Концепт «национальная идентичность», как известно, носит неоднозначный характер. Для применения оценочных положений к предмету данной статьи необходимо прежде всего поместить сам термин в аналитическую рамку «сущностно оспариваемых концепций» и рассматривать в комплексе с другими терминами [Gallie], выделив при этом ключевые теоретические аспекты, позволяющие рассмотреть, как национальная идентичность преломляется в современных политических процессах Италии. Заметим, что между западной и российской политико-научной традициями есть существенный когнитивный разрыв в осмыслении базовых категорий «нация» и «идентичность», что усиливает терминологическую неоднозначность. Тем более имеет смысл выработать общий ориентир, позволяющий использовать эти понятия в единой аналитической рамке.
Теоретико-методологические основания национальной идентичности и ее политическое измерение
В социально-политическом дискурсе нация рассматривается прежде всего как политическая категория, а национализм – как практика, направленная на объединение разрозненного «мы» в единое политическое сообщество с дальнейшим провозглашением его, чаще всего, в виде государства. В современном политическом дискурсе существуют три классических подхода к пониманию наций и национализма:
1. Примордиализм [Смит]. Сторонники данной теории апеллируют к идеям этнической общности, выражающимся в принадлежности «по крови», «по происхождению», в наличии общих мифов, языка, обычаев.
2. Инструментализм. Здесь акцент делается на «изобретении» традиций путем создания общей истории, символов, праздников и иной политической активности. Считается, что осуществляет данную «активность», как правило, национальная элита страны [Hobsbawm, Rager].
3. Социальный конструктивизм. Мир разделен на определенные сообщества, каждое из которых «воображает» себя единой нацией. Эти общие представления работают как «карта» и «компас» или, в привычной для конструктивистов терминологии, «система координат». Такое конструирование реальности позволяет задать смыслы, по которым человек понимает, «кто я» и «где мое место» [Андерсон]. Важно подчеркнуть, что конструктивисты не считают этнические общности базисом всех наций, хотя и не отвергают (в отличие от инструменталистов) важность этнической идентичности.
В основе конструктивистской традиции лежит причинно-следственное понимание процессов конструирования идентичности [Алексеева. «Большие»…]. Конструктивисты начали смотреть на идентичность как на структуру, состоящую из внутреннего слоя (ценностная материя и осознание своего «я») и внешнего слоя (соотнесение себя с социальными группами) [Kratochwil]. Такой подход наиболее продуктивен для анализа идентичности прежде всего потому, что он позволяет рассматривать ее не как фиксированную сущность, а как процесс, возникающий и воспроизводящийся в социальном взаимодействии. Кроме того, конструктивизм оказывается методологически удобным, поскольку позволяет соединить микроуровень индивидуального опыта и макроуровень социальных и политических структур [Алексеева. Мыслить…]. Через анализ нарративов, дискурсов, «фреймов» и практик становится возможным проследить, как личные самоописания конвертируются в коллективные идентичности, а затем воплощаются в институциональных изменениях [Алексеева. Агент-структурные…]. Такая оптика позволяет рассматривать нацию как текучий динамический процесс, который постоянно конструируется и реконструируется в социальной, политической и культурной практике [Брубейкер, Купер]. В нашем анализе мы исходим именно из конструктивистской парадигмы.
Уточнив понимание нации, необходимо перейти к категории идентичности. Этот концепт тоже многослоен, и взгляд на него зависит от дисциплины и исследовательской традиции. Идентичность – это не что-то данное извне и не абстрактный ярлык, а способ организации опыта, который связывает прошлое, настоящее и желаемое будущее в единый нарратив и тем самым направляет выбор человека. Ее нельзя редуцировать к чертам личности или к «социальной роли», она всегда – про отношения к миру, ценностям и символам и про степень собственной субъектности в этих отношениях. Идентичность следует оценивать сразу с трех сторон: как человек сам переживает и понимает себя (его внутренний опыт), как он ведет себя на практике (действия) и в какой культурной и социальной среде он формируется. Идентичность не может существовать в изоляции, она раскрывается и конструируется через сравнение с «другими». Личность обретает ясность границ именно в сопоставлении и, нередко, в противостоянии. Так рождается бинарная логика «свое/чужое», в которой утверждение себя возможно только в противопоставлении с иным. Идентичность, таким образом, одновременно является и актом самоутверждения, и жестом разграничения [Идентичность: Личность…]. Именно на этой символической границе, прочерченной в общественном пространстве, логика сопоставления и разграничения неизбежно выводит идентичность в политическое измерение.
Что отличает политическую идентичность от всех других идентичностей? Немецкий политический философ Карл Шмитт достаточно четко сформулировал базовую отличительную черту: разделение на «мы» и «не-мы» [Шмитт. С. 281–356]. Индивидуальное различение «я/не-я» масштабируется до уровня всего общества. Как только появляется «мы», неизбежно возникает «не-мы» и встает экзистенциальный вопрос о характере отношений с этими «не-мы». Эти отношения могут быть либо враждебными, либо дружественными. В шмиттовской формулировке идентичность в политической парадигме сводится к умению различать «друга» и «врага», подобно различению добра и зла. Можно сделать вывод, что политическая идентичность – это форма коллективной идентичности, которая кладет в основу различение на «друга» и «врага». Другими словами, одна группа, объединенная пониманием «своих», противодействует всем остальным, то есть «чужим». Внутренняя политика в данном ключе также структурируется как деление на внутренних «друзей» и «врагов».
Важно отметить, что такая логика принципиально несовместима с либерально-парламентской моделью политики и другими проявлениями плюрализма. К. Шмитт и не стремился адаптировать свои идеи под плюралистическую модель. Он также отмечал, что враг первичен и «мы» определяем себя через образ врага [Шмитт. С. 5–59].
На наш взгляд, само существование человека как субъекта в окружающем мире относительно и нельзя определить субъекта вне окружающего мира. Иначе говоря, идентичность не выводится из «чистого» самонаблюдения, она всегда реляционна. Если мы рассматриваем деление на «своих» и «чужих» в социально-политической плоскости, то при все большем редуцировании переменных в какой-то момент можно столкнуться с тем, что в отсутствие категории «чужие» сама категория «свои» перестает нести вложенный в нее смысл.
Исходя из этого, можно сделать два вывода. Во-первых, политической идентичности присуща конфликтность, так как постоянное разделение на «своих» и «чужих» подразумевает, что «чужие» подсознательно считаются врагами. Когда народ отказывается признавать наличие «врага», право назначать ему врагов переходит в руки другого народа или, во всяком случае, другого политического субъекта. Во-вторых, в политику имплицитно вовлечены все. Даже не обладая властью, индивид вынужден соотносить себя с теми, кто принимает решения и находится у власти, и, соответственно, нести свою долю ответственности за эти решения. Здесь и встает вопрос, к какой категории принадлежит «гражданство» – к национальной или политической идентичности?
Еще одна форма принадлежности – «мы, граждане» – обеспечивается общей политико-правовой рамкой, объединяющей людей разных культур, языков и вер, и получает юридическое воплощение в институте гражданства. Своеобразной уникальностью этой идентичности является ее материальная фиксация в виде документов, удостоверяющих личность (паспорт, ID), формально закрепляющая связь человека с политическим сообществом, его нормами, убеждениями и идеалами. Реализуется это посредством участия в выборах, протестах и других гражданских инициативах [Монастырский]. И.С. Семененко дает более точное определение: «Гражданская идентичность маркирует членство в макрополитическом сообществе и предполагает самоидентификацию индивида с его политической культурой и институтами, в том числе с определяющим индивидуальный политико-правовой статус институтом гражданства» [Семененко. Гражданская…]. Другой особенностью является формирующая роль гражданской идентичности в структуре политической идентичности. Мы полагаем, что гражданская идентичность является базовым уровнем политического самоопределения личности. Гражданская идентичность очерчивает рамку, в пределах которой конструируются политические позиции и моральные ориентиры индивида, а политическая культура служит опорой, обеспечивающей устойчивость данной рамки. Гражданская идентичность, хоть и не нуждается в этнической, религиозной и национальной принадлежности, нуждается в общем центре притяжения и общем консенсусе вокруг государственных ценностей, особенно в вопросах истории. Этот консенсус достигается за счет государственной политической культуры [Хабермас].
Национальная идентичность многомерна и в той или иной степени вбирает большую часть вышеупомянутых идентичностей. Национальная идентичность – это и образ «мы-сообщества», и «я-идентичность» индивида, которая выражает его привязанность к этому сообществу. Ее «каркас» – это устойчивая идея общего «мы», представление о том, что мы составляем одно сообщество. Через эту идею люди узнают себя как часть целого[Семененко. Национальная…]. Более того, «идентичность» выступает не только аналитическим конструктом, но и языком политической и повседневной мобилизации, превращаясь в инструмент, с помощью которого общества формулируют требования, выражают лояльность и задают вектор действия. Именно в таком качестве национальная идентичность проявляется в современных политических процессах Италии.
Динамика развития итальянской национальной идентичности
Нация – это процесс постоянной реконструкции («пересборки») и постепенной эволюции, и если процесс прекращается, то всегда начинается обратный процесс – третьего не дано [Smith]. Проблема национальной идентичности в Италии существует с момента ее объединения. До эпохи Рисорджименто развитие итальянских территорий характеризовалось устойчивой политической раздробленностью, вследствие которой Апеннинский полуостров представлял собой театр династических конфликтов Европы, что препятствовало формированию единого политического центра и национальной идентичности. Как отмечают исследователи эпохи Рисорджименто, объединение полуострова происходило «сверху» и «поверх» широких слоев населения, а воплощением замысла национального государства занимались политические и интеллектуальные элиты того времени [Banti]. Большинство населения не обладало ни политическими правами, ни доступом к информации, позволяющими воспринимать Рисорджименто как собственный выбор. В действительности национальное государство было создано раньше, чем сформировалось чувство итальянской нации. Как позднее сформулировал мысль, принадлежавшую борцу за объединение Италии Массимо Д’Адзельо, писатель и политический деятель Фердинандо Мартини, «Fatta l’Italia, bisogna fare gli Italiani» – «Италию мы создали, теперь необходимо создать итальянцев» [Hom].
За последние 160 лет своей истории итальянский народ пережил периоды укрепления и ослабления национальной идентичности под влиянием различных факторов: рабочих и крестьянских восстаний 1890-х годов, Первой (Великой) и Второй мировых войн, противостояния фашистских и антифашистских сил, борьбы с терроризмом в 1970-х и против мафии и политической коррупции в 1990-х годах [Romano]. Сегодня, спустя полтора века после объединения, итальянская нация по-прежнему ощущает свою идентичность как неполную и уязвимую. Эта неустойчивость обусловлена множеством причин: от географического своеобразия и латинского наследия до христианско-католической традиции и, в большой степени, традиционного противостояния между Севером и Югом страны.
Итальянский фашизм, основанный на культе патриотизма, породил в обществе обратную реакцию – неприятие всего, что связано с понятиями нации, родины и самой «итальянскости» [della Loggia]. Злоупотребление национальными чувствами не только привело Италию к трагедии Второй мировой войны, но и разрушило доверие к идее национального единства. Раскол, возникший в стране после падения фашизма, так и не был преодолен. С тех пор патриотизм перестал быть источником гражданской и политической энергии, способной укреплять итальянскую демократию. Падение Берлинской стены и крах великих идеологических нарративов XX в. в сочетании с последствиями глобализации создали предпосылки для возрождения различных форм «локализма» и «партикуляризма», поскольку ослабление наднациональных идеологий и универсалистских интегративных идей привело к смещению идентичности к локальным и региональным формам [Прохоренко].
Закономерно возникает вопрос: перестали ли итальянцы чувствовать себя итальянцами? Очевидно, что нет. Напротив, итальянская, или даже «италийская», идентичность остается весьма выраженной и устойчивой. Однако когда речь идет о национальной идентичности, все обстоит иначе. Различие между этими двумя категориями принципиально. Если культурная идентичность опирается на общее историко-культурное наследие, язык, религию, «места памяти» и менталитет, то национальная идентичность предполагает также политико-гражданскую солидарность и осознание принадлежности к единому государству. Именно этот аспект в Италии до сегодняшнего дня проявляется значительно слабее по сравнению с другими составляющими идентичности, а также на порядок слабее по сравнению с большинством стран Евросоюза [Almond, Verba].
Итальянцы испытывают не меньшую национальную гордость, чем жители других европейских стран. Однако источники этой гордости почти не связаны с самим государством. Источниками национальной гордости для итальянцев выступают не эффективность демократических институтов и не качество политиков, а прежде всего культурное наследие страны. Такая форма идентичности, основанная преимущественно на общем культурном наследии, а не на совместно пережитом политическом и военном опыте, способствовала тому, что и после Рисорджименто в Италии сохранялись внутренние разломы, связанные как с унаследованным муниципальным кампанилизмом [1], так и с разделением между Севером и Югом, в свою очередь обусловленным различиями в историко-экономическом и институциональном развитии.
Чувство взаимной отчужденности северян и южан сформировалось вскоре после объединения Италии, усилилось в 1880–1890-е годы и вновь проявилось в ХХ в. Однако лишь после окончания холодной войны и падения Берлинской стены оно приобрело выраженно политический характер, воплотившийся в рождении «Лиги Севера», которая на протяжении ряда лет продвигала сепаратистскую программу. Последняя основывалась на представлении, что ресурсы, направлявшиеся на развитие Юга, были несправедливо изъяты у Севера и в значительной степени растрачены либо присвоены коррупционными структурами и мафиозными организациями [Manera].
Однако ничто не сплачивает больше, чем общий враг. Сегодня формируется новая «приграничная зона» – не в географическом, а в символическом, ментальном измерении, – сконструированная в сознании итальянцев по отношению к мигрантам. Внутренний раскол постепенно стирается под влиянием нелегальной миграции. Иными словами, место прежнего внутреннего «чужого» (южанина для северянина и северянина для южанина), виновного во всех, в первую очередь экономических, национальных бедах, занял образ нового «чужого» – нелегального мигранта, преимущественно выходца из африканских стран и представителя исламского мира, а также из государств Азии и Южной Америки. Происходит коллективный психологический процесс – перенос внутреннего страха вовне, на фигуру иностранца, который воспринимается как потенциальная угроза или враг. Если ранее «чужой» определялся преимущественно через национально-культурную принадлежность (как «неевропеец» и возможный нарушитель общественного порядка), то сегодня вектор враждебности дополняется и религиозным компонентом. И национальная, и религиозная идентичность относятся к типу социальных конструктов, которые трудно поддаются трансформированию. Особую тревогу со стороны коренных жителей Италии вызывает ислам, воспринимаемый в массовом сознании как социально распространенная и потенциально агрессивная религия. Этот образ резко контрастирует с христианской традицией, по-прежнему глубоко укорененной в итальянской культуре.
В этом контексте встает вопрос – не стали ли мигранты с точки зрения идентичности еще более «чужими», чем когда-то южане были для северян и северяне для южан? Если ранее граница «свой/чужой» проходила внутри самой нации, отражая исторические, экономические и культурные различия между регионами, то теперь она сместилась вовне, на тех, кто не принадлежит к итальянскому сообществу ни по происхождению, ни по культурному коду. Мигранты заняли место прежнего внутреннего «чужого». Именно вокруг их образа начинает выстраиваться современное осмысление «итальянскости»: кто может считаться итальянцем, где проходит граница между «своим» и «иным», какие ценности лежат в основе коллективного итальянского «мы». Таким образом, фигура мигранта становится центральным элементом в процессе переопределения национальной идентичности, выполняя ту же функцию, которую когда-то играло противопоставление Севера и Юга, но на новом, глобализированном уровне.
Динамика этого процесса находит свое выражение не только в общественных настроениях, но и в политическом пространстве. Характерным примером служит «Лига» (нынешнее официальное название – Lega per Salvini, или «Лига за Сальвини»). Эта партия возникла в конце 1980-х годов как объединение североитальянских регионалистских движений, выступавших за политическую и экономическую автономию Севера. Изначально нося название «Лига Севера» (Lega Nord), эта политическая сила позиционировала себя как защитника интересов промышленных регионов, противопоставляя «индустриальный Север» «отсталому и аграрному Югу». Известный лозунг «Roma ladrona» («Рим – воровка») отражал свойственную ей риторику независимости. Рим рассматривался как символ неэффективной бюрократии, перераспределяющей ресурсы Севера в пользу дотационных южных регионов. В течение почти 30 лет ядром идеологии партии был «нативизм» по отношению к коренным жителям Севера. Политический проект «Лиги» изначально строился на прогнозе неспособности Италии интегрироваться в маастрихтскую систему ЕС вследствие хронического бюджетного дефицита. Однако после вступления страны в зону единой европейской валюты партия утратила значительную часть своей политической привлекательности, а последующее ее ослабление было связано с рядом коррупционных скандалов [Hooper].
Однако политическая интуиция Маттео Сальвини позволила ему скорректировать идеологический вектор «Лиги», что позволило партии выйти за рамки традиционного северного электората и вызвать широкий общественный консенсус [Albertazzi, Giovannini, Seddone]. Если раньше Lega демонизировала выходцев из Южной Италии, то теперь врагом стали мигранты из стран Глобального Юга. Особенно наглядно эта трансформация проявилась в изменении партийного дискурса. Региональный лозунг Prima il Nord! («Сначала – Север!») сменился на общенациональный: Prima gli Italiani! («Итальянцы – прежде всего!»). Европейские институты постепенно превращаются в символ правящего политического класса, по аналогии с Римом [Romeo]. Брюссель становится новым «Римом – воровкой», на который перенаправляется накопившееся социальное недовольство. Казалось бы, некогда сепаратистская риторика уступает место общенациональной или националистической, апеллирующей к единству итальянцев перед лицом внешней угрозы.
Однако при более внимательном рассмотрении становится очевидно, что М. Сальвини продолжает действовать на этнокультурном уровне, хотя и с существенными отличиями от линии Умберто Босси, своего предшественника во главе «Лиги». Показательно, что Сальвини дистанцировался от самой концепции Падании и северного регионализма, стремясь превратить «Лигу» из партии территориальной идентичности в силу национального масштаба. Для достижения этой цели и создания единого итальянского «мы» он пересматривает ключевые категории «нация» и «идентичность», перемещая их на совершенно иной уровень. Меняется политическая риторика, но ее функциональная роль остается прежней. Сецессия Севера практически исчезла из политической программы «Лиги», уступив место федерализму с отчетливо выраженными националистическими акцентами. Эффективность подобной стратегии нашла подтверждение в том, что Сальвини сумел завоевать поддержку на европейских выборах в тех регионах, где партия прежде не имела ни электорального влияния, ни политических ожиданий. Стоит отметить, что выборы в Европарламент выполняют роль своеобразного барометра внутренней политики стран ЕС, позволяя порой наиболее точно измерять и отражать актуальные тенденции внутри них.
Победа «Лиги» на европейских выборах 2019 г. оказалась убедительной прежде всего на Севере, где за нее проголосовали свыше 40% избирателей. Однако главным событием той кампании стало то, что «Лига» окончательно закрепилась на общенациональном уровне, получив по стране 34,3% голосов – вдвое больше, чем на парламентских выборах 2018 г. (17,3%) и почти в шесть раз больше по сравнению с европейскими выборами 2014 г. (6,2%). Не меньшим сюрпризом стало ее лидерство в Центральной Италии, где «Carroccio» [2] получила 33,4% голосов. Особенно показателен результат в Лацио, где партия М. Сальвини заняла первое место с 32,7%. Ключевым фактором стал экспоненциальный рост на юге. Партия заняла первое место в Абруццо с 35,3% (в 2018 г. она набрала 13,9%), второе место в Базиликате с 23,3% (против 6,3%), второе место в Апулии (25,3%), Молизе (24,3%) и Калабрии (22,6%). Самые слабые результаты в Кампании и Неаполе – 19,2% и 12,4% соответственно.
В целом эти результаты свидетельствовали о глубокой трансформации электоральной географии Италии. «Лига» из регионального северного движения превратилась в партию общеитальянского масштаба. Однако тот электоральный успех оказался краткосрочным. В последующие годы «Лига» утратила более чем половину своего электората, значительная часть которого перешла к постфашистской партии «Братья Италии» (Fratelli d’Italia), что стало отражением более широкой перестройки правого политического пространства Италии [Elezioni 2022…].
Таким образом, можно утверждать, что нелегальная миграция стала одним из ключевых катализаторов изменений в итальянской идентичности, консолидируя общество не вокруг региональных различий, а вокруг символического противопоставления «внешнему другому». Именно смена объекта негативной идентификации легла в основу внутреннего единства. Вследствие чего традиционное противостояние между Севером и Югом постепенно потеряло прежнюю напряженность. Конечно, кризис итальянской идентичности не исчез, но сменил форму, перейдя от внутреннего социально-регионального к «внешнему» этнокультурному.
* * *
Напрашивается вопрос: если в итальянском обществе действительно происходят столь масштабные трансформации, почему Маттео Сальвини не одержал победу на последующих парламентских выборах и уступил пост премьер-министра Джорджии Мелони?
В общей политической оптике итальянского электората Мелони оказалась более убедительной фигурой, ей удалось точнее уловить и артикулировать правый идеологический запрос общества. Она проявила большую прагматичность в отношениях с европейскими институтами и бюрократами и не несла за собой столь заметного шлейфа противоречивых политических жестов, как Сальвини. Последний, в частности, продемонстрировал резкие колебания политической линии: от поддержки правительства М. Драги в 2021-2022 гг. до критики Израиля, а затем получения премии «Italia–Israele 2025» и неофициального звания «лучший друг Израиля в Италии» [Crippa]. В целом же сюжет конкуренции между партиями М. Сальвини и Дж. Мелони требует отдельного самостоятельного анализа.
В контексте же данной статьи востребована более широкая аналитическая перспектива, позволяющая сфокусировать внимание на более масштабном процессе. В этом плане принципиальное значение имеет не то, победил ли М. Сальвини на последующих выборах, а сам факт структурного сдвига, который произошел в массовом сознании итальянцев. Итальянское общество накопило критическую массу социальных изменений и продемонстрировало готовность к трансформации собственной идентичности, что закономерно отразилось на политических результатах. Успехи отдельных лидеров могут меняться, но глубинный трансформационный тренд уже запущен, и он свидетельствует о созревании общественного запроса на новые формы и виды идентичности.
Примечания
1. Кампанилизм (campanilismo) – форма локальной идентификации, основанная на привязанности к родному городу или общине (буквально к «колокольне» от итал. campanile — колокольня), характерная для итальянского исторического контекста и проявляющаяся в приоритизации местной принадлежности над общенациональной или любой соседней («наша колокольня выше вашей»).
2. В журналистском языке этим термином обозначается политическое движение Lega Nord. Carroccio – исторический символ коммунальной автономии Северной Италии, восходящий к легенде об Альберто да Джуссано и связанный с битвой при Леньяно. Большая четырехколесная повозка с городскими знаками, вокруг которой собирались и сражались солдаты коммун.
Литература
Алексеева Т.А. «Большие» политические идеи: между парадоксами и банальностями // Военный академический журнал. 2025. № 3 (47).
Алексеева Т.А. Агент-структурные отношения: методология конструктивизма // Полис. Политические исследования. 2022. № 4. С. 77-93.
Алексеева Т.А. Мыслить конструктивистски: открывая многоголосый мир // Сравнительная политика. 2014. Т. 5. № 1. С. 4-21.
Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М. 2001.
Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 61–117.
Идентичность: Личность, общество, политика: Энциклопедическое издание. М. 2017.
Монастырский Д.В. Гражданская идентичность: теоретические подходы к исследованию и формирующие ее факторы // Гуманитарий Юга России. 2017. №1. C. 181-188. – URL: cyberleninka.ru/article/n/grazhdanskaya-identichnost-teoreticheskie-podhody-k-issledovaniyu-i-formiruyuschie-ee-faktory (дата обращения: 08.10.2025).
Прохоренко И.Л. Европейская интеграция и проблема сепаратизма в государствах – членах Европейского союза. М. 2018.
Семененко И.С. Гражданская идентичность // Идентичность: личность, общество, политика. М. 2017.
Семененко И.С. Национальная идентичность // Идентичность: личность, общество, политика. М. 2017.
Смит Э. Национализм и модернизм. Критический обзор современных теорий наций и национализма. М. 2004.
Хабермас Ю. Гражданство и национальная идентичность // Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. М. 1995. С. 208–245.
Шмитт К. Понятие политического. СПб. 2016.
Albertazzi D., Giovannini A., Seddone A. ‘No regionalism please, we are Leghisti !’ The transformation of the Italian Lega Nord under the leadership of Matteo Salvini // Regional & Federal Studies. 2018. № V. 28. №5. P. 645–671. – URL: doi.org/10.1080/13597566.2018.1512977 (date of access: 23.12.2025).
Almond G.A., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton.1963.
Banti А.M. Il Risorgimento italiano. Bari. 2011.
Crippa F. Gaza, Salvini riceve il premio Italia-Israele. Le opposizioni: «Vergogna» // Corriere della sera. 22.07.2025. – URL: corriere.it/politica/25_luglio_22/gaza-salvini-riceve-il-premio-italia-israele-l-intergruppo-per-la-pace-in-palestina-vergogna-c82e4b81-b5f1-462b-a393-ee310d235xlk.shtml (date of access: 23.12.2025).
della Loggia E.G. La morte della patria: La crisi dell'idea di nazione tra Resistenza, antifascismo e Repubblica. Milan. 2015.
Elezioni 2022 I flussi di voto rispetto alle politiche del 2018 e alle europee del 2019. Istituto Cattaneo. 27 settembre 2022. – URL: cattaneo.org/wp-content/uploads/2022/09/2022-09-27_flussi.pdf (date of access: 23.12.2025).
Gallie W.B. Essentially contested concepts // Proceedings of the Aristotelian society. Oxford. 1956. Vol. 56. P. 167-198.
Hobsbawm E.D, Rager T. The invention of tradition. Cambridge.1983.
Hom S.M. 2013. “On the Origins of Making Italy: Massimo D’Azeglio and ‘Fatta l’Italia, Bisogna Fare Gli Italiani // Italian Culture. 2013. V. 31. № 1. DOI:10.1179/0161462212Z.00000000012.
Hooper J. Umberto Bossi resigns as leader of Northern League amid funding scandal // The Guardian. 05.04.2012. – URL: theguardian.com/world/2012/apr/05/umberto-bossi-resigns-northern-league (date of access: 23.12.2025).
Kratochwil F. Constructivism: what it is (not) and how it matters // Approaches and Methodologies in the Social Sciences. 2008. Cambridge. P. 80-88.
Manera E. Mitologie padane. Dall’ampolla del Po a Capitan Padania // Novecento.org. 2017. №. 8. – URL: novecento.org/dossier/italia-didattica/mitologie-padane-dallampolla-del-po-a-capitan-padania/ (date of access: 23.12.2025).
Romano S. Storia d'Italia dal Risorgimento ai nostri giorni. Milan. 2001.
Romeo C. Prima gli italiani? La comunicazione politica della Lega di Salvini: tesi di laurea triennale. — Bologna. 2019.
Smith A.D. The Ethnic Origins of Nations. Oxford.1988.
Читайте также на нашем портале:
««Мягкая сила» современной Италии» Елена Василенко
«Между столкновением и разрядкой: многосторонность внешней политики Италии и налаживание отношений с Восточным блоком (1947–1960)» Алессандро Салаконе
