Очевидно, что совокупный вес Европы в мире неуклонно сокращается. И конфликт внутри самой Европы может лишь ускорить этот процесс. Кроме того, нельзя допустить, чтобы континент, переживший столько войн в прошлом, вновь утратил стабильность и, возможно, даже стал ареной Третьей мировой войны. Вот почему идея Большой Европы важна как никогда. Но как бы безотлагательна она ни была, приходится признать, что о «Европе от Лиссабона до Владивостока» чаще всего говорят так, будто никто по-настоящему не верит в это понятие.
К примеру, если западные политики обсуждают идею Большой Европы, они обычно имеют в виду исключительно продвижение на Восток западной политической системы и западных культурных ценностей. И в основном речь идет о политической системе, построенной на Западе после Второй мировой войны. При этом там редко раздумывают над тем, что Россия ‒ в силу культурных особенностей, о которых я скажу позже ‒ просто не может принять эту концепцию.
Нечто подобное происходит и с российской стороны. Здесь идею Большой Европы представляют как сугубо прагматические отношения, основанные на экономических интересах, либо как отношения, уходящие корнями в классическую европейскую культурную традицию. Однако ни то, ни другое не находит понимания на Западе. Европейские политики предпочитают не слышать отсылок к старым традициям – ведь Европа отказалась от этих традиций под влиянием Америки. Идея чисто прагматических экономических связей также не встречает отклика, потому что после 1989 г. геополитически влиятельные круги Запада сформулировали для себя масштабную стратегию, далеко выходящую за пределы экономики и имеющую колоссальные последствия для культуры. Но культурная составляющая западной экспансии больше не связана с классическими европейскими традициями. Напротив, теперь она представляет систему ценностей нового типа, которая выросла из поп- и лайфстайл-культуры, возникшей на Западе начиная с 1968 г.
Надежды Москвы на то, что Запад в какой-то момент осознает взаимные экономические интересы, связывающие его с Россией, понятны. Однако, чтобы дожить до этого, России крайне важно понять, что на самом деле представляет из себя западный мир. В частности, в современной западной политике есть псевдорелигиозные мотивы, к которым доводы разума неприменимы. И вся эта риторика об «избранном» западном мире в ближайшее время никуда не исчезнет.
Таким образом, разговоры о Большой Европе в большинстве случаев ведутся заведомо не всерьез. В обозримом будущем ни Россия не станет частью Запада, ни Запад не сможет, да и не захочет, смотреть на вещи под другим углом. Мы находимся в тупике, и признать это значит быть реалистом. Но это не повод, чтобы унывать или отчаиваться. Вполне возможно, еще настанет время, когда перспектива Большой Европы станет реальной. А сегодня важнее сосредоточиться на вопросе, как взаимоотношения России и Запада зашли в этот тупик.
Прежнее культурное единство Европы
Если вернуться на некоторое время назад, можно увидеть, что культурное единство Большой Европы ‒ вовсе не недостижимый идеал, а нечто реально существовавшее. В XIX в. весь европейский континент был в культурном отношении неразделим. Революционный порыв того времени не обошел стороной ни одну из европейских наций. Жаркие споры о философии XVIII‒XIX вв. велись повсюду от Москвы до Лиссабона. Произведения французской и немецкой литературы читали и анализировали в России, русскую литературу ценили в Центральной Европе. Кажется, континент существовал как единый организм, и изменения в одной его части вскоре сказывались во всех остальных. Так длилось на протяжении как минимум столетия, от Венского конгресса до начала Первой мировой войны. Томас Манн запечатлел эту эпоху единой европейской культуры в романе «Волшебная гора», где в интернациональной атмосфере швейцарского санатория европейцы всех мастей вели философские дискуссии о будущем Европы.
Существует ли сегодня хоть какая-то возможность вновь найти общий язык, на котором говорила Европа тогда?
Чтобы понять это, необходимо ответить на другой вопрос: какие духовные традиции в первую очередь определяли европейское единение? Бесспорно, русская революция 1917 г., последующий подъем фашизма в Центральной Европе и, наконец, холодная война развели пути развития Востока и Запада. Что же случилось с нами на этих разных путях? Почему сегодня, через 25 лет после падения Берлинской стены, мы оказались там, где мы есть?
Мой тезис заключается в следующем. За годы холодной войны Запад пережил колоссальную культурную трансформацию, которая серьезно затронула две главные составляющие европейской культуры. Не осознав этот факт, вести разговоры о Большой Европе бесполезно.
Две главные составляющие европейской культуры
1. История
Очень часто мы смотрим на европейскую культуру изнутри. И тогда нам кажется, что республиканские ценности и права человека – краеугольный камень европейской культуры. Но если отступить на несколько шагов и посмотреть на историю Европы извне, станут очевидны другие важнейшие черты. На мой взгляд, наиболее удивительными, выдающимися особенностями европейской культуры ‒ теми, благодаря которым Европа останется в веках, ‒ являются европейское понимание истории и европейское понимание искусства. Другие элементы – республиканские ценности, верховенство закона – тоже неотъемлемы от европейской культуры. Но эти черты не уникальны. Похожие формы организации встречаются не только в Европе.
В плане истории европейцев отличает особое восприятие времени. Это ‒ линейное восприятие, которое изначально возникло в иудейской религии и затем в течение 2000 лет утверждалось христианством. Время понимается как история Спасения, имеющая начало и конец. Начало – исход евреев из Египта, конец – приход Мессии. Или же начало – распятие и воскресение Христа, а конец – его второе пришествие в день Страшного Суда. Или русская либо французская революция – и затем окончательная победа революционных идей. Что считать началом, а что концом, может определяться по-разному. Понимание может быть религиозным или секулярным: центральной идеей может быть спасение или прогресс. Однако то, что история представляется линейным процессом и человеческая жизнь должна играть свою роль в этом движении, есть незаменимая краеугольная основа европейской культуры [Taubes, 1947].
Люди многих культур пытались найти связь между собой и вечностью. Но пути такого поиска в разных культурах неодинаковы. У народов Азии часто практикуется способ существования, предписывающий отстранение от всего скоротечного. В европейской культуре, по существу, люди заняты прямо противоположным, пытаясь нащупать связь с вечностью через непостоянство. Представители азиатских культур часто пытаются бежать от пут земной суеты, например с помощью медитации. В Европе же получил развитие иной подход: земная жизнь здесь воспринимается как должное, и борьба с земными путами возможна лишь в пределах самой этой жизни. Европейская цивилизация выработала традицию, в которой преодолевалось противоречие вечного и смертного. Человек, воспитанный в европейской традиции, стремится приобщиться к вечности, вовлекаясь в быстротечность времени, видит в мимолетности всех явлений свершение истории в ее целостности, с ее началом, концом и общим смыслом [Heinrich, 1982].
Как Иисус несет свой крест, как верующий христианин несет в себе всю боль и скорбь земной жизни, так европейская культура несет крест самой истории, какой бы мимолетной и несовершенной ни казалась реальность текущего времени. Не случайно именно Европа подвигла другие народы войти в историческое измерение [Löwith]. Многие из них жили в почти доисторической системе, в которой время уподоблялось бесконечному вращению колеса. Приход европейцев часто приносил этим народам множество бед: геноцид, болезни, рабство, разрушение местного уклада и традиций. Однако, нередко действуя жестоко и грубо, европейцы вместе с тем помогли этим народам осознать историческое измерение и войти в него. Тот факт, что Европа дала толчок историческому развитию, является несомненной заслугой европейской культуры перед человечеством, несмотря на оборотную сторону, которую мы все сегодня признаем.
Восприятие времени, присущее европейской культуре и позволившее Европе сыграть в истории такую роль, разумеется, отразилось также на политическом устройстве нашего континента. В этой связи можно упомянуть такие (часто неверно употребляемые) термины, как «демократия» и «республика». Однако необходимо отметить, что в основе лежит именно европейское восприятие времени и истории. Без него никакой западной политической культуры вообще бы не было [Taubes, 1993]. Поэтому объявить конец истории, как это сделал Френсис Фукуяма в 1989 г. [Fukuyama], и одновременно ссылаться на республиканскую систему ценностей ‒ это либо глупость, либо подмена понятий.
2. Искусство
Другая важная составляющая европейской культуры связана с искусством. Почему именно с искусством? Дело в том, что в большинстве других культур искусство понимается во многом иначе, чем в Европе. Там искусство либо играет декоративную роль, либо является частью религиозного культа. Только в Европе искусство было удостоено иного назначения. Только здесь художественное творчество стало восприниматься как отдельный способ передачи знания. Искусство, наряду с философией, естествознанием и богословием, стало одной из почитаемых областей учености. Ничего подобного не было ни в одной другой культуре [Heinrich Der Untergang…].
Сегодня можно сказать, что это определило вектор развития европейской культуры в целом. Ведь мысль, выраженная в искусстве, менее логична, однако именно потому гораздо более характерна и самобытна, чем знание, высказанное в научной или даже философской форме [Adorno, 1995]. Благодаря своему особому значению, искусство помогло сгладить негативные последствия научно-технической революции с ее жестко-технологичным и сугубо прикладным подходом к действительности.
Европейское восприятие искусства оказалось еще и противовесом упадку христианской религии, переживавшей глубокий кризис в связи с научно-технической революцией. Таким образом, можно утверждать, что европейское искусство, с момента своего зарождения и до недавнего прошлого – по крайней мере до середины XX в., – играло роль спасательной шлюпки для христианской системы ценностей, поскольку христианство было попросту слишком важно для цивилизации, чтобы забыть о нем, но и слишком своеобразно, чтобы стать доказанным фактом в научно-ориентированной культуре, получившей развитие в эпоху модерна [Adorno Zum Ende, 1997, s. 283].
Вот почему с периода Возрождения до XIX в. мы видим взлет феномена, названного Гегелем «Kunstreligion» («религия искусства»), когда произведение искусства и мастер, его создавший, становятся предметом культа, подобного религиозному. Это религиозное отношение к искусству, вместе с появившимся тогда же понятием философии истории, объединило европейскую культуру ‒ впервые после Великого церковного раскола 1054 г. А первый вариант того, что мы называем Большой Европой, возник в XVIII в. и существовал до начала XX столетия, объединяя пространство от Иберийского полуострова до российского Дальнего Востока. Происходившее было, по сути, секуляризацией христианства и потому неразрывно связано с христианством. Если Бог стал человеком в теле Иисуса Христа, значит и человек несет в себе нечто божественное. А значит и человек может стать создателем ‒ хотя бы произведения искусства [Heinrich Götter...]. К тому же произведение искусства само по себе виделось частью откровения, поскольку оно открывало божественную природу языка, который Бог, с его способностью творить изреченным словом, оставил своим творениям.
Именно эта вера лежала в основе религиозного почитания искусства, охватившего всю Европу. Подобное отношение было особенно характерно для областей, исповедовавших православное христианство, где иконография еще раньше внесла свою лепту в общее понимание взаимоотношений Господа с его творением. Мысль о том, что божественное может проявиться в произведении искусства, здесь была гораздо привычнее, чем там, где главенствовали католическая и, в особенности, протестантская церкви. Этим объясняется и тот факт, что связи России с Европой, установленные во времена Петра I, поддерживались, в частности, путем взаимного обмена произведениями искусства, музыки и литературы.
Провал экспансии европейской культуры на Запад
Ключевой вопрос нашего времени заключается в том, бесследно ли исчезла эта традиция, оставив о себе лишь память, подобно древнему миру, или ее можно хотя бы частично возродить. Ведь если традиция не может быть восстановлена, значит, культурное единство европейского континента в обозримом будущем недостижимо. Республиканские ценности как таковые – несмотря на то, что политики то и дело на них ссылаются – не смогут стать объединяющей основой.
Прежде всего, эти ценности даже на Западе остались не более чем фасадом [Crouch]. В последние десятилетия западный мир произвел над собственными народами множество психологических операций [Ganser]. Более того, сегодня он вполне открыто отрицает право на частную жизнь. Поэтому западный мир уже не может с полным основанием представлять себя воплощением республиканских ценностей. Европа и, в особенности, Соединенные Штаты уже вошли в постреспубликанскую эру. И даже если эти ценности все еще существуют, без европейского понимания истории и искусства они теряют опору [Taubes Theologie…].
Что же произошло с этими краеугольными камнями европейской культуры? Почему они были в целости в начале XX в., но не сохранились к концу столетия? Ответ нужно искать, в частности, в истории холодной войны.
Для понимания того, что произошло, необходимо осознать, что Европа с географической точки зрения имеет два крыла. Россия – крыло европейской культуры на Востоке, США – на Западе. Восточная экспансия происходила под глубоким влиянием православного христианства, наследия Византии, в то время как западная ‒ под влиянием кальвинистского варианта протестантства.
Несмотря на то, что Россия – многоэтническое государство, в этой стране сложилась культура, очень похожая на культуры традиционных европейских национальных государств, таких как Франция и Германия. Соединенные Штаты, напротив, никогда не являлись настоящим национальным государством, с самого начала будучи плавильным котлом наций. Так что американская культура не могла развиться во внутренне сложную систему, столь типичную для европейских национальных государств, включая Россию. Более того, американская культура возникла из необходимости создания общей основы, способной объединить миллионы иммигрантов из разных стран. Этой общей основой стала так называемая американская мечта, в сущности ‒ форма индивидуализма, сложившаяся под воздействием кальвинистской веры в то, что Бог заранее определил, кто спасется, а кто попадет в ад. К тому же американское государство создавалось приблизительно тогда же, когда формировался капитализм в его современном виде. Поэтому докапиталистических ценностей, способных уравновесить огромное влияние капитализма на культуру, там было слишком мало. Можно сказать, что американская культура стала первой в мире поистине капиталистической культурой [Adorno, 1969].
Все это оказало воздействие на ранее упомянутые главные составляющие европейской культуры в США. Европейское восприятие искусства там так до конца и не прижилось, несмотря на то, что начало XIX в. было в этом смысле многообещающим. Европейское отношение к истории также не утвердилось. Вместо этого, протестантские церкви, поддерживающие ярко выраженный индивидуализм, проложили дорогу сугубо приватной интерпретации христианской истории спасения. Наконец, сама по себе молодость американского государства вкупе с географической изолированностью континента привели к тому, что история не осознавалась американцами как мировая реальность. Таким образом в XX в. в США утвердилась культура, вообще не имеющая прочной связи с историей и нацеленная, по-видимому, на жизнь в постоянном настоящем, а не в линейной концепции времени [Taubes, 1988].
Трансформация европейской культуры в период холодной войны
Когда американцы пришли в Западную Европу после Второй мировой войны, они обнаружили, что европейское понимание истории и времени им не знакомо. Более того, они столкнулись с тем, что подобное философское и политическое видение истории тесно переплеталось с набиравшим обороты рабочим движением, с социалистической и коммунистической идеологией. Коммунистические партии в Италии и Франции, профсоюзы и социалистические партии в других странах в то время обладали большим влиянием и глубокими корнями в обществе. Учитывая геополитическую ситуацию, совершенно естественно, что США видели в этих объединениях потенциальную «пятую колонну» Советского Союза. Они начали искать способ сдержать рабочее движение.
Для этих целей был основан ряд организаций культурной направленности. Одной из них стал Конгресс за свободу культуры, в значительной степени определявший американскую культурную политику в Западной Европе на протяжении первых 20 лет холодной войны и тайно финансировавшийся ЦРУ [Saunders]. Среди основных задач организации были создание и поддержка нового левого движения, не связанного с социалистическим и коммунистическим видением мира. Некоммунистические левые силы стали реальностью на втором этапе холодной войны. Левые начали все больше заниматься проблемами защиты окружающей среды, прав человека, критики консервативных пережитков, сексуальной либерализации, равноправия сексуальных меньшинств, феминизма, борьбы против дискриминации и пр. [Gottfried, 2005] Многие из этих вопросов на самом деле давно являлись частью левого дискурса. Однако теперь они стали краеугольным камнем политической идентичности левых, а социальные вопросы, которым прежде отводилось центральное место, утратили свое значение.
Мы видим, что подобный культурный сдвиг произошел и в искусстве. Конгресс за свободу культуры тратил немалые суммы на финансирование и поддержку новых направлений в искусстве, которые ценились как выражение индивидуальной свободы в капиталистическом обществе. Одним из таких направлений, получившим щедрую поддержку от ЦРУ, был абстрактный экспрессионизм, продвижением которого занимались Музей современного искусства и выставка современного искусства «Документа» (documenta – ред.) в Касселе [1]. Абстракция здесь возобладала настолько, что вопрос о соотнесенности формы и содержания отпадал. В абстрактный экспрессионизм было уже невозможно вкладывать политический смысл. В этом течении ярко проявилось то, как современное общество переосмыслило идею свободы, которая теперь считается сугубо частным делом [Seppmann].
Помимо искусства, объектом американской культурной политики в период холодной войны стала философия. В 1970‒1980 годах главенствовали теории, отрицавшие философский смысл истории. Сама традиция философии истории теперь подвергалась постоянной критике со стороны нового поколения философов-постмодернистов, утверждавших, что история закончилась, как и эпоха великих нарративов. Многие из них отвергали не только идеологию марксизма, но и лежавшие у ее истоков гносеологические принципы: например, то, что история может рассматриваться как линейный процесс, что исторический прогресс в принципе возможен, что история может иметь субъект, будь то рабочий или интеллектуальный класс. Наконец, даже идеи справедливости и истины применительно к истории были оспорены. Утверждалось, что все эти идеи в конечном итоге ведут в ГУЛАГ [Lyotard].
Гносеологическая атака на марксизм, надо сказать, была успешной: она способствовала пониманию того, что марксизм устарел, что в конечном итоге привело к перестройке в СССР [Zinoviev]. Однако в процессе атаки на исторические концепции разрушению подверглись, наряду с гносеологическими истоками марксизма, и гносеологические основы философии Просвещения. Более того, этот поток критики поставил под сомнение весь процесс секуляризации религии, когда-то связавший современность с христианским наследием [Taubes Zur Konjunktur…]. Как следствие, европейская культура в последние десятилетия демонстрирует все более негативное отношение к собственной истории и традициям [Gottfried, 2002]. Сегодня в Европе мы наблюдаем ситуацию, когда к другим религиям порой относятся с большим уважением, чем к христианству.
Все это позволяет утверждать, что экспансия европейской культуры на запад, в США, не увенчалась успехом. Она не привела к расширению европейского культурного пространства. Напротив, в Северной Америке возник новый тип культуры, заданной капитализмом, – культуры, которую уже нельзя считать европейской. И в силу своего отличия этот новый тип культуры становится со временем все более враждебным по отношению к главным чертам европейской культуры.
Одним из итогов Второй мировой войны стало американское присутствие в Западной Европе. Преступления нацистов, а также холодная война дали американцам предлог, чтобы проникнуть вглубь европейской культуры и трансформировать ее. В наши дни эта трансформация достигла такого уровня, что культурный фундамент и культурное сознание Европы оказались в серьезной опасности и близки к окончательному исчезновению. Только ощутимое снижение американского влияния вместе с новым Просвещением, с учетом прошлого опыта, способны остановить этот процесс. В противном случае культурное разделение Европы, одна часть которой трансформируется под влиянием США, а другая, восточная, поддерживает суверенитет, достаточный для сохранения своих традиций, ‒ такое разделение будет увековечено.
Уже сейчас мы являемся свидетелями того, какие трагические последствия несет утрата двух краеугольных камней европейской культуры. Фактически она ведет к так называемому технологическому нигилизму, когда методы управления природой переносятся на управление человеком и обществом в целом. Когда человек рассматривается всего лишь как «оттиск» природы и заслуживает соответствующего отношения. А вследствие этого высшее измерение человеческой жизни и культуры, когда-то сформированное христианством, снова оказывается утеряно.
Россия как единственная значительная европейская страна, не входящая в НАТО, до сих пор успешно отражала американские попытки проникновения в культурную сферу. Время покажет, сможет ли она избежать в культурном отношении участи остальной Европы. Если ей это удастся, Россия станет своего рода Ноевым ковчегом для всей европейской культуры.
Перевод с английского Дарьи Карпухиной
Список литературы:
Adorno Theodor W. Ästhetische Theorie. Frankfurt a. M., 1995.
Adorno Theodor W. Kulturindustrie – Aufklärung als Massenbetrug // Dialektik der Aufklärung – Philosophische Fragmente. Frankfurt a. M, 1969.
Adorno Theodor W. Zum Ende // Minima Moralia. Frankfurt a. M., 1997.
Crouch Colin Post –Democracy. Washington, D.C. 2004.
Fukuyama Francis The End of History // The National Interest. Summer 1989.
Ganser Daniele NATO Geheimarmeen in Europa – Inszenierter Terror und verdeckte Kriegsführung. Zürich, 2008.
Gottfried Paul Edward Multiculturalism and the Policy of Guilt – Towards a Secular Theocracy. Columbia/London, 2002.
Gottfried Paul Edward The Strange Death of Marxism – The European Left in the New Millennium. Columbia, 2005.
Heinrich Klaus Der Untergang von Religion und Kunst in Wissenschaft // Floß der Medusa. Frankfurt a. M., 1995.
Heinrich Klaus Götter und Halbgötter der Renaissance // Floß der Medusa. Frankfurt a. M., 1995.
Heinrich Klaus Parmenides und Jona – Ein religionswissenschaftlicher Vergleich // Parmenides und Jona – Vier Studien über das Verhältnis von Philosophie und Mythologie, Frankfurt a. M., 1982.
Löwith Karl Weltgeschichte und Heilsgeschehen // Sämtliche Schriften. Bd. 2. Stuttgart, 1983.
Lyotard Jean-François Randbemerkungen zu den Erzählungen // Postmoderne und Dekonstruktion. Stuttgart, 1990. S. 49.
Saunders Francis Stonor Who Paid the Piper – the CIA and the Cultural Cold War. London, 1999.
Seppmann Werner Ästhetik der Unterwerfung – Am Beispiel der Documenta. Hamburg, 2013.
Taubes Jacob Abendländische Eschatologie. Bern, 1947.
Taubes Jacob Ästhetisierung der Wahrheit im Posthistoire // Streitbare Philosophie, Margherita von Brentano zum 65. Geburtstag. Berlin, 1988.
Taubes Jacob Die Politische Theologie des Paulus. München, Paderborn, 1993.
Taubes Jacob Theologie und politische Theorie // Vom Kult zur Kultur. München, 1996.
Taubes Jacob Zur Konjunktur des Polytheismus // Vom Kult zur Kultur. München, 1996.
Zinoviev Alexander Global Suprasociety and Russia. Moscow, 1999.
[1] documenta. Mode of access: http://www.documenta.de/# (date of access: 20.04.2016)
Читайте также на нашем портале:
««Универсальная ценность» у «естественного предела»?» Владислав Иноземцев
«Мультикультурализм как философско-политическая концепция» Екатерина Нарочницкая
«Культурологический смысл глобализма» Владимир Кутырев
«Цивилизационное измерение модернизации: Россия в контексте мирового опыта» Ирина Кудряшова
«Место России в мире: Европа или Евразия?» Андрей Андреев
«Идеологическая трансформация элиты современного Запада в начале XXI в.» Александр Шатилов
«Европа не есть Запад: интересы, ценности и идентичность в европейской традиции» Дарио Читати
«Российская политическая культура и европейские политические ценности: актуальные интерпретации» Ирина Василенко
«Международная стратегия России: основные векторы и болевые точки » Круглый стол Центра исследований и аналитики Фонда исторической перспективы
«На подходе ко Второму Просвещению» Юрий Каграманов
«Метафизика бездомности: русская консервативная мысль в ситуации постмодерна » Сергей Дудник, Владимир Камнев
«Модернизация: от бездумного инновационизма к управляемому развитию» Владимир Кутырев
«Восток и запад Европы: европейская судьба России» Владимир Кантор