Тематика мультикультурализма является в наше время одной из самых обсуждаемых, резонансных и по-настоящему актуальных, что не всегда совпадает. Одновременно она стала одной из самых… аморфных и запутанных. Неясность начинается с вопросов о содержании этого понятия и об инновационности обозначаемого им явления.
Сам термин, как известно, возник по историческим меркам совсем недавно. В политическом лексиконе отдельных стран (Канады, США, Австралии) он появился во второй половине 1960-х – начале 1970-х годов. В научном обороте концепт мультикультурализма более-менее прочно утвердился еще позже – не ранее 1990-х. А распространение в политико-публичном пространстве и широкую известность он получил лишь начиная с самого конца ХХ века, в основном же – в последнее десятилетие. 2000-е годы стали временем стремительного распространения мультикультуралистского дискурса и практик, с одной стороны, и растущего неприятия этой тенденции, с другой. Параллельно возникла интеллектуальная мода на само понятие «мультикультурализм». При этом употребляется оно в весьма различных значениях и контекстах. Нередко можно наблюдать, как слово «мультикультурализм» прилагают ко всевозможным объектам с чертами культурной неоднородности, -- то есть чуть ли не ко всему и вся. Ибо такие черты легко обнаружить практически в любой человеческой, общественной реальности прошлого и настоящего, на любом уровне – от индивидуального до глобального.
Неудивительно, что многие рассуждения на тему мультикультурализма начинаются с некой общей констатации его многозначности и расплывчатости. Но самой такой констатации недостаточно. Чем многозначнее термин, тем важнее провести логические границы между его смыслами и сферами употребления, чтобы затем иметь их в виду и, главное, соблюдать в анализе и дискуссиях.
Среди всех интерпретаций мультикультурализма выделяются два родовых, «кустовых» значения термина, по отношению к которым остальные можно считать производными, видовыми. Аналитическая корректность как минимум одного из них вызывает сомнения, но что бы мы ни думали по этому поводу, оба смысла к настоящему времени уже сложились и утвердились в общественном сознании.
Во-первых, так все чаще обозначают факт культурной неоднородности социума, группы, коллектива, социальной ячейки, культурного явления. В данном случае «мультикультурализм» (правильнее было бы говорить «мультикультурность») выступает просто актуальным синонимом ранее известных категорий культурного разнообразия, культурной гетерогенности, сосуществования или взаимодействия культур, культурной полифонии и т.п. Ничего нового, кроме видоизмененной словоформы, при таком употреблении термин в себе не заключает. Напротив, этот «мультикультурализм» стар, как мир, банален и, с определенными оговорками, универсален. Ведь та или иная многокультурность – характерный атрибут далеко не только исторических империй, социалистических федераций ХХ века или большинства стран Востока, традиционно полиэтнических.
На протяжении тысячелетий этнокультурная неоднородность оставалась типичной для сколько-нибудь крупных политических и социальных структур, даже если она накладывалась на монокультурность локальных общин. Культурная гомогенизация относительно больших пространств получила мощные импульсы лишь с развитием капитализма, индустриализма, распространением стандартного образования и политической демократии. Но и в эталонных государствах-нациях Запада еще в ХIХ столетии культурной монолитности отнюдь не было и быть не могло. А полностью ее не удалось достичь даже в зените их национально-культурной консолидации, несмотря на все неоспоримые достижения этого процесса [1].
Во втором (а на самом деле изначальном, самостоятельном, а значит главном) значении мультикультурализм – это философско-политическая идейная система, постулирующая культурную неоднородность в качестве стержневого принципа организации социума и проекта, подлежащего реализации. Такой мультикультурализм действительно нов. И не просто нов, а инновационен и даже революционен. Это сугубо современный концепт как по историческому контексту своего возникновения, так и по идейно-ценностной нагрузке, которую он несет. Ибо в своей логике это концепт глубоко постмодернистский, даже если парадоксальным образом он стимулирует проникновение в западные «постмодернистские» общества элементов раннего модерна, домодерна и архаики.
Нечеткость мультикультуралистского дискурса усиливается еще несколькими обстоятельствами. В теоретическом плане мультикультуралистский проект представлен разными версиями – разделяют мультикультурализм «жесткий», делающий акцент на признании любых различий, и «мягкий», соединяющий различия с интегрирующими элементами [2]. Есть мультикультурализм либеральный, левый, религиозно-коммунитарный, феминистский и др., в зависимости от мировоззренческой рамы и того, что в ней является главным посылом, главной ценностью – идея свободы, индивидуализм, равенство, права сексуальных меньшинств, религия и интересы религиозной общины и т.д.
Кроме того, обращение к теме мультикультурализма во многих ситуациях выполняет инструментальную функцию. На Западе это с некоторых пор едва ли не единственный политкорректный путь поднять более широкий круг вопросов в тематических сферах, которые табуизированы либо оттеснены на периферию публичного дискурса. В их числе вызовы и издержки иммиграции; разные иные аспекты национальной тематики – судьба наций, национального государства, патриотизма, суть национальной идентичности; религиозные ценности и права; этические проблемы – и не обязательно в связи с иммиграцией. Во Франции, например, организовать (вне маргинальных кругов) даже чисто научный коллоквиум на темы иммиграции, не говоря уже о нации, крайне проблематично, а вот подойти к этим сюжетам через мультикультурализм или положение ислама вполне допустимо.
Свои специфические задачи преследует, апеллируя к мультикультурализму, часть иммигрантских диаспор. У левых партий также имеются собственные узко корпоративные мотивы. Далеко не все лейбористы или члены немецкой СДПГ едины в симпатиях к мультикультуралистам. Но независимо от идейных убеждений, мультикультуралистская риторика отвечает их партийным интересам, расширяя левый электорат за счет мигрантов. Поэтому в своих программах и деятельности социал-демократические и левоцентристские партии остаются главными политическими проводниками мультикультуралистских тенденций. При этом смысл, который вкладывают в лозунг мультикультурализма активисты диаспор и европейские левые политики, их цели и видение будущего могут расходиться очень далеко и даже быть несовместимыми.
Наконец, на индивидуальном уровне солидаризация с мультикультурным идеалом часто служит способом показать свою современность и открытость «веяниям времени». В результате мультикультурализм превращается из понятия-концепта в своего рода «понятийную призму», понятие-символ или просто эвфемизм с подвижным содержанием.
Тема мультикультурализма принадлежит также к самым волнующим и остроконфликтным сюжетам. На этом поле зреют и разворачиваются эмоционально насыщенные мировоззренческие, политические (а иногда и физические) баталии, в которых сталкиваются фундаментально противоположные подходы и оценки. Одни видят в мультикультурализме воплощение прогресса, новую ступень в развитии свободы, равенства и прав человека, залог гармонии в полиэтничном постнациональном глобализированном универсуме будущего. Для других – это ловушка, губительный выбор, разрушающий, помимо наций, культуру как таковую, европейские ценности и демократию, социальную солидарность, устойчивость и исторический потенциал общества.
Мнение о том, что мультикультурализм несет с собой «закат Европы», или, если использовать более свежую формулу Патрика Бьюкенена, «смерть Запада», разделяют не только «отщепенцы» от истэблишмента вроде Тило Сарацина и демонизируемые антииммигрантские партии. В более сдержанных выражениях решительная критика мультикультурализма давно раздается в исследовательской и политической среде, причем не только консервативной.
По оценке такого авторитета международной политологии, как Джованни Сартори, «мультикультурализм означает расчленение плюралистического общества на замкнутые подгруппы» и в конечном счете ставит под угрозу политическую модель и идентичность Европы [3]. Правда, его книга «Плюрализм, мультикультурализм и чужеземцы», в отличие от большинства работ мэтра, так и не была опубликована на английском языке. В начале 2000-х годов вышли лишь итальянское и испанское издания (позже книгу перевели в Чехии и в Румынии, но не в Западной Европе!), и упоминание о ней непросто разыскать даже в Википедии. В Италии и Испании она имела бесспорный резонанс, тогда же там против мультикультурализма высказались целый ряд и других известных социологов, философов и политиков [4]. Во Франции на серьезные теоретические изъяны этой концепции обращал внимание именитый социолог Мишель Вевьорка. В Британии на протяжении последних 15 лет периодически появлялись эскпертные доклады и авторитетные заключения о непригодности мультикультурализма. В том числе с таким заявлением в 2004 выступил не кто иной, как сам глава Комиссии по расовому равенству, мусульманин, член Лейбористской партии Тревор Филлипс [5]. Задолго до 2010 г. о провале и вреде мультикультурализма уже говорили публично и А.Меркель, и Д.Кэмерон в качестве лидеров своих партий. Правда, сколько-нибудь широкого звучания тогда их выступления не получили, оставшись достоянием узкой заинтересованной аудитории.
Вообще едва ли правильно преувеличивать массу и вес критических оценок мультикультурализма. Долгое время влияние этой критики минимизировалось негласным табу на ее тиражирование и агрессивной контрреакцией сторонников мультикультуралисткого тренда. Именно последним до недавнего времени принадлежала своего рода монополия в информационном пространстве, а отчасти и в экспертно-интеллектуальной среде. Поэтому известная серия официальных заявлений на высшем уровне о «крахе мультикультурализма», с которыми в 2010-2011 гг. выступили А.Меркель, Д.Кэмерон и Н.Саркози, и произвела эффект разорвавшейся бомбы.
Как и многие другие идеи, претендующие на универсальность, современный мультикультурализм является продуктом прежде всего западной мысли. Взлет популярности мультикультуралистского дискурса пришелся на время беспрецедентного роста миграции и – шире – комплекса явлений, ассоциируемых с глобализацией. Но подготовлен он был целым веером и других процессов.
Среди них – этнополитический подъем второй половины ХХ в., который не обошел стороной и благополучный Запад. Взрыв протестной активности коренных этнических групп и сепаратизма всколыхнул в 1950-70-х годах почти все западные государства, вызвав изменения в их национальной политике и идеологии, включая признание или расширение культурных прав меньшинств и осуждение ассимиляционных практик. Именно в этом контексте Канада, переживавшая апогей конфликта с квебекскими сепаратистами, приняла в 1971 г. Официальный акт о мультикультурализме. В 1973 г. за ней последовала Австралия.
Не меньшую роль сыграла идейно-ценностная эволюция в лоне либеральной и левой идеологии, вылившаяся в то, что иногда называют культурно-антропологическим переворотом рубежа 1960-х – 1970-х годов. Речь идет о переходе к постмодернистскому мировоззрению с его отрицанием всех «инструментов репрессивного насилия» над личностью. Ключевое значение в рамках этого перехода имело ниспровержение «больших» идей и структур в лице не только идеологических учений, но и нации, государства, культуры, этики, истины (знания). Культ личной свободы в новом контексте предполагал ее распространение на выбор идентичности, сексуальной, гендерной, культурной. Развитие прав человека вылилось вылилось в спорные концепции групповых прав и «позитивной дискриминации». Абсолютизация равенства означала равноценность и равноправие всех «прочтений» реальности, всех «истин», всех культур и идентичностей. Вспомним, что в США мультикультуралистский лозунг был впервые поднят на щит именно в среде феминистских и подобных «альтернативных» движений. Постмодернистские корни определяют своего рода генетический код современного, инновационного мультикультурализма, его глубинный смысл, его «месседж». Иметь в виду этот мировоззренческий аспект мультикультуралистского проекта чрезвычайно важно, даже если сегодня о нем предпочитают забывать или умалчивать.
Специфика западного опыта состоит в том, что главным социальным материалом, на котором взрастала и реально проверялась концепция мультикультурализма, явилась массовая иммиграция последних десятилетий. За 30 лет доля мигрантов, то есть «родившихся за границей» в населении стран ОЭСР более чем удвоилась, превысив в среднем 10% [6]. В большинстве западноевропейских государств официальная цифра составляет 9-18%, кое-где (Голландия, Швейцария и др.) – более 20 %, но фактическое иммиграционное присутствие еще масштабнее [7]. При этом палитра иммиграционных потоков на европейский континент сегодня беспрецедентно широка. Значительную и растущую ее часть составляют переселенцы из стран Юга, в большинстве своем резко и глубоко отличающиеся от коренных европейцев (и друг от друга) в конфессиональном, социокультурном, цивилизационном отношении.
Основной моделью инкорпорирования прибывающей мигрантской массы постепенно становился мультикультурализм – официальный, как в Великобритании, или чаще всего неофициальный, намеренный или полустихийный. Итоги этой политики вызвали растущее разочарование и беспокойство даже у многих ее адептов. При всех различиях в иммиграционной ситуации между западными странами и между диаспорами, характерный вектор последних десятилетий оказался общим и выявился вполне отчетливо.
Им стало не формирование денационализированного мультикультурного сообщества нового типа, как оно виделось лево-либеральным конструкторам концепта, а нечто иное. В недрах западных обществ (действительно постепенно денационализирующихся) происходит консолидация и институционализация иммигрантских общин (прежде всего исламских, но не только), в значительной части в принципе не ориентированных не только на культурную, но и на социальную, правовую, политическую интеграцию. И речь идет не об инерции недавних переселенцев, а о модели встраивания. В немецкой социологии и политологии это явление обозначают термином «параллельные общества», во Франции используется понятие «коммунитаризм». Такие общины сохраняют собственный культурно-ценностный код и социальный уклад, разветвленные связи со странами происхождения и родственными диаспорами в других государствах Европы, создают собственную «этническую экономику». Граждански-политически многие члены этих общин склонны ассоциировать себя с государствами происхождения, даже натурализуясь и становясь участниками политического процесса в европейских странах.
Показательные примеры дают поселившиеся в Германии турки – самая крупная иммигрантская группа на территории стран Евросоюза, немалая часть которой – более 2,3 млн человек – сохраняет гражданство Турции [8]. Отнюдь не самая экономически обездоленная, турецкая диаспора занимает в стране весьма специфическую нишу. Она мало интегрируется в культурном отношении и «уже в четвертом поколении живет между двумя странами»: «Три четверти турецких детей родились в Германии – и лишь одна четверть говорит по-немецки», – отмечалось в исследованиях еще несколько лет назад [9]. Большая часть турецкого бизнеса ориентирована исключительно или преимущественно на «своего» работника и потребителя. Вместе с тем на политической сцене турки проявляют растущую активность – и в национальном, и в европейском масштабе. Ими создан широкий спектр собственных общественно-политических ассоциаций, кроме того, они представлены практически во всех основных партиях, в земельных ландтагах и в Бундестаге. При этом 40 % турецкой молодежи Германии, как показали опросы, называют своим лидером не немецкого канцлера, а Р. Эрдогана. А большинство турецкой общины делит свою политическую лояльность между германским государством и Турцией, которая в свою очередь проявляет огромное внимание к эмигрировавшим соотечественникам. «Вы все – мои граждане!» – заявил турецкий премьер в начале 2011 г. в Дюссельдорфе, обращаясь к выросшим в Германии соплеменникам, включая обладателей немецких паспортов [10].
Прорастание в западноевропейских странах таких анклавов не умещается в логику многокультурности. К тому же оно не только порождает культурно-ценностный разлом, но и бросает вызов политико-правовой основе европейских государств, принципу универсальности светского права, конкретным законам. Серьезные коллизии создает распространение шариата. Выдвигаются претензии на своего рода «экстерриториальность», на то, чтобы государство и окружающий социум не вмешивались ни в какие общинные обычаи. Когда испанский суд приговорил к тюремному заключению марокканку, принудившую свою несовершеннолетнюю дочь к браку с 40-летним мужчиной, окружение осужденной отреагировало так: «Наши традиции не уважаются. В нашей стране женитьба в 8-9 лет - совершенно нормальное дело...» [11].
Оговоримся: отмеченные тенденции вовсе не исчерпывают спектр процессов взаимодействия иммигрантского населения с принимающими обществами. И большинство иммигрантов, согласно опросам, признает приоритет государственных законов над противоречащими им традициями.
Однако тренд к самоутверждению новых растущих диаспор – особенно мусульманских – вполне очевиден. Одной его стороной является радикализация и обособление части этих диаспор. Другой – выход на политическое поле европейских государств политиков-мусульман с собственной платформой и амбициями. Выходцы из иммигрантской среды не только успешно интегрируются в существующие партии и осваивают институты власти – эта стадия уже близка к завершению. Все чаще они начинают ставить вопрос о встречной адаптации общественной и политической сферы Европы к исламскому присутствию. И оба процесса содержат зерна конфликта с нормами современного секуляризированного либерально–демократического государства.
Конечно, смена моделей иммиграции, уход в прошлое индивидуальной интеграции-ассиммиляции мигрантов объясняется не только мультикультурализмом, а многими причинами. Тут и сетевые механизмы современной миграции, и информационно-коммуникационная революция... И все же одним из ключевых факторов этого сдвига оказалась западная мультикультуралистская идеология. Она стала немаловажным «драйвером» повальной иммиграции, и она же отвергла саму идею интеграционных требований к мигрантам. Даже понятие интеграции перестало быть бесспорным – многие считают его «репрессивным» и «иерархичным», предпочитая нейтральное слово «инкорпорация».
Вспомним: концептуально мультикультурализм претендовал стать решением целого ряда проблем и задач – от преодоления традиционного сепаратизма до интеграции новых иммигрантов и придания более высокого качества свободам и правам человека. Стал ли он таким решением – вопрос риторический. В Западной Европе итог выглядит скорее противоположным образом. Яркими иллюстрациями к тому являются, помимо выдачи замуж 8-летних девочек, практика многоженства, убийства чести, женское обрезание в африканских диаспорах, нежелание давать девочкам образование. Или ситуация в заповедных для полиции иммигрантских кварталах вроде брюссельского района Моленбек, описанная в книге фламандской журналистки марокканского происхождения Хинд Фраихи «Под прикрытием в маленьком Марокко». Говорят там преимущественно на арабском, экстремистская литература пользуется спросом и легкодоступна, а жизнь под давлением экстремистов протекает в соответствии с радикальным пониманием «исламского порядка» [12].
Трудно не видеть, что многие групповые и культурные права, на которых настаивают новые диаспоры, входят в явное противоречие с правами личности, в том числе такими, которые давно являлись неприкосновенными в любом, самом авторитарном европейском государстве. Отсюда нарастание критики мультикультурализма с либеральных позиций, обострение дискуссий в рамках либерализма о пределах «права быть иным», «права на отличие».
В целом же в общественном дискурсе об иммиграции центральным элементом, наряду с положением ислама, становится необходимость иной формулы включения иммигрантов, чем та, что доминировала до сих пор.
Уход европейских элит от содержательного обсуждения иммиграционной темы уже создал серьезный разрыв между ними и обществами, которые, судя по социологическим опросам и другим признакам, в большинстве своем гораздо сильнее обеспокоены итогами проводимой иммиграционной политики. Осуждение мультикультурализма устами ведущих европейских лидеров отвечало этим настроениям. Труднее сказать, предвещает ли оно реальную и существенную коррекцию иммиграционной политики. Борьба и раскол по этим вопросам продолжаются.
Какое будущее ждет мультикультурализм, насколько скомпрометирован этот концепт? Потерпел ли он крах? На наш взгляд – и да, и нет.
Потерпели – и не могли не потерпеть – крах благие обещания мультикультурализма в его постмодернистском и постнациональном нормативном наполнении. Но реальность такого мультикультуралистского мировоззрения никуда не делась. Сохраняются постмодернистские идейно-ценностные тенденции. Мультикультуралистский дискурс по-прежнему громко звучит в европейском мейнстриме, в медийном пространстве. Его сторонники признают лишь кризис методов и форм осуществления мультикультуралистского проекта, а вовсе не его несостоятельность. Кроме того, уже возникла реальность мультикультурализма как факта многокультурности, причем в масштабах, которых Запад никогда не знал. Культурно интегрировать неубывающие разнородные миллионные потоки мигрантов объективно крайне сложно, если вообще возможно. В этом смысле альтернатива мультикультурности вряд ли уже есть.
Фундаментальный вопрос – насколько мультикультурализм способен эволюционировать, может ли он быть капитально переработан, возможна ли в этом случае мультикультурная интеграция в современном западном, европейском контексте, и на какой основе? А самая первая концептуальная задача состоит, видимо, в том, чтобы определить границы и содержание того минимального ценностного и культурного консенсуса (а не только гражданско-правового), без которого интеграция неосуществима, а мультикультурность обернется фрагментацией и конфликтами.
Примечания:
[1] См. Нарочницкая Е.А. Этнонациональные конфликты и их разрешение: политические теории и опыт Запада. – М., 2000.
[2] Кукатас Ч. Теоретические основы мультикультурализма. – Режим доступа: http://polit.ru/article/2007/05/27/multiculturalism/
[3] Sartori J. La sociedad multietnica. – Madrid, 2001. – P. 127.
[4] См., напр. Хенкин С.М. Мультикультурализм в испанской политии: дискуссии и линии размежевания // Актуал. пробл. Европы / ИНИОН РАН., 2011. - № 4: Европа: кризис мультикультурализма? – С. 140-165; Животовская И.Г. Италия на пути к мультиэтническому обществу // Там же. – С. 166-192.
[5] Кондратьева Т.С. Британия в ловушке мультикультурализма. – Перспективы. – Режим доступа: http://www.perspektivy.info/srez/val/velikobritanija_v_lovushke_multikulturalizma_2011-10-07.htm
[6] International migration report 2009: A Global assessment. – ST/ESA/SER.A/316. December 2011 – United Nations. DESA. – 2011. – P. 1. – Mode of access: http://www.un.org/esa/population/publications/migration/WorldMigrationReport2009.pdf
[7] Vasileva K. 6.5% of the EU population are foreigners and 9.4% are born abroad // Eurostat. – 2011. – 34. – P.2. – Mode of access: http://epp.eurostat.ec.europa.eu/cache/ITY_OFFPUB/KS-SF-11-034/EN/KS-SF-11-034-EN.PDF
[8] Ibid. – P.3.
[9] Погорельская С.В. Германия и мультикультурализм // Актуал. пробл. Европы / ИНИОН РАН. – М., 2009. – № 4: Европа: кризис мультикультурализма? – С. 99; Погорельская С.В. Турецкая община в ФРГ: между интеграцией и исламом // Актуал. пробл. Европы / ИНИОН РАН. – М., 2009. – № 4: Диаспоры в Европе: новая роль в обществе. – С.71.
[10] Погорельская С.В. Германия и мультикультурализм. – С. 101.
[11] Хенкин С.М. Указ. соч. – С. 146.
[12] Пинюгина Е. Бельгийский парадокс: «национализация» ислама и участие мусульман в политическом процессе не препятствуют радикализации общества // Перспективы. – Режим доступа: http://perspectivy.info/srez/val/belgijskij_paradoks_nacionalizacija_islama_i_uchastije_musulman_v_politicheskom_processe_ne_prepatstvujut_radikalizacii_obshhestva_2013-09-13.htm
Читайте также на нашем портале:
«Мусульмане в Швеции: обострение интеграционного кризиса » Анна Веретевская
«Иммиграция в Европу и теоретические уроки экономического кризиса» Екатерина Нарочницкая
«Великобритания в ловушке мультикультурализма» Тамара Кондратьева
«Вызовы и перспективы глобальных миграций» Юрий Шишков
«Италия: опыт борьбы с нелегальной иммиграцией» Ирина Животовская
«Расстройство исторической идентичности» Пьер Нора
«Культурологический смысл глобализма» Владимир Кутырев
«Мусульманская диаспора на Западе: дифференциация, конвергенция, гибридизация?» Виталий Наумкин
«Конец мультикультурной эпохи» Леонид Ионин
«Арабо-мусульманская диаспора во Франции: исламская идентификация и светская демократия» Борис Долгов
«Проблема иммиграции и парламентские выборы 2010 г. в Великобритании» Тамара Кондратьева
«Две культурные войны в Европе» Джордж Вайгель
«Бельгийский парадокс: «национализация» ислама и участие мусульман в политическом процессе не препятствуют радикализации общества» Елена Пинюгина