Нет необходимости повторять истину о том, что в современном мире цивилизации, культуры, народы, государства оказывают возрастающее влияние друг на друга благодаря все более активному перемещению капиталов, людей и информации (хотя, на самом деле, свободно перемещаются лишь капиталы и информация, но не люди). Не нужно повторять и другое, не менее известное положение о том, что глобализация не является порождением нашего времени. Но ее характер и масштабы меняются. В частности, как отмечал Иан Недервеен Пиетерс: «Если между 1840 и 1960 годами главной политической формой глобализации было национальное государство, то в настоящее время ее ведущей политической формой является регионализация» [1]. И, если основой глобализации в последней четверти XX в. было доминирование США, то в нашем веке ситуация изменилаcь. Как написал в своей порпулярной книге «Пост-американский мир» Фарид Закариа, вслед за эпохой «подъема Запада» (the rise of the West) в XXI веке наступила эпоха «подъема остальных» (the rise of the rest) [2]. В данной статье рассматриваются некоторые проблемы современной мировой политики, связанные с миграцией населения государств исламского мира на Запад и его взаимоотношениями с новой средой обитания.
1
Основные миграционные потоки по-прежнему движутся на Запад. В рамках настоящей статьи мусульманская миграция на Запад нами рассматривается в русле глобализационно-цивилизационного подхода, получившего развитие в трудах некоторых отечественных и зарубежных политологов и культурологов (в том числе в недавно опубликованной книге Недервеена Пиетерса). На основе достигнутого уровня теоретического осмысления проблемы можно говорить о трех глобализационно-культурных парадигмах, или перспективах, по Пиетерсу: о культурном дифференциализме, или продолжающихся различиях; культурной конвергенции, или растущей похожести (sameness); культурной гибридизации, или постоянном смешении [3]. Ключевым здесь является отношение к культурно-цивилизационным различиям: приведет ли глобализация к их нивелированию, стиранию путем поглощения одних другими, гомогенизации (конвергенция); будут ли они, напротив, укреплены, увековечены (дифференциализм, лежащий в основе допущения о «столкновения цивилизаций») или же будет идти процесс их смешивания (гибридизация).
Следует заметить, что дискурс, основанный на известной еще в XIX в. концепции гибридизации, получил на Западе развитие именно в литературе, посвященной феномену миграции. Этот дискурс представляет собой семантическую антитезу «эссенциализма», «фетишизма границ» и «культурного дифференциализма расистских и националистических доктрин» [4], ключевыми понятиями которого являются этничность и идентичность. Гибридизация в определенном смысле может трактоваться как потенциальная утрата и того, и другого. Фетишизации межкультурных границ противопоставляется тезис об их неизбежной эрозии. Характерные для концепции гибридизации ключевые понятия – смешение, синкретизм. Ее сторонники анализируют такие процессы, как креолизация, метисизация, а также ориентализация западного общества. В данном контексте мусульманский Восток выполняет функцию агента гибридизации.
Сторонники концепции гомогенизации обычно приводят в пример повсеместное распространение ресторанов североамериканской сети «Макдональд», где подают немецкий гамбургер с французской жареной картошкой и элементами итальянской кухни на основе американского менеджмента и маркетинга. «Макдональдизация» (термин, напоминающий придуманную в 1970-х годах в Латинской Америке «кока-колонизацию»), в том числе и наиболее традиционных стран Востока, имеющих богатую кулинарную традицию, действительно, явление, ставшее символом глобализации. Тезис о «макдональдизации», по И.Н.Пиетерсу [5], представляет собой версию недавно появившейся идеи о «всемирной гомогенизации обществ через влияние многонациональных корпораций» и вариацией на тему классической темы «универсализма, модернизации и глобального триумфа капиталистических отношений». Вопрос рассматривается также в контексте тезиса о «диффузионизме», что означает распространение феномена культуры из одного центра.
Похоже, что в бурном распространении ресторанов «Макдональдс» сыграл роль не вкусовой, а эстетический фактор. Посещение этих ресторанов во многих странах мира стало признаком престижного потребления. Есть и другие аналогичные западные сети – «Бургер Кинг», «KFC», «Пицца Хат», «Венди’з». Уже никто не удивляется тому, что эти рестораны можно встретить на улицах священной для мусульман Мекки. Но сети бывают не только западные. Применительно к Москве, например, можно говорить, вероятнее, о «суши/сашимизации»: кажется, скоро в России не останется ни одного заведения общественного питания, где бы ни подавали это прежде не известное россиянам блюдо. Людей радует эстетика палочек, которыми едят сырую рыбу на не по-русски слепленном комке риса, а также посещение японского сетевого ресторана, который тем не менее функционирует на основе американской системы менеджмента и маркетинга. Иначе говоря, здесь культурная диффузия идет не из Северной Америки, а с Востока (если, конечно, относить к Востоку Японию, давно вошедшую в число наиболее развитых стран мира).
2
В настоящее время число людей, живущих за пределами стран своего происхождения или гражданства, приближается, видимо, уже к 200 млн. человек, или более чем 3% населения планеты. Почти половина из них – из менее развитых стран (МРС). Заметим, что Россия, обладающая сухопутными границами огромной протяженности (более 20 тыс. км), сталкивается с особо серьезным вызовом в этой сфере, как, к примеру, похожие на нее в этом отношении США или ЮАР, граничащие с МРС. В качестве одного из факторов американский эксперт Джеймс Холлифилд называет постоянно растущее влияние «выталкивающих сил предложения» (supply-push forces) в противоположность маятниково меняющимся – «притягивающим силам спроса» (demand-pull forces [6]). Россия, давно испытывающая потребность в притоке дешевой рабочей силы из постсоветских МРС (в какой-то мере аналогию здесь можно провести с новыми индустриальными странами /НИС/ Юго-Восточной Азии, привлекающими рабочую силу из соседних МРС – Филиппин и Таиланда), так же, как и все они, не сумела за эти годы выработать четких законов, регулирующих эту миграцию.
Если для США и Канады иммиграция всегда была частью их повседневной жизни, то государства Западной Европы, начав испытывать нужду в рабочих руках для бурно развивающейся экономики, стали поощрять массовую иммиграцию лишь с середины 1950-х годов. Значительная часть миграционных потоков, текущих на Запад и на Север, в первую очередь в страны Евросоюза, приходится на государства исламского мира, откуда приходят люди, исповедующие другую религию, отличающиеся более высокой религиозностью и иные в культурном отношении. Это предопределило появление серьезных проблем в дальнейшем, причем именно религиозный фактор, как считают многие европейцы, сыграл в этом ведущую роль.
В Дании, где с приходом к власти правой Датской народной партии (ДНП) были приняты самые жесткие в ЕС меры против иммиграции, министр интеграции Рикке Хвилшой еще в 2005 году, выражая популярные настроения, заявлял: «Проблема состоит в том, что вы не можете интегрировать большое число мусульман в стране, культурная база которой является христианской» [7]. Как пишет известный американский журналист и автор фундаментальной работы о мусульманских иммигрантах на Западе Кристофер Колдуэлл: «Европейская терпимость к другим культурам была искренней, особенно среди элит, но даже они не предвидели, что подобная терпимость будет означать появление, укоренение и устойчивое распространение иностранной религии на европейской земле» [8]. Таким образом, заключает автор, Европа сама посеяла семена угрозы – межрелигиозного разлада как внутреннего, так и международного (!). Действительно, европейские державы имели длительную историю противоборства с исламским миром, обостренного колониализмом. Дух отношения к исламу как к потенциальной угрозе выразил в конце XIX в. известный французский писатель Эрнест Ренан: «Ислам был либерален, когда был слабым, и агрессивен, когда был сильным» [9]. Именно этот исторический фон сделал столь легким распространение в Европе антиисламских настроений, когда для этого уже в наше время появились и другие причины.
В настоящее время численность мусульманской общины в ЕС составляет более 20 млн. человек, в том числе более 5 млн. во Франции (преимущественно арабы), примерно 4 млн. в Германии (преимущественно турки), 2 млн. в Великобритании (преимущественно пакистанцы и бенгальцы), причем в одном только Лондоне постоянно проживает более 1 млн. мусульман, или восьмая часть его населения. Прирост населения среди мусульман значительно выше, чем немусульман, и, по разным прогнозам, уже в третьей четверти этого века среди населения Европейского Союза будут преобладать мусульмане. Конечно, никто не знает, какими они сами станут к тому времени, да и какую эволюцию претерпят отношения между Западом и исламским миром (хотя «многовековое военное противостояние Запада и ислама вряд ли уменьшится» [10]).
Зарубежная Европа выработала несколько основных моделей отношений с иммигрантскими общинами. Это французская модель ассимиляции, согласно которой иммигранты должны полностью воспринять культуру большинства; британская модель мультикультурализма, согласно которой иммигрантам предоставляется право сохранять свою культуру, лишь уважая закон; а также ныне уже ушедшая в прошлое германская модель гастарбайтерства, предполагавшая, что большинство иммигрантов в перспективе покинут страну. Но ни одна модель не помогла преодолеть симптомы опасного разлома, наметившегося в отношениях между основной частью населения и мусульманскими общинами Запада (в первую очередь, ЕС) и являющегося в значительной мере выражением имеющихся противоречий между Западом и исламским миром.
Согласно опросам, в Великобритании лишь 23% мусульманского населения положительно относятся к своим согражданам-немусульманам и 62% отрицательно, в Германии соответственно 29 и 60%, во Франции – 41 и 58%. Оценка немусульман мусульманами гораздо лучше в Испании – 49 и 23%, зато среди коренных испанцев лишь 23% считают, что они находятся в хороших отношениях с мусульманами, а 83% ассоциируют ислам с фанатизмом [11] (возможно, свою роль в этом сыграл террористический акт на Мадридском вокзале в 2004 году).
Исламофобские и арабофобские настроения (ислам обычно ассоциируется с арабским миром, хотя большинство мусульман мира живет за его пределами) в последние годы приобрели в Европе широкое распространение. Конечно, этому способствовали атаки террористов и распространение политического ислама. По опросам, проведенным в 2004 г. в Европе Национальным консультативным комитетом Франции по правам человека об отношении к религиям, к христианству отнеслись положительно 52% и отрицательно 13% европейских респондентов, к иудаизму соответственно – 30 и 20%, к исламу – 23 и 66% [12]. Когда в Германии в ходе опроса респондентов спросили, о чем они думают, когда слышат слово «ислам», 93% ответили: «угнетение женщин», 83% – «терроризм», 82% – «радикализм» [13]. Прослеживается явный образ врага, созданный не без помощи средств массовой информации.
В результате массовой миграции в ЕС миллионы мусульман начинают жить в секулярных государствах, где преобладающей конфессией является христианство, а они оказываются в любом случае меньшинством – конфессиональным, а иногда и вообще верующим. Проблему адаптации осложняет одно существенное обстоятельство. Ислам исторически утверждался как религия большинства, в нем не заложен инструмент приспособления мусульманской уммы к роли группы меньшинства. Отчасти поэтому европейские мусульмане формируют транснациональную и, как гротескно выразился известный французский исламовед Оливье Руа, «воображаемую умму».
Формирование этой новой псевдо-уммы с характерной для нее особой идентичностью О. Руа считает проявлением детерриториализации ислама [14]. По его мнению, «новая община может быть чисто идеальной (не имеющей других связей помимо веры), основываться на традиционных групповых связях (сохраняя эндогамные отношения с семьями, остающимися в стране происхождения), но она всегда действует как реконструкция» [15].
Парадоксально, что новые мухаджиры (добровольно или вынужденно переселившиеся) зачастую приходят к выводу, что они могут свободнее исповедовать ислам в не-мусульманской стране, в которую они перебрались жить, чем на своей родине, поскольку царящие там порядки и нравы не представляются чисто исламскими [16]. Тарик Рамадан, один из наиболее популярных и либерально настроенных молодых лидеров исламской общины ЕС, профессор Фрибурского университета в Швейцарии, этнический египтянин и внук знаменитого основателя движения «Братьев-мусульман» Хасана аль-Банны, даже считает, что на Западе мусульманин имеет больше возможностей жить в соответствии со своей религией, чем в большинстве, если не во всех мусульманских странах [17]. С этим утверждением перекликается высказывание мусульманского законоведа Камаля Хельбави, живущего в Великобритании: «Мы должны поддерживать положительные аспекты общества, хотя его контролирует или им правит немусульманское большинство… Многие политические аспекты жизни на Западе положительны, включая свободу выбора, уважение прав человека, независимую судебную систему, свободу выражения и другие, которые в основном имеют исламскую природу» [18].
Наиболее яркое подтверждение концепции детерриториализованного ислама О. Руа находит в парадоксально перекликающихся с мыслями Т. Рамадана высказываниях лидера противоположной, консервативной части исламской общины Евросоюза – радикала Абу Хамзы, много лет прожившего в Лондоне, а в настоящее время отбывающего срок в британской тюрьме: «Я говорю [мусульманам Запада], что им нужно идти в мусульманскую среду, а не в мусульманскую страну, поскольку в наших странах [откуда мы родом] мы имеем мусульман, но не имеем исламского государства... Я советую мусульманам покинуть эти общества... Мне приходится быть Моисеем в доме Фараона» [19].
Однако можно ли считать такое позитивное отношение к Западу тезисом, одинаково разделяемым фундаменталистами и либералами? Ведь есть и хиджра обратно в страны мусульманского мира, хотя ими правят лидеры, порицаемые как радикалами-фундаменталистами, так и либералами (одними за одно, другими за другое, но и теми, и другими за авторитаризм и диктаторство). Тот факт, что Абу Хамза говорит об исламской среде, еще не значит, что все исламские лидеры полагают, будто на Западе можно создать подобную среду, а в исламском мире нельзя.
Благодаря политике терпимости в первой половине 1990-х годов еще могли открыто действовать в США радикальные исламисты. Основатель подпольной экстремистской «Джама’а исламийя» в Египте шейх Омар Абдуррахман без труда въехал в Америку, стал имамом Джерси-сити и угодил в тюрьму лишь после организации им первого нападения на Всемирный торговый центр в феврале 1993 года (башни ВТЦ один из радикалов позднее, после 11 сентября 2001 года, назвал «Буддами Уолл-стрита», по аналогии с разрушенными талибами в Бамиане древними статуями). В том же году без проблем получил въездную визу в Соединенные Штаты другой известный исламский радикал – Айман аз-Завахири, собиравший среди исламских ученых в Силиконовой долине пожертвования на ведение джихада против США. Хотя об этом знали американские спецслужбы, ему не чинили никаких препятствий. Он не был ни арестован, ни депортирован [20].
3
Однако в ЕС и США верующим иммигрантам-мусульманам приходится привыкать жить в обществе не только секуляризованном, но и толерантно относящемся к атеистам (то же самое можно сказать и о российском обществе). Их там немало и они не скрывают, а зачастую и открыто демонстрируют свое неверие, иногда даже бравируют им, что трудно представить себе в большинстве обществ мусульманского Востока. Не случайно президент Б. Обама недавно заявил в одном из своих выступлений, что Америка – страна христиан, мусульман, иудеев, индуистов и неверующих. Между тем в США никогда не изберут президентом кандидата, если он не будет говорить о своей вере в Бога.
Тем не менее в этой традиционно высокорелигиозной стране сегодня довольно популярным становится «неоатеизм». Большими тиражами издаются и раскупаются книги адептов этого течения. Среди них можно назвать, к примеру, работу Кристофера Хитченса «Бог не велик: как религия все отравляет». Нет необходимости пересказывать ее содержание – название говорит само за себя. Для примера коснусь лишь одного, более корректного, чем остальные, замечания автора: «Как многие другие, но не все, священные места ислама, Мекка закрыта для иноверцев, что несколько противоречит претензии на его универсальность» [21]. Как ни странно, это перекликается с идеей ливийского лидера Муаммара Каддафи о необходимости допустить иноверцев в священные мусульманские города – Мекку и Медину.
В Евросоюзе иммигранты-мусульмане встречают также секуляризм агрессивного толка, предполагающий навязывание им неприемлемых для них норм. Во Франции – это вызвавший массовые активные протесты мусульман запрет на ношение головного платка – хиджаба в государственных учреждениях и школах, что не вызывает возражений, к примеру, в такой стране, как Великобритания. Впрочем, если для Франции с ее ассимиляционной политикой в отношении иммигрантов подобные шаги не удивительны, то в мультикультуралистской Великобритании даже полицейским, если они сикхи, разрешается в качестве форменного головного убора носить чалму. Зато там встречает неприятие мусульманская практика забивания скота, и даже была предпринята попытка законодательно запретить ее, вызвавшая столь же активные протесты мусульман, как и запрет на ношение хиджаба во Франции.
Мусульманам даже ненавязчиво предлагают специфические прочтения их священных текстов. В опубликованной в 2000 г. в Берлине работе «Сирийско-арамейская версия Корана» немецкий арабист, пишущий под псевдонимом Кристоф Люксенберг, утверждает, что Коран можно лучше понять, если согласиться с сирийско-арамейской, а не арабской интерпретацией его лексики. Наиболее характерный пример – в заново переведенном таким образом, через сирийско-арамейский язык, тексте оказывается, что в раю праведников ожидают не девственницы, а белый виноград [22]. Подобные идеи подаются мусульманам под соусом «реформации», в которой, как их все чаще убеждают, нуждается их религия.
Мусульманская реформация нередко принимала фундаменталистские формы. Люксенберг упоминает, ссылаясь на текст Резы Аслана, что венгерский исламовед прошлого Игнац Гольдциер первым считал, что многие хадисы являлись лишь «стихами из Торы и псалмов, отрывками из высказываний раввинов, древнеперсидскими максимами, отрывками из трудов греческих философов, индийскими пословицами и даже дословно воспроизводимыми христианскими молитвами Господу» [23].
Не удивительно, что реакцией на поток этих идей является распространение оградительных настроений и мобилизационный прилив у исламских фундаменталистов. Салафитская да’ва (проповедь, призыв обратиться в свою веру) удачно использует поток словоблудия, за которым видится заговор неверных, а то и козни сатаны против правоверных мусульман (как пишет О. Руа, неофундаменталисты, в частности, фактически конструируют себе пространство, иное, нежели то, в котором они живут, отделяя религиозное начало от социального [24]). На таком фоне действительно конструктивные попытки модернизации изнутри, к которой призывают многие мусульманские деятели, вызывают настороженное отношение у одних и полное неприятие у других представителей мусульманской общины. Проклятия немалого числа консервативных мусульманских деятелей посыпались на голову Тарика Рамадана, когда в ходе дебатов с Николя Саркози, в то время министром внутренних дел Франции [25], он предложил ввести в современном исламе мораторий на применение худуд – жестоких телесных наказаний, которым шариат предписывает подвергать мусульманина за определенные осуждаемые Богом преступления. Иначе говоря, эти наказания следует не отменить, а отказаться от их применения.
Наш российский коллега, профессор Тауфик Ибрагим, подобно Рамадану, исходящий из понимания несовместимости худуд с универсальными человеческими ценностями в их современном значении (и, подобно ему, подвергающийся за это нападкам со стороны консервативной части мусульманского религиозного истэблишмента), также не покушается собственно на шариат. Но он стремится доказать, что в источниках мусульманского вероучения вообще нет прямого указания на необходимость применения этих шокирующе жестоких наказаний [26]. Оба ученых, равно как и многие их последователи, безусловно, полагают, что подобная адаптационная модернизация укрепляет позиции ислама, делая его ценности приемлемыми для высокомодернизированного мусульманина, живущего в западном (в том числе российском) обществе. Как считает О. Руа, призыв Рамадана в большей степени соответствует принципам принятого во Франции лаицизма. Речь не идет об отмене этих религиозных предписаний. Ведь общество и государство ведают земными, а не небесными делами, поэтому и приговаривать за такие преступления к телесным наказаниям, и тем более приводить приговор в исполнение не следует. «Ад может подождать» [27].
В данном контексте следует отметить, что французские ученые Марсель Гоше и вслед за ним О. Руа разделяют понятия секуляризм и лаицизм. При этом Руа считает лаицизм характерной особенностью исключительно французской общественной системы [28], не характерной для других западных государств, хотя все они являются светскими демократиями. Если секуляризм состоит в том, что общество эмансипирует себя от всего «священного», не отрицая его, то суть лаицизма в том, что общество «изгоняет религиозную жизнь» за ту границу, которую оно устанавливает с помощью закона [29]. Поясним, что в таком понимании страна может быть секулярной, но не лаицистской, если она имеет официальную религию (христианство англиканского толка в Великобритании и протестантского в Дании). При этом Руа считает Данию и не в полной мере секулярной, так как там не вполне соблюдается принцип отделения религии от государства – пасторы являются государственными служащими. Упоминание Бога в российском гимне при таком строгом понимании секуляризма – тоже отход от этого принципа, и выступивший недавно с требованием отказаться от этого один из депутатов-коммунистов отстаивал не обязательно атеизм, но жестко последовательный секуляризм. Поддержки это требование, как мы знаем, не получило. Кстати, в США Верховный суд также решил сохранить упоминание Бога в клятве, которую произносят в государственных школах. В Турции, которая считает себя светским государством, имамы, как пасторы в Дании, являются государственными служащими, поэтому и там принцип секуляризма подвергся эрозии из-за желания государства не упускать из своих рук контроль над религиозной жизнью граждан.
В мусульманской диаспоре на Западе есть некоторое число людей, которые не только вполне комфортно чувствуют себя в секулярном обществе, но и не отличаются высоким уровнем религиозности. В письме в газету «Интернэшнл Гералд Трибьюн» читатель Тарик Ахмад написал, что для победы над радикальным исламом мусульманам надо стать «менее исламскими». Он заметил, что все большее число мусульман секуляризуются, не знают Коран, не посещают мечети, ориентированы исключительно на личный успех [30]. Хотя с ним не согласились другие читатели, ясно, что такое утверждение появилось не на пустом месте. Однако даже те мусульмане Запада, которые не соблюдают всех обрядов ислама, все равно воспринимают его как важнейший маркер их идентичности. Из опрошенных французских студентов-мусульман на вопрос о том, что их характеризует в первую очередь, треть ответили: «религия», среди коренных французов-студентов так считают только 5% [31]. Не только враждебность, существующая сегодня в отношениях между Западом и исламским миром, и трения между немусульманским большинством и мусульманским меньшинством в Европе предопределяют высокий уровень символизации [32] всего, что связано с идентичностью мусульманской диаспоры на Западе, но и наблюдающиеся попытки властей тех или иных государств ограничить свободу вероисповедания.
Это проявилось, в частности, в реакции на принятое в конце 2009 г. на референдуме швейцарцев решение о запрете строительства минаретов на мечетях (в Швейцарии немало мечетей – 1500, но только четыре из них имеют минареты). За это высказались шесть из каждых десяти голосовавших. Сам факт проведения референдума и его итоги были повсеместно восприняты в исламском мире как символ враждебного и дискриминационного отношения европейцев (или их части) к мусульманам и вызвали бурную реакцию с их стороны. Американский обозреватель даже посетовал: «…больше американцев посылают воевать с исламскими экстремистами в Афганистане, в то время как антиисламский экстремизм в Европе угрожает разжечь рост мусульманского фанатизма» [33]. Кстати, опросы, проведенные вслед за швейцарским референдумом в Бельгии, показали, что 38% респондентов – за запрет строительства минаретов, а 61% вообще не хотели бы видеть мечеть в своем квартале [34]. <…>
4
Отдельные евросоюзовские политики в стремлении замкнуть мусульманские общины в некую капсулу противопоставили уязвимой стратегии ассимиляции своеобразно понимаемую интеграцию. Юрген Рюттгерс, премьер-министр германской земли Северный Рейн – Вестфалия и открытый ксенофоб, считает, что нигде в мире нет примера успешного мультикультурного общества. Он говорит: «Интеграция – не ассимиляция. Вам не нужно отказываться от вашей религии, но вы должны подчиняться нашим основополагающим ценностям» [36]. Ему же принадлежит выражение: «Kinder statt Inder» – «Больше детей, но не индийцев» [37]. Со своей стороны шведский профсоюзный лидер Гёран Юханссон на вопрос о том, что он имеет в виду под интеграцией, отвечает несколько иначе: «Меня не интересует, уважаете ли вы нашу культуру. Вы лишь должны подчиняться закону» [38]. Заметим по этому поводу, что церковь, не призывая верующих не подчиняться тем законам, к которым она относится неодобрительно, все же иногда призывает их руководствоваться иными нормами. К примеру, католическая церковь запрещает аборты, а в тех государствах, где законодательно разрешены однополые браки, активно порицает их.
К. Колдуэлл, обращаясь к взглядам Тарика Рамадана на интеграцию, упрекает его в том, что тот всегда использует «двойной язык», и заключает, что его нельзя считать «искренним реформистом». Он приводит в пример следующее высказывание Т. Рамадана об интеграции мусульман в Европе: она «удастся тогда, когда мусульмане найдут в своей традиции элементы, согласующиеся с законами тех стран, гражданами которых они являются, потому что это решит любые вопросы о двойной лояльности» [39]. Колдуэлл интерпретирует это следующим образом: «Только тогда, когда европейские установления будут поняты как мусульманские, мусульмане будут подчиняться им».
В 2007 г. Т. Рамадан сказал в интервью Иану Буруме о знаменитых мусульманских реформистах XIX–XX вв. Мухаммаде Абдо и Джамаль ад-Дине аль-Афгани: «Они чувствовали потребность сопротивляться Западу через ислам, заимствуя у него при этом все полезное». Отсюда Бурума делает вывод, что подобно исламистам прошлого, «цинично использовавшим технологические инновации Запада», исламисты нашего века, в том числе Рамадан, «точно так же относятся к западным свободам и правам» [40]. Но ведь реформисты прошлого века думали об освобождении от колониальной зависимости. Зачем сравнивать их с Т. Рамаданом, одним из наиболее просвещенных сторонников прав мусульман на Западе? Его постоянно подозревают в контактах с террористами – заведомо несуществующих. Конечно, на Западе вызывает раздражение его позиция в отношении европейских ценностей, в которых он видит разложение и греховность. Но такая же позиция характерна и для представителей религиозных кругов не только мусульманского мира, в частности – Русской православной церкви.
Число мусульманских ученых, стремящихся с разных позиций – как модернистских, так и консервативно-оградительных, приспособить ислам к условиям жизни уммы в условиях обществ немусульманского большинства и правления немусульман, весьма велико. Крупнейший мусульманский законовед Америки и основатель Североамериканского совета по фикху шейх Таха Джабир аль-Альвани считается создателем концепции «фикха меньшинств», получившей распространение с середины 1990-х годов. Правоведы, развивающие доктрину этого «нового фикха», с помощью фетв корректируют правовые нормы традиционного мусульманского законоведения, не противореча при этом основам шариата. К примеру, в фетве Европейского совета по фетвам и исследованиям мусульманам не только разрешается, но и рекомендуется поздравлять немусульман с их праздниками, что не дозволялось многими законоведами, но запрещается участвовать в самих празднованиях («мы находим, что некоторые невежественные мусульмане празднуют Рождество так, как они обычно празднуют ‘Ид аль-Фитр и ‘Ид аль-Адха…»), за исключением светских национальных праздников государств их пребывания [41].
Справедливости ради надо сказать, что внутри государств исламского мира наблюдается процесс ухудшения отношений между мусульманским большинством и местными христианскими общинами, представители которых все чаще говорят об их дискриминации, причем даже в тех обществах, которые считаются традиционно толерантными. Так, глава Константинопольской православной церкви патриарх Варфоломей в интервью каналу «Си-Би-Эс» сказал, что «греко-православная община Турции не чувствует, что она пользуется всеми свободами как турецкие граждане», и что с местными православными греками в стране обращаются, как с «гражданами второго сорта» [42].
* * *
Цитировавшийся в начале статьи И.Н. Пиетерс считает, что феномен современной миграции надо трактовать вовсе не как гомогенизацию, а именно как «межкультурную гибридизацию» – перспективу, которую отстаивают и ряд других авторов, пишущих на тему глобализации и культуры. Говоря о ее символах, К.Т. Гринфелд писал о «японских бабушках, кланяющихся банковским автоматам» [43]. В этой связи актуальность приобретает вопрос об иммигрантских и поселенческих сообществах, которые И.Н. Пиетерс применительно к США (не Европе) характеризует как носителей смешанной и «путешествующей культуры», в которой сходятся «грамматики многочисленных культур». Именно это предопределяет всемирную человеческую привлекательность американской поп-культуры.
Действительно, американские фильмы ругают, но все смотрят, индийскую киностудию в подражание Голивуду называют Боливудом, а нигерийскую Ноливудом. Победа гибридизация способна снизить уровень конфликтности, в том числе и между мусульманами и немусульманским окружением на Западе.
* * *
Превращение мусульманской диаспоры на Западе во влиятельную общественно-политическую силу не может не оказывать влияния на систему государственно-политических институтов в западных государствах. В целом, рост ее численности способствует появлению новых центров силы и нарастанию неопределенности в системе мировой политики. Те новые отношения, которые складываются между участниками мировой политики отчасти под влиянием вышеназванного фактора, можно описать с помощью такого понятия, как полиархия.
5
Термин «полиархия» был введен в научный оборот около четырех десятилетий назад американским политологом Робертом Далем [44] для описания процессов в развитых демократиях, а затем – чуть позже – использован уже применительно к мировой политике американским международником Сейомом Брауном [45]. Браун отмечал, что термин означает ровно то, что заложено в его этимологии, а именно «политическую систему, которая может быть вполне хаотичной, управляемой разнообразными акторами» [46]. Однако это не анархия (что означает отсутствие управления вообще). «Применительно к мировой политике так описывается система, в которой суверенные государства являются важными игроками и нет наднациональных субъектов, обладающих возможностью принуждения в отношении государств».
В недавно опубликованной статье тот же автор концептуализирует полиархию как систему, которая «включает значимых негосударственных, наднациональных и транснациональных субъектов в дополнение к правительствам отдельных стран и охватывает региональные и универсальные институты с наднациональными полномочиями» [47]. Таким образом, данная концепция в самой упрощенной форме отразила основную тенденцию современного процесса трансформации системы управления миром: от вначале произошедшего резкого уменьшения к начавшемуся быстрому росту числа участвующих в этом управлении разновесных игроков. Естественно, что в рамках этого процесса таковыми становятся и общины иммигрантов.
Как большие, так и малые державы используют в качестве одного из инструментов своего участия в управлении миром, во-первых, свои диаспоры (классическим примером служит Китай) и, во-вторых, созданные в других странах с их помощью лоббирующие группы. (Зачастую они создаются самими диаспорами, без вмешательства страны происхождения.) К этому можно добавить также проводимую крупными странами практику работы с выпускниками высших учебных заведений (alumni), которую наше государство, к сожалению, никак не может освоить. Речь не идет о примитивной системе создания каналов влияния: и алумниты, и диаспоры – граждане других государств, лояльные (причем последние иногда особенно активно демонстрируют эту лояльность, как это делают любые неофиты) их правительствам, но способные поддерживать дружественные отношения со странами, где они получили образование.
Подтверждением тезиса о хаотичности является очевидное бессилие международных институтов в управлении миром, что, в частности, проявляется в неспособности и/или нежелании государств создать универсальный режим регулирования миграции. Парадоксы миграции состоят в том, что если трансграничные торгово-финансовые потоки регулируются влиятельными международными институтами, такими как ВТО и МВФ, то пересечение границ людьми зависит от совсем другого типа регулирующих режимов [48]. Вопрос состоит в том, хотят ли государства сформировать международный режим, регулирующий легальные трансграничные потоки людей [49] и на какое право такой режим, будь он сформирован, станет опираться – на внутреннее или международное.
У западноевропейцев вызывает обеспокоенность не только растущий поток иммигрантов из стран Азии и Африки, особенно нелегальных (в Испании премьер Сапатеро в 2005 г. принял уникальное для стран Евросоюза решение об амнистии 700 тыс. нелегально въехавших в страну иммигрантов), но и рост преимущественно мусульманских общин за счет более высокой рождаемости. В большинстве государств Евросоюза у демографов не принято отражать в статистике религиозный фактор, но в Австрии это практикуется. Исследования в этой стране показывают, что индекс рождаемости на одну женщину составляет у католиков 1,32 ребенка, у протестантов – 1,21, у неверующих – 0,86, а у мусульман – 2,34 [50]. В Бельгии рождаемость в марокканской общине в два с половиной раза выше, чем среди коренных бельгийцев, а в Великобритании очень высокая рождаемость среди пакистанцев и бангладешцев не отличается у первого и второго поколения иммигрантов [51].
В стремлении ограничить иммиграцию и прирост некоренного населения некоторые государства Евросоюза прибегают к жестким мерам. Дания приняла беспрецедентный для ЕС закон, запрещающий ее гражданам привозить в страну супругов в возрасте моложе 24 лет, если те не являются гражданами государств Европейского Союза (процедура для более старших возрастов предельно осложнена). Это связано с тем, что, согласно статистическим данным, рост миграции в значительной степени происходит за счет того, что живущие в ЕС мигранты из стран Азии и Африки предпочитают находить брачных партнеров в странах своего происхождения.
На базе статистических данных был обоснован и другой вывод о том, что именно молодые люди являются партнерами по довольно распространенным в иммигрантской среде договорным бракам (arranged marriages). В течение многих лет примерно 25 тыс. турецких граждан, две трети из которых – женщины, ежегодно подают заявления в консульства Германии о получении визы в связи с заключением брака с гражданином этой страны. Иначе говоря, с середины 1980-х годов в страну въехало около полумиллиона «импортных супругов», а турецкое меньшинство в Германии прирастает за счет таких браков и за счет рожденных в них детей [52].
В Великобритании 60% пакистанцев и бангладешцев заключают браки с «импортными супругами», что было главным фактором 50%-го роста пакистанской общины в Манчестере, Бирмингеме и Брэдфорде в 1990-х годах [53]. Западноевропейцы видят проблему не в том, что подобные браки бесконтрольно увеличивают число иммигрантов, а в том, что они, во-первых, являются тревожным сигналом коллективного выбора иммигрантов против ассимиляции и интеграции, а, во-вторых, увеличивают процент граждан, не владеющих языком принявшей их страны и совсем не интегрированных в общество, что влечет за собой геттоизацию. Впрочем, такой выбор не удивителен. По данным Германского института молодежи, 53% живущих в Германии турчанок в возрасте от 16 до 29 лет ни при каких условиях не готовы выйти замуж за немцев [54]. Другая сторона также не готова к смешанным бракам: по опросам, подавляющая часть немцев не хочет «иметь турецкого родственника». Но тот факт, что в Дании 90% жителей турецкого и пакистанского происхождения в первом, втором и третьем поколениях иммигрантов находят супругов в странах своего происхождения, следует объяснять не только различиями культур, мешающими им жениться на датчанках, но также и их низким статусом в обществе и дискриминацией, которой они подвергаются. Последнее, в свою очередь, также препятствует успешной интеграции. Об антиинтеграционных настроениях турок в Германии свидетельствует и тот факт, что лишь 5% из них хотели бы быть похороненными в Германии, хотя позитивным является желание 68% опрошенных иметь мусульманские кладбища в Германии [55]. Впрочем, то обстоятельство, что их нет или слишком мало, может являться самым простым и логичным объяснением стремления турок быть похороненными на исторической родине – в соответствии с исламскими обычаями. Гибридизационному культурному и биологическому смешению, естественно, препятствуют мифы и стереотипы, разделяющие мусульман и коренных жителей стран Запада. Особенно ярко они проявляются в интерпретации отношения к женщине.
Мусульмане полагают, что в западном, особенно западноевропейском, обществе царят распущенность и вседозволенность, а женщины ведут себя аморально. Они крайне негативно смотрят на добрачные сексуальные контакты, не говоря о супружеской измене. Мусульмане убеждены в превосходстве своих моральных устоев, полагая, что для них характерно уважение к женщине и равноправие, но с учетом физиологических различий между полами. Они подчеркивают, что исламское вероучение защищает женщину, а западное общество этого не делает. Отметим, что за сексуальную распущенность и забвение семейных ценностей западноевропейскую цивилизацию критикует и Русская Православная Церковь.
Некоторые представители мусульманской диаспоры в странах ЕС считают, что своей крайне откровенной одеждой европейские женщины сами провоцируют мужчин на сексуальную агрессию. Девушка, согласно моральным установкам мусульман, должна вступить в брак девственницей. Для страховки некоторые мусульманские родители требуют от гинекологов для своих дочерей перед свадьбой «сертификат невинности». Появились хирурги, специализирующиеся на восстановлении девственности (в Голландии вплоть до мая 2004 г. эта операция даже покрывалась медицинской страховкой). Британский журналист из «Дэйли мэйл» взял интервью у такого хирурга, который по заказу невест формировал мембрану и вживлял в нее капсулу с искусственной кровью [56].
Западноевропейцы, со своей стороны, так же, как и мусульмане, убеждены в превосходстве своей концепции отношений между полами. Даже в Великобритании, которая имеет долголетнюю историю в целом бесконфликтного сосуществования различных общин и культур, 60% опрошенных коренных британцев считают, что мусульмане «неуважительно» относятся к женщине. Опросы, проведенные в Испании, показали удивительное совпадение оценок друг друга, которые дают мусульманские и немусульманские респонденты: 83% коренных испанцев считают отношение к женщине со стороны другой группы неуважительным и лишь 12% уважительным, среди мусульманских респондентов эти цифры соответственно 83 и 13% [57].
Мусульман обвиняют в избиении жен, которое дозволяется шариатом. На самом деле по этому вопросу в кругах самих мусульман нет согласия. Модернистски настроенные религиозные и общественные деятели вообще выступают за сочетание приверженности нетленным исламским ценностям с отказом от архаичных законодательных установок. Американский профессор религии иранского происхождения Абдулазиз Сачедина считает, что мусульмане «должны понимать шариат как систему ценностей, а не как систему законов» [58]. Тауфик Ибрагим, говоря об интерпретации средневековыми мусульманскими богословами 34-го аята 4-ой суры Корана как дозволяющего мусульманам побивать непослушных жен [59], толкует глагол дараба в смысле их покидания, а не побивания [60]. Безусловно отжившим и не имеющим никакого отношения к исламскому вероучению является восходящий к доисламской родоплеменной этике обычай «убийств чести», когда отцы и братья девушек или женщин убивают за нарушение кодекса поведения. Обычно «убийства чести» совершают курды и пакистанцы, причем делают это открыто, не таясь, хотя знают об ожидающем их суровом наказании. Кстати, строго карают за такие преступления и в странах Персидского залива, где гастарбайтеры часто считают своих дочерей и сестер, как и самих себя, обесчещенными даже в случае, если те слишком фривольны одеты.
Особый случай для отношений между мусульманской диаспорой и коренным большинством в Западной Европе представляют собой полигамные браки. Большинство стран Евросоюза не признает распространения права на воссоединение за членами полигамных семей и вообще сам мусульманский институт полигамного брака. Но в ЕС существует и другая точка зрения на мусульманскую полигамию, которую следует уважать как часть культуры мусульманского сообщества (хотя в ряде стран самого исламского мира многоженство законодательно запрещено). В Великобритании в феврале 2008 г. Департамент труда и пенсий признал права «дополнительных супругов» и даже предоставил им некоторые привилегии [61]. В реальности полигамные браки существуют даже в такой секулярной стране, как Франция, – в основном среди выходцев из стран Западной Африки.
6
В последнее время западноевропейские страны для регулирования иммиграции используют технологию выборочной иммиграции (immigration choisie), к примеру широко открывая двери лишь для врачей и программистов, в которых есть острая потребность, поскольку коренные жители не стремятся приобретать необходимую для этого квалификацию. В некоторых западноевропейских городах иммигранты составляют весьма значительную часть этого персонала. Тем не менее по уровню жизни подавляющее большинство выходцев из стран исламского мира в государствах Евросоюза значительно уступают коренному населению. Согласно исследованию Фонда короля Бодуэна по марокканской общине Бельгии, каждый второй выходец из Марокко живет здесь ниже черты бедности, причем более трети предпочитают идентифицировать себя как мусульмане, а не как марокканцы или бельгийцы. Менее 30% работают за зарплату, 20% – безработные, остальные занимаются кустарным ремеслом. Как пишет российский журналист, «им часто отказывают в приеме на работу из-за арабского имени или просто по фейсконтролю. С такими данными не во всяком районе Брюсселя можно снять жилье.
Молодежь третьего и четвертого поколений говорит об “узаконенном расизме”, но предпочитает демократию, ценит бельгийскую социальную систему и уважение прав человека по сравнению с исторической родиной, куда не хочет возвращаться» [62]. Иракский экс-министр, исследователь из Принстонского университета Али Аллави пишет, что в 2005 г. среди турецких и марокканских иммигрантов в Бельгии (почти все они – мусульмане) безработных было почти 40% (!), среди коренных жителей – 7% [63]. Зато в европейских тюрьмах мусульман непропорционально много – в Великобритании – 11% (в то время, как мусульмане составляют всего 3% населения), во Франции – шокирующая цифра! – от 60 до 70% (всего мусульман около 10% населения), в Голландии эти цифры соответственно 20 и 5% [64].
Мусульманская диаспора на Западе, хотя и стремится выступать с единых позиций, отстаивая общие интересы и противодействуя исламофобии, все же находится под влиянием конфликтных отношений, существующих между различными мусульманскими государствами, этническими группами и направлениями в исламе. Арабы и курды из Ирака, турки и курды из Турции, белуджи и пуштуны из Пакистана, арабы и берберы из Магриба не образуют гомогенных общин и зачастую враждебно настроены друг к другу. Это не в меньшей мере относится к общинам суннитов и шиитов, суфиев и салафитов. Суннитско-шиитские противоречия в исламском мире в последние годы – особенно с возрастанием региональной роли Ирана – затронули и традиционно спокойные в этом отношении и благополучные страны Персидского залива. В декабре 2009 г. в одной из передач кувейтского телеканала «ас-Сур» утверждалось, что исконные кувейтцы живут лишь в пределах старой стены, окружающей столицу, говорилось и о маргинализации шиитов в этом государстве. После демонстраций протеста, в которых участвовало пять тысяч человек (обиделись не только сунниты, но и бедуинские племена), правительство приняло решение закрыть канал. Вслед за этим недовольство попранием свободы слова стала высказывать уже либеральная интеллигенция.
Показательно и то, как споры между различными общественно-политическими силами сказываются на отношении к представителям мусульманской диаспоры на Западе. Когда подвергшийся в прошлом травле на своей родине из-за модернистских взглядов на ислам египетский интеллектуал, живущий в Голландии, Наср Абу Зейд был приглашен для участия в семинаре в Кувейт, ему не дали визу. Решение было принято министром внутренних дел под давлением парламентариев-исламистов, негодовавших по поводу высказываний Абу Зейда о том, что конституционное государство – это государство законов, которые не могут определяться религиозными установлениями. Их ярость вызвало также следующее высказывание Абу Зейда: «Святость текстов определяют индивидуумы, которые выбирают, являются они сакральными или нет исходя из того, верят ли он и в их содержание» [65]. Парламентарии-либералы, в свою очередь, осудили министра, в запрете которого увидели и неуважение к религии, которая, как получается, не может противостоять вызовам современности. Кстати, Т. Рамадан в течение многих лет является persona non grata в Египте, Тунисе и Саудовской Аравии.
На отношение к мусульманам на Западе оказывает воздействие процесс радикализации религии, происходящий в исламском мире. США в период доминирования неоконсерваторов в администрации президента Дж. Буша-младшего своей «глобальной войной против террора», воспринимавшейся мусульманами мира как новый крестовый поход против их религии, сами способствовали этой радикализации. Среди ее других причин – исламофобские и арабофобские настроения среди части населения и элит западного мира, и дискриминация, которой подвергаются мусульманские иммигранты. Нет необходимости повторять известные истины о том, что ей способствуют и военные действия США и их союзников на Ближнем Востоке, и нерешенность палестинской проблемы. Тем не менее действия и слова радикалов (не говоря о террористах) ошибочно (иногда – преднамеренно) трактуются на Западе как порождение самой религии. В качестве аргумента используются амбициозные претензии самозванцев-экстремистов, претендующих на обязательную истинность своей интерпретации религии. Характерный пример – лидеры движения «Талибан», безосновательно позиционирующее себя как сторонники «чистого ислама».
В последнее время особое внимание западных специалистов по исламскому миру привлекает неудавшееся исламское государство, как Сомали, которое в западном дискурсе воплощает все самое негативное, что может принести радикализм. Именно район Африканского Рога является ареалом распространения таких не имеющих ничего общего с мусульманским вероучением мучительных варварских ритуалов, как обрезание девочек (этот ритуал получил некоторое распространение и в Египте, где борьбу за его запрет еще в 1930-х годах развернули представители просвещенной интеллигенции [66]) и распространенная в Сомали инфибуляция (зашивание после родов у женщин). В этой стране связанная с «Аль-Каидой» радикальная группировка «аш-Шабаб» («Молодежь») борется не только с правительством президента шейха Шарифа Ахмада, но и с другой радикальной группировкой – «Хизб аль-Ислам» («Партия ислама»). За два с половиной года гражданская войны в этой стране унесла жизни 19 тыс. человек.
В декабре 2009 г. руководство «аш-Шабаб» приказало всем мужчинам, проживающим в находящемся под их контролем Кисмаю, брить усы, не брить бороды и носить брюки длиной выше щиколоток, а на выполнение распоряжения давалось три дня. Наказание за невыполнение может быть очень суровым, ведь лидеры группировки без колебаний подвергают людей казням, бичеваниям и ампутациям конечностей. Выходец из Сомали, предположительно связанный с этой группировкой, вооруженный ножом и топором, 2 января 2010 г. совершил в Копенгагене нападение на дом художника Курта Вестергаарда – автора оскорбительных карикатур на пророка Мухаммада, опубликованных в сентябре 2005 г. датской газетой «Jyllands-Posten», но, по сообщениям информационных агентств, был ранен и задержан полицией. Нападавший проходил подготовку в лагере «Аль-Каиды» в Йемене. Там же проходил подготовку нигериец Умар Фарук Абдул Мутталлиб, который 25 декабря 2009 г. пытался взорвать самолет, следовавший из Амстердама в Детройт. Эти события и последовавшее за ними введение на Западе новых мер безопасности еще усложнят отношения между коренным и мусульманским населением.
7
Среди западных исследователей терроризма и экстремизма есть немало тех, кто возлагает ответственность за распространение экстремизма не на радикальные религиозные круги, а на власти Саудовской Аравии. Среди российских авторов на такой точке зрения стоит, в частности, известный эксперт А.А. Игнатенко, последовательно обвиняющий официальный Эр-Рияд в поддержке экстремизма. По мнению американского автора и журналиста Стива Колла, саудовский клан разрывается между умеренным исламом и радикальным джихадизмом [67]. Весьма распространенным стало рассматривать сам международный джихадизм как интегральную часть процесса глобализации. Тимоти Митчел ввел в оборот термин «Макджихад», рассматривая его не просто как произвольное соединение слов «Макдональдс» и «джихад», а точное отражение долгосрочной и стратегической модели сотрудничества между саудовской правящей семьей, нефтяными корпорациями («Big Oil»), правительством США, американскими торговцами оружием и консервативными ваххабитскими клириками [68].
В современном саудовском наставлении, переведенном на русский язык и распространяемом среди мусульман России и других государств СНГ, утверждается, что каждый, совершающий акт поклонения (молитва, пост, жертвоприношение или моление о спасении) кому бы то ни было кроме Аллаха, может считаться многобожником, что является одним из самых страшных грехов для мусульманина. Такой человек, как утверждается, может быть убит, а его имущество конфисковано(!). Подобный призыв выражает суть концепции такфира – предания нарушителей основных божественных заповедей анафеме, предполагающей необходимость их физического уничтожения. Не случайно его сторонников все чаще называют такфиритами, распространяя это название на всех салафитов-джихадистов. Однако не следует забывать, что саудовские власти сами являются объектом атаки радикалов и ни в коем случае не заинтересованы в их поддержке.
Если в большинстве самых резонансных терактов 2000-х годов изначально основную роль играли выходцы из различных государств Азии и Африки, натурализовавшиеся в странах ЕС, то в последнее время среди террористов стало появляться все больше американских граждан. По обвинению в организации терактов в Мумбае в ноябре 2008 г. перед федеральным судом в Чикаго в декабре 2009 г. предстал Дэвид Хэдли, сын пакистанского дипломата и американки (ранее его звали Дауд Гилани, но в 2006 г. он поменял имя и фамилию). По данным обвинения, Д. Хэдли, связанный с радикальной группировкой Лашкар-и-Тайба, неоднократно выезжал в Индию и Пакистан, делал видеосъемки объектов для нападения и инструктировал ту самую десятку боевиков, которые потом убили в Мумбае 170 человек. Он также посещал Копенгаген, чтобы помочь организовать нападение на уже упоминавшуюся газету «Jyllands-Posten», ставшую мишенью для радикалов. Хэдли воспитывался в военной школе-интернате в Пакистане, но после развода родителей переехал в США в подростковом возрасте.
В конце 2009 г. всю Америку потрясло убийство 13 человек в Форт Худе (Техас), совершенное майором армии США Нидалем Хасаном. В связи с этим убийством следствие изучало роль американского проповедника йеменского происхождения Анвара Ауляки, родившегося в США, проведшего детство в Йемене, а в 1991 г. переехавшего в США. Ауляки – потомок султанов, до 1967 г. правивших султанатом, находившимся на территории нынешней йеменской провинции Шабва. В прошлом он был имамом мечети Дар аль-Хиджра в Фолс-Черче, затем мечети в Сан-Диего. В ходе расследования терактов 11 сентября 2001 г. выяснилось, что Ауляки был религиозным наставником трех членов группы террористов, захвативших самолеты. В 2002 г. в ходе следствия он перебрался в Великобританию, а в 2004 г. в Йемен. В 2006 г. он арестовывался йеменскими властями, допрашивался агентами ФБР, но в декабре 2007 г. был выпущен на свободу. В дальнейшем он вел экстремистскую пропаганду, распространял письма в поддержку уже упоминавшейся сомалийской группировки «аш-Шабаб» [69], в январе 2009 г. опубликовал очерк «44 способа поддержать джихад». В конце 2009 г. в Пакистане, в доме человека, принадлежавшего к радикальной джихадистской группе, были арестованы пять молодых американцев из мусульманских семей в Северной Вирджинии, но доказательств их причастности к планированию каких-либо насильственных действий найдено не было. По признанию многих американцев, тот факт, что теракт в Форт Худе совершил американский военнослужащий, было психологической травмой для общества, огромная часть которого является иммигрантами из стран третьего мира или их потомками. Американская журналистка, которая считает победу над терроризмом невозможной, пока не будет уничтожен Бен Ладен, даже удивляется: «Трудно поверить в то, что ЦРУ не может внедриться в террористические сети, глядя на то, сколько американцев оказываются добровольными джихадистами» [70].
Т. Рамадан подвергает в книге «Ислам, Запад и вызовы модерности» критике знаменитого французского писателя ХХ в. Альбера Камю, искавшего в современной цивилизации общие тенденции, которые породили тоталитаризм. Камю обнаружил их в древней мифологии и современной литературе и описал в книге «Мятежник». С чем не согласен Рамадан? С тем, что Камю ограничил свои поиски мифами и литературной классикой Запада, иначе говоря, цивилизация – это только западная культура, но не исламская. А как же тогда можно говорить о единой, универсальной угрозе тоталитаризма? По Рамадану, не существует единой современной цивилизации, а есть много разных. Но, утверждая это, Рамадан становится невольным союзником порицаемого им за пресловутую теорию «столкновения» Сэмюэла Хантингтона. Гораздо более последовательно антихантингтонианство выражено в позиции «одна человеческая цивилизация – много культур».
Известный американский исследователь Пол Берман, автор книги «Террор и либерализм», критикуя одновременно и Рамадана, и Камю, язвительно замечает, что их спор – это не конфликт между швейцарским философом и французским писателем. «Позвольте мне скептически поднять бровь по поводу чистоты культурной идентичности Тарика Рамадана. Сделав так, я хотел бы поднять другую бровь по поводу Камю и его рефлексий насчет цивилизации и ее западных корней. Ведь кто в конечном счете сам Камю? Алжирец, оставивший свою родину и перебравшийся в Париж» [71]. И Берман заключает: заочный диспут двух европейских интеллектуалов – лишь ссора между двумя североафриканцами. При всем его неприлично «некорректном» недоверии к столь выдающимся европейцам североафриканского происхождения (которых американский исследователь как минимум лишает права судить о европейской культуре и выступать от ее имени), он находит у Камю и одну чрезвычайно полезную, по его мнению, мысль: тоталитаризм и терроризм это одно и то же. «Если мы начнем искать корни одного, то непременно обнаружим и корни другого». Но если «не свой» французский писатель Альбер Камю, то могут ли быть «своими» не имеющие постоянного занятия и почти не интегрированные в общество жители парижских окраин, приехавшие во Францию в поисках счастья?
Приведет ли рост мусульманской диаспоры на Западе и, прежде всего, в Евросоюзе к культурно-цивилизационной гибридизации, способной не допустить реализации зловещих прогнозов о столкновении цивилизаций? <…>
Примечания:
[1] Nederveen Pieterse, Ian. Globalization & Culture. Lanham: Rowman & Littlefield, 2009, p. 12.
[2] Zakaria, Fareed. The Post-American World. New York: Norton, 2008.
[3] Nederveen Pieterse. Оp.cit., p. 44.
[4] Nedeveen Pieterse. Оp.cit., p.55, 102.
[5] Nederveen Pieterse. Оp.cit., p. 51.
[6] Hollifield, James. «The Emerging Migration State». In: Cultural and Civilizational Realities. Centre Marocain Interdisciplinaire des Etudes Strategiques et Internationales. Directed by Abdelhak Azzouzi. Volume 5. Paris, L’Harmattan, 2008, p. 194.
[7] Интервью Кристофера Колдуэлла с министром интеграции Дании от 10 декабря 2005 г., г. Копенгаген (цит.по: Caldwell, Christopher. Reflections on the Revolution in Europe: Immigration, Islam, and the West. New York: Doubleday, 2009, p. 154).
[8] Caldwell, op.cit., p. 111.
[9] Renan, Ernest. L’Islam et la science. Paris: L’Archange Minotaure, 2005, pp. 38-39 (лекция в Сорбонне 29 марта 1883 г.).
[10] Huntington, Samuel. «The Clash of Civilizations». Foreign Affairs 72, no. 3 (1993), p. 31-32.
[11] «Europe’s Muslims more moderate», Washington, D.C.: The New Global Attitudes Project, June 22, 2006, pp. 1,5.Цит. в: Coldwell, op.cit., pp. 150-151.
[12] Vidal, Dominique. «Quand Jean Christophe Rufin prone le delit d’opinion». Le Monde diplomatique, 21 Octobre 2004.
[13] Noelle, Elizabeth. «Der Kampf der Kulturen». Frankfurter Allgemeine Zeitung, 15.09.2004, p.5. Цит в.: Coldwell, op.cit., p. 116.
[14] См. об этом подробно в статье: «Концепция мусульманской уммы: от религии к национализму и глобализму». В кн.: В.В.Наумкин. Ислам и мусульмане: культура и политика. М.: Медина, 2008, с. 643-663.
[15] О. Roy. Globalized Islam: The Search for a New Ummah. London: Hurst & Company, 2002, p. 157.
[16] Shahid Athar. Reflections of an American Muslim. Chicago: Kazi Publications, 2002 (http://www.islam-usa.com/r8.html).
[17] Tariq Ramadan. Les musulmans dans la laicite: Responsibilite et droits des musulmans dans les societes occidentales. Lyon: Tawhid, 1994, p. 101. Несмотря на воспеваемую Рамаданом свободу, которой пользуются мусульмане на Западе, ему отказали в выдаче въездной визы в США, куда он был приглашен для чтения лекций. Кстати, Брата Тарика, Хани, в противоположность брату причисляют к фундаменталистам, он, в частности, является сторонником побивания камнями мусульманок, виновных в супружеской измене.
[18] http://www/islamonline.net/livedialogu/english/Browse.asp?hGuestID=55E3cb#ixzz0cHZXpbAr
[19] См.: http://www.supportersofshariat.org/ eng/abuhamza.html, дата посещения: 17 октября 2001 года.
[20] Следует заметить, что Завахири побывал и в России на Северном Кавказе и даже был арестован, но отпущен, поскольку тогда российские спецслужбы о нем, видимо, ничего не знали. Айман аз-Завахири (род. в 1951 г.) позднее стал самой колоритной и зловещей фигурой мирового джихадистского подполья, главным политиком и идеологом «Аль-Каиды», правой рукой Усамы бен Ладена. Его предки по отцу и по матери были родом из Саудовской Аравии, но в XIX в. перебрались в Египет. Отец был известным профессором-фармакологом. Дед по матери, Аззам-бей, учился в исламском университете «аль-Азхар» и в Лондоне, был деканом факультета в Каирском университете, дважды послом Египта в Саудовской Аравии. Брат деда также учился в Англии, был первым генеральным секретарем Лиги арабских государств и выдал дочь за старшего сына короля Саудовской Аравии Мухаммада (основателя Исламского банка Фейсала). Еще один двоюродный дед Завахири был адвокатом духовного отца всех суннитских джихадистов Сейида Кутба, казненного в Египте в 1966 году. Сам Завахири получил медицинское образование, стал хирургом, затем вступил в ассоциацию «Братьев-мусульман». Именно Завахири (наряду с другими) впоследствии заложил практические основы террористического джихадистского интернационала.
[21] Hitchens, Christopher. God is not Great: How Religion Poisons Everything. New York, Boston: 12 Twelve, p.136.
[22] Hitchens, op.cit., p. 137. «Девственницы, или девы – abka-r» упоминаются в Коране, сура 56, аяты 35-36: «(35)Мы сотворим гурий в новом облике (36) и сделаем их девами» (Священный Коран, в переводе А.Ю.Али, с.1397), в той же суре упоминаются «гурии, или черноокие, большеглазые девы – hu-r ‘i-n», аят3: «Их женами будут черноокие, большеглазые девы» (там же, с.1396), см. также суру 44, аят 54: «Мы сочетаем их с девами черноокими, большеглазыми». А.Ю.Али комментирует: «Общение с прекрасными, грациозными девами – одно из высочайших наслаждений; в этом телесной жизни оно имеет телесный облик, а в жизни вечной оно примет высшую форму» (там же, с.1280).
[23] Hitchens. Оp. cit., p. 132.
[24] Roy, Olivier. Secularism Confronts Islam. New York: Columbia University Press, 2007, p. 82.
[25] Телеканал France 2, 20 ноября 2003 г.
[26] См., в частности: Ибрагим, Тауфик. Вперед, к коранической толерантности. Нижний Новгород: «Медина», 2007.
[27] Roy, Secularism, p. 24-25.
[28] Gauchet, Marcel. La Religion dans la democratie: Parcours de la laїcite. Paris: Gallimard, 1998, ch.2. Гоше считает лаицизм характерным для стран с католической традицией, а секуляризм – с протестантской.
[29] Roy, Secularism, p.13.
[30] International Herald Tribune, December 5, 2009.
[31] Geisser, Vincent and Mohsen-Finan, Khadija. «L’Islam `a l’ecole», Institute des Hautes Etudes de la Securite Interieure (IHESI), 2001. Цит. по: Laurence, Jonathan, and Vaїsse, Justin. Integrating Islam: Political and Religious Challenges in Contemporary France. Washington, D.C.: Brookings, 2006, p.75.
[32] См. о символической политике подробнее в статье: В.В.Наумкин, «Исламизм, этничность и конфликты: о роли символической политики». Вестник МГУ, серия «Международные отношения и мировая политика», №1, 2009, с. 9-27.
[33] Wickham, DeWayne. «Afghanistan not just our fight, but NATO’s, too». USA Today, December 8, 2009.
[34] Минеев, Александр. «Европа смотрит на минареты со своей колокольни». Новая газета, №141, 18 декабря 2009 г.
[36] Caldwell. Оp. cit. pp. 298-299.
[37] Caldwell. Оp. cit. p.54.
[38] Caldwell. Оp. cit. p. 152.
[39] Gresh, Alain, and Ramadan, Tariq. L’Islam en questions. Arles: Actes Sud, p. 327.
[40] Caldwell. Оp. cit. pp. 298-299.
[41] http://www.islamonline.net/servlet/Sattelite?cid=1119503546666&pagename=IslamOnline-English-Ask_Scholar%2FFatwaE%2FFatwa EAskTheSchlolar#ixzz0cHbTBYW1
[42] «Patriarch Bartholomew talks tough against Turkey». Zaman, December 19, 2009.
[43] Greenfeld, K.T. Speed Tribes: Children of the Japanese Bubble. London: Boxtree, 1994. Р. 230.
[44] Robert A. Dahl. Polyarhy: Participation and Opposition. New Haven: Yale University Press, 1971.
[45] См.: Seyom Brown. New Forces in World Politics. Washington, DC, Brookings Institution, 1974.
[46] Seyom Brown. Unipolar and Multipolar Illusions, Cultural and Civilizational Realities // Cultural and Civilizational Realities.P. 93.
[47] Там же.
[48] Hollifield, Op.cit. P. 197-198.
[49] См.: Ghosh, Bimal. Managing Migration: Time for a New International Regime. Oxford: Oxford University Press, 2000.
[50] Anne Goujon, Vegard Skirbekk, Katrin Fliegenschnee, and Pawel Strzelecki. New times, old beliefs. Vienna Institute of Demography Working Papers, January 2006. Цит. по: Kaufmann, Eric. Breeding for God // Prospect. No. 128. November 2006.
[51] Цит. по: Caldwell. Op.cit. P. 118-119.
[52] Caldwell. Op.cit. P.224.
[53] Migration Watch UK, «The impact of chain migration on English cities» (Briefing Paper 9.13). Цит. в: Caldwell. Op.cit. P. 225.
[54] Цит. по: Caldwell. Op.cit. P. 225-226.
[55] Sen, Faruk, and Aydin, Hayrettin. Islam in Deutschland. Munich: C.H. Beck, 2002. Pp. 110-111.
[56] Chapman, James. Women get ‘virginity fix’ NHS operations in Mislim-driven trend // Daily Mail, November 15, 2007. Цит. в: Caldwell. Op.cit. P. 215.
[57] «Europe’s Muslims more moderate». P. 2.
[58] Prof. Abdulaziz Sachedina’s briefing at Women’s Foreign Policy Group. Washington, D.C., February 15, 2008. National Iranian American Council.
[59] В аяте содержится следующая фраза: «…А тех женщин, непокорности которых опасаетесь, увещевайте, избегайте на супружеском ложе и побивайте…» (Священный Коран, в переводе, с комментариями Абдуллы Юсуфа Али, Нижний Новгород: «Медина», 2007, с. 224). Автор известного перевода Корана на английский язык и комментатор А.Ю.Али поясняет, что только в том случае, если будет недостаточно увещевания и временного отказа от близости, жену «можно слегка физически наказать, однако имам аш-Шафи’и полагает, что это нежелательная, хотя и дозволительная мера; не все религиозные авторитеты единодушны в осуждении и проявлений любой жестокости, даже в виде придирок…» (там же). А автор одного из переводов Корана на русский язык, Валерия Порохова даже дополняет текст Священного Писания своим толкованием: «…А что касается тех женщин, Непослушания которых вы боитесь, (Сначала) увещайте их, (И если это не поможет) Вы отлучайте их ложа, (А коль и это не поможет) Вы можете (слегка) ударить их…» (Коран, перевод смыслов и комментарии Валерии Пороховой, Москва, 1993, 116).
[60] Ибрагим, Тауфик. «Какой перевод Корана нам нужен?» Минарет, №4, 2007. С. 13.
[61] Цит. по: Caldwell. Op.cit. P. 223.
[62] Минеев, Указ соч.
[63] Allawi, Ali A. The Crisis of Islamic Civilization. New Haven and London: Yale University Press, 2009. Р. 180.
[64] Allawi. Op.cit. P. 181.
[65] Kuwait Times, December 20, 2009.
[66] См. об этом: Египет и египтяне: вчера и сегодня // Наумкин. Ислам и мусульмане: культура и политика. C.18-86.
[67] См.: Coll, Steve. The Ben Ladens: An Arabian Family in the American Society. New York: Penguin, 2008.
[68] Mitchell, Timothy. McJihad: Islam in the US Global Order // Social Text 20. No. 4 (2002). P. 1-18.
[69] Raghavan, Sudarsan. Cleric linked to Fort Hood attack grew more radicalized in Yemen // The Washington Post. December 10, 2009.
[70] Dowd, Maureen. Blunder on the mountain // International Herald Tribune. December 21, 2009.
[71] Paul Berman. Terror and Liberalism. New York – London: W.W. Norton & Company, 2003. P. 26-27.
Полную версию статьи см. «Международные процессы», том 8, № 2(23)-3(24), 2010
Читайте также на нашем сайте:
«Арабо-мусульманская диаспора во Франции: исламская идентификация и светская демократия» Борис Долгов
«Иммигрантские кварталы как барометр французской политики» Сергей Фёдоров
«Мусульмане в странах Старого Света» Ольга Бибикова