Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Из ресурсного рабства в царство инновационной свободы: возможно ли это?

Версия для печати

Специально для портала «Перспективы»

Владимир Кондратьев

Из ресурсного рабства в царство инновационной свободы: возможно ли это?


Кондратьев Владимир Борисович – профессор, руководитель Центра промышленных и инвестиционных исследований ИМЭМО РАН, доктор экономических наук.


Из ресурсного рабства в царство инновационной свободы: возможно ли это?

Последние двадцать лет в экономической литературе доминировала точка зрения, согласно которой ресурсно ориентированные страны обречены на низкие темпы экономического роста и бедность. Однако «ресурсное проклятие» не является неизбежным. Тесное взаимодействие между ресурсными и наукоемкими секторами экономики, обусловленное эффективными институциональными формами, обеспечивает непрерывное совершенствование всех отраслей, выступает ключевым элементом успешного экономического развития и превращает чисто ресурсные страны в страны с экономикой знаний.

Исследования, посвященные проблемам экономического развития в ХХ в., часто делают акцент на совокупности инновационных отраслей ‒ таких как паровая энергетика, механизированные фабричные технологии, электричество, машины и т.п.. Между тем отраслью с наиболее высокими темпами роста производительности в период британской индустриализации, например, было сельское хозяйство. Наряду с пищевой промышленностью оно генерировало такие эпохальные для своего времени инновации, как запасные части, техническая кодификация, сборочные линии, управленческие системы крупномасштабных предприятий и национальные системы дистрибуции товаров.

Литература, посвященная инновациям, слишком часто опирается на шумпетерианское «объяснение» взаимосвязи между ними и экономическим ростом, уделяя внимание лишь небольшому числу технологий, создающих новые отрасли. Страны, не обладающие в полной мере такими технологиями и отраслями, как предполагается, обречены на низкие темпы экономического роста и бедность. Так, в настоящее время широко распространено мнение, что экономический рост двигают ИКТ, биотехнологии и нанотехнологии.

При таком подходе обычно игнорируются два эмпирических факта. Первый ‒ влияние так называемых низкотехнологичных отраслей на мировую экономику. Нетрудно показать, что на такие отрасли приходится большая часть мирового продукта и занятости, они продолжают расти и развиваться, являются инновационными и располагают передовым техническим базисом. Второй факт заключается в том, что ресурсные экономики не являются неизменно бедными. Напротив, некоторые из наиболее богатых и быстрорастущих стран имеют ресурсные экономики. К таким относятся, например, Норвегия, Швеция, Финляндия, Канада, Новая Зеландия, Австралия, Нидерланды (крупнейший в ЕС сельскохозяйственный производитель). В этот список можно добавить даже США ‒ с исторической точки зрения это крупнейшая ресурсная экономика мира.

Точка зрения, согласно которой ресурсно ориентированные страны обречены на замедленное или неполное развитие, доминировала в экономической литературе последних десятилетий. Предполагалось, что непредвиденный доход, ассоциированный с обильными ресурсами, накладывает ограничения на экономическое развитие. В середине 1990-х годов Дж. Сакс и А. Уорнер на основе этих взглядов сформулировали целую концепцию, получившую известность как «ресурсное проклятие» [1]. Эта концепция сопровождалась анализом статистических данных по достаточно большому кругу стран, во многих случаях свидетельствовавшим о негативной корреляции между ресурсной интенсивностью и показателями экономического развития ‒ такими как темпы роста, инвестиции и человеческий капитал [2].

Работы последнего времени дают более взвешенную и объективную картину, доказывая, что «ресурсное проклятие» не является неизбежным, и исследуют возможности его преодоления [3].

Некоторые страны успешно избежали «ресурсного проклятия», однако об их опыте в экономической литературе написано очень мало, и этот феномен исследован явно недостаточно. Сравнительный межстрановой анализ создает возможности для более широких обобщений об условиях успешного развития ресурсных экономик, путях расширения и обновления ресурсной базы, использовании знаний для стимулирования инноваций в ресурсных отраслях и передачи полученного эффекта в другие сектора экономики.

Дискуссии о сырьевом проклятии

В 1950‒1970-е годы в противовес марксистской теории (согласно которой ресурсная специализация является основным методом эксплуатации бедных стран богатыми) сформировалась гипотеза, что «ресурсное проклятие» вытекает из ухудшения условий торговли ресурсами по сравнению с товарами обрабатывающей промышленности. (Здесь следует заметить, что в последние 15‒20 лет ухудшились уже и условия торговли товарами обрабатывающей промышленности в пользу услуг).

Дж. Сакс и А. Уорнер в своей работе формализовали долго вынашиваемую идею о том, что ресурсы тормозят экономический рост, используя регрессию, связывающую ресурсные отрасли, экономический рост и торговлю [4]. К. Фример, на основе неошумпетерианского подхода к роли структуры хозяйства в экономическом росте, утверждал, что главной задачей инновационного развития является избавление от ресурсов, а также от низкотехнологичных отраслей в пользу тех секторов, которые выступают драйверами новой волны цикла Кондратьева [5].

Еще в 1950-е годы в ряде исследований утверждалось, что в ресурсных отраслях существуют ограниченные возможности для инноваций, что торговля ресурсами испытывает понижательный тренд в долгосрочной перспективе и что только обрабатывающая промышленность обладает наибольшей способностью обеспечивать межотраслевой толчок для экономического роста [6].

Производство ресурсов может получить неожиданный подъем, связанный с изменениями условий сбыта (например, при обнаружении новых природных ресурсов или использовании новых технологий добычи) или вследствие роста спроса со стороны новых развивающихся стран, испытывающих недостаток в природных ресурсах. Таким образом возникает волатильность спроса, предложения и цен. Так называемую «голландскую болезнь» связывают с тем, что неожиданные ресурсные доходы негативно воздействуют на другие сектора экономики из-за повышения реальных обменных курсов [7].

Социально-культурные трактовки этого явления также различны. Наиболее распространенной является точка зрения, что чрезмерное изобилие природных ресурсов вызывает у частного капитала стремление к быстрому обогащению, а у государства – неоправданный оптимизм, и это мешает достигать долгосрочных оптимальных результатов [8]. Паразитирующая роль доминирующих элит, сопротивляющихся экономическому росту, служила объяснением запоздалого экономического развития многих латиноамериканских стран [9].

Принято также считать, что большая зависимость страны от ресурсных налоговых платежей, особенно от деятельности иностранных транснациональных компаний, ослабляет связи между национальным правительством и электоратом, подрывая государственные институты [10].

Для объяснения феномена «ресурсного проклятия» часто используют модели экономического роста ‒ например, модель эндогенного роста П. Ромера, в которой основными факторами выступают уровень инвестиций, знания и технологии [11]. Эта модель применяется во многих исследованиях, посвященных «голландской болезни». Их основной постулат гласит, что процесс обучения и производства знаний генерируется в наибольших объемах в обрабатывающей промышленности. Это подкрепляется работами из новой экономической географии, в которых подчеркивается важное значение городской агломерации обрабатывающей промышленности в процессе выработки и распространения знаний [12]. Слабый рост ресурсных экономик объяснялся более низким уровнем знаний и навыков в этих странах и связывался с их экономической структурой [13].

Однако в ряде работ последнего времени ставится под сомнение тезис о том, что в ресурсных экономиках отсутствует инновационность. Авторы пытаются показать, каким образом ресурсные отрасли испытывали технологические изменения, запускали процесс обучения и использования новых знаний. Такая попытка основана на гипотезе, что для долгосрочного экономического роста важны не столько структура производства, сколько темпы технологических изменений и использование знаний в различных секторах экономики. «Важно не что производится, а как производится» [14].

Ресурсные отрасли как экономика знаний

Существует ли на самом деле «ресурсное проклятие»? Современные экономические объяснения этого феномена носят во многом умозрительный характер. К ним относятся следующие:

· завышение обменных курсов вследствие использования ресурсов делает внутреннее производство неконкурентоспособным и тормозит нересурсный рост («голландская болезнь»);

· ухудшение условий торговли первичными товарами и нестабильность ресурсных рынков препятствуют аккумуляции капитала и сдерживают экономический рост;

· природные ресурсы стимулируют рентное поведение, подрывающее предпринимательство и экономический рост;

· ресурсные сектора обычно лишены связей с другими секторами экономики.

К этому добавляется ряд других объяснений ‒ когнитивных, общественных, институциональных:

  • обильные ресурсные доходы формируют у политиков краткосрочный горизонт планирования;
  • ресурсы формируют экономическую, политическую и военную основу утверждения элиты, что препятствует экономическому росту;
  • обильные ресурсные доходы подрывают базу государственных институтов или создают громоздкие государственные предприятия [15].

Все эти гипотезы подрываются фактом существования достаточно большого числа успешных ресурсных экономик, что требует более глубокого анализа.

В отличие от работ по проблемам «ресурсного проклятия», исследования в области истории экономического развития рассматривают наличие крупных запасов природных ресурсов как важный фактор в процессе перехода к экономической модернизации. Так, переход от экономики на основе органического сырья к экономике на основе минерального сырья в XVIII в. привел к снижению издержек добычи каменного угля и железной руды, в итоге ‒ к развитию ресурсоемких отраслей промышленности Британии, таких как металлургия и металлообработка [16]. Однако и в данном случае косвенно признается, что процесс экономической модернизации подразумевал относительное снижение роли ресурсных отраслей и их замещение обрабатывающей промышленности и сферой услуг. При этом ряд экономистов утверждает, что богатые ресурсами страны на ранних этапах модернизации использовали экстенсивные методы эксплуатации ресурсов, просто расширяя зоны их добычи, вводя новые месторождения и увеличивая экспорт [17].

Альтернативную точку зрения высказывают авторы, исследующие процесс американской индустриализации, происходившей на сто лет позже британской. По их мнению, в начале ХХ в. существовала тесная связь между расширением использования ресурсов и развитием американской экономики. Они также считают, что обилие ресурсов в стране не было просто данным природой богатством. То, что США стали в те годы главным продуцентом многих полезных ископаемых, было обусловлено возможностями американской экономики обнаруживать и добывать природные ресурсы более эффективно по сравнению с другими странами. Обилие ресурсов, таким образом, было обусловлено не столько геологическими условиями страны, сколько эндогенным по отношению к экономике социально-экономическим феноменом [18]. Некоторые авторы пошли еще дальше ‒ они «обнаружили, что развитие американской минеральной базы в конце XIX в. несет в себе много черт, типичных для современной экономики знаний: позитивное взаимодействие с инвестициями в знания, передачу позитивного эффекта от одной шахты или месторождения к другим, взаимодополняемость открытий частного и государственного секторов, возрастающую отдачу от масштабов производства для бизнеса и страны в целом» [19].

Мощь американской ресурсной экономики заключается в ее способности создавать новое знание и вовлекать большую часть общества и хозяйства в процесс развития и использования этого знания. Добывающие отрасли выстраивали тесные связи с университетами и геологическими службами. Они сотрудничали с машиностроительными фирмами в области разработки и производства соответствующего оборудования, а также технологий для повышения производительности шахт. Новые знания и технологические инвестиции создали возможности для прибыльной добычи относительно бедных руд. Каналы дистрибуции минеральных ресурсов повысили эффективность товарных рынков. Наконец, финансовые институты поддержали крупномасштабные инвестиции, необходимые для развития ресурсных отраслей. Динамичное развитие американской ресурсной экономики было основано на широкой индустриальной базе, которая включала в себя не только добывающие отрасли, но и набор инновационно-интенсивных секторов, которые помогали ресурсным отраслям стать движущей силой экономического развития.

Аналогичным образом менее широкий по сравнению с американским набор отраслей в Новой Зеландии обеспечил эффективное взаимодействие золотодобычи, производства мяса, полиграфической и молочной промышленности [20].

Взаимосвязь между ресурсными отраслями и другими секторами хозяйства усиливает роль обеих групп. Ресурсные отрасли генерируют существенный рост сферы бизнес-услуг, включая финансы, транспорт и маркетинг. Объемный характер природных ресурсов стимулирует высокий спрос на транспортные услуги. Волатильный и глобальный характер ресурсных рынков требует сложной и выверенной маркетинговой стратегии. Наконец, добыча полезных ископаемых требует использования масштабных территорий и инвестиционных товаров и, следовательно, больших финансовых вложений.

Последние исследования богатых ресурсами стран сочетают в себе исторический и инновационный аспекты [21]. Авторы этих исследований указывают на то обстоятельство, что важнейшим фактором инноваций в ресурсных отраслях было их взаимодействие и кооперация с другими секторами экономики.

При этом выделяется три важнейших типа механизмов, способствовавших успешному развитию ресурсных экономик: совершенствование знаний и инвестиционных стратегий в ресурсных отраслях; проникновение ресурсных импульсов в нисходящие сегменты производственных цепочек и отраслей; создание знаний с помощью инновационной инфраструктуры. Все это подразумевает постоянное взаимодействие ресурсных фирм и компаний с институтами знаний в других секторах хозяйства.

В исследовании, посвященном опыту Норвегии, отмечается, что «норвежские ресурсные сектора на протяжении десятилетий были высокоинновационными, используя и привлекая внутренние источники инноваций, трансфер зарубежных технологий и норвежские университеты и исследовательские институты» [22]. Инновационный процесс в ресурсных отраслях и других секторах экономики отличался диффузией знаний и кооперацией. Компании используют «локализованные исследования» и компетенции других компаний [23].

Авторы исследования, посвященного опыту экономического развития Австралии, разработали типологию связей между различными секторами хозяйства, полезную для анализа динамики ресурсных отраслей. Они выделяют в экономике сектора, обеспечивающие производственные возможности, и сектора-реципиенты. Первые генерируют новые, повышающие эффективность товары, находящие применение в других отраслях. Сектора-реципиенты являются покупателями таких товаров. Идея заключается в том, что между секторами существуют потоки знаний (товаров), где одни сектора «продвигают» инновации в другие. Причем потоки знаний оказываются разнонаправленными. Существуют сильный эффект обратных связей, когда сектора-реципиенты оказывают воздействие на инновации в обеспечивающих секторах [24].

Этот подход используется в модели диверсификации ресурсной экономики, которая описывает исторические взаимосвязи между ресурсными отраслями и обеспечивающими секторами (рис. 1).

Обеспечивающие сектора развиваются, решая проблемы ресурсных отраслей и внося вклад в их совершенствование и трансформацию. В результате они становятся важнейшей движущей силой формирования новых ресурсных отраслей. Дальнейшее взаимодействие между обеспечивающими секторами и новыми ресурсными отраслями создает основу для следующего цикла. Это является ключевым элементом долгосрочного роста ресурсных экономик.

Ресурсные отрасли в этом случае выступают драйверами развития знаний в других секторах, которые, в свою очередь, осуществляют диффузию технологий в самые разные отрасли [25]. Такое динамическое взаимодействие между фирмами и институтами в различных секторах экономики способствует диверсификации хозяйства, его высоким инновационным возможностям и «абсорбирующей» функции экономики [26].

Рис. 1. Модель диверсификации ресурсной экономики

Схема-для-Кондратьева-.jpg

Источник: Ville S. and Wicken O. “The dynamics of resource-based economic development: evidence from Australia and Norway.” Industrial and Corporate Change, Vol. 22, No. 5, pp. 1341-1371.

Создание новых ресурсных отраслей

В общем плане такие страны, как Финляндия, Швеция, Норвегия, Дания, Исландия, Новая Зеландия, Нидерланды, Канада и Австралия, обладают характерными чертами ресурсных экономик. При этом ресурсные сектора определяются статистически согласно методике, предложенной Дж. Саксом и А. Уорнером [27].

К показателям, указывающим на ресурсный характер экономики, относятся доля ресурсного сектора в ВНП, чистом экспорте или инвестициях. Объем ресурсов в чистом экспорте страны на уровне 20‒40% свидетельствует о ресурсной направленности экономики [28].

В Австралии, например, доля ресурсных отраслей в продукции и занятости страны колебалась в пределах 10‒25%. Ресурсы доминировали в австралийском экспорте на протяжении прошедшего века и в среднем превышали уровень в 70%, достигая в некоторые периоды 90% и выше.

В Норвегии доля природных ресурсов в экспорте составляет 80%, лишь немного уступая показателям конца XIX в. (90%). По этому показателю Австралия и Норвегия имеют ярко выраженные ресурсные экономики (таблица 1).

Таблица 1. Доля ресурсов в экспорте продукции (%)


1870-1875

1880-1890

1890-1900

1900-1910

1920-1930

1930-1940

1950-1960

1960-1970

1970-1980

Австралия

86

91

83

94

94

93

90

78

75

Норвегия

92

90

91

95

93

94

86

73

80

Источник: Ville S. and O. Wicken. “The dynamics of resource-based economic development: evidence from Australia and Norway”, Industrial and Corporate Change, 2012, vol. 22, No. 5, pp. 1341-1371.

В основе развития этих стран лежали ресурсные сектора, из которых впоследствии выросли низко и среднетехнологичные отрасли, обеспечившие дальнейшее их развитие.

Следует отметить, что ряд ресурсных стран не только обладают развитыми экономиками, но и относятся к числу богатейших. По показателям производительности некоторые из них даже опережают США, а большинство демонстрировали в последние десятилетия весьма высокие темпы роста производства и производительности. Они также обладают развитыми системами социального обеспечения, включая здравоохранение, образование и социальную защиту. Причем теперешнее благосостояние достигнуто сравнительно недавно. Северные страны, например, до последнего времени были достаточно бедны. В XIX в. все они сталкивались с серьезными сельскохозяйственными кризисами, имели сравнительно низкий уровень доходов (Норвегию в середине XIX в. можно сравнить с Сицилией) и отличались высоким уровнем эмиграции. На таком историческом фоне траектория их позднейшего развития выглядит весьма впечатляюще.

В этом развитии можно выделить три стратегии:

· совершенствование знаний и инвестиционных стратегий в ресурсных отраслях;

· направление ресурсов в нисходящие цепочки добавленной стоимости;

· формирование компетенций с помощью инфраструктуры знаний [29].

Ресурсные отрасли способны переходить по нисходящим производственным цепочкам стоимости в сопряженные сектора-потребители этих самых ресурсов. Такая стратегия была ведущей во многих ресурсных экономиках и приводила к новой производственной специализации (табл. 2 и 3).

Таблица 2. Изменение специализации в ресурсных экономиках

Страна

Прежняя специализация

Современная специализация

Норвегия

Рыболовство

Заготовка древесины

Морской транспорт

Добыча руд черных металлов

Гидроэнергетика

Рыболовство

Заготовка древесины

Морской транспорт

Аквакультура

Морская биотехнология

Нефтедобыча

Морская электроника (навигационные и подводные технологии)

Черная металлургия и производство алюминия

Швеция

Заготовка древесины

Добыча железной руды

Черная металлургия

Морской транспорт

Деревообработка, включая современные строительные материалы и покрытия

Продукция машиностроения

Автомобилестроение

Телекоммуникации

Аэрокосмическая (военная и гражданская) промышленность

Судостроение

Финляндия

Заготовка древесины

Машиностроение

Транспортное оборудование (суда)

Химия

Полиграфия, высококачественная бумага

Машиностроение (особенно для целлюлозно-бумажной промышленности)

Химия (особенно для целлюлозно-бумажной промышленности)

Телекоммуникационное оборудование

Судостроение

Нидерланды

Сельское хозяйство

Торговля и финансы

Машиностроение

Сельское хозяйство (включая новые направления ‒ например, выращивание цветов)

Сельскохозяйственные и товарные биржи

Аквакультура

Электроника

Финансы и страхование

Дания

Сельское хозяйство

Заготовка древесины

Судоходство

Высокотехнологичное сельское хозяйство

Производство бытовой и офисной мебели

Архитектурное проектирование

Сельскохозяйственное оборудование

Транспорт и портовое хозяйство

Электроника

Фармацевтика

Источник: Smith K. Innovation and growth in resource-based economies. Australian Innovation Research Centre. University of Tasmania, 2007.

Таблица 3. Развитие ресурсных отраслей в Австралии и Норвегии

Период

Австралия

Норвегия

1850-е гг.

Китобойный и тюлений промысел

Разведение овец

Добыча угля

Рыболовство

Производство древесины

Горнодобывающая промышленность

1850-1900-е гг.

Золотодобыча

Производство пшеницы

Производство сахара

Деревообработка

1900-1950-е гг.

Охлажденные продукты питания

Кондитерская промышленность

Электроэнергетика

Производство металлов

Удобрения

Горнодобыча (1880-1920)

1950-2000-е гг.

Нефтедобыча (1950-е гг.)

Производство алюминия (1960-е гг.)

Природный газ (1970-е гг.)

Добыча урана (1980-е гг.)

Разведение рыбы (1990-е гг.)

Газификация угля (1990-е гг.)

Сжиженный газ(2000-е гг.)

Замороженная рыба (1950-е гг.)

Металлургия (1960-е гг.)

Нефтедобыча (1970-е гг.)

Разведение рыбы, морепродуктов (1980-е гг.)

Природный газ (1990‒2000-е гг.)


Источник: Источник: Ville S. and O. Wicken. “The dynamics of resource-based economic development: evidence from Australia and Norway”, Industrial and Corporate Change, 2012, vol. 22, No. 5, pp. 1341-1371.

Формирование новых ресурсных отраслей

В процессе развития от ресурсной базы по цепочкам добавленной стоимости Швеция, например, перешла от добычи железной руды к металлургии, металлообработке, автомобилестроению, а затем к станкостроению и электронике. Норвегия продвинулась от морского транспорта к судостроению, морской электронике (разработав первую в мире автоматическую навигационную систему) и продолжает оставаться лидером в производстве электронного оборудования для шельфового и подводного бурения. Финляндия ‒ от производства бумаги к производству химикатов, а затем и машин для целлюлозно-бумажной промышленности (где является мировым лидером).

Четыре страны (Канада, Швеция, Нидерланды и Финляндия) преуспели в создании электроники и телекоммуникаций. Тем не менее электронная промышленность в этих странах остается сравнительно небольшим сегментом экономики, и их благосостояние по-прежнему зависит от совершенствования традиционных отраслей. Нидерланды, Дания, Австралия и Новая Зеландия остаются мощными сельскохозяйственными странами, получающими значительные доходы от экспорта продовольствия (как и высокотехнологичный Израиль).

В свое время шведский экономист Эрик Дамен разработал концепцию «блоков развития» ‒ взаимодополняющих и взаимоподдерживающих отраслей, которые объединены межотраслевыми связями и общей технологической базой. Эта концепция стала основой для теорий инновационного развития [30]. Позже разработки Дамена были использованы Майклом Портером в исследовании кластеров; последний особо подчеркивал важное значение развития кластеров на основе уже имеющихся отраслей и ресурсов.

Работа Дамена отражала специфическую шведскую модель промышленной организации. Дело в том, что в Швеции и других скандинавских странах межотраслевые связи не возникали спонтанно ‒ их создавали. В Швеции возникла специфическая форма корпоративной организации и управления, сыгравшая большую роль в промышленном развитии. Важнейшим ее элементом была концентрация прав собственности и практический контроль блокирующих акционеров над ключевыми промышленными предприятиями. Шведская экономика отличается доминированием контролирующих акционеров, в роли которых выступают инвестиционные компании, базирующиеся на семейной или банковской собственности (наиболее известные представители – семья Валленбергов и InvestorAG). Такая форма корпоративного управления позволяет достаточно легко налаживать межотраслевые связи, распространяя контроль на смежные отрасли экономики.

Австралия и Норвегия на протяжении долгого времени экспортировали традиционные ресурсы (древесину, кожи, мех, уголь, товары пищевой промышленности). Эти товарные группы оставались важными статьями экспорта и в конце ХХ в., дополненные непрерывными инновациями в производстве и маркетинге (дистанционный контроль добычи, фьючерсные рынки, электронные торги и т.п.). Таким образом, старые отрасли трансформировались в современные производственные системы. Возможность сохранения ресурсного характера экономик этих стран обеспечивалась также постоянным возникновением и ростом новых ресурсных отраслей, способных эксплуатировать новые ареалы природной среды. Из табл. 3 видно, что во второй половине ХХ в. Австралия и Норвегия генерировали больше новых ресурсных отраслей, чем в другие периоды своей истории.

Причина такой динамики ‒ различие между природной средой и природными ресурсами. Среда является данностью, а природные ресурсы – результат социально-экономического процесса. «Ресурсы не данность, они появляются в результате взаимодействия природы, человека и культуры. Проблема достаточности ресурсов на протяжении веков связана больше с человеческой мудростью, чем с ограничениями, налагаемыми природой» [31].

Это подразумевает, что развитие новых ресурсных отраслей зависит от способности экономики и общества использовать технологии и ресурсы для трансформации природной среды и вовлечения ее в экономическое производство. Увеличение числа новых ресурсных отраслей, начиная со второй половины ХХ в., можно объяснить экспансией технологического и научного знания. Формирование современных ресурсных отраслей ‒ часто результат комплекса научных, технологических, экономических, политических и социальных процессов. Примером взаимосвязи таких процессов служит международное развитие гидроэлектроэнергетики в ХХ в. Оно потребовало не только новых технологий, но и новых форм организации [32].

Аналогичным образом глобальное развитие ядерной энергетики во второй половине ХХ в. создало спрос на урановые руды, имевшие незначительную коммерческую ценность до включения их в технологические цепочки производства энергии.

Новые ресурсные сектора часто возникают не потому, что открываются месторождения новых природных ресурсов, а потому, что инновационные технологии создают основу для коммерческого производства и маркетинга уже известных. История развития добычи природного газа в Австралии и нефти в Норвегии иллюстрирует преобразующие возможности технологий в формировании крупных экспортных рынков ресурсных товаров.

В Австралии природный газ был обнаружен в 1970-е годы. Однако спрос внутри страны на него был ограничен. Две ключевые технологии создали условия для превращения его в важнейший экспортный товар, удовлетворяющий растущие потребности стран Азии (прежде всего Японии): процесс сжижения, сокращавший объем газа в 600 раз, и строительство специальных океанских танкеров, способных перевозить сжиженный газ на большие расстояния. Технологические достижения стимулировали поиски новых источников природного газа и привели в прошлом десятилетии к эффективной его добыче из угольных пластов.

Аналогичным образом развитие нефтедобычи на шельфе в Северном море в 1970-е годы было связано с внедрением новых методов и технологий определения нефтяных месторождений, бурения скважин, новых типов буровых платформ (включая очень дорогие бетонные платформы с высочайшим уровнем безопасности), а также новых технологий контроля за безопасностью окружающей среды. Так, развитие и использование новых технологий бурения, в особенности горизонтального, позволило существенно повысить извлекаемость нефти из месторождения – с 20% 1970-е годы до 50% к концу столетия.

Практика показывает, что ресурсные экономики также могут быть инновационными [33]. Например, отраслевое распределение инновационной активности (внедрение новых продуктов, технологических процессов и инвестиции в инновации) в Новой Зеландии выглядит следующим образом (табл. 4).

Таблица 4. Инновационная активность в отраслях Новой Зеландии


Число инновационных компаний

Доля инновационных компаний, %

Промышленный сектор, всего

В том числе:

6276

44

Сельское хозяйство, лесное хозяйство, рыболовство

1476

32

Добывающая промышленность

57

37

Обрабатывающая промышленность

3522

56

Электро-, газо- и водоснабжение

12

50

Строительство

1209

25

Сектор услуг, всего

В том числе:

5286

42

Оптовая торговля

1767

46

Транспорт и связь

885

38

Коммуникационные услуги

87

41

Финансы и страхование

282

54

Услуги бизнесу

2181

42

Кино, радио и телевидение

84

61

Источник: Smith K. Innovation and growth in resource-based economies. Australian Innovation Research Centre. University of Tasmania, 2007.

Можно заметить, что инновационная активность в стране достаточно равномерно распространена по отраслям хозяйства. Этот вывод подтверждается и данными по отраслям обрабатывающей промышленности (рис. 2).

Рис. 2. Доля инновационных компаний в отраслях промышленности Новой Зеландии, %

рис.2-Кондратьев.jpg

Рассчитано по: Smith K. Innovation and growth in resource-based economies. Australian Innovation Research Centre. University of Tasmania, 2007.

Из диаграммы видно, что инновационная активность компаний в добывающей промышленности Новой Зеландии даже выше, чем в производстве транспортного и промышленного оборудования, и уступает только производству электронного оборудования.

Из этого следует, что инновационная политика ресурсных экономик не может ограничиваться только наукоемкими секторами, а должна распространяться и на ресурсные отрасли. Связи, «блоки развития» и кластеры формируются на основе специфических местных ресурсов и распространяются как вверх, так и вниз по цепочкам добавленной стоимости ‒ не только на обрабатывающие отрасли, но и на услуги. Так, финансовые рынки в Сиднее (Австралия) сконцентрированы на специализированном обслуживании ресурсных отраслей. Инвестиционные банки и фондовый рынок в Сиднее и Перте завязаны на управлении рисками в ресурсном секторе хозяйства. Это превратило со временем Сидней в один из крупнейших финансовых центров мира,причем поддержка ресурсных отраслей остается его ведущей специализацией.

Инновационный потенциал ресурсных отраслей тесно связан с инфраструктурой знаний ‒ университетами и исследовательскими институтами, а также технологиями и НИОКР, воплощенными в инвестиционных и промежуточных товарах.

Для многих успешных ресурсных экономик характерен достаточно высокий уровень развития производства инвестиционных товаров и специализированных услуг, ориентированных на внутренний рынок. Это необходимо как для решения проблем в существующих ресурсных отраслях, так и для развития новых.

Например, трансформация норвежской лесной промышленности от лесопиления к деревообработке и целлюлозно-бумажному производству включала в себя тесное взаимодействие с местными машиностроительными компаниями. Становление деревообрабатывающей промышленности потребовало водяных турбин и других видов оборудования. В свою очередь, деревообрабатывающие машины и строгальные станки, а также энергетические технологии (паровые двигатели и водяные турбины) способствовали трансформации и росту деревообрабатывающей промышленности в период с 1860 по 1890 г. Преобразование старой лесопильной промышленности привело к возникновению машиностроительных компаний, которые не только снабжали оборудованием и другими инвестиционными товарами возникающую деревообработку, но и стали экспортерами соответствующего оборудования.

Процесс, который сделал Австралию к концу XIX в. технологическим лидером в горнодобывающей промышленности, также включал в себя тесные связи с отраслями, производящими инвестиционные товары. Заказы на насосы, дробильные установки, моторы, другое оборудование стимулировали развитие местных литейных заводов. На этой базе в ХХ в. возникла крупная инновационная индустрия, удовлетворяющая разнообразные потребности добывающих компаний.

Тесные взаимосвязи между ресурсными компаниями и промышленностью инвестиционных товаров превратили Австралию и Норвегию в крупных экспортеров производственных технологий и сформировали компетенции и опыт, необходимые для ресурсного сектора. Добывающие технологии стали важнейшей статьей экспорта Австралии [34]. В 2009 г. Austmine, отраслевой союз австралийских компаний, производящих технологии для добывающей промышленности, насчитывал 100 членов, а их общий экспорт достиг 4 млрд австралийских долларов, что соответствовало 10% совокупного экспорта угля и железной руды. Аналогичным образом тесное взаимодействие (с 1970-х годов) между нефтяными компаниями и промышленностью инвестиционных товаров Норвегии превратило страну в глобального лидера по предоставлению нефтегазовых услуг и нефтедобывающих технологий, прежде всего в области подводного бурения, где норвежские компании контролируют более половины мирового рынка [35].

Сильное влияние ресурсный сектор оказал и на науку в Австралии и Норвегии. Межстрановые исследования научной специализации свидетельствуют, что ресурсные страны фокусируются в своих исследованиях на эксплуатации природных ресурсов. Еще в конце XIX в. в Австралии и Норвегии были созданы организации, проводившие геологические изыскания и картографирование биологической среды, что способствовало открытию новых природных ресурсов.

Механизмы взаимосвязей между ресурсными отраслями и обеспечивающими секторами экономики

Итак, некоторым ресурсным странам, сохранившим специализацию, удалось избежать «ресурсного проклятия». Как мы видели, главным фактором послужил процесс экспансии и диверсификации ресурсного сектора благодаря развитию новых технологий, охватывающих широкий круг экономики. Однако важно выяснить, почему эти страны оказались способны к технологическим изменениям, стимулированию процесса приобретения навыков и компетенций и использования приобретенного знания. Исследования свидетельствуют, что здесь можно выделить несколько принципиальных факторов: локальные и национальные сети, корпоративную диверсификацию и роль государства [36].

Локальные сети возникли на основе социального партнерства между производителями оборудования и технологий и их потребителями (в сельском хозяйстве в роли последних выступали фермеры). Такое локальное взаимодействие было типичным для скандинавской модели индустриализации и осуществлялось изначально на уровне небольших коммун (обычно в сельской местности) между равными по социальному положению участниками, которые рассматривали себя в качестве независимых производителей. Чувство общности, одинаковое видение проблем создавали основу для неформального взаимодействия в деле повышения эффективности ресурсных секторов хозяйства. Такой способ локального взаимодействия оставался важной особенностью экономической динамики небольших ресурсных отраслей на протяжении всего ХХ в. К слову, неформальные связи между рыбаками и местными мастерскими, занимающимися производством и ремонтом оборудования для их судов, существуют и в нашем веке. Эти связи постепенно формализовались, превращаясь в контракты между судовладельцами, проектировщиками судов и судостроительными верфями.

В крупных городах также происходило социальное взаимодействие между ресурсными отраслями и обеспечивающими секторами. Представители различных частей национальной элиты – промышленная буржуазия, ведущие чиновники, университетская профессура – регулярно проводили встречи в неформальной обстановке либо в рамках различных ассоциаций. Такое сотрудничество, особенно между университетской профессурой и ресурсными отраслями, вошло в практику еще с конца XIX в. Уже тогда промышленный успех подразумевал успешный исследовательский процесс. Крупные компании организовывали свои внутренние исследовательские лаборатории. Спрос на научные знания со стороны промышленной буржуазии повышал социальный статус университетской профессуры. Среди элиты сформировался консенсус в отношении того, что промышленность и наука должны сообща способствовать экономическому развитию страны через ее модернизацию. Профессура часто отдавала приоритет прикладным (а не фундаментальным) исследованиям, занимаясь проектами, которые были полезны для местной промышленности. Университеты и государственные научные организации часто были лишены достаточных средств для приобретения нужного оборудования, уровень заработной платы в них был относительно низким. Современные промышленные предприятия со своими первоклассными лабораториями служили привлекательной альтернативой для исследователей. Во многих случаях университетские профессора могли использовать частные лаборатории для выполнения своих исследовательских проектов. Отсутствие формальных ограничений на сотрудничество с частными компаниями служило важной институциональной составляющей такого взаимодействия.

Взаимосвязь между ресурсными и обеспечивающими секторами можно проследить и в рамках крупных корпораций. Стратегии вертикальной интеграции и производственной диверсификации крупнейших австралийских компаний создавали возможности использования инноваций обрабатывающей промышленности. Компании CSR («Colonial Sugar Refining Company») и BHP («Broken Hill Proprietary Ltd») являют собой характерный пример такой практики.

CSR начинала свой бизнес во второй половине XIX в. как успешная компания, построившая современные на тот период сахарные заводы в штате Квинсленд и резко снизившая издержки производства. К 1930-м годам, благодаря своим исследовательским лабораториям, иностранным лицензиям и совместным предприятиям с международными партнерами, компания смогла диверсифицироваться в нисходящие сегменты цепочки добавленной стоимости. Используя побочные продукты процесса рафинирования сахара, она вошла в сегмент производства алкоголя и химических товаров. После Второй мировой войны ядром бизнеса компании стала диверсификация в производство строительных материалов, включая виниловые покрытия (1949 г.), изоляционные материалы (1959 г.), древесно-стружечные плиты и фанеры (1960 г.), бетонные изделия (1965 г.) [37]. С 1970-х годов CSR осуществляет еще более амбициозные планы диверсификации в энергетический и горнодобывающий секторы.

Корпорация BHP позиционировала себя как ведущая компания по производству серебра, свинца и цинка еще к началу ХХ в. Она усилила свои позиции благодаря вертикальной интеграции, став и лидером металлургической отрасли в результате приобретения заводов в Ньюкасле (1915 г.) и Порт Кембла (1935 г.). Впоследствии компания диверсифицировалась в сопряженные отрасли более высокого передела, включая производство легированных сталей, металлических свай и инструмента. BHP развила внутрикорпоративные технологические компетенции, приглашая квалифицированных инженеров и металлургов, в том числе зарубежных специалистов. К настоящему времени компания превратилась в ведущую глобальную корпорацию, имеющую угольные шахты в Мексике, крупнейшее месторождение медной руды в Чили и шахты по добыче алмазов в Канаде.

Государство сыграло ключевую роль в развитии многих наукоемких секторов экономики Норвегии, а также в нефтедобыче. Это касается исследований, инжиниринга, услуг, производства бурового оборудования и платформ. Иностранные нефтяные компании были вынуждены при получении разрешения на бурение скважин в Северном море заключать контракты с норвежскими исследовательскими организациями и производственными компаниями. Следует заметить, что ведущие международные нефтяные корпорации к этому времени уже выстроили стабильные и долгосрочные связи с иностранными же поставщиками инвестиционных товаров, услуг и научных исследований, а потому предпочитали продолжать с ними сотрудничество, игнорируя местные норвежские компании.

Первым важным инструментом, подталкивающим иностранные компании к сотрудничеству с местной промышленностью, стало решение о создании специфического «норвежского технологического стиля» в области шельфовой добычи нефти. Нефтяные платформы, используемые к тому времени в Мексиканском заливе и других нефтегазовых регионах, строились из металла. Однако суровые погодные условия Северного моря, жесткие требования безопасности, установленные норвежским правительством, и технологические инициативы местных компаний заставили нефтяные корпорации использовать крупногабаритные бетонные платформы. Такой технологический стиль базировался на местных компетенциях в проектировании и производстве дамб для гидроэлектрического сектора.

В качестве институциональной основы, заставлявшей глобальные нефтяные корпорации сотрудничать с национальной норвежской промышленностью, служило концессионное законодательство. Оно было введено в прошлом столетии для регулирования иностранной собственности в сфере электроэнергетики. Норвежские власти присуждали концессии иностранным нефтяным компаниям на конкурентных торгах. В каждом следующем концессионном раунде власти пересматривали условия контракта, чтобы заставить нефтяные компании работать с местными предприятиями и организациями.

Для контроля «норвегианизации» государство сформировало различные органы и структуры. Так, государственная нефтяная компания «Statoil» стала оператором процесса передачи Норвегии иностранных технологий и формирования устойчивых связей. Иностранные нефтяные компании были вынуждены обучать «Statoil» руководству нефтедобывающими операциями на будущих перспективных месторождениях, а также оказывать ей поддержку в создании широкой системы образования в нефтяном секторе. «Statoil» использовала свое положение владельца нефтяных месторождений для заключения контрактов глобальных корпораций с местными промышленными компаниями. Эта система оказалась эффективной: доля норвежских предприятий в поставках оборудования и услуг для нефтяной промышленности выросла с 28% в 1974 г. до 58% к 1980 г.

Чтобы вовлечь в нефтяной сектор норвежских ученых и исследователей, государство в 1979 г. инициировало «Goodwill agreements» (добровольные соглашения), дававшие иностранным компаниям особый репутационный статус, если они заключали договоры о НИОКР с норвежскими компаниями и научными организациями. Такая политика существенно трансформировала национальную исследовательскую систему. В результате Sintef (г. Тронхейм), Christian Michelsen’s Institute (г. Берген) и Rogaland Researech (г. Ставангер) превратились в ведущие центры НИОКР страны.

Большие объемы инвестиций в шельфовое бурение создали рынок для наукоемкого сектора экономики Норвегии. Информационные и коммуникационные технологии стали составной частью производственных систем и процесса развития ресурсных отраслей. К концу ХХ в. нефтегазовый сектор превратился в основного потребителя местных отраслей ИКТ, а также многочисленных исследовательских институтов, консультационных фирм, инжиниринговых компаний, машиностроительных предприятий и других составных частей наукоемкого бизнеса.

Тесное взаимодействие между ресурсным и наукоемким секторами в Норвегии создало со временем мощный кластер компаний и исследовательских институтов, которые превратили страну в ведущего экспортера передовых технологий нефтедобычи. Эти кластеры стали важными производственными элементами и центрами компетенций для других секторов экономики.

Можно сказать, что тесное взаимодействие между ресурсными и наукоемкими секторами национальной экономики, обусловленное соответствующими эффективными институциональными формами, обеспечивает непрерывное совершенствование самих ресурсных отраслей, выступает ключевым элементом успешного экономического развития и превращает чисто ресурсные страны в страны с экономикой знаний, базирующейся на основе природных ресурсов.

Этот опыт имеет принципиальное значение для России. Мы все еще надеемся одним махом перепрыгнуть из ресурсного «рабства» в царство инновационной «свободы» с помощью амбициозных проектов типа Сколкова. При этом, по данным Минэнерго, страна импортирует почти 100% оборудования для добычи нефти на шельфе, от 30 до 100% ‒ для добычи угля, более 50% ‒ для производства электроэнергии, почти 100% ‒ для производства сжиженного газа [38].

К сожалению, пока типичным является проект «Ямал СПГ» по освоению Южно-Тамбейского газового месторождения стоимостью 27 млрд долл. Подрядчиком строительства производственных объектов здесь стала компания «Yamgaz SNC» – совместное предприятие французской «Nechnip» и японской JGC. Заказы на поставку оборудования получили американские «General Electric», «Air Products» и даже китайская «Offshore Oil Engineering Co.». Танкеры будут строить корейская DSME, японская «Mitsui OSK Lines» и канадская «Teekey». Российских поставщиков в проекте нет. Не осуществляется и локализация производства, хотя проект рассчитан на поставки 3 млн. тонн СПГ в год в течение 20 лет. Как точно подметил журнал «Эксперт» – «не умеем и не учимся» [39].

Примечания:

[1] Sachs J.D. and A.M. Warner, Natural Resources Abundance and Economic Growth. National Bureau of Economic Research Working paper, No 5398, December. National Bureau of Economic: Cambridge, MA, 1995.

[2] Van der Ploeg, Natural Resources: curse or blessing? Journal of Economic Literature, 2011, No 49, vol. 2, pp. 366-420.

[3] De Ferranti, G. Perry, D. Lederman and W. Maloney, From Natural Resources to the Knowledge Economy. IBRD: Wash. D.C. 2002.

[4] Sachs J.D. and A.M. Warner, Natural Resources Abundance and Economic Growth. National Bureau of Economic Research Working paper, No 5398, December. National Bureau of Economic: Cambridge, MA, 1995.

[5] Freeman C. and Louca F. As Time goes By. From the Industrial Revolution to the Information Revolution. 2001, Oxford University Press: Oxford.

[6] Prebisch R. The Economic Development of Latin America and its Principle Problems. United Nations: New York 1950; Hirschman A. The Strategy of Economic Development. Yale University Press: New Haven, 1958.

[7] Neary J.P. and S. van Wijnbergen (eds). Natural Resources and the Macro Economy. MIT Press: Cambridge, MA, 1986; Gylafson T. “Natural Resources, education and economic development,” European Economic Review, 2001, No 45, pp. 847-859.

[8] Watkins M.H. “A staple theory of economic growth,” Canadian Journal of Economics and Political Science, 1963, No. 29, pp. 141-158.

[9] Mahon J. “Was Latin America too rich to prosper? Structural and political obstacles to export-led industrial growth,” Journal of Development Studies, 1992, No. 28, vol. 2, pp. 241-263.

[10] Karl T. The Paradox of Plenty: Oil Booms and Petro-States. University of California Press: Berkeley 1997.

[11] Romer P. “Increasing returns and long run growth,” Journal of Political Economy, 1986, No 94, vol. 5, pp. 1002-1037.

[12] Greasley D. and J Madsen, “Curse and boon: natural resources and long run growth in currently rich economies”, Economic Record, 2010, No. 86, pp.311-328.

[13] Sachs J. and A. Warner, “The curse of natural resources,” European Economic Review, 2001, No. 45, vol.5-6, pp. 827-838.

[14] De Ferranti, G. Perry, D. Lederman and W. Maloney, From Natural Resources to the Knowledge Economy. IBRD: Wash. D.C. 2002.

[15] Ross M. “The political economy of the resource curse”, World Politics, 1999, Vol. 51, No 2, pp. 297-322.

[16] Clark G. and D. Jacks, “Coal and the Industrial Revolution, 1700-1869,” Review of European Economic History, 2007, v. 11, pp. 39-72; Landes D. The Unbound Prometheus: Technical Change and Industrial Development in Western Europe from 1750 to present. (ed.) Cambridge University Press: New York, 2003.

[17] Barbier E. Scarcity and Frontiers. How Economies have Developed Through natural Resource Exploitation. Cambridge University Press: Cambridge, 2011.

[18] David P. and G. Wright, “Increasing returns and the genesis of American resource abundance”, Industrial and Corporate Change, 1997, vol. 6, No. 2, pp. 203-245; Wright G. “The origins of American industrial success, 1879-1940,” American Economic Review, No. 80.Vol. 4, pp.652-668.

[19] David P. and G. Wright, “Increasing returns and the genesis of American resource abundance”, Industrial and Corporate Change, 1997, vol. 6, No. 2, pp. 203-245.

[20] Greasley D. and L. Oxley, “Knowledge, natural resource abundance and economic development: lessons from New Zealand 1861-1939,” Exploration in Economic History, 2010, vo. 47, pp. 443-459.

[21] Smith K. “Innovation and Growth in Resource-Based Economies,” CEDA Growth 58; Competing from Australia. Committee for Economic Development of Australia, Melbourne, 2007; Fagerberg J., D. Mowery and B. Verspagen, “The evolution of Norway’s national innovation system,” Science and Public Policy, 2009, vo. 36, No 6, pp. 431-444; Cappelen A. and L. Mjoset, Can Norway be a Role Model for Natural Resource Abundant Countries, Research Paper No. 2009/23. United Nations University; Saether B., A. Isaksen and A. Karlsen, “Innovation by co-evolution in natural resource industries: the Norwegian experience,” Geoforum, 2011, vol. 42, No.3, pp. 373-381.

[22] Fagerberg J., Mowery D. and Verspagen B., “The evolution of Norway’s national innovation system,” Science and Public Policy, 2009, vo. 36, No 6, pp. 431-444.

[23] Nelson R. and S. Winter, An Evolutionary Theory of Economic Change, Harvard University Press:Boston, 1982.

[24] Pol E., E. Carroll and P. Robertson, “A new typology for economic sectors with a view to policy implications.” Economics of Innovations and New Technology, 2002, vol. 11, No. 1, pp. 61-76.

[25] Rosenberg N. Perspectives on Technology. Cambridge University Press: Cambridge, 1976.

[26] Cohen W. and D. Levinthal, “Absorptive capacity: a new perspective on learning and innovation”, Administrative Science Quarterly, 1990, vol. 35, No.1, pp.128-152.

[27] К ним, по классификации ООН, относятся: продукция сельского хозяйства, продукция целлюлозно-бумажной промышленности, текстильные волокна, удобрения, руды цветных и черных металлов, добыча камня, песка и гравия, добыча угля, нефти и газа, передача электроэнергии, черная и цветная металлургия. (Sachs, J. and A. M. Warner (1997). Natural resource abundance and economic growth, Center for International Development and Harvard Institute for International Development.) Согласно североамериканской промышленной классификации (North American Industry Classification System), сектор природных ресурсов включает три группы отраслей: энергетические ресурсы (добыча нефти и газа, передача электроэнергии, продукты угле- и нефтепереработки, транспортировка нефти и газа), лесные ресурсы (лесопиление и деревообработка, целлюлозно-бумажная промышленность), металлы и минералы (добывающая промышленность, черная и цветная металлургия, металлообработка).

[28] Stevens P. “Resource impact: curse or blessing? A literature survey,” Journal of Energy Literature, 2003, vol. 9, No 1, pp.3-42.

[29] Smith K. Innovation and growth in resource-based economies. Australian Innovation Research Centre. University of Tasmania, 2007.

[30] Dahmen E. Entrepreneurial Activity and the Development of Swedish Industry, 1919-1939, New York: R.D. Irwin, 1970.

[31] Zimmermann E. World Resources and Industries: a Functional Appraisal of the Availability of Agricultural and Industrial Resources. Harper and brothers: New York, 1951.

[32] Hughes T. Networks of Power. Electrification in Western Societies, 1880-1930. John Hopkins University Press: Baltimore and London, 1983.

[33] Ferranti, D. and al From Natural Resources to the Knowledge Economy, World Bank: Washington, 2002.

[34] Maloney, W. Missed Opportunities: Innovation and Resource-based Growth in Latin America. World Bank Research Working Paper, 2002, No. 2935. World Bank: Washington, D.C.

[35] Engen O. “The development of the Norwegian petroleum innovation system: a historical overview,” in J. Fagerberg, D. Mowery and B. Verspagen (eds), Innovation, Path Dependency and Policy. The Norwegian Case. Oxford University Press: Oxford, 2009, pp. 179-207.

[36] Nelson R. “What enables rapid economic progress: what are the needed institutions?” Research Policy, 2008, vo. 37, pp. 1-11.

[37] Hutchinson D. «Australian manufacturing business: entrepreneurship or missed opportunities?” Australian Economic History Review, 2001, vol. 41, No. 2, pp. 103-134.

[38] Самодобывающая Россия. Ведомости, 22 июля 2014 г., стр. 4.

[39] Не умеем и не учимся. Эксперт, 7-13 июля 2014 г., стр. 7.

Читайте также на нашем портале:

«Зачем нужны государственные нефтяные компании?» Владимир Кондратьев

«Свежее дыхание промышленной политики» Владимир Кондратьев

«Глобальная экономика и ее отрасли в 2014 г.» Владимир Кондратьев

«Важнейшие сектора мировой экономики в 2013 г.» Владимир Кондратьев

«Инновационные компании в 2012 г.» Владимир Кондратьев

«Ресурсный национализм и структура экономики» Владимир Кондратьев

«Глобальная горнодобывающая промышленность» Владимир Кондратьев

«Конкурентоспособность России: альтернативный взгляд» Владимир Кондратьев

«Отраслевая промышленная политика как мотор модернизации экономики» Владимир Кондратьев

«Сектор информационных технологий правит миром» Владимир Кондратьев

«Компании и инновации: локальный взгляд на глобальные изменения» Владимир Кондратьев

«Нефть и газ: благо или проклятие?» Владимир Кондратьев

« Дамоклов меч расширения санкций в отношении России» Гюнтер Дойбер (Вена)


Опубликовано на портале 07/10/2014



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика