Рецензия на книгу: I.B. Neumann. Uses of the Other: 'The East' in European Identity Formation. University of Minnesota Press, Minneapolis, 1999. 248 p. Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностей / Ивэр Нойманн. - М.: Новое издательство, 2004. 240 c.
В последнее время в различных социально-гуманитарных дисциплинах широкое признание получил термин идентичность. Рост популярности нового слова был связан с произошедшим расширением сферы его значений. Сначала он использовался для обсуждения проблем личностного развития индивида (Э. Эриксон), а затем был применен и для описания явлений следующего уровня - различных объединений индивидов (коллективные идентичности). В результате достаточно стихийно сложились такие определения, как этнические и национальные идентичности, вторгающиеся в поле исследований политических наук, в том числе и в область проблем международных отношений. Одной из наиболее серьезных попыток реализации и концептуального обоснования значения концепта идентичность для анализа взаимодействий в международной сфере можно считать работу норвежского исследователя Ивэра Нойманна Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностей, изданную в переводе на русский язык в 2004 г., но не получившую еще заслуженного отклика среди российских специалистов.
Данная работа вызывает интерес по нескольким причинам. Прежде всего ее автор, имея практический опыт работы (в частности, он проработал достаточно длительный срок в 1980-х гг. в посольстве в Москве), попытался представить теоретические основания для исследования ряда актуальных проблем международных отношений. Следует отдать Нойманну должное, он действительно смог освоить современный потенциал ведущих теоретических школ Запада и квалифицированно применить его в своей работе. Среди философов и социальных теоретиков, к идеям которых в той или иной степени он обращался, хотелось бы только выделить: Г. Гегеля, К. Маркса, Ф. Ницше. Ж-П. Сартра, Кл. Гирца, Б. Андерсона, Д. Кэмпбелла, С. Хантингтона, П. Чаттерджи, Ю. Хабермаса и К. Шмитта. Как признал сам автор, наиболее значительное влияние на него оказали концепция ориентализма американского специалиста Э. Саида, идея «Другого» Э. Левинаса и постмодернистская теория дискурса (Ж. Деррида, М. Фуко, Ж Бодрийяр и др.). Но не менее эффективно Нойманн использовал свое пребывание в СССР, позволившее ему познакомиться с достижениями и русских теоретиков, среди которых он особо выделял М.М. Бахтина, ставшего известным на Западе благодаря Ц. Тодорову и Ю. Кристевой. Очень примечательно, что, позиционируя себя в сугубо западном стиле как постструктуралиста, автор признает «неоплатный долг перед русскими формалистами и структуралистами (В.Я. Пропп, Ю.Н. Тынянов, Р.О. Якобсон и др. - А.К.), заложившими теоретический фундамент для этой эмпирической работы по вопросам формирования идентичности и внешней политики». Некоторым нашим рьяным приверженцам постмодернизма неплохо было бы обратить внимание на замечание иностранного коллеги по поводу того, что у нас в стране «с конца 1980-х слишком много сил уделяется импорту англо-американского теоретизирования и слишком мало восстановлению русских традиций» (с. 13).
Как показал сам И. Нойманн, его работа основана на нескольких базовых методологических предпосылках. Во-первых, для него социальные явления отличаются от индивидуальных так же, как и коллективная идентичность отличается от личной. Во-вторых, он полагает, что коллективные идентичности имеют внешние составляющие: эти идентичности определяются целыми напластованиями «Других». Значение коллективных идентичностей автор связывает с их способностью отделять одних людей от других при помощи определенных маркеров (показателей). Наконец, он полагает, что коллективные идентичности становятся предпосылками к действию людей. Рассматриваемое исследование было посвящено анализу роли одного из значимых показателей «Восток» для формирования ряда коллективных идентичностей, прежде всего европейских» (с. 14-15). Поставленная цель и заставила Нойманна выйти за рамки своей весьма специализированной области на междисциплинарный уровень. Сначала он должен был освоить даже в этнографический дискурс (оставим это на совести переводчика, вероятнее всего, в оригинале было все же указано антропологический), намеченный, как считает автор, исследованиями национализма, начинающимися еще от Э. Дюркгейма. Основное же внимание в этом дискурсе Нойманн уделил концепции этнической группы Ф. Барта и его идее о значимости границы для определения и сохранения общностей подобного рода. Главным достоинством идей своего соотечественника Нойманн считает возможность отмежевания на их основе от психологического подхода.
Психологический же подход не устраивает исследователя, так как предложенные им теории атрибуции и когнитивной связанности активно применялись при анализе состояния международных отношений в 1960-е - 1970-е гг., но, по его мнению, привели к негативным результатам. «Изучение международной политики по критериям восприятия систем верований, оперативных кодов,...(образов врагов) и так далее зашло в тупик, поскольку имело тенденцию начинать и заканчивать социально не обусловленными «Я» и таким образом не касалось непосредственно отношения между «Я» и «Другим» (с. 34). Рассмотрев еще и существующий потенциал континентальной философии, Нойманн все же отдает предпочтение той области исследований, которую он определил как восточный экскурс, т.е. «деятельности, которая разворачивалась в местах, маргинальных во многих отношениях; маргинальных, ибо они не входили в ядро академических дисциплин и, следовательно, стремились в те пространства, где эти дисциплины пересекались друг с другом; маргинальных, поскольку характеризовались многоголосием, специфичным для мест изгнания; маргинальных, поскольку они ставили под сомнение саму возможность наличия центров и одновременного производства знания, т.е. маргинальных по отношению к академическим, национальным и политическим архивам модерности» (с. 28). Сделанный выбор был обусловлен, как напоминает нам еще раз автор, тем обстоятельством, что «главный предмет этой книги европейские идентичности и та роль, которую играют соседствующие с ней восточные «Другие» (с. 42). Критически проанализировав опыт различных дисциплин в решении сходных с интересующей самого автора задач, он приходит к выводу: «обращаясь к работам по формированию коллективной идентичности, дисциплина МО не только может достигнуть более глубокого понимания устройства международной системы государств, но и, наконец, придать онтологический статус разнообразным субъектам или «акторам»... мировой политики» (с 25).
Показав значимость идеи идентичности и необходимость различения индивидуальной и коллективной ее форм, Нойманн понимает, что «почти все работы по социальной теории о формировании коллективной идентичности опираются на ан-тропоморфизацию человеческих коллективов, а моделируемый человек - это человек Возрождения» (с. 27). Автор также отмечает, что исследователи международных отношений долгое время работали только над изучением физических и экономических границ, не уделяя особого внимания тому, «как поддерживаются социальные границы между человеческими коллективами». Для преодоления указанных недостатков он и использовал в качестве отправной точки своего исследования идею разграничения Ф. Барта: «фундаментальное положение антропологического подхода о том, что отграничение «Я» от «Другого» является активной и продолжающейся частью формирования идентичности. Создание социальных границ является не следствием интеграции, а одним из ее необходимых априорных составляющих. Поэтому работы по формированию идентичности должны быть сфокусированы на том, как эти границы возникают и как они сохраняются» (с. 68). При анализе этих новых границ происходит примечательная трансформация собственно географических понятий: «Восток лишается своей географической точки отсчета и становится обобщенным социальным маркером в формировании европейской идентичности. «Восток» является «Другим» Европы, и это понятие используется для репрезентации европейских идентичностей. Вопрос не о том, будет ли Восток использоваться в создании новых европейских идентичностей, но о том, как это будет происходить». Подобное «регионостроительство», которое автор приравнивает к «нациестроительству», по его мнению, начинает играть все более важную роль в современных исследованиях (с. 158). Но он справедливо замечает: «Когда этнографы начинают изучать формирование коллективной идентичности, они немедленно приступают к изучению этнических групп, субкультур, деревень и других коллективов малого масштаба. И хотя затяжная гегемония национализма и делает коллективные идентичности, основанные на этническом принципе, особенно подверженными политизации, существует также республиканизм, гендер, и класс. Для наших целей масштаб нужно увеличить» (с. 30).
Понимая, что все интересующие его процессы и уровни их анализа сегодня связаны с политикой, автор для выработки своей позиции в данной области обращается к работам известной исследовательницы Ш. Муфф. Ее взгляд на проблему привлекает Нойманна тем, что «она напоминает выработанное постструктуралистами разграничение между «политическим», описывающим неискоренимое и вечно изменяющееся измерение антагонизма и враждебности, характеризующие человеческие взаимоотношения, и «политикой», которая, учитывая перманентный антагонизм, характеризующий «политическое», стремится установить определенный порядок и организовать человеческое существование». Необходимость именно двойственного подхода к данному явлению и его значение у названного политолога было обосновано стремлением преодолеть ограниченность либерального понимания проблемы, так как подход, «пытающийся совместить два значения термина «политика», - polemos «вражда» и polis «город-государство» полностью чужд либерализму, поэтому, кстати, либеральная мысль полностью беспомощна перед лицом антагонизма». Подобная дихотомия очень созвучна идеям Нойманна, который увидел в ней возможность включить оппозицию «свое» и «Другое» - восточное как один из способов организации европейской политики (с. 270-271).
Указанные теоретические посылки затем были использованы для определения собственно концепта идентичность. Принимая вслед за Муфф положение о взаимодействии внешнего и внутреннего при формировании данного явления, норвежский исследователь разделяет ее другой вывод: «Мы пойдем дальше и заявим не только о том, что не существует «естественных» или «оригинальных» идентичностей, поскольку любая идентичность возникает из непрерывного процесса, но и о том, что сам процесс должен рассматриваться как процесс постоянной гибридизации и номадизации. На самом деле идентичность является результатом множества взаимодействий, происходящих в пространстве без четко определенных границ». Нойманн дополняет эти положения своим основополагающим концептом: «Коллективные идентичности конституируются не только воображаемым материалом, из которого они состоят, но также и материалом, лежащим вне их, - материалом, с которым они имплицитно сравниваются» (с. 14-15). В результате данное явление приобретает более сложный характер и автор обращает наше внимание на то обстоятельство, что «при изучении, например, отношений «Я/Другой» между двумя государствами, необходимо уделять внимание тому факту, что эти государства в то же самое время вовлечены в поддержание своих коллективных идентичностей перед лицом других типов человеческих коллективов - сообществ или организаций, членами которых они являются. Коллективные идентичности возникают как многогранные и должны изучаться как таковые» (с. 68-69).
Возрастание значения идентичности Нойманн связывает, как Ш. Муфф и Ж. Лакан, с важными социальными переменами: «Поскольку классовые различия как возможные идентичности исчезают..., то открывается политическое пространство для разнообразных социальных идентичностей, вокруг которых за последние 20 лет сформировались социальные движения» (с . 273). Еще один важный момент в понимании идентичности норвежским автором заключается в признании того обстоятельства, что «в политическом дискурсе эссенциализируются репрезентации идентичностей. Не говоря об онтологической возможности существования трансконтекстуального «Я», такие «Я», несомненно, существуют в виде моделей, которые антропологи называют «народными»,...т.е в репрезентациях, которые циркулируют в культуре и позволяют членам этой культуры осмысливать свой мир» (с. 274).
Развивая это положение, Нойманн констатирует существование двух основных подходов к трактовке феномена идентичности: основанного на признании существования онтологических (эссенциалистских, трансконтекстуальных) идентичностей и настаивающего на их изменчивости и конструируемости (контекстообусловленные идентичности). Свое отношение к этим подходам он представил следующим образом: «Борьба за отрицание невозможности существования трансконтекстуальной идентичности является ключевой составляющей современной политической жизни; действительно, важность и насущность этой борьбы ведут к необходимости изучать политику идентичности». В качестве аргумента в пользу преимущественного значения второго варианта идентичностей автор приводит ситуацию Боснии и Герцеговины, где различные этнические группы всегда сосуществовали мирно и любая попытка разделить сообщества по этническим границам станет, по его мнению, разрывом с «традицией» (с. 277). Факты подобного рода, считает Нойманн, должны активно использоваться в борьбе с установками крайне правых организаций, например, национальным фронтом, предлагающим эссенциализирующую историю о трансконтекстуальной французской нации (с. 278).
Но автор знает еще об одной проблеме, возникшей в исследовании коллективной идентичности в 1990-е гг. Она выражается в противопоставление «self» (Я-А.К) и идентичности (c. 279). Поэтому он склоняется к необходимости более сложного понимания последней категории, которое, например, предложила социальный антрополог М. Гуллестад. Она рассматривает идентичность как одну из составляющих более значимой категории: «Современное «Я» - «непрерывное и процессуальное усилие индивидуума свести воедино свои разнообразные роли, идентичности и опыты. С другой стороны, роли - это динамические аспекты разнообразных положений индивидуума в социальной структуре, а идентичности - это те качества, с которыми индивидуум идентифицируется и социальное подтверждение которое этот индивид стремится получить. Некоторые идентичности напрямую связаны с социальными ролями, а другие, такие как национальные и этнические идентичности, могут быть аспектами нескольких ролей. Человек нового времени конструирует много эфемерных и специфичных для данной ситуации идентичностей, но обычно он стремится к более или менее непротиворечивому и непрерывному образу «Я» (с. 279-280). Учитывая все обстоятельства, Нойманн приходит к важному заключению: «Вместе с Лемертом и Гуллестад я полагаю, что нам нужен один термин для контекстообусловленных идентичностей и другой термин для (онтологически невозможных) трансконтекстуальных идентичностей. Первые можно назвать просто «идентичностями», а вторые «Я», создание «Я» является нарративным процессом идентификации, посредством которого в конкретных контекстах некоторое число идентичностей связывается в единую историю. Сотворение «Я» зависит от ресурсов наличных идентичностей» (с. 281).
Признавая себя как постструктуралиста, Нойманн, тем не менее, критикует это направление за его подход к отношениям «Я/Другой» (идентичность/Другой), характеризующийся стремлением не выходить за рамки конкретных контекстов и не учитывать интенциональности их субъектов. Не принимает автор и популярный на Западе радикальный конструктивизм, рассматривая его основные положения на примере работы историка Э. Рингмара. Тот, в свою очередь, указывал на ошибки социологов, которые «приняли современную мифологию трансцендентального «Я», - представления о том, что существует «реальное» или «истинное» «Я», данное до социального взаимодействия или независимо от него. «Невозможно сказать, каков будет актор «сам по себе», ибо он (или она, или оно) может обрести существование только как активно действующий, подготавливающийся к действию, или только что совершивший действие ...Акторы существуют в повествуемых историях и больше нигде и эти истории подчиняются нарратологическим, а не онтологическим требованиям. Мы никогда не придем к окончательному ответу на вопрос, чем мы (или любой другой в этом контексте) «действительно являемся, но это ни на секунду не удерживает нас от разговора о том, что мы или другие из себя представляем». Следуя данной логике, Рингмар полагает - даже государства могут быть управляемыми собственными интересами акторами только тогда, когда мы рассказываем истории, которые идентифицируют их именно такими. Точно также и другие человеческие коллективы «выговариваются» в существование, создавая для себя идентичности вдоль осей времени и пространства. Не удивительно, что в конечном счете этот автор приходит к заключению: в современных условиях «историк должен становиться психологом». Необходимость такой перемены в исторической науке была аргументирована, в частности, следующим образом: «Быть человеком и обладать сознанием - значит иметь намерения и планы, пытаться получить какие-то результаты, а связь между намерением и исполнением всегда передается в нарративной форме.
Таким образом, рассказывание историй становится предпосылкой действия. Сначала мы прикрепляем метафоры к нашим непостижимым «Я», к ситуациям, в которые мы попадаем, а затем начинаем рассказывать истории о самих себе, и наши ситуации становятся понятными нам самим. Таким и только таким образом мы можем формулировать представление об интересах». На следующем этапе одни «Я» связываются с «Другими», которые рассказывают свои истории и являются аудиторией историй (с. 288).
Недостаток приведенной работы историка специалист-международник видит, прежде всего, в игнорировании важного компонента: «Для того, чтобы понять, является ли конкретная конститутивная история корректным описанием нас, ее в первую очередь надо проверить на взаимодействие с «Другими». Выбранный им автор пытался объяснять возникновение историй и идентичностей исходя из того обстоятельства, что существуют «формирующие моменты», периоды, когда в оборот запускаются новые метафоры, когда индивидуумы и группы рассказывают о себе новые истории, когда возникают новые своды правил для классификации идентичностей» (с. 288). Нойманна такое объяснение не устраивает. Он видит: Рингмар делает переход к историям как бы о государственном «Я», очерченном его воображаемыми участниками. Когда возникает вопрос: чьи истории рассматриваются - наш историк обнаруживает свою этатоцентристскую позицию. Поэтому ему было указано: «Таким образом, конструктивистский поход Рингмара к политике идентичности обретает историю «как бы» о «Я», которой не хватает постструктуралистской теории, но он ее обретает ценой очень настойчивых ... утверждений о силе интенциональности» (с. 290). Нойманн хорошо понимает, что на самом деле грань между поструктуралистом и конструктивистом очень тонка. Однако он вполне уверенно констатирует: «Ограниченность конструктивистской точки зрения на проблему «Я/Другой» заключается в том, что на самом деле конструктивизм не пытается отойти от политической проблематики, связанной с суверенитетом». Выход из сложившейся ситуации автор видит в нормах восточного подхода, согласно которому постструктурализм и конструктивизм все же остаются в рамках конститутивной теории (с. 291-292).
Подводя итог своему обоснованию значения категории идентичность для изучения современных международных отношений, Нойманн показывает: «Для существования идентичности нужно различие, и идентичность превращает различие в инаковость, чтобы обеспечить уверенность в себе». Значение происходящего преобразования было продемонстрирована на следующем примере: «Насколько я вижу, политическая оппозиция на уровне национальных государств, регионов и ЕС уже начала формироваться вокруг эссенциализированных сообществ, преподнося их так, как будто они находятся под угрозой и, следовательно, нуждаются в защите. Различие у всех на глазах превращается в инаковость». В подобной ситуации «Восточные», «Другие» всех мастей используются в этнополитических начинаниях на каждом из трех уровней, обсуждаемых в этой книге». Противостоять разворачивающимся негативным тенденциям, как считает автор, можно будет в том случае, если признать, что «Политика нуждается в историях «в сослагательном наклонении», при помощи которых можно отстоять многообразие. Зигмунт Бауман недавно отметил, что если модерная «проблема идентичности» состоит в том, как построить идентичность и поддержать ее прочность и стабильность, то постмодерная «проблема идентичности» состоит по большей части в том, как избежать застывания и сохранить открытые возможности» (с. 293-294).
Выводы о необходимости «историй в сослагательном наклонении» для противодействия распространяющейся инаковости Нойманн сделал на основе своего анализа ряда конкретных случаев европейских Других, в том числе России. Показав динамику представлений о России в Европе на протяжении последних 500 лет, он приводит распространенное сегодня в кругах ряда политиков мнение, которое «состоит в том, что Россия - не полноправная держава, а великая держава по милости Европы...Россия рассматривается как часть Европы в том смысле, что Россия - ученик Европы и потенциальный отступник» (с. 152). Сам автор решил объяснить стойкий образ нашей страны, как Другого на основе работы антрополога М. Дуглас. Она показала проблемы, возникающие в этнической общности леле при попытке классифицировать панголина (чешуйчатого муравьеда). «Леле обнаруживают в панголине качества (покрытое чешуей тело и хвост рыбы - А.К.), которые не сочетаются между собой, и поэтому он угрожают самим принципам классификации, а значит классификации как таковой». Поэтому Нойманн делает вывод: «Можно утверждать, что последние пятьсот лет Россия была для Европы панголином» (с. 153). Российская специфика для него является, прежде всего, результатом недавнего оцивилизования и недавнего начала участия в европейской политике в результате чего в нашей стране по-прежнему совмещаются несовместимые для европейца начала (с. 154).
Таким образом, рассматриваемая работа И. Нойманна является интересным опытом преломления существующего теоретического потенциала социально-гуманитарных наук к исследованию проблем в области международных отношений через категорию идентичность. Авторская трактовка концепта коллективная идентичность во многом обусловлена характером его научной и практической деятельности. Не случайно его работа основывается на концепциях Э. Саида и Ф. Барта, придающих большое значение идее границы, позволяющей не только фиксировать определенные общности, но и отделять себя от «Другого». Поскольку «Другие» на протяжении всей истории были неотъемлемым условием существования любой общности, то автор настаивает на необходимости учета данного обстоятельства при исследовании широкого круга вопросов. Стремление Нойманна выйти за рамки европоцентристской ограниченности в анализе современных проблем международный отношений путем рассмотрения свойств реальных их акторов, в том числе характеризующихся выраженной «инаковостью», является несомненным достоинством его работы. Как положительный момент можно рассматривать выведение автором проблемы коллективной идентичности таких акторов на междисциплинарный уровень. Очевидно, что использованные теоретические принципы и подходы позволили Нойманну избежать одностороннего понимания рассматриваемых проблем, которым страдают многие авторы постмодернистского толка и не только они. Сам норвежский исследователь показал издержки, возникающие при следовании принципам одной школы на примере полемики известных теоретиков международных отношений А. Вендта и К. Уолца, в ходе которой первый делал ставку на структуру, а другой - на процесс.
В своей характеристике коллективной идентичности этот автор придает значение ее внутренним и внешним факторам, которые взаимодействуют в процессе «постоянной гибридизации и номадизации». Не менее значимо для него выделение трансконтекстуальной и контекстообусловленной вариантов идентичностей. Позиционируя себя как постструктуралиста, Нойманн сводит первый из указанных вариантов к сугубо нарративным образованиям, и отдает предпочтение в своих разработкам второму из них. В отличие от многих интерпретаторов, представляющих идентичности как самодостаточное явление он рассматривает их вслед за М. Гул-лестад тесно связанными с формированием собственно «Я».
Однако, показав сложность концепта идентичность и выдвинув требование различать его выражение на разных уровнях: индивидуальном, микро- и макросообществ - норвежский специалист оказался в парадоксальной ситуации. Он видит недостаток многих своих коллег, пытающихся уйти от всех этих сложностей путем антропоморфизации человеческих коллективов и ограничения себя работой с общностями «малого масштаба». Нойманн видит необходимость вывести анализ рассматриваемых проблем на другие уровни, в частности, республиканизма, гендера и класса. Однако он сам признал, что такая социальная страта как класс уже утратила свое значение в современных условиях. Понятно, что роль гендерного фактора в международных отношениях занимает вполне определенное место. Республиканизм все еще остается не самым влиятельным течением либерализма. В свете авторского представления работы Рингмара получается, что государство теперь также в основном функционирует как нарратив. В таком случае получается - Нойманн не знает, какое же «Я» будет реально формировать и упорядочивать идентичности на значимых для него макроуровнях. Очень показательно, что основополагающий концепт его работы «Восток» также не получил определенной конкретизации.
Сам исследователь указал, что основной недостаток его работы состоит в том, что она больше занимается анализом предпосылок деятельности, а не самой деятельностью (с.17). Я же связываю ее погрешности с тем, что автор остается постструктуралистом. В своем стремлении преодолеть достаточно очевидные неурядицы с использованием концепта идентичность, он, тем не менее, следует либеральной познавательной традиции со всеми ее достоинствами и недостатками. Следуя основным установкам либеральной теории, Нойманн старательно открещивается от всяческого эссенциализма (примордиализма) и транстекстуализма. Именно поэтому ему, как и другим представителям иногда достаточно разных школ этого направления так важна идея коллективной идентичности. При этом обращает внимание, что сам этот автор при всем своем неприятии транстекстуального «Я» в силу своего глубокого осмысления проблемы все же был вынужден признать его как модель, существующую в народной культуре. Однако для того, чтобы действительно выйти на уровень общностей большого масштаба, не прибегая к их примитивной антропоморфизации, необходимы совершенно другие теоретико-методологические установки, остающиеся вне либералистского мейнстрима. В данном случае речь идет о теории этноса, разработанной в российской науке. Именно уровень этноса, а затем связанный с ним генеалогически уровень нации играют важнейшую роль в формировании необходимого Нойманну «Я». «Восток», «Другой» - это уже абстракты, которые формируются на основе этих реальных и конкретных образований.
Сделанные замечания не являются упреком конкретному автору, а скорее констатируют общую ситуацию, сложившуюся в современной науке. В силу высокого уровня ее специализации выход на сложные проблемы требует от исследователя достаточного уровня компетентности в разных областях знания. К сожалению, достигнуть его в настоящих условиях практически невозможно и при выходе за рамки своей специализации у любого из нас возникают упрощения и погрешности. Поэтому я отдаю должное научной эрудиции и уровню теоретической подготовки И. Нойманна, однако для успешного решения поставленных им задач требуется более глубокая подготовка в собственно гуманитарной проблематике (социальнокультурная антропология, психология и др.), которую не может компенсировать одна, пускай все еще влиятельная, концепция Ф. Барта и глубокий анализ проблемы идентичности.
«Азиатско-Тихоокеанский регион: экономика, политика, право», №2, 2009