Рецензия на книгу:
Noah Feldman. The Fall and Rise of the Islamic State. - Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2008. - 189 p. // (Взлеты и падения исламского государства)
Автор этой книги, известный американский арабист, доказывает тезис, который по нынешним временам многими будет воспринят не без труда. Он настаивает на том, что для традиционного ислама идея верховенства права -
rule of law - не только не являлась чуждой, но, напротив, она была изначально встроена в базовые постулаты мусульманской религиозной мысли. Соответственно, «государство, исторически выстраивавшееся на основе исламской конституции - конституции, которая, подобно английской, была неписаной и постоянно обновляющейся, - являлось
правовым во всех смыслах слова. Эта система обосновывалась
с помощью закона и управлялась
посредством закона» (с. 6). Основу такого правового порядка составляли нормы шариата, а контроль над его воплощением в жизнь возлагался на сословие профессиональных богословов, пользовавшихся в исламском мире колоссальным влиянием вплоть до второй половины XIX столетия, пока в Османской империи - лидере мусульман того времени, - не начались злополучно непоследовательные, по оценке автора, реформы.
Поскольку мудрецы-улемы самым решительным образом влияли на порядок престолонаследия в государстве Османов, султаны вынуждены были считаться с их самостоятельностью, причем профессиональные теологи по-настоящему были независимы от верховной власти: «Сословие ученых не формировалось властителями. […] Попасть в его состав можно было только благодаря репутации в глазах ученого сообщества» (с. 22). Владыка империи испытывал явную зависимость от богословов, ибо будучи не только султаном, но и халифом - духовным вождем всех правоверных мира, он постоянно вынужден был обращаться к ним за толкованием тех или иных норм шариата. «Правителю требовалось постоянно полагаться на ученых для того, чтобы подтверждать легитимность своего пребывания у власти» (с. 32). И хотя законы применялись государственным аппаратом, разрабатывались они без участия чиновников. Причем богословы имели в своем распоряжении мощные рычаги воздействия на любого владыку, тяготевшего к отступлению от закона, - автор описывает их довольно подробно. В итоге классический ислам, по мнению Фельдмана, породил самобытную, но действенную систему сдержек и противовесов: «В обмен на подтверждение легитимности ученые просили султана лишь об одном: сохранять приверженность принципу верховенства права» (с. 35).
Описывая особенности такого порядка, автор останавливается на двух любопытных обстоятельствах. Во-первых, вопреки встречающимся порой представлениям, классический ислам весьма уважительно относился к частной собственности и не допускал ее беззаконного изъятия властителями. Это вынуждало султанов к выбору рациональных моделей во взаимоотношениях с подданными, ибо, «если правитель, пополняя казну, не может красть, ему приходится обращаться к налогообложению» (с. 47). Во-вторых, крайняя жестокость, приписываемая порой шариату и, по идее, подрывающая его правовой характер, оказывается изрядно преувеличенной. Действительно, отмечает автор, в исламском праве есть преступления, караемые ампутацией конечностей или убиением камнями, но применяются они только по приговору суда и с привлечением такой совокупности доказательств, которые в обычных условиях почти невозможно собрать. Например, в деле о супружеской неверности сам сексуальный контакт должен быть засвидетельствован четырьмя добропорядочными взрослыми мужчинами. По мнению Фельдмана, к проявляемым исламским правом рецидивам бесчеловечности следует относиться с пониманием: «Смертная казнь, на которой порой настаивает шариат, первоначально предлагалась для таких социальных условий, где практически отсутствовали механизмы принуждения к законопослушному поведению, - сходным образом обстояло дело и в Англии, где в свое время чуть ли не любое уголовное преступление каралось смертью» (с. 49).
Главу, в которой излагаются доводы в пользу совершенства традиционного исламского правопорядка, автор, явно полемизируя со скептиком Бернардом Льюисом [1], назвал «What Was Right?» Готовность идти против течения позволила ему предложить собственную версию краха этой, как кажется, безупречной системы. По мнению Фельдмана, дело вовсе не в том, что ислам органично, в силу некоторых своих генетических особенностей, воспроизводит отсталость; главной бедой для него обернулись попытки модернизировать государство при помощи европейских рецептов. Пережив в XIX столетии череду масштабных реформ, Османская империя перестроила себя на европейский лад. В частности, у нее появились конституция и парламент - учреждения, которые обессмысливали наличие касты профессиональных богословов, утверждая процесс законотворчества на ином, светском, фундаменте. В результате ученые ушли в тень, но сменившие их новые институты оказались неэффективными: султан, оставаясь абсолютным правителем, попросту не считался с ними. Реформы 1839-1876 годов открыли путь к светскому государству, но при этом «ликвидация единственного учреждения, способного сдерживать произвол исполнительной власти, открыло дорогу для становления в Османской империи автократического и абсолютистского режима, в скором времени послужившего образцом для большей части мусульманского мира XX века» (с. 61).
Итак, к концу XIX столетия исламское законодательство стало «слишком человеческим»: государство начало не только применять, но и принимать законы, то есть превратилось в «тотальную суверенную целостность, никогда прежде в исламской практике не существовавшую» (с. 79). Именно здесь берут свое начало деспотизм и беззаконие, органично присущие новейшей политической истории большинства мусульманских стран. По мнению Фельдмана, как раз этот конституционный дефект и послужил главной причиной недавнего становления воинствующего исламского фундаментализма, бросившего вызов не столько Западу, сколько арабским диктаторским режимам. «Риторика и теория исламистского сопротивления автократической исполнительной власти выстраивается не с чистого листа, но проистекает из вполне знакомого идеала того, какой должна быть политика» (с. 91). В роли этого идеала выступает правовое государство классического ислама, способное гарантировать погрязшему в насилии и нищете арабскому социуму давно забытую справедливость. Отсюда и удивительное, на первый взгляд, стремление легальных исламистских партий сочетать в своих программах верность исламу с приверженностью демократии.
Исламизм, однако, не выполнит той миссии, на которую претендует, поскольку он излишне «современен». В глазах его последователей ислам есть «социально-политический инструмент, вполне пригодный для эпохи модерна» (с. 108). Между тем, настаивает автор, «исламского законодательства» и «исламских ценностей» явно недостаточно для того, чтобы провозгласить государство соответствующим тому образцу, который был предписан Пророком. Сотворенное человеческими руками, оно будет скорее «исламистским», а не «исламским». Это означает, что религиозные модернисты не решат главной задачи, подталкивающей их на противодействие коррумпированным режимам: они не смогут восстановить систему сдержек и противовесов, столь выгодно отличавшую классическое исламское государство. Нормы шариата, санкционированные конституциями, которые принимаются светскими парламентами, в значительной мере лишаются своей изначальной святости, о поддержании которой просто некому теперь заботиться. «Восстановление исламского права без возвращения сословию ученых-богословов прежнего высокого места обрекает весь проект на неизбежный провал, поскольку из организма извлекается дух, поддерживавший в нем жизнь» (с. 126). Без шариата, даруемого свыше, ученое сословие превращается в ничтожество; но и шариат без ученых так же не сможет существовать.
Заключающий повествование авторский прогноз не слишком утешителен. Исламистская программа, несмотря на ее обновленческий пафос, не реализуема. Но жители арабского мира пока еще не знают об этом и потому продолжают надеяться. Ведь на сегодняшний день исламисты не завоевали власти нигде, за исключением сектора Газа. Следовательно, в обозримой перспективе локальные триумфы исламизма неизбежны. И с такой же неизбежностью за этими триумфами последует разочарование, а потом поиски новой, более состоятельной, исламской альтернативы. Фельдману не откажешь в трезвости; по его мнению, Запад совсем - или почти совсем - не способен влиять на эту эволюцию. Более того, грубое вмешательство, подобное военной интервенции, санкционированной администрацией Буша в Ираке, или же случившемуся в 2007 году разгрому американцами Союза исламских судов в Сомали (с. 139-141), лишь запутывает дело. К миру ислама не стоит подходить с такой вопиющей небрежностью - от этого всем будет только хуже. С подобным выводом трудно спорить.
После выхода этой действительно провокационной книги Фельдмана отчаянно критиковали. Его противники настаивали на том, что он игнорирует важнейшие факты, не вписывающиеся в авторскую концепцию, и занимается апологетикой исламского экстремизма. В принципе, с учетом всего вышеизложенного, такую реакцию можно было предвидеть. Но ценности предпринятого автором анализа все это ничуть не отменяет. В последнее время слишком многое указывает на то, что мышление в парадигме «столкновения цивилизаций» непродуктивно. Следовательно, нужно искать новые подходы. А решаясь на это, всегда приходится рисковать.
Примечания:
[1] См. работу известнейшего западного востоковеда: Льюис Б. Что не так? Путь Запада и Ближнего Востока: прогресс и традиционализм. М.: Олимп-Бизнес, 2003.