Выдержки из стенограммы круглого стола Центра исследований и аналитики Фонда исторической перспективы «Демократизация: проект и реальность». 27 марта 2014 г.
Феномен майданной демократии: революция и постреволюция на Украине
Кирилл Коктыш:
– Коллеги, тема демократизации на самом деле сколь актуальна, столь же и объемна. Я постараюсь пойти по реперным точкам. Первое, что нужно понимать в отношении Украины и украинских традиций демократии, это то, что Украина всегда считалась гораздо более демократичной, нежели любое другое государство постсоветского пространства, но демократия эта реально базировалась на довольно сильной архаизации. То есть каждый регион был вотчиной одного-двух-трех олигархов, которые были достаточно сильны, чтобы отстоять себя, но при этом слабы, чтобы «съесть» кого-то другого. И Верховная Рада, таким образом, представляла собой собрание нобилитета, то есть это были не просто депутаты, а нобили, которые так или иначе кормились от своих регионов и по мере возможности пытались «производить какие-то смыслы». Но демократии такого типа, естественно, не позволяют это сделать.
Возьмем классическую концепцию демократии, которая, наверное, ближе всего к западной, процедурной концепции демократии и базируется на том, что власть должна быть слабой, а законы трудно изменяемыми для того, чтобы предоставить все возможности купцам и чтобы экономика таким образом развивалась. Но без появления каких-то общенациональных смыслов страна встает на путь «распила» и освоения советского богатства, что собственно и произошло в Украине, поскольку все это время запас просто проедался, страна оказалась в состоянии достаточно сильной архаизации.
Что сделал Янукович, каким образом спровоцировал майданные процессы? Он попытался монополизировать власть, то есть произвести какую-то зачистку ресурсов. Это достаточно быстро вызвало ответную реакцию: зачистка происходила в период экономического спада и, соответственно, вызвала сильное отторжение среди олигархов.
Вспоминаю свой разговор с одним из советников Януковича, который года полтора назад сказал: «Я не понимаю, что происходит: Лукашенко построил диктатуру за 15 лет, Путин сделал то же самое за 10 лет, мы это сделали за 3 года, почему у нас уже сейчас такие проблемы?» Так это звучало дословно. Понятно, что такого рода перекосы наложились на сильное обнищание населения, что и вызвало феномен «майдана».
В Украине появилась замечательная поговорка о новой традиции: каждые десять лет к власти приходят народ и Юлия Тимошенко. В общем это оказывается вполне справедливым, суда по тому, как развиваются события.
Интересный феномен: государство по природе своей – понятие абстрактное, которое вообще существует только в головах и постольку, поскольку граждане полагают его существующим. Если граждане решают, что государства нет, то его нет, оно исчезает в одну ночь, что хорошо знают все революционеры. Вот в Украине у нас вместо государства возник «майдан», и «майдан» оказался гораздо более легитимным, нежели государство. Это очень долгосрочный процесс, который, я думаю, на самом деле будет обуславливать украинские процессы в ближайшие годы. Потому что совершенно непонятно, как собрать эту абстракцию, как обеспечить себя доверием. В этом плане каждая власть рискует, скажем так, свалиться во французский цикл XIX в., когда каждые 7–10–12 лет даже при очень приличной власти возникал очередной бунт, когда революция стала традицией. То, что «майдан» у нас оказался первичнее государства, – это большая проблема.
Вторая проблема – это то, что «майдан» в самом себе содержал парадокс: это левый запрос с правым ответом. Революцию по сути возглавили олигархи, по крайней мере на момент капитализации революции, а сам запрос был социалистический, низовой и базировался, собственно, на установлении гуманитарной справедливости по той простой причине, что взяточничество и коррупция стали абсолютно тотальными. Пока же Украина получила классическое правительство министров-капиталистов. По моему мнению, это скорее не революция, а крестьянский бунт, потому что революция содержит хоть какой-то проект будущего, а они никакого проекта будущего не создали. «Майдан» в Украине уже называют великой рогульской революцией, потому что участники «майдана» – в основном рогули из сельской местности. Вот еще одна вещь, которая облетела блоги, – оставшиеся участники «майдана» на Крещатике разбили огород, вырастили лук, чеснок, петрушку, собираются завести пару свиней, то есть вполне нормально обустраивают привычный образ жизни. Жизнь налаживается, и почему бы не строить ее на станции метро «Крещатик»? Тут получается все вполне в здравом крестьянском духе.
Все это вкупе означает, с одной стороны, профнепригодность украинских олигархических элит, практически неспособных к выработке стратегии, а с другой – крестьянский, по сути, бунт, а не революцию. И привело это к тому, что революционные ценности, ценности демократии не наполнились никаким прагматическим смыслом. То, что обычно критически важно, например, в XIX в. Британия продуцирует в Индии демократические движения, но при этом все-таки производит очень понятные прагматические смыслы, – быть свободным в британском понимании означало покупать товары метрополии. В рамках американской максимы быть свободным – это иметь свободу наняться в транснациональную корпорацию на работу. То есть без таких прагматичных смычек, хоть каких-то, пускай национальных или транснациональных, эта вещь не работает – и здесь этого не состоялось.
В итоге с захватом власти ситуация только ухудшилась. Фактически сам механизм провала Януковича, уже многократно проговоренный, таков: по сути это были четыре противостоящих силы. Три из них – это политическая оппозиция, сам «майдан» (то есть, низы) и МВД, которое превратилось в третьего игрока с момента, когда Янукович дал команду на разгон «майдана», а на следующее утро осудил силовиков, и те, прекрасно понимая, что это не их игра, просто превратились в нейтральную силу. На этом фоне возникали такие вещи, как, например, штурм киевской мэрии «ради картинки», когда «Беркут» штурмует, а оттуда его поливают водой, и так далее. «Беркут» все-таки профессиональное подразделение, и понятно, что для того, чтобы зимой захватить здание, не надо никого штурмовать – достаточно отключить газ, электричество, воду и подождать, пока люди оттуда выйдут. Но раз штурм был в нарушение этих простых истин, становится понятно, что это была абсолютно договорная вещь, когда нужно было поработать именно «на телевизор» – никакого другого смысла за этим просто не было и быть не могло.
И наконец, четвертый игрок – Правый сектор. Такого рода экзотические группы выкармливает, как правило, сама власть, преследуя две цели: во-первых, это эскалация недовольства, когда всех недовольных можно собрать вместе и предложить хоть какую-то повестку дня, а, во-вторых, это замечательная электоральная технология – голосуйте за нас таких, какие мы есть, иначе «вот эти вот» придут к власти. Понятно, что Правый сектор – это примерно дюжина разных организаций – выходит из-под контроля, обеспечивает слом власти, и дальше мы получаем совершенно фантастические проблемы постреволюционной консолидации. То есть, как мы уже говорили, левая революция с правым запросом. Любая революция – всегда вопрос о ресурсах и их перераспределении. Но раздать деньги победившей армии невозможно, их просто нет. Отдать город на разграбление на три дня, конечно, можно, но этого никто не поймет, и это приведет к самым фатальным последствиям. Остается продемонстрировать хотя бы символический результат. Двигаться влево революция не может, потому что правительство сразу оказалось олигархическим. То есть введение социальной справедливости, мягкого социализма оказалось нереальным сразу. Остается движение вправо – то, которое очень сильно напугало Россию, и эта угроза на самом деле могла стать реальной. В этом случае остается возможность выплаты премии «армии майдана» за счет экспроприации тех, кто немножко не такой, как мы. Технология эта в первый раз была обкатана Бисмарком, который, объединяя Германию, приучил немцев, что можно поправить свои дела за счет того, что грабишь других немцев, которые немножко неправильные. Притом, как показала практика, те, кого грабили на первом этапе, на следующем этапе сами с удовольствием становились бенефициарами этого процесса. Здесь вполне было возможно продвижение на юго-восточные области с соответствующей экспроприацией, что привело в ужас довольно многих. Можно спекулировать о том, насколько обоснованы или все-таки переоценены были эти страхи, но факт остается фактом: вхождение России в Крым это движение перекрыло. Понятно, что любое правительство, если хочет устоять, теперь обязано каким-то образом это движение сдерживать. В противном случае возникает реальная угроза распада Украины на базовые социокультурные массивы, а Украина может насчитать, наверное, еще штуки четыре совершенно разных «Украин» и без пророссийского Крыма.
В итоге постреволюционная ситуация оказалась крайне сложной, когда двигаться невозможно ни идеологически, ни финансово. И тут возник эффект драки пауков в банке. На сегодня то, что мы наблюдали с убийством Сашко Билого, – это попытка оппозиционеров избавиться от Правого сектора, избавиться от него уже чисто физически и, собственно, зачистить всю ту массу, которая делала революцию, и куда-нибудь ее загнать. На мой взгляд, это весьма сомнительная вещь, скорее всего, это спровоцирует попытки Правого сектора перехватить власть еще до выборов. Ко всему прочему, учитывая, что социалистический запрос был все-таки довольно сильный, мы можем прогнозировать после февральской революции по доброй аналогии октябрьскую революцию – уже с левым запросом и левым предложением. Почему октябрь – да по той простой причине, что новый всплеск будет абсолютно точно коррелировать с завершением сельскохозяйственного цикла. Сейчас, не доверяя власти, все закопаются в огороды, каждый будет занят обеспечением собственной жизнеспособности и создавать запасы, а вот после того, как урожай будет убран, появится возможность для предъявления новых претензий к власти. Осенняя дестабилизация является очень сильным потенциальным вызовом.
Если говорить про последствия в плане демократии международного порядка, то здесь все совсем интересно, потому что сегодняшнее украинское развитие (особенно учитывая фактор Крыма) привело к достаточно сильному, пока не коллапсу, но надлому всего набора ценностей. То есть: тот факт, что Соединенные Штаты не смогли вступиться за формально прозападное правительство и не смогли противостоять российским действиям в Крыму, по сути, не только поставил под вопрос значимость каких бы то ни было демократических ценностей для Киева, но и вызвал процесс чудовищно глубокой переоценки ценностей, в первую очередь в странах Восточной Европы. До сих пор они базировались на постулате о том, что Соединённые Штаты смогут гарантировать безопасность, а получилось, что это вовсе не так. Более того, выясняется, что и к полноценным санкциям американцы тоже не готовы, потому что радикальные расхождения, радикальная ссора России и США может привести к чудовищно большим проблемам, в частности, к проблемам с выводом американских войск из Афганистана. Американцы уже посчитали: им это может обойтись дополнительно где-то в 150 млрд долл. К тому же, если выводить войска через «дружественный» Пакистан, то они превращаются в очень ценную ходячую мишень с амуницией. То есть в этом плане уже только афганские риски для США слишком высоки.
Если же Б. Обама реализует свое обещание снабжать Европу дешевым газом, то очень вероятно вхождение России в альянс с Китаем, чего бы Москва не хотела, но, скорее всего, это будет каким-то выходом. И самый тяжелый возможный российский удар – это продажа нефти за рубли, то есть удар по долларовой системе. Устоит ли она после этого или нет, и в каком виде – вопрос, конечно, спекулятивный, но совершенно не праздный и не умозрительный. Она действительно может не устоять, потому что без нефтяного обеспечения доллар непонятно что стоит. Если вспоминать ситуацию с Ираком и Ливией, то далеко не последним аргументом ликвидации режимов Хусейна и Каддафи был тот факт, что оба они начали продавать свою нефть за евро. Это как раз и было, наверное, решающим фактором.
Еще один вопрос, который уходит далеко за пределы восточноевропейского региона, – это мировой порядок, то есть тот факт, что теперь не очень понятно, в какой системе мы живем. Приведу фрагмент моего диалога с одним иностранным дипломатом, который сказал буквально следующее: «Мир изменился с Крымом. Сардиния собирается отделяться от Италии, говорят, мы – сарды, а не итальянцы; Корсика хочет отделаться от Франции, говорит, мы – корсиканцы, а не лягушатники; в Шотландии количество сторонников отделения выросло с 51 до 85 %». Что интересно: если мы до сих пор живем в Ялтинско-Потсдамской системе, то тогда мы получаем на сегодня уже семь действующих исключений: распад СССР, объединение Германии, две югославские войны (вторая из них завершилась независимостью Косово), раздел Чехословакии на Чехию и Словакию, восточный Тимор, который отделился от Индонезии, и Крым. Для любой системы семь исключений – это слишком много. Возникает вопрос: а как тогда? Ялтинско-Потсдамская система базируется на принципе суверенитета, то есть неделимости территорий, так чтобы можно было сохранить баланс сил. Если мы возвращаемся к Версальско-Вашингтонской системе, которая основывалась на праве наций на самоопределение, то тогда никаких исключений у нас нет, тогда у нас все нормально, но, собственно, ровно такой передел и спровоцировал Вторую мировую войну. Это тоже очень опасный путь.
Следующий логичный вопрос: а что делать теперь с международным правом? То есть мягкий вариант, который теоретически мог бы быть приемлем по окончании более или менее длительного периода публичных эксцессов, после того, как пыль осядет, когда, например, США признали бы за Россией право на какие-то исключения, будет перечеркнут референдумом в Шотландии, потому что с большой вероятностью Шотландия отделится от Соединенного Королевства без всякой воли на то Соединенных Штатов или России. То есть создать квазибиполярную систему не получится при всем желании. При этом обсуждать миропорядок всерьез, на таком уровне и так глубоко, наверное, сегодня тоже абсолютно никто не готов. И это тоже проблема.
Еще одна проблема сказалась и на майдане, и внутри Украины, и на ситуации после Крыма, – это тот факт, что на сегодня абсолютное большинство политиков стали заложниками той публичности, которая сложилась как раз перед Первой мировой войной. Тогда каждый политик, делая острое заявление, при следующем шаге становился заложником своих собственных слов и уже не мог маневрировать, не ставя под угрозу свою популярность и свою политическую устойчивость. То есть, ситуация очень близкая к тому, что мы имели в 1914 г., когда в итоге все оказались втянуты в войну при абсолютном нежелании воевать, но не видели иного способа выйти из положения, сохранив при этом лицо. Если вспомнить карибский кризис, то там в аналогичной ситуации как раз спасли непубличность и возможность не занимать такой резкой позиции: Кеннеди и Хрущев проговорили десять часов подряд на одном из первых раундов, изолировавшись от публичности, и в силу этого не боясь ни возможных поражений, ни возможных компромиссов. Все получилось, когда процесс стал непубличным. Сегодня же этот ресурс оказывается весьма тонким, и это, конечно, тревожно, потому что не очень понятно, как действовать дальше.
Возникает еще одна проблема, которая, наверное, всколыхнет Европу и станет вызовом для Европейского союза. Опираясь еще на один разговор, уже с греческим дипломатом, могу сказать, что любая попытка Евросоюза сколь-нибудь существенно профинансировать Украину тут же вызовет возмущение Греции: «Куда вы отдаете наши деньги?». Вот и встает сложный вопрос и по поводу демократии, и по поводу того, как она может быть обеспечена. Ведь то, что демократия в сегодняшнем западном смысле слова ценна как процедура, по сути, она развязывает руки экономическим структурам за счет связывания рук государству и за счет фиксирования нормативных правил как трудноизменяемых либо малоизменяемых. Развитие, наоборот, как раз требует перехода на демократию другого типа. Демократия вообще как концепция только европейской истории насчитывает никак не менее десятка трактовок, и в этом плане интересно вспомнить позицию Руссо, согласно которой демократия является выражением воли большинства. То есть в этом плане демократия в Советском Союзе была демократией в чистом виде руссоистской, потому что она воплощала чаяния большинства, и, в общем-то, не заботилась о меньшинстве. Можно вспомнить ту же полиархию, где демократия представлялась как наличие большого количества центров, каждый из которых достаточно силен, но при этом и весьма слаб, чтоб кого-то еще при этом зачистить.
Так вот в сегодняшней ситуации, когда экономическая стагнация является, наверное, наиболее вероятной реальностью и для России, и для Европы, и для Соединенных Штатов, сами демократические ценности (в западном смысле) обречены что называется по-английски decline, то есть на постепенный упадок. Теоретически здесь возникает ниша для реконцептуализации самой демократии в духе либо руссоистком, либо в каком бы то ни было другом, когда можно было бы перейти к наполнению понятия демократия немного другими смыслами, каким-то образом все это расширить. Тем более, что кризис будет повсеместным, онтологическим, и, начавшись в Восточной Европе, где большинство режимов является условно демократическими, потому что они в первую очередь либо национально, либо националистически ориентированы, пойдёт дальше. В этом плане сегодняшнее признание демократичности, по большому счету являющееся признанием и легитимацией «своего», члена своего лагеря, и не особо заботящееся о корреляции с той внутренней реальностью, которая на самом деле есть, – обречено на коллапс.
И здесь возникает очень серьезный вызов и в отношении стран Восточной Европы, потому что переоценка ценностей, то есть переосмысление системы координат, когда один центр влияния, как выяснилось, был переоценен, а другой – недооценен, – станет болезненным процессом, который на первых порах предсказуемо будет скатываться в истерику. Я сейчас проехал по Восточной Европе и могу оценить о реакцию на крымские события: сказать, что она далека от спокойного рационального восприятия, – это ничего не сказать. Это достаточно сильная эмоциональная реакция и истерика даже у вполне рациональных людей, это пробуждение самых худших фобий в отношении России, и это та вещь, на которую тоже нужно как-то отвечать, потому что проблема, на которую вовремя не ответили, будет потом стоить намного дороже.
Здесь будет востребована какая-то реконцептуализация картины мира Восточной Европы, которая бы как минимум учитывала факт наличие двух центров. Судя по отдельным заявлением, этим уже занялись поляки, традиционно претендующие на интеллектуальное лидерство в восточноевропейской ойкумене. Надо отметить, что опыт такого лидерства у Польши есть, потому там уже начали рефлексировать и конструировать, в то время как в остальных странах региона пока идет лишь неотрефлексированная эмоциональная реакция на произошедший онтологический сбой.
Теперь – о самой Украине, о развитии украинской революции. Честно говоря, хороших сценариев выхода из сегодняшней ситуации я не вижу. Если Украина сможет стабилизироваться, а это ни кем не гарантированный вариант, потому что экономическое развитие, уровень задолженности и неготовность хоть кого-то снабдить все это деньгами плюс отсутствие структур внутреннего доверия – все это приведет тому, что там и дальше будут назревать новые и новые вызовы. Соответственно мы получаем либо тревожный сценарий, когда Правый сектор захватывает власть, и Россия будет вынуждена каким-то образом выполнять свои обязательства по защите юго-востока Украины, что было бы нежелательно, но, возможно, другого выхода в силу фактора публичности у нее не будет. Либо это консолидация на антироссийской почве, что в любом случае будет сильно бить по сегодняшней революционной идентичности, поскольку устойчивая идентичность строится все-таки на победе, а не на поражении. То есть сегодняшнее поражение может стать фактором долгосрочной эрозии той украинской нации, которая складывалась на майдане, по сути, галицко-волынской. Здесь тоже пока остается не слишком широкий простор для действий, но что-то делать нужно, по крайней мере в плане понимания степени сложности ситуации. Потому что в случае худшего сценария, то есть радикализации ситуации на Украине и необходимости защиты Россией юго-востока, наверное, мы с большой вероятностью получим окончательно сломанный мировой порядок и необходимость для России менять базовый образ жизни и переориентироваться на азиатские центры власти и центры силы.
В случае умеренного варианта развития ситуации, не по худшему сценарию, мы, наоборот, принимая во внимание санкции, получаем возможность достаточно интенсивно развивать страны Таможенного союза. В первую очередь это касается Беларуси, которая сохранила индустриальную идентичность, и в значительной степени Казахстана – по той простой причине, что сейчас внутри ТС нужно будет производить большое количество товаров, которое до этого можно было покупать за рубежом. Говоря про внутрироссийские интересы, можно вспомнить, что умеренные санкции – визовые, конфискационные – позволили Беларуси вырастить национально ориентированную элиту, уже хотя бы потому, что та была вынуждена инвестировать все деньги у себя на родине. Собственно тот же самый процесс в России может быть достаточно позитивным, но вопрос, конечно, в степени – чтобы процесс не пошел в режиме тотального разрыва, тотальной автономизации.
В итоге получилось, что украинские события, будучи в первую очередь внтуриукраинскими по своей природе, довольно быстро перешли на региональный, а оттуда – и на глобальный уровень, как и в 1914 г., когда все началось с Сараево. Под вопросом сегодня оказался и мировой порядок. Что и как с этим делать – вопрос открытый, но необходимо понимание того, что ситуация крайне многомерная, очень сложная и требует деликатного подхода, потому что сломать все очень просто.
Когда заканчивается демократизация? «Майдан» vs Правый сектор
Алексей Токарев:
– Применительно к демократизации, я, конечно, не стал бы говорить о той демократизации, которая существует в рамках доктрины расширения демократии, потому что, на мой взгляд, это некий сарказм, который придумали политики. Демократия, конечно, не переносится ни на крыльях бомбардировщиков, не передается через рукопожатия госсекретарей, через листы книжек Джина Шарпа. Это все иллюзия, политический концепт, когда говорится о демократии и демократизации в этом смысле. С другой стороны, я не готов согласиться с тем, что демократизация имеет место, когда технология превалирует над сутью. То есть неважно, кто участвует в технологиях – Соединенные Штаты, Запад или Россия, как это было на Украине в 2004 г. или только лишь Соединенные Штаты, как это было в Грузии в 2003 г., – но это тоже не демократия, это тоже не процесс демократизации. Я вижу демократизацию как процесс гораздо больше объясняемый внутренними причинами, нежели внешними, технологическими. Я крайне редко цитирую президента Путина, но вот когда-то он весело пошутил, сказав Джорджу Бушу, что нам совершенно не нужна такая демократия, как в Ираке, мы не хотим, чтоб она такой была. Он оппонировал как раз в технологическом смысле.
Говоря о демократизации, я бы условно выделил два вида – большая и малая. И большая – это приближение к девяти политическим институтам, семь из которых описал американский политолог Роберт Даль, и двум, которые потом дописали его коллеги Тери Линн Карл и Филипп Шмиттер. Все это достаточно просто: если государство в своем развитии приближается к этим девяти институтам, то идет демократизация, если отдаляется, то происходит дедемократизация. А малая, это то, что часто в СМИ называют даже не демократизацией, а массовым движением. Вот это массовое движение на Украине гораздо более развито, чем в России, и в этом смысле, в малом, Украина все-таки более демократичное государство, чем мы. И возникает вопрос: когда заканчивается демократизация? В смысле большом на Украине она, по сути, и не начиналась, потому что за последние десять лет – ни при президенте Ющенко, ни при президенте Януковиче – приближения к этим девяти институтам не происходило. Режим Ющенко когда-то очень хорошо описала журналистка Катерина Малыгина: «Кучмизм заменяется кумизмом». «Люби друзи», кумы президента Ющенко назначались на руководящие посты. Сам президент Ющенко творил вещи, которые в демократическом режиме в принципе невозможны: он ликвидировал суды, он увольнял судей, и они вместе с премьером Тимошенко осуществляли давление на судей. При этом свободные СМИ, критика президента, критика власти и массовый протест – все это сохранялось. То есть, с одной стороны, правила игры не просто нарушались, а было в принципе непонятно, каковы эти правила. С другой стороны, отдельные признаки демократического режима на Украине сохранялись.
Президентство Януковича, несмотря на то что это время все считают расцветом коррупции, наверное, менее демократичное в смысле продолжения существования неопатримониального режима, когда вокруг президента возникает несколько клиентел. С точки зрения развития коррупции президентство Януковича не намного хуже, чем президентство Ющенко. В 2008 г. на Украине уровень борьбы с коррупцией оценивался на 2,8 из 10, в 2011 г. – 2,3 и сейчас тоже 2,3. Это данные агентства «Transparency International». То есть миф о том, что при Януковиче коррупции стало гораздо больше, видимо, обусловлен какими-то личностными моментами. Потому что золотой батон и Межигорье как музей коррупции ложатся на разделенное сознание людей очень хорошо. Когда люди видят золотой батон и Межигорье, и дом генпрокурора Пшонки, который был изображен в цезаристских одеждах с венком на голове, они сразу начинают понимать, насколько неадекватна эта власть. Но говорить, что она воровала больше, чем предыдущая, тоже нельзя. Уровень коррупции остается примерно таким же.
Я говорю про символизм, про важность этого символизма, потому что гораздо проще рассылать золотой батон, что происходит в моей сфере общения, когда люди присылают: а вот смотри, батон из золота, а зачем? Чем посылать скучный рейтинг «Transparency International». Это, конечно, гораздо сложнее ложится на сознание.
А та самая малая демократизация на Украине и не заканчивалась, потому что, даже несмотря на то, что в «Беркут» летели коктейли Молотова, несмотря на то, что нарушались правила игры (продолжая мысль Кирилла Евгеньевича), народ в логике Жан-Жака Руссо использовал право на вооруженное восстание. То есть, если в какой-то момент народ перестал воспринимать государство как существующий конструкт, государство действительно перестает существовать. Вот этим хоть как-то можно оправдать радикалов на улице Грушевского.
Народ имеет право осуществлять революцию, если его в какой-то момент не устраивает правительство. Неслучайно в теме моего выступления есть часть «Майдан vs Правый сектор», потому что стратегия российских СМИ, преимущественно государственных, была отождествлена в массовом пространстве вот этих двух концептов, даже топонимов – «майдан» и рядом улицы Грушевского и Институтская, на которых в одном месте были настоящие, хорошо подготовленные боевики, а в другом – абсолютно мирные люди, которые выступали за смещение власти, но не радикальными методами. И я никак не могу сказать, что это люди из села. Возможно, там и были люди из села, но, скорее, это – украинский средний класс. И совершенно не могу говорить о том, что «майдан» – это такая рагульская революция.
Кирилл Коктыш:
– Если проанализировать состав погибших применительно к регионам, то получается, что абсолютное большинство погибших – из трех областей – из Тернопольской, Ивано-Франковска и Ровно.
Алексей Токарев:
– Но «Небесная сотня» – это не «майдан», это – представители агрессивных боевиков.
Кирилл Коктыш:
– Но при этом, коллеги, показательно вот что: из «Правого сектора» нет ни одного погибшего среди сотни «майдана», что все-таки говорит о том, что это были демонстранты, а не боевики. То есть в этом плане выбор все-таки более или менее репрезентативный.
Алексей Токарев:
– Еще одно – про правый сектор. Не могу согласиться с логикой, что правый сектор выращивался для того, чтобы пугать. Бандеровской страшилкой на Украине был проект «Свобода». Радикально-националистическая партия, которая стала системной, была абсолютно выгодным спарринг-партнером для «Партии регионов» и для Виктора Януковича. А проект «Правый сектор» возник прямо в конце декабря 2013 г., этот проект – пока что конгломерат организаций, он совсем недавно (22 марта) стал партией на базе УНА-УНСО, а до этого это был не проект. Чтобы дети на востоке Украины не капризничали, их пугали страшилкой про Тягнибока и «Свободу», вовсе не «Правым сектором». «Правый сектор» сейчас становится таким, я бы сказал, третьим сектором, он несет опасность, прежде всего, власти.
Теперь – про убийство Музычко. Есть такой блог в Интернете, его ведет силовик из спецназа Ингушетии, который борется с терроризмом, недели три назад он опубликовал письмо, что его коллеге из Украины поступил заказ на Музычко и достаточно подробно описал то, что произойдет, и через три недели это произошло. Так что я не думаю, что смерь Музычко – это дело рук оппозиции, хотя она была выгодна и ей, потому что они избавились от абсолютно одиозного человека, который таскал их прокуроров за галстуки. Эта смерть выгодна и самому «Правому сектору», и конкретно Ярошу, потому что Ярош пытается сейчас легитимизировать сам «Правый сектор», превратив его в партию и пойдя на выборы. При этом сам Ярош не является таким уж нерукопожатым, как это пытаются представить российские СМИ. Он встречался с Януковичем примерно 22 февраля, вел с ним переговоры, о чем, правда, неизвестно, но тем не менее он не нерукопожат.
Что касается дальнейшего развития событий, то, на мой взгляд, есть два сценария. Первый – дальнейшая легитимизация «Правого сектора» и вхождение их во власть, когда Ярош получит хотя бы пост министра внутренних дел. Это сильно зависит от того, что будет делать нынешний министр Аваков, которому «Правый сектор» бросил вызов и который этот вызов принял. Правда, в свойственной ему манере через «Facebook». Я иногда думаю, что он гораздо больше блогер, чем министр. А большая часть бойцов «Правого сектора» в этом сценарии войдет в национальную гвардию, и они таким образом смогут легализовать то оружие, которое захватили во Львове и в Тернополе. А второй сценарий – радикальный: если «Правый сектор» продолжает, будучи воинственно настроенным, оппонировать сегодняшней власти, которая не имеет рычагов влияния на него, тогда – здесь я согласен с Кириллом Евгеньевичем – возможен крымский сценарий. Если «Правый сектор» действительно придет к власти или нынешняя власть с ним не справится, тогда Россия будет вынуждена если и не вводить войска, то каким-то образом поставлять туда тех самых «зеленых человечков».
Что касается ближайших президентских выборов, то 8,2% – у Тимошенко, 8,9% – у Кличко, при этом в два раза больше у Петра Порошенко. Роль России у нас не очень заметили. Но неделю или полторы назад в программе «Вести» вышло большое интервью с бывшим руководителем СБУ Александром Якименко, в котором был такой магистральный сюжет: снайперы, уничтожившие 22 февраля и «Беркут», и демонстрантов, связаны с Парубием – главой совета национальной обороны и безопасности – и с Порошенко. Этот сюжет пока что особенно не развивают, но он был вброшен. Потом, я думаю, было замерено, насколько отреагировала та же «блогосфера». Она сильно не скакнула, но в случае, если Порошенко не будет для нас кандидатом номер один (а раньше он был абсолютно рукопожат, договороспособен; буквально в июле он приезжал в МГИМО на конференцию и абсолютно спокойно со всеми общался, то есть он не националист, и, я думаю, что для Кремля он не самая плохая кандидатура из тех, что там есть), если мы не договоримся с ним, я полагаю, в России начнут активно нагнетать эту тему со снайперами, которых якобы финансировал Порошенко.
Читайте также на нашем портале:
«Украина: мир, вывернутый наизнанку!» Эрик Денесе
«Внешняя политика новейшей Украины (2005-2007): закат и ренессанс стратегии многовекторности. Часть 1» Эдуард Попов
«Внешняя политика новейшей Украины (2005-2007): закат и ренессанс стратегии многовекторности. Часть 2» Эдуард Попов
«Украина: историческая ретроспектива и геополитическая перспектива» Наталия Нарочницкая
«Россия и Украина: стратегия сотрудничества» Круглый стол Фонда исторической перспективы
«Год Виктора Януковича» Алексей Макаркин
«Культ УПА: аморализация Украины» Юрий Шевцов
«Украинские дискуссии об истории: между политикой, памятью и самоидентификацией» Андрей Тихомиров
««Чтобы быть Руси без Руси». Украинство как национальный проект» Олег Неменский
«Политика памяти в Украине: критические заметки» Геннадий Гребенник
«О «национальной концепции истории Украины» и фальсификациях» Андрей Марчуков
«Языковое законодательство Украины и защита прав русскоязычных граждан» Киевский центр политических исследований и конфликтологии
«Российско-украинские отношения между политикой и экономикой» Валерий Цветков
«Посторанжевая Украина: некоторые экономические и внешнеполитические итоги» Эдуард Попов