Решение выдвинутой президентом и правительством Российской Федерации задачи перехода страны к инновационному типу развития зависит от целого ряда взаимосвязанных социальных, социально-экономических, социокультурных и социотехнических факторов. Некоторые из них находятся в самом центре внимания политиков и социологов, они достаточно хорошо изучены как в рамках разносторонних эмпирических исследований, так и теоретически. Другими же занимаются очень мало или не занимаются вовсе, то ли не замечая их существования, то ли полагая, что они «сами собой приложатся» к «более важным» вопросам, таким, как привлечение иностранных инвесторов, вступление России в ВТО, состояние фондового рынка или «преодоление патерналистского отношения к государству» и внедрение в общественное сознание либеральных ценностей. А между тем на предшествующих этапах модернизации страны некоторые из этих факторов играли важную, если не решающую, роль, и им придавалось большое значение. Это относится, в частности, к такому социальному (и вместе с тем политическому) вопросу, как взаимопонимание между властью, осуществляющей ее политической элитой и той частью общества, которая в силу своих способностей и профессиональной подготовки способна к производству знаний как самой фундаментальной основы инновационных процессов.
Речь, понятное дело, идет об интеллигенции. Но здесь необходимы определенные уточнения. Они связаны с тем, что по мере насыщения повседневной жизни людей разнообразными машинами, включая электрические и электронные устройства, общество начинает функционировать и развиваться уже не столько как социальная, сколько как социотехническая система. Если же мы должны говорить о логике социотехнического развития и ее императивах, то ключевым вопросом эффективности инновационных обществ индустриального и постиндустриального типа, является то место, которое в них отводится социальным группам, жизнедеятельность которых по самому своему смыслу связана с осуществлением научно-технического прогресса. В первую очередь это, разумеется, научно-техническая интеллигенция – в несколько более широком значении данного термина, чем он обычно употребляется (мы бы включили в это понятие экспертов по социальной оценке техники, специалистов в области инженерной психологии и педагогики, историков науки и техники, философов и социологов, разрабатывающих проблематику современной технонауки и ее социальных последствий, а также ряд др.).
Обратившись к историческим фактам, нетрудно было бы показать, что во всех странах, пошедших по пути масштабной индустриализации, социальная значимость научно-технической интеллигенции быстро менялась в сторону возрастания. Однако особенно поучителен в этом плане опыт советской модернизации, которая была ни чем иным, как своеобразно отрефлектированным социотехническим проектом, целенаправленно ориентированным на быстрое (а с конца 20-х годов и форсированное) преодоление отставания России от самых передовых научно-технических держав.
Оставим сейчас в стороне вполне очевидный вопрос о социальных издержках данного социально-исторического эксперимента, равно как и мифологическую сторону той мечты об «американском размахе», которая явно просвечивает в «громадье» планов большевистской индустриализации. Рассмотрим проблему лишь в одном специальном ее аспекте – с точки зрения обеспечения инновационного развития соответствующим его специфической природе и притом достаточно надежным в плане механизмов его воспроизводства и пополнения интеллектуальным и компетентностным потенциалом.
Советские руководители прекрасно понимали, кто является носителем этого потенциала. Соответственно этому, они в полной мере отдавали себе отчет в том, что без сотрудничества со специалистами в различных областях науки и техники невозможно не только осуществление пропагандируемого ими социального проекта, но и налаживание более или менее нормальной жизни. Проблема, как известно, состояла в том, что все эти люди большевистской революции, за крайне редким исключением, не сочувствовали. Ленинское решение данной проблемы было вполне буржуазным или, употребляя современную терминологию, рыночным: необходимых новому режиму специалистов надо было просто «купить», предложив им достаточно высокую зарплату, сносные бытовые условия (намного лучшие, чем у большинства населения) и разнообразные льготы (продовольственные пайки, освобождение от пресловутых квартирных уплотнений и др.). Правда, Ленин говорил в этой связи и о переубеждении, о том, что каждый специалист в конечном счете придет к социализму через свою профессию, убедившись в том, что новый строй создает более широкое поле для реализации талантов и знаний. Однако это была весьма отдаленная и абстрактная перспектива, которая по сути дела лишь декларировалась, но не оказывала особого влияния на политическую практику. Реально же «буржуазным» специалистам предоставляли оставаться такими, каковы они есть, но при этом ограничивали их в политических и отдельных социальных правах.
В результате возникло специфическое социальное гетто, обитатели которого лишь внешним образом соприкасались с остальным населением в процессе выполнения определенных видов работы. Поскольку их принципиально не признавал «своими», психология внутреннего отчуждения от всего того, что происходит в стране, была для них нормальным состоянием. В большинстве своем специалисты старой школы служили честно, но не выходя за границы «положенного». Они старались не делать формальных ошибок, которые могли бы быть удостоверены экспертизой, но и не стремились к инновационным прорывам, даже если видели такую возможность. Себе дороже! Да и для кого или для чего «выкладываться»? Ведь сфера творчества неподвластна внешнему дисциплинарному контролю: последний реагирует лишь на нарушения правил, но он не в состоянии выявить то, что могло бы быть сделано «сверх правил», в порядке творческой инициативы, но так и осталось не раскрытым по какой-то причине замыслом.
В целом такое положение вещей с отдельными незначительными коррективами сохранялось на протяжении примерно десятилетия. В течение этого периода с помощью имеющихся научно-технических кадров удалось восстановить функционирование хозяйственного механизма, были разработаны планы реконструкции промышленности и сельского хозяйства на базе широкой электрификации. Вместе с тем, несмотря на отдельные технические достижения (строительство новых электростанций, эксперименты в области цельнометаллического авиастроения, создание радиоустройств и др.), техническая оснащенность производства и быта в СССР 20-х годов мало чем отличалась от дореволюционной. В некоторых же отношениях возможности страны по сравнению с дореволюционным временем даже сократились (это касается, например, проектирования и строительства крупных военных кораблей). В этих условиях отчетливо выявилась принципиальная ограниченность сложившейся в первые послеоктябрьские годы модели отношений между властью и научно-техническим сообществом, непригодность этой модели к быстрым и масштабным инновационным прорывам. Вот почему с началом нового витка модернизации данная модель была пересмотрена. Как известно значительно усилилась ее репрессивная составляющая (символично, что переход к политике форсированной индустриализации был ознаменован печально знаменитым «Шахтинским делом»). Но все же акцент делался не на этом, а на формировании некоторого минимума доверия между научно-технической интеллигенцией и правящей политической группировкой, о преодолении мотивационных разрывов между ними. Необходимо было добиться эмоциональной самоидентификации интеллигенции если не с делом «строительства социализма в одной отдельно взятой стране» как таковым, то, по крайней мере, с некоторыми ключевыми его аспектами, такими, как развитие отечественной науки, укрепление военно-технической мощи державы и освоение природных богатств страны. Только в этом случае можно было рассчитывать на полную мобилизацию совокупного интеллекта страны, на то, что идеи, замыслы, творческие порывы, выходящие за рамки выполнения формальных обязанностей, не будут «придерживаться» или реализовываться «ни шатко, ни валко», без необходимого в таких случаях «горения».
В этой связи, в сущности говоря, можно говорить о заключении режимом некоего неписаного социального пакта с интеллигенцией. При этом речь шла не только о приобретении ею общегражданских прав и полном восстановлении ранее блокированных социокультурных механизмов ее самовоспроизводства (через систему образования), но и о еще недавно совершенно немыслимом повышении ее социального статуса. Схематически канва событий предстает перед нами следующим образом. Летом 1931 г. Сталин в одной из своих речей формально реабилитирует считавшуюся буржуазной интеллигенцию Осенью того же года без излишней огласки отменяется преимущественный набор в вузы рабочих, и на первый план вновь выдвигаются критерии личных способностей и уровня подготовки. Еще через 4 года социальные критерии при поступлении в вуз были вообще формально отменены. Одновременно ликвидируются катастрофические последствия революционных экспериментов в образовании и восстанавливается отвечающая социальным интересам интеллигенции «школа знаний». В середине 30-х годов производится резкое повышение уровня зарплаты лицам с высшим образованием, причем разрыв в оплате труда между ними и рабочими достигает максимальной за все годы советской власти величины: в 1932 г. служащий получал в среднем в 1,5, а инженер в 2,6 раза больше рабочего (в 1950 г. это соотношение стало уже другим – 0,9 и 1,75 соответственно). Более того, в это время проводятся первые награждения орденами специалистов, добившихся больших успехов в научной, научно-производственной и проектно-конструкторской деятельности. Тем самым их труд как бы признавался государственной ценностью и морально приравнивался к заслугам героев революции.
Никакого политического влияния интеллигенция как социальная группа при этом, разумеется, не приобретала (если не считать за таковое чисто декоративное избрание некоторых крупных ученых в депутаты Верховных Советов СССР и союзных республик). Однако в ее высшем эшелоне стали выделяться достаточно влиятельные лоббирующие фигуры, способные инициировать некоторые значимые государственные решения (хорошим примером этого может служить деятельность отставленного со всех официальных постов акад. П. Капицы по созданию Московского физико-технического института).
В результате этого стратегического поворота, существенно изменившего положение и роль научно-технической интеллигенции в обществе, интенсивность научно-технического творчества в СССР значительно возросла. Приводить в подтверждение данного тезиса конкретные примеры вряд ли необходимо: они слишком многочисленны. Достаточно, на наш взгляд, просто напомнить об исходе вооруженного противоборства Советского государства с нацистской Германией, научно-технический потенциал которой в начале 40-х годов ХХ в. уступал, пожалуй, только США. Современники справедливо охарактеризовали эту войну как «войну моторов». И отдавая должное героизму, проявленному в ней не только Красной Армией и флотом, но и всем населением страны, надо все же понимать, что разгром гитлеровской военной машины стал возможен лишь благодаря тому, что в ходе войны советские научные и инженерные кадры сумели выиграть военно-техническое соревнование с Германией, обеспечив значительное (к 1945 г. буквально на порядок) превосходство советских вооруженных сил в новейших танках, самолетах, артиллерии. И такой итог не был случайностью: историко-социологические исследования показывают, что он был следствием различий в ментальностях политических элит и в их способности создавать мотивацию для интеллектуальной карьеры.
В послевоенный период мотивационный консенсус между научно-технической интеллигенцией и партийно-государственной номенклатурой позволили СССР вырваться вперед на ряде ключевых направлений научно-технического прогресса и в весьма ограниченные сроки создать военно-стратегический паритет с США. Однако уже с середины 60-х годов отношение власти к интеллигенции стало пересматриваться, и социальный пакт с нею стал давать первые трещины. Хотя интеллектуальные профессии оставались достаточно престижными, а верхний эшелон научно-технической интеллигенции (профессура) по советским меркам считался высокооплачиваемым, материальное положение кадров, занятых в сфере умственного труда относительно других социальных групп заметно ухудшилось. Более того, в отношении интеллигенции стали возрождаться некоторые, казалось бы оставшиеся в далеком прошлом, меры социальной дискриминации почти что в духе 20-х годов. Так, например, последовательно проводилась линия на жесткое ограничение приема в правящую партию – КПСС представителей интеллигенции, включая работников науки и образования. Надо думать, это отразилось не самым лучшим образом на ее способности адекватно реагировать на вызовы времени.
Большой вред подготовке интеллектуальных кадров нанесла начавшаяся вдруг в 70-е годы совершенно искусственная реанимация рабфаков (в виде подготовительных отделений университетов и институтов). Считалось, что такое регулирование социального состава студенчества способствует повышению социальной однородности общества, препятствуя превращению интеллигенции в замкнутую группу, воспроизводящуюся в основном на собственной основе. Однако те социальные барьеры, для преодоления которых создавались рабфаки в 20-е годы, уже не существовали, а большинство тех, кто после школы шел на производство, просто не имели особой склонности к учебе. Поэтому слушателей-производственников на подготовительные отделения приходилось буквально заманивать, суля им поступление в вуз фактически без экзаменов. Ясно, что выработать высококачественный продукт из такого исходного «материала» было практически невозможно, однако на это затрачивались значительные средства, не говоря уже о времени преподавателей.
Все это не могло не отражаться на эффективности советской науки и конкурентоспособности инженерно-конструкторских разработок. Одновременно люди, занятые интеллектуальным трудом, стали превращаться в самую недовольную общественную группу. Впрочем, падение советской системы и переход к рыночной экономике методом шоковой терапии принес им еще более горькие разочарования. Шансы для возвращения страны на путь научно-технического прогресса возникли лишь во второй половине 2010-х годов, когда новая, сформировавшаяся уже после ухода Ельцина, финансово-политическая элита достаточно ясно осознала, что ее международный статус и положение в мире напрямую связаны с уровнем развития страны, который в решающей мере определяется ее технологической оснащенностью.
Но как воспринимается нынешняя заявка на переход России к инновационному типу развития и ее продвижение в число мировых технологических лидеров в среде научно-технической интеллигенции? Насколько эта последняя удовлетворена данной программой? Считает ли она ее осуществимой, и что она думает по поводу различных ее аспектов?
Для того, чтобы дать ответы на эти вопросы, в ноябре 2010 г. был предпринят экспертный опрос, для участия в котором было отобрано 170 представителей российского научно-технического сообщества, занимающих ведущие позиции в целом ряде областей знания, относящихся к созданию и применению так называемых высоких технологий. Это, в частности, прикладная математика и математическое моделирование, ядерная энергетика и гидроэнергетика, электроника, автоматика и телемеханика, системотехника и информационные технологии, авиастроение, материаловедение, органическая химия и квантовая электрохимия, радиофизика и ряд др. Кроме того, в числе участников опроса было несколько (до 10) специалистов по социальной экспертизе и философии техники, а также практиков, имеющих опыт руководящей работы в высокотехнологичных отраслях промышленности и органах государственного управления. Географически это не только Москва и Петербург, но и некоторые другие крупные научно-университетские центры страны – Казань, Уфа, Екатеринбург и др.
Об уровне профессиональной квалификации опрашивавшихся экспертов говорят следующие данные: среди них 68 % докторов и 27 % кандидатов наук, почти 2/3 имеют звание профессора, примерно 70 % имеют патенты на изобретения и открытия, 85 % являются авторами монографий и учебников. приблизительно 40 % удостоены различных премий и наград за вклад в науку и технику. Практически все опрошенные занимают (и /или занимали в сравнительно недавнем прошлом) достаточно высокие должностные позиции, начиная от заведующего кафедрой (лабораторией, отделом) до ректора крупного вуза, члена-корреспондента РАН, зам. министра, министра. В любом случае подавляющее большинство из них имеет опыт самостоятельного руководства серьезными научно-техническими проектами.
Вопреки расхожим представлениям управляющих ныне наукой и образованием российских чиновников, российское научно-техническое сообщество нельзя упрекнуть в провинциализме. Во всяком случае значительная часть наших экспертов (45 %) чувствует себя вполне интегрированной в мировую науку. Эта цифра почти в точности соответствует другой – количеству тех участников опроса, которые за последние 10 – 15 лет непосредственно участвовали в реализации совместных проектов с коллегами из дальнего зарубежья. Значительная часть российских ученых того уровня, который мы сочли базовым для нашей выборки, имеет опыт работы за рубежом: около 8 % на основе долгосрочных контрактов и свыше 45 % на кратковременной основе (чтение лекций, совместные проекты).
Мы полагаем, что приведенные данные дают основания с доверием отнестись к тому, как наши эксперты оценивают нынешний уровень российской науки в сравнении с зарубежной (в тех областях, в которых они являются специалистами). Общий итог, резюме этих оценок можно выразить следующим образом: в настоящее Россия находится где-то в общем ряду 10 – 15 наиболее развитых стран, проявляя тенденцию к смещению в середину данного списка. Лишь один эксперт из каждых 12 счел возможным оценить наши позиции в мировой науке как передовые, ведущие. Распределение мнений по данному вопросу представлено ниже на табл. 1. Комментируя эти данные, можно лишь выразить сожаление по поводу того, где в настоящее время находится страна, которая еще 20 лет назад обладала вторым научно-техническим потенциалом в мире.
Таблица 1. Попробуйте объективно оценить то место, какое Россия занимает ныне в той области науки и техники, в которой вы являетесь специалистом, % к числу опрошенных
Но обладаем ли мы реальными возможностями для того, чтобы исправить положение? Способствует ли этому проводимая ныне политика? Возможен ли в современной России переход к инновационному развитию и технологический рывок, способный вывести ее в число мировых лидеров? В целом научно-техническая элита страны смотрит в будущее не без оптимизма и в конечном счете склоняется к положительному ответу на поставленные вопросы. Но ее оптимизм очень умеренный и весьма осторожный. Только один эксперт из каждых восьми высказал убеждение, что это возможно уже через 5 – 10 лет. Подавляющее же большинство отводит для этого значительно более длинные сроки (см. табл. 2).
Таблица 2. Верите ли Вы вообще в возможность технологического рывка современной России, %
Интересно сопоставить эти данные с результатами проведенного Институтом социологии РАН в том же 2010 г. общероссийского опроса, задачей которого было зондирование мнений населения по поводу будущего страны. В ходе этого исследования респондентам задавался очень похожий вопрос – правда он был сформулирован несколько шире и касался не технологического рывка как такового, а более общей проблемы достижения нового качества жизни и возможности выхода России на новый уровень развития. Надо сказать, что ожидания населения по этому поводу оказались несколько более оптимистическими, чем оценки научно-технического сообщества. Так, например, вера в очень быстрый подъем России (5 –10 лет) встречается среди «обычных» людей в 2 раза чаще, чем среди специалистов. Отчасти это можно, конечно, объяснить некоторым возрастным «перекосом» экспертной выборки (молодежь настроена в целом оптимистичнее среднего и особенно старшего поколения). Но простой расчет показывает, что только за счет чисто возрастного фактора столь большая разница получиться не может.
На что же может рассчитывать Россия в социальном плане? Какие социальные группы и слои могут стать движущей силой, обеспечивающей переход страны к новой модели развития, ориентированной не на экспорт сырья, а на капитализацию интеллектуальных ресурсов и наукоемкие технологии? На первое место наши эксперты поставили научно-техническую интеллигенцию. При этом особенно высокий рейтинг получили специалисты, работающие в академической науке: на вопрос о том, обладает ли данная группа потенциалом, необходимым для перехода страны на путь инновационного развития, положительно ответили 79 %, а отрицательно – только 11 % опрошенных. Довольно близко к этому оценивается потенциал отраслевых НИИ и КБ, а также профессорско-преподавательского состава вузов, но здесь индикатор критических оценок оказался заметно более высоким – их высказали соответственно, каждый пятый и каждый четвертый из числа опрошенных. А что же техническая интеллигенция на производстве? Ее возможности позитивно характеризуют 2/3, возражают же против этого чуть больше четверти наших экспертов.
Такой результат, конечно же, не вызовет у нас особого удивления. Другое дело – отношение наших экспертов к молодежи. Нам было хорошо известно, что и среди профессорско-преподавательского состава вузов, и среди учителей средней школы последнее время только и говорят о том, что она утрачивает мотивацию к интеллектуальному труду, а уровень старшеклассников и студентов с каждым годом становится все ниже и ниже. Исходя из этого, можно было предполагать, что наши эксперты дадут потенциалу современной российской молодежи безоговорочно низкую оценку. Однако полученные итоги оказались несколько иными. Да, баланс мнений по молодежи в целом действительно оказался отрицательным: лишь менее четверти экспертов оценили ее социальный потенциал как высокий, тогда как противоположную позицию заняла без малого половина опрошенных. В то же время, как выяснилось, научно-техническая элита страны отнюдь не утратила веры в тех, кого она непосредственно готовит себе на смену. Хотя мало кто соглашается с тем, что нынешние молодые специалисты лучше подготовлены и более креативны, чем старшее поколение, в научно-педагогических кругах преобладает мнение, что у них есть свои сильные стороны и в целом они являются достойной сменой (см. табл. 3). Добавим к этому, что, отвечая на вопрос о том, какие социальные группы обладают наибольшим потенциалом, позволяющим осуществить переход страны к инновационному типу развития, 62 % опрошенных включили в число таких перспективных групп и российское студенчество.
Таблица 3. Как Вы оцениваете потенциал молодых специалистов по Вашей специальности?
Обращает на себя внимание то, что в качестве одной из наиболее динамичных групп, способных послужить катализатором перехода к инновационному развитию, наши эксперты назвали молодых, продвинутых предпринимателей. Почти 60 % полученных в ходе исследования ответов указывает на них как на социальную группу, наиболее чувствительную к научно-техническому прогрессу и способную наладить работу в области НИОКР. Для сравнения отметим, что руководителей старой советской закалки называли в этой связи по крайней мере в 3,5 раза реже. Однако, когда речь идет не о людях, а о бизнесе как таковом и, соответственно, о топ-менеджерах как его институциональных представителях, характер ответов представителей научной и инженерной элиты меняется. Почти половина опрошенных считает, что инновационный потенциал российского бизнеса низок, в то время как обратного мнения придерживается от 22 (когда имеются в виду крупные компании) до 30 % (когда речь идет о мелком и среднем бизнесе). Что же касается формы собственности, то она, по мнению участвовавших в исследовании респондентов, практически не влияет на инновационную активность.
Разумеется, в этой связи приходится говорить и о тех социальных группах, которые, по мнению научно-технической элиты страны, не способствуют ее инновационному развитию или прямо тормозят переход к нему. К сожалению, довольно низкое мнение у ее представителей сложилось о современном российском учительстве. Лишь пятая часть ведущих специалистов в области технических наук считает, что оно обладает высоким инновационным потенциалом, в то время как 60 % назвали этот потенциал низким. Примерно на том же уровне была оценена в ходе опроса и деятельность работников СМИ. Это позволяет сделать вывод, что информационно-пропагандистская поддержка продекларированной правительством программы модернизации не кажется нашим экспертам удовлетворительной. Но самый низкий рейтинг в ходе проведенного исследования получили кадры управления. Только 4 % экспертов признали инновационный потенциал российской бюрократии высоким, тогда как противоположное мнение было высказано почти 80 % опрошенных (!). Прямо скажем, что иначе, как полным провалом кадровой политики в сфере управления, этот результат назвать нельзя. Заметим, кстати, что он полностью согласуется с результатами проводившегося несколько лет назад всероссийского опроса населения, которое не только признало российское чиновничество коррумпированным и некомпетентным, но и оценило его качества значительно ниже, чем у номенклатуры советского времени. Между тем именно чиновник в конечном счете решает многие важные вопросы формирования институциональной базы НИОКР, определяет критерии сравнительной значимости научных достижений, диктует правила, по которым должны работать школы и вузы, решает деликатные вопросы регулирования статусных позиций внутри научного сообщества (система званий, наград, отличий и др.), заваливает реально работающих ученых и конструкторов потоками бессмысленных предписаний и пустой отчетности. Мы не говорим уже о столь деликатной проблеме, как «распилы» и «откаты», которые съедают значительную часть и достаточно скудных бюджетных ассигнований на развитие науки. Полагаем, что вывод из этих настораживающих данных не может нас радовать. Не хотелось бы, чтобы с проектом «модернизация» получилось бы то же, что на зимней Олимпиаде в Ванкувере. Конечно, шумовое оформление со стороны СМИ, размещение спортсменов и художественная программа были на высоте, да и совсем без медалей мы не остались. Но… надо ли продолжать эту тему? Приведем в этой связи только сводку мнений наших экспертов, которые были высказаны ими в ответ на предложение прокомментировать инициированное в российских политических кругах обсуждение темы модернизации и перехода страны к инновационному развитию. Думается, приведенные в следующей ниже таблице цифры говорят сами за себя и достаточно хорошо показывают меру скептицизма, с которой научно техническая элита воспринимает способность нынешнего российского политико-административного истеблишмента эффективно руководить процессами развития научно-технической сферы.
Таблица 4. В последнее время в печати и политических кругах России поднимается вопрос о переходе страны к инновационному типу развития. Как бы Вы это прокомментировали? (% к числу опрошенных)
Общий скептицизм распространяется и на конкретные проекты, с которые возникали в последнее время в высших эшелонах российского руководства. Это касается, в частности, и широко разрекламированного иннограда Сколково, задуманного по образцу «Силиконовой долины» в Калифорнии. Дело в том, что, в отличие от менеджеров, наивно полагающих, что успех любого проекта определяется финансированием и подбором персонала, лидеры научных и проектных коллективов из опыта знают еще массу тонкостей, способных решающим образом повлиять на успех дела. Помимо «Силиконовой долины» как в США, так и в других странах были и другие подобные проекты, но они не имели такого успеха. Почему? И почему создавать новый центр инноваций более эффективно, чем поддержать уже имеющиеся, тем более, что там порой происходит чудовищное по своей неэффективности разбазаривание и даже прямое уничтожение ресурсов? Эти вопросы в процессе проработки сколковской инициативы не только не изучались, но, похоже, даже не ставились. Отсюда и результат, который был получен в ходе опроса. Совершенно определенно поддержали данный проект лишь 15 % экспертов, а 26 % высказались твердо против, объясняя это тем, что нам сейчас не нужны многомиллиардные игрушки. Относительное же большинство (57 – 58 %) склоняется к тому, что «попробовать можно», но испытывает на этот счет большие сомнения.
Почти так же негативно, как чиновников, научно-техническая элита страны воспринимает и тех, кто составляет ныне так называемый политический класс. В особенности это качается либеральных политиков-реформаторов. Несмотря на то, что именно они особенно активно озвучивают различные темы, связанные с инновационным развитием, около 60 % экспертов характеризуют их собственный инновационный потенциал как низкий и только 8 % – как высокий. Несколько лучше выглядят в глазах участников опроса политики, выступающие за модернизацию на основе национальных ценностей, но и они, в конечном счете, не вызывают в научно-техническом сообществе особого доверия (их потенциал оценили как высокий 30 %, а как низкий – 43 % опрошенных).
Среди институциональных субъектов инновационного развития/модернизации на первое место по рейтингу вышла Российская академия наук. Ее потенциал оценили как высокий свыше 2/3 экспертов. Результат этот вроде бы и неплохой, но для «главного штаба» российской науки, прямо скажем, хотелось бы больше. Обращает на себя внимание то, что оценка академических ученых (о ней здесь уже было сказано) заметно выше, чем самой академии как учреждения. Видимо, здесь сказалось вполне определенное отношение как к академической бюрократии, так и к проникающему в академические сферы духу коммерциализации.
Переходя теперь к политическим аспектам модернизации, отметим в первую очередь высокий уровень ожиданий, которые связаны в сознании научно-технической интеллигенции с фигурами президента и председателя правительства страны. Отвечая на вопрос о том, какие государственные институты и структуры в наибольшей степени способствуют инновационному развитию и научно-техническому прогрессу, большинство опрошенных нами экспертов называли в первую очередь именно их. Но, к сожалению, стоит только спуститься хотя бы на один шаг вниз по линии властной вертикали уровень, и уровень доверия к институтам государственной власти совершенно «проваливается». То, что при нынешней системе формирования законодательной власти депутатский корпус совершенно утратил уважение со стороны граждан, факт давно установленный, и наше исследование только подтвердило, что научно-техническая интеллигенция вполне разделяет эти настроения. Так, только один из семи опрошенных в ходе исследования экспертов выразил мнение, что Государственная дума и Совет федерации способствуют переходу страны на инновационный путь развития. Большинство же считает, что эти учреждения либо тормозят данный переход, либо вообще ни на что не влияют. В то же время региональные руководители даже после введения новой системы их выдвижения и утверждения все же сохраняли в глазах населения известный авторитет. Однако, в верхнем эшелоне научных и инженерных кадров, как оказалось, он в значительной мере потерян. Оценка людьми этого круга губернаторов и глав республик в составе РФ в сущности немногим отличается от оценки парламента, разве что в них реже видят тормоз модернизации и чаще – людей, которые не определяют решение действительно стратегических вопросов научно-технического прогресса страны. Наименее функциональным звеном политической системы с точки зрения своих профессиональных интересов научно-техническая элита страны считает Общественную палату. Вреда от нее она особого не видит, но и пользы тоже; подавляющее же большинство опрошенных (около половины) высказали мнение, что Общественная палата просто ни на что не влияет.
Несомненно, в научных и научно-преподавательских кругах постепенно нарастает недовольство деятельностью профильного министерства. Баланс оценок этой деятельности, с точки зрения стимулирования перехода страны на инновационный путь развития, сугубо отрицательный: около 30 % опрошенных считает, что оно «способствует», а 40 % – что «тормозит». Однако на фоне восприятия большинства других государственных органов эти цифры выглядят все же довольно прилично. Самые же главные препятствия научно-техническому развитию, а следовательно, переходу страны на инновационный путь развития, с точки зрения научно-технической интеллигенции, воздвигают министерство финансов (число отрицательных оценок по нему превышает количество положительных в 8 раз), а также, в несколько меньшей степени, Минсоцразвития и Минэкономразвития.
Обобщая эти данные, можно сделать вывод, что существующая ныне в России политическая система сконструирована так, что она не предоставляет институционального канала для выражения консолидированной точки зрения социальных слоев, ближе всего связанных с производством новых знаний и технологий. И, соответственно, ни в одном из существующих ныне представительных учреждений научно-техническая интеллигенция не видит органа, выражающего ее интересы, каким был, например, до революции Государственный совет, куда входило определенное число членов, избранных от университетов и научного сообщества. В данной ситуации остается полагаться лишь на добрую волю первых лиц государства, но фактор этот, как известно, зависит от многих случайностей. В результате формируется поле отчуждения между государством и технической интеллигенцией. Процесс этот, безусловно, тормозится и сглаживается государственническим воспитанием старшего поколения, однако по мере того, как менталитет интеллигенции перестраивается под «рыночные» ценности, это отчуждение, скорее всего, будет углубляться, что приведет к плохо контролируемому снижению реальной (а не рассчитанной чиновниками по модным ныне формализованным шкалам) эффективности труда в науке и образовании.
Особо следует коснуться в этой связи довольно деликатного вопроса о привлечении в Россию научно-технических кадров из-за рубежа, в том числе и на руководящие роли. Тема эта в последнее время не раз возникала в ходе дискуссий на самом разном уровне, а определенный пробный шаг в данном направлении был сделан в рамках формирования фонда «Сколково», в руководящие органы которого был приглашен целый ряд иностранных специалистов и топ-менеджеров. При этом экс-руководитель компании «Интел» К. Баррет и лауреат Нобелевской премии Д. Корнберг были назначены сопредседателями соответственно Совета и Консультативного научного совета фонда. Такая практика в принципе не вызывает в среде российской научно-технической элиты видимой оппозиции. Но тех повышенных ожиданий, которые, как нам кажется, испытывают по этому поводу некоторые чиновники, российское научное сообщество явно не разделяет. Только в 3,5 % полученных нами ответов была безоговорочно выражена та мысль, что если мы действительно хотим выйти на мировой уровень в науке и технике, то без иностранных специалистов высокого класса ним никак нет обойтись. К этому, как считают наши эксперты, надо подходить очень избирательно. Относительное большинство (37 %) полагает, что в отдельных случаях это может быть полезно, но вопрос надо решать конкретно в каждом отдельном случае. В конце концов никакие иностранные знаменитости, вроде Карлоса Гона или Бо Андерсона, так и не смогли решить проблем российского автопрома, так же, как Гусу Хиддинку удались лишь локальные улучшения в российском футболе, но ожидавшегося от него «чуда» так и не последовало.
Статья написана при поддержке РФФИ. Грант № 10-06-00193 а
Журнал «Интелрос», 07.09.11
Читайте также на нашем портале:
«Движущие силы инновационного развития» Николай Мерзликин, Артур Иванов
«Методологические аспекты инновационного развития России» Клуб инновационного развития
«Поднять науку с колен» Валерий Козлов, Николай Федоренко
«Инновационные вооруженные силы?» Сергей Казеннов, Владимир Кумачев
«От догоняющей модернизации к национальной: теоретический аспект» Валентина Федотова
«Компании и инновации: локальный взгляд на глобальные изменения» Владимир Кондратьев
«Модернизация: от бездумного инновационизма к управляемому развитию» Владимир Кутырев
«Состояние и перспективы инновационно-технологического взаимодействия России и Украины: потенциал Украины» Любовь Федулова