространства власти консенсусом - хотя бы и по одному-единственному вопросу, - чтобы на волне достигнутого на Северном Кавказе успеха запустить давно назревшие преобразования в других кризисных сферах государственной жизни.
Президент начал со СМИ. Будучи сам вознесенным на вершину власти во многом благодаря «четвертой власти», Путин отдавал себе отчет в том, что его пока еще весьма ограниченные возможности могут быть в одночасье парализованы подконтрольными олигархам информационными империями. Пока эти империи работали на Кремль, но ситуация могла измениться, и в обстановке информационного вакуума или вообще обвальной дискредитации власти (как в позднеельцинскую эпоху) его поражение было почти что гарантированным. Во избежание этого президент нанес два упреждающих удара.
Во-первых, используя полученный еще в начале контртеррористической операции в Чечне карт-бланш на временное и частичное ограничение вседозволенности и фактической неподконтрольности государству ведущих информационных империй, Путин стал постепенно устанавливать определенные - гибкие и прозрачные, но вместе с тем обязательные и непременные для всех участников медийного картеля - правила. Это сразу же вызвало сопротивление владельцев СМИ. Они начали внушать обществу, что Путин сворачивает одно из наиболее бесспорных достижений эпохи Ельцина - свободу слова. Однако растиражированные скандальные обвинения Путина не возымели ожидавшегося от них эффекта. Авторитет президента в обществе был неколебим. Да и сами обвинения выглядели явно преувеличенными. Путин вовсе не пытался как-то повлиять на проницаемость информационного пространства. Он просто ограничил возможности крупного бизнеса и криминалитета обустраивать свои дела, в том числе и с помощью подконтрольных им СМИ.
Во-вторых, были обезоружены наиболее одиозные медийные олигархи, фактически объявившие войну Путину и развязавшие в принадлежавших им СМИ массированную кампанию по дискредитации президента, - Владимир Гусинский и несколько позднее - Борис Березовский. В отношении остальных олигархов стал реализовываться принцип «равноудаленности». Сначала «равноудаленности» от государственной информационной политики, а затем и от политики вообще. Данный принцип свидетельствовал об отказе от практиковавшейся при Ельцине личной унии носителя власти и избранного круга крупных бизнесменов. Вместе с тем Кремль гарантировал свое невмешательство в сугубо предпринимательскую деятельность при условии полного отказа олигархов от претензий на политическое влияние.
Таким образом, на протяжении первых месяцев пребывания у власти Путин предпринял серию мер мобилизационного характера по восстановлению территориальной целостности страны и наведению порядка в ее информационном пространстве. Социальные издержки этой политики оказались минимальными, а популярность президента еще больше возросла. Более того, президент смог не только преодолеть путы управляемого бонапартизма, но и развернуть селективную нейтрализацию элиты вовсе не по сценарию «семейного» клана: с бывшими оппонентами на думских выборах 1999 года он нашел общий язык, а против отдельных представителей прежнего ельцинского окружения развернул решительные действия.
 
Ошибка президента
Отсутствие у Путина своей команды серьезно препятствовало проводимым им преобразованиям. Однако и здесь ему удалось по крайней мере обозначить направления, по которым он намеревался исправлять данное положение дел. Предпринятые президентом шаги сводились к насаждению своих людей на не занятые людьми из «семейного» клана или вообще на вновь создаваемые должности.
Определенным противовесом волошинской администрации и касьяновского правительства стал Совет безопасности, секретарем которого был назначен близкий к Путину Сергей Иванов. Будущий премьер Михаил Фрадков также прошел через работу в аппарате Совбеза, который постепенно превратился в центр выработки и координации путинской политики.
Укреплению территориальной целостности государства способствовало и создание системы федеральных округов с полномочными представителями президента из числа лиц, пользовавшихся доверием Путина. Данный шаг сыграл определенную положительную роль, хотя в целом новое административно-территориальное деление страны не получило дальнейшего развития. Ослабить или вовсе остановить центробежные тенденции в регионах и запустить процесс приведения регионального законодательства в соответствие с федеральным получилось и без подключения новой окружной структуры. А первоначально замышлявшееся дистанцирование центра от региональных администраций путем встраивания в существовавшую на тот момент федеральную вертикаль института полпредов потребовало бы основательного пересмотра конституционного пространства, к чему Кремль оказался явно неготовым. В результате совершенствование системы федеральных округов было отложено на перспективу.
С реформой Совета Федерации вышло гораздо лучше. Верхняя палата перестала быть средоточием региональной фронды, лоббировавшей в столице собственные интересы и даже претендовавшей на большее за счет умаления прерогатив центра. В итоге Совет Федерации стал более адекватно соответствовать своему предопределенному Конституцией назначению - обеспечивать региональное участие в законодательной деятельности.
Обстановка в стране заметно менялась к лучшему, что проявилось в первую очередь в оздоровлении морально-психологического состояния общества, снятии непосредственной угрозы распада государства и, главное - в повсеместном ощущении, что точка невозврата к катастрофической эпохе конца 90-х преодолена.
Первостепенные задачи Путину удалось разрешить успешно и практически без каких-либо заметных просчетов. Из серьезных упущений президента на данном этапе можно назвать лишь одно - тот образ собственной власти, который он сам и его команда усиленно внедряли в общественное мнение. Эта проблема в силу своей неоднозначности и дискуссионности нуждается в более детальном объяснении.
Формула русской истории, выведенная на основании принципов функционирования пространства ее власти, свидетельствует о том, что важнейшей составляющей успеха правителя является его образ. Этот образ должен быть идеократическим, с соответствующей мифологией и символикой патерналистской ориентации. Такой образ уже сам по себе оказывается действенным механизмом отправления властных функций. Наглядный тому пример из недавней истории - приемы, которыми пользовался Ельцин. Можно даже сказать, что властный арсенал первого российского президента фактически и ограничивался только лишь технологиями подобного рода. Понятно, что данный пример сам по себе не может рассматриваться как достойный подражания. Но определенная сакрализация образа носителя власти в нашей стране просто необходима. Она оказывается тем локатором, который улавливает восходящие снизу вверх - от народа к власти - мотивационные и смысловые токи и возвращает их назад - сконцентрированные в формулы, созвучные массовым ожиданиям общества. «Он управлял теченьем мыслей и только потому страной» - так метафорически Борис Пастернак выразил технологию ленинской власти. А для распоряжения «теченьем мыслей» как раз и требуется соответствующий образ посредника между миром идеального и востребованными артикуляциями и интерпретациями такого идеального. Если же предъявленные общественные запросы не удовлетворяются, то наступает неминуемая девальвация образа, причем независимо от того, насколько успешной или неуспешной на самом деле является проводимая им политика. Образ начинает казаться скучным, а в его действиях становятся заметными даже самые незначительные изъяны, в то время как бесспорные успехи, к которым привыкли и воспринимают как должное, перестают привлекать к себе внимание. Девальвация может наступить совершенно неожиданно - достаточно носителю власти допустить хотя бы малейший просчет, и общество, перегретое несбывшимися надеждами на востребованный им образ власти, вдруг бросается аннигилировать вчерашнего кумира.
Собственно, такая история и произошла с Путиным уже в первый год его пребывания у власти - после гибели подводной лодки «Курск». С формальной точки зрения президент не сделал ничего предосудительного. Он просто не захотел своим присутствием мешать профессионалам проводить спасательные работы. Но в реалиях нашего патерналистски ориентированного общества подобное решение президента оказалось ошибочным. К сожалению, менеджеры враждебных Путину медийных империй поняли это намного раньше самого президента. И чтобы исправить положение, Путину все равно пришлось войти в тот образ, которого ожидал от него народ, и проявить незаурядное мужество и стойкость, встретившись лицом к лицу с родственниками погибших моряков.
Но и после августа 2000 года президент продолжал упорно выстраивать совершенно иной - сугубо функциональный - образ собственной власти. «Я бы хотел, чтобы граждане меня воспринимали как человека, которого наняли на работу. Наняли на работу для исполнения определенных функциональных, профессиональных обязанностей на определенный срок, воспринимали бы как человека, с которым заключили трудовой договор» - именно так Путин преподносил себя обществу. Однако дальнейшие события и ответные реакции на них первого лица свидетельствовали о том, что Путину все чаще и чаще приходилось воспринимать свою миссию вовсе не как «трудовой договор».
 
Институциональное переучреждение государства как политическое дежавю Петра Великого
После того как самые неотложные меры по наведению элементарного порядка в стране были предприняты, перед Путиным встала задача определения стратегии на более длительную перспективу. Видение такой стратегии президент изложил весной 2001 года в своем втором послании Федеральному Собранию. Ее суть сводилась к фактическому переучреждению государства - в рамках действующей Конституции - через проведение целого комплекса институциональных реформ, касавшихся фундаментальных принципов его функционирования.
Предложенная президентом стратегия выглядела обоснованной. Россия уже десять лет существовала в новом качестве, вместе с тем ее системообразующие начала все еще не получили должного оформления. Ельцинская эпоха была посвящена решению, по сути, лишь одной-единственной проблемы - приватизации. На остальное просто не хватило времени, сил, а главное - мотивации. Путин же намеревался выстраивать новую Россию всерьез и надолго и потому был вынужден начать с самых основ. А это, в свою очередь, влекло за собой качественные перемены политической стилистики. Драматургия 90-х и штабная субкультура осени 1999 - осени 2000 годов уходили в прошлое. Особенностями нового этапа становились технократизм и профессионализм, заметно уменьшалось пространство публичной политики, а СМИ еще больше утрачивали свою субъектность, перерождаясь в инструментальных статистов происходящего. Названные перемены в пространстве власти задали основные параметры утверждавшегося режима стабильности. Режима, органически не приемлющего любые мобилизационные начинания.
Фактически Путин пошел по пути своего кумира - Петра Великого, - задавшись целью построить в России XXI века регулярное государство. Петровские преобразования со временем привели к бюрократическому обволакиванию самодержавия и нейтрализации его идеократической сущности, а также создали в силу своего камералистского этоса благоприятные условия для взращивания несовместимой с существовавшим в России властным режимом либеральной культуры. И в результате сделали неизбежным - спустя два столетия - крушение престола. К чему привели попытки повторить эксперимент Петра в начале XXI столетия?
Институциональные реформы в качестве своего непременного условия нуждаются в структурах, через которые они будут проводиться. Таковыми структурами по определению должны стать органы государственной власти разных уровней. Именно поэтому основной задачей в комплексе институциональных реформ становилось создание властной вертикали. Путин принялся возводить ее сразу же после избрания президентом - предпринятые им меры по неотложному укреплению государственности стали, таким образом, не просто действиями чрезвычайного характера, но и составными элементами главной из институциональных реформ. Технология создания такой вертикали сводилась к элементарному аккумулированию властного ресурса путем его перевода из всех тех локусов, где он бессистемно сконцентрировался за годы ельцинского правления, в иерархию государственных структур. Сам по себе замысел подобного масштабного упорядочения властной организации - безусловно, правильный и необходимый для окончательного преодоления последствий хаоса 90-х. Однако в обстановке, когда главные из этих структур - правительство и администрация президента, - несмотря на их постепенное наполнение кадрами Путина, по-прежнему контролировались «семейным» кланом, перспективы этой основополагающей институциональной реформы, равно как и всех остальных фундаментальных преобразований, становились неопределенными.
Касьянову удалось заблокировать радикальный сценарий преобразования правительства, сводившийся к существенному усилению путинских кадров - «питерцев» Германа Грефа и Алексея Кудрина. В результате премьер оказался незаменимым посредником между представителями обоих кланов - «семейного» и «питерского». А в ситуации начавшейся реформы естественных монополий Кремлю было важно сохранить стабильность в правительстве, кардинальное преобразование которого (в том числе и решение вопроса о фигуре премьера) было отложено. Под руководством Касьянова кабинет сосредоточился исключительно на тактических задачах - поддержании макроэкономической стабильности и выплатах внешнего долга. И несмотря на прямые упреки Кремля в недостаточной амбициозности, Белый дом всячески тормозил любые инициативы, предполагавшие те или иные мобилизационные и вообще ориентированные на стратегическую перспективу действия. Бесспорные политические дивиденды, приносимые кабинетом Касьянова (социально-экономическая предсказуемость, постепенное погашение государственной задолженности, налаживание контактов с международными финансово-экономическими и деловыми структурами), не перекрывали негативного эффекта от нараставшего общественного недовольства крайне низкими темпами роста показателей уровня жизни подавляющего большинства россиян и работали на девальвацию внутриполитического имиджа Кремля.
Администрация президента из эффективного антикризисного штаба образца осени 1999 - осени 2000 годов превращалась в малопродуктивный институт, хотя и обеспечивавший проведение кадровой политики, в целом отвечавшей интересам президента, но абсолютно утративший ту концептуальную, смысловую и идеологическую монополию, которой он обладал в пору транзита власти и в первые месяцы правления Путина.
Складывавшийся политический режим все больше походил на модернизированный и лишенный своих наиболее одиозных черт ельцинизм. Однако первому президенту России благодаря политтехнологическим приемам в пространстве публичной политики удавалось вплоть до своей отставки сохранять собственный властный монополизм (по крайней мере в статусе верховного арбитра). Образ раннего Путина также создавался в расчете на тот тип вертикальной коммуникации, который сложился на протяжении 90-х. Но в условиях технократизации и профессионализации политического процесса требовался качественно иной образ первого лица и его команды. Образ, основанный не на имитационной, а на подлинной стратегически ориентированной идеократии, обладающей монопольным проектом будущего. Однако этому противодействовал контрпроект все еще влиятельного в силу контролирования ключевых государственных постов «семейного» клана, вполне удовлетворенного санацией 1999-2000 годов и заинтересованного в том, чтобы свести заявленные президентом институциональные реформы к примитивной стабилизации как оптимальному режиму дальнейшего паразитирования на углеводородных ресурсах. Усиление президентской команды происходило крайне медленно и не давало возможности Кремлю перейти в решительное наступление. И поэтому политическая инициатива постепенно переходила к оппонентам Путина, представлявшим собой широкую коалицию из «семейного» клана, воспрянувших после эмиграции Гусинского и Березовского олигархов, части региональных лидеров, а главное - довольно широкого слоя обеспеченных граждан, заинтересованных в консервации режима стабилизации и даже начинавших претендовать на возврат к временам ельцинской бесконтрольной вольницы под вывеской восстановления «попранных» Кремлем прав и свобод. Элита брала реванш за свое временное отступление в пространстве власти.
При таком раскладе у Путина оставалась единственная возможность изменить данную ситуацию в свою пользу - лишить своих оппонентов материальных ресурсов, которые они уже всерьез вознамерились конвертировать в ресурсы политические. Первым шагом в этом направлении стала смена руководства в становом хребте российской экономики - естественных монополиях - сначала в «Газпроме», а затем в МПС (преобразованном в ОАО «РЖД»). С помощью комплексных мероприятий, включавших в себя действия правоохранительного характера и сугубо коммерческие акции, президентская команда смогла запустить процесс масштабной реприватизации. Данная акция вовсе не означала тотального пересмотра итогов перераспределения собственности, осуществленного в 90-е, и тем более национализации. Речь шла, по сути, об объявлении правовой войны (выявлении в истории корпораций криминальных страниц и возбуждении по ним уголовных дел) тем олигархическим группировкам, которые вынашивали планы «мягкого» государственного переворота путем «покупки» выборных кампаний 2003-2004 годов.
Апогея эта правовая война достигла в ходе нейтрализации ЮКОСа и его владельца Михаила Ходорковского. Олигарх воспользовался кремлевским курсом на усиление партийной составляющей политического процесса (как альтернативы межкланового противостояния), а также инициативой Путина перейти к новому принципу формирования правительства - в соответствии с результатами думских выборов (инициативой, пролоббированной «семейными» и означавшей фактический отказ от важнейшего и гарантированного Конституцией ресурса президентской власти). Он начал обильно финансировать партии, чье попадание в Думу не вызывало сомнений, рассчитывая при их поддержке получить премьерское кресло - оптимальный плацдарм дальнейшей борьбы за высший государственный пост.
Арест Ходорковского и последующая реприватизация ЮКОСа стали переломным моментом в ходе правовой войны Кремля с противостоявшими ему олигархическими группировками. С конца 2003 года и вплоть до сегодняшнего дня более не возникало прецедентов организованной олигархической фронды власти Путина. Более того, очевидное усиление президента и его команды в результате серии реприватизационных акций позволило наконец осуществить и кадровую революцию. Замены главы президентской администрации и председателя правительства на лояльных Путину Дмитрия Медведева и Михаила Фрадкова означали победу над «семейным» кланом и его выведение за пределы пространства власти. По результатам думских выборов в нижней палате парламента сложилось пропрезидентское большинство. В ходе обновления состава сенаторов такое же большинство оформилось и в Совете Федерации. Пошатнувшаяся было управляемость страной из единого центра, представляющего собой президента и его команду, была восстановлена.
Закономерным итогом ликвидации олигархической фронды и кадровой революции явилась оформившаяся весной 2004-го новая архитектура пространства власти.
Администрация президента превратилась в главную структуру, обеспечивающую паритет интересов уже внутри президентской команды - между «силовиками» и «либералами» - путем выстраивания гибкой кадровой политики и нахождения оптимального соотношения между приоритетами внутренней и внешней политики. Подобная представительская составляющая в деятельности данного института нашла адекватное воплощение и в новой структуре администрации. Функции ее главы были несколько уменьшены, зато возросла роль обоих оставшихся заместителей, получивших через статус помощников президента возможность прямого выхода на главу государства. Правовая война - точнее, дальнейшее проведение курса реприватизации - также переходила в сферу компетенции кремлевской администрации, которой вменялось в обязанность лишить данный процесс ореола чрезвычайщины и придать ему рутинный характер повседневной деятельности, проводимой совместно с правительством.
Значение Совета безопасности как противовеса администрации президента утратило свою актуальность, а сама структура - прежнее значение.
Обновленный кабинет остался центром согласования концепций институциональных реформ, ведомственных и лоббистских интересов, не выходивших за пределы отраслевой конъюнктуры и не вторгавшихся в сферу принятия решений по реприватизации. Перенос центра выработки наиболее значимых проектов, в том числе и по сугубо экономическим вопросам, в администрацию президента привел к деполитизации кабинета и его превращению в техническую инстанцию, контролирующую макроэкономическую ситуацию в стране и рутинную внешнеполитическую деятельность.
Казалось бы, моноцентрическая властная вертикаль была полностью восстановлена и процесс переучреждения государства с помощью пакета институциональных реформ получил все шансы обрести новый импульс, а технократическая стилистика данного курса - долгожданную идеологию. Однако этого не произошло. Вышло так, что кадровые перемены и взятие под контроль президентской командой основных государственных постов и важнейших экономических субъектов, превратившиеся - и совершенно оправданно в реалиях олигархической фронды и торможения «семейным» кланом президентских начинаний - в самоцель, не утратили своего самодовлеющего значения и впоследствии, в заново обустроенном пространстве власти. Будучи по своей сути мобилизационными, они так и не обрели той необходимой идеологической составляющей, которая придает мобилизации стратегическую ориентацию и предохраняет ее от перерождения в стагнацию в результате резкого падения эффективности при сохранении прежних повышенных темпов и чрезмерных энергетических затрат.
На повестке дня оказался новый заход на институциональные реформы, однако без какой бы то ни было корректировки их содержания и акцентов с учетом серьезных изменений, произошедших за три года со времени их первоначального обозначения. В результате власть допустила серьезные ошибки, не просчитав возможные социальные издержки намечаемых преобразований, что привело в начале 2005 года к резкому падению рейтинга президента и проводимого им курса.
Политический монополизм новой элиты создавал ложное впечатление окончательной ликвидации угроз государственному строю как из-за противостояния внутри пространства власти, так и вследствие спонсируемого извне агрессивного сепаратизма. Ответом на подобные благодушные настроения явилась резкая активизация террористических вылазок, а ситуация конца лета - начала осени 2004-го вообще возродила, казалось бы, навсегда забытое чувство общественной беззащитности, напомнив трагические события пятилетней давности. На какой-то момент новый виток необъявленной войны России со стороны террористического интернационала заставил руководство страны сконцентрироваться, преодолеть исключительную озабоченность проблемами реприватизации и вернуться к курсу на упрочение государственности. Именно тогда - впервые в публичных заявлениях Путина - было сказано о необходимости «мобилизации нации перед общей опасностью», а также окончательно достроена властная вертикаль - ликвидирована избыточная электоральная активность на региональном уровне, упорядочены принципы комплектации Государственной Думы, заявлено об учреждении Общественной палаты как специфически российской структуры, институализирующей гражданское общество.
Но и на этот раз осуществленные перемены не завершились обозначением - хотя бы пунктирным - того образа будущего (помимо удвоения ВВП и прочих исключительно потребительских ориентиров), который российская власть собиралась предложить своим гражданам. И соответственно идеологическое строительство вновь оказалось отложенным на потом.
Наконец, ослабив контроль за оправданным и необходимым процессом реприватизации, власть невольно способствовала тому, что он оказался доходным бизнесом для отдельных представителей новой элиты, дискредитировавших тем самым президента и его команду. А череда «бархатных революций» на постсоветском пространстве создала у многих чиновников и предпринимателей, не причастных к такому бизнесу, впечатление неизбежности аналогичного развития событий и в России и сделала их активными сторонниками подобного сценария, видевшегося им реваншем за их неучастие в переделе собственности. Эмигрировавшие из России олигархи всячески подогревали такие настроения, рассчитывая «бархатным» способом вернуть себе утраченные позиции в политике и бизнесе.
Сам по себе монополизм в пространстве власти не стал надежным фундаментом для упрочения позиций президента. В очередной раз сделанная Путиным ставка на сугубый прагматизм и технократизм как на своего рода идеологию переучреждения государства не оправдала себя. Она обернулась для Кремля новыми осложнениями даже в условиях вытеснения из пространства власти всех сколько-нибудь серьезных конкурентов, ограничивавших возможности президента в первые годы его правления. Командная безыдейность, фактическое возведение стабилизации в главный стратегический приоритет государственной политики, унаследованная от «семейного» клана зашоренность на достижении сиюминутного эффекта от макроэкономического регулирования, устойчиво высокие мировые цены на энергоносители, консервировавшие экспортно-сырьевую ориентацию российской экономики, создавали благоприятные условия для распространения - уже в новой элите - статусной ренты и теневого бизнеса на реприватизационных процессах. Все это самым негативным образом сказалось на имидже Кремля и соответственно на его положении в пространстве власти. Партия «бархатной революции», объединившая в своих рядах не только откровенных и до поры затаившихся противников Путина, но и достаточно широкий круг недовольных результатами проводимых им преобразований, начинала все настойчивее и агрессивнее претендовать на власть. Конечно, ресурсные возможности этой партии не шли ни в какое сравнение с потенциалом разгромленной в 2003 году олигархической фронды. Но пропагандистский эффект от предпринимавшихся ею демаршей - особенно в смысловом, идейном и мотивационном вакууме, отчетливо обозначившемся, когда вся общественная дискуссия оказалась сведенной к проблеме монетизации льгот, - оказывался многократно усиленным и производил серьезное впечатление. Наступил момент, когда Кремль более уже не мог тянуть с заявлением серьезного идеологического проекта.
 
«Довыбор» Путина: предрешенность или возможность?
Такой проект был обнародован весной 2005 года в послании Федеральному Собранию. В нем были обозначены основные черты идеократической составляющей, привносимой президентом в созданную за годы его правления государственность. И хотя сам Путин не дал этой составляющей четкого определения, новая идеология явочным порядком стала называться суверенной демократией.
Первоначально концепция суверенной демократии рассматривалась Кремлем именно как конкурентоспособная альтернатива пораженческой и антигосударственной по своей сути идеологии сторонников «бархатного» транзита власти в России. Со временем проявился и более глубокий смысл данной концепции. Демократия, все еще воспринимавшаяся значительной частью оппозиционно настроенных слоев общества как режим навязанного извне в начале 90-х способа зависимого от Запада развития и потому неспособная превратиться в основу для национальной консолидации, подчеркиванием своей суверенной доминанты окончательно реабилитировалась как самобытный и органичный для страны способ ее существования. Осенью 2005-го - провозглашением комплекса приоритетных национальных проектов - была продемонстрирована и социальная направленность новой кремлевской идеологии. Монополия на социально ориентированное смыслотворчество, которой бравировала (кстати, в свое время, после массовых волнений в начале 2005 года, отнюдь небезосновательно) партия «бархатной революции», была нарушена.
Суверенная демократия создала благоприятные условия для открытого обличения «офшорной аристократии» и в целом коррумпированной части элиты - этих проводников стагнационных ценностей и агентов навязанного развития. Жесткое отстаивание национальных интересов во внешней политике - это не только твердая гарантия сохранения геополитической субъектности России, но и эффективное средство профилактики от виртуозно освоенного нашей элитой «бартера» по принципу: обеспечение интересов в офшорах в обмен на уступки в сфере государственного суверенитета. Таким образом, и в условиях уменьшившегося пространства публичной политики и потому объективно сократившихся возможностей СМИ власть не избегает гласного обсуждения болезненных для себя тем.
Все больше мобилизационных интонаций чувствуется и во внешнеполитических декларациях Кремля. Мюнхенская речь президента явилась наглядным свидетельством окончательного отказа от сделанного еще советским руководством в конце 80-х - начале 90-х ценностного выбора: безусловный приоритет международных норм и практик над национальными интересами. Суверенная демократия утверждает обратное. Полное и окончательное восстановление статуса страны как сверхдержавы - повестка дня для развернувшей новую мобилизацию власти.
Неужели «довыбор», к которому Россия шла на протяжении последнего столетия (а то и нескольких столетий - если вспомнить вехи более давних перипетий в пространстве власти), стал реальностью? Реальностью явилась возможность подобного «довыбора», но никак не его предрешенность. Хотя бы уже потому, что сама по себе развилка «недовыбора» - развилка ложная и обманчивая. Она содержит в себе вовсе не альтернативу двух позитивных, но разных концепций развития, а альтернативу между мобилизационным развитием и модернизационным неразвитием. Последнее, гарантируя более-менее стабильное (хотя и обреченное в конечном итоге на скатывание к стагнации) существование, может создавать впечатление развития - просто другого, в отличие от мобилизационного, которое, в свою очередь, - будучи процессом живым и инновационным, не застрахованным от сбоев и дезориентации, - также способно вырождаться в стагнацию.
Все это - вовсе не плод отвлеченных умствований, но закономерности, имеющие самое непосредственное отношение к вырисовывающимся перед Россией перспективам. Путин на личном опыте носителя власти прочувствовал абсурдность самой ситуации выбора между модернизацией и мобилизацией - выбора, напоминающего дилемму между гарантированным умиранием и негарантированным выживанием. Здравый смысл однозначно предпочитает последнее первому. Однако, к сожалению, в политике здравый смысл проявляется гораздо реже, нежели в обыденной жизни. Бесспорная заслуга Путина в том, что как раз при нем здравого смысла в политике стало больше и пресловутое заклятье «недовыбора» оказалось демифологизированным. Общество осознало фактическую безальтернативность наиболее адекватного для себя сценария развития.
Другое дело, что произошедший смысловой перелом, своеобразным маркером которого и стала идеология суверенной демократии, сам по себе еще не гарантирует разворачивания нового мобилизационного проекта и не оберегает от его перерождения в случае неудачного исполнения и, следовательно, от актуализации запроса на модернизационное обустройство. Да и в самом пространстве власти ситуация не выглядит до конца определенной. Режим Путина - очередной в нашей истории режим личной власти, который неизбежно обречен на трансформацию после ухода первого лица. И никакие преемники не в силах предотвратить подобное развитие событий. В этом смысле главная угроза сделанному властью «довыбору» кроется в нерепродуцируемости того режима, при котором такой «довыбор» стал возможным. В то же время любые легистские ухищрения, которые могут быть предприняты в целях сохранения максимально возможного властного ресурса в руках экс-президента, не только не предохранят от отката назад, к той или иной форме «управляемого недовыбора», но и создадут - в результате перекройки конституционного поля - благоприятные условия для реванша модернизационно ориентированной элиты. Уход президента опасен для заявленного им курса. Но еще более опасным может оказаться его «неуход после ухода». Здесь есть только два выхода - либо пролонгация президентского статуса Путина, либо некие нетривиальные действия, предпринятые за остающиеся несколько месяцев второго срока, которые приведут к качественному росту его авторитета. Первое Путин решительно отвергает, второе же предполагает его непременный отказ от любых вариантов «застревания» в статусной политике в непрезидентском качестве. Стратегический «довыбор» Путина требует от него такого же «довыбора» в отношении самого себя - как единственного гаранта необратимости перемен, произошедших в пространстве власти.
 
 


Читайте также на нашем сайте:
 
 
«Легитимное насилие и национальный интерес» Татьяна Вязовик.
 
 
 


Опубликовано на портале 12/10/2007



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика