Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Американская внешняя политика и ее архитекторы: взгляд слева

Версия для печати

Специально для портала «Перспективы»

Тимофей Дмитриев

Американская внешняя политика и ее архитекторы: взгляд слева


Дмитриев Тимофей Александрович ‒ доцент факультета гуманитарных наук, Национальный исследовательский университет — «Высшая школа экономики», кандидат философских наук.


Американская внешняя политика и ее архитекторы: взгляд слева

Статья посвящена рассмотрению и критике картины истории внешней политики и внешнеполитической стратегии США за последние двести лет, представленной в последней книге известного историка и левого теоретика П. Андерсона. Особое внимание уделяется анализу подходов автора к периоду «холодной войны» (1946—1991), происхождению и воплощению на практике американской внешнеполитической стратегии этого периода, а также динамике и основным тенденциям американской внешней политики последних двадцати пяти лет (1991—2015). Отдельно освещаются внешнеполитические итоги деятельности первой и второй администрации Б. Обамы, а также оценки автора, посвященные нынешнему состоянию и перспективам российско-американских отношений.

Anderson, Perry. American Foreign Policy and Its Thinkers. London; New York: Verso, 2015. 272 p.

Книга Перри Андерсона заметно выделяется из общего массива литературы об американской внешней политике, ее стратегах и архитекторах. Почетное место автор отводит «Его Величеству Капиталу» как движущей силе современной истории. Этот парамарксистский характер исходных теоретических посылок сказывается и на жанре книги, заставляя автора постоянно балансировать на грани между историческим очерком и политическим памфлетом. Тем не менее именно такой подход П. Андерсона дает ему возможность бросить подкупающий своим универсализмом взгляд на историю становления и особенности эволюции внешней политики США на протяжении последних двух столетий.

Anderson1.jpg

П. Андерсон находится под сильным влиянием так называемой «ревизионистской» школы в американской историографии. Особенностью этой школы является то, что она возлагает на Соединенные Штаты основную или, по крайней мере, равную с Советским Союзом долю вины за разжигание и затяжной характер холодной войны.

Книга разделена на две части ‒ «Imperium» и «Consilium». Первая посвящена истории американской внешней политики с особым упором на период холодной войны, а также последнюю четверть века (1991‒2015). Вторая часть касается преимущественно споров вокруг доктринальных и геостратегических основ внешнеполитического курса США последних десятилетий. В сочетании друг с другом эти две линии исследования американской внешней политики призваны, по замыслу автора, «дать объяснение американской имперской системы, сфера действия которой сегодня распространилась на весь земной шар» [Anderson, p. VI].

Достоинство своего подхода к исследованию вопроса, которому сегодня посвящено необозримое количество как научной, так и публицистической литературы, автор видит в целостном истолковании динамики внешнеполитической стратегии и дипломатии США: от войны с Мексикой (1846‒1848) до «войны с террором», ставшей главной заботой последних американских администраций. Отличительная черта работы ‒ ее широкий географический охват. П. Андерсон стремится проследить динамику американской внешней политики второй половины XX в. на всех ее трех главных направлениях: на полях холодной войны с Советским Союзом и странами «советского блока», во взаимоотношениях с империалистическими центрами силы Западной Европы и Дальнего Востока, а также с развивающимися и слаборазвитыми странами Азии, Африки и Латинской Америки.

С самого начала автор дает понять читателю, что его, человека левых убеждений, симпатии вовсе не на стороне американской империи и ее внешнеполитического курса. Но и здесь позиция П. Андерсона отличается нюансами. Если ученые и публицисты правых убеждений обыкновенно склонны высоко и некритично оценивать роль США в международных делах, то левые исследователи нередко впадают в другую крайность: критикуя имперскую гегемонию США, они настаивают на ее необратимом упадке, выдавая желаемое за действительное. Однако, как справедливо замечает П. Андерсон, «радикальная оппозиция американской империи вовсе не обязательно должна влечь за собой уверенность в ее неминуемом грядущем коллапсе или закате. Изменяющийся баланс сил, в котором лежит центр тяжести ее гегемонии, необходимо исследовать объективно, без изъявления явных предпочтений» [Anderson, p. VII]. Именно такую непростую задачу ставит перед собой и пытается решить автор рецензируемой работы.  

Империя и нация

Современное слово «империя» производно от латинского слова «imperium», которым в Древнем Риме обозначали совокупность прав, принадлежавших первоначально царям. Царский империй состоял в командовании армией и в отправлении определенных религиозно-сакральных функций. От него ведет свое происхождение империй высших магистратов (должностных лиц) времен Римской республики, который мог носить как ординарный (консулы, преторы), так и экстраординарный характер (диктатор). Империй высших магистратов представлял собой совокупность прав, связанных с командованием войсками, определенными моментами религиозной власти, правом созыва народных собраний и сената и т. д. [Loewenstein,p.44‒48].

Imperium США, появившийся в 1945 г., имеет долгую предысторию. По мнению П. Андерсона, в Северной Америке рождение империи уникальным образом совпадает с рождением нации. Появление на карте мира этой уникальной политической формы ‒ имперской нации ‒ было связано с сочетанием двух необычайно благоприятных обстоятельств: экономикой первых переселенцев, с самого начала свободной от феодальных пережитков, и континентальной территорией, защищенной двумя мировыми океанами. Результатом стало возникновение чистейшей формы современной капиталистической экономики и крупнейшего в мире национального государства. К этим объективным преимуществам добавились еще два, имеющих субъективный характер: культура и политика. Культурный фактор был связан с идеей первых поселенцев-протестантов, что американцы ‒ это нация, пользующаяся особым расположением Бога и наделенная высшим, религиозным по своей природе предназначением. Политический фактор родился в ходе Войны за независимость; именно тогда было провозглашено, что в Новом свете появилась республика, владеющая бесценным даром ‒ конституцией свободы, которой суждено оставаться нетленной в веках. Из этих четырех составляющих, как подчеркивает П. Андерсон, и рождается идеологическая повестка дня американского национализма, которая позволила осуществить переход к империализму. Будучи уникальной нацией, США в то же самое время могли служить путеводной звездой для всего мира [Anderson,p.3‒4].

Комплекс исключительности и универсализма, положенный в основу американской внешней политики с момента образования США, стал оправданием для территориального расширения американского государства в XIX ‒ начале XX в. Этот специфический американский комплекс с самого начала представлял собой довольно неустойчивое единство. В основе идеи американской исключительности лежало непоколебимое убеждение в том, что Соединенные Штаты смогут сохранить свои уникальные ценности, лишь держась в стороне от падшего мира. Напротив, приверженность к универсализму находила свое выражение в мессианском активизме, с помощью которого Соединенные Штаты рассчитывали спасти этот падший мир. Что касается американского общественного мнения, то ему оставалось только колебаться между этими двумя крайними полюсами при изменении внешнеполитической конъюнктуры.

В XX в. все большее значение стал приобретать растущий экономический и демографический вес страны. США стали развитой индустриальной державой, занимавшей первое место в мире по объему промышленного производства и второе ‒ по объему экспорта. К 1910 г. американская экономика сравнялась с экономиками двух других наиболее развитых стран Западной Европы ‒ Англии и Германии, вместе взятыми. Принимая во внимание популярность в ту пору идей социал-дарвинизма, подобный рост производства мог рассматриваться как усиление глобального влияния и мощи. Однако даже после 1914 г. растущие амбиции не помогли найти согласие по вопросу о том, следует ли Соединенным Штатам вмешиваться в идущую в Европе войну [Anderson, p. 7].

С избранием президентом США Вудро Вильсона в американской внешней политике происходит конвульсивный поворот. Главное внешнеполитическое достижение В. Вильсона на посту президента состояло во вступлении Соединенных Штатов в первую мировую войну на стороне стран-членов Антанты, которое привело к превращению США в ведущую мировую державу.

Однако создание Pax Americana оказалось намного более сложным делом. Страна не была готова поддержать интервенционистскую политику за границей и при следующих трех президентах сосредоточилась на выбивании долгов из Европы, безуспешных попытках поставить Германию на ноги и предотвратить вторжение Японии в Китай [Anderson, p. 9‒10]. Иными словами, в межвоенный период (1919 ‒ 1939) американский внешнеполитический курс характеризовался политикой «изоляционизма».

С точки зрения П. Андерсона, так получилось потому, что вступление США в Первую мировую войну не отвечало жизненно важным национальным интересам. Риторика американского интервенционизма склонялась к расширению рынков по всему миру, на том основании, что в этом нуждались американские товары и инвестиции. Однако американская экономика, опиравшаяся на изобильные природные ресурсы и емкий внутренний рынок, была относительно самодостаточной. Как отмечает П. Андерсон, «именно эта пропасть между идеологией и реальностью привела … глобализм Вильсона к краху» [Anderson,p.10].

С кризисом 1929 ‒ 1933 гг. пришло понимание того, что, какой бы самодостаточной ни казалась экономика США, волны потрясений на международных финансовых рынках не могут не затрагивать американских капиталовложений и займов. Если «новый курс» первой администрации Ф.Д. Рузвельта (1933 ‒ 1936) был связан с необходимостью преодолеть наиболее катастрофические последствия «Великой депрессии» на американском континенте, то первые годы второй администрации прошли под знаком разгорающейся Второй мировой войны и необходимости воссоздания американской военной мощи. Это позволило подстегнуть развитие американской промышленности. «В результате внутренние преимущества американской экономики и внешнеполитические отношения американского государства оказались тесно связанными, как никогда раньше» [Anderson,p.11‒12]. Как верно замечает П. Андерсон, в межвоенный период и у верхов, и у масс практически отсутствовало сколько-нибудь внятное представление о том, какое место американская держава должна занимать в мире.

1943 год: кристаллизация идеи Pax Americana

Все изменилось с началом Второй мировой войны, в которую в 1941 г. были вынуждены вступить и США. Коренной перелом в войне, отмеченный такими событиями, как битва на Курской дуге и сражение у острова Мидуэй, заставил американские правящие круги обратиться к вопросу о послевоенной повестке дня. По мнению П. Андерсона, эта новая внешнеполитическая повестка, в рамках которой они видели себя в качестве главного глобального игрока на мировой арене, формируется в 1943 ‒ 1945 гг. Таким образом, оформление идеи послевоенного Pax Americana приходится на последний срок президентства Ф.Д. Рузвельта.

Роль ключевого текста, очертившего контуры послевоенной американской внешней политики на многие десятилетия вперед, П. Андерсон отводит небольшому сочинению Никласа Спайкмэна «Американская стратегия в мировой политике», изданному в 1942 г. [Spykman]. В этой книге (которая, по оценке Андерсона, представляет собой «наиболее впечатляющий образец геополитической литературы как таковой») «Спайкмэн закладывает основы базовой концептуальной системы координат для понимания современных межгосударственных отношений, а также дает исчерпывающую картину американских позиций и перспектив в ее рамках» [Anderson,p.14]. С точки зрения Спайкмэна, в мировой системе, лишенной единого центра власти, главной целью внешней политики каждого государства является сохранение и укрепление его мощи в борьбе за обуздание силы и мощи других государств. Политическое равновесие в форме определенного баланса сил служит при этом благородным идеалом, но «государства заинтересованы исключительно в таком положении дел, которое складывается в их пользу. Иными словами, не в равновесии, но в подавляющем превосходстве». В качестве главных средств власти выступают четыре переменные: убеждение (persuasion), подкуп (purchase), обмен (barter) и принуждение (coercion). С помощью их сочетания обретается гегемония, которая представляет собой «властную позицию, позволяющую всем государствам господствовать в их области действия» [Spykman, p. 7, 21, 19].

Подобную гегемонию США долгое время осуществляли над западным полушарием. Однако, как подчеркивал Спайкмэн, было бы большой ошибкой считать, будто в своем противостоянии с Германией и Японией они могут безмятежно полагаться на защиту двух океанов, отделяющих Новый свет от Старого света и Азиатско-Тихоокеанского региона, и на ресурсную базу Северной, Центральной и Южной Америки. Стратегических ресурсов, получаемых США из Латинской Америки, может не хватить для того, чтобы выиграть мировую войну. Более того, по мнению Спайкмэна, США нельзя полагаться на безоговорочную поддержку латиноамериканских стран в случае широкомасштабного вооруженного конфликта с Германией и Японией. Поэтому у США, если они желали избежать участи буферного государства, зажатого в тиски двумя воинственными империями ‒ германской и японской, оставался только один выход: перейти от обороны к наступлению и остановить победное шествие новых претендентов на мировое господство.

Крах изоляционизма стал реальностью уже зимой 1941 г., со вступлением США во Вторую мировую войну. Однако другие идеи Спайкмэна приживались с трудом ‒ не в последнюю очередь потому, что его труд носил «иконоборческий» характер: в нем ставились под сомнение или отрицались прописные истины американской внешней и внутренней политики [1]. По мнению Спайкмэна, на смену этим либеральным прописям после окончания войны должна была прийти более жесткая и реалистичная внешняя политика, в основу которой надлежало положить сложную систему альянсов по всему миру. В Европе следовало заручиться поддержкой Англии для послевоенного восстановления Германии как главного оплота на пути возможной экспансии России. Что же касается Азии, то здесь необходимо было приложить усилия для послевоенного восстановления Японии как противовеса растущему влиянию Китая, чья потенциальная мощь намного превышала японскую и, будучи «модернизирована, оживлена и вооружена», могла представить серьезную угрозу американским интересам в Азиатско-Тихоокеанском регионе. В ситуации, когда немцы стояли под Москвой, а японские авианосцы плыли к острову Мидуэй, подобные рекомендации были явно не ко времени. Их срок придет позднее, когда Вторая мировая война будет приближаться к концу [Anderson,p.16‒17].

Для внешнеполитических стратегов из администрации Рузвельта долгосрочные приоритеты американской внешней политики носили двоякий характер. С одной стороны, послевоенный мир должен был стать безопасным для капитализма; с другой, в рамках самого капиталистического мира США должны были занять господствующие позиции.

Что означало это для послевоенного мира? Прежде всего, следовало создать новый мировой порядок, который положил бы конец государственному контролю над обращением капитала (наиболее разрушительными примерами такого контроля служили «Третий Рейх» Гитлера и паназиатская «сфера процветания» Японии). Без доступа к внешним рынкам сама система американского свободного предпринимательства могла оказаться под угрозой. Необходимо было перейти к политике «открытых дверей» не только в отношении Китая или на латиноамериканских задворках Америки, но по всему миру. Требовалась всесторонняя либерализация торговли, подкрепленная новыми международными институтами. Политическая конструкция этого экономического порядка должна была основываться на принципах либеральной демократии, зафиксированных в Атлантической хартии. По сути дела, речь шла о создании либерального международного порядка торговли и взаимной безопасности, в котором США должны были играть первую скрипку.

Будучи порождением войны, эта идея знаменовала собой решительный перелом в американской внешней политике. В атмосфере патриотического подъема, захлестнувшего страну после нападения японцев на Пёрл-Хабор, два американских национализма ‒ изоляционистский и интервенционистский ‒ получили уникальный шанс на объединение в рамках «проекта перестройки мира по американскому образцу» [Anderson, p. 24]. Эта задача оказалась приоритетной для последней администрации Ф.Д. Рузвельта, а важнейшими вехами на пути ее осуществления стали учреждение ООН и заключение Бреттон-Вудских соглашений, послуживших базой для создания МВФ и Всемирного банка и сделавших доллар мировой резервной валютой.

От мечты о Pax Americana к холодной войне

Мечта о создании Pax Americana, основанном на глобальном лидерстве Америки, не пережила самого президента Ф.Д. Рузвельта, скончавшегося в апреле 1945 г., незадолго до окончания Второй мировой войны. В условиях набирающего силу противостояния США и СССР по вопросам послевоенного устройства Европы и Азии многие проекты, выдержанные в духе Pax Americana, пришлось отложить до лучших времен [2].

Сменивший Рузвельта на президентском посту Гарри Трумэн оказался как нельзя лучше подготовлен к ведению политики в духе холодной войны. Спустя четыре дня после окончания боевых действий в Европе Трумэн отдал распоряжение прекратить поставки по ленд-лизу для СССР, даже не удосужившись предварительно известить своего советского союзника об этом решении. «К весне 1946 г., ‒ пишет П. Андерсон, ‒ примиренческие отношения с Москвой в том духе, в каком они мыслились Рузвельтом и на которые надеялся Сталин, сошли на нет» [Anderson, p. 30].

Конфигурация международных позиций СССР и США в годы холодной войны носила ярко выраженный асимметричный характер. По мнению П. Андерсона, при Сталине советская внешняя политика была по преимуществу оборонительной. Она была продиктована соображениями безопасности и направлена на создание советской зоны влияния в странах Восточной и Центральной Европы, с целью недопущения в будущем чего-либо подобного нацистской агрессии против СССР. Цена решения этого вопроса не имела значения. В то же время СССР относился крайне осторожно к революциям под социалистическими лозунгами за пределами этого пояса безопасности, будь то Греция в Европе или Китай в Азии, поддержка которых грозила острой конфронтацией с западным миром.

Свою лепту в завязывавшийся узел противоречий внесли и идеологические притязания двух великих держав. В холодной войне сцепились две мировые силы, за каждой из которых стояла претендующая на универсальность идеология западного происхождения. Не удержусь, чтобы не процитировать одного из ведущих историков Американской революции Гордона С. Вуда. «Огромный антагонизм, немедленно возникший между Соединенными Штатами и Советским Союзом, ‒ пишет он, ‒ основывался не просто на крайностях политики держав или на условиях противоположных… систем, но, что более важно, на конкуренции двух совершенно различных революционных традиций. Холодная война фактически началась в 1917 г. СССР угрожал не чем иным, как вытеснением США с позиций авангарда истории… Впервые после 1776 г. американцы столкнулись с альтернативной революционной идеологией, обладающей вселенскими устремлениями, равными их собственным» [Вуд, с. 406].

В то же время промышленно-экономические потенциалы двух мировых сил были несоизмеримы. СССР вышел из Второй мировой войны сильно ослабленным, его европейская часть лежала в руинах. США, напротив, заметно окрепли. Как отмечает П. Андерсон, инициатива в разгоравшейся холодной войне принадлежала более сильной стороне.

Как только в Европе и на Тихом океане умолкли пушки, на смену политике сотрудничества между недавними союзниками по антигитлеровской коалиции пришла политика сдерживания (containment) коммунистической угрозы. Правда, как отмечает П. Андерсон, понятие «сдерживания» здесь играло роль эвфемизма, поскольку с самого начала целью США было вовсе не сдерживание, но уничтожение нового противника в лице СССР. На кону стояла победа в большой геостратегической игре, а вовсе не безопасность [Anderson, p. 32].

Ключевую роль в разработке американской политики сдерживания в годы холодной войны П. Андерсон отводит Джорджу Фросту Кеннану, прославившемуся статьей «Истоки советского поведения», опубликованной в июльском номере журнала «Foreign Affairs» за 1947 г. за подписью «м-р Икс». Портрет Кеннана в книге П. Андерсона выдержан исключительно в черных красках. Здесь и симпатии к диктатурам правого и неотрадиционалистского толка типа португальского Nuovo Estado А. Салазара и его преемников (1933‒1974), и неприкрытая ненависть к «бацилле» большевизма, и двусмысленные высказывания 1938‒1941 гг. о гитлеровской политике территориальных захватов в Европе, и сомнения в пользе программы «денацификации» послевоенной Западной Германии, и многое другое.

Главное, на чем настаивает П. Андерсон, ‒ «сдерживание не знало ограничений ни в размахе, ни в средствах. Оно представляло собой Ermattingskrieg (войну на истощение), а не Niederwerfungskrieg (войну на уничтожение), но цель его оставалась той же самой» [Anderson, p. 35‒36]. Иными словами, политика сдерживания, предложенная Кеннаном, и политика «отбрасывания» коммунизма, которую проводил в 1950-е годы государственный секретарь США в администрации президента Д. Эйзенхауэра Д.Ф. Даллес, «с самого начала была одной и той же политикой» [Anderson, p. 36].

Базовые цели политики сдерживания были сформулированы в аналитической записке, представленной возглавляемым Дж. Кеннаном отделом планирования политики госдепартамента. Этот документ, озаглавленный “Цели США в отношении России”, был утвержден 18 августа 1948 г. как совершенно секретная директива Совета национальной безопасности (СНБ). В преамбуле констатировалось, что «правительство вынуждено в интересах развернувшейся ныне политической войны наметить более определенные и воинственные цели в отношении России уже теперь, в мирное время». Для этого намечались соответствующие мероприятия, необходимые как в условиях мира, так и в случае войны. Конечной целью политики сдерживания в этой директиве объявлялось изменение внутренней природы советского строя, сложившегося в СССР. «Наши основные цели в отношении России, ‒ говорилось в директиве, ‒ в сущности, сводятся всего к двум: а) свести до минимума мощь и влияние Москвы; б) осуществить коренные изменения в теории и практике внешней политики, которой придерживается правительство, стоящее у власти в России” [Containment…, p. 174, 176].

Будучи бюрократическим эвфемизмом, понятие «сдерживание» не слишком подходило для вовлечения американского общества в холодную войну. Поэтому базовым для имперской идеологии стало понятие «безопасность» (security). В решающие 1945‒1947 гг. оно позволило осуществить переход от «нового курса» Ф.Д. Рузвельта к «доктрине Трумэна». Если наиболее популярным для эпохи Рузвельта был Акт социальной безопасности, то на смену ему пришел Акт национальной безопасности, в соответствии с которым в марте 1947 г. были созданы Министерство обороны, Главный комитет начальников штабов, Совет национальной безопасности и Центральное разведывательное управление (ЦРУ). Как отмечает П. Андерсон, «вокруг этого институционального комплекса развилась постоянная идеология национальной безопасности, которая доминирует в американской империи по сей день… Маскируя наступательную политику под вынужденную оборону, она была как нельзя лучше приспособлена для того, чтобы связать воедино народные чувства и замыслы элиты, которые в противном случае рисковали разойтись» [Anderson,2015: 37‒38]. Эта идеология с самого начала носила экспансионистский характер. «Нет ни одного вопроса, военного или политического, к которому США не проявляли бы интереса», ‒ писал Ф.Д. Рузвельт И.В. Сталину в 1944 г.

Именно в годы холодной войны эта экспансионистская (сегодня можно сказать ‒ глобалистская) линия американской внешней политики получила шанс обрести свою плоть и кровь.

Холодная война, ее теория и практика

Отличительной чертой первого этапа холодной войны (1946‒1953), по Андерсону, было решительное преобладание американской мощи над американскими интересами. В этот период американское государство действовало не как доверенное лицо американского капитала, но как защитник всеобщих интересов всех капиталов, принося в жертву там, где это было необходимо, национальную выгоду ради получения преимуществ на международной арене. Предполагалось, что в долгосрочной перспективе это окупит себя сторицей [Anderson, p. 55].

С самого начала задачей вашингтонской администрации было не допустить попадания в руки коммунистов двух индустриально развитых регионов, ставших в 1930-е годы источником зарождения Второй мировой войны. Западная Европа (включая Германию) в атлантическом регионе и Япония на Дальнем Востоке, с их высоким уровнем промышленного и научно-технического развития, были стратегически важным призом при планировании сценариев послевоенного мироустройства [3]. Реконструкция этих стран под присмотром и защитой США стала приоритетом послевоенной американской внешней политики. План госсекретаря в администрации Трумэна Д. Маршалла, очень скоро окрещенный западной прессой «планом Маршалла», обеспечил экономическое возрождение Западной Европы при преобладающей роли американского капитала, а создание в 1949 г. под руководством США военного блока НАТО дополнило процесс гарантиями военной безопасности.

Германия, разделенная на советскую зону оккупации и оккупационные зоны западных союзников, представляла собой особую проблему. Здесь политика американской администрации не ограничилась созданием западногерманского государства. Поскольку экономическая мощь возрожденной Германии продолжала питать страхи ее ближайших западноевропейских соседей, США пришлось стать проводником идеи европейского единства, которая на раннем этапе холодной войны была связана с реинтеграцией западногерманской экономики в экономику Западной Европы, а также с возрождением немецкой военной мощи как барьера против «советской угрозы» (под пристальным американским контролем посредством принятия ФРГ в военную организацию НАТО).

В итоге политика США в промышленно развитой зоне Западной Европы увенчалась полным успехом. «С самого начала этой политике довелось взаимодействовать с деловыми элитами, которые были естественными союзниками США, с обширными средними классами и с умеренным рабочим движением, с восходящими в довоенное прошлое парламентскими институтами и с выборами на конкурентной основе. Экономическая реконструкция обеспечила двадцать лет экономического процветания и роста жизненных стандартов, что позволило относительно легко превратить страны Западной Европы в процветающие протектораты, находящиеся в орбите американского влияния» [Anderson, p. 61].

Если в Западной Европе и Японии американцам удалось возобладать без особого труда, то с завоеванием симпатий бывших колониальных и зависимых стран дело обстояло сложнее.

Для советского руководства после смерти И.В. Сталина страны третьего мира становятся одной из главных ставок в дипломатическом наступлении. Образцом стратегии «наведения мостов» стала поездка Н.А. Булганина и Н.С. Хрущева в 1955 г. в Индию, Бирму и Афганистан. «Отношения [СССР] со странами Азии, ‒ пишет Ю.В. Емельянов, ‒ стали особенно динамично развиваться после окончания Второй мировой войны по мере подъема национально-освободительного движения и достижения независимости ряда азиатских стран. Если до войны СССР опирался, как правило, лишь на коммунистические партии в этих странах, то после войны СССР стал развивать связи и с представителями немарксистских национальных сил, выступавших против колониализма и империализма Запада. Таким образом предполагалось ослабить позиции Запада в тех регионах, которые в течение многих веков служили его важнейшим экономическим и политическим резервом, и укрепить позиции СССР» [Емельянов,с. 392].

Советская модель индустриализации и социальной модернизации выглядела в 1950‒1960-е гг. необычайно привлекательно для правящих элит, пришедших в ряде стран к власти на волне национально-освободительной борьбы. В то же время речь шла о регионах мира, богатых полезными ископаемыми и стратегическими ресурсами, контроль над которыми был жизненной необходимостью для США. Удержание этих стран в орбите американского и ‒ шире ‒ западного влияния стало еще одной важной ставкой в разгоравшейся холодной войне.

Здесь США пришлось прибегнуть к использованию совершенно иного человеческого и социального материала, нежели в странах Западной Европы и Японии. «Монархи, главы полиции, генералы, шейхи, гангстеры, латифундисты ‒ все они были лучше, чем коммунисты. Демократия, безусловно, была наилучшей политической системой. Там, где она прочно утвердилась, то есть в промышленно развитых странах, рынки были более развиты, а бизнес ‒ лучше защищен. Но там, где демократия не имела под собой твердой почвы, то есть в слаборазвитых обществах, дела обстояли по-иному. Здесь, если выборы складывались не в пользу частной собственности, их можно было не принимать в расчет. Так “свободный мир” оказался сочетаем с диктатурой; свобода, которая отличала этот мир, была не свободой граждан, а свободой капитала ‒ этого общего знаменателя регионов богатых и бедных, зависимых и колониальных, умеренного и жаркого климата. С ней было несовместимо не отсутствие парламентов или свободы собраний, но покушение на частную собственность на средства производства» [Anderson, p. 72].      

1970-е годы стали водоразделом в истории американской империи. На недолгий срок правления администрации Ричарда Никсона (1969‒1974) приходится ряд драматических изменений в международном положении США, связанных с переменами на всех трех фронтах холодной войны: в Западной Европе и Японии, в СССР и странах «советского блока» и в странах третьего мира.

Экономическое и социальное восстановление Западной Европы и Японии, ставшее возможным благодаря помощи США, привело к «славному тридцатилетию» их процветания (1947 ‒ 1974). Используя доступ к американским рынкам и полученные из США новые технологии, эти страны ‒ прежде всего ФРГ и Япония ‒ смогли существенно нарастить свой экономический потенциал и постепенно стали обходить США в конкурентной борьбе на мировых рынках. Эффект «неравномерного развития» в рамках мировой капиталистической системы усугубился за счет издержек и трат, на которые администрации Л. Джонсона и Р. Никсона были вынуждены пойти ради снижения остроты социальных и расовых конфликтов внутри страны. Итогом стала галопирующая инфляция и дефицит платежного баланса. Как констатирует П. Андерсон, «преобладание американской мощи над американскими интересами, выход имперского государства за границы требований, предъявляемых национальным капиталом, впервые за долгое время оказались поставленными под вопрос» [Anderson, p. 92].    

Реакция администрации Никсона была решительной и бескомпромиссной. Принципы свободного рынка, свободы торговли и солидарности стран «свободного мира» были принесены в жертву американским национальным интересам. После того как экономическая статистика США впервые с 1894 г. зафиксировала дефицит торгового баланса, американская администрация объявила о прекращении обмена долларов на золото и подняла цены на импортную продукцию, а в конце 1971 г. пошла на девальвацию доллара. Эти чрезвычайные меры дали свои плоды. «В краткосрочной перспективе девальвация доллара восстановила конкурентоспособность американской экономики на внешних рынках, тогда как в долгосрочной перспективе отказ от привязки доллара к золотому стандарту дал американскому государству необычайную свободу маневра в его экономической политике. Вскрылась реальная структура либерального международного порядка, спроектированного в 1943 ‒ 1945 гг. Однако этот впечатляющий успех национального эгоизма мог лишь на короткое время завуалировать необратимые изменения в позиции США в мировой экономике» [Anderson, p. 92‒93].    

На период правления администрации Р. Никсона приходится еще один поворот в американской внешней политике ‒ восстановление отношений с Китайской Народной Республикой. После краха гоминдановского режима на территории континентального Китая, провозглашения КНР в октябре 1949 г. и участия «китайских народных добровольцев» в корейской войне 1950‒1953 гг. отношения между новым коммунистическим государством в Азии и США были «заморожены». «Разморозка» стала возможной после перехода советско-китайских противоречий в фазу горячего противостояния на границе в конце 1960-х ‒ начале 1970-х гг. и готовности США сократить свое военное присутствие в странах Юго-Восточной Азии и прекратить интервенцию во Вьетнаме и Камбодже. Благодаря этому две крупнейшие мировые державы смогли объединиться на почве борьбы против общего врага ‒ СССР. «Базовый стратегический выигрыш от этого осуществленного Никсоном поворота был необычайно высок, и он имел долгосрочные последствия. С этого момента коммунистический мир не просто был окончательно разделен ‒ с этого момента Китай и Россия были вынуждены конкурировать друг с другом в поисках благосклонности, исходящей от США» [Anderson, p. 92‒93].

После ухода Никсона в отставку в результате Уотергейтского скандала американская внешняя политика приобрела более стандартные черты Weltpolitik [4]. Пришедшая на смену республиканцам демократическая администрация Джимми Картера подняла знамя борьбы за права человека по всему миру, не в последнюю очередь ‒ в СССР и восточноевропейских странах, входивших в советскую сферу влияния. Еще ранее поправка Джексона-Вэника лишила СССР шансов на получение режима наибольшего благоприятствования в торговле с США, связав выполнение советско-американского торгового соглашения 1972 г. с соблюдением советской стороной гражданских прав и свобод. «С этой поры холодную войну не следовало рассматривать как политико-властное соперничество. В ней следовало видеть морально-идеологическую борьбу за цивилизацию» [Anderson,p.95].

Очередными важными событиями, повлиявшими на американскую внешнюю политику, стали исламская революция в Иране, свергнувшая режим одного из главных сателлитов США в Азии ‒ шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, и революционный переворот в Афганистане, за которым последовало направление туда по просьбе новых властей советских войск в 1979 г. В итоге Иран был обескровлен в ходе начавшейся вскоре после падения шаха ирано-иракской войны, на фронтах которой погибли сотни тысяч молодых иранцев. Изначальный импульс исламской революции, способный дестабилизировать регион, в значительной степени оказался исчерпан, не затронув монархические режимы стран Персидского залива, которые к концу 1980-х годов США сумели превратить в свой мощный военно-стратегический бастион. За это же время Советский Союз прочно втянулся в войну в Афганистане, где само выживание просоветского кабульского режима в борьбе с «моджахедами», за спиной которых стояли США, Саудовская Аравия и Пакистан, целиком и полностью зависело от советской помощи.

Страницы книги П. Андерсона, посвященные советско-американскому противоборству в 1970 ‒ 1980-е гг., представляют наибольший интерес. По оценке автора, советские вожди к середине 1970-х годов уверовали в то, что они достигли стратегического ядерного паритета с США, а тем самым ‒ признания политического статуса их страны как второй мировой сверхдержавы. Поэтому в тех регионах Азии и Африки, где не существовало, как в Европе, негласного разграничения советской и американской сфер влияния, советские руководители считали себя вправе вести наступательную политику.

Однако это было их ошибкой. То, что Брежнев и другие члены советского руководства сочли стратегическим поворотным пунктом в советско-американских отношениях, для Никсона и Киссинджера было всего-навсего временным тактическим отступлением. «Ни одна американская администрация, ‒ отмечает Андерсон, ‒ не собиралась предоставлять Москве свободу действия в третьем мире, подобную той, которой располагал там Вашингтон; более того, все они располагали средствами, способными дать почувствовать своему противнику, как несладко ему придется, если он все-таки захочет потягаться с ними. Все советские приобретения 1970-х годов оказались замками, построенными на песке, хрупкими режимами, за которыми не стояло ни сплоченных партийных кадров, ни массовых национальных движений, и которые были обречены рухнуть сразу же после того, как лишались поддержки Москвы. Крайний диспаритет между двумя антагонистами никогда не был так велик, как на исходе холодной войны» [Anderson,p.107].

Помимо увязания в войне в Афганистане и политической нестабильности в странах «советского блока» в Восточной Европе, к кризисным тенденциям в позднем СССР прибавилось еще и нарастающее отставание от США и стран капиталистического треугольника в области социально-экономического развития. Темпы экономического роста стали сокращаться в СССР еще в 1950-е годы, а в конце 1970-х ‒ начале 1980-х годов их падение достигло максимума. ВНП и доход на душу населения составляли в Советском Союзе той поры примерно половину от американских, производительность труда была еще ниже ‒ около 40% показателя США. При этом если в более богатой Америке военные расходы (начиная с 1960-х годов) составляли примерно 6‒7% ВНП, в СССР они съедали значительно больше ‒ около 15‒16% ВНП. Гонка вооружений чем дальше, тем больше разоряла Советский Союз.

Именно желание облегчить ставшее непосильным для советской системы бремя гонки вооружений заставило М. Горбачева пойти на серьезные уступки американской стороне на встрече на высшем уровне в Рейкьявике, которая стала одним из заключительных аккордов холодной войны. «Советскому Союзу, ‒ констатирует П. Андерсон, ‒ понадобилось тридцать лет, чтобы достичь ракетно-ядерного паритета с США. Однако само значение этой цели оказалось сильно переоцененным, а за ее достижение пришлось заплатить неимоверно дорогую цену» [Anderson,p.110].   

По сути дела, П. Андерсон приходит к заключению, что именно достижение ракетно-ядерного паритета с США в 1970-е годы послужило одной из главных причин краха Советского Союза в 1980-е годы, разорив советскую экономику и лишив общество колоссальных ресурсов, которые могли быть использованы в гражданских целях.

Разрушение прежней экономической системы сопровождалось выводом советских войск из Афганистана и уходом Советского Союза из стран Центральной и Восточной Европы, где в течение 1989 ‒ 1991 гг. на смену просоветским режимам пришли демократически избранные парламенты и правительства. Наконец, в декабре 1991 г. сам Советский Союз исчез с политической карты мира, что позволило Дж. Бушу-ст. в ходе предвыборной кампании 1992 г. провозгласить: «Мы одержали победу в холодной войне». Эта констатация с той поры стала общим местом, прочно закрепив за США роль единственной сверхдержавы в современном мире.

От «крестового похода» ‒ к дипломатии доллара

Задача, которую США поставили перед собой в начале 1950-х годов, была успешно решена. Однако внешнеполитическая стратегия американского государства всегда была рассчитана на достижение большего. Теперь снова появилась возможность вернуться к повестке 1943 г., которую пришлось отложить в долгий ящик в ходе затянувшейся холодной войны. Речь шла о «создании либерального международного порядка с Америкой во главе. Коммунизм был мертв, однако капитализм пока еще не смог обрести соответствующую форму, форму универсальной системы, охватывающей всю планету и находящейся под контролем одной державы-гегемона. Свободный рынок еще не распространился по всему миру. Демократия не была повсеместно обеспечена. В иерархии государств отдельные нации не всегда знали отведенное им место» [Anderson, p. 113]. Решение этих проблем стало одной из основных задач первой и второй администрации Б. Клинтона, чью международную политику П. Андерсон квалифицирует как «воинствующий либерализм» [Anderson, p. 113].

Главным приоритетом первой администрации Б. Клинтона стало превращение либерального порядка свободной торговли во всеобъемлющую глобальную систему под эгидой США. Клинтону удалось, преодолев сопротивление своей партии, добиться ратификации конгрессом Североамериканского соглашения о свободе торговли (НАФТА) между США, Канадой и Мексикой, которое рассматривалось его создателями как определенный противовес Европейскому союзу. В 1995 г. при активном участии США была создана Всемирная торговая организация (ВТО), которая пришла на смену существовавшему с 1947 г. Генеральному соглашению о тарифах и торговле (ГАТТ).

По мнению П. Андерсона, распространение неолиберальных правил торговли и инвестиций по всему миру и интеграцию республик бывшего Советского Союза в эту систему можно считать выполнением тех задач, которые были сформулированы на долгосрочную перспективу в Вашингтоне в последние годы президентства Ф.Д. Рузвельта. Однако с той поры амбиции американских элит возросли. «Для администрации Клинтона исчезновение советской угрозы вовсе не стало основанием для ухода с передовых позиций США в Европе. Совсем наоборот: слабость России сделала возможным их усиление. НАТО теперь, когда холодная война была завершена, вместо того, чтобы самораспуститься, могло расшириться до самых границ России» [Anderson, p. 119].

Как подчеркивает П. Андерсон, политика расширения НАТО на восток была продиктована не только стремлением Запада не дать возродиться старым геостратегическим амбициям России и принять под свое покровительство новые демократические режимы в странах Восточной и Центральной Европы. «Расширение НАТО на восток, ‒ пишет Андерсон, ‒ представляло собой утверждение американской гегемонии над Европой в тот период, когда конец Советского Союза мог подтолкнуть традиционных партнеров США в этом регионе к тому, чтобы начать действовать более независимо» [Anderson, p. 119]. Поэтому НАТО должно было прийти в страны Центральной и Восточной Европы еще до того, как туда пришел ЕС. Слабые протесты России, равно как и предостережения ветеранов холодной войны (в числе которых были такие патриархи американской внешней политики, как Пол Нитце и Джордж Ф. Кеннан, предупреждавшие, что расширение НАТО выглядит как провокация по отношению к Москве, которая ослабит ее не так давно установившиеся дружеские отношения с Западом и будет подпитывать реваншистские настроения), можно было не принимать в расчет. В результате произошло не только расширение НАТО на восток, но и распространение зоны ответственности Североатлантического альянса на новые регионы ‒ Балканы, Центральную Азию и Северную Африку.

Несмотря на то, что первоначально администрация Дж. Буша-младшего, по оценке П. Андерсона, намеревалась сократить американское присутствие в мировой политике, на практике все пошло по наезженной колее, чему в немалой степени способствовали атаки террористов-исламистов на США в сентябре 2001 г. Теперь главными объектами внешнеполитических действий США стали страны Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока: вторжение в Афганистан и Ирак, где были свергнуты правившие там режимы, санкционное давление на Иран с целью не дать ему обзавестись своим ядерным оружием, свержение режима Муаммара Каддафи в Ливии и попытки свергнуть режим Башара Асада в Сирии. Эти же страны находились и в центре внимания демократической администрации Б. Обамы, пришедшей на смену республиканцам.

В целом П. Андерсон оценивает последние достижения американской внешней политики в регионе Ближнего и Среднего Востока достаточно высоко, ‒ естественно, если смотреть на положение дел в странах региона с точки зрения американских элит, а не народов этих стран. Имперские позиции США на Ближнем Востоке, завоеванные в последние 15 лет, не подверглись серьезным изменениям. Ситуацию в Египте после ухода американского союзника, президента Х. Мубарака, при помощи египетских военных удалось удержать под контролем. Власть другого диктатора ‒ Б. Асада, в котором, напротив, американский истеблишмент видел противника своей страны и государства Израиль, а также главного геополитического союзника Ирана, значительно ослабла; само существование Сирии как целостного государства оказалось под вопросом. То же касается и Ирака, где умелая игра американских стратегов и дипломатов на застарелых противоречиях между шиитским большинством и суннитским меньшинством, при одновременной опоре на курдское меньшинство, сделала невозможным развертывание масштабного сопротивления американским оккупационным силам. Как констатирует П. Андерсон, с уменьшением значения таких трех многонаселенных центров исторической арабской цивилизации, как Египет, Ирак и Сирия, «баланс власти в регионе сместился в сторону нефтяных монархий Аравийского полуострова, которые являются давними и надежными союзниками США на Ближнем Востоке» [Anderson, p. 142].

После окончания холодной войны и расшивки оставшихся от нее «узких мест» американские администрации наконец-то смогли приступить к выполнению большой геостратегической программы, направленной на построение Pax Americana. Усилия второй администрации Б. Обамы были направлены на заключение Трансатлантического соглашения о свободной торговле с Европейским союзом (П. Андерсон метко называет этот проект «экономическим НАТО») и Соглашения о Транстихоокеанском партнерстве (ТТП), из которого оказался исключен главный внешнеторговый партнер США ‒ Китай [5]. Характеризуя смысл создания «экономического НАТО», Андерсон пишет, что, поскольку таможенные тарифы между США и ЕС и без того минимальны по большинству товарных позиций, это соглашение могло бы носить в основном символический характер, означая утверждение на новой основе «единства Запада».

Что касается ТТП, это соглашение предполагало создание зоны свободной торговли в Азиатско-Тихоокеанском регионе, охватывающей 12 стран. В их число должны были войти США, Канада, Мексика, Перу, Чили, Малайзия, Бруней, Сингапур, Вьетнам, Япония, Австралия и Новая Зеландия. Соглашение было подписано 5 октября 2015 г. На подписавшие его страны приходится около 40% мирового ВВП и около трети оборота мировой торговли. При этом две крупнейшие тихоокеанские державы ‒ КНР и РФ ‒ не были приглашены к участию в нем.

По мнению П. Андерсона, одна из целей ТТП заключается в стремлении американской администрации сделать более открытой японскую экономику, защищенную массой неформальных барьеров от конкуренции. «Успешная интеграция Японии в ТПП, ‒ отмечает Андерсон, ‒ означала бы большую победу США, которая положила бы конец аномалии, обусловленной той степенью торговой замкнутости Японии, которая, сложившись в годы холодной войны, никуда не исчезла и впоследствии. В свою очередь, это позволило бы еще прочнее привязать эту страну к американской системе власти» [Anderson, p. 146]. Однако главная цель ‒ сдерживание растущей экономической мощи Китая и великодержавных претензий его руководства на доминирующую роль в Азиатско-Тихоокеанском регионе. «При том, что в силу тесной взаимосвязи экономик двух стран прямая декларация подобных намерений означала бы нарушение дипломатического протокола, цель подобной политики совершенно ясна: окружить КНР цепью союзников США и военных баз и, в частности, сохранить американское военно-морское господство в Тихом океане, включая Восточно-Китайское море» [Anderson, p. 147].    

Рассматривая итоги правления администрации Б. Обамы, Б. Андерсон отмечает, что они полностью укладываются в тенденцию последних десятилетий, которая вела в ходе холодной войны к тому, что «президент США неуклонно сосредоточивал в своих руках все больше необъяснимой власти» [Anderson,p.148]. От Трумэна до Рейгана аппарат Белого дома вырос в 10 раз. Совет национальной безопасности сегодня в 4 раза больше, чем он был не так давно еще при Буше-старшем. Бюджет ЦРУ, чье штатное расписание строго засекречено и является государственной тайной, с 4 млрд долл. в 1963 г., при президенте Кеннеди, увеличился (в сопоставимых ценах) до 44 млрд долл. в 2005 г., по сути дела превратив эту организацию «в частную армию на службе у президента США» [Anderson, p. 148]. Усиление системы президентской власти достигалось также за счет широкого использования практики издания указов (executive acts), отдающих директивы органам исполнительной власти, а также заявлений президента США при подписании законодательных актов (signing statements), которые используются в качестве основания для отказа президента исполнять те или иные законодательные акты, по какой-то причине не устраивающие Белый дом. Общий итог, согласно П. Андерсону, неутешителен: «Унаследовав эту систему произвольной власти и насилия, Обама, как и большинство его предшественников, расширил ее» [Anderson, p. 148].

Будущее российско-американских отношений

Что касается оценки российской внешней политики за последние 15 лет, ее успехи П. Андерсон считает достаточно скромными. Относительное экономическое возрождение России, наблюдавшееся до 2013 г., не трансформировалось, по его оценке, «в большую способность для проведения эффективной политической инициативы за пределами бывшей территории СССР, или же в значимом возвращении в ту зону, где она прежде конкурировала с США за влияние» [Anderson,p.143]. Россия не отвергла резолюцию ООН о введении свободной от полетов зоны над Ливией, принятие которой послужило спусковым крючком для западного вмешательства в гражданскую войну в этой стране, что привело к свержению и убийству ее правителя Муаммара Каддафи. Эти события послужили поводом для отказа Москвы поддержать аналогичную резолюцию ООН по Сирии, что, однако, не привело к решительной поддержке Москвой сирийского режима. (Эти строки написаны П. Андерсоном до осени 2015 г., когда ВКС России стали принимать активное участие в гражданской войне в Сирии на стороне правительственных сил, оставшихся верными Б. Асаду). Сопротивление Вашингтону на Украине и в Сирии, по мнению Андерсона, было непоследовательным и довольно причудливо сочеталось с сотрудничеством с Вашингтоном и НАТО по Афганистану. «Столь расплывчатая (aqueous) внешняя политика дает Вашингтону мало оснований для того, чтобы уделять Москве много внимания» [Anderson, p. 144].

Сегодня такие жесткие оценки российской внешней политики вряд ли покажутся читателям справедливыми. В последние полтора года у американской администрации появилось намного больше поводов для того, чтобы уделять Москве больше внимания. Важнейший среди них ‒ это участие российских ВКС в гражданской войне в Сирии, что позволило, по крайней мере на данный момент, резко переломить военно-политическую ситуацию в этой стране. В современном мире события развиваются настолько стремительно, что многие суждения и оценки, сделанные, казалось бы, не так давно, быстро утрачивают свою силу и убедительность. Именно это демонстрирует П. Андерсон, когда в постскриптуме, написанном в ноябре 2014 г., пишет об украинском кризисе и его роли в российско-американских отношениях.

Изложив вкратце известную канву событий, автор дает весьма примечательный анализ причин и последствий. По его мнению, украинский кризис стал следствием слабости нынешнего украинского государства ‒ преемника одной из республик бывшего СССР. Это привело к вакууму власти классического типа. «В то время как Запад пытался затащить эту страну в предбанник ЕС, Россия пыталась остановить дальнейшее расширение НАТО на своих южных границах» [Anderson,p.258]. В этой борьбе за Украину на стороне США и ЕС были такие козыри, как «сговорчивые олигархи, благосклонно настроенный электорат и in extrimis ‒ западная способность нанести своему противнику шах и мат экономическими средствами. Ведь в то время как Украина зависит от поставок энергоресурсов из России, инвестиционные программы и финансовая стабильность самой России зависят от глобальной финансовой системы, контролируемой США» [Anderson, p. 259]. Как специально подчеркивает П. Андерсон, эти два вида зависимости не являются симметричными. «Способность США и ЕС нанести ущерб России превышает способность России, если исключить прямое военное вторжение, нанести ущерб Украине. Несмотря на то, что Европа в известной степени также пострадала от санкций, введенных ей против России, тогда как США ‒ нет, американская решимость наказать Путина еще раз доказала, насколько ограниченной является автономия любой европейской столицы, когда затронутым оказывается американское превосходство» [Anderson,p. 259].

Как подчеркивает П. Андерсон, кризис на Украине стал логическим итогом решения администрации Б. Клинтона игнорировать обещания, данные прежней администрацией, что НАТО не будет расширяться на восток, и запустить процесс приема в НАТО бывших стран-членов Варшавского договора и бывших советских республик. Перспектива установления закамуфлированного западного протектората над Киевом, несет с собой явную угрозу российскому режиму. Президент В. Путин прекрасно знает цену оспаривания американской воли, и на протяжении десятилетия он воздерживался от этого. Однако по мере того, как он получал от Запада одно унижение за другим вместо благодарности за готовность к компромиссам, у него иссякало терпение. Как правило, в подобного рода ситуациях рациональная калькуляция рисков оказывается выброшенной за борт.

С точки зрения П. Андерсона, демонстрационный эффект санкций, наложенных на Иран, служит предостережением Москве, обозначая те границы, которые она не может позволить себе перейти. В борьбе великих держав за Черноморский регион протестам США по поводу Крыма, долгое время бывшего частью России, суждено оставаться гласом вопиющего в пустыне. Напротив, Украина является намного бóльшим призом. В этой ситуации, заключает П. Андерсон, «гегемон может пожертвовать пешкой, чтобы отыграть ладью» [Anderson,p.260]. Иными словами, если борьбу за Крым можно считать завершенной, то борьба за Украину только начинается.

Сбудутся ли эти прогнозы известного историка и социального аналитика, мы, скорее всего, увидим уже скоро. В любом случае нарисованная П. Андерсоном масштабная картина главных тенденций и движущих сил американской внешней политики последнего столетия может служить полезным подспорьем для анализа актуальных изменений в расстановке сил на мировой арене.


Примечания:

[1] Досадно, но П. Андерсон в своей работе совершенно не упоминает о том, что в 1943 г. вышла книжка патриарха американской журналистики и аналитика мировой политики Уолтера Липпмана «Внешняя политика Соединенных Штатов: щит республики» [Lippmann], в которой автор, отталкиваясь от понятий «баланс сил», «национальная безопасность», «национальный интерес» и «сферы интересов», сумел изложить базовые идеи Спайкмэна на языке, доступном и понятном американской правящей элите [Печатнов, с. 174‒176]. Так что идеи Спайкмэна, скончавшегося в 1943 г., не ушли в песок, но «в переводе» Липпмана стали достоянием стратегов американской внешней политики времен холодной войны.  

[2] Заметим, что на «отложенный» характер американской внешнеполитической повестки дня указывал известный французский политический теоретик Р. Арон в своей работе 1973 г., посвященной американской внешней политике XX в. «Несколько упрощая, можно было бы сказать, ‒ писал он, ‒ что холодная война помогла скрыть переход Соединенных Штатов от мечты универсализма к реальности зон влияния» [Арон, c.65]. Победа ведомого США западного блока в холодной войне после 1991 г. снова сделала актуальным возвращение к повестке дня, связанной с идеей Pax Americana.

[3] Такая постановка вопроса прослеживается уже в аналитических разработках Д. Ф. Кеннана, относящихся к 1947 г. «По прошествии некоторого времени, ‒ писал он в своих мемуарах, ‒ мне стало ясно, что образовались два региона наибольшей опасности, ответственности и возможностей для нас ‒ Западная Германия и Япония, оба из которых были оккупированы. Это были центры и крупнейшие индустриальные комплексы, один из которых располагался на Западе, а другой ‒ на Востоке. От их возрождения зависело восстановление стабильности в Европе и в Восточной Азии. Для установления соответствующего равновесия в послевоенном мире было необходимо, чтобы они не попали в руки коммунистов, а их громадные ресурсы использовались бы только в конструктивных целях» [Kennan].

[4] Мировой политики (нем.).

[5] После своего вступления в должность президента США Дональд Трамп 23 января 2017 г. подписал меморандум о прекращении участия страны в ТТП, тем самым похоронив этот проект в его нынешней форме и сделав ставку на заключение двухсторонних договоров о свободной торговле.


Литература:

Арон Р. Имперская республика США в мире, 1945‒1972. М., 1973.

Вуд Гордон С. Идея Америки. Размышления о рождении США. М., 2016.

Емельянов Ю.В. Хрущев. От пастуха до секретаря ЦК. М., 2005.

Печатнов В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. М., 1994.

Anderson P. American Foreign Policy and Its Thinkers. London, 2015.    

Containment. Documents on American Policy and Strategy 1945‒1950 / Ed. by T. Etzold and J. Gaddis. New York, 1978.

Kennan G. F. Memoirs: 1925–1950. Boston, 1967. Ch. 16. Japan and MacArthur.

Lippmann W. U. S. Foreign Policy: Shield of the Republic. Boston, 1943.

Loewenstein K. The Governance of Rome. The Hague, 1973.  

Spykman N. American Strategy in World Politics: The United States and the Balance of Power. New York, 1942.


Читайте также на нашем портале:

«Президентские выборы 2016 г. в США: итоги и перспективы» Наталья Травкина

««Трампономика» и параметры глобальной нестабильности» Петр Яковлев

«Эволюция концепции американской исключительности и роль США в мировом порядке» Владимир Васильев

«Президентство Б. Обамы: предварительные итоги» Петр Яковлев

«Российско-американские отношения в зоне турбулентности» Эдуард Соловьев

«Утраченная логика сдерживания» Ричард Беттс

«Холодная осень 2008 года в российско-американских отношениях» Эдуард Соловьев

«Глобализация и стратегия США» Владимир Сизов

«Двадцать лет без мирового порядка» Федор Лукьянов

«После американской гегемонии» Анатолий Уткин


Опубликовано на портале 30/01/2017



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика