Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Ф. Д. Рузвельт и Вторая мировая война: несколько предварительных заметок

Версия для печати

Избранное в Рунете

Владимир Гуторов

Ф. Д. Рузвельт и Вторая мировая война: несколько предварительных заметок


Гуторов Владимир Александрович – профессор, заведующий кафедрой теории и философии политики факультета политологии Санкт-Петербургского государственного университета, руководитель Санкт-Петербургского отделения Российской Ассоциации политической науки (РАПН), доктор философских наук.


Ф. Д. Рузвельт и Вторая мировая война:  несколько предварительных заметок

По иронии судьбы политическая история постоянно и как бы намеренно проверяет на прочность именно войной и институт президентства, и личностные качества практически всех президентов США, выявляя их способность стоять во главе крупнейшей экономической и военной державы современного мира. При этом далеко не каждый лидер оказывается способным пройти такую историческую проверку. Драматический, длившийся более десятилетия период президентства Ф. Д. Рузвельта по праву может рассматриваться как доказательство того, что в условиях самого сложного кризиса творческая целеустремленность, политическая воля и талант государственного деятеля способны радикально изменить кажущуюся безнадежной ситуацию.

Тема «американский президент и война» уже давно стала чрезвычайно популярной среди историков и политических публицистов.

Некоторые наши великие американские президенты, – отмечает Уолтер Кронкайт – один из наиболее выдающихся мастеров американской журналистики в ХХ в. в предисловии к биографии Ф. Д. Рузвельта, написанной А. Олпортом, – имели, возможно, один-единственный момент, который преодолевал пропасть между заурядным и исключительным. Другие, возможно, обеспечивали свое величественное место в нашей истории благодаря общей сумме своих свершений. Если спросить – кто были наши самые великие президенты, – мы не можем не открыть наш список «отцами-основателями», которые объединили эту нацию и растили ее в трудные годы ее детства. Джордж Вашингтон, Джон Адамс, Томас Джефферсон и Джеймс Мэдисон выдвинули высокие принципы революции против британской тирании и превратили концепцию демократии в концепцию нации, которая стала маяком надежды для угнетенных народов во всем мире. Почти неизменно мы добавляем в этот список наших президентов военного времени – Абрахама Линкольна, возможно, Вудро Вильсона и, конечно, Франклина Делано Рузвельта. Тем не менее существует некая ироническая нить, которая мимолетно выявляется при включении имен этих президентов военного времени. Во многих аспектах их лидерство было усилено тем фактом, что, без всякого противодействия со стороны народа, они приобретали исключительную власть, чтобы одерживать победу над врагами нации (или же, в случае с Линкольном, над южными штатами). Сложности демократических процедур, с помощью которых Конституция Соединенных Штатов обдуманно стремилась предотвратить беспрепятственную концентрацию президентской власти, создавали серьезные затруднения для президентов, которые нуждались в свободе рук, не связанных обременительной бюрократией, т. е. федеральным правительством. Многое в нашей истории написано через долгие годы, прошедшие с тех пор, как сами события имели место. История может быть подправлена более поздним поколением, стремящимся изыскать прецедент для оправдания действия, которое считается необходимым в более поздние времена. В определенном смысле, история становится тем, чем определяют ей быть более поздние поколения [3, p. 6–7].

По иронии судьбы политическая история постоянно и как бы намеренно проверяет на прочность именно войной и институт президентства, и личностные качества практически всех президентов США, выявляя их способность стоять во главе крупнейшей экономической и военной державы современного мира. При этом далеко не каждый лидер оказывается способным пройти такую историческую проверку. Крайне противоречивые оценки войн на Ближнем Востоке, инициированных в периоды правления старшего и младшего Бушей, а также резкая критика, которой подвергается в конгрессе США политика Б. Обамы по вопросам ближневосточного и украинского кризисов, являются весьма наглядными и красноречивыми примерами.

Так или иначе тема войны на протяжении столетий оказывалась плотно встроенной в постоянно актуализируемую американскими политиками, учеными и философами концепцию мессианской роли США в современном мире, уникальной исторической миссии американской нации и неповторимости накопленного ею опыта конституционного строительства. Разумеется, далеко не всегда мессианское чувство избранности приобретало столь высокую степень интенсивности, которая несколько неожиданно проявилась в заявлениях президента Б. Обамы летом и осенью 2013 г.

В ранний период республики, – отмечал Артур М. Шлезингер-младший, – доминирующей была идея о том, что Америка – это эксперимент, предпринятый вопреки истории, чреватый риском, проблематичный по результатам... Первое поколение независимой Америки, по словам Вудро Вильсона, «смотрело на новое федеральное устройство как на эксперимент и думало, что он, возможно, будет недолговечным»... Эта всепроникающая неуверенность в себе, это острое ощущение ненадежности существования нации подпитывались европейскими оценками американских перспектив, поскольку влиятельные европейцы рассматривали новый мир не как идиллическое воплощение счастья в духе Локка – «вначале весь мир был Америкой», – но как зрелище отвратительного вырождения [2, с. 28, 25, 21].

Драматический, длившийся более десятилетия период президентства Ф. Д. Рузвельта по праву может рассматриваться как доказательство того, что в условиях самого сложного кризиса творческая целеустремленность, политическая воля и талант государственного деятеля способны радикально изменить кажущуюся безнадежной ситуацию и заставить «евроскептиков» не только радикально изменить свой взгляд на перспективы американской истории, но и принять сформулированную Рузвельтом в начальный период мировой войны характеристику США как «великого арсенала демократии» [3, p. 63].

Франклин Рузвельт, который занял свой пост в 1933 г. и боролся с наиболее ужасной экономической катастрофой в американской истории, – пишет другой его биограф, А. Е. Шрафф, – теперь будет возглавлять свою страну в наиболее опасной войне в человеческой истории. Определенно это была война на выживание. Никто без внутреннего содрогания не мог себе представить – как возможно жить в мире, управляемом Гитлером. Америка и ее союзники должны были победить [12, p. 54].

По мнению современных американских аналитиков, у себя дома Рузвельт был великим военным лидером. Это достижение было, возможно, оценено по достоинству только тогда, когда заметили, насколько президенты Гарри Труман в 1950–1951 гг., Линдон Джонсон между 1965–1968 гг., Ричард Никсон в период между 1970 и 1974 гг. и Джордж Буш после 9/11 уступали ФДР по своим характеристикам [8, p. 215].

Разумеется, победу можно было одержать с помощью средств, которые было трудно найти в «демократическом арсенале», и американский президент понимал это настолько хорошо, что уже в 1940 г. было очевидно, что Черчилль рассматривал Рузвельта как американского диктатора, который мало считался с мнениями конгресса и американского народа... Он полагал, что Рузвельт мог ввергнуть Америку в конфликт в Европе в любое время, когда он пожелает. Французский кабинет очевидно придерживался той же точки зрения [13, p. 588].

Как справедливо отмечал Ч. Мэнли в книге «Двадцатилетняя революция от Рузвельта до Эйзенхауэра», было бы насилием над очевидным утверждать, что любой президент, который смог бы навязывать свою волю как законодательной, так и судебной ветвям управления, является тираном. И все же это было именно тем, что Франклин Д. Рузвельт стремился делать. В 1937 г. он пытался провести своих представителей в Верховный суд США, потому что ему не нравились его решения. В 1938 г. он попытался «подвергнуть чистке» сенаторов-демократов, которые способствовали провалу его схемы комплектации суда. Революционеры эпохи «нового курса» никогда не уповали на конституционное правительство. В своей работе «Промышленная дисциплина и искусство управления», опубликованной в 1933 г., профессор Рексфорд Гай Тагуэлл писал: «Любой народ, которым необходимо управлять в соответствии с писаными кодексами, инструментально определяющими сферы индивида и группы, государства и акций на федеральном уровне, должен смириться с постоянной своей неспособностью вовремя приспособляться к прогрессу» [9, p. 63].

Каким же все-таки политиком и человеком был Франклин Делано Рузвельт? Как он приобрел те качества, которые в военные годы превратили его в политического лидера мирового уровня?

По своему социальному происхождению он принадлежал к высшему слою нью-йоркской землевладельческой элиты, на всю жизнь сохранил привычку мыслить иерархическими категориями, и его представления о прогрессе почти всегда имели патерналистский оттенок. «В расовом вопросе он был человеком своего времени и своего класса, который принимал нормы отношений черных и белых у себя дома и был склонен к расистским ремаркам о зарубежных лидерах» [7, p. 2–3; 15]. Будучи по своему воспитанию типичным человеком XIX в., глубоко усвоившим наследие западноевропейской цивилизации и в юности любившим путешествовать по Европе, он вполне естественно воспринимал Британию, Францию и Россию как страны, оставившие глубокий след в истории. Его отношение к нацизму и Гитлеру, несомненно, определялись и усвоенным с юности предубеждением против милитаристской природы претензий на мировое лидерство страны, объединение которой состоялось за десятилетие с небольшим до его рождения.

На его отношение к старым государствам Европы не могли не влиять и те радикальные перемены, которые происходили уже в период его президентства. Например, военная катастрофа, постигшая Францию в 1940 г., не могла прибавить его уважения к правящим кругам этой страны и в дальнейшем влияла и на его восприятие деятельности генерала Де Голля. Он испытывал глубокую антипатию к колониализму западноевропейских держав, в особенности – британскому. Он рассматривал США как первое постколониальное государство, знаменующее собой новую эпоху исторического «отката» от империи. Интерес Рузвельта к Китаю также в немалой степени определялся пониманием значения древней китайской цивилизации в мировой истории. Соответственно, по контрасту он воспринимал современную ему Японию как безжалостную экспансионистскую державу, развязавшую войну с Китаем в 1895 г.

В годы холодной войны Рузвельт и Черчилль часто подвергались на Западе критике за их поведение со Сталиным. Ялтинская конференция, состоявшаяся в феврале 1945 г., воспринималась как «Мюнхен военного времени», т. е. как синоним позорного примирения [11]. Такого рода упреки выглядели странно хотя бы по той простой причине, что даже в чисто конъюнктурном плане создание «восточного блока» было результатом не дипломатических уступок, но той военной стратегии, которой Великобритания и США придерживались в 1942–1943 гг. Именно план «войны на истощение», в необходимости реализации которого Черчилль убедил Рузвельта, а также непредвиденные задержки с захватом Северной Африки и Италии, привели к тому, что исход сухопутной войны решался преимущественно на Восточном фронте. Между июнем 1941 г. до июня 1944 г. 93 процента военных потерь германских вооруженных сил были вызваны сражениями именно на этом фронте (4,2 млн убитых, раненых и пропавших без вести против 329 000 на других фронтах). Победы советских войск в Восточной и Центральной Европе не делали холодную войну неизбежной, но предопределили геополитическую ситуацию после 1945 г. [11, p. 235; 6, p. 1174].

Тем не менее в январе 1943 г. в Касабланке Рузвельт сформулировал доктрину тотальной победы. К лету 1943 г., когда советские войска вступили на территорию Украины, а западные союзники готовились высадиться в Италии, стало ясно, что, в отличие от Первой мировой войны, новая война закончится не только разгромом, но и оккупацией Германии. Необходимость координированной политики становилась особенно настоятельной, что и обусловило череду встреч и конференций – октябрьской конференции министров иностранных дел и встречу «большой тройки» в Тегеране. В ноябре 1943 г. лидеры Великобритании и США теперь уже ясно осознавали, что в лице СССР они имеют равного партнера в решении судьбы Европы.

В этот сложный период Рузвельт довольно резко отметал возникавшие повсеместно подозрения относительно того, что Сталин полон решимости доминировать во всей Европе с помощью оружия и коммунистической пропаганды. Напротив, как подчеркивал историк Уоррен Ф. Кимбалл, президент стремился привлечь Советский Союз в то, что он называл «семейным кругом», и сделать его одним из «полисменов», которые будут обеспечивать мир и стабильность в послевоенном мире. В Лондоне кооперативный инстинкт воплощался в Энтони Идене и многих старых чиновниках Форин Оффиса, которые верили в необходимость создания рабочих отношений с Советским Союзом. В феврале 1943 г. Иден говорил послу в Москве, что «для облегчения и поощрения сотрудничества с Советами в послевоенном устройстве... существенно, чтобы правительство Его Величества обращалось с советским правительством как с партнером». Черчилль колебался между этими двумя позициями [11, p. 237].

В своем радиообращении к американскому народу 23 декабря 1943 г. Рузвельт в свойственной ему своеобразной манере подвел итог сформулированной им политической линии:

Конференции в Каире и Тегеране предоставили мне... первую возможность встретиться с генералиссимусом Чан-Кайши и маршалом Сталиным, сидеть за одним столом с этими непобедимыми людьми и говорить с ними лицом к лицу. Мы планировали говорить друг с другом в Каире и Тегеране по разные стороны стола. Но вскоре оказалось, что мы все вместе сидим по одну сторону стола. Мы прибыли на конференции с верой друг в друга. И теперь мы дополнили веру определенным знанием [14, p. 141].

Даная речь может восприниматься как часть той международной «образовательной программы», в рамках которой американский президент стремился научить американцев тому, что глобальная география, в особенности когда она рассматривается с точки зрения [географических] полюсов, требует интернациональной, а не просто панамериканской перспективы, с соответствующей структурой внешней политики [8, p. 215–216].

Тем самым он концептуализировал те принципы, которые были им сформулированы еще в предвоенный период. 6 января 1941 г., т. е. примерно за год до вступления США в войну, в своем обращении к конгрессу и американскому народу Рузвельт утверждал, что адекватно функционирующее международное сообщество должно теперь требовать «мира, основанного на четырех сущностных человеческих свободах»: свободе речи «повсюду в мире», «свободе каждой личности повсеместно в мире веровать в Бога своим собственным образом», «свободе от нужды... повсеместно в мире» и «свободе от страха... повсеместно в мире» [8, p. 216]. Примечательны также и другие части этой речи, в которых президент доказывал, что безопасность предыдущих «девяносто девяти лет» закончилась.

Без всякой предвзятости, – говорил он конгрессменам за одиннадцать месяцев до атаки на Пирл-Харбор, – мы намерены повсеместно оказывать полную поддержку всем решительным народам, которые сопротивляются агрессии... Этой поддержкой мы выражаем свою уверенность в том, что дело демократии восторжествует [8, p. 216].

В период войны, особенно ближе к ее окончанию, Рузвельт неоднократно доказывал свою способность реализовывать свои декларативные принципы на практике. Более десяти лет назад в предисловии к работе итальянского профессора, известного специалиста в области международного права А. Д. Де Робертиса «Администрация Рузвельта и коллективная безопасность. Проблема enforcement в 1942–1945 гг.», я следующим образом характеризовал эту сторону его практической деятельности:

Сам характер документов, представленных в книге, отчетливо демонстрирует – сколько интеллектуальных сил, терпения и дипломатического искусства потребовалось для достижения компромисса между СССР и США при создании ООН и эффективной структуры Совета Безопасности. В наши дни опыт также свидетельствует, что начать разрушать эти структуры оказалось не менее легко, чем это было когда-то сделано с Лигой Наций. И Рузвельт, и Сталин оказались достаточно прозорливыми, подчеркивая на конференции в Ялте, что механизм новой международной организации призван гарантировать мир по крайней мере на ближайшие пятьдесят лет. И действительно, именно на шестом десятке лет ее существования совершенное США и некоторыми их западноевропейскими союзниками нападение на Югославию в обход ООН и Совета Безопасности, равно как и продемонстрированное США в сентябре 2002 г. явное намерение осуществлять военные акции против Ирака, не считаясь даже со своими ближайшими партнерами по НАТО, выразившееся, в частности, в бесцеремонном заявлении госсекретаря Колина Пауэлла, что США начнут военные действия, даже если не удастся получить на это санкцию ООН, означают, что наступил новый период мировой истории, который, увы, может отбросить цивилизованные народы к уже, казалось бы, давно пройденным эпохам. Именно поэтому приводимые автором слова из обращения Рузвельта к конгрессу США 1 марта 1945 г. о том, что конференция в Крыму, окончательно санкционировавшая создание ООН, означает «конец системы односторонних действий, монопольных альянсов, сфер влияния, равновесия сил и всех прочих уловок, которые были испробованы на протяжении веков и потерпели банкротство» (с. 213 итальянского издания), теперь уже кажутся столь же далекими от современной американской внешней политики, как эпоха похода ахейцев на Трою. Эпитафией к этому обращению, ставшему, по существу, политическим завещанием вскоре умершего американского президента, звучат слова того же Пауэлла, сказанные во время слушаний в комитете по иностранным делам палаты представителей по поводу предстоящих военных действий против Ирака: «В случае, если Совет Безопасности проявит неспособность к решительным действиям, Соединенные Штаты должны располагать возможностью действовать в одностороннем порядке». Представленные в монографии идиллические образы Франклина Делано Рузвельта и Корделла Халла являются, конечно, отражением не только выдающихся личных достоинств, которыми, правда, в различной степени обладали оба этих выдающихся государственных деятеля, но, прежде всего, определяются тем, что в дипломатических переговорах с советской стороной они, защищая интересы своей страны и западного мира, выступали в роли равных партнеров. Это равенство было основано не на их добрых пожеланиях, хотя и последние имели место как результат признания исторического и политического значения совместного опыта борьбы с нацизмом, а на реальном соотношении сил, в первую очередь военно-стратегических. Трезвое чувство реальности, редко покидавшее Рузвельта и Черчилля, позволило им принимать ответственные политические решения, которые и привели к созданию системы международной безопасности, обеспечившей мир в глобальном масштабе на десятки лет вперед [1, с. 7–8].

Такое сочетание идеализма (источником которого было своеобразное сочетание принципов «Статей федералиста» и джефферсоновской «Декларации независимости» с традицией унаследованной Рузвельтом из идей Вудро Вильсона, которые он когда-то разделял) и глубинного реалистического видения мировой политики составляют в наши дни основу «рузвельтовского мифа», который до сих пор является предметом теоретических и политических спекуляций.

Попытки более трезвого научного подхода к наследию Рузвельта, включавшие в себя и стремление к преодолению стереотипов популярной политической мифологии, возникли вскоре после окончания Второй мировой войны. Так, Джон Флинн в объемном сочинении «Рузвельтовский миф», опубликованном в 1948 г., стремился выявить ряд принципиальных аберраций, которые возникли еще в эпоху «нового курса» и в послевоенный продолжали оказывать воздействие на общественное сознание.

...Многие добрые люди в Америке, – писал он, – все еще лелеют иллюзию, в соответствии с которой Рузвельт совершил некий удивительный подвиг, связанный с возрождением этой страны. Они верят, что он взял нашу экономическую систему, когда она была в высшей степени расстроена, и снова возвратил ее к жизни... Он встал на сторону непривилегированных масс. Он передал власть простому рабочему народу Америки, забрав ее у крупнейших корпоративных баронов. Он обуздал авантюристов с Уолл-стрит и дал безопасность простым мужчинам и женщинам этой страны. И что превыше всего, он провел нас через великую войну за демократию и свободу и спас цивилизацию в Европе. Но ни одна из этих прокламаций не является состоятельной. Он не восстановил жизненность нашей экономической системы. Он ее изменил. Система, в которую он нас ошибочно втолкнул, является гораздо более похожей на управляемую и бюрократизированную, опирающуюся на государственную поддержку систему, существовавшую в Германии перед Первой мировой войной, чем на наш собственный традиционный порядок. До этого режима мы жили в системе, развитие которой зависело от частной инвестиции в частное предприятие. Теперь мы живем в системе, развитие и жизнеспособность которой зависит от правительства. Это было предвоенное европейское заимствование, импортированное в тот момент, когда эта система достигла полнейшей дезинтеграции в самой Европе [5, p. 413–414].

Обоснованная Флинном концепция трансформации американской экономической и политической системы, проводимой администрацией Рузвельта в период начиная с «нового курса» и вплоть до завершающего этапа Второй мировой войны, действительно имеет некоторые аналогии с немецким опытом времен Бисмарка. История становления объединенной Германии как индустриальной державы была отмечена не только формированием новых государственных механизмов экономического и политического управления, но и достижением идеологического консенсуса, весьма схожего с тем, которого Рузвельт добился в военный период. смотреть

Успешное решение Бисмарком задачи объединения либералов и консерваторов на платформе национализма имело далеко идущие последствия, в первую очередь, для модификации либеральной политической теории. В 1962 г. один из наиболее выдающихся представителей современного либерализма Л. фон Мизес отмечал в предисловии к англоязычному изданию своей всемирно известной книги «Либерализм в классической традиции» (1927):

Те, кто знаком с сочинениями по вопросу о либерализме, которые появились в последние несколько лет, а также с современным лингвистическим словоупотреблением, может быть, заметят следующее: то, что называется либерализмом в настоящем труде, не совпадает с тем, что подразумевается под этим термином в современной политической литературе [10, p. 198].

В предисловии к новейшему изданию книги фон Мизеса его автор Б. Гривс приводит, в частности, характеристику современного либерала, данную сенатором конгресса США Д. Кларком:

Чтобы избавиться от призрака и перестать думать о семантике, либералом... считается тот, кто верит в использование всей силы правительства для прогресса социальной, политической и экономической справедливости на муниципальном, государственном, национальном и международном уровнях... Либерал верит, что правительство является подходящим орудием, которое надо использовать для развития общества, стремящегося придать христианским принципам поведения практический эффект [10, p. V].

Комментируя многочисленные определения такого рода, уже давно вошедшие в обиход, сам Л. фон Мизес вполне справедливо отмечал:

Пожалуй, удивительно, что подобные идеи в этой стране рассматриваются как специфически американские, как продолжение принципов и философии отцов-пилигримов, тех, кто подписал Декларацию независимости, авторов конституции и «Статей федералиста». Только немногие люди понимают, что эта будто бы прогрессивная политика родилась в Европе и что наиболее блестящим ее сторонником в девятнадцатом веке был Бисмарк, политику которого ни один американец не назвал бы ни прогрессивной, ни либеральной. Бисмарковская Sozialpolitik была освящена в 1881 г., более чем за пятьдесят лет до ее воспроизведения в «новом курсе» Ф. Д. Рузвельта. Следуя за пробудившейся Германской империей – тогда наиболее могущественной державой, – все европейские промышленные нации в большей или меньшей степени приняли систему, которая претендовала на то, чтобы облагодетельствовать массы за счет меньшинства «суровых индивидуалистов». Поколение, которое достигло возраста, разрешающего принимать участие в голосовании, после окончания Первой мировой войны, принимали этатизм как нечто само собой разумеющееся и испытывали только презрение к «буржуазному предрассудку» – свободе [10, p. XVII].

Возможно ли на основе такого рода теоретической интерпретации считать Франклина Делано Рузвельта главным «виновником» эволюции США в военный период в направлении формирования государственного капитализма с соответствующими механизмами бюрократического управления и идеологической мимикрии? Ответ на этот вопрос не может быть однозначным. О том, что результатом эволюции данного типа стало формирование в западных обществах со второй половины ХХ в. достаточно высокого уровня идейно-политического консенсуса, в равной степени свидетельствует и западноевропейский, и североамериканский опыт. Ограничиваясь защитой лишь наиболее общих ценностей западной цивилизации и не затрагивая ни глубинных основ мировоззрения, ни даже политических предпочтений, этот консенсус является вполне достаточным основанием для формирования многообразных идеологических гибридов. Исходные предпосылки, определяющие закономерный характер такого рода эволюции, были сформулированы западными социологами и политическими теоретиками еще в 1950–1960–е гг., когда тенденция к усилению планирования в экономической и социальной сфере с неизбежностью вновь выдвинула вопрос о новых принципах государственного регулирования.

Рассматривая эту тенденцию, французский социолог, Ж. Эллюль, разделявший многие аспекты консервативной традиции, в начале 1960-х гг. пришел к следующим принципиально важным выводам:

Я готов признать, что в идеальном обществе связь между планом и государством не является необходимой, равно как и то, что необходимость в наказаниях исчезает в том случае, когда индивид существует сам по себе. Но это не заставляет меня верить в такой идеал и принимать его в качестве реальности. Фактически я только отмечаю, что техника знания порождает и делает необходимой технику действия, а техника действия предполагает определенные условия и направления развития в соответствии с истинным законом, который может быть назван законом расширения планирования. Такое расширение планирования не обязательно приводит к социалистическому обществу. Частная собственность на средства производства не нуждается в изменении, чтобы иметь плановую экономику. Равным образом, планирование не порождает с необходимостью диктаторское государство. Использование санкций и пропаганда могут быть приспособлены к иным формам, чем диктатуры. Но когда техника вторгается в определенную область в связи с планированием, то она полностью воздействует на все структуру ее управления. Бесполезно устанавливать для нее пределы или искать какие–либо другие процедурные формы... Представляется, что сегодня мы не можем избегать фактов. И факты направляют нас в сторону плановой экономики, независимо от наших теоретических суждений по данной проблеме. Часто также ставится вопрос – возможно ли, после долгих периодов плановой экономики, повернуть эту тенденцию в противоположном направлении. Но это уже другая проблема [4, p. 183–184].

До известной степени Ж. Эллюль действительно оказался пророком: через пятнадцать лет после выхода в свет его книги «Технологическое общество» такой вопрос был не только поставлен западноевропейскими и американскими неоконсерваторами, но и были предприняты энергичные попытки повернуть вспять тенденцию ведущей роли государства в экономическом планировании. Для американских неоконсерваторов рейгановской эпохи фигура и деятельность Рузвельта, естественно, были синонимом того типа политики, который они не могли и не хотели принять. Но это свидетельствует только о том, что рузвельтовская политика времен Второй мировой войны по-прежнему является одним из важнейших элементов и экономического развития, и интеллектуального прогресса.

Литература:

1.         Дe Робeртис А. Д. Администрация Рузвeльта и коллeктивная бeзопасность. Проблeма ‘enforcement’ в 1942–1945 г. г. / Пeрeвод c итал. и рeд. проф. В. А. Гуторова. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002. – 224 с.

2.         Шлeзингeр А. М. Циклы амeриканской истории. – М.: Издатeльская группа «Прогрeсс», «Прогрeсс–Акадeмия», 1992. – 688 с.

3.         Allport A. Franklin Delano Roosevelt. – Philadelphia: Chelsea House Publishers, 2004. – 102 p.

4.         Ellul J. The Technological Society. – New York: Vintage Book, 1964. – 449 p.

5.         Flynn J. T. The Roosevelt Myth. – New York: The Devin–Adair Company, 1948. – 438 p.

6.         Germany and the Second World War / ed. by the Militaergeschichliches Forschungsamt (Research Institute for Military History). – Potsdam, Germany. – Vol. VI: Global War. Widening of the Conflict into a World War and the Shift of the Initiative 1941–1943. – Oxford: Clarendon Press, 2001. – 1301 p.

7.         Introduction // FDR’s World. War, Peace, and Legacies / ed. by David B. Woolner, Warren F. Kimball, and David Reynolds. – New York: Palgrave Macmillan, 2008. – P. 1–4.

8.         LaFeber W. FDR’s Worldviews, 1941–1945 // FDR’s World. War, Peace, and Legacies / ed. by David B. Woolner, Warren F. Kimball, and David Reynolds. – New York: Palgrave Macmillan, 2008. – P. 215–227.

9.         Manly Ch. The Twenty-Year Revolution from Roosevelt to Eisenhower. – Chicago: Henry Regnery Company, 1954. – 272 p.

10.       Mises L. von. Liberalism in the Classical Tradition. – Irvington, New York: Foundation for Economic Education, 1985. – 208 p.

11.       Reynolds D. From World War to Cold War. Churchill, Roosevelt, and the Inter¬national History of the 1940s. – Oxford: Oxford University Press, 2006. – 363 p.

12.       Schraff A. E. Franklin Delano Roosevelt. – Saddleback Educational Publishing, 2008. – 64 p.

13.       Tansill Ch. C. Back Door to War. The Roosevelt Foreign Policy. 1933–1941. – Westport, Connecticut: Greenwood Press, Publishers, 1971. – 690 p.

14.       The Fireside Chats of Franklin Delano Roosevelt. Radio addresses to the American people broadcast between 1933 and 1944 // Bibliolife 2008. – 153 p.

15.       Thomas J. M. Roosevelt and Franco during the Second World War. From the Spanish Civil War to Pearl Harbor. – New York: Palgrave Macmillan, 2008. – 272 p.

Статья выполнена при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта № 14–33–12005а(ц) «Образы союзников победителей в культурной памяти о Войне 1941–1945 гг.».

Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Том 16. Выпуск 2

Читайте также на нашем портале:

«От Ялты до Мальты и обратно» Ричард Саква

«От войны к миру. Ялта и контр-Ялта» Наталия Нарочницкая

«Вторая мировая война и историческая память: образ прошлого в контексте современной геополитики» Елена Сенявская, Александр Сенявский

«Подходы США к европейскому послевоенному устройству в свете отношений с Советским Союзом в 1943 -1945 годах» Михаил Мягков

«Антигитлеровская коалиция: как зарождалась Холодная война» Олег Ржешевский

«Цена Победы» Валентин Пронько

«Социально-экономические аспекты глобального лидерства» Нодари Симония

«Будущее американской власти» Джозеф Най-младший

«Мнение читателя: Когда началась Вторая мировая война? Mонолог неисторика в трёх частях» Видарий Левит

««Концерт великих держав» накануне решающих событий» Наталия Нарочницкая

«Внешнеполитическая мысль США в постбиполярную эпоху: между новым реализмом и «вооруженным идеализмом»» Эдуард Соловьев

«Новый курс Ф. Д. Рузвельта: единство слова и дела» Владимир Согрин

«Внешняя политика СССР накануне Второй мировой войны: взгляд из Рима» Валерий Михайленко

«Пакт Молотова–Риббентропа. Военный аспект» Алексей Исаев

«Не столь простая победа» Семен Букчин

«Отношение к истории в Германии и Франции: проработка прошлого, историческая политика, политика памяти» Ютта Шеррер

«Историческая память о Второй мировой войне в России и Европе»

«Истоки и уроки Второй мировой войны: некоторые вопросы современного общественно-политического дискурса» Александр Наумов

«Блокада Ленинграда и историография ФРГ» Александр Борозняк

«Деонтологическая война с Россией» Александр Юсуповский

«Восстановить историю в её подлинном измерении» Давид Дувет

«Людские потери СССР в Великой Отечественной войне» Леонид Рыбаковский


Опубликовано на портале 09/05/2016



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика