В последнее время в российских вооруженных силах резко ускорилась работа по киберугрозам, остававшаяся едва ли не единственным белым пятном в течение предыдущих лет. В январе 2012 г. в открытом доступе появился документ Минобороны с витиеватым названием [1] — по сути, первый прообраз доктрины действий ВС РФ в условиях информационной войны.
В «Концептуальных взглядах...», в частности, отражен болезненный для России опыт пятидневной войны 2008 г. — впервые заданы приоритеты информационного освещения и сопровождения конфликтов, прописаны задачи взаимодействия ВС с медиа и общественностью. Дальше — больше: в марте 2012 г. вице-премьер Д. О. Рогозин, ответственный за оборонный комплекс, объявил о скором создании в России собственного киберкомандования. Причем за образец для него предлагается взять киберкомандование Соединенных Штатов (U. S. CYBERCOM), что будет означать резкий отход от двух важных тенденций прежних лет.
Первая из них — приоритет угроз, связанных с социально-политическими аспектами информационной войны, то есть исходящих от информации как таковой, контента (при серьезном отставании в оценке вызовов кибербезопасности в узком смысле, то есть устойчивости и защищенности компьютерных сетей). Вторая — практически полное доминирование в вопросах информационной безопасности спецслужб (ФСБ, ФСО, Федеральной службы по техническому и экспортному контролю), притом что напрямую в спектр задач Минобороны эти вопросы де-факто не входили.
Подтверждением того, что за укрепление военно-стратегического киберпотенциала России решено взяться всерьез, стало создание Фонда перспективных исследований — некоммерческой структуры для содействия прорывным разработкам в сфере ВПК, которую сразу стали сравнивать с американской DARPA. Директором Фонда в феврале 2013 г. стал бывший сотрудник ФСТЭК Андрей Григорьев. Весь цикл создания фонда от первого объявления о нем в январе 2012 г. до формирования его структуры, утверждения бюджета в размере до 3 млрд рублей и назначения руководства прошел всего за год, что очень быстро по российским меркам.
На этом фоне почти незамеченным остался тот факт, что 17 октября 2012 г. Минобороны совместно с Агентством стратегических инициатив, Министерством образования и науки РФ и МГТУ им. Н.Э. Баумана объявило всероссийский конкурс научно-исследовательских работ, одна из тем которого — Методы и средства обхода антивирусных систем, средств сетевой защиты, средств защиты ОС [2]. Как следует из названия темы и комментариев российских экспертов, речь может идти, в том числе, и о разработке боевых наступательных вирусов для преодоления защитных систем вероятного противника [3].
Подобная постановка вопроса кардинально расходится с сугубо оборонительной стратегией в сфере информационного противоборства, которая прописана в Военной доктрине РФ от 2010 г., а также во внешнеполитических российских инициативах. О сдвиге в направлении проактивной деятельности в киберпространстве говорит и возросшая активность по формированию новых (полу)секретных структур, ответственных за информационную безопасность, в составе Минобороны — 13 февраля 2013 г было объявлено о создании такой структуры в Генштабе ВС РФ.
Однако лихорадочная активность военных вовсе не говорит о том, что спецслужбы сдают им пост. Несмотря на растущее внимание Минобороны к киберугрозам военно-стратегического характера, именно ФСБ, ФСО и ФСТЭК сохраняют за собой приоритетную роль в вопросах разработки единой и полноохватной системы кибербезопасности в РФ.
Спустя несколько дней после раскрытия Лабораторией Касперского кибершпионской сети Red October, 15 января 2013 г. Владимир Путин подписал указ № 31с, который возлагает на ФСБ РФ создание общенациональной государственной системы, призванной обеспечить полный цикл предупреждения и противодействия кибератакам на российские компьютерные сети, включая прежде всего критическую инфраструктуру. Именно это решение некоторые представители экспертного сообщества считают поворотной точкой в российской политике информационной безопасности.
В то же время инициатива конца 2012 г. по разработке комплексной российской стратегии кибербезопасности, выдвинутая сенатором Русланом Гаттаровым [4], воспринимается как существенно менее приоритетное направление по той причине, что Совет Федерации сам по себе не имеет необходимого аппаратного веса и не обладает неформальным правом на определение подходов в этой чувствительной области.
Любопытно, что параллельное продвижение вопросов кибербезопасности по двум ветвям госаппарата (военные и спецслужбы) уже угрожает обострить их доселе латентное соперничество за полномочия. Этот процесс может проявиться в полной мере в ближайшие месяцы по мере выработки решения об окончательном облике и структуре российского киберкомандования.
С одной стороны, идея создания в России аналога американского Киберкома доказала свою исключительную востребованность для Минобороны, оказавшись одним из немногих проектов эпохи А. Э. Сердюкова, который получил полную поддержку нового министра обороны С. К. Шойгу. В середине февраля 2013 г. стало известно, что процесс формирования облика перспективной военной структуры должен завершиться уже в нынешнем году, причем, скорее всего, она станет главным управлением военного ведомства или командованием отдельного рода войск (наряду с РВСН и ВДВ).
Опыт США как ведущей мировой кибердержавы говорит о целесообразности разведения функций спецслужб и вооруженных сил в структурно-организационном плане. Киберкомандование США решает задачи наряду с ЦРУ, министерством внутренней безопасности, агентством национальной безопасности и рядом других структур. В то же время синергия военных и спецслужб необходима для борьбы с киберугрозами. Любопытной практикой в этом плане является совмещение одним лицом руководящих постов в ведомствах с частично пересекающимися задачами — так, нынешний руководитель Киберкома Кит Александер одновременно является директором АНБ и центральной службы безопасности. Подобные решения вполне возможны и в России в качестве части политико-административного маневрирования в сфере кибербезопасности.
В целом, 2013 и 2014 гг. с большой долей вероятности станут для российского курса в области кибербезопасности решающим периодом, на протяжении которого оформятся внешние контуры и новые доктринальные основания государственной политики, а также будет дан старт новым долгосрочным программам и проектам. Период трансформации государственной политики в области информационной безопасности, из которой выделяется самостоятельное направление борьбы с киберугрозами, означает наличие окна возможностей для зарубежных партнеров РФ, а также всех общественных групп, которые заинтересованы в том, чтобы перспективный курс в отношении киберпространства отвечал их интересам.
В то же время для самой России этот временной горизонт является и окном уязвимости, в течение которого нехватка отработанных практик реагирования на эволюционирующие вызовы в киберпространстве будет представлять повышенный риск для национальной и общественной безопасности. Политика кибербезопасности в России вступает в кризис роста — естественно рискованный этап ее развития.
В этих условиях для российских военных может быть любопытен опыт модели киберкомандования Соединенных Штатов при формировании его отечественного аналога. В частности, он позволяет проследить историю непростых дебатов о том, на каком уровне следует выделять и обособлять повестку кибербезопасности в спектре задач вооруженных сил — что сейчас необходимо сделать и России.
Несмотря на свое название, американское киберкомандование, сформированное в июне 2009 г., не является одним из объединенных боевых командований ВС США, а находится в подчинении стратегическое командования, ответственного, в том числе, за использование американских стратегических ядерных сил.
Военные аспекты кибербезопасности выдвинулись в число главных приоритетов Пентагона к середине первого президентского срока Дж. Буша-младшего, с того же времени между американскими спецслужбами и самими военными структурами началась жесткая конкуренция за полномочия в этой сфере. Тогда же возникла идея создания объединенного киберкомандования, которое полностью замыкало бы на себе обеспечение всей деятельности военных в киберпространстве. Однако общий отказ американских военных от узкой специализации сыграл против этого. Кроме того, у Пентагона тогда не было ни понимания, ни проработанных планов совместной деятельности видов войск в условиях кибервойны, как и однозначного определения самого этого термина.
Поэтому общая ответственность за проблематику кибервойн и была делегирована Страткому, однако фактическое осуществление боевых операций в сетях было возложено на военно-воздушные силы. В дальнейшем эта тенденция получила развитие: в 2007 г. было создано киберкомандование ВВС США, просуществовавшее в предварительном статусе до конца 2008 г., после чего его функции были переданы Космическому командованию военно-воздушных сил.
Особая роль ВВС в вопросах стратегической кибербезопасности отражала давнюю традицию, уходящую корнями еще к началу 1990-х гг., когда успех операции Буря в пустыне был во многом обусловлен применением умного вооружения и использованием информационно-компьютерных технологий прежде всего именно авиационными соединениями. 10 сентября 1993 г. был создан центр информационных боевых действий ВВС; цели его включали расширение возможностей информационного оружия на основе опыта иракской кампании.
Оттуда же проистекает и мощный крен на наступательные и превентивные меры, усиленный при Дж. Буше-младшем и разделяемый нынешними киберстратегами Пентагона. К 2007-2008 гг. активность представителей военно-воздушных сил достигла апогея; их риторику хорошо обобщает следующий афоризм: «Если вы защищаетесь в киберпространстве, вы уже проиграли».
Столь явное доминирование ВВС вызвало неприятие в структурах других видов и родов войск. После долгих дискуссий и аппаратных маневров к 2009 г. американские военные верхи пришли к пониманию того, что создание некоей универсальной структуры, которая обеспечит взаимодействие и интеграцию функций основных видов и родов войск, неизбежно. В противном случае параллельное развитие киберкомпетенций ВВС, ВМФ и сухопутных сил повлекло бы разрыв в стратегии, тактике, а также совокупном киберпотенциале. Как следствие это привело бы к потере качества взаимодействия различных видов и родов войск, а также возможности их оперативной совместимости.
Здесь же возникли вопросы киберобороны, обнажив фундаментальный недостаток сугубо наступательного подхода, обусловленный растущей уязвимостью США в киберпространстве, основанной на зависимости всех отраслей американского хозяйства и управления (включая национальную оборону) от компьютерных сетей. В итоге 23 июня 2009 г. было основано киберкомандование в составе Страткома. Так была решена большая дилемма, связанная с необходимостью определения системы координат кибервойны в спектре задач различных структур вооруженных сил.
Российское военное руководство решает аналогичную задачу сейчас, пока статус базового уровня российской военной киберструктуры не определен и плавает в широком диапазоне от главного управления Минобороны до командования отдельного рода войск. Проводя весьма условные параллели, можно сказать, что первый вариант примерно соответствует киберкомандованию США в его нынешнем виде, в то время как второй обещает серьезную доктринальную новацию в российских Вооруженных силах.
Создание же отдельного рода информационных войск в России поставит их на один уровень с железнодорожными войсками, ВДВ и РВСН. Столь резкое повышение статуса вопросов информационной безопасности для российской армии пока преждевременно в силу дефицита необходимых ресурсов: доктринальной и тактической базы, материальной инфраструктуры, финансов и, самое главное, квалифицированных кадров, ориентирующихся в вопросах угроз из киберпространства.
Россия, несмотря на резко возросшую активность в этой сфере, только сейчас проходит американскую траекторию 2007-2009 гг. Это значит, что американский опыт в выстраивании национальной системы киберобороны еще не устарел и, по крайней мере, отчасти релевантен для РФ, коль скоро военное руководство ориентируется именно на опыт Киберкома. Но, как минимум, одно радикальное отличие уже имеется — более низкая степень зависимости национальной критической инфраструктуры от кибертехнологий и внимание именно вопросам обороны в киберпространстве.
Примечания:
[1] Концептуальные взгляды на деятельность Вооруженных сил Российской Федерации в информационном пространстве. Министерство обороны Российской Федерации. ens.mil. ru/files/morf/Strategy.doc (последнее посещение — 13 февраля 2013 г)
[2] Всероссийский конкурс научно-исследовательских работ среди граждан Российской Федерации в интересах Вооруженных сил Российской Федерации. Министерство обо¬роны Российской Федерации. 2012, 17 октября. http://ens.mil.ru/education/contests/more. htm?id=1719@morfSimpleEvent (последнее посещение — 15 февраля 2013 г.)
[3] Минобороны объявило тендер на наступательное кибероружие. Взгляд. 2012, 18 октября. http://vz.ru/news/2012/10/18/603077.html (последнее посещение 15 февраля 2013 г.).
[4] Совет Федерации создает комиссию по кибербезопасности. Известия. 2012, 20 декабря. http://izvestia.ru/news/541923 (последнее посещение — 15 февраля 2013 г.)
«Индекс безопасности», 2013 г., № 3 (106), Том 193
Читайте также на нашем портале: