Отношения России и Польши в последние несколько лет можно охарактеризовать как открыто враждебные. При этом страны свели к минимуму политические контакты. Россия старается Польшу как бы не замечать, обходя её по всем вопросам своей внешней политики, набор же претензий со стороны Польши к России растёт с каждым годом. Согласно опросам польского Центра исследования общественного мнения (CBOS) [1] в декабре 2006 года только 2% поляков оценивало польско-российские отношения как хорошие, 24% описывало их как «ни хорошие, ни плохие», 11% затруднялось с ответом и 63% характеризовало их как однозначно плохие. При этом подавляющее большинство поляков (64%) в качестве причин такого положения указывают на то, что Россия не желает рассматривать Польшу в качестве равноправного партнёра, а также на то, что Россия никак не может смириться с утратой своего влияния в регионе. Согласно проведённым в мае этого года социологическим опросам Левада-центра [2] о странах, наиболее враждебно настроенных по отношению к России, Польша получила 20% голосов россиян, при этом ещё два года назад её негативный рейтинг равнялся 4%. Этому предшествовала целая череда политических конфликтов. В ответ на начало строительства Россией Северо-Европейского газопровода по дну Балтики Польша развернула активную кампанию по пропаганде идеи формирования «энергетического НАТО». Формально в ответ на российское эмбарго на поставки мяса Польша вот уже год как блокирует заключение нового соглашения ЕС-Россия, а в сентябре 2007 г. намеревается подписать крайне негативно оцениваемый Россией договор по размещению на своей территории элементов системы американской ПРО. При этом за всё время после прихода на пост президента Польши Леха Качинского не состоялось ни одной встречи польского и российского глав государств. Отношения между двумя странами находятся в глубоком кризисе.
Позиция Польши встречает в Москве глухое непонимание, а характер её действий на международной арене объясняется психологически: излишней закомплексованностью и иррациональной русофобией. Однако представляется, что такое объяснение априори не полноценно. И здесь очень важно разобраться в основных направляющих польской «восточной» политики, её свойствах и идеологиях. Тем более, что сами польские политики, независимо от их политической ориентации, считают восточное направление чуть ли не самым важным для современной Польши. Как утверждает А.Квасьневский: «Особые эмоции будит всё то, что связано с восточной политикой. Да и не только в связи со сложным прошлым. Польша по-прежнему имеет на Востоке свои жизненные интересы. Восточная политика, следовательно, является очень существенным элементом всей нашей стратегии на международной арене»
*. Внешняя политика наиболее полно воплощает в себе свойства идентичности нации, а потому глубже всего укоренена в её истории и национальном самосознании.
Идеологии польской внешней политики
Основная проблема, которой касаются все польские внешнеполитические доктрины, – положение поляков «между русскими и немцами». Польская историография традиционно выделяет две основные парадигмы внешней политики, названные по основным польским королевским династиям средневековья, – пястовскую и ягеллонскую. Первая подразумевает активные отношения (как союзнические, так и конфронтационные) с немцами и весьма пассивный взгляд на восток. Вторая, наоборот, вся обращена на восток, на проникновение в Литву и русские земли. Это идеология «покорения Востока», создания многонародного государства с центром в Варшаве, идеология великой Польши не как центральноевропейской, а как основной восточноевропейской региональной державы. Дилемма выбора между этими двумя вариантами актуальна для поляков до сих пор.
В первой половине ХХ века в польской политике боролись две концепции, в общих чертах воспроизводящие те же альтернативы. Лидер Национально-демократической партии Роман Дмовский полагал, что главная опасность для Польши исходит из Германии, а потому необходимо создать польское моноэтническое государство с прочной границей на востоке с Россией. Это обеспечило бы возможность спокойных, вплоть до союзнических, межгосударственных отношений перед общей немецкой угрозой. Юзеф Пилсудский основную опасность усматривал именно в России и в качестве желаемого проекта выдвигал создание федеративной многонациональной Польши по образцу Первой Речи Посполитой, с небольшим буферным украинским государством между Польшей и Россией.
Эти идеи вылились в становление такой политической идеологии, как «польский прометеизм» - доктрины, согласно которой основным содержанием мировой политики обозримого будущего объявлялась идущая уже сотни лет борьба «цивилизации Запада» в лице Польши и её союзников с «восточным варварством» в лице России. Результатом этой борьбы должен стать распад Российской империи (СССР), после чего Польша призвана будет выполнять цивилизаторскую миссию покровительства многочисленным освобождённым народам. Польша виделась лидером огромной многонациональной федерации, образовавшейся на месте бывшей России.
На деле в межвоенный период победила концепция Р.Дмовского, но многое изменила Вторая мировая война. Казалось бы, Польша была возвращена в пястовские пределы, получила прочную восточную границу. Однако в среде парижской эмиграции в 1960-70-х годах возникла новая концепция польской политики, продолжающая скорее линию ягеллонскую. Доктрина Гедройца-Мерошевского, как она была названа по именам её авторов, актуализировала тот факт, что Россия теперь уже не является непосредственным соседом Польши на Востоке, а между ними расположен целый регион третьих стран, который был обозначен как «ULB» (Украина, Литва, Белоруссия). Основным объектом польской политики на Востоке провозглашался именно этот регион, а главной целью – максимальное ограничение влияния в нём Москвы.
Если для 1970-х годов такие идеи были, наверное, слишком смелы, то после 1989-1991 гг. именно они оказались востребованы независимой Польшей и фактически стали официальной доктриной польской внешней политики. Основной тезис Ю.Мерошевского о том, что регион ULB должен быть освобождён от империалистических притязаний обоих претендентов на него – и России, и Польши – на деле обернулся полноценным возрождением ягеллонской идеи, более того, возвращением к мышлению в духе идей «прометеизма». Ведь если Россия признаётся «извечным империалистом», а Польша – носительницей «идей свободы и демократии», то её притязания на покровительство над молодыми республиками подаются уже в совершенно ином свете. Сторонники ещё более радикальной линии отношений с Россией – публицисты, группировавшиеся вокруг журнала «Независимость», - писали уже в начале 1980-х о необходимости создать в будущем во главе с Польшей «Союз государств, который отодвинет Россию от Европы» (слова Ежи Таргальского [3]). Все эти идеи приобрели большую популярность в 2000-е годы. Основным нервом польской политики вновь стала, как в XVI-XVII вв., борьба с Россией за «лидерство на Востоке».
Ягеллонская линия польской политики, в новой форме воплотившаяся в доктрине Гедройца-Мерошевского, имеет преимущество перед пястовской идеей, располагая гораздо более сильной традицией в польской и католической мысли. Современная польская политика, «отцом» которой признаётся Кшиштоф Скубишевский (министр иностранных дел с сентября 1989 по октябрь 1993 г.), осознанно строилась на почве «польской традиции мышления о Востоке». Огромную роль в её формировании сыграли, помимо работ эмигрантов парижского круга, искания межвоенных мыслителей в этой области, а также общий контекст восточной политики Ватикана и польской церкви (как её традиции, так и деятельность «великого поляка» Иоанна Павла II).
Тем не менее, именно доктрину Гедройца сейчас благодарят за то, что Польша смогла избежать вскрытия старых ран, возрождения взаимных исторических претензий и обид государств региона после 1989 г. Всё это создало очень цельный идейный комплекс, абсолютно господствующий в среде польских политиков и экспертов. Как говорит депутат Европарламента и главный редактор журнала «Международное политическое обозрение» Конрад Шиманский, «после 1989 года мы имеем de facto единомыслие по вопросам польской восточной политики и ничто этого единомыслия не изменит».
Это же единомыслие наблюдается и в характеристике восточной политики как политики «исторической». Понятие «исторической политики» («политики памяти») – центральное для всего дискурса об отношениях с восточными соседями. В этом смысле Польшей был сделан довольно однозначный выбор не в пользу реализма и прагматизма, а в пользу политики, основанной на исторических воспоминаниях [4], на свойствах польской идентичности и польской традиции. За этот принципиальный отказ от реалистичности она не раз подвергалась критике. Один из основных теоретиков польской политики, активный деятель эмиграции Ян Новак-Ежёранский не раз отмечал, что Польша склонна формулировать цели восточной политики, совершенно не соотнося их со своими реальными возможностями. Напротив, деятели ныне правящей партии «Право и Справедливость» иногда говорят об «опасном искушении Realpolitik», которое требуется «преодолевать». Впрочем, такие события, как «помаранчевая революция» на Украине, только лишний раз убеждают Варшаву в том, что реалии дел на востоке могут оказываться «ещё лучше, чем представлялось в самых смелых мечтаниях».
Свойственное польскому политическому мышлению представление о своём регионе как пространстве между немцами и русскими имеет ещё одну существенную черту: Польша мыслит себя как региональная держава, как лидер группы государств, которых с ней объединяет общее геополитическое пространство. Соответственно, вопросы внешней политики всегда рассматриваются через призму «регионального контекста», положения всего региона. Но вот в вопросе об определении границ и характера этого региона польского лидерства есть немало различий, очень значимых для польской политики.
Пространства польской политики
Широко употребляется в наше время понятие Центральной Европы, под которой понимаются Польша, Чехия, Словакия и Венгрия. Благодаря знаменитой статье Милана Кундеры «Трагедия Центральной Европы», опубликованной ещё в 1984 году, за Центральной Европой закрепился образ «похищенного Запада», морально обязывающий собственно Запад вернуть эту часть, вырвав её из сферы влияния России. Все 1990-е годы Польша видела себя в первую очередь лидером этого региона, где она была самой большой и сильной страной.
Однако в этой области она потерпела всё более признаваемое поражение. Остальные страны региона оказались не заинтересованы в доминировании Польши, сумев наравне с нею модернизировать свою экономику и войти в ЕС и НАТО. Польше так и не удалось заинтересовать их и идеей проведения общей восточной политики [5]. В Вышеградской группе вопросы восточной политики фактически так и не дискутировались. Проект размещения элементов системы американской ПРО одновременно в Польше и Чехии отчасти реанимирует определенный аспект этой идеи, но в очень ограниченной форме.
Надо всё же сказать, что концепция Центральной Европы как особого региона в последнее время снова становится все более актуальной [6]. Войдя в ЕС и НАТО, страны региона начали осознавать свои особые интересы внутри западного сообщества, свою региональную специфику. Среди заметных теоретиков центральноевропейской солидарности выделяется, например, бывший словацкий премьер Ян Чарногурский. Однако Польша уже вряд ли сможет стать идейным и экономическим лидером этой группы стран.
Одним из способов втянуть страны региона в польскую восточную политику является концепция Центрально-Восточной Европы («Europa Środkowo-Wschodnia», «East-Central Europe»). Идея выделения такого региона восходит к работам Оскара Халецкого, который в своих статьях 1940-х годов и изданной в 1950 г. в Нью-Йорке монографии «The Limits and Divisions of European History» противопоставил его германоцентричной концепции «Mitteleuropa», ставшей после двух мировых войн просто неактуальной. Под Центрально-Восточной Европой понимается регион Центральной Европы, расширенный за счёт стран, входивших в состав Первой Речи Посполитой, – Украины, Белоруссии, а также Литвы. В границах такого расширенного региона Польша старается возродить образ «похищенного Россией Запада» и общую идеологию борьбы с влиянием России с целью присоединения Украины и Белоруссии к ЕС и НАТО.
С вхождением в эти структуры Румынии и Болгарии в Польше актуализировалась концепция «Междуморья» («Międzymorze»). По мысли её автора, председателя одной из старейших крайнеправых организаций страны (Конфедерации независимой Польши, существующей с 1979 г.) Лешека Мочульского, это регион между тремя морями – Балтийским, Чёрным и Адриатическим, который должен быть максимально интегрирован с целью самозащиты как от России, так и от Запада. В наши дни «Междуморье» - скорее дальнейшее расширение понятия Центрально-Восточной Европы, включающее в него не только Украину, но и Болгарию с Румынией как две причерноморские страны (о республиках бывшей Югославии сейчас речь в этом плане почти не идёт). В этой концепции чувствуется отголосок средневекового лозунга «Польши от моря до моря» (кстати, сохранявшего своё значение даже для польских повстанцев XIX века). Однако основной её нерв сейчас – это идея диверсификации поставок нефти и газа для преодоления зависимости от импорта из России. Соответственно, «Междуморье» имеет значение в первую очередь как регион, связывающий Польшу через Чёрное море и Кавказ с каспийскими и среднеазиатскими источниками энергетического сырья. Тем не менее, в роли организатора такого «маленького энергетического НАТО» Польша пока не достигла заметных успехов. Её страх перед «энергетическим шантажом России» не вполне разделяется другими странами региона. Однако проект есть, и Польша предпринимает немалые усилия по реализации программ регионального развития «Междуморья» в этом ключе.
Все эти теории различной конфигурации пространств между Россией и Германией традиционно поддерживались Великобританией. Главная геополитическая задача (Восточно-) Центральной Европы – не допустить континентального союза России и Германии. Польше в рамках такой задачи отводится весьма ответственная роль посредника между двумя этими державами, не допускающего связей между ними «поверх голов» центральноевропейских стран. На фоне некоторого сближения России с Германией в 2000-х годах можно было бы говорить о растущей актуальности этой роли Польши, если бы ей удалось утвердиться в качестве представителя ЕС на переговорах с Россией. Но изолированность Польши в этом вопросе во многом обессмысливает саму идею.
Ещё один, более узкий, регион польской политики, о котором ужё говорилось выше, – ULB, территория бывших «польских кресов», окраин Речи Посполитой. Литва, всё более тяготеющая к Центральноевропейскому региону и отдаляющаяся от Скандинавского, сейчас выступает скорее как союзник Польши в отношениях с Украиной и Белоруссией. Последние две страны воспринимаются через призму доктрины Гедройца-Мерошевского и всей ягеллонской линии польской политики. Если регион Центральной Европы определялся главным образом в его отношении к Западу, то связи с Литвой, Белоруссией и Украиной рассматриваются после 1989 года как функция отношений с Россией. Политическое миссионерство Польши, представляющей себя главным лоббистом «демократических сил» региона на Западе и проводником западной политики, направленной на поддержку свободы и демократии, получает моральное обоснование в отказе Варшавы от территориальных претензий ко всем трём странам.
Исходя из польских реалий, признание незыблемости восточных границ страны и донесение необратимости этого факта до сознания простых поляков – действительно большая внутренняя победа. В принципе, вполне можно было предположить, что ситуация начнет развиваться по другому сценарию, и тогда Польша стала бы источником дестабилизации не только для региона, но и для всей Европы. Заслуга выбора Польшей другого пути, приписываемая гению Ежи Гедройца, придаёт его доктрине ореол особого достоинства и жертвенности. Соответственно, эта доктрина вошла в норму политкорректности для языка описания региона. По словам Яна Новак-Ежёранского, «страховкой от угроз, идущих с востока, является сохранение государственной независимости Украины, Белоруссии и прибалтийских государств. Сегодняшняя Россия не вполне примирилась с отрывом этих государств от Москвы. Если когда-нибудь в будущем наши соседи снова оказались бы в российской орбите, это означало бы возрождение российского империализма. … В современном положении одним из главных требований польских национальных интересов является политика поддержки всеми мирными средствами независимости Украины и Белоруссии». Такой вариант признаётся «окончательным решением вопроса польских кресов».
В последнее время всё чаще говорят о регионе Восточной Европы. В него включаются, помимо Украины и Белоруссии, также Молдавия с Приднестровьем и Закавказье. Иногда под ним понимается и всё постсоветское пространство. Это, если можно так выразиться, все бывшие не польские, а российские «кресы», пространство «СНГ минус Россия» в его центробежных тенденциях. По мере ослабления российского влияния в ближнем зарубежье и нарастания все более четкого антироссийского крена в политике ряда постсоветских республик Польша всё более видит себя лидером всех «уходящих» из-под России стран, их лоббистом на Западе и добрым наставником в деле строительства демократии. Конечно, Польша не может сравниться с Турцией [7] по степени влияния на Среднюю Азию и Азербайджан, но и остальные постсоветские страны всё более привлекают внимание польских политиков. Приоритетной целью Польши объявляется здесь разрушение на всём этом пространстве «постсоветской» системы международных отношений, рассматриваемой как пережиток ушедшей эпохи. Как очень чётко сформулировал известный польский дипломат, постоянный представитель Польши при Совете Европы, в прошлом возглавлявший Департамент стратегии и планирования польского МИДа, Пётр Сьвитальский, целью Польши на Востоке «должно быть разрушение геополитического конструкта постсоветского пространства, иными словами, сдерживание имперских тенденций России, а также служение широко понимаемой модернизации Восточной Европы – модернизации цивилизационной, социальной, модернизации общественного строя и т.д.».
Конечно, по-настоящему претендовать на реальное лидерство в таких территориальных пределах Польша ещё не способна, но, как уже было сказано, реалистичность не является свойством польской восточной политики, и иногда это себя оправдывает. На саммите ГУАМ в Баку в июне 2007 г. Польша намекнула на свое возможное вступление в состав этой организации, что было положительно встречено другими участниками. Если Варшаве удастся осуществить такой ход и фактически сгруппировать ГУАМ вокруг себя, это будет одной из самых значительных побед польской политики на востоке. Доктрина «польского прометеизма», отражавшая самые смелые мечтания польских политиков межвоенного периода, обретёт реальное организационное воплощение в наши дни.
Все приведённые в тексте цитаты, если специально не обозначен их источник, относятся к кн.: Polskapolitykawschodnia: Materiały konferencji zorganizowanej w dniach 28-29 październuka 2005 roku we Wrocławiu. Wrocław, 2005.
Примечания
[1] http://www.cbos.pl/
[2] http://www.levada.ru/press/2007053003.html
[3] Лешек Морфеуш. Поляки и восточный вопрос. Niepodleglosc, 1983, №18-19, №20// http://www.inosmi.ru/translation/221640.html
[4] Неменский О.Б. IV Речь Посполитая: взгляд на Восток// http://www.apn.ru/opinions/article9544.htm
[5] Неменский О.Б. Центральная Европа: евроскептицизм и поворот к России// http://www.kreml.org/opinions/128470215
[6] Неменский О.Б. «Евроскептицизм» с Востока// http://www.apn.ru/publications/comments17340.htm
[7] Неменский О.Б. СНГ в отсутствие Центра// http://www.russ.ru/politics/docs/sng_v_otsutstvie_centra