Куда идет мир: к многополюсному социуму, к новой биполярности США и Китая, к монополярной системе правления страны-гегемона либо международной администрации, к безбрежному и анонимному пространству, управляемому и направляемому безликими сетевыми организациями, или же к распаду всякой устойчивой социальности и вселенскому хаосу? Что, в конце концов, происходит: созидание или разрушение, прорыв в будущее или провал в прошлое, повышается или понижается на планете градус цивилизации? Вот, пожалуй, центральные вопросы, интригующие и завораживающие тех, кто занимается сейчас современной «игрой в бисер» – вычерчиванием социально-политической картографии наступившего века.
То, что мир уже никогда не будет таким, каким он был или казался в прошлом столетии, становится очевидным. Новые организационные схемы и принципы управления взрывают прежние социоконструкции, меняя привычные коды власти. Существующие карты ХХI века, однако, пока весьма расплывчаты, неточны, а порой более чем двусмысленны. На их виртуальных листах видны одновременно и контуры «великой суши» Четвертого Рима – грандиозной системы глобальной безопасности, ориентированной на новый орган всемирно-политической власти, и волнистые линии «мирового океана» – нестационарной, турбулентной системы международных связей, не нуждающейся в устойчивой государственности.
Между тем, на едином глобусе обновленной реальности мозаика неурегулированных до конца конфликтов с внешним участием, – а тут можно вспомнить и Ирак, и Боснию, и Косово, и Македонию, и Афганистан, и другие, менее заметные ситуации, – исподволь выстраивается в единый типологический ряд. Умножаясь в числе и расширяясь в пропорциях, эта динамичная патина социальных вывихов и пришедших извне властных компенсаций постепенно сливается в неведомый ранее социо-топологический синтез – сложный рельеф повсеместно контролируемого и управляемого хаоса. Так что новый камзол мирового порядка, скорее всего, имеет скрытую до времени, но дырявую подкладку – ткань универсальной мировой анархии.
1
Процессы, разворачивающиеся в настоящее время на планете, вряд ли можно счесть однозначными, тем более легко прочитывающимися. Социальные, политические, экономические мутации образуют новые смысловые конструкции, структура элементов которых в каждом отдельном случае вроде бы ясна, но общий смысл – темен, а механизм действия нередко обескураживает. Осмысление алгоритма глобальной трансформации в его различных проявлениях является в настоящее время едва ли не основным интеллектуальным занятием гуманитарного научного сообщества.
На рубеже нового тысячелетия – этого, пока невнятного Tertium Quid современной цивилизации – о контурах новой цивилизации, о механике драматичных изменений, о своем видении будущего сочли необходимым высказаться многие из ведущих исследователей социальной перспективы: Э. Тоффлер и Дж. Несбит, Дж. Гэлбрайт и И. Валлерстайн, З. Бжезинский и Г. Киссинджер, А. Турен и Н. Хомски, Л. Туроу и А. Этциони, М. Кастельс и Э. Люттвак, С. Хантингтон и Ф. Фукуяма, П. Дракер и Э. Гидденс, и др. Среди дискуссионных проблем современности оказались такие ключевые феномены, как глобализация, социальный постмодерн, новый мировой порядок, сетевое сообщество, хозяйственная трансформация мира, интенсивное развитие информационной экономики (или как ее стали определять knowledge-based economy), наконец, генезис «новой экономики» в США. В последние годы публикуется, кроме того, значительное число работ как об азиатско-тихоокеанском регионе, о становлении на просторах Восточной и Юго-Восточной Азии комплементарного пространства индустриальной цивилизации – Нового Востока, так и о нарастающей дисперсии власти, различных проявлениях асоциальности, о росте влияния деструктивных, террористических организаций и расширении зыбких границ трансконтинентального архипелага Глубокого Юга.
Современная цивилизация переживает универсальную трансформацию и в ряде своих жизненно важных проявлений демонстрирует черты новой исторической эпохи. Вот, пожалуй, главный итог, сухой остаток новизны от многочисленных дискуссий ХХ века. В последнее десятилетие чаще, чем прежде, можно было услышать о неприглядных, теневых сторонах Нового мира. В 90-е годы, в разительном контрасте со схемами global village 60-80-х годов звучали рассуждения о наступлении периода глобальной смуты (З. Бжезинский), о грядущем столкновении цивилизаций (С. Хантингтон), об угрозе планетарного хаоса (К. Санторо), о движении общества к новому тоталитаризму (Иоанн Павел II), о конце либерализма (И. Валлерстайн), об угрозе демократии со стороны не ограниченной в своем «беспределе» рыночной стихии (Дж. Сорос), о поражении цивилизации и пришествии нового варварства…
В ряде исследований проявилась весьма критичная оценка процесса глобализации, указывающая как минимум на его неоднозначность. Заметно чаще звучит тема деконструкции, связанной с глобализацией массовой мифологии, затмевающей драматичные реалии возникающего постсовременного мира, сковывающей процесс его осмысления. Лишь с недавних пор осознается различие между глобализацией как тенденцией, определяемой мощью цивилизации, ее способностью эффективно проецировать себя в планетарном масштабе, и глобализмом как определенным цивилизационным стандартом, мировоззрением, имеющим свои теневые стороны и порождающим собственную антитезу – идеологию и движение антиглобализма.
К началу нового века на планете отчетливо проступили контуры ее монополярной геометрии. «Окончание тысячелетия совпадает с периодом, когда преимущество Америки превратилось в доминирование, – констатировал в 2000 году Генри Киссинджер. – Никогда прежде ни одна страна не достигала такого преобладающего положения в мире и в столь многих областях деятельности, начиная от производства вооружений до предпринимательской активности, от технологических достижений до массовой культуры». А Сэмуэль Бергер, помощник по национальной безопасности 42-го президента США Уильяма Клинтона, выступая в Национальном клубе печати с докладом «Американское лидерство в XXI веке», закончил речь следующими словами: «Америка достигла такого уровня, когда по своей силе и процветанию мы не имеем себе равных. Это очень хорошая позиция для вступления в новую эру».
«Кто равен мне в мире сем?» На пороге третьего тысячелетия перед Соединенными Штатами, ставшими глобальной державой – моделью Нового Рима в постсовременной Ойкумене, – раскрылись волнующие перспективы. Однако лидерство США в мире все чаще связывается с экономическим и военным превосходством и все реже с превосходством культурным и моральным. Генри Киссинджер в процитированной выше статье (опубликованной, кстати, под характерным названием «Наше близорукое видение мира») отмечает, что американское общество «в результате окончания холодной войны испытало искушение навязать миру в одностороннем порядке свои предпочтения без учета реакции других народов либо иных долгосрочных издержек данного курса». Критике, в частности, подвергались наметившееся расхождение между политической риторикой и повседневной практикой американской администрации, ее неспособность плавно и гармонично трансформировать декларируемые принципы правления в общепринятые нормы поведения, появились сомнения и в отношении способности США удержать мировую ситуацию от сползания к хаотизации и последующему коллапсу.
Действительно, построение универсального сообщества, основанного на началах свободы личности, демократии и гуманизма, на постулатах научного и культурного прогресса, на идее вселенского содружества национальных организмов, на повсеместном распространении модели индустриальной экономики – все эти цели и принципы оказались под вопросом. Напротив, происходит размывание структур гражданского общества, секулярного мироощущения, демократических принципов и процедур, все чаще используемых как камуфляж для совсем не демократической политики.
«Не будет преувеличением утверждение, что в наиболее сознательных кругах западного общества начинает ощущаться чувство исторической тревоги и, возможно, даже пессимизма, – описывает создавшееся положение Збигнев Бжезинский. – Эта неуверенность усиливается получившим широкое распространение разочарованием последствиями окончания холодной войны. Вместо нового мирового порядка, построенного на консенсусе и гармонии, явления, которые, казалось бы, принадлежали прошлому, внезапно стали будущим».
В провозглашенной Америкой «Национальной стратегии для нового столетия» прямо констатировалось, что баланс безопасности в мире динамичен и неустойчив, поскольку подвержен угрозам, опасный потенциал которых «имеет тенденцию к росту». В самих в Соединенных Штатах к началу века также обозначились определенные негативные тенденции в обществе и экономике, появились симптомы дисгармонии, спада, да и социально-политическое обустройство планеты при помощи одних только финансово-правовых технологий стало выглядеть все менее вероятным.
Страна ощутила дыхание времени, приближение некоего исторического момента истины. В этих условиях американская элита и новая администрация Джорджа Буша-младшего, судя по ряду признаков, пришли к выводу о необходимости активных действий на опережение возможных негативных сценариев развития событий.
2
Утверждающийся на планете порядок все отчетливее проявляет себя как порядок геоэкономический – Pax Oeconomicana. Глобальная экономика – свершившаяся мировая революция нашего века, и она же становится повсеместно правящей системой. Однако появление этого глобального субъекта не привело к удалению с поля прежних игроков. Возникла эклектичная реальность, более сложная и порой парадоксальная в своих проявлениях, сочетающая характерные черты обеих структур. При этом происходит также существенный сдвиг в привычных способах проекции власти.
Экономика меняет свое содержание, ей тесно в рамках прежних смысловых конструкций. Она начинает проявлять себя не только как способ хозяйствования, но и как доминирующая система управления обществом, как политика, и даже идеология наступающей эпохи, становясь, по сути, новой властной системой координат. В результате привычные геополитические ориентиры уступают место геоэкономическим реалиям нового космоса. Силовые маневры эпохи уже не связаны ни с завоеванием территорий, ни даже с прямым подчинением экономического пространства противника. Они скорее нацелены на навязывание окружению своей политической воли и видения будущего, на установление и поддержание желаемой топологии мирохозяйственных связей, на достижение стратегических горизонтов, определяемых закономерностями геоэкономической конкуренции и масштабного управления рисками, на упрочение либо подрыв той или иной системы социально-экономических ориентаций.
Столкновение стилей и форм хозяйствования, соперничество основных центров мирового развития, социальные и финансовые коллизии, непростые взаимоотношения между региональными сообществами – все это драматичные игры нашего времени, сопровождаются утверждением и одновременно реконфигурацией системы глобальной безопасности. Использование военной силы в этом контексте все чаще сводится к рамочной и превентивной демонстрации воли к ее применению, впечатляющих технических возможностей, точечных, но мощных ударов, нежели к полномасштабной и долговременной реализации привычной логики боевой мощи. Параллельно на просторах планеты разворачиваются нешуточные, хотя подчас невидимые обывателю сквозь голубой кристалл СМИ, геоэкономические войны, в ходе которых складываются очертания новой реальности, другого мироустройства.
Два взаимосвязанных процесса заметно изменили к началу нового тысячелетия облик мировой экономики. Во-первых, – появление у нее оболочки, надстройки над микро и макроэкономическими процессами в виде глобальной метаэкономики со своими специфическими законами и реалиями (наподобие штабной экономики, мирового дохода, универсального финансово-правового регулирования, новой экономический ренты и т.п.).
Во-вторых, – смена ее центрального вектора, связанная с открывшейся возможностью масштабного перераспределения мирового дохода на основе сложноподчиненной геоэкономической конструкции, увенчанной, в перспективе, короной общемировой налоговой системы. В мире, таким образом, прочерчивается универсальный социальный горизонт, чье имя – тотальный рынок. Выпукло высветились такие феномены как мировая резервная валюта – алхимический кредит последней инстанции; глобальный долг, процентные выплаты по которому служат источником новых займов; последовательная приватизация прибыли вкупе с социализацией издержек; свобода движения капиталов и параллельно – препоны на путях перемещения трудовых ресурсов; экспорт сверхэксплуатации и манипулирование рынком; управление рисками и хорошо темперированная хаотизация; универсальная коммерциализация жизни и максимизация доходов без учета динамики социальной среды и хозяйственной емкости биосферы.
Стремление к господству над природой – после впечатляющего инновационного прорыва – уступает место изощренному управлению людьми – системной оптимизации ранее обретенного знания, эффективному использованию его плодов, инвентаризации глобального имущества, составлению глобального каталога ценностей и объектов. Последовательно формируется мирохозяйственная среда, в которой производство нерыночного объекта (не-товара) становится процессом эфемерным и маргинальным. Новая сервисная экономика высокопрофессиональных услуг, цифровая экономика и экономика знаний резко раздвигают экономический горизонт, начавший сужаться в мире «пределов роста» природозатратной экономики. В отличие от нее экономика инновационная способна снижать значение подобных ограничений, а информационная – их, практически, не имеет. Происходит миниатюризация и оптимизация промышленных механизмов, уменьшается их потребность в энергоносителях, ряд современных отраслей производства носят выраженный невещественный характер. Кроме того, творческий дар (от слова даром) – в отличие от сырьевых и биосферных ресурсов – возобновляем и неисчерпаем.
В постиндустриальной экономике между тем возникают собственные непростые проблемы. Здесь, фактически, столкнулись две тенденции: одна, связанная с развитием информационных и финансово-правовых технологий, процессом каталогизации человеческого универсума, становлением системы глобального управления; и другая, основу которой составляет получение нового знания о мире и человеке. Трансформация предметного поля современной инновационной экономики в значительной мере связана с впечатляющим развитием социальных, финансовых, правовых, информационных и других «мягких», социо-гуманитарных технологий. Однако «сырьевая составляющая» этого экономического пространства – индустрия идей, импакт-факторов, семантических системообразующих концептов – все еще с трудом осознается как актуальная экономическая реальность.
Человек-творец – основа этой сферы. В странах нового технологического сообщества наиболее эффективным видом капиталовложений оказываются вложения не только в информатику, но и в человеческий капитал. Реально функционирующая экономика объединяет достижения этих двух сфер: информационной и инновационной (хотя и с заметным креном в сторону первой составляющей), резко снижая роль, подчас маргинализируя значение таких, казалось бы, основополагающих институтов, как частный собственник, основные фонды и даже издержки производства. Одновременно в ее недрах вызревает драматичный конфликт между управленческой элитой и производителями нового знания, своего рода новый классовый конфликт XXI столетия.
Управленческая, административная тенденция, тесно связана с институтом гигантских ТНК и ТНБ. Эти экономические организмы, обладая колоссальной экономической мощью и контролируя мировое экономическое пространство, совместными усилиями выстраивают сложноподчиненную конструкцию глобальной экономики. Достаточно сказать, что в списке 100 крупнейших экономик мира (понимаемых как национальные и транснациональные экономические организмы) 51 позицию занимают ТНК. Здесь создается не столько новый продукт, наделенный теми или иными потребительскими свойствами, сколько формируется долгосрочная «колея» организованной, олигополизированной торговли (преимущественно в виде макродиад, парного дублирования производства). Имеет место также субъективация стоимости, произвольное оперирование издержками производства, их подчиненное маркетинговой стратегии, активная торговля брэндом («продается товар, покупается – брэнд») и интеллектуальной собственностью, сброс рисков на мелкие и средние предприятия через систему аутсорсинга и т.п.
Альтернативный тренд проявляется в росте численности и качественном развитии разнообразных венчурных средних, мелких и микро-предприятий. Его специфика состоит в том, что центром тяжести предприятий новой экономики постепенно становятся не основные фонды и даже не управленческий ресурс, но непосредственно информация и человеческий капитал, все чаще – некоторое критическое число творческих личностей, от наличия или отсутствия которых порой зависит судьба самых мощных организаций. Но основную альтернативу прежним управленческим кодам представляют, пожалуй, сети, основной организационный принцип высокоразвитой, автономной, персонализированной среды действия.
Сеть – это стратегическая кооперация, приспособленная скорее для координации действий субъектов, нежели для управления объектами. Иначе говоря, здесь естественно сосуществуют достаточно различные политики в рамках определенного семантического интеграла. Распространение подобных организаций и усиление их влияния– магистральная тенденция наших дней. По потенциалу управленческих кодов, по эффективности процедур эти социальные и экономические организмы выше привычных форм организационной культуры. Подобный тип лучше приспособлен к динамичному, турбулентному состоянию среды, где вместо непрерывной функции реализуются цепочки дискретных проектов в некоем общем контексте. Сетевая культура расцветает именно на разломах, в момент кризиса или взлета. Проектная логика способна в этих непростых условиях минимизировать влияние долгосрочных, инерционных кодов и связанных с ними принципиальных ошибок. Кроме того, сетевая организация, будучи принципиально абюрократичной, способна к чудесному качеству – преадаптации, то есть может схватывать на лету ту или иную тенденцию и готовить результат, для которого пока нет массового потребителя.
Оба тренда, однако, не существуют в хозяйственной реальности как автономные и открыто противостоящие. Скорее это две стратегические установки, нередко реализованные в недрах единых хозяйственных организмов, правда в заметно различных пропорциях. Отражается данная дихотомия также в перманентной конкуренции (диалоге) двух типов деятельности на всех уровнях экономического космоса. Ученый, привыкший оперировать специальными терминами, сказал бы, что вся эта реальность голографична (или изотропна) и был бы прав.
3
Все более заметное воздействие на судьбы экономики и цивилизации оказывает энергичная и призрачная неоэкономика финансов – этот квази-Север новых мировых пространств. Ее генезис теснейшим образом связан с утверждением в ХХ веке идеологии кредитного замысла, распространением транснациональных схем координации и управления хозяйством, глобализацией деятельности банковского сообщества, появлением феномена оффшорных зон и огромных массивов беспризорных денег (или на профессиональном языке – евродолларов). И, в конечном счете, с рождением нового поколения экономических игр: масштабных финансовых технологий, реализованных благодаря революции в области информатики.
Новое информационное пространство позволило эффективно объединить географически разноликий мир в единое целое, осуществлять глобальный мониторинг экономической деятельности, контроль и управление ею. При этом интенсивно развивавшаяся отрасль информационно-коммуникационных услуг быстро превратилась в самостоятельный сегмент мирового хозяйства, часть постиндустриальной сферы, растущую едва ли не самыми бурными темпами. Действительно, если привычные виды промышленного производства, имеющие дело с материальными объектами, оказались в тисках пределов роста, то горизонты виртуальной реальности стали своего рода дальним рубежом цивилизации, вполне свободным от подобных ограничений. Финансовая интеграция мира – это одновременно и жизненная субстанция, и действенный символ современного прочтения глобализации. Здесь сошлись воедино экономическая интеграция, повсеместная, тотальная информатизация и транснациональная коммуникация. Здесь же отчетливее всего проявился сам дух нового универсализма, заменивший проект мирового гражданского общества идеей глобального планирования и тотального контроля за распределением ресурсов.
Практическое становление всей этой неоэкономики тесно связано с фатальным кризисом бреттон-вудской системы, проявившимся в начале 70-х годов и вполне совпавшим с логикой развития информационной революции, что имело следствием виртуализацию денег, рост всего семейства финансовых инструментов. В результате мир финансов практически стал автономным космосом, утратив прямую зависимость от физической реальности (что нашло свое выражение в отказе от рудиментов золотого стандарта, то есть самого принципа материального обеспечения совокупной денежной массы). Пороговым событием, пожалуй, явилось изменение статуса фактической мировой резервной валюты – доллара. В 1971-1973 гг. США отказались от золотого обеспечения своей валюты. Перестал действовать, хотя и усеченный после 1934 г. (существовавший только для других стран), принцип обмена американских бумажных денег на золото.
Новая финансовая реальность оказалась необычайно эффективной и жизнеспособной именно в условиях технологизации, компьютеризации и либерализации валютно-финансовой деятельности, раскрепощенной как в национальных границах, так и, в особенности, на просторах транснационального мира. Быстрое развитие микропроцессорной техники, цифровых технологий, телекоммуникаций создавало единую виртуальную среду способную координировать события и действия в масштабе планеты, причем в режиме реального времени, оперативно производить многообразные платежи и расчеты и мгновенно перемещать их результаты в форме электронных денег, стимулируя рост новой глобальной субкультуры – финансовой цивилизации. К концу прошлого века на планете сформировалось вполне автономное “номинальное” поле разнообразных валютно-финансовых операций, нередко расходящихся на практике с интересами человечества, потребностями и нуждами “реальной” экономики, ее возможностями, объемом. Более того, – подвергающих дальнейшее развитие общества, а возможно и само его существование серьезной опасности.
За последние десятилетия в мире было разыграно несколько стратегических валютных и финансовых комбинаций, последовательно поднимавших ставки в этом глобальном казино. Один за другим возникали многоходовые, долгосрочные сюжеты – распространения мировой резервной валюты, обеспечивающей источник перманентного кредита (евродоллары); масштабной игры с нефтедолларами, превратившей ресурсы Третьего мира в плоть и кровь глобальной кредитно-финансовой системы; аккумулирования совокупного глобального долга, последующей его рециклизации и перехода финансового сообщества к косвенному управлению такими макроэкономическими объектами, как национальные экономики, что, в частности, позволило отодвинуть далеко в будущее сценарий резкого скачка цен на природные ресурсы. В результате вместо взлета стоимости полезных ископаемых к концу столетия на планете разразился настоящий сырьевой бум.
Технология масштабной экономической игры выглядела приблизительно следующим образом. Сначала, в начале 70-х годов произошло радикальное изменение цены на нефть, оплачиваемой в новых, реформированных долларах, которое привело к настоящему взрыву на рынке кредита за счет нефтедолларов. Кредит стал общедоступным, даже избыточным. Началась яростная конкурентная борьба за клиентуру, процентные ставки серьезно понизились (и даже, в условиях инфляции, порой становились отрицательными), т.е. финансовые ресурсы на глазах превращались в скоропортящийся товар. В результате возник своего рода финансовый Клондайк. И в числе основных потребителей избыточных средств оказались в значительной мере развивающиеся страны, недавно обретшие независимость. При этом проценты по вкладам, как правило, погашались за счет новых займов, банки имели устойчивый доход, а экономика процветала в условиях низких учетных ставок и массированных капиталовложений. Однако подобное благополучие зиждилось на весьма непрочном фундаменте. Именно тогда в результате коллективных усилий различных сторон в мире сформировалась основа перманентного глобального долга.
К началу 80-х годов ситуация драматичным образом изменилась. В условиях следующего этапа повышения цен на нефть новый виток инфляции потребовал принятия достаточно жестких мер, в том числе увеличения процентных ставок. Кроме того, к этому времени сами нефтедобывающие страны увязли в трясине многочисленных, нередко весьма дорогостоящих и амбициозных проектов. В странах же Севера были оперативно задействованы финансово-экономические механизмы, позволявшие перераспределять геосферную ренту в свою пользу. И, наконец, на роль крупнейшего заемщика стали претендовать Соединенные Штаты, столкнувшиеся в силу ряда обстоятельств с устойчивым ростом государственных расходов и бюджетного дефицита. Оскудение кредитных рынков быстро создало проблему выплат по ранее взятым долговым обязательствам, множество развивающихся стран стали погружаться в дурную бесконечность потерянного десятилетия, в результате чего еще более ужесточалась политика банковского сообщества, оказавшегося перед угрозой глобального финансового краха. И действительно, первой его ласточкой стал долговой кризис 1982 г.
Спасением явился переход банковских учреждений к коллективным действиям. (Не случайно рождение в том же году влиятельных организаций кредиторов – Парижского и Лондонского клубов.) Во главе новой комплексной стратегии оказались международные экономические организации: Международный валютный фонд и Всемирный банк, созданные в рамках бреттон-вудской системы для других целей, но обретшие второе дыхание, вовремя оценив открывшиеся перспективы. Основой политики стала методичная реструктуризация задолженности стран-заемщиков, санация их финансового положения, сокращение бюджетного дефицита, а также структурная перестройка экономик, сопряженная с широкой приватизацией, максимальной либерализацией цен и внешней торговли, ведущая к росту экспорта, а соответственно и валютной выручки, необходимой для расчетов с кредиторами. В итоге мировая финансовая система устояла, однако глобальная экономика приобрела качественно иной облик.
При анализе стратегии адаптации периферийных экономик к глобальному рынку – программ структурной перестройки и финансовой стабилизации – обращают на себя внимание следующие обстоятельства.
Во-первых, в отличие от прежних рецептов догоняющего развития алгоритмы структурной перестройки были нацелены на создание жизнеспособной геоэкономической модели перераспределения мирового дохода. Имеет эта модель и весьма серьезные социальные следствия, связанные со сжатием внутреннего потребления в странах-должниках (и его перераспределением в пользу мира внешнего), ибо радикальное уменьшение бюджетных расходов, конечно же, влияет на положение широких слоев населения.
Во-вторых, стабилизируя состояние финансовой среды и стимулируя ее развитие (формируя платежеспособный спрос на финансовые ресурсы и услуги), данный пакет реформ призван решить также другую стратегическую задачу – обеспечить долгосрочную встроенность (adjustment) Юга в систему североцентричного глобального рынка в качестве его ресурсно-сырьевой составляющей, выводя ситуацию пресловутых ножниц цен на качественно новый уровень.
Таким образом, органичное в русле рассматриваемых реформ снижение либо полная отмена экспортных пошлин – помимо стабилизации долговой проблемы (или, быть может, правильнее сказать перевода этой долгосрочной проблемы на хорошо обустроенную колею, уходящую в бесконечность) – формирует благоприятный торговый климат для стран-импортеров сырьевых продуктов. Тем самым, по сути, стимулируется сырьевой бум: изобилие дешевых ресурсов в силу естественного в подобных условиях падения цен, а распределение прибыли становится доходным занятием структур, контролирующих международные торговые операции. При этом у стран-потребителей остаются рычаги для изменения в свою пользу схемы распределения геосферной ренты: за счет введения высоких импортных тарифов (под предлогом антидемпинговых процедур) либо в форме высокого налогообложения первичной обработки дешевого сырья у себя в стране (как бы выравнивая конечную цену продукта по высокой внутренней планке). Но также и в форме потребления фактически бесплатных экологических ресурсов ввиду отсутствия глобального рыночного механизма в этой сфере.
И еще одно важное обстоятельство. В самой аксиоматике данной концепции реформ, в сущности, было заложено некое фундаментальное противоречие между стимулированием развития рыночной среды, национального частного сектора и внерыночным характером действий международных организаций, фактором их целенаправленного, устойчивого влияния на процесс принятия решений в странах-реципиентах. В результате, несмотря на декларируемые цели, фактический контроль за социально-экономической деятельностью зачастую переходил не столько к местному частному сектору, сколько к иностранным донорам и международным организациям, формируя контекст своеобразного, североцентричного “макроколониализма”.
4
Кризис индустриального мира привел не только к воплощению оптимизационных и паллиативных схем по его преодолению. Одновременно новая эра открыла шлюзы, сдерживавшие развитие откровенно спекулятивных тенденций. Быстрыми темпами стала расти хищническая квазиэкономика, паразитирующая на новых реалиях и имеющая мало общего с конструктивным духом хозяйственной практики Нового времени. Создается впечатление, что в мире происходит постепенное, но постоянное, последовательное вытеснение идеологии честного труда альтернативной ей идеологией финансового успеха. Деморализация экономических отношений – явление весьма тревожное, влекущее за собой массу серьезных следствий. Еще Аристотель рассматривал экономику как часть более широкого текста политики и этики. По самой своей сути, основам она не есть некая универсальная технология, действенная на все времена и для всех народов, но, хотя это не всегда очевидно, весьма специфичный феномен культуры. Не исключено, что тотально аморальная экономика в длительной перспективе попросту невозможна.
Помимо уже рассмотренных доводов, приведем один, быть может не самый главный, но на сегодняшний день активно обсуждаемый и толкуемый аргумент. Так, разрушение привычного контекста экономических операций, кризис самой атмосферы доверия, вытеснение морали правом, утверждение сугубо формальных, а то и прямо математизированных условий экономической деятельности приводит, в конечном счете, к экспоненциальному росту необходимости их перманентной юридической фиксации, что скачкообразно увеличивает количество конфликтных ситуаций на различных уровнях экономического процесса. Иными словами, ведет к возрастанию затрат и подрывает сложившуюся систему взаимоотношений. Утрата же доверия в стабильность самого контекста экономических операций (зачастую связанная не столько с реальной ситуацией, сколько с ее конъюнктурной интерпретацией, то есть с общественной психологией) проявляется как в экономических, так и в социальных потрясениях, с далеко идущими последствиями.
Глобализация финансовой деятельности – при относительной слабости институциональной и правовой среды в масштабе планеты, отсутствии соответствующих регулирующих органов – позволяет действенно преодолевать ряд законодательных ограничений и норм, существовавших в пределах национальных границ. На карте мира появляются как бы условные государства: терминалы транснациональных организмов, наподобие оффшорных зон, чье истинное предназначение нередко – реализация разнообразных схем лукавой экономической практики, включая асоциальные и криминальные комбинации. В наметившемся расщеплении социальных и финансово-экономических целей общества можно усмотреть определенную историческую преемственность от времен Великой депрессии, реализовавшей в свое время в массовых гекатомбах уничтожение продуктов хозяйственной деятельности человека ради достижения финансовой выгоды. И проложив тем самым путь для еще более внушительного вида поставленной на поток экономики деструкции – индустрии высокотехнологичных, промышленно и ресурсоемких войн ХХ века.
На пороге нового столетия уже сама кризисность мира становится одним из парадоксальных источников дохода. Выражается это в разрастании комплексной экономики управления рисками, хеджировании, опционах, фьючерсах, появлении инновационных форм страхования, реализации схоластичных, но изощренных, хорошо продуманных схем валютно-финансовых спекуляций и интервенций, развитии финансовой математики, целенаправленной организации и даже прямом провоцировании финансово-экономических пертурбаций. К примеру, колоссальный по объему рынок вторичных ценных бумаг (производных финансовых инструментов) – хотя его количественная оценка дело весьма непростое – в несколько раз превышает совокупный валовой продукт всех стран, в связи с чем беспокойство проявляет, в частности, американская комиссия по стандартизации финансовой отчетности, пытающаяся хоть как-то рационализировать этот неустойчивый сегмент финансового рынка. В результате в смысловом поле мировой экономики, параллельно двум столь значимым для нее реалиям мировой резервной валюты и глобального долга, кажется, сформировался третий, самостоятельный и внушительный феномен глобального риска. Заодно прорисовываются другие впечатляющие перспективы: например, столкновения различных финансовых инструментов и валют в борьбе за многомерное Lebensraum геоэкономических континентов и электронных сетей – специфическое жизненное пространство XXI века.
Все это постепенно лишает деньги прежнего содержания (и в каком-то смысле реального наполнения), превращая их в средство управления и род особой, энергичной, подчас агрессивной информации. В настоящее время ежегодный объем мировых финансовых трансакций оценивается астрономической суммой порядка полуквадраллиона долларов, что создает ситуацию кредитного риска в глобальном масштабе. Поток операций на валютно-финансовых рынках в десятки раз превосходит реальные потребности финансирования международной торговли, их ежедневный объем примерно соответствует совокупным валютным резервам всех национальных банков (которые теоретически могли бы быть использованы в целях стабилизации при развитии кризиса). Еще в 1997 г. базирующийся в Базеле Банк международных расчетов (Bank of International Settlements) опубликовал свой ежегодный отчет, в котором констатировал реальный характер угрозы срыва мировой банковской системы, ее постепенного выхода за пределы действенного контроля и профессионального прогноза. Аналогичные опасения высказывал, начиная с 1998 г. и председатель федеральной резервной системы США Алан Гринспен, допускавший вероятность “системных нарушений (высокотехнологичной финансовой системы – А.Н.), превосходящих нашу способность понимания или возможности эффективного ответа”.
Финансовый кубик Рубика постепенно объединяет сюжеты мировой валюты, глобального долга и управления рисками в единый, взаимосвязанный комплекс. Теоретически можно представить контуры еще одного вида глобальной игры – контролируемой деструкции или организованного хаоса, логически завершающей утверждение на планете особой, одновременно иерархичной и турбулентной среды, далеко отстоящей от идеалов мирового гражданского общества. Суть механизма – возможность организации и использования кризисных ситуаций с целью повышения контроля над динамикой тех или иных процессов, изменения прав собственности и пропорций архитектуры геоэкономических пространств. Иначе говоря, успех данной стратегии создает условия для перманентного внешнего управления самыми разнообразными экономическими массивами, а в перспективе и всей социальной средой. Клиентам, оказавшимся в сложном положении, предлагается универсальный свод правил – своего рода кодекс должника – предполагающий выполнение ряда обязательных базовых условий для получения помощи по выходу из кризиса. Например, функционирование национальных денежных систем на основе внешней валюты (что укрепляет положение мировой резервной валюте); определение квот и траектории заимствований финансовых ресурсов, установление жесткой взаимосвязи объемов национального бюджета, экспортной выручки, уровня внутреннего потребления и внешних выплат (продлевающих жизнь глобальной долговой экономике); осуществление обязательного страхования финансовых и национальных рисков (расширяющих поле управления рисками); проведение заранее оговоренной социальной политики и т.п.
В своей инволюции модель расширенного воспроизводства – экономическая парадигма Нового времени – прошла несколько нисходящих ступеней. Вначале был соблазн сверхдоходов, получаемых за счет эксплуатации иных регионов и видов деятельности, искусно поставленных в подчиненное положение (ср. «ножницы цен»). Данный процесс, в свою очередь, стал источником дополнительных ресурсов, питательной средой для различного рода финансовых операторов и развития соответствующих технологий, приведших к утверждению своеобразной постиндустриальной надстройки над привычной хозяйственной деятельностью – финансово-правовой системы.
Метаморфоза денежной сферы в необъятный виртуальный континент в свою очередь способствовала развитию целого семейства изощренных финансовых практик. По форме – более-менее легальных операций и инициатив, однако, по сути, все отчетливее расходящихся с нуждами реальной экономики, разрушающих ее смысловое поле, паразитирующих на результатах конструктивной деятельности человека. Дошло дело и до откровенных спекулятивных, целенаправленных атак и акций, имеющих целью получение дополнительной прибыли без всякого производства реальной стоимости (поскольку организация спроса носила «квазистоимостой», провокационный характер), как не создают ее кражи или азартные игры, хотя и они способны перераспределять материальные ценности и приносить доход. А ведь здесь речь идет об играх, основанных не на слепой случайности, а методично организуемых и управляемых, то есть в определенном смысле – шулерских.
Следующий этап – смещение подобных практик в серую, трудно контролируемую зону сомнительных операций, использующих разночтения в законодательствах различных территорий или общее несовершенство правовой базы, с трудом и не всегда охотно успевающей за стремительным разрастанием семейства финансовых инструментов. Тут порой происходит фактическое смыкание полулегальных спекулятивных комбинаций с прямо криминальными действиями, слипание горячих денег и денег грязных. Проявляется также (в качестве самостоятельного вида квазиэкономической активности) и такой род хозяйственного вампиризма как прямая деконструкция цивилизации, инволюционное расхищение ее плодов, наиболее подходящее название для которого, пожалуй, – “трофейная экономика”. Завершающим логическим звеном в этой цепочке становится общий хаос, но хаос управляемый и направляемый.
Некогда Новое время, освобождаясь от заскорузлой психологии собирания богатств, формировало энергичную экономику, преображавшую, перестраивавшую мир, превращая золото, сокровища в деятельный капитал. И вот теперь капитал постепенно умаляет свою производственную составляющую, вновь трансформируясь в квазизолото финансово-информационных потоков. В подобной механике мира цели социального развития оказываются в какой-то момент подчинены корыстным и, в общем-то, конъюнктурным интересам финансовой олигархии. При этом финансовая неоэкономика, в конечном итоге, является таким же тупиком торгового модуса геоэкономики моря, как военная промышленность и связанные с нею войны – тупиком, жерновами производственной экономики суши.
Нынешняя трансформация хозяйственной деятельности не только освобождает скованного виртуального джинна, но одновременно пестует химеричного неокриминального Голема, растущего и набирающего вес. В последние годы происходит заметное умножение сфер человеческой практики и рост числа территорий, прямо пораженных трофейной и криминальной активностью, сливающихся в единый феномен деструктивной квазиэкономики – более чем специфической хозяйственной сферы, уже сейчас ворочающей сотнями миллиардов долларов и подчиняющейся качественно иным, нежели легальная экономика, фундаментальным законам (фактически производя ущерб, то есть своего рода отрицательную стоимость). Эффект от разрастания, усложнения, диверсификации подобного параэкономического базиса постепенно сказывается и на большом социуме, подрывая его конструктивный характер, вызывая моральные и материальные деформации, ведя, в конечном счете, к перерождению общества.
5
Моделью архитектоники утверждающейся на планете геоэкономической конструкции (геокона) может служить известный многоярусный «китайский шар». Геокон последовательно соединяет сопряженные виды деятельности – хозяйственные диады, сизигии – в единое сложноподчиненное пространство геоэкономического универсума. На нижнем, географически локализуемом уровне, это добыча природных ископаемых и их использование природозатратной экономикой; другой, более высокий локус – производство сырья интеллектуального и его освоение высокотехнологичным производством. На транснациональном ярусе – производство финансовых ресурсов и применение технологий универсальной процентной дани в качестве механизма управления индустриальными объектами (в свою очередь плодящими потребность в данных ресурсах).
Но транснациональна также изнанка, «подполье» геоэкономического мироустройства – сдерживаемый цивилизацией порыв к инволюционному, хищническому использованию ее потенциала с целью извлечения краткосрочной прибыли, а также контроль над различными видами асоциальной практики. Отсюда в легальный сектор проникают правила игры, в которых правовой, а тем более, моральный контекст утрачивает былое значение.
Наконец, на высшем этаже, это ткущаяся паутина «штабной экономики» – система глобального управления метаэкономикой, предчувствующая унификацию источника легальных платежных средств, тотальный контроль над их движением и появление единой, диверсифицированной системы налоговых платежей, способной превратить со временем все земли геоэкономического универсума в плодородную ниву Нового мира – волшебный источник специфической квазиренты.
Реализация амбициозных целей требует не менее радикальных действий по изменению миропорядка. Между тем, вероятность воплощения мегаломаничного эскиза в равновесных, механистичных формах и в соответствии с прежней логикой социальных связей, вызывает серьезные сомнения. Если вдуматься, в самой стилистике происходящей трансформации, несущей одновременно энергии индивидуации и глобального контроля, скрыта большая двусмысленность.
На сегодняшний день прочерчиваются, пожалуй, два сценария завершения геоэкономической реконструкции. Одна логическая траектория, чей дизайн достаточно внятен, – мирное окончание строительства каркаса Нового мира, или, проще говоря, тотальной эмиссионно-налоговой системы. Однако если каталогизация мира все-таки споткнется о ряд возникающих противоречий, то произойдет нечто иное: введение в качестве нормы нестационарной, динамичной системы управления социальными процессами (в русле типологии контролируемого хаоса) вместо статичных схем международных отношений. Результатом становятся перманентный силовой контроль, появление новых форм конфликтов и путей их урегулирования, отчуждение прав владения от режима пользования, масштабное перераспределение объектов собственности, ресурсов и энергии – и еще, пожалуй, кардинальное изменение структуры цен, – в том числе, за счет целенаправленно взорванного мыльного пузыря финансов.
Что же касается позиций и ставок России в новом круге мировой игры, то последние действия Москвы были направлены на обеспечение среднесрочного (а возможно и долгосрочного) стратегического и оперативно-тактического сотрудничества с США в русле двух перспективных сюжетов американской политики.
Первое направление, вполне к настоящему времени проявившееся, – сотрудничество Москвы и Вашингтона в сфере политики безопасности. Это, прежде всего, формирование новой азиатской ситуации и особой, перспективной роли Центрально-Азиатского региона в изменившейся геополитической картографии континента. Стратегический плацдарм, обозначенный здесь Соединенными Штатами, имеет глубокое полифункциональное значение. Прежде всего, в тактическом отношении он обеспечивал и обеспечивает успех Афганской операции. В оперативном отношении здесь создан запасной (альтернативный) плацдарм для контроля над всей ситуацией на Ближнем Востоке.
Имеются при этом в виду не только перспективы Иракской кампании, но также, к примеру, сценарии развития израильско-палестинского противостояния и возникновения крупного кризиса в отношениях с арабским миром, в целом, и с Саудовской Аравией, в частности. Кроме того, данный плацдарм может улучшить оперативный мониторинг ситуации в турбулентной Кашмирской зоне индийско-пакистанского конфликта (а также в пакистанской «зоне племен»). Наконец, в стратегическом отношении ЦАР – прекрасная геостратегическая площадка для контроля (включая ведения технической разведки) над внутренними районами Китаем, т.е. территорией, где расположены ядерные объекты Пекина. А также для контроля над всем комплексом китайской политики в уйгурском направлении, т.е. над сценариями китайского проникновения в Центральную Азию и особенно в район Каспийского нефтяного бассейна.
Непосредственно с нефтяными делами связан второй сюжет перспектив стратегического партнерства России и США, сопряженный с пересмотром Вашингтоном основ своей глобальной энергетической стратегии. Данный сценарий представляется весьма актуальным для нынешней американской администрации, опасающейся, что вслед за срывом сектора информационной экономики последует обрушение и традиционных ее отраслей. Дешевая нефть становится, своего рода, императивом американской внешней политики. Тем более, что косвенно задетой оказывается еще одна могучая ветвь современной неоэкономики – глобальная финансовая инфраструктура, спроектированная на основе гарантий могущества Америки, ее умения управлять глобальными рисками (что является реальным, хотя и специфическим обеспечением фактической мировой резервной валюты – доллара). В условиях продолжающейся кризисной экономической ситуации в стране, Вашингтону необходимо не только не допустить роста цен на энергоносители, но по возможности добиться их значительного снижения (до 13-17 долларов за баррель). Однако на этом пути обнаруживается все большее число «подводных камней».
Состояние глобальной энергетической отрасли оказалось тесно связано с углеводородным сырьем, в первую очередь – нефтью. Развитие атомной энергетики во второй половине ХХ века оказалось в силу целого ряда причин недостаточным, чтобы принять формально логичную эстафету прогресса в этой области. Жупел Хиросимы и Чернобыля был эффективно использован влиятельным нефтяным лобби, умело организовавшим общественное мнение и, в итоге, заметно ограничившим развитие атомной отрасли. Не сбылись также надежды, связанные с развитием термоядерной энергетики. В то же время существует ряд признаков того, что сделанные ранее оценки, касающиеся запасов углеводородного сырья, носили завышенный, конъюнктурный характер, связанный с частными интересами стран и отдельных корпораций, в силу различных причин заинтересованных в их преувеличении. Кроме того, ряд существующих месторождений не могут дальше эффективно разрабатываться (либо начать разрабатываться) при нынешней, явно заниженной стоимости этого сырья. Часть же запасов вообще носит «формальный характер», ибо энергетические затраты на их разработку и доставку к конкретному потребителю не будут покрываться энергетической емкостью реально добытого сырья. Все это заставляет предположить, что где-то к середине XXI века цивилизацию ожидают своеобразный «момент истины» – серьезные потрясения, связанные с прободением «энергетического пузыря» и новым статусом углеводородного сырья.
Подобное весьма вероятное развитие событий серьезно отражается на стратегическом планировании США. При этом, пытаясь добиться радикального снижения цен на нефть в результате прихода к власти в Ираке лояльного к интересам США правительства, а также разрешить все более драматизирующиеся отношения с Саудовской Аравией, Америка попадает в своего рода стратегический цугцванг. В настоящий момент, в случае ухудшения ситуации на Ближнем Востоке и решительных действий в регионе, высока вероятность возникновения серьезного кризиса в отношениях США с ОПЕК, организацией, теснейшим образом связанной с арабским и мусульманским миром. Все это вместе взятое вынуждает Америку продумывать – в полном соответствии с логикой преадаптации – стратегический дизайн альтернативной нефтегазовой конфигурации глобального масштаба. Ее опорными точками могли бы стать – помимо играющего свою особую роль Северного нефтяного бассейна Европы: (1) Россия (а также все пространство Каспийского нефтяного бассейна); 2) Нефтедобывающие немусульманские страны Африки, расположенные к югу от Сахары (прежде всего – Ангола); 3) Латинская Америка (Мексика и Венесуэла).
Развитие событий в 2002 г., как представляются, в целом подтверждает развитие данной стратегической инициативы.
Литература
[1] A. Toffler, H. Toffler. Creating a New Civilization: The Politics of the Third Wave. Atlanta, 1995; J.K. Galbraith. The Good Society. The Human Agenda. Boston-N.Y., 1996; T. Hopkins, I. Wallerstein, J. Casparis. The Age of Transition: Trajectory of the World-System, 1945-2025. N.Y., 1996; S. Huntington. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. – N.Y., 1996; M. Castells. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol.1: The Rise of the Network Society. Malden (Ma.)-Oxford (UK), 1996; idem. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol.2: The Power of Identity. Malden (Ma.)-Oxford (UK), 1997; idem. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol.3: End of Millennium. Malden (Ma.)-Oxford (UK), 1998; N. Chomsky. World Orders, Old and New. L., 1997; A. Touraine. Pourrons-nous vivre ensemble? Egaux et differents. P., 1997; Z. Brzezinsky. The Grand Chessboard. American Primacy and Its Geostrategic Imperatives. N.Y., 1997; idem. The Geostrategic Triad: Living with China, Europe, and Russia. Wash., 2000; J. Naisbitt. Megachallenges. A Compass for the 21st Century. N.Y., 1998; E. Luttwak. Turbo-Capitalism. Winners and Losers in the Global Economy. L., 1998; L.C. Thurow. Creating Wealth. The New Rules for Individuals, Companies and Countries in a Knowledge-Based Economy. L., 1999; A. Etzioni. The End of Privacy. N.Y., 1999; F. Fukuyama. The Great Disruption: Human Nature and the Reconstitution of Social Order. N.Y., 1999; P.F. Drucker. Managing Challenges for the 21st Century. N.Y., 1999; A. Giddens, W. Hutton (eds.). On the Edge. L., 2000; A. Giddens (ed.). The Global Third Way Debate. N.Y., 2001; H. Kissinger. Does America Need a Foreign Policy? Toward a Diplomacy for the 21st Century. N.Y., 2001.
[2] Подробную библиографию зарубежных работ по данной проблематике см. в статье автора «Осмысление Нового мира», опубликованной в журнале «Восток», 2000, №4.
[3] Z. Brzezinsky. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21st Century. – N.Y., 1993; S. Huntington. The Clash of Civilizations. – Foreign Affairs. №72, Summer, 1993; C. Santoro. Progetto di ricarca multi funzionale 1994-1995. – I nuovi poli geopolitici. – Milano, 1994; Окружное послание «Evangelium Vitae» папы Иоанна Павла II о ценности и нерушимости человеческой жизни. – Париж-Москва, 1997; I. Wallerstain. After Liberalism. – N.Y., 1995; G. Soros. The Crises of Global Capitalism. Open Society Endangered. – N.Y., 1998.
[4] R.J. Barnet, J. Cavanagh. Global Dreams, Imperial Corporations and the New World Order. N.Y., 1994; H.-P. Martin, H. Schumann. The Global Trap: Globalization and Assault on Prosperity and Democracy. Pretoria-L., 1997; W. Greider. One World, Ready or Not. The Manic Logic of Global Capitalism. N.Y., 1997; D. Rodrik. Has Globalization Gone Too Far? Wash., 1997; idem. Globalization and Its Discontents. N.Y., 1998; P.N. Doremus, W.W. Keller, L.W. Pauly, S.Reich. The Myth of the Global Corporation. Princeton, 1998; H. Shutt. The Trouble with Capitalism. An Inquiry into the Causes of Global Economic Failure. L.-N.Y., 1998; J. Gray. False Dawn. The Delusions of Global Capitalism. L., 1998.
[5] H. Kissinger. Washington Post. 10.1.2000.
[6] С. Бергер. Американское лидерство в XXI веке. – Компас, 2000, №5, С.83.
[7] H. Kissinger. Washington Post. 10.1.2000.
[8] З. Бжезинский. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М., 1998, С.251.
[9] См., в частности, F. Fukuyama. Trust. The Social Virtues and the Creation of Prosperity. N.Y., 1996; A. Etzioni. The Golden Rule. Community and Morality in a Democratic Society. N.Y., 1996.
[10] Internationale Politik. Bonn, 1997, №12, S.9.