Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Динамика глобального мира: на пути к постчеловеческой цивилизации?

Версия для печати

Специально для портала «Перспективы»

Андрей Андреев

Динамика глобального мира: на пути к постчеловеческой цивилизации?


Андреев Андрей Леонидович ‒ главный научный сотрудник Института социологии РАН, доктор философских наук.


Динамика глобального мира: на пути к постчеловеческой цивилизации?

Все мировые проекты, кроме либерального, вроде бы сошли с исторической сцены. Однако мир остается разделенным линиями культурных разломов. Возникает соблазн построить на этом периодизацию всей новейшей истории: закончилась эра конкуренции мировых проектов, началась эра столкновения цивилизаций. Однако на самом деле схема эта схватывает лишь видимость явлений.

Как выглядит глобальная ситуация после распада Советского Союза и самоупразднения так называемой мировой системы социализма? Все мировые проекты, кроме либерального, вроде бы сошли с исторической сцены. Однако мир остается разделенным линиями культурных разломов. Возникает соблазн построить на этом периодизацию всей новейшей истории: закончилась эра конкуренции мировых проектов, началась эра столкновения цивилизаций. Такую попытку мы находим, в частности, у Хантингтона [1] – с той только разницей, что он говорит не о мировых проектах (что, на наш взгляд, правильнее), а об идеологиях (что очень неточно, поскольку идеологии и идеологические распри существовали испокон веков и продолжают существовать в наши дни).

Однако на самом деле схема эта схватывает лишь видимость явлений. Cтоит вглядеться пристальнее, и можно заметить, что за перипетиями конфликта цивилизаций проглядываются мегатренды, объективный смысл которых реализуется в виде неких «мировых проектов». В отличие от прошлого, эти мегатренды уже не обязательно связаны с каким-либо одним конкретным идеологическим целеполаганием. Скорее, это некие функциональные вектора, которые могут реализовываться через разные, иногда даже противостоящие друг другу идеологии. В этом случае их можно представить в виде аттракторов некоторых достаточно долговременных процессов.

Как отмечал в свое время К. Маркс, у человеческой истории есть две предпосылки: физическое существование (и, следовательно, физическое воспроизводство) индивидов и производство материальных условий их жизни [2]. Почти на всем протяжении человеческой истории, начиная с глубокой древности, и то и другое в равной мере обеспечивались каждым этносом самостоятельно. Однако на определенном этапе социально-исторического развития, а именно в преддверии Нового времени, начинают исподволь складываться тенденции, ведущие к постепенному разделению этих функций.

Интенсивное развитие науки и техники очень быстро дали Европе множество преимуществ над остальным миром. Прежде всего, разумеется, силовой перевес, который был конвертирован в глобальное господство и эксплуатацию «отсталых народов». Но это лишь одна сторона вопроса. Другая его сторона – стремительный рост производительности труда, создание небывало комфортной среды обитания, эффективное здравоохранение, распространение просвещения, возвышение интеллекта и творческих способностей, а также (не в последнюю очередь) то, что Гегель в свое время определил как прогресс в сознании свободы. Сочетание этих двух аспектов создавало впечатление, что преимущества европейской цивилизации (в широком смысле, включая страны европейской культуры на других континентах) являются безусловными и абсолютными, а тот путь, по которому она пошла, – это универсальная, «правильная» модель развития, которую в принципе должны принять все страны.

Но с середины ХХ в. функциональная специализация Запада (как техногенной цивилизации), долгое время казавшаяся безусловным преимуществом, порождала все больше проблем. Присущее этой цивилизации специфическое отношение к природе не только как к неограниченному даровому ресурсу, но и как к «противнику», территория которого подлежит завоеванию («покорение природы»), оказалась своего рода ловушкой с отложенным действием. В середине прошлого столетия вред, который разрастающаяся техносреда наносила естественным природным ландшафтам и атмосфере, имел еще достаточно ограниченные масштабы, однако в дальнейшем началось экспоненциальное ухудшение ситуации, что всего за несколько десятилетий поставило человечество на грань экологической катастрофы. Кроме того, техногенная цивилизация оказалась чрезвычайно прожорливой в плане потребления невосполнимых природных ресурсов; в последние десятилетия они уничтожались «развитыми экономиками» с ужасающей быстротой, создавая реальную угрозу оставить будущие поколения без средств к существованию.

Есть и другие проблемы, может быть, еще более существенные. Культивируемые техногенной цивилизацией Запада ценности и психологические установки стали вступать в противоречие с тем, что положено человеку по его природе, что образует, если можно так выразиться, естественную матрицу человеческой формы бытия. В первую очередь это относится к первостепенной по своей значимости функции физического воспроизводства населения. Не только в XVII и XVIII, но еще даже в XIX в. ведущие государства и народы, составляющие ядро техногенной цивилизации, не очень сильно отличались в этом отношении от Турции, Ирана, Китая и других стран неевропейской культуры. Рождаемость оставалась достаточно высокой, семья и тут и там строилась на религиозном фундаменте, что обеспечивало прочность не только института брака, но и родственных связей. Изменения начались в 1930-е годы, но особенно – в последней трети ХХ в. В результате прогрессирующей тенденции депопуляции возникла принципиально новая ситуация, когда страны, составляющие авангардный эшелон техногенного развития, перестали справляться с задачей обеспечения самих себя человеческими ресурсами. Теперь эти ресурсы во все возрастающих масштабах приходилось импортировать. Сначала они направлялись исключительно в сферу малоквалифицированного труда. Однако к концу столетия в развитых странах за счет миграции покрывалась уже значительная часть потребностей в работниках средней и даже высокой квалификации, в том числе интеллектуальных профессий. Таким образом, функция производства техносреды и функция производства человеческих ресурсов разделились и превратились в предмет различных «специализаций».

Учитывая разительный градиент рождаемости между глобальным Югом и технологически продвинутым, но демографически оскудевающим Севером, можно по-новому оценить объективный смысл мирового исламского проекта, увидев в нем попытку экспансии демографически продуктивных форм социальной жизни. Другое дело, что смысл этот реализуется не как непосредственная рационально мотивированная цель, а как косвенный результат предписанных религией общественных отношений и норм жизни. Поэтому вовсе не исключено, что та же функция физического воспроизводства человеческого ресурса может иметь и иное социокультурное и идеологическое оформление.

Может быть, здесь дело вообще не в ценностях различных цивилизаций, а просто в уровне цивилизованности как таковом и, соответственно, в материальной обеспеченности и качестве жизни? В самом деле, существует очевидная обратная корреляция между уровнем доходов и образования, разнообразием и богатством жизни, степенью личной независимости индивидов (включая женщин), с одной стороны, и рождаемостью ‒ с другой. На этом основывается так называемая теория демографического перехода. Демографический переход является естественным и необходимым следствием модернизации. Через него в ходе неизбежной трансформации так называемого традиционного общества в современное рано или поздно пройдут все страны, и ситуация с воспроизводством новых поколений в конечном счете выровняется.

В этих утверждениях, несомненно, есть доля истины. Действительно, в последние десятилетия рождаемость снизилась не только в экономически развитых и богатых странах, но и во многих добившихся экономических успехов развивающихся, где она еще совсем недавно была очень высокой. И все же для задач социально-исторического прогнозирования такие выкладки нередко оказываются слишком абстрактными, поскольку они опираются на достаточно усредненную статистику. Как известно, общие коэффициенты рождаемости падают неравномерно, что и делает одни страны экспортерами, а другие импортерами человеческих ресурсов. А в том зазоре, который создается неравномерностью, как раз и заключены характерные особенности различных цивилизаций, равно как и ресурсы, выступающие в качестве факторов конкурентоспособности.

Различия такого рода становятся намного отчетливее, когда мы переходим от общей статистики к дифференцированному социологическому анализу и case-studies, и в особенности – когда обращаемся к анализу ситуации в тех странах, где в сравнительно однородной или сопоставимой по своим параметрам среде существуют общины, принадлежащие к различным цивилизационным типам. Так, в Ливане воспроизводство человеческих ресурсов у мусульманского населения идет интенсивнее, чем у христианского. C другой стороны, можно провести сравнение между людьми с одинаково высоким социально-профессиональным статусом в крупных городах, расположенных в ареалах различных по своей ценностной палитре цивилизаций. Если, допустим, в семьях врачей или инженеров в Берлине, Амстердаме, Хельсинки или Вене обычно по одному–двое детей, то у их коллег в Багдаде, Аммане или Карачи ‒ раза в два больше.

Средний класс развивающихся стран, как правило, поставляет способных, целеустремленных и вдумчивых студентов. В этом еще одна из причин того, что развитые страны Запада в настоящее время во все возрастающем масштабе подпитываются не только «рабочими руками», но и интеллектуальными ресурсами извне.

Последствия отделения функции воспроизводства человеческих ресурсов от функции развития техносферы во многом парадоксальны. Начиная приблизительно с 1500 г. безусловной мировой доминантой была опирающаяся на силовое превосходство тотальная экспансия капиталистической мир-системы, в цивилизационном отношении отождествляемой с Западом. Главной составляющей этого превосходства, конечно же, было техническое оснащение. Однако недостатка в человеческих ресурсах Запад в то время тоже не испытывал. И в Испании, и в Англии, и во Франции было немало молодых отпрысков небогатых дворянских семей, которые не могли рассчитывать на хорошую карьеру на родине и готовы были рискнуть жизнью для приобретения желанных богатств и должностей в заморских экспедициях и колониальных администрациях. Запад и сегодня остается субъектом экспансионистских устремлений, которые он реализует преимущественно в формах военно-политического контроля и финансовых зависимостей. Однако теперь вектор этих устремлений уравновешивается противоположно направленным вектором демографической экспансии из стран, располагающих избыточными человеческими ресурсами.

Вероятно, далеко не все согласятся с определением этого миграционного потока как экспансии. Ведь турок, арабов, филиппинцев, мексиканцев, выходцев из африканских стран южнее Сахары изначально приглашали «просто работать», причем на совершенно определенных условиях, которые были продиктованы принимающей стороной. При этом политические элиты Запада рассчитывали на формирование в будущем так называемого мультикультурного общества, в котором разнообразие культурных традиций будет сцементировано единым для всех либеральным мировоззрением и унифицированным образом жизни в современном урбанизированном обществе. Это, однако, оказалось иллюзией, в каком-то смысле даже самообманом. Обосновываясь в комфортных условиях благополучных западных государств, выходцы из «третьего» и «четвертого» миров редко проявляли стремление до конца интегрироваться в соответствующие общества. Иногда они приобретали некую «параллельную идентичность» (как, например, известный лингвист Э. Саид, который был не только профессором Колумбийского университета и членом Американской академии наук, но и палестинским активистом), в большинстве же сохраняли прежнюю (а вместе с ней и менталитет). В результате в странах, принимающих массовые потоки гастарбайтеров, образовывались анклавные сообщества, живущие по своим собственным законам и традициям ‒ своего рода социумы в социуме. Например, на рубеже 1980-х ‒ 1990-х годов в Марселе можно было видеть целые кварталы, заселенные выходцами из бывших колоний, где за целый день можно было ни разу не услышать более или менее правильной французской речи.

В серьезном осмыслении нуждаются эффекты реактивации социальных форм, которые с точки зрения западного модерна кажутся безнадежно архаическими. Так, сохранение «естественных» (кланово-племенных и земляческих) связей оказывается не столько тормозом самореализации, сколько источником преимуществ. Пронизанные такими связями сообщества не атомизированы, уровень групповой сплоченности в них заметно выше, чем в окружающей социальной среде. Это делает их эффективными политическими субъектами, способными к быстрой мобилизации своих членов, причем не только электоральной.

Если западные политики и интеллектуалы убеждены, что либеральное мультикультурное общество обладает безусловной и абсолютной привлекательностью (иную позицию они часто совершенно искренно не понимают), то для мигрантов, не читавших труды по мультикультурализму и этноконструктивизму, это ‒ зона чужой культуры, воспринимаемая просто как «территория освоения». Как справедливо заметила профессор политологии и философии Йельского университета Сейла Бенхабиб, в порах западных обществ происходит латентная институционализация инокультурных групп, претендующих на то, чтобы их культурное своеобразие было источником особых прав [3]. Так, по С. Бенхабиб, возникают предпосылки «глобализации наоборот»; однако нам представляется, что в выборе этого термина она невольно отдала дань пресловутой политкорректности. На самом деле уместнее говорить в этой связи о своего рода обратной колонизации.

Пока сообщества мигрантов оставались малочисленными, а их члены плохо ориентировались в новой для них обстановке, об этом, разумеется, никто не думал. Однако и социальная, и демографическая ситуации исподволь менялись, и в наиболее активных общинах все громче заявляло о себе стремление перейти от тактики адаптации к требованию изменить окружающее общество-среду в соответствии с их собственными представлениями о должном. После 2000 г. это стремление заявило о себе первыми открытыми выступлениями, начиная от дискуссий по поводу ношения хиджаба и кончая массовыми беспорядками в ряде западноевропейских стран. Только тогда европейские лидеры обнаружили в рассматриваемых нами тенденциях прямую угрозу западному образу жизни. Тем не менее удовлетворительное решение не было найдено. Очень симптоматично высказался по этому поводу в 2009 г. тогдашний министр внутренних дел Франции Б. Ортефе, говоря о французах арабского происхождения: "Когда он один, все в порядке. Проблемы начинаются тогда, когда их становится слишком много" [4]. Екатеринбург элитные проститутки Эскорт услгуги

Новая политическая демография существенно меняет содержание таких понятий, как «соотношение сил», «политический контроль», «победа» или «политический успех». Да, Запад по-прежнему обладает огромными техническими и экономическими возможностями, в том числе позволяющими сравнительно быстро подавлять неугодные ему режимы. В этом плане ухудшающееся для него соотношение человеческих ресурсов само по себе пока мало что меняет. Но, быстро одерживая «победы» над заведомо хуже оснащенным институциональным противником, Запад оказывается лицом к лицу с населением, социумами, обладающими значительными возможностями длительного вязкого сопротивления, в том числе в форме вялотекущих боевых действий малой интенсивности. Результатом обычно бывают скорый уход «победоносных демократий» из зоны конфликта и передача ответственности сформированным под их патронажем новым режимам, искренность лояльности которых к патрону довольно сомнительна.

Этот опыт приводит нас к мысли, что, несмотря на все свое материально-вещное и интеллектуальное могущество, технически передовой Запад начинает проигрывать соревнование с другими цивилизациями. Не столь оснащенные инструментально, они сохранили некоторые специфические ресурсы, среди которых первостепенное значение имеют не только физическое воспроизводство населения как таковое, но и «пассионарность», сверхмотивированность, способная в критических обстоятельствах доходить до самопожертвования, о котором на Западе давно уже и думать забыли.

Можно прогнозировать дальнейшее снижение рождаемости и параллельное повышение качества жизни в наиболее «продвинутых» незападных странах, таких как Турция. Но на определенном этапе эта тенденция наткнется на цивилизационные ограничители. Не так уж трудно, например, представить себе снижение рождаемости в арабских и тюркских мусульманских семьях с 4–5 до 2 детей на одну женщину (что местами уже и происходит). Однако совершенно немыслимо, чтобы это привело к сознательному отказу от продолжения рода. На пронизанном же гедонизмом и индивидуализмом постхристианском Западе таких ограничителей, похоже, нет. Об этом свидетельствует хотя бы возникшее в США и ныне ширящееся движение за добровольную бездетность («чайлдфри»), приверженцы которого считают отказ от рождения детей особой привилегией развитых обществ [5]. То же можно сказать и о серьезной трансформации на Западе института брака.

Есть и другие, более яркие, иной раз даже шокирующие примеры. На один из них автору этих строк довелось недавно натолкнуться на фестивале студенческого кино: это фильм Денизы Гальяо и Марии Элизы Шайдт «Сквозь объектив Инкедккенни». Сюжетно он посвящен внутренним отношениям в гей-сообществе. Из фильма можно узнать, что в последнее время здесь возникла особая субкультура людей, которые стремятся… заразиться СПИДом. Такой вот специфический способ обретения новой идентичности и опыта солидарности. Понятно, что это отнюдь не всеобщее явление, но сам по себе факт, что такое возможно, достаточно показателен и наводит на размышления.

Не просматриваются ли во всем этом симптомы подавления самого витального из естественных инстинктов – инстинкта самосохраненения? Или даже запуск программы самоуничтожения? Возможно, что в такой постановке вопроса есть некий реальный смысл. Однако он нуждается в конкретизации, прежде всего – на основе анализа внутренней логики развития функционально специализированных цивилизаций. В частности, большое значение имеет складывающийся на протяжении последних десятилетий новый формат отношений между наукой, технологиями, бизнесом и социальными практиками, который в зарубежной литературе обсуждается под условным названием технонауки.

Не будем здесь вникать в специальные детали этих обсуждений, значительная часть которых пока носит гипотетический характер. Однако уже сейчас можно достаточно уверенно утверждать, что, в отличие от классических форм науки и техники, технонаука не просто усиливает воздействие человека на окружающий предметный мир, но и знаменует собой переход от контроля за этим миром к преобразованию нашей собственной внутренней природы. Решающую роль в этом преобразовании играют, с одной стороны, быстрый прогресс биомедицины, активно разрабатывающей ныне особые технологии конструирования тел [6], а с другой ‒ создание компьютерными средствами различных виртуальных реальностей, в том числе виртуальных интерактивных сред, способных почти полностью вытеснять (или, лучше сказать, вытягивать) сознание индивида из реальной действительности. Таким образом, если на предшествующих этапах исторического развития системы «человек – техника – природа» первый элемент триады мог условно рассматриваться как независимая переменная, то теперь он становится функцией от состояния техносферы (техносреды). И это важное обстоятельство, которое в перспективе будет все более и более значимым. В ходе своего развития техногенная цивилизация пересекла черту, за которой происходит инверсия отношений между человеком и техникой. Человек из «хозяина» превращается в элемент техносистемы, параметры которого должны ей соответствовать ‒ примерно так же, как параметры карбюратора должны соответствовать общей конструкции двигателя.

Собственно, нечто подобное происходит уже сегодня. Например, качества человека как потребителя товаров, услуг и информации достаточно эффективно программируются при помощи изощренной технологии рекламы под возможности и потребности экономической мегамашины. Можно предвидеть резкое усиление манипулирования людьми, которые именно теперь действительно становятся «винтиками» некой отчужденной от них системы (концепция «винтиков», как известно, была провозглашена еще в 1930-е годы).

Развитие техногенной цивилизации в ее сегодняшних вариантах ведет к изживанию того, что можно назвать «человеческим по природе». Это своеобразный технологически обоснованный тоталитаризм, в рамках которого человек, как имеющий природное происхождение субъект, не нужен. Не нужны (а для реализуемого ныне тренда и обременительны) пока еще существующие рецидивы многих его традиционно ценимых качеств. Не нужны и естественные формы общения, включая заданные природой отношения мужчины и женщины, родителей и ребенка. Естественные отношения в этом контексте едва ли не осуждаются; против них направлены рекламные акции и даже целые кампании, создающие условия для их постепенного вытеснения искусственными отношениями-конструктами.

В этой связи на Западе прорабатываются концептуальные основы нового мирового проекта – постчеловеческой цивилизации (или, что то же самое, цивилизации постчеловеческих существ) [7]. Если принять эту идею как некую, пусть еще во многом гипотетическую, заготовку на будущее, то политика предстанет перед нами как производная от конкуренции (по Хантингтону, столкновения) такой постчеловеческой цивилизации с цивилизациями все еще человеческими.

В этом ключе надо рассматривать и происходившую на протяжении последних полутора–двух десятилетий эволюцию политического вектора России. Поскольку нынешней российской элите все еще не хватает интеллектуальной самостоятельности и культурно-политического кругозора, ее позиция до сих пор не выражена в той форме, которая позволила бы представить миру новый четко артикулированный бренд России. Соответственно, несмотря на очень точные, иногда даже филигранные ходы и действия верховной власти, в информационных войнах современности мы больше проигрываем, чем выигрываем. И все же, резюмируя, можно сделать вывод, что в России складывается специфическая концепция «традиционалистской модернизации», ищущая средний путь между эффективным научно-техническим прогрессом и ориентированными на воспроизводство человеческого ресурса «естественными» формами социальности.

Примечания:

[1] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций // Полис. Политические исследования, 1994. № 1. С. 33 – 40.

[2] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.3. М.: Гос. изд-во политич. лит., 1955. С. 19.

[3] Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М.: Логос, 2003.

[4] Le monde, 10.09.2009.

[5] Антонова Ю.А. Коммуникативные стратегии в текстах, репрезентирующих идеологию childfree: на грани экстремизма. – Политическая лингвистика, 2013. № 2. С. 170 – 177.

[6] Clarke A.E., Mamo L., Fishman J.R, Shim S.K., Fosket J.R. Biomedicalization: Technoscientific Transformation of Health, Illness and U.S. Biomedicine. – American Sociological Review, vol. 68. 2003. № 2. P. 164.

[7] Better Humans? The Politics of Human Enhancement and Life Extension. L., Demos Medical Publishing (ed. by James Wilsdon, Paul Miller). 2006.

Читайте также на нашем портале:

«Глобализация: «вестернизация» и альтернативные формы глобальных стратегий» Юрий Гранин

«Конфликт или сотрудничество?» Ричард Беттс

««Цивилизация модерна» против цивилизаций С. Хантингтона» Борис Мартынов

«Культурологический смысл глобализма» Владимир Кутырев

«Бытие или Ничто» Вадим Розин

«Модернизация: от бездумного инновационизма к управляемому развитию» Владимир Кутырев

«Мультикультурализм как философско-политическая концепция» Екатерина Нарочницкая

«Иммиграция в Европу и теоретические уроки экономического кризиса» Екатерина Нарочницкая


Опубликовано на портале 24/03/2014



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика