Одна из наиболее острых проблем российского общества – проблема неудержимого роста социального неравенства – имеет свой политический аспект. Для того чтобы уяснить его содержание, необходимо рассмотреть два вопроса: 1) как углубляющееся социальное неравенство в России проявляется в политической сфере; 2) какой должна быть публичная политика, способная остановить прогрессирующий рост неравенства и, по крайней мере, амортизировать его негативные политические последствия.
Конверсия социального неравенства в политическое
Социальное неравенство произрастает на экономической почве, но проецируется и в другие сферы общественной жизни, в том числе и в политику. Оно обретает политическое измерение, выражающееся в разной степени участия граждан в решении общих дел и в использовании властных ресурсов государства. Социальное неравенство воспроизводится в политическом и правовом неравенстве, которое, в свою очередь, воздействует на экономические и социальные отношения.
Проблема эта приобретает особую остроту, когда перепады в экономическом и социальном положении людей, в социальном статусе приобретают чрезмерные масштабы, и экстраполируется на политику, венчая пирамиду вопиющего социального неравенства и отчуждения общества от власти. Те, кто находятся на вершине этой пирамиды и обладают богатством, стремятся прибрать к рукам и политику, использовать рычаги власти для закрепления своего доминирующего положения в государстве. Те же, кто «на дне» испытывают тяготы нищеты и бедности, выпадают из зоны активного участия в политическом процессе, оказываются в угнетенном положении.
Классик либерализма Джон Стюарт Милль отмечал, что порабощение людей осуществляется не только силой, но и бедностью. Эта форма угнетения не меньшее зло, чем тоталитарные и деспотические формы правления. «Бедные не ошибаются, когда думают, что этот вид зла равнозначен другим видам, с которыми человечество боролось до сих пор» [1].
Если абсолютистские и тоталитарные режимы открыто отстраняют массовые слои общества от участия в политике мерами деспотического принуждения, то в демократических обществах с высоким удельным весом бедных то же самое происходит вследствие социально униженного положения обездоленных слоев населения. Можно назвать три основных фактора влияния социального неравенства на политическую сферу.
Во-первых, поляризация общества: на одном полюсе политики концентрируются апатия и пассивность, а на другом – стремление монополизировать и закрыть для общественности сферу принятия политических решений.
Во-вторых, социальное неравенство маргинализирует обездоленные слои, подталкивая их к нелегитимным формам протеста. Лишенные возможности артикулировать и защищать свои интересы в публичной сфере они становятся социальной базой политического экстремизма.
В-третьих, социальное неравенство культивирует в обществе атмосферу, которая подрывает устои социальной справедливости и общего блага; разрушаются нравственные основы общественного единения. В основании системы накапливается комплекс униженности, на политическом Олимпе – комплекс вседозволенности.
Социально-экономические преимущества и выгоды крупного капитала (обладание собственностью, высокие доходы, ключевые позиции в элитной иерархии) легко конвертируются в политическое влияние. Это осуществляется по многим каналам: близость к центрам власти, финансовые ресурсы, материальная поддержка партий и гражданских организаций, личная уния с правящей элитой, создание мощных лоббистских структур, манипулирование СМИ, подкуп чиновников и судей, формирование полулегальных и нелегальных силовых группировок и т.д.
Вывод очевиден: рост социального неравенства усиливает властные позиции немногих и ставит барьеры участию большинства в политике, то есть противоречит демократии и способствует развитию авторитарных тенденций. Поэтому демократическая практика вырабатывает механизмы регулирования социального неравенства: государство через бюджет перераспределяет национальный доход в пользу малоимущих и социально обездоленных, создаются разного рода социальные фонды, в системе власти и гражданского общества образуются комитеты и комиссии, аккумулирующие интересы и запросы общественных групп, не артикулированные или слабо артикулированные в публичной сфере. Политический смысл этих мер состоит в том, чтобы удерживать социальное неравенство в разумных пределах, амортизировать его негативные выбросы в политику и поддерживать гражданскую активность населения на уровне демократических стандартов.
Неравенство разрушает солидарность
Социологические исследования позволяют уловить корреляцию между уровнем социального неравенства и формами политического правления. В долговременной перспективе страны с высоким уровнем неравенства тяготеют к авторитаризму. Там же, где неравенство минимизировано, либо превалирует демократия, либо нарастают потребность и стремления к демократическим преобразованиям [2].
Власть, как и собственность, невозможно распределить поровну и потому она сама является источником неравенства. Демократия позволяет в той или иной мере компенсировать это неравенство расширением участия граждан в политическом процессе. Жан-Жак Руссо считал, что «общая воля тяготеет к равенству». Реагируя на вызовы, с которыми столкнулась либеральная демократия в глобализирующемся мире, западная общественно-политическая мысль ищет способы активного вовлечения общества в публичную политику. Понятие «включение» (inclusion) прочно вошло в лексику политической науки и практической политики. Теория делиберативной (от слова «deliberation») демократии обосновывает обязательность общенациональной рефлексии в процессе формирования публичной политики. Проблема минимизации социального неравенства и ее политических проявлений вышла сегодня на авансцену общественно-политической жизни многих стран мира. Среди качественных индикаторов демократии одно из приоритетных мест занимает мера «равенства» [3].
В российском обществе в 1990-е гг. произошла обвальная ломка отношений собственности и никем не регулируемая хищническая приватизация государственного имущества и общенациональных природных ресурсов. Радикально либеральные реформы открыли все шлюзы для ничем не ограниченного роста социального неравенства. Дифференциация доходов в обществе достигла чудовищных размеров. Коэффициент фондов доходов (10% наиболее и 10% наименее обеспеченных) возрос с 4.5 в 1991 г. До более чем 14 в 2001г. Индикатор поляризации доходов индекс Джини вырос за это время с 0.260 до 0.406. Россия по этому показателю вплотную приблизилась к развивающимся странам. Разница уровней жизни «России бедной» и «России богатой», по экспертным оценкам, стократна (30 долларов – бедные; 3000 долларов – богатые) [4].
Динамика дифференциации доходов привела и к более фундаментальным потерям, к резкому падению качественного потенциала российского населения. Индикатор развития человеческого потенциала (ИРЧП), разработанный ООН, с 1992 по 1996 гг. снизился в России на 70 пунктов, и страна сдвинулась по этому показателю с 34 на 57 место в мире [5].
Высокий уровень неравенства и падение ИРПЧ подрывают социальный капитал российского общества, то есть общественный ресурс взаимного доверия и взаимопомощи, который поддерживает в социуме солидарные связи и взаимодействия. Сопоставление данных о распределении доходов с показателями доверия позволяет установить своего рода закономерность: «чем сильнее дифференциация в доходах, тем слабее взаимное доверие и наоборот» [6].
Исследование динамики социального капитала в Москве за годы либеральных реформ выявило резкое снижение показателя доверия москвичей к власти. Но еще более тревожен сигнал о низком индексе доверия москвичей в межличностных отношениях. Только 6.6% респондентов полагают, что можно доверять большинству людей. По мнению специалистов, индекс доверия ниже 30% угрожает социальному и экономическому здоровью общества. По России этот показатель снизился к 1997 г. до 23% по сравнению с 38% в начале 90-х гг. При таком состоянии социального капитала формируется устойчивая «культура неравенства», которая характеризуется повышенными показателями агрессивности и низкой сплоченности [7].
«Культура неравенства» проникает и в политическое пространство, создавая здесь климат конфронтационности и нетерпимости, препятствуя достижению национального согласия. В конечном счете, это приводит к политическим противостояниям и резкому разрыву между обществом и властью. В глазах «социальных низов», власть выступает на стороне богатых и преуспевающих либо, в лучшем случае, занимает нейтральную позицию. Естественно, социально ущемленные слои населения перестают идентифицировать себя с государством и властью. Ослабевает, если не сказать разрушается, гражданская солидарность – эта глубинная основа самого понятия гражданства как сопричастности всех членов общества к общенациональным целям и государственной публичной политике. На этом фоне усиливается тенденция к корпоративизации гражданства, его растворению в блоках частных интересов экономических (национальные корпорации и ТНК) или политических (партии власти) объединений.
Корпоративное растаскивание гражданской солидарности на крупные блоки пусть важных, но все же частных солидарностей подрывает фундамент гражданского единения общества. Призывы к такому единению перед лицом современных вызовов (международный терроризм, экология или демография) не встречают должного энтузиазма. Граждане, каждодневно сталкивающиеся с нерешенностью насущных вопросов своей жизни, а то и выживания, задаются вопросом – с кем объединяться. Социально ущемленные слои и группы, испытывающие тяготы и лишения, не проявляют рвения к объединению с теми преуспевающими олигархическими группами, для которых главными приоритетами остаются собственные эгоистические интересы, в частности, перекачка капиталов за рубеж.
Поэтому-то так зыбка в нынешней России гражданская основа общенациональной солидарности в поисках адекватных ответов на вызовы современности. Трудно обеспечить единение общества даже по тем вопросам, которые действительно касаются каждого гражданина. Этому препятствует нарастающее социальное неравенство, порождающее глубокие расслоения, противостояния и даже угрозы раскола. Пагубные последствия социального неравенства накладываются на быстро трансформирующееся российское общество, которое и без того разделено по целому ряду идеологических и социальных показателей. По основным вопросам оценки реформ респонденты полярно расходятся примерно поровну [8].
Поиск общенационального гражданского единения становится в этих условиях альфой и омегой самоопределения России в глобализирующемся мире. Модная сегодня концепция «корпоративного гражданства» в лучшем случае выражает признание крупными корпорациями своей социальной ответственности перед обществом и государством. Это движение в верном направлении. Но причем здесь «гражданство»? Не стоит ли за этой игрой в термины претензия на доминирующую роль корпораций в обществе?
Для России актуальна проблема не «корпоративного», а «социального гражданства». Это понятие обосновывается в вышедшей в 2003 г. в Канаде книге «Демократическое равенство: что происходит не так?». Авторы справедливо считают, что ценности демократии и социального благополучия общества органически связаны. А это требует такой публичной политики, которая тесно увязывает проблемы свободы и равенства. Демократическое государство призвано регулировать уровень социального неравенства в обществе. Только таким путем можно создать экономическую и социальную основу для устойчивой гражданской солидарности.
Иными словами, «социальное гражданство» обеспечивает прочное приобщение граждан к демократическому государству, осуществляющему справедливую социальную политику, не допускающую противостояния граждан в результате неконтролируемого роста социального неравенства [9].
Политическая бедность
Неравенство в политике, как и в других сферах общественной жизни, в полной мере неустранимо, так как его истоки, в конечном счете, восходят к естественным различиям природных задатков и способностей людей. Рыночная экономика представляет собой благоприятную среду для трансформации этих различий в социальное и политическое неравенство. Как отмечает Р. Даль, рынок «способствует проявлениям неравенства» [10].
В каких-то пределах, не подрывающих стабильность общества и не блокирующих циркуляцию политической элиты, неравенство в политике даже играет позитивную роль, способствуя селекции и состязательности субъектов политического процесса, выражающих плюрализм интересов и стремлений различных общественных слоев и групп. Однако существует граница, за которой социальное неравенство наносит обществу ущерб, в том числе и в политическом пространстве. А. Шевяков и А. Кирута подразделяют неравенство на нормальное, «характеризующее распределение доходов среди слоев населения, активно вовлеченных в экономические процессы, и избыточное, обусловленное низкими доходами тех слоев населения, которые не оказывают существенного влияния на макроэкономические изменения». Иначе говоря, «избыточное неравенство – это часть общего неравенства, обусловленная бедностью» [11].
Для России показателен высокий уровень избыточного неравенства. По данным Н.М. Римашевской, на 2002 г. 33% населения (47.7 млн. человек) получали денежный доход ниже официально фиксированного прожиточного минимума [12].
Бедность пагубно влияет на политическую и гражданскую активность населения. Там, где избыточное социальное неравенство принимает масштабы, препятствующие участию в общественно-политической жизни больших масс населения, возникает феномен «политической бедности». В трактовке американского политолога Джеймса Бохмана суть этого феномена – в «неспособности каких-то групп граждан эффективно участвовать в демократическом процессе и в их последующей уязвимости перед последствиями намеренно или ненамеренно принимаемых решений» [13].
«Политическая бедность» выводит граждан из публичной сферы. Их голос не слышат ни общество, ни государство, а пассивное поведение нередко воспринимается властью как согласие с проводимой политикой. Порог «политической бедности», по мнению Д. Бохмана, проходит по линии способности - неспособности той или иной общественной группы инициировать обсуждение проблем, затрагивающих ее интересы.
Понятие «политическая бедность» очень актуально для понимания ситуации в нынешней России, где целые слои населения практически исключены из политического процесса. И это не только бомжи или работники низкой квалификации. Основная масса интеллектуальной элиты страны – учителя, врачи, преподаватели вузов, научные работники – пополнили ряды «новых бедных». Поглощенные повседневными заботами о выживании они лишены времени и возможности полноценного участия в гражданской деятельности и не могут добиться от власти включения своих требований в политическую повестку дня.
В развитых демократиях сильное гражданское общество обладает разветвленными и эффективными механизмами публичного выражения и конденсации плюралистических интересов различных социальных групп. Энергия общественной самодеятельности вынуждает власть считаться с этими интересами и включать их в сферу публичной политики. Даже если какие-то группы населения в силу бедности или низкого уровня культуры не могут сформулировать свои специфические интересы, эту миссию берут на себя организации гражданского общества.
На 19-м Всемирном конгрессе политологов в 2003 г. в одной из секций проводился сравнительный анализ механизмов выявления и артикуляции интересов небольших и самых обездоленных групп населения. В некоторых странах, как уже отмечалось, в системе государственной власти существуют комиссии и комитеты, специально занимающиеся изучением интересов таких групп и разработкой предложений по их реализации [14].
В России амортизаторы политической бедности отсутствуют, поскольку гражданское общество развито слабо. Частные интересы здесь еще не структурированы. Они расплывчаты, не объединены в кустовые группы. Поэтому не транслируются или глухо транслируются в публичную сферу. Сама же эта сфера носит лоскутный характер и как бы разделена на отдельные ниши, не имеющие между собою тесных связей.
Рост «политической бедности» приводит к тому, что функция принятия политических решений выходит из-под контроля общества и концентрируется в узком кругу правящей элиты. В результате в общественной жизни генерируются авторитарные тенденции.
Можно констатировать, что не только в экономическом и социокультурном пространстве, но и в политической сфере наметились контуры деления России как бы на две части. В одной подвизается правящая политическая элита, которая пребывает в собственной, в значительной мере виртуальной реальности, порождающей иллюзию стабильности. Ей кажется, что у политической России большой запас прочности. Население не бунтует в ответ на рискованные и плохо продуманные эксперименты. Значит, можно продолжать в том же духе, не думая о рисках.
Другая часть Россия, которая несет на своих плечах всю тяжесть социально-экономической и политической бедности, безмолвствует. Но в ее недрах назревают опасные процессы, накапливается энергия протеста. Не выходя открыто в политическую сферу, она проявляется в социально девиантном поведении больших групп населения. Протест выражается в уходе из политики в сферу криминала, наркомании, алкоголизма, мистики и религиозного фанатизма. Подобная форма протеста не менее страшна и губительна, чем та, которую поэт назвал «бунтом бессмысленным и беспощадным». Идет затяжная прогрессирующая деградация общества, постепенно истощающая его творческий потенциал и лишающая надежды на возрождение той самой «пассионарности», которая, по мнению Льва Гумилева, превращает нацию в субъект истории.
Под вопросом оказывается будущее России. И это заставляет серьезно задуматься о «зигзагах» российской реформации, о реальном коридоре возможностей для демократического развития российского общества, о формировании такой публичной политики, которая отвечала бы этим возможностям, не имитируя привлекательные, но чуждые российским условиям модели, приводящие к негативным политическим последствиям.
«Откат» от демократии
Радикально-либеральная модель 90-х гг. прошлого века навязывалась российскому обществу под знаменем защиты демократии. Почему же получился иной результат? Попытки либеральных демократов первой волны списать «откат» от демократии на путинские политические реформы выглядят наивными и неубедительными. Глубинные корни «отката» от завоеваний демократии второй половины 80-х гг. заложены в самом радикал либеральном проекте.
Как свидетельствует исторический опыт, либерализм и демократия – не одно и то же. Демократия не обязательно развивается в либеральной форме, а либеральная политика может сочетаться с авторитарным правлением. Либеральный проект 90-х гг. не мог быть осуществлен демократическими методами. Он нуждался в авторитарных рычагах властного давления. Радикально либеральные реформы прервали логику демократического развития российского общества. Достаточно вспомнить о таких показательных фактах, как расстрел парламента, закрепление в Конституции бесконтрольности власти первого лица, возведение на президентский пост в 1996 г. человека с ничтожно низким рейтингом, проведение хищнической приватизации государственной собственности, давшей импульс стремительному росту социального неравенства со всеми вытекающими политическими последствиями.
Это был реальный откат от демократии времен перестройки, вызвавшей массовый демократический подъем, давшей обществу гласность и свободу прессы, обеспечившей общественное противостояние путчу в августе 1991 г. К сожалению, – и это отнюдь не было некой исторической необходимостью – на гребне демократического подъема восторжествовал радикально-либеральный (либертарный) курс политики, сбивший волну демократического подъема и утвердивший авторитарную практику принятия решений. Этот, по меткому выражению Питера Риддуэя, «рыночный большевизм» резко разошелся с демократией, слабые ростки которой не выдержали напора дикой стихии произвола, коррупции и криминала.
Приватизация сопровождалась разрушением механизмов государственного регулирования общественной жизни, что неизбежно стимулировало рост анархических тенденций, беззакония и криминального произвола. Эта практика не только делегитимизировала либеральные реформы и обрекла их на неудачу, но и ввергала экономику и общество в глубочайший кризис. Показательно мнение на этот счет классика ортодоксии свободного рынка, кумира российских радикал либералов Мильтона Фридмана. В интервью 2001 г. он признал, что в начале 90-х гг. его совет странам, совершавшим переход от социализма к капитализму, состоял из трех слов: «приватизировать, приватизировать, приватизировать». «Однако я был не прав. Оказывается, правление закона является, по всей видимости, более важным, чем приватизация» [15].
Мировая практика демократизации показывает, что успешные либеральные реформы в экономике осуществимы лишь в рамках закона и государственных институтов, обеспечивающих его соблюдение. Между тем, российские радикал либералы пошли иным путем. Они выпустили из бутылки джинна эгоизма и разобщения, разрушив одновременно их государственно-правовые ограничители. В океане разбуженной стихии частного и группового эгоизма ослабленное государство утратило способность отстаивать общенациональные интересы, и само стало объектом своеобразной приватизации со стороны наиболее мощных олигархических групп и кланов государственной бюрократии.
Следствием приватизации, попиравшей нормы права и нравственности, и стали быстрая поляризация общества, стремительный рост социального неравенства и распространение «политической бедности». Демократический подъем в обществе быстро сменился усталостью, апатией, пассивностью, создав благодатную почву для монополизации власти и авторитаризма. И сегодня политическое развитие страны идет по проторенной колее, поскольку по-прежнему сохраняется рост социального неравенства и его политические последствия.
«Мягкий авторитаризм» – куда дальше?
Радикально-либеральная логика стихийного раздела собственности, ломки общественных структур, образа жизни и стереотипов сознания привела к такому хаосу и бессистемности, что правящая элита оказалась перед угрозой полной потери управляемости и перспективой национальной катастрофы. После дефолта 1998 г. правящая верхушка вынуждена была реагировать на императив момента и предпринять паллиативные меры к стабилизации сложившейся в России амбивалентной политической системы, сочетающей демократические приобретения реформации с сильными авторитарными тенденциями.
В свете сказанного нельзя дать однозначной оценки нынешнему политическому курсу. Нельзя не видеть, что за ним стоят мотивы императивного характера. И общество, и правящая элита нуждаются в сильных рычагах централизованного управления. Альтернатива этому – дезинтеграция и распад общества. При том наследстве, которое получила нынешняя власть (откат от демократии, коррумпированность чиновничества, ослабление управленческих связей с регионами, разгул криминала, террористическая деятельность), вряд ли было возможно обойтись без авторитарного применения административного ресурса. Но и полный возврат к авторитаризму в эпоху глобализма и инноваций явно бесперспективен.
В условиях демократии вертикаль власти покоится на устойчивом балансе сдержек и противовесов, как в государственной системе, так и в гражданском обществе. Очевидно, при нынешнем состоянии российского общества, продолжающего двигаться по колее «отката», трудно ожидать быстрого решения столь сложной и долгосрочной задачи. Однако после неудачного опыта радикально-либеральной «кавалерийской атаки» на «советский авторитаризм» все же существуют предпосылки для того, чтобы постепенно войти в коридор реальных политических возможностей российской действительности и продвигаться по нему к более полноценной демократии, хотя и медленно, но без резких откатов и отступлений.
Беспристрастный анализ показывает, что на ближайшую и даже среднесрочную перспективу в России наиболее вероятен вариант «мягкого авторитаризма», при котором политический курс, направленный на поддержание стабильности в конфликтно трансформирующемся обществе, определяется узким кругом правящей элиты. В обществе сохраняется определенный минимум демократических свобод, включая свободу предпринимательской деятельности при условии невмешательства основных кластеров частных интересов в большую политику» [16].
Понятие «мягкого авторитаризма» получило признание в западной политической науке, видные представители которой полагают, что западная модель либеральной демократии неадекватна для стран с неразвитым гражданским обществом и слабыми традициями общественной самодеятельности [17].
По многим признакам нынешний режим в России можно охарактеризовать как разновидность «мягкого авторитаризма», отличительная черта которого – концентрация властных полномочий в определении политического курса проводимых реформ. По-видимому, эта модель очерчивает тот коридор возможностей, по которому российское общество движется и, скорее всего, будет и дальше двигаться на долгом и трудном пути к демократии [18].
Политический курс власти по ряду показателей развертывается как раз в логике «мягкого авторитаризма». После радикал либеральной авантюры 90-х гг. именно такая политика, вписывается в узкий коридор реальных возможностей демократического развития России. Во всяком случае, общая направленность этого курса на укрепление системы централизованного политического управления не дает оснований для того, чтобы говорить о полной утрате демократической перспективы.
Публичная политика нынешней власти вызывает опасение не столько потому, что она знаменует «откат» от демократии, сколько потому, что применительно к социальной сфере она, по сути, сохраняет черты того самого либерального радикализма, который уже привел к столь печальным результатам. Это подтверждается проводимыми реформами в сферах образования и здравоохранения, монетизацией льгот, преобразованиями ЖКХ. Этот курс подталкивает власть ко все более жестким методам авторитарного правления.
«Мягкий авторитаризм» сохраняет возможности развития, как в сторону постепенной демократизации публичной политики, так и в сторону ее ужесточения. Куда пойдет Россия? Ответа пока нет, и выбор еще не сделан. Этот вопрос остается предметом идейно-политического противоборства, в фокусе которого находятся проблемы социального неравенства и его политические последствия.
Для российских либералов неравенство – очень неудобная проблема. В 50-е гг. прошлого века американский экономист Саймон Кузнец выдвинул тезис о том, что в условиях рынка само развитие экономики должно удерживать социальное неравенство в разумно допустимых пределах. Согласно «кривой Кузнеца» неравенство доходов увеличивается в начальной стадии экономического роста, но, достигнув точки насыщения, начинает уменьшаться. Может быть, в перспективе «кривая Кузнеца» вывезет и Россию из пропасти, разделяющей полюса богатства и бедности? Однако рассчитывать, что проблема рассосется сама собой, не приходится. А. Шевяков и А. Кирута убедительно доказали, что установленная С. Кузнецом тенденция проявляется только по отношению к нормальному неравенству и не распространяется на избыточное неравенство, доминирующее в российском обществе [19].
Избыточное неравенство в России все сильнее тормозит развитие экономики, блокирует ее переход к инновационной стадии, а по своим политическим последствиям создает социальную почву для популистского авторитаризма и националистической ксенофобии.
Эта проблема настолько противоречит расхожим либеральным схемам и столь неприятна их сторонникам, что они пытаются либо принизить ее значимость, либо вообще обойти. В книге Е. Ясина «Приживется ли демократия в России» утверждается, что неравенство и бедность у нас не так уж велики и угрожающи, а в солидном труде Е. Гайдара «Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории» для освещения и анализа проблем неравенства и бедности просто не нашлось места.
Социальное неравенство и вызываемое им антагонистическое расслоение общества превратились в камень преткновения на пути радикально-либеральных реформ. Во всяком случае, явное отторжение этих реформ большинством общества делает невозможным их проведение демократическими методами. Поэтому все яснее просматривается стремление сторонников радикального либерализма использовать авторитарные методы для проталкивания отвергаемых обществом социальных реформ. Об этом откровенно говорят представители праволиберального крыла во власти. В одном из интервью Герман Греф заявил, что избранным народом губернаторам «приходится действовать с оглядкой на людей». Поэтому губернаторов лучше назначать, «на период жестких реформ такая структура власти лучше» [20]. Internetiniai tinklapiai, el parduotuvi? k?rimas ir
seo paslauga konkurencinga kaina
Симптоматично, что некоторые из либеральных теоретиков, когда-то призывавших копировать в России западные модели демократии и рынка, сегодня разворачиваются в противоположном направлении. Выступая в Школе публичной политики в Томске, В. Найшуль заявил, что ему «импонирует опыт Чили, где с помощью диктатуры было создано либеральное государство». И уж совсем в духе русских патриотов-почвенников он с симпатией говорил о допетровских институтах власти, отвечающих ментальности русского народа и воспринимаемых им в качестве легитимных [21]. В уже упомянутой книге Е. Ясин, рассуждая о возврате к стратегии демократической модернизации, пишет: «Оптимальный для страны вариант: авторитарная власть проводит непопулярные реформы, а затем до 2008 г. предпринимаются шаги к демократизации» [22].
Ради того, чтобы демократия прижилась в России, выражается готовность смириться с авторитарными средствами ее достижения. Нет сомнения, что цель благородная. Но встает вопрос: можно ли после очередного авторитарно-либерального эксперимента сохранить в России хоть какие-то возможности демократического развития?
Не получив согласия общества на проведение реформ, углубляющих социальные неравенства, либералы в теории и у власти опять готовы прибегнуть к принудительной ломке общественных структур, не считаясь с социальными издержками. Стремление навязать обществу отвергаемые им социальные реформы радикально-либерального толка ужесточает авторитарную тенденцию и совсем не способствует эволюции «мягкого авторитаризма» в демократическом направлении.
Потребность в изменении вектора политики
В России все больше ощущается потребность в изменении вектора публичной политики в сторону ограничения роста неравенства, устранения его крайних форм, воспринимаемых общественным мнением как явно несправедливые. Тогда у людей появятся сознание сопричастности общему делу и тяга к солидарности в достижении общих целей. Они почувствуют себя не подданными, терпеливо переносящими либертарные эксперименты правящей элиты, а гражданами, ответственными за положение дел в стране и за ее безопасность. Демократия побеждает там и тогда, где и когда потребность в ней (а такая потребность существует в современной России) находит массовое признание и всенародную поддержку.
Способен ли российский либерализм вписаться в подобный поворот и стать органической частью демократической реформации? Думается, это не только возможно, но и необходимо, как для успеха самого поворота, так и для возрождения демократического содержания российского либерализма. Но для этого необходимо провести основательную критическую переоценку опыта либеральных реформ 90-х гг., осмыслить его уроки. Для того чтобы соединиться с демократией, российский либерализм должен освободиться от тяжких гирь либертарной практики. В противном случае он будет все больше расходиться с демократией, генерируя авторитарную политику либеральных реформ сверху и воздвигая новые барьеры на пути демократизации, а вместе с тем и либерализации общества.
Демократическая реформация России требует тесной увязки демократии с решением социальных проблем общества. Можно ли решить эту задачу, ориентируясь на модель либерального индивидуализма? 20-летний опыт российских реформ, равно как и международный опыт демократических трансформаций, доказывает, что свободы и права личности не достигаются за счет разрушения солидарных связей и культивирования частного и корпоративного эгоизма.
Свобода индивида неотделима от демократического устройства социума. Поэтому успех демократической реформации общества решающим образом зависит от взаимодействия либеральной составляющей политики с коммунитарно-демократической составляющей, направленной на достижение общего блага и общественной солидарности. Испанский социолог Мануэль Кастельс полагает, что интересы, ценности, институты и представления в современных обществах «ограничивают коллективную креативность» [23].
Без либерализации Россия не сможет приобщиться к постиндустриальному сообществу, которое предполагает раскрепощение личности, формирование работника инновационного типа, обладающего возможностью свободного выбора и способного его сделать. Но России нужна не авторитарная, а демократическая либерализация, тесно увязывающая индивидуальные и групповые ценности и цели с коллективными, с общим благом народа. Парадигма либерализма, связывающая его с демократией, – свобода личности. Коммунитарная парадигма – социальное равенство. Не может быть устойчивой демократии без подвижного баланса этих двух начал. Свобода – это великая идея. Но не менее велики и значимы идеи равенства и солидарности. У каждого из стоящих за этими идеями течения есть своя история, свои традиции, свое видение перспектив развития общества, свои подходы и приоритеты в политике. Во всяком случае, в России тесное взаимодействие либеральной и коммунитарной компонент в политической стратегии могло бы стать эффективным рычагом решения острых социальных проблем.
Это обеспечило бы должное внимание власти к растущему разрыву в условиях существования «верхов» и «низов». Тогда стало бы возможным поставить решение этой узловой проблемы во главу угла проводимых реформ. Для государства, как того требует Конституция РФ, открылась бы перспектива превращения в российский вариант «welfare state». Общее благо только тогда станет краеугольным камнем публичной политики и предпосылкой стабильности, благополучия и безопасности общества, когда либеральному принципу частной инициативы и предприимчивости будет найден противовес в виде коммунитарного принципа социальной ответственности всех граждан и государства перед обществом.
Готова ли власть к сбалансированной экономической и социальной политике, сочетающей публичные и частные начала, или она будет двигаться по инерции, набранной в 90-е гг.? Власть колеблется. Складывается впечатление, что она больше склоняется к либеральной модели экономической и социальной политики, не уравновешенной достаточным вниманием к публичным началам. Вместе с тем все больше симптомов того, что общество не удовлетворено такой политикой. Устоит ли в этих условиях «управляемая демократия» перед «авторитарным соблазном» осуществить модернизацию России сверху либерально-автократическими методами?
По сути дела, это вопрос о выборе направления в нынешнем коридоре возможностей: или движение вспять, которое будет означать новый исторический зигзаг к жестким формам авторитаризма, чреватым очередным застоем и утратой шансов на прорыв к постиндустриализму, или мучительно трудное эволюционное развитие к демократии и современному обществу инновационного типа.
Примечания
[1] Цит. по: Kymlicka. Contemporary Political Philosophy. – N.Y.: Oxford University Press, 2002. – Р. 124.
[2] См.: Lane J.-E. and Ersson S. Democracy. A comparative approach. Routledge. – N.Y., 2003. – Р. 183-208.
[3] Diamond L. and Morlino L. The Quality of Democracy // Journal of Democracy. – 2004. – October. – Vol. 15. – N 4. – Р. 21.
[4] Римашевская Н. Человек и реформы: секреты выживания. – М., 2003. – С. 27, 111.
[5] Там же. – С. 56.
[6] Бурджалов Ф. (ред.). Социальные источники экономического развития. – М.: ИМЭМО РАН, 2005. – С. 69.
[7] Кислицина О. Неравенство в распределении доходов и здоровья в современной России. – М., 2005. – С. 256-274.
[8] См.: Левада Ю. Двадцать лет спустя: перестройка в общественном мнении и общественной жизни // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. – 2005. – Март - апрель. – № 2. – С. 8-14.
[9] См.: Broadbent E. (Ed.) Democratic Equality: What Went Wrong? – Toronto, 2001.
[10] Dahl R. Toward Democracy: A Journey. – Berkley, 1997. – Vol. One. – Р. 13.
[11] Шевяков А., Кирута А. Измерение экономического неравенства. – М., 2002. – С. 67-68.
[12] Римашевская Н. Человек и реформа... – С. 29.
[13] Bohman J. Public Deliberation. Pluralism, Complexity and Democracy. – Cambridge, Massachusetts, 1996. – Р. 125.
[14] International Political Science Review. – October 2004. – Vol. 25. – N 4. – Р. 407-408.
[15] Economic Freedom of the World // Annual Report. – Vancouver B.C. Fraser Institute, 2002. – Р. XVII.
[16] К такому выводу еще в 1999-2000 гг. пришли авторы доклада по исполнявшемуся в Горбачев-Фонде проекту «Россия в глобализирующемся мире». На основе просчетов сценариев политического будущего России в докладе говорилось, что оптимальным вариантом для страны было бы становление сильной демократии. Однако, учитывая реальности постельцинского периода, это представляется маловероятным. Наиболее вероятна – «умеренная авторитарная власть, применяющая при необходимости жесткие меры для обеспечения целостности государства, мобилизации ресурсов общества во имя преодоления кризиса и сохранения державного статуса России» (цит. по: Самоопределение России. Доклад по итогам исследования «Россия в формирующейся глобальной системе», проведенного Центром глобальных программ Горбачев-Фонда в 1998-2000 гг. // Труды Фонда Горбачева. – М., 2000. – Том 5. – С. 435).
[17] Darendorf R. Can We Combine Economic Opportunity with Civil Society and Political Liberty? // The Responsive Community. – 1995. – Vol. 5. – N 3; Bell D. A Communitarian Critique of Authoritarianism // Political Theory. – 1997. – Vol. 25. – N 1.
[18] См.: Красин Ю.А. Российская демократия: коридор возможностей // Полис. – 2004. – № 6.
[19] Шевяков А., Кирута А. Измерение экономического неравенства. – С. 71-72, 100-101.
[20] Независимая газета. 15.10.2004.
[21] Независимая газета. 03.10.2005.
[22] Ясин Е. Приживется ли демократия в России. – М., 2005. – С. 331.
[23] Кастельс М. Информационная эпоха. – М., 2000. – С. 513.
Научный доклад «Социальное неравенство в политическом измерении» подготовлен Ю.А. Красиным в рамках одного из разделов – «Социальное неравенство в политическом измерении» – коллективного исследовательского проекта Горбачев-Фонда «Социальное неравенство и публичная политика». Доклад был прочитан 23 марта 2006 г. на семинаре по проблемам общественных наук, руководимом академиком РАН В.Н. Кудрявцевым