Экспертно-теоретический дискурс
Северо-Восточная Азия (СВА) – субрегион, в который входят Япония, Северная и Южная Кореи, Монголия, Китай (КНР) и Тайвань. Регионально к нему тяготеют: Юго-Восточная Азия (ЮВА) – Индонезия, Филиппины, Малайзия, Сингапур, Вьетнам, Таиланд, Камбоджа, Мьянма, Лаос, Бруней, Восточный Тимор; Центральная Азия (ЦА) – Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан и Кыргызстан; Южная Азия (ЮА) – Индия, Непал, Бутан, Шри Ланка и др. Очевидно, что сибирско-дальневосточная часть России географически также входит в данный субрегион. Заметим, что СВА – часть более глобального Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР). Поэтому достаточно часто мы можем встретить термин «Большая Восточная Азия» или «Восточная Азия», что является вполне допустимым и корректным расширением традиционного понятия «Северо-Восточная Азия» [1].
В последнее время в китайской и российской научной и публицистической литературе даются разные оценки Китая и перспектив российско-китайского партнерства – от алармистских до позитивных. Российский премьер и кандидат в президенты В.В. Путин в статье «Россия и меняющийся мир» (27.02.2012 г.) обратил внимание на три аспекта этой проблемы:
«Во-первых, – подчеркнул он, – убежден, что рост китайской экономики – отнюдь не угроза, а вызов, несущий в себе колоссальный потенциал делового сотрудничества, шанс поймать «китайский ветер» в «паруса» нашей экономики. Мы должны активнее выстраивать новые кооперационные связи, сопрягая технологические и производственные возможности стран, задействуя – разумеется, с умом – китайский потенциал в целях хозяйственного подъема Сибири и Дальнего Востока.
Во-вторых, своим поведением на мировой арене Китай не дает повода говорить о его претензиях на доминирование. Китайский голос действительно звучит в мире все увереннее, и мы приветствуем это, поскольку Пекин разделяет наше видение формирующегося равноправного миропорядка. <…>
И в-третьих, у нас закрыты все крупные политические вопросы в отношениях с Китаем, включая главный – пограничный. Выстроен прочный, оформленный юридически обязывающими документами механизм двусторонних связей. Между руководствами двух стран достигнут беспрецедентно высокий уровень доверия. <…> Созданная модель весьма перспективна» [2].
Подобная оценка Китая одним из российских руководителей свидетельствует, на наш взгляд, о новом качестве партнерства двух стран – не просто системного, но влияющего на отдельные регионы и субрегионы, прежде всего Северо-Восточную Азию (корейская проблема) и Ближний Восток (Сирия), в плане поддержания стабильности и безопасности.
В рамках ведущейся среди экспертов дискуссии, чем же является Китай сегодня («важной региональной державой АТР», «большим развивающимся государством» или «сверхдержавой») [3], просматривается тезис о некотором сближении и даже в отдельных случаях синтезе региональных и глобальных приоритетов этой страны. Очевидно, что между китайским региональным и глобальным позиционированием имеется определенное противоречие, как и в разночтениях «статуса» Китая («развивающееся» или «развитое» государство?).
Многие аналитики задают сегодня вопрос: не приведет ли «возвышение» Китая в Северо-Восточной Азии к обострению в регионе?
Утвердившийся в западной политологии взгляд, согласно которому выдвижение нового сильного игрока в регионе автоматически обостряет региональную безопасность, меняя баланс сил, рисует для Китая не очень радужные перспективы не только в СВА, но и ряде соседних регионов. Если следовать такому подходу, КНР обречена на столкновение с Японией в СВА, с США в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР), с Индией в Южной Азии и т.д. Однако этот подход представляется несколько искусственным и, думается, механически проецирует модели конфликтности на восточноазиатскую почву.
В случае с Китаем, скорее всего, может сработать мягкая адаптационная модель, в рамках выдвигаемой сегодня этой страной концепции создания «гармоничного мира». В условиях трансформации в «ответственную великую державу» КНР выгодно выстраивать варианты ненасильственного подъема нации при сохранении стабильности как в сопредельных регионах, так и на глобальном уровне. Специфика китайской внешней политики, как известно, – неразрывность внешней и внутренней политики, подчиненность первой целям национального развития. В этом смысле «конфликтная стратегия» может поставить под угрозу внутренние успехи Китая, поэтому у нее мало шансов для принятия в том или ином виде высшим китайским руководством. Китайские ученые и политики делают акцент на задачах исключительно экономического строительства, на подчинении внешней политики стратегии реализации реформ [4].
Какие сопредельные регионы наиболее важны для КНР с точки зрения ее экономических, энергетических, транспортных и т.д. интересов, включая сферу безопасности? Приоритетными могут быть условно названы следующие: 1) Северо-Восточная Азия, включая часть РФ (российский Дальний Восток и Сибирь); 2) Юго-Восточная Азия; 3) Центральная Азия; 4) Южная Азия. В качестве основных критериев здесь выступают создание Китаем регионально-интеграционных пространств на основе зон свободной торговли [5], а также интересы безопасности и уровень потенциальных и реальных угроз, идущих из региона. Проект Туманган (Тумэньцзян) может еще более усилить значимость СВА для Китая, став площадкой для взаимовыгодного развития северо-восточных провинций КНР, российского Дальнего Востока, КНДР и Монголии [6].
Внутренние измерения модернизации
В настоящее время в СВА стратегически просматривается два альтернативных варианта модернизации и развития. Китайский путь концептуально укладывается в тезисы «Пекинского консенсуса» [7], сформулированные в противовес известной теории «Вашингтонского консенсуса», в которой изложены либерально-государственные принципы управления капиталистическими моделями экономик, с разной степенью успешности реализуемые в отдельных западных и ряде азиатских стран. Китайская альтернатива основана на попытке сочетания рыночно-либеральных и государственных (социалистических) принципов, при сохранении руководства КПК, в обществе, идеологии и государстве. Характерно, что, несмотря на некие базовые (идеологические) различия, многие модели – китайская, японская, южнокорейская, тайваньская и монгольская – демонстрируют открытость внешнему миру и положительные интеграционные результаты. Сильные стороны модернизаций Японии, Южной Кореи и Монголии – возможности углубления и развития плюрализма и демократии. В КНР также озаботились проблемой политических реформ. Лозунг «Ветры свободы над Поднебесной» стал актуальным [8]. Понятно, что китайское руководство, готовящееся к очередной смене поколений (осенью 2012 г.), беспокоится, как бы эти «ветры» не принесли в страну «цветную революцию» или «арабскую весну». Но пока потуги западных политтехнологов привить молодым китайцам через Интернет любовь к «жасминовым» свободам тщетны.
Японская модель (особенно в экономическом плане), как известно, находится в 15-летней стагнации. Природно-техногенные катастрофы, обрушившиеся на японцев в конце прошлого года, усугубили ситуацию. Политическая чехарда в руководстве также не способствует стабильности и развитию. «Старший брат» (США), официально заявляющий о поддержке Японии, сам испытывает серьезные трудности в экономике.
На Корейском полуострове сосуществуют две альтернативные модели развития. КНДР фактически борется за выживание, в то время как РК (Южная Корея) демонстрирует стабильное развитие экономики и продвинутые варианты технологических модернизаций [9]. Удивительно, но еще в 1970-е годы оба государства экономически соревновались, и по отдельным показателям КНДР была впереди.
Экономические показатели государств региона значительно разнятся. Если брать ВВП (по паритету покупательной способности – ППС), то в 2011 г. у Китая – несомненного лидера региона – он оценивался примерно в 6 трлн долл. (второе после США место в мире). Далее идут Япония – 5,3 трлн долл., Южная Корея – 1,4 трлн долл. По объему накопленных прямых иностранных инвестиций (ПИИ) КНР также впереди – 578,8 млрд долл.; у Японии – 214,9 млрд долл. и у РК – 127 млрд долл. Что касается ВВП на душу населения, то здесь картина иная: на первой позиции – Япония (34 тыс. долл.), на второй – Южная Корея (28,9 тыс. долл.) и уже затем – Китай (7,5 тыс. долл.) [10].
Безопасность: традиционные и нетрадиционные вызовы и риски
Сохраняются два блока угроз: традиционный – военные угрозы, распространение обычного и ядерного оружия и др.; нетрадиционный – сухопутный и морской терроризм и пиратство, трансграничная преступность, экологические и природные бедствия, техногенные катастрофы, наркотрафик, незаконные миграции, экономические угрозы и проблемы энергетической безопасности.
Очевидно, что оба перечня постоянно обновляются и пополняются новыми явлениями, усложняя и без того достаточно пеструю и противоречивую ситуацию в сфере безопасности. Причем нетрадиционные угрозы растут особенно быстро.
Институционально в Восточной Азии на сегодняшний день сложилось три модели, связанные с безопасностью.
Первая модель представлена – Форумом по безопасности АСЕАН (АРФ). За последние пять лет Форум инициировал более десятка международных конференций и совещаний, на которых обсуждались вопросы региональной безопасности. Было выдвинуто несколько общих деклараций за углубление открытости, стабильности и доверия в сфере безопасности. Однако большой эффективности и влияния проект не играет. Это, скорее, совещательный орган экспертов, который дает только рекомендации, но не может принимать конкретные решения и нести ответственность за эти решения.
Вторая модель основана на российско-китайских политических инициативах по сохранению безопасности и стабильности в регионе. Она частично реализуется в рамках взаимодействия двух держав в Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), совместных заявлениях, деятельности Антитеррористического центра и войсковых учениях Организации. За рамками ШОС действует ст. 9 Российско-китайского договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве от 16 июля 2001 г. В ней, в частности, говорится, что «в случае возникновения ситуации, которая, по мнению одной из Договаривающихся Сторон, может создать угрозу миру, нарушить мир или затронуть интересы ее безопасности, а также в случае возникновения угрозы агрессии против одной из Договаривающихся Сторон, Стороны незамедлительно вступают в контакт друг с другом и проводят консультации в целях устранения возникшей угрозы» [11]. Косвенно к данной модели можно отнести также политические заявления президентов РФ и КНР – Д. Медведева и Ху Цзиньтао, сделанные в конце 2010 г. Речь в них идет о необходимости создания азиатско-тихоокеанской системы безопасности, которая бы отвечала интересам всех заинтересованных держав.
Третья модель – сложившаяся в годы холодной войны система двусторонних военно-политических союзов США с Японией, Южной Кореей, Австралией и др. Она отвечает исключительно интересам США и их союзников. В последнее время просматривается желание США перейти от двусторонних к сетевым форматам регионального военного сотрудничества, то есть к созданию в Восточной Азии системы планирования и действий вооруженных сил стран региона. Первым шагом в данном направлении стали совместные американо-таиландские учения «Золотая кобра», к которым присоединились Филиппины, Сингапур, Монголия, Япония, Южная Корея.
Первая и вторая модели являются достаточно транспарентными, открытыми и не ориентированы на развитие военно-политических союзов. Как правило, это либо диалоговые формы и совещания по безопасности, либо комплексные организации (типа ШОС), не являющиеся военными альянсами или блоками. Третья (американская) модель, наоборот, предполагает жесткое военно-политическое партнерство, направленное на защиту интересов США и их союзников в регионе Восточной Азии. Существует тенденция расширения «зоны ответственности» американских договоров, в том числе на спорные китайско-японские острова Дяоюйдао (в японской версии – Сенкаку) или российско-японские острова Южных Курил.
В условиях подобной односторонней безопасности усиливаются старые и новые вызовы и угрозы, особенно из категории нетрадиционных.
Скажем, последнее десятилетие придало такому традиционному историко-культурному явлению, как миграция, негативные и криминальные оттенки. В десятки раз возросли потоки незаконной межрегиональной трудовой миграции, тысячами исчисляются случаи торговли людьми, увеличилось количество беженцев. Особенно это касается наименее развитых стран Юго-Восточной Азии.
Экономические параметры также прямо или косвенно влияют на безопасность. Эффективность развития того или иного государства связана с такими внутренними индикаторами, как качество жизни, уровень инфляции, безработица, бюджетный дефицит, объем золотовалютных резервов, доля теневой экономики, уровень коррупции и др. Скажем, объем ВВП на душу населения показывает существующий разрыв между странами региона и уровень «внутренней экономической комфортности» для простых граждан. В Восточной Азии существуют группы государств с высоким (Япония, Сингапур, Южная Корея, Тайвань, Бруней), средним (Таиланд, Филиппины, Индонезия) и низким (КНР, Камбоджа, Лаос, Мьянма, Вьетнам, КНДР) душевым доходом. Если же мы в качестве критерия будем использовать ВВП по паритету покупательной способности (ППС), картина радикально меняется. Китай из аутсайдеров сразу выходит на 1-е место в регионе и на 2-е место в мире после США (5,9 трлн долл.), обгоняя Японию (5,3 трлн долл.). Очевидно, что для социально-экономической стабильности страны важны также и внутренние индикаторы качества жизни.
Масштабный и системный характер принял в Восточной Азии экологический вызов – с учетом последствий разрушительного цунами 2010 г. в Таиланде и Индонезии, а также землетрясения в Японии, приведшего к техногенным катастрофам. Фактически эти бедствия поставили ряд стран (особенно Японию) перед проблемой выживания, борьба с ними потребовала мобилизации и сплочения всей нации. Другими словами, экологические проблемы сегодня выходят за рамки собственно экологии.
Геополитические (региональные) противостояния дополняют противоречивую «карту безопасности» Восточной Азии. Базовым в данном случае является китайско-американское партнерство, которое носит не только региональный (в рамках АТР), но и глобальный характер. Коротко эту двустороннюю модель можно охарактеризовать как «взаимозависимость и взаимонеприятие». Обе тенденции присутствуют одновременно. Причем конфликтный ряд, в который входят тайваньский вопрос, Тибет, права человека, долларово-юаневые противоречия и т.д., постоянно расширяется и углубляется, особенно за счет текущих геополитических «нестыковок» (по Ливии, Ирану, КНДР, реформе ООН, расширению НАТО и пр.). С другой стороны, усиливается и ряд взаимных зависимостей, особенно в финансово-экономической сфере. Для Китая очень важен американский рынок технологий и сбыта своих товаров. Крупные американские компании также заинтересованы в китайских рынках. Сложились системы лоббирования китайских интересов в США и американских в Китае. 65% китайского золотовалютного резерва пока существуют в долларах. Перспективы разрешения китайско-американских противоречий пока не ясны – ни по срокам, ни по содержанию (на что Китай может пойти в виде уступки, компромисса, а на что – нет).
Японо-китайские традиционные противоречия не исчезли полностью. Они просто ушли на время в тень. В отличие от китайско-американских, они носят более региональный (сконцентрированы в регионе Южно-Китайского моря) и более исторический характер. Сегодня сложился механизм взаимовыгодного экономического сотрудничества, но наличие американской военной базы в Японии и процесс милитаризации «страны восходящего солнца» не дают покоя китайским политикам.
Китайско-индийское «недопонимание» также завязано на истории отношений двух стран в 1950–1960-х годах и осложнено наличием пограничных проблем. Деятельность тибетского иерарха Далай-ламы в Индии и за рубежом – часть трудноразрешимых вопросов в отношениях Пекина и Дели. Однако, в отличие от контактов Китая с США и Японией, связи с Индией имеют ряд институциональных факторов, работающих на смягчение отношений и выход в формат «стратегического партнерства».
На отношения Китая и соседней Индии влияют третьи страны из географически близких регионов. В случае с Пакистаном, двусторонние китайско-индийские отношения приобретают менее доверительный характер, возрастает потенциал их конфликтности. В случае же с Россией, наоборот, отношения стабилизируются как на двустороннем (КНР – Индия), так и региональном уровне в ЮА и СВА. Более того, формирование известного «треугольника» Россия – Индия – Китай (РИК) позволило, кроме решения задач в сфере экономического и политического сотрудничества, сблизить Пекин и Дели в рамках развития и углубления трехстороннего диалога [12]. Другими словами проект РИК позволяет трем странам совмещать двусторонние и многосторонние повестки межрегионального сотрудничества. Промежуточный итог индийской политики КНР – выход на уровень стратегического партнерства. В основе этого лежит взаимный экономический интерес, прежде всего, торговля, составившая в 2008 г. 51,8 млрд. долл., в 2009 она снизилась до 44,4 [13]. Но в 2011 г. стороны сумели довести ее до 60 млрд. долл.
В то же время обе стороны теоретически не исключают возможность реанимации китайско-индийских противоречий. В 2009 г. китайский МИД выразил недовольство по поводу посещения премьер-министром Индии М.Сингхом в ходе избирательной кампании северо-восточного индийского штат Аруначал-Прадеш, который Китай рассматривает в качестве своей территории. Индия ответила протестом на предложение Китая оказать помощь для осуществления проекта по гидроэлектроэнергетике в контролируемой Пакистаном части Кашмира, которую Индия рассматривает в качестве своей территории [14].
В Пекине не остались незамеченными шаги Индии по сближению с США, Японией, Австралией, имевшие место после заключения Индией в октябре 2008 г. соглашения с Вашингтоном по сотрудничеству в ядерной области. Негативную реакцию Китая вызывает усиление Индией военного строительства в районе спорных территорий.
По мнению индийских политологов, новая генерация лидеров КНР 5 – го поколения будет меньше обременена памятью о конфликте 1962 года, придавая больше значения трансграничной торговле и формированию новой модели внешнеэкономических связей с возможным участием сопредельных или географически близких стран. Подобный подход, как полагают аналитики в Дели и Пекине, поможет в будущем снять напряжение в китайско-индийских отношениях, способное оформиться вследствие активного наращивания обеими странами влияния в важных государствах для другой стороны (Индия – с Японией, Южной Кореей, странами АСЕАН, Китай – со странами СААРК) [15].
Межкорейские отношения (КНДР–РК) давно вышли на уровень не только потенциального регионального, но и глобального конфликта. Шестерка стран по урегулированию ядерной проблемы Северной Кореи (США, РФ, КНР, Япония, РК и КНДР) после артиллерийских «перестрелок» на полуострове в 2010 г. зашла в тупик. Вопрос о нормализации ситуации требует нового, неординарного подхода.
В итоге в СВА фактически не сложилось региональной системы безопасности, которая бы охватывала всех участников международного процесса и была выгодна всем государствам региона. Сохраняются старые, достаточно жесткие американские проекты по безопасности, ориентированные исключительно на интересы США и их союзников. Создаются и новые: при поддержке Вашингтона, например, формируется японо-австралийский проект о сотрудничестве в области военной безопасности, инициируется соглашение США с Новой Зеландией по военному сотрудничеству. Последнее можно квалифицировать как ремейк «старого» договора АНЗЮС. В регионе нарастают традиционные и нетрадиционные вызовы и угрозы, причем ближневосточный кризис (вольно или невольно) усилил процессы нуклеаризации как в проблемных, так и в благополучных странах.
В Восточной Азии нет и конкуренции проектов безопасности – в отличие, например, от Центральной Азии, где наряду с ОДКБ существуют варианты НАТО («Партнерство во имя мира» и др.). В ВА доминирует американская версия безопасности, выросшая и окрепшая в биполярную эпоху холодной войны.
Российский «угол» в СВА
Российско-китайское стратегическое партнерство чрезвычайно важно для обеих сторон, несмотря на относительно невысокий уровень торгово-экономических связей (по сравнению со связями Китая с США, Японией, ЕС). Китай имеет в лице России, постоянного члена СБ ООН и других крупных организаций, надежного партнера, который обеспечивает стабильность на границе протяженностью 4,3 тыс. км. Одновременно РФ – важный источник энергоносителей (нефти и газа) для Поднебесной. И хотя сегодня доля российской нефти в китайском импорте пока невысока. РФ на пятом месте после Саудовской Аравии (импорт – 44,6 млн. тонн, что составляет 18,7% в общем нефтяном импорте КНР), Анголы (39. 3 млн. т., 16,5%), Ирана (21,3 млн.т., 8,9%) и Омана (15,8 млн. т., 6,6%). Соответственно российские показатели - 15,2 млн. т., 6,4%. Потенциально, с учетом вступившего в строй в декабре 2009 г. нефтепровода Восточная Сибирь – Тихий океан (ВСТО) и других проектов, энергетическое значение России для Китая будет повышаться. Российские Сибирь и Дальний Восток – привлекательные районы для китайских инвестиций и трудовой миграции, что может способствовать развитию этих территорий. Для Пекина, исходя из территориальной близости, достаточно выгодно одновременно развивать собственные провинции северо-востока и содействовать развитию соседних российских регионов.
Позицию Китая в отношении развития торгово-экономического сотрудничества с Россией на начало 2010 г. определяли, во-первых, заинтересованность в получении доступа к источникам сырья (не только нефти и газа, но также руд черных и цветных металлов, биоресурсов моря, древесины и иных ресурсов); во-вторых, стремление обеспечить присутствие китайских товаров в значимых сегментах российского рынка (продукция легкой, текстильной, пищевой промышленности, бытовая электротехника, отдельные виды машин и оборудования); в-третьих, создание трансграничных зон свободной торговли по уже апробированным с другими соседями моделям.
В российской экспертно-аналитической литературе проблема приграничных связей России и Китая разработана достаточно подробно и глубоко, причем не только учеными из Москвы, но и сибирско-дальневосточными исследователями [16]. Вес и значение региональных связей в общем российско-китайском партнерстве в течение 1991–2009 гг. менялись как в экономическом, так и политическом плане.
Китай, торговля России с которым в 2011 г. оценивается уже в 80 млрд долл., явно заинтересован в сохранении большой «российской квоты» в рамках АТЭС в сфере углеводородов. Потенциальным сторонником РФ в регионе может быть и Япония, остро нуждающаяся в увеличении импорта энергоносителей и готовая ради своих кровных интересов немного «изменить» Америке.
В конце 1990-х гг. в России на экспертном и политическом уровнях была сформулирована идея комплексной экономической интеграции РФ через Сибирь и российский Дальний Восток в АТР. На первых Байкальских экономических форумах (БЭФ – 2000, 2001), проходивших в Иркутске, эта идея получила дополнительное развитие [17]. Другой момент, связанный с проблемой экономического возрождения Сибири и Дальнего Востока, – качественный и количественный рост федеральной целевой помощи и инвестиций за счет дополнительных внутренних средств, появившихся в стране за последние годы. В 2010 г. правительство приступило к комплексной реализации программы развития, а также к подготовке планируемого в 2012 г. саммита АТЭС под Владивостоком. Объем целевых федеральных средств был значительно увеличен. Большая часть денег выделена на создание инфраструктуры и подъем промышленных производств в Приморье, других дальневосточных и сибирских субъектах.
Развитие китайско-монгольских и российско-монгольских экономических связей мотивируется поступающей в КНР и РФ информацией о новых стратегических месторождениях медного концентрата, угля, серебра, золота, урана (Таван – Толгой, Оую – Толгой и др.). Конкуренция между российскими, китайскими, канадскими, американскими и японскими компаниями за право добычи и переработки природного сырья на монгольском рынке с каждым годом возрастает. Каким компаниям монгольское руководство отдаст предпочтение – пока вопрос открытый. Со своей стороны, Россия (АОО РЖД) предлагает монгольскому правительству построить железную дорогу от УБЖД до новых монгольских месторождений.
Китай совместно с Россией и Монголией начал создание трансграничной экономической зоны на базе формально существующей российско-монгольской зоны свободной торговли «Алтанбулаг». Первым шагом в реализации данного проекта стало подписание 14 января 2010 г. трехстороннего соглашения между руководством Торгово-промышленной палаты Восточной Сибири, мэром г. Эрлянь (КНР) и гендиректором ООО «Идеал групп» (Монголия) о продвижении продукции восточносибирского региона на рынках Монголии и Китая [18].
Политическим ограничителем монгольской политики КНР остается официальный курс Монголии на сохранение сразу трех приоритетов во внешней политике – РФ, КНР и «третьего соседа» (США, Япония, Южная Корея, ЕС, АСЕАН). При поддержке США Монголия активно интегрируется в региональные проекты по безопасности и сотрудничеству в АТР. Пекин, учитывая географическое положение Монголии и ее связи с Центральной Азией, не возражает против вступления Улан-Батора в ШОС в качестве постоянного члена.
Эксперты подсчитали коэффициент интенсивности товаропотоков между Россией и странами региона. Этот коэффициент показывает степень предпочтения данного торгового партнера по сравнению со средним уровнем предпочтения всех торговых партнеров, который равен 1. Если коэффициент больше 1, значит, степень предпочтения данного партнера выше средней, и наоборот.
К сожалению, в торговле России практически со всеми ведущими странами АТР этот показатель невелик. В 2008 г. в торговле с КНР он равнялся 0,61, с Южной Кореей – 0,58, с Японией – 0,44, с остальными странами – меньше одной сотой.
Существуют и транспортные вызовы. Сегодня российские эксперты говорят о том, что наиболее перспективным предложением, которое потенциально заинтересует большинство стран-участниц приближающегося саммита АТЭС (2012 г.) во Владивостоке может стать использование транспортного коридора «Азия – Россия – Европа». Предполагаемый проект (и географически и экономически) выглядит безупречным, особенно для РФ. Однако с ним конкурирует уже строящийся транспортный коридор «Китай – Средняя Азия – Казахстан» в обход России. Учитывая среднюю скорость движения на Транссибе (50 км в час) и китайских линиях (100 км в час), а также инвестиционные возможности китайских компаний, сроки и качество реализации транспортных (и других) проектов КНР, Россия может проиграть на этом направлении. Секс от первого лица, смотрит на девушку и ебет. Порно от первого лица , pov порно видео, порнуха глаза в глаза. Парень смотрит на девушку и трахает ее от первого лица.
Правда, всегда остается возможность договориться, разделив сферы ответственности и найдя компромиссы, тем более между такими политически близкими державами, как РФ и КНР, которые связаны стратегическими обязательствами.
Все еще не до конца ясны перспективы «европейского вопроса». Останется ли Европа основным потребителем азиатских товаров и услуг, или в связи с кризисом, ослаблением единой европейской валюты, растущим долгом, сжимающимся внутренним рынком направление товарных потоков может радикально измениться? Тогда, соответственно, изменится и транспортно-транзитная роль России как традиционного коридора между Востоком и Западом.
Не исключено, что «тихая дипломатия» Дмитрия Медведева в регионе Северо-Восточной Азии будет заменена на более активную и наступательную политику нового президента. Возможно, мы увидим знаковые инициативы обустройства этой части азиатского мира, особенно в сферах безопасности, сотрудничества и региональной интеграции.
Примечания:
[1] «Большая Восточная Азия»: мировая политика и региональные трансформации. Под ред. А.Д. Воскресенского. - М.: МГИМ (У) МИД РФ, 2010. - 442 с.; Воскресенский А.Д. Теоретико-прикладные аспекты регионального измерения международных отношений // Современные международные отношения и мировая политика / Отв. ред. А.В. Торкунов; МГИМО (У) МИД России. – М.: Просвещение, 2004. – С. 494-500; Восток / Запад: региональные подсистемы и региональные проблемы международных отношений. Под ред. А.Д. Воскресенского. - М., МГИМО (У) МИД РФ, 2002.
[2] Путин В.В. Россия и меняющийся мир // Московские новости, 27 февраля 2012
[3] См.: Портяков В.Я. Становление Китая как ответственной глобальной державы // Проблемы Дальнего Востока, 2009, №6. С.8-9; Бергер Я.М. Экономическая стратегия Китая. – М., 2009; Он же. Большая стратегия Китая в оценках американских и китайских исследователей. – Проблемы Дальнего Востока, 2006, № 1; Цзычэнь Е. Чжунго да чжаньлюэ: Чжунго чэнвэй шицзе дагодэ чжуяо вэньти цзи чжаньлюэ сюаньцзэ. (Большая стратегия Китая: главный вопрос и стратегический выбор превращения Китая в великую мировую державу). Пекин: Чжунго шэхуэй кэсюэ чубаньшэ, 2003; Ван Ичжоу. Мяньсянь ерши и шицзе ди чжунго вайцзяо: сань чжун сюйцю ди сюньцю цзи ци пинхэн. (Дипломатия Китая в перспективе XXI века: поиск решения трех задач и их равновесие). – Чжаньлюэ юй гуаньли (Стратегия и управление), 1999, № 6;Хунхуа Мэнь Гоуцзянь Чжунгодэ да чжаньлюэ дэ куанцзя (Формирование контуров большой стратегии Китая). Пекин: Бэйцзин дасюэ чубаньшэ, 2005; Пэн Пэн. Хэпин цзюэци лунь – Чжунго чунсу даго чжилу (Концепция мирного возвышения Китая – путь к восстановлению Китая как великой державы). Гуанчжоу, 2005.
[4] См.: Шицзе чжуяо гоцзя цзунхэ голи пингу (Оценка комплексной государственной мощи мировых держав) // В кн.: Цюаньцю чжаньлюэ дэ гэцзюй (Глобальная стратегическая архитектоника. Международное окружение Китая в новом веке). Пекин: Шиши чубаньшэ, 2000. C. 3.;Xuetong Yan. The Rise of China and Its Power Status. Chinese Journal of International Politics, Vol. 1, 2006. P. 5–33.
[5] Китай совместно с 31 страной мира работает над созданием 14 зон свободной торговли, подписал 8 соглашений по вопросам свободной торговли, семь из которых уже реализованы. Данные соглашения охватывают 1/4 общего объема товарооборота Китая по состоянию на 2008 г.
[6] Река Тумэньцзян, протекая через территорию Китая, России и КНДР, впадает в Японское море. Это самый близкий к Японскому морю водный путь в континентальную часть Китая. В начале 1990-х годов ПРООН выдвинула предложение об инвестиции в течение 20 лет 30 млрд долл. США в создание многонациональной зоны технико-экономического развития в целях освоения бассейна этой реки на основе сотрудничества разных стран региона. В последние 10 с лишним лет между странами региона был подписан пакет документов и соглашений по сотрудничеству. В перспективе планируется сделать зону Чанчунь-Цзилинь-Тумэньцзян новым источником роста экономики на северо-востоке страны.
[7] В КНР эта концепция выражена известной политической формулой «Социализм с китайской спецификой»
[8] http://rus.ruvr.ru/2011/12/27/62973687.html
[9] Подробнее см.: С.Г.Лузянин. Две Кореи: сравнительный анализ моделей развития.- http://www.perspektivy.org/print.php?ID=114823
[10] АТЭС: справочная информация. 2011-2012- 2020 .- М., 2012. С. 61.
[11] Сборник российско-китайских документов. 1999 – 2007 гг. М., 2007. С. 146.
[12] Подробнее см.: Портяков В.Я., Уянаев С.В. Растущий «треугольник» // Россия в глобальной политике, №6 (ноябрь – декабрь), 2008 (http://www.globalaffairs.ru/numbers/35/10840.html); Взаимодействие России, Индии и Китая в XXI в.: проблемы, перспективы, направления / Сост. С.В.Уянаев. В 2-х т. М.: ИДВ РАН, 2004.- Т.1.- М.: ИДВ РАН, 2004.- Т.2; С.В.Уянаев. Китай – Индия: отношения в начале нового столетия // ПДВ, №1, 2009.- С.19-30
[13] http://www.china.org.cn/opinion/2010-03/28/content_19702391_2.htm
[14] http://www.rodon.org/polit-091023105506
[15] Володин А.. Китай и Индия: совместное моделирование миросистемы XXI века.- http://www.rodon.org/polit-080122122554
[16] См.: Титаренко М.Л. Геополитическое значение Дальнего Востока. Россия, Китай и другие страны Азии. М.2008; Портяков В.Я. Российско-китайские отношения в 2008 // Проблемы Дальнего Востока, №1.- 2009. С. 6 - 19; Ларин В.Л. В тени проснувшегося дракона. Российско-китайские отношенияна рубеже XX – XXI веков. Владивосток, 2006; Александрова М.В. Российско-китайские приграничные экономические отношения. М.: ИДВ РАН, 2005; Лузянин С.Г. Российско-китайское стратегическое партнерство: региональное, культурно-цивилизационное и образовательное измерения. // 2-й российско-китайский форум по общественным наукам… С. 330–356; Российско-китайское сотрудничество: региональное (сибирско-дальневосточное) измерение (сетевой проект, руководитель Лузянин С.Г.). // http://www.ino-center.ru/russia-china/; Взаимодействие России и Китая в глобальном и региональном контексте. Политические, экономические и социокультурные измерения. Владивосток, 2008.
[17] Концепция первого Байкальского экономического форума (БЭФ) в Иркутске по поручению российского руководства разрабатывалась ведущими учеными ИДВ РАН во главе с директором Института М.Л. Титаренко.
[18] http://www.fcinfo.ru/themes/basic/materials-document.asp?folder=3001&matID=235437
Читайте также на нашем портале:
«Внешняя политика Китая до 2020 г. Прогностический дискурс» Сергей Лузянин
«Тихоокеанский вектор внешней политики России» Круглый стол ПИР-Центра
«Россия – КНР: динамика отношений. Вызовы глобализации и перспективы сотрудничества» Юрий Чудодеев
«Чего хочет Китай?» Эндрю Натан
«Две Кореи: сравнительный анализ моделей развития» Сергей Лузянин
«Москва и Токио: выйти из спячки» Дмитрий Стрельцов
«Дефицит лидерства в Восточной Азии: шансы для малых и средних стран» Екатерина Колдунова
«Северокорейские вооруженные силы и их роль в политической жизни КНДР» Валерий Денисов
«Новая книга Генри Киссинджера «О Китае»»
«Регионализация Восточной Азии: истоки и основные модели» Галина Костюнина
«Китай-2020: конфуцианская демократия?» Рави Бхуталингам
«Тайвань между Китаем и Америкой» Эдуард Войтенко, Яна Лексютина
«Азиатские соперники» Ачин Ванаик
«Китай - Япония: лед тронулся» Анатолий Семин
«Корейский полуостров: вызовы и возможности для России» Георгий Толорая
«Китайская миграция и будущее России. Часть вторая» Марат Пальников
«Китайская миграция и будущее России. Часть первая» Марат Пальников
«Китайская иммиграция на Дальний Восток России в конце XIX - начале XX вв.» Татьяна Сорокина
«Россия и АТР: перспективы сотрудничества» Александр Лукин, Андрей Иванов
«20 лет российско-китайского межрегионального и приграничного сотрудничества» Мария Александрова
«Современный Китай: великодержавие и идентичность» Артем Лукин
««Постоянная перезагрузка» Китая» Бобо Ло
«Куда движется Китай? О последнем съезде КПК и перспективах социализма» Александр Салицкий
«Весна 2010 г.: обострение напряженности на Корейском полуострове» Александр Воронцов, Олег Ревенко
«География китайской мощи» Роберт Каплан
«Отдаляющиеся партнеры» Владимир Скосырев
«Национальная политика КНР в отношении малочисленных народов» Валентина Булдакова
«Россия и АТЭС: перспективы сотрудничества» Андрей Иванов
«Три основы экономической стратегии России в Восточной Азии» Вячеслав Балакин
«Рейтинги Китая (справка)»
«Япония - 2007: внутриполитическое и международное (российско-японское) измерения» Сергей Лузянин
««Азиатские головоломки»» Андрей Володин
«На полпути к вершине. Политика меняется, великая страна бессмертна» Владимир Попов
«Пекин выбирает «ось удобства»» Борис Пядышев
«Русские Курилы и японские аппетиты» Аджар Куртов
«Роль Китая в глобализующемся мире» Василий Михеев