От идей к практике
Прямолинейное интерпретирование социально-экономического развития Китая, последних 30 с лишним лет как «цивилизационного подъема» во многом уязвимо. Прошедшие годы были периодом постепенного, но не вполне линейного открытия этой страны внешнему миру, которое с неизбежностью расширяло сферу «работы в Китае» универсального (коммерческого, технологического, образовательного). Это открытие в совокупности с критическим и творческим ленинизмом Дэн Сяопина, воплощенным в политическую практику, и стало главной и, возможно, единственной причиной хозяйственных достижений КНР. Все остальное – китайская специфика, конфуцианство, национальная идея, китайский мир – является скорее декорацией подъема. На возможностях использования Китаем (и не только им) такого построения в наступившем новом мире мы остановимся ниже.
Материализм Дэн Сяопина
Экономический подъем Китая, который продолжается больше трети века, привычно связывают с именем Дэн Сяопина. Между тем китайский руководитель своеобразно оценивал свои хозяйственные познания: «В экономических проблемах я – профан». Как бы иронизируя над современными и будущими биографами, включающими Дэн Сяопина в число ведущих экономистов-теоретиков ХХ в., патриарх китайских реформ хотел, вероятно, подчеркнуть, что его понимание хозяйства в большей мере опиралось на жизненные наблюдения, чем на кабинетные схемы. В этом Дэн Сяопин принципиально расходится с «советско-гарвардским» идеализмом, если пользоваться термином из известного бестселлера американского экономиста Н.Талеба [1] (эту модель можно назвать «сусловско-гарвардской»), и его разновидностью в виде того, что коротко назовем «гайдаризмом». Идеологи последнего долгое время утомляли нас «новым политическим мышлением», «рыночным и демократическим транзитом», «институтами гражданского общества» и прочей неконкретностью, наивно или корыстно перенося на нашу действительность умозрительные модели западного общества. В Китае такой подход называют слепым копированием.
Уходя корнями в крестьянское миропонимание, китайская реформа конца 70-х годов фундаментально отличалась от «гайдаризма» бережным отношением к национальному хозяйству. И Дэн Сяопину, и его соратнику Чэнь Юню (действительному архитектору китайских экономических реформ) мысль «завести безработицу» или признать «нереформируемыми» целые отрасли общественного производства показалась бы дикой. Дело не только в остроте проблемы занятости в Китае, а прежде всего в рациональном взгляде на людей и вещи. Этот взгляд вполне допускает сосуществование в течение длительного времени предприятий, разных по эффективности, производительности и новизне ассортимента. Ведь все это – производительные силы, а их подъем в интересах умножения богатств населения и государства – единственная и главная цель экономической науки в странах, отставших от лидеров мирового рынка и соседей.
Четкое разграничение целей и средств – последними в развитии хозяйства являются и план, и рынок, и отношения собственности, и внешние рынки, и сами экономические теории – основная суть подхода к делу. Не являются самоцелью и реформы. На протяжении двух последних десятилетий жизни Дэн Сяопина аналитики не раз отмечали остановки и попятные движения в ходе хозяйственных и политических преобразований в КНР. Нередко их относили на счет фракционной борьбы в китайском руководстве. Дэн Сяопин парадоксальным образом представал перед публикой то как «консерватор», то как «реформатор». В действительности же он, как представляется, просто умел рисковать и признавать собственные ошибки, а в хозяйственной стратегии – находить оптимальные для Китая пропорции между старым и новым.
Считать Дэн Сяопина только реформатором было бы неверно. Существует точка зрения, согласно которой собственно реформы закончились в Китае в 80-е годы. То, что происходило в 90-е годы и в начале нынешнего века, – это их результат: устойчивый динамичный рост, в определенных чертах напоминающий подъем Японии и Южной Кореи, где данная фаза никогда не квалифицировалась как «реформа».
Еще менее справедливо относить китайского лидера к консерваторам. Он просто хорошо понимал цену прочного государства, помня по годам революционной молодости, как Китай «превратился в груду песка». Строя такое государство, нельзя забывать о предшественниках. Дважды смещавшийся со своих постов Мао Цзэдуном, Дэн Сяопин никогда не пытался подорвать авторитет Председателя. Из идей «эпохи суровой борьбы» удавалось извлекать пользу для «эпохи мира и развития», не вызывая чрезмерных трений между слоями и поколениями в обществе. «Не спорить – это мое открытие, – подчеркивал Дэн Сяопин, – отказ от споров сберегает время на дело».
Отвергая возможность переноса на китайскую почву идей западной демократии, «вызывающей ненужные споры и излишние хлопоты», Дэн Сяопин не цеплялся за формальные посты в государстве и партии. Он, скорее, предвидел огромную сложность создания подлинно демократического государства в полуграмотной стране и, будучи реальным политиком, предпочел оставить своим потомкам фундамент для его строительства.
Исследователи роли Дэн Сяопина в подъеме Китая отмечают прежде всего его политический талант, который в полной мере проявился во внутригосударственной деятельности. Но, пожалуй, еще более впечатляющими были внешнеполитические достижения Дэн Сяопина. Из полуизолированной, казалось, надолго отставшей страны Китай превратился в мировую державу, чье растущее влияние на международной арене вызывает теперь у многих уважение, а у кого-то – раздражение. Редкое государство не хотело бы установить с Пекином особые отношения.
Нам еще далеко не все известно о том, как принимались в КНР решения по международным проблемам, чем руководствовался Дэн Сяопин в своих маневрах между тогдашними сверхдержавами, в отношениях с другими странами и международными организациями. Рискнем предположить, что лидеру с 50-летним опытом внутрипартийной работы и борьбы многие внешнеполитические вопросы не представлялись особенно сложными, а некоторые западные и восточные политики просто вызывали у него лукавую внутреннюю усмешку. Примечательно сделанное им в сентябре 1989 г. наблюдение: «Сейчас проблема не в том, упадет или нет знамя Советского Союза, – смута в СССР будет обязательно, – а в том, упадет или нет знамя Китая» [2]. Знамя Китая не упало. Хотя известно, что советники Горбачева предрекали неминуемый крах реформам Дэн Сяопина.
Для политика самое важное – последовательное достижение поставленных целей, передача незавершенных работ и инструментов их выполнения ответственным преемникам. Одним из заветных желаний Дэн Сяопина было дожить до восстановления суверенитета Китая над Гонконгом. Увы, почтенному государственному деятелю не суждено было увидеть пышные церемонии 1 июля 1997 г. Но он вряд ли сомневался в успехе политики, начатой в 1982 г. жестким разговором с «железной леди» Маргарет Тэтчер, от которой до сих пор млеют российские западники. Приращение богатств Китая Гонконгом, став одним из центральных событий 1997 г. [3], было достойным венцом тщательной и цепкой работы. Делать ее приходилось в далеко не дружественной атмосфере взаимодействия с одной из сильнейших дипломатий мира.
Замечу, что славословия в адрес китайских реформаторов нередко затуманивают действительную картину хозяйственных успехов Китая. Рассуждения по поводу гениальности «теорий» кошки или «нащупывания камней» (то и другое – просто поговорки), обильно представленные в нашей прессе и научных изданиях, с головой выдают извечный российский идеализм, принимающий в другом своем проявлении («гайдаризме») еще и абсурдную форму поклонения прагматичному Западу.
Суть совершенного Дэн Сяопином можно коротко охарактеризовать как возвращение к марксистскому положению о практике как критерии истины – от «вдохновляющих» идей Мао Цзэдуна. Теперь уже не Китай должен был соответствовать идеям, а идеи – Китаю [4].
Для понимания социологии подъема Китая конструктивной представляется мысль, высказанная А.В.Меликсетовым. Известный историк-китаевед считал неверным представление, что в КНР «начали с экономики». По его мнению, в конце 70-х годов в этой стране произошел прежде всего политический поворот (и даже переворот) [5], связанный с возвращением примерно 20 млн горожан из деревенской ссылки (сясян) к работе и власти. По-видимому, мировоззрение и энергия этих людей сыграли немалую роль в хозяйственных преобразованиях и дальнейших корректировках политического курса. Заметим, что из 26 нынешних членов политбюро ЦК КПК опыт сясян имеют 11 человек.
Важен и еще один момент. Дэн Сяопин как-то отозвался о крестьянстве как о классе, лишнем в процессе модернизации. Это представление многое объясняет в ходе китайских реформ, отношениях «скал» мощного современного госсектора с окружающим их рыночным «морем». Объяснимой становится и неизменно «начальная» стадия китайского социализма (сравним с сусловским «развитым социализмом»).
При этом один из секретов успехов Пекина заключается как раз в исконном – крестьянском – взгляде на экономическое развитие как на процесс, нуждающийся в планировании и расчете, последовательности [6], относительной стабильности цен, коллективном подходе к решению крупных проблем, в том числе предупреждению катастроф и борьбе с их последствиями [7].
И наконец, еще один момент. В Китае законодательство шло за практикой: государство не сразу одобряло разные начинания, нередко предваряя разрешительные декреты словом «временный» и лишь по прошествии времени фиксируя полезные правовые нормы. В «гайдаризме» все наоборот: торопливо принимаются «вечные законы», необходимые уточнения которых годами валяются у законодателя.
Свое, чужое и новое
На Западе, в позднем СССР и новой России явно недооценили степень научной разработанности взаимосвязанного комплекса – стратегии, политики и практики в КНР, в том числе вопросов координации мирохозяйственного курса с экономической стратегией и внешней политикой. Заодно были упущены незамысловатые на первый взгляд достижения китайской инвентаризации зарубежной социологии, политических и экономических наук [8].
Западная риторика о глобализации, подхваченная апологетами «гайдаризма», и послужившая, как считал американский социолог и философ И.Валлерстайн (2001 г.), одной из внешних причин развала социалистического лагеря в Европе и распада СССР, гораздо раньше, с самого начала реформ конца 70-х годов, потребовала от Китая выработки соответствующих инструментов противодействия деструктивному влиянию извне. Поэтому страна оказалась более подготовленной к событиям 90-х годов и с честью вышла из многочисленных испытаний.
В глобализации в Китае с самого начала различали угрозы и возможности. С одной стороны, она воспринималась как «мировая экономическая война, от которой никуда не денешься», с другой – как «взаимодействие, выгоду от которого получают обе стороны». От адаптации к мировому хозяйству страны постепенно продвигалась к его освоению – в противоположность «интеграции в мировую экономику» в «гайдаризме», разрушившей российскую обрабатывающую промышленность.
Неизменно протекционистский Китай, лишь разогнав экспортный сектор и убедившись в своей способности противостоять кризисам, вступил в ВТО (2001 г.) и, помимо прочего, не преминул зафиксировать в документах о вступлении свой социалистический статус. При этом Пекин продолжил селективную политику в отношении прибывавшего в страну иностранного капитала, особенно строго контролируя портфельные вложения [9]. С отменой льгот (2007 г.) заматеревший национальный частник уже теснит зарубежный капитал на внутреннем рынке.
О «подвигах» «гайдаризма» на внешнеэкономической ниве лучше умолчим: о них достаточно красноречиво говорят нынешняя структура нашей внешней торговли и масштабы вывоза денег из страны при сильно надоевшей болтовне об инвестиционном климате.
Вернемся к Китаю. Теперь, когда глобализация, похоже, завершилась – инфраструктура глобального мира в основном построена – КНР, пользуясь этой инфраструктурой, стала крупным экспортером избыточного капитала. Он нередко сталкивается за рубежом с явной дискриминацией, и теперь уже Китай перехватывает у Запада риторику о свободе торговли, несколько лицемерно сетуя на рост протекционизма в современном мире.
Не менее лицемерны демонстративные шаги Пекина в части уважения прав интеллектуальной собственности. «Самое хорошее на рынке не продают, его можно только украсть или придумать самим», – имплицитное и давнее кредо политики страны в области приобретения зарубежных технологий. Это кредо, собственно говоря, не ново: так в свое время поступали все страны. Но к услугам Пекина была еще и огромная зарубежная диаспора, и превосходно поставленная работа по промышленному шпионажу, дополненная в новом веке чуть ли не дивизией хакеров. Недаром один из ведущих американских политических аналитиков Ф.Закария во время передачи на CNN как-то грустно пошутил, что в США есть только два вида корпораций: знающие, что их обчистили китайцы, и – не знающие об этом.
Китайский опыт интересен и в другом отношении. Масштабы национального хозяйства таковы, что распространение заимствований по всей экономической системе (в основном по госсектору) часто оказывалось гораздо эффективней, чем самостоятельная генерация новаций. Технологии среднего уровня, или то, что когда-то называли подходящей (appropriate) техникой, сыграли незаменимую роль в индустриальном подъеме Китая в ХХ в., в развитии сельской мануфактуры и решении, казалось бы, невозможной задачи трудоустройства населения, и повышения его технической грамотности. Заметим, что вплоть до последнего времени число учащихся средних специальных заведений в КНР превышало количество студентов вузов.
Сказанное отнюдь не означает, что китайцы малоспособны к новациям. Страна теперь на втором месте в мире по вложениям в НИОКР, и ее постиндустриальный рывок не за горами. Для этого, кстати, есть и некоторые политэкономические условия, помимо упомянутой выше диаспоры, армии студентов и исследователей за рубежом и т.п.
Как известно, одной из причин замедления экономического роста в развитых странах, начиная с 70-х годов прошлого века, явились процессы монополизации и транснационализации. Многоотраслевые национальные концерны, внесшие в послевоенный период большой вклад в научно-технический прогресс, уступали место относительно узкоспециализированным ТНК. Экстенсивный захват внешних рынков, вывод из состава компаний «непрофильных» активов (аутсорсинг) и сокращение издержек за счет выноса производства за рубеж теснили в корпоративных стратегиях интенсивные методы борьбы за рынок, в том числе разработку принципиально новых продуктов. В Китае же государственные (акционерные) межотраслевые концерны, тесно связанные с исследовательскими организациями, остаются и двигателями национальной экономики, и агентами внешней экспансии. Эта организационная форма, похоже, способнее к новациям. Но у нее в Китае есть еще одно преимущество: гигантский внутренний рынок – даже если считать таковым только городское население [10]. Эффект масштаба по этой причине дает потенциальным новаторам немалые преимущества по сравнению с другими странами. Не меньшее значение имеет и тот простой факт, что у КНР практически полноотраслевая промышленность [11].
Важными чертами хозяйственного подъема являются его наглядность (народность) и доступность полезных технологий, позволяющие распространять все ценное (свое и чужое) с необыкновенной скоростью и на громадную глубину крупнейшей страны мира [12].
Забавный пример – усовершенствованная стиральная машина, получившая название «Дадигуа» (большой батат), с успехом предложенная богатевшим крестьянам в фирмой «Хайэр» в 1998 г. Агрегат не только стирал сильно загрязненную одежду, но и мыл овощи. Такую операцию, как выяснили технические специалисты фирмы (скорректировавшие впоследствии производство), сельские покупатели производили и на старых, еще конструктивно не доработанных для этой функции, моделях. Заметим, что по одному из опросов, проведенных в Британии, главным изобретением человечества в ХХ в. был признан не самолет, не спутник или компьютер и даже не реактор, а именно стиральная машина.
Находясь где-то в середине списка государств, расположенных согласно критерию дохода на душу населения, КНР демонстрирует обитателям планеты способ производства на основе скромных и, подчеркнем, преимущественно собственных ресурсов (в отличие от ряда бывших лидеров). Отрыв от Китая другим не кажется непреодолимым, его опыт не навязывается отстающим. Наоборот, китайский опыт со всей очевидностью свидетельствует о важности поиска собственного пути. Неслучайно выражение «специфически китайский» неизменно сопровождает все фундаментальные формулировки, которыми в КНР определяют положение страны и ее политику. Подчеркнем: самобытность не исключает, а предполагает творческое использование чужого опыта. Чисто статистически Китай как раз наименее уникальная страна, поскольку его огромная территория и разнообразие внутренних условий не позволяют быть чересчур специфичным. Без правильного понимания общих истин и закономерностей успехов развития не было бы. Опыт страны с гигантским разнообразием хозяйственных условий, решившей задачу совмещения рынка и социализма, таким образом, имеет и некоторое универсальное значение.
И вместе с тем суть китайских реформ может быть сведена к решительному отказу от всякого рода унификаций. В Китае вскармливали новое или хорошо забытое старое (индивидуальное, семейное, частное, смешанное, зарубежное, комбинированное [13]) в междурядье общественного. Государство же взяло на себя роль арбитра и регулятора – с немалыми издержками в виде коррупции, но коррупции, способствующей экономическому росту.
Госсектор при этом сохраняет контроль над командными высотами в хозяйстве, берет на себя решение долгосрочных стратегических задач – инфраструктура, НТП, оборона, защита от внешних угроз, включая экономические кризисы. Нагрузка на государство растет, ему приходится амортизировать социальные и региональные разрывы, принимать на себя тяжелейший груз экологических проблем. Но все это уже больше напоминает то самое социальное государство, которое возникло на Западе в послевоенные десятилетия и в дальнейшем подверглось разрушительной неолиберальной атаке. В то же время нынешнее китайское руководство старается уйти от мелочного контроля над бизнесом, освобождая государство для решения ключевых аспектов развития, с одной стороны, и борьбы с коррупцией – с другой. Задачей модернизации является синтез традиционного и современного, часто представленного зарубежным. Стоит заметить, что в пропорции между современным (синоним – внешнее), переработанным современным и традиционным в Китае, пожалуй, преобладает переработанное современное. Более того, усилившиеся различия между регионами делают проблему синтеза уже по большей части внутрикитайской.
В современном Китае политика во многом сохраняет примат над экономикой. Центр контролирует места меньшим числом, но более эффективных рычагов, оперативно реагируя на новые угрозы, – как внутренние, так и внешние. Можно сказать, что освоены современные технологии управления хозяйством и населением. «Капитализм» и «социализм» успешно перерабатываются Китаем, зачастую выступая сугубо в инструментальном виде [14].
Высокую динамику развития правомерно считать признаком благополучного движения по пути модернизации, пропорциональности социальной и экономической структуры, особенно если сравнивать Китай с крупными развивающимися странами. Решены серьезные внутренние проблемы, в том числе «основные нужды». Вполне определенными выглядят пути народного образования, генерации и заимствования технологий. В механизм развития встроена полнокровная система взаимодействия с остальным миром, контуры такого взаимодействия просматриваются на достаточно длительную перспективу.
Поэтому модернизационная проблематика в традиционной для развивающихся стран постановке уже не актуальна и в значительной мере перешла в разряд сугубо внутренних вопросов. Десятилетия жесткой экономии, структура хозяйства и цен, сложившаяся специализация и нынешний вес Китая в мировой экономике свидетельствуют в пользу возможности постепенного решения наболевших социальных, энергетических и экологических проблем. Это не означает снятия указанной проблематики с текущей повестки дня. Но можно сказать, что КНР – страна, в какой-то степени маскирующая свой потенциал риторикой об остроте существующих проблем. Активирована оболочка системы, пока нет нужды использовать всю мощь культурно-генетического кода (институциональной матрицы – по С.Г.Кирдиной и Л.И.Кондрашовой [15] или, если угодно, «цивилизационного ядра». К тому же есть стандартные структурные и мобилизационные ресурсы: узкий сектор сферы услуг, высокая доля женской занятости, мощная внешнеэкономическая машина, финансовая заначка, государственные СМИ и т.д.
В социально-экономической политике функциональный подход явственно преобладает над «институтостроением», а область свободы личности расширяется по мере роста возможностей государства и ресурсов, направляемых на решение социальных вопросов. Руководство страной – коллегиальное. Представления о наличии в Китае «леваков» и «либералов», возможно, существенно искажают действительную расстановку сил и механизм работы высшего управленческого звена. Выстроена политическая система «нового авторитаризма», она подробно описана А.В.Виноградовым [16]. Остановимся только на двух моментах. В настоящее время в управлении страной в Китае, так или иначе, участвуют три руководителя, включая двух бывших председателей КНР. А весьма популярный Бо Силай, хотя и отстранен, но может рассматриваться как «крестьянский вождь» на самый крайний, пожарный случай – утраты властью «мандата неба». Ох уж эти предусмотрительные китайцы…
От практики к теориям
Быть проще и точнее
В целом Китай нельзя охарактеризовать ни одним из терминов, принятых для современной классификации государств; здесь не подходят (или подходят лишь частично) определения «развитое», «новоиндустриальное», «переходное», «развивающееся». Особые возражения вызывает применение к КНР выражения «формирующийся рынок». Возможно, по этой причине есть смысл охарактеризовать Китай по официально заявленному качеству – как страну рыночного социализма (на его начальной стадии), тем более что в социалистическом качестве она, повторим, числится и в документах самой ВТО. Стоит также признать низкой вероятность замены этого определения какой-либо общечеловеческой или иной западной доктриной и даже конфуцианством. При этом отдельные западные «теории» – свободы торговли, социальной стратификации – в перспективе могут утвердиться в тактическом арсенале Пекина. Стоит заметить и весьма спокойное (если не сказать ироничное) отношение КНР к попыткам ее классифицировать, к внешнему «имиджу» – предмету неустанных забот «гайдаризма».
Нужно ли нам слово «цивилизация» для объяснения причин подъема Китая? Как мы попытались показать, подъем этого мегагосударства базировался на универсальных и в том числе методических основаниях, хорошо известных всякому человеку, родившемуся в СССР или КНР. Это – исторический материализм, дополненный практическим ленинизмом [17] Дэн Сяопина. Разумеется, не помешало и многое действительно полезное, наработанное на Западе и Востоке. Добавим, что измерения «цивилизационного» в основном производятся разномастными обществоведами за рубежами Китая. Во многом эти интеллектуальные искания направлены на выявление некой особой идеальной субстанции – «китайского предпринимательского (трудолюбивого) духа» – наподобие «протестантской этики». Смехотворность подобного подхода к эмпирическому (натурфилософскому) в своей древней основе Китаю уже была показана А.И.Кобзевым [18].
Смущает и деление мира на отдельные «цивилизации», занявшее многие умы с начала XXI в. Раньше как-то неплохо обходились «мировой цивилизацией» и национальными культурами. Как реакция на практические неудачи в модернизации и глобализации отдельных стран «цивилизационный дискурс» вполне объясним, равно как и желание защититься от культурной и информационной экспансии Запада. Но это – реакция оборонительная, консервативная, что неплохо, но грозящая фундаментализмом и расставанием с наукой, что нехорошо. Удачные абстракции и четкие научные определения имеют свойство облегчать существование человечества. Но из этого не следует, что введение категории «цивилизации» (еще и во множественном числе), ставшей особенно популярной после работы С.Хантингтона, является необходимым для анализа социально-экономического развития и особенно международных отношений. Работа с «цивилизациями» в означенной сфере таит в себе не только теоретические опасности, вытекающие из принципа экономии мышления [19]. Существует политическая опасность избыточного применения цивилизационного подхода. Представляя мир в качестве совокупности «цивилизаций», – китайской, индийской, западноевропейской, американской, российской, – мы рискуем выпустить из виду отдельные страны из-за неопределенности их «цивилизационного» положения, небольшого размера, смешения существующих в них культур, этносов и тому подобное. Кроме того, вводя в политический оборот термин «цивилизации», мы, помимо прочего, сами подрываем основы деятельности ООН, в основных документах которой этого термина, к счастью, пока нет.
В результате необыкновенно оживились чайные самобытники, незалежники и многопудовые городские казаки, способные одним своим весом переломить хребет «владимирскому тяжеловозу». Повсюду «национальные миры» с барынями-патриотками. В какой-то мере С.Хантингтон нас «купил», заставив копаться в этнокультурном, а также «духовном и возвышенном». А ведь естественнее было задать простой вопрос о том, кто выигрывает от монополярного мира, и организовать коллективное сопротивление зарвавшемуся гегемону в политике, экономике и информационной сфере.
Но Поднебесная справилась с решением этой задачи практически в одиночку, разумеется, отчаянно маневрируя и используя для упрочения отношений с незападными странами, в том числе, и «цивилизационную» риторику. Знамя Китая не упало, а после обидной для гегемона документальной фиксации долга правительства США по обязательствам «Фани» и «Фреди» произошла агрессия в Ливии (2011 г.). Пекин перешел в контрнаступление, обозначив новую биполярность в мире, становящемся полицентричным [20].
В Китае не дали себя запутать модной фразеологической шелухой [21]. Интересен, например, китайский термин «культурная безопасность», введенный в оборот в качестве инструмента противодействия неблагожелательному внешнему воздействию. Китайские международники иронично уподобляют его применительно к малограмотной формуле «национальная (европейская) идентичность», распространенной в Старом Свете. С давних времен китайские власти очень выручают точные и емкие формулировки политических установок. «Политика – командная сила», «винтовка рождает власть», «одна страна – две системы», «расставаясь с земледелием – не расставаться с деревней», «импортом вскармливать экспорт». Они яркие и простые.
Нужна ли Китаю «национальная идея»? Вопрос необыкновенно интересный. Любой доктрине, претендующей на полноту, необходима своя мечта (утопия), роль которой в западном миропонимании последние 40 лет прекрасно выполняло представление о постиндустриальном мире из работы американского социолога Д.Белла, естественно, в дальнейшем вульгаризированное. О поразительном сходстве постиндустриального творца с новым человеком из Программы КПСС одному из нас как-то довелось писать в «Новой газете», разбирая взгляды В.Иноземцева. Теперь же, десятилетие спустя, «сусловско-гарвардский» схематизм («платонизм»), изображенный Н.Талебом в книге «Черный лебедь», похоже, окончательно побежден и теоретически, и практически.
И уже, казалось бы, можно повсеместно ставить памятники Дэн Сяопину и возвести китайский здравый эмпиризм в ранг мировой идеологии будущего. Тем более, что и предыдущий руководитель КНР Ху Цзиньтао отметился в мировой истории и уставе КПК как автор «научной теории развития». Но что это: новый лидер Китая Си Цзиньпин объявляет о китайской мечте. Очередная утопия? Думаем, что все несколько сложнее. Поднебесная, внимательно наблюдая за внешним миром, все более укрепляется в собственной полноценности и уже готова внести конкретный идейный и, что важно, практический вклад в развитие мировой цивилизации, заплутавшейся в последние десятилетия в дебрях неолиберализма, постмодернизма, разного рода «гайдаризмов» [22] и т.п.
Отчасти именно в этом как раз и состоит, на наш взгляд, действительный узел противоречий между Пекином и Западом. Заземленный на практику «коммунистический Китай» (об этом статусе угождающий Пекину Запад быстро позабыл) представляется теперь гораздо менее индоктринированным обществом, чем «свободный Запад» с его остатками глобальных моральных претензий. Наглой клоунадой выглядят, например, бомбардировки Ливии, едва покинутой китайскими строителями, с последующим обращением «гуманных» европейских лидеров к Пекину с просьбами дать взаймы. Противоречат духу глобального мира и здравому смыслу многочисленные ограничения на инвестиции китайских компаний в экономику развитых стран. Странными представляются обвинения Пекина в проведении «колониальной» политики в Африке, где до сих пор топчутся забытые прессой французские легионеры и т.п.
Парадокс нынешнего исторического момента заключается еще и в том, что, если на Западе сложившуюся экономическую систему все чаще атакуют слева, то Китай «нажимает» на Запад с коммерческих позиций: покупкой (непокупкой) или продажей госдолгов развитых стран, апелляциями к нормам ВТО и тому подобное. И в то же время неблагополучным частям планеты оказывается немалое содействие. Чего стоит одно только возвращение Африки, ставшей крупным получателем китайской экономической помощи, из «забытого» континента в поле активной политической игры. Не менее впечатляюще недавнее предложение 300-миллиардного пакета инфраструктурного содействия Индии. А к 2020 г. компания «Бэйдоу» собирается бесплатно предоставлять всем заинтересованным странам услуги глобального позиционирования.
Заметим, что одним из первых выражение «китайская мечта» применил в Великобритании член палаты лордов Нат Вэй – третий из хуацяо, получивших этот почетный титул за работу в сфере социального предпринимательства. Он, помимо прочего, указывал на немалую дискриминацию китайцев в Альбионе. Возможно, мечта ориентирована и на более широкую, уже не только внутрикитайскую аудиторию. Тем более, что ситуация в отношениях с диаспорой необыкновенно быстро меняется в пользу Пекина (это во многом произошло из-за агрессии Запада в Ливии). Данный сдвиг зафиксирован весной 2012 г., когда лидерам диаспоры указали на необходимость участия во внутриполитической жизни стран проживания.
Фактически в эти годы был отчасти пересмотрен один из заветов Дэн Сяопина: «не высовываться», «держаться скромно», «не поднимать флага». Заметим, что некоторые ветераны китайской дипломатии были не вполне согласны с обновленным подходом, и дискуссии на сей счет продолжились [23]. Но нам расставание с практиком Дэном кажется глубоко символичным: Китай, наконец, приглашает планету разделить с ним теоретическое обобщение своего подъема [24]. И делится маленькими практическими секретами – с теми, кто готов их увидеть [25].
Подсказки мировой цивилизации
Мы не верим своим глазам:
Шаолинь это или базар
А торгует в священных стенах
Неспортивного вида монах [26].
По не вполне проверенным данным, зарубежные «дочки» Шаолиньского монастыря (в самых разных отраслях бизнеса) ныне стоят не менее 20 млрд долл. Мир тем временем продолжают наводнять фэншуисты, иглотерапевты, китайские повара, многие из которых – проходимцы, шарлатаны и часто вообще не из Китая. Такое уж время: китайское теперь в моде. С другой стороны, на некоторых китайских сайтах можно совершенно бесплатно скачать новейшие софт и антивирусы. В коммерческом нашествии самого разного по качеству китайского продукта, в изобилии представленного в рыночном море гигантского хозяйства нужно уметь выделять те путеводные звезды, которые служат ориентиром для других.
Уже многим полюбившийся «Пекинский консенсус» давно стал щитом и мечом в отражении происков МВФ, ВТО и прочих неоколониалистов. Китай же на всякий случай потихоньку усиливает свое влияние и в этих структурах, выдвигая, в том числе, и разного рода альтернативы, например, международные банки развития (в ШОС, БРИКС, Азии). Но немногие видят внешнеэкономическую основу «консенсуса». КНР – в противовес убогим сравнительным преимуществам американского экономиста М.Портера и постоянно нарушаемому принципу наибольшего благоприятствования ВТО – показала пример здорового протекционизма («защищать отечественного производителя, не защищая отечественной отсталости»), самостоятельного и творческого подхода, позволяющего целенаправленно формировать будущую роль страны в мировой экономике. Такой подход дает другим развивающимся государствам надежду на установление более демократичной и справедливой, чем ныне, системы международного разделения труда. Одним из практических путей ее создания может быть расширение взаимовыгодного сотрудничества с КНР, включая производственную кооперацию, инвестиции, научно-техническую сферу, образование, а также кооперацию в области идеального, включая общественные науки.
Китай, заметим, уже давно прилагает значительные усилия к преимущественному развитию связей с соседними странами (и приватно критикуя за невнимание к ним Россию). Воплощается в жизнь формула «хороший сосед важнее, чем дальний родственник» – в противовес традиционному геополитическому постулату «враг моего соседа – мой друг».
Перед российскими экономистами и китаеведами теперь стоит актуальнейшая задача проецирования того взгляда на национальную и мировую экономику, который сложился в Китае в годы реформ и модернизации. Этот взгляд, уточняясь в быстро меняющихся обстоятельствах наших дней, так или иначе проявляется и в политике регулирующих органов, и в коммерческой практике, и в работах китайских ученых-обществоведов, которые мало кто серьезно изучал.
Важная характеристика современного китайского взгляда на мир при традиционно присущей представителям этой страны конкретности в делах заключается в довольно широком, даже смелом, и при этом комплексном подходе к возникающим проблемам [27], что, помимо прочего, базируется на умении координировать действия государства и бизнеса – чего, к сожалению, так не хватает в нашей стране.
Легко предположить, что китайский взгляд на хозяйство, в котором совершенно явно отдается предпочтение реальному сектору, осязаемой, физической экономике, а не финансовым рейтингам и стандартным индикаторам инвестиционного климата, будет играть все более важную роль и в оценках российской действительности, ее перспектив с точки зрения инвесторов, отнюдь не только из Китая. Безусловно, на повышение рейтинга нашей страны в меняющейся системе координат благоприятное воздействие окажут те черты ее политики, которые будут близки и понятны регуляторам, финансистам и бизнесменам из КНР.
Полезных наработок китайских экономистов не перечесть. При этом необходимость наличия сильного государства в современном Китае не обсуждается, а его роль является предметом оживленных дискуссий. Китаец-робинзон по-прежнему раз в неделю пишет доклады о землеустройстве начальнику острова и сам же их раз в неделю рассматривает. Жизнь в Поднебесной идет своим чередом. Не скроем: ослабление государства в других странах было одной из внешних причин подъема Китая. А недружелюбное давление извне и сейчас удобно при управлении страной. Решение же внутренних проблем за счет внешних факторов еще менее возможно, чем раньше.
Мы не исключаем возможности кризисов в Китае. Но у КНР есть важнейший ресурс: рассматривая землю и ренту как общественное (государственное) достояние, существенно проще запускать программы предупреждения и смягчения кризисов. Регулируя арендные и процентные ставки, государству легче решить проблему накопления, обеспечивая хозяйство растущим притоком сбережений и капитала. Похожие преимущества предоставляет «распространительный» подход к знаниям, технологии и интеллектуальной собственности. Современный Китай выглядит как принципиально антифеодальное, по-настоящему предпринимательское общество, особенно на фоне увлечения рентой (в том числе военно-политической, торговой, информационной, фирменно-геральдической), широко распространившегося среди остальной части человечества.
В то же время традиции и институты выживания (клан, землячество, уравниловка, национализм), окрепшие в жесточайших условиях на протяжении двух-трех веков, сейчас служат важным способом конкурентной борьбы, а относительный недостаток ресурсов не дает сползти в неофеодализм.
«Китай в принципе сохранил возможности и механизмы перехода к мобилизационной экономике, обладая также огромным внутренним рынком. В силу этого он лучше других подготовлен к грядущему периоду хаотизации и имеет весьма реальные шансы оказаться наверху новой мировой иерархии», – отмечал российский политолог А.И.Неклесса [28]. С этим положением во многом стоит согласиться. Быть может, не нужно лишь переоценивать интерес современного Китая к гипотетическому краху Запада и его верхней позиции в мировой иерархии. Нам не кажется наивным принять за чистую монету официальную установку Пекина: «КНР не стремится к гегемонии». Она органично вписывается в представление о полицентричности (неиерархичности) мира и может быть частью выводов о чрезмерной цене сверхдержавности, безусловно сделанных в Пекине из наблюдений за послевоенными международными отношениями.
Мы уже писали о промышленности как ведущей силе подъема Китая. Поэтому любителям технопарков и прорывов в постиндустриальность, коих теперь на планете великое множество, не вредно перечитать фразу Ли Цзинвэня: «Информатизация может лишь ускорить процесс индустриализации, но не в состоянии заменить его» [29]. По совету этого и других ученых, народные сбережения были в начале века брошены в инфраструктурные проекты, беспрецедентные в мировой истории.
На повестке дня в России – замещение импорта. Похожие программы (решоринг, инсорсинг) форсируются и в других странах. Учитывая нашу «девственность» в этом вопросе, возможно, стоит вспомнить, что замещение импорта в КНР обычно осуществлялось двумя путями, хорошо известными также из практики Южной Кореи и Тайваня. Первый начинался «с головы», то есть предусматривал постепенное расширение сначала мощностей, производящих отдельные узлы, затем деталей и элементов, наконец, полуфабрикатов и сырья. Недостаток такой стратегии – значительные затраты на начальных этапах из-за высокой стоимости импорта компонентов для сборки. Второй путь начинался «с хвоста», то есть старт какому-либо проекту давал ввоз оборудования для производства сырья, далее – компонентов и т.д.
Стоит вспомнить и одну из важных установок третьего пленума ЦК КПК двенадцатого созыва: «Расширение связей с внешним миром предполагает еще большее расширение взаимосвязей между различными районами внутри страны» [30].
Что конкретно окажется воплощением «китайской мечты», неизвестно. Повторим, что КНР учла теоретические наработки других стран (в том числе восточноевропейских), актуально адаптировав их к ситуации аграрного перенаселения, – более типичной для современного мира и давно уже забытой в развитых странах. Способность Китая внести вклад в будущее человечества, вероятно, можно связать со «срединным» положением на шкале мирового благосостояния, опытом успешной экономической политики в деревне, созданием адекватных (подходящих, «промежуточных») технологий. КНР лучше других готова к реализации моделей разумного потребления, проектов «мировой деревни», возвращения к земле. Это – не почвенность, а скорее планетарность.
Кстати, с теоретической точки зрения и агросфера, и внешняя торговля зачастую выступают как носители второго из выделенных Н.Д.Кондратьевым типов экономического поведения: минимизации затрат (первый – максимизация результата). Для обеих сфер стандартна ситуация количественно ограниченного сбыта, чрезмерности усилий, которые приходится прикладывать для его расширения и одновременно – существования альтернативной возможности непосредственно удовлетворить потребности путем самообеспечения.
Не стоит сбрасывать со счетов и универсализм крестьянского взгляда на мир – в противоположность (дополнение) узкопрофессиональному – городскому. Не забудем привычку к разумному ограничению трудовых затрат и потребностей [31] – то, что в конфуцианском мире называют «сяокан». С сохранением этого взгляда, возможно, следует связывать и успехи, и будущий вклад Китая в действительное благоустройство планеты – не только как промышленного, постиндустриального и агропромышленного, а как рационально-экономного и потому еще и экологичного мира.
Нынешнее китайское крестьянство уже не то, каким было в начале реформ. В ряде случаев оно оказывается современней горожан, если иметь в виду хозяйственную психологию, некоторые аспекты которой измеряются имеющимися методами. Так, в исследовании известного социолога А.Инкелеса [32] и его коллег, предметом изучения был индивидуальный уровень модернизированности сознания. Выяснилось, что жители сельских районов (окрестности Тяньцзиня) существенно превосходят горожан по пониманию своей социально-экономической роли (личной эффективности), склонности к продолжению образования, способности к долгосрочному планированию хозяйственной деятельности, умению использовать в работе технические достижения, заботе об окружающей среде и т.д.
В связи с возрождением традиций в Китае, как и в других странах Азии, уместно вспомнить и слова американского синолога Р.Мэрфи. Он, в частности, писал: «В Китае не существовало такого разрыва между городским и сельским мирами, который оформился на Западе; в традиционном Китае не было места для презиравшегося Марксом "идиотизма сельской жизни"... там не было очернения сельских обстоятельств и ценностей, наоборот, многие горожане тосковали по деревне, куда они периодически возвращались и где селились на склоне лет» [33]. Дауншифтинг – по-современному, и, не исключено, что превращение людей в хилых урбаноидов, сидящих перед экранами по 20 часов в сутки, еще можно предотвратить.
***
Повторим, что региональное в политике КНР имеет преимущество перед глобальным, ближнее перед дальним, двустороннее перед многосторонним. Поэтому потенциал конфликтов и сотрудничества Китая с другими народами не одинаков. С Западом диалог ведется на сугубо формальной основе и зависит от соотношения сил и интересов. Богаче спектр отношений с периферией, полупериферией, соседними государствами – здесь есть как особые связи, так и коллективные позиции и действия.
Мы далеки от пропаганды китайской «модели» как образца для России. То, что следование западным рецептам нам не очень помогло, не означает готовности идти по китайскому пути (именно пути, а не модели). Модельность и схематизм как раз больше характерны для сусловско-гарвардского миропонимания, причем больше для его адептов, чем для самих носителей. К тому же по индивидуальным путям идут еще и очень разные по достатку и профилю китайские регионы. Они существенно различаются, в том числе по стадии перехода от преимущественно индустриальной к сервисной экономике. Возможно, именно Северо-Восток Китая окажется для России наиболее ценным партнером: во-первых, он рядом, а во-вторых, умеет призанять у регионов-лидеров.
Да, Китай еще во многом уступает развитым странам по шкале индивидуального благосостояния. Однако лидер, на наш взгляд, определяется не только по абсолютным и относительным макропоказателям. Лидерство, помимо прочего, подразумевает ясность целей и средств их достижения, способность успешно преодолевать сложившиеся стереотипы. Страна-лидер должна суметь показать другим новые ориентиры, ее отличает видение перспективы. И чтобы не терять силы духа перед нынешним хаосом и грядущими вызовами, нужно еще раз присмотреться к Китаю: перед нами системный игрок в несистемном мире.
Примечания:
[1] Талеб Нассим Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. М.: КоЛибри. 2013.
[2] http://www.daokedao.ru/2013/05/20/den-syaopin-schital-gorbacheva-idiotom/
[3] Другим таким событием стал валютно-финансовый кризис в Азии, начавшийся через четыре дня.
[4] Примерно то же сделал Ленин, вернувшись к НЭПу.
[5] Меликсетов А.В. Доклад на конференции «20 лет реформ в Китае». М.: ИСАА при МГУ. 1999. Отметим еще один очень существенный пункт в указанном перевороте или решительном изменении политики. С конца 70-х годов, она, наконец-то, стала более адекватно отражать интересы самого многочисленного общественного класса – крестьянства. Государство обрело опору в массовом социально-экономическом укладе, сделав первый шаг к развитию демократии снизу.
[6] В китайском опыте привлекает еще и последовательное перенесение центра тяжести реформ с сельского хозяйства на промышленность и лишь затем – на сферу финансовых услуг и постиндустриальную экономику. Промышленность пока остается ведущей силой хозяйства. Между тем в начале-середине нулевых годов многие аналитики, не вполне, как выясняется, обоснованно, полагали, что «индустриально-облегченная» Индия, раньше других приобщившаяся к постиндустриальным технологиям, имеет немалые преимущества перед Китаем. См., например: Economic Reform In China And India: Development Experience In A Comparative Perspective. Joseph C. H. Chai, Kartik C. Roy. Northampton, MA: Edward Elgar, 2006.
[7] Важно также понимать, что отношение крестьянства к рынку носит двойственный характер. Китайское крестьянство исторически прошло через опыт двойной эксплуатации рынком: оно несло потери сначала при продаже урожая, а затем при приобретении продовольствия, семян и пр. Крестьянину рынок выгоден, если, помимо прочего, есть регулирование, обеспечивается относительная стабильность цен, позволяющих рассчитать посев, урожай, затраты на средства производства и т.д. Важно и другое: масштабы воздействия аграрной сферы Китая на всю совокупность материальных условий и политики в этой стране, формирование национальной психологии. Неслучайно один из весьма квалифицированных американских международников Д.Шамбо проводил в середине 90-х годов крупное и длительное политологическое исследование именно в китайской деревне. Среди тогдашних наблюдений этого специалиста стоит отметить вывод о постепенности в решении проблем, склонности к стабильности и миролюбию как о традиционных чертах крестьянского менталитета, перекочевавших во внешнюю политику Китая. В последние годы Д.Шамбо, впрочем, выступает неутомимым и пристрастным критиком Пекина и одним из апологетов сдерживания Китая.
[8] Именно в 80-е годы закладывался фундамент той первоклассной информационно-аналитической базы, которой теперь располагает Китай. Тогда, в частности, осуществлялся огромный объем переводческой работы. И раз уж мы заговорили о цивилизации, то заметим, что у К.Кокера, автора книги «Сумерки Запада», цивилизация находится там, где «идет перевод культур».
[9] В документах состоявшегося в 2007 г. XVII съезда КПК содержались, в частности, такие выражения: «совершенствование планирования и промышленной политики», «усиление финансового контроля», «оптимизация структуры рынка капиталов», «более строгий допуск на рынок инвестиций».
[10] Китайская деревня, несмотря на огромный отток рабочей силы, остается «живой», в ней, в частности, продолжает расти энергопотребление.
[11] Подробнее см.: Салицкий А.И., Таций В.В. Китайский опыт развития: сравнительные аспекты и значение/ «Третий мир»: спустя полстолетия. Отв. ред. В.Г. Хорос, Д.Б. Малышева. М.: ИМЭМО РАН, 2013. С. 215–229.
[12] Про экономику рисков в свое время писал Маркс: «...издержки, которых требует ведение предприятия, применяющего впервые новые изобретения, всегда значительно больше, чем издержки более поздних предприятий, возникших на его развалинах, ex suis ossibus (на его костях). Этот момент настолько значителен, что предприниматели-пионеры в своем большинстве терпят банкротство, и процветают лишь их последователи». Ценное методическое замечание применимо и к нациям: будущие (и всегда временные) чемпионы нередко приходят на полуготовое, на чужие (чужие ли в глобальном мире?) разработки и недоделки.
[13] Здесь уместно вспомнить диалектичное представление о собственности у китайских кре-стьян, описанное Фэй Сяотуном; отнесение акционерной собственности к разновидности собственности общественной (вслед за Марксом) и т.д.
[14] Но это не значит отказа от марксизма, который прижился в Китае не только благодаря историческому материализму и практическим подходом, но и цельности конструкции, по достоинству оцененной Й.Шумпетером (1945 г.), бывшим при этом блестящим критиком теории стоимости Маркса. Заметим, что в традиционном Китае цельность очень ценилась: «теория и практика управления государством, политика, экономика, военное дело базировались на тех же принципах, что и живопись, стихосложение» (Милянюк, 1998).
[15] Кирдина С.Г, Кондрашова Л.И. Институциональный анализ китайской модели: теоретическая дискуссия и прогноз// Вестник научной информации № 3. М.: Институт экономики РАН, 2010.
[16] Виноградов А.В. Власть, бизнес и коррупция в Китае// Проблемы Дальнего Востока. 2014. № 1.
[17] Ленин, конечно же, не сводим к практике. Листая доклад наших коллег, ругающих эпоху Просвещения за несоответствие задачам сегодняшней современности, а основоположников марксизма – за механицизм, видим следующий пассаж: «Этносоциокультурная характеристика общества это – аналитическая категория, построенная на основе синтеза изучения как объективно существующих политэкономических, социальных, политических отношений, геополитических факторов, так и субъективного их отражения индивидуальным и общественным сознанием, а также воззрений, традиций и нравов, определяющих личностное и коллективное поведение индивидов» (Е.Ш.Гонтмахер, Н.В.Загладин. Тренды мирового социально-политического развития в условиях кризиса. М.: ИМЭМО РАН, 2012. С. 22.). Все-таки живо ленинское определение материи, если судить по лексике – «категория», «объективно существующих», «отражение»! Искать же смысл в этом пассаже, конечно, не обязательно. Уж лучше «цивилизационный», чем «этносоциокультурный».
[18] Кобзев А.И. Духовные основы китайской цивилизации /Общество и государство в Китае: XXXIV научная конференция. Ин-т востоковедения РАН. М.: Восточная литература, 2004. С. 129–133.
[19] Словарь толкует термин «вэньмин» еще и как «культура» и «просвещенность». Но по сочетаниям, например, «учжи вэньмин» (материальная культура), понятно, что без слова «цивилизация» можно прекрасно обойтись при строгом анализе явлений окружающего нас мира. Не думаю, что дядюшка Хантингтон специально совершил интеллектуальную диверсию. Но то, что вы, господа российские гуманитарии, were taken in «цивилизационным дискурсом», не подлежит сомнению.
[20] Подробнее см.: Барский К.М., Салицкий А.И. Полицентризм современного мира и новая биполярность как возможный сценарий глобального развития// Мир и политика. 2012. № 7 (70).
[21] Китай, по меткому выражению Н.А.Косолапова, не охоч до лавров «теоретика» в чужом для себя современном дискурсе, хотя и им не брезгует в тактических целях.
[22] В «гайдаризме» Китай или игнорировался, или объявлялся угрозой. Помнится летучка у Е.Яковлева в «Новой газете» в 1993 г. с установкой: «Про Китай – или плохо, или ничего». Эту установку до сих пор выдерживают многие российские СМИ.
[23] Мнение Ян Вэньчана, президента Народного дипломатического института.
[24] В «гайдаризме» Китай обычно предстает тоталитарным реликтом, в лучшем случае неизменно специфичным.
[25] Поэтому «цивилизационное» (легко заменяемое на «культурное»), «специфически китайское» нужно и правомерно искать в области политики, попыток инструментального подхода к экономике и социальной сфере. «Цивилизационное» здесь отвечает на вопрос «как, каким образом?» и может быть обнаружено в области принципов, алгоритмов, ритуалов, церемоний, технологий (по Э.С.Кульпину).
[26] Кирилл Барский. Душистые горы. М.: ИПО «У Никитских ворот», 2010. С. 28.
[27] Любопытно, кстати, что примерно таким же образом Сунь Ятсен в 20-е годы прошлого века характеризовал подход к делу у русских.
[28] Неклесса А.И. Постсовременный мир в новой системе координат// Восток. 1998. № 2. С. 45.
[29] Ли Цзинвэнь, Чжун Чанбяо, Гэ Синцюань. 21 шицзи дэ Чжунго цзинцзи фачжань чжаньлюэ (Ли Цзинвэнь, Чжун Чанбяо, Гэ Сюань. Стратегия развития экономики Китая в XXI в.). Пекин, 2002. (На кит. яз.). С. 56.
[30] Постановление ЦК КПК относительно реформы хозяйственной системы. Бэйцзин (Пекин): Издательство литературы на иностранных языках, 1984.
[31] Здесь вполне уместно вспомнить и о двух типах экономического поведения у Н.Д. Кондратьева: максимизации результата и экономии затрат.
[32] Inkeles. А, C.Montgomery Broaded and Zhong Decao. Causes and Consequences of Individual Modernity in China// The China Journal. N 37, Jan., 1997.
[33] Murphey Rh. The Fading of the Maoist Vision. New York, Metheun, 1980. P. 21.
Читайте также на нашем портале:
«Рост китайского присутствия в Таджикистане» Елена Ионова
«Китайский исторический нарратив в эпоху глобальных медиа » Алина Владимирова
«Развитие образования (базовое и высшее образование, аспирантура) и науки в Китае и Индии » Сергей Лунев
«На грани фола: политика Китая в Южно-Китайском море» Дмитрий Мосяков
«Вызовы глобализации и динамика отношений России и Китая в Азиатско-Тихоокеанском регионе» Юрий Чудодеев
«Роль Шанхайской организации сотрудничества в Центральной Азии: сравнительный анализ исследовательских дискурсов» Екатерина Колдунова
«Азиатские соперники» Ачин Ванаик
«Франция и Китай» Татьяна Зверева
«Конфуций и избирательные урны» Эндрю Натан
«Россия между Китаем и США» Владимир Кузнечевский
«Цивилизационный подход в программах модернизационного рывка современного Китая» Неля Мотрошилова
«Состояние и перспективы решения территориальных споров между Японией и ее соседями: Республикой Корея и Китайской Народной Республикой» Андрей Иванов
«Внешняя политика Китая до 2020 г. Прогностический дискурс» Сергей Лузянин
«Россия – КНР: динамика отношений. Вызовы глобализации и перспективы сотрудничества» Юрий Чудодеев
«Чего хочет Китай?» Эндрю Натан
«Москва и Токио: выйти из спячки» Дмитрий Стрельцов
«Китай-2020: конфуцианская демократия?» Рави Бхуталингам
«Китайская миграция и будущее России. Часть вторая» Марат Пальников
«Китайская миграция и будущее России. Часть первая» Марат Пальников
«Современный Китай: великодержавие и идентичность» Артем Лукин
««Постоянная перезагрузка» Китая» Бобо Ло
«Политика Китая в отношении соседних стран Центральной Азии» Роза Турарбекова, Татьяна Шибко
«Куда движется Китай? О последнем съезде КПК и перспективах социализма» Александр Салицкий