Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Культурный синтез в истории: евразийские ценности российской культуры

Версия для печати

Избранное в Рунете

Николай Хренов

Культурный синтез в истории: евразийские ценности российской культуры


Хренов Николай Андреевич – заместитель директора по научной работе, заведующий отделом теории искусства Государственного института искусствознания Министерства культуры России, доктор философских наук, профессор.


Культурный синтез в истории: евразийские ценности российской культуры

Россия — одна из тех стран, которая в последние столетия развивалась в соответствии с ориентациями европеизма. Но в этой культуре европеизм был не единственным, а лишь поздним ее уровнем, ставшим сознанием России. Бессознательное же России сформировано византийскими и еще более древними — восточными традициями. Запад исключал возвращение в восточный мир, в безличную стихию, и в соответствии с этим комплексом не доверял и не мог доверять России полностью потому, что Россия продолжает оставаться двуликим Янусом. Проблема актуальности ценностных установок Востока только дополняет общую картину распада мировосприятия модерна, ставшего причиной динамичной, обращенной в будущее, но и драматической истории ХХ в.

<…> Человечество существует в виде разных цивилизаций, находящихся между собой в непростых отношениях. Это в истории было всегда. Положение не меняется и в наше время; в последние десятилетия много говорили о столкновении цивилизаций. Не так давно у нас была издана книга профессора Флорентийского университета Ф.Кардини «Европа и ислам. История непонимания» [1]. К сожалению, эта история непонимания у него не доведена до ХХ в. А ведь, как мы убеждаемся, наше время эту историю непонимания продолжает. Неслучайно недавние события в Ливии заставили наших политиков вытащить из «сундуков истории» средневековый словарь и воспользоваться словосочетанием «крестовый поход». Это может служить иллюстрацией непонимания между целыми цивилизациями — этими самыми ценностными мирами. Причины непонимания могут быть самые разные. Но еще О.Шпенглер полагал, что они прежде всего лежат в несходстве прасимволов. Как известно из его знаменитого философского бестселлера, прасимвол — это неповторимое духовное ядро, пронизывающее любое проявление культуры и делающее ее непохожей на другие культуры. Для него политика, экономика, технология были второстепенными по отношению к этому главному ментальному комплексу.

Немецкий историк Эрнст Трельч буквально повторил данное суждение О.Шпенглера. «Великие культуры Запада, ислама, Китая и Индии, — писал он, — понимают в сущности лишь самих себя, пользуясь контрастами только как средством для самопонимания и, пожалуй, для самообновления» [2]. Прасимвол наделяет культуру нарциссистским комплексом. Россия в данном случае — не исключение. Комплекс Нарцисса ей тоже свойствен. Однако обстоятельства обязывали его преодолевать и формировать иную ментальность. Дело тут не только в принятии христианства, точнее, православия, для которого, как сказано в послании апостола Павла к колоссянам, «нет ни Еллина, ни Иудея», но в том, что российская цивилизация включала в себя множество этносов с иной конфессией. Восток всегда был рядом. Более того, он является составной частью российской православной цивилизации, и именно поэтому его влияние можно фиксировать в этой цивилизации повсеместно. Это обстоятельство формировало колоссальный исторический опыт, вызвавший к жизни особую ментальность. Но в истории были и продолжают иметь место обстоятельства, способствующие утрате этой традиции.

Немецкий философ В.Шубарт в своей книге «Европа и душа Востока» (а душа Востока для него — это Россия) утверждал, что в ХХ в. наступает новый эон, а в нем наконец-то получит выражение дух согласия, любви и примирения, к которому человечество в своей истории всегда стремилось [3]. В.Шубарт называет этот эон иоанническим (из Евангелия от Иоанна «Да будет все едино»). «Да будет все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня».

Ставя вопрос о том, какие народы будут лидировать в этом эоне, В.Шубарт утверждал: русские. Дух согласия, любви и примирения — это их национальное чувство. Но не только национальное чувство. Это следствие исторического опыта. Мысль о лидерстве русских высказывал не какой-нибудь воскресший в ХХ в. славянофил или националист, а немецкий философ, эмигрировавший в 1933 г. из Германии. В 1941 г. он был арестован и погиб в ГУЛАГе.

Великие события в российской истории ХХ в. имели в своей основе эти ментальные свойства — согласие, любовь, примирение, сочувствие униженным и оскорбленным. Но, увы, когда ментальная установка начала реализовываться на основе политики, идеологии, на государственной основе, то благая цель превращалась в свою противоположность. Получилось точно по Гегелю. Люди ставили в истории цели, пытались их реализовать, но в итоге получалось то, что ими вовсе не предусматривалось. В итоге часто непредусмотренное оказывалось злом.

Но это вовсе не свидетельствует об ущербности исходного ментального импульса. Ментальный импульс неистребим, и в истории он постоянно возрождается. Без него, видимо, невозможно понять особенности культуры. Вот и мы сегодня больше уповаем уже не только на государство, еще недавно функционировавшее как вызов в понимании этого термина А.Тойнби, а на общество, культуру и Церковь.

Но вызовом может быть не только государство, предназначение которого заключается в том, чтобы обеспечить выживание цивилизации. Как ни странно, но таким вызовом могут быть и либеральные ценности со свойственным им утилитаризмом и прагматизмом. Распространяющийся по планете утилитаризм и прагматизм Нового времени изрядно потрепал ментальные ценности, о которых писал В.Шубарт.

С некоторых пор утилитаризм и прагматизм модны и в России. Тем не менее хочется надеяться, что ценностное ядро российской цивилизации связано именно с тем, что получило выражение в евангельской формуле. Наши мыслители и художники — Федор Достоевский, Владимир Соловьев, Николай Бердяев и, наконец, Лев Гумилев, под знаком имени которого проходит наш форум, свидетельствуют об устойчивости этой формулы. Так, Л.Гумилев переосмыслил устоявшиеся представления, сложившиеся в нашей историографии, и в отношениях России и Востока обнаружил новые смыслы. Восток заметно переставал восприниматься объектом, на который проецировались образы врага, порожденные комплексами других народов. Кажется, в истории отношений между западным и исламским миром стало больше понимания. Но, может быть, это только кажется.

<…> Наконец, Л.Гумилев выявил то коллективное бессознательное русской культуры, которое связано с Востоком. Не с тем Востоком, на который всегда проецировали образ врага, а Востоком реальным.

Было ли открытие Л.Гумилева — «последнего евразийца», как его назвал С.Лавров, важным только для России? Представляется, что нет. В ситуации развертывающейся сегодня в мире интенсивной глобализации хотелось бы поставить акцент именно на этом. Вопрос, связанный с Востоком, — не специфически русский. Это универсальный вопрос. Он в еще большей степени значим для Запада. Лишь в этом общем контексте и становится более понятной проблема «Россия — Восток». Для России эта тема, несомненно, актуальна. Она актуальна и потому, что распалась (если распалась) имперская идентичность русских. Она актуальна и потому, что поддержание общероссийской идентичности особенно обостряется в эпоху глобализации. Но, собственно, это и есть традиция Л.Гумилева — рассматривать историю (в частности историю Древней Руси) не только в ее взаимоотношениях с Великой Степью, но на фоне всей мировой истории.

На протяжении всей истории развертывается то, что Эрнст Трельч называет культурным синтезом между разными цивилизациями. Но этот культурный синтез протекает совершенно по-особому в тех цивилизациях, в которых Восток является содержанием коллективного бессознательного. Такой цивилизацией предстает Россия. Это обстоятельство делает ее исключительной цивилизацией. Россия кажется лабораторией для реализации культурного синтеза как основополагающего механизма глобализации.

Концепция Л.Гумилева возникла не на пустом месте. Ей предшествовала рефлексия евразийцев. Но в ней также обрело голос коллективное бессознательное российской культуры. Вклад евразийцев в понимание русской истории, ментальности и культуры значителен. Но этот вклад в культурологическую и цивилизационную рефлексию тоже оказался возможным лишь потому, что наступил такой исторический период, когда коллективному бессознательному следовало дать голос. В данном случае можно было бы обратиться не к Г.Вернадскому и не к князю Н.Трубецкому, а к Л.Толстому, точнее, к реакциям на вышедшие в Париже его романы.

Что так удивило французских критиков в романе «Война и мир»? В чем заключался смысл первой реакции на него? Как выразился один из критиков, в русских течет «восточная кровь», а это значит, индивидуальная воля уступает место воле коллективной [4]. Описывая состояние души Пьера Безухова, критик вспоминает о буддийской нирване. Все эти признаки психологии русских критик считает чуждыми Западу и близкими Востоку. Что особенно обращает на себя внимание в этой реакции критика, так это то, что русских он называет скифами. Вывод таков: скиф нависает над миром Запада и желает его переделать. Ну, пожалуй, все не так. Это у Запада, выпустившего джинна модерна, как раз было такое желание переустроить России, о чем убедительно писал Н.Данилевский. У русских это проявится позже, когда начинают верить в мировую революцию.

Так Данилевский описал стремление европейцев цивилизовать русское царство с его лесами, водами и степями. «Вместо сынов противления, которым обухом приходилось прививать европеизм (и все еще дело плохо на лад идет), — пишет он, — сюда нахлынули бы поселенцы чисто германской крови, без сомнения, под водительством благороднейшей из самых германских — англосаксонской расы. Ведь тут бы на просторе завелись восточноевропейские, или западноазиатские, — называйте, как хотите, — соединенные штаты. Цивилизация полилась бы волною, и к нашему времени все обстояло бы давным-давно благополучно. Каналов было бы невесть сколько накопано, железных дорог — десятки тысяч верст настроено, о телеграфах и говорить нечего; на Волге, что на Миссисипи, не сотни, а тысячи бы пароходов плавало; да на одной ли только Волге! — и Дон был бы сделан как надо судоходным, и днепровские пороги — взорваны, что ли, или прорыты; и какой бы славный jar East открывался в дальней перспективе» [5].

Что же все-таки французские критики усмотрели в романах Л.Толстого, которого, как известно, Восток интересовал чрезвычайно? Они проникли в коллективное бессознательное русских, которое уже в конце ХIХ в. рвалось наружу. В русской культуре они ощутили что-то очень важное. И вот здесь уже следует говорить не только о специфически русской ситуации, а о ситуации, касающейся многих народов. Народов, успевших ассимилировать установки модерна.

В данном случае понятие «модерн» употребляется в значении Ю.Хабермаса, который полагал, что это мировоззрение возникает в эпоху Просвещения. Народов, успевших ассимилировать установки модерна, но в то же время и уже ощутивших их кризис. А кризис этот О.Шпенглер обозначил как кризис европоцентризма. Европоцентризм как выражение духа модерна — великая страница в истории. К чему же привел модерн? То, что в название нашего форума обозначено как «ценностные миры», по воле модерна часто превращалось в содержание коллективного бессознательного. Это впервые стало проблемой, причем культурологического свойства.

Но было бы неверным полагать, что модерн как мировосприятие возник на пустом месте. Модерн вырвался как джинн из западной ментальности. Такая ментальность тоже имела исторические предпосылки. О.Шпенглер провел резкую границу между историей античного мира и историей западного мира. Он, как наш Л.Гумилев, радикально переосмыслил историю, в данном случае западную, утверждая, что хотя Запад и проходит те же самые циклы и фазы, которые прошел античный мир, но это все же совершенно другой ценностный мир.

Прав ли в этом утверждении О.Шпенглер? Не совсем. Что-то западный мир все же в античности подхватывал. Что? В качестве ответа на этот вопрос процитируем суждение Вяч. Вс. Иванова по поводу ментальности греков. Он пишет: «Афиняне, считавшие себя единственными в мире, а всех остальных — варварами, были беззаботны: они творили новую геометрию и новую трагедию, забыв все бывшее до того. Эту же творческую беззаботность деятельной и сметающей все былое культуры, устремленной в будущее, кажущееся радостной и не имеющей досуга, чтобы вспомнить ужасы прошлого, возродил Ренессанс» [6].

А что уж говорить о начавшейся с ХVIII в. эпохе модерна с ее революциями и забвением традиции и истории, что в России ХХ в. тоже было проиграно. О.Шпенглер неправ: все-таки не случайно Запад считает себя наследником и продолжателем античной цивилизации. Но прежде всего Запад подхватывал у античного мира и продолжал то, что Ф.Кардини называет «историей непонимания». Непонимания Западом Востока. Для Запада это было принципиально.

Уникальность античной цивилизации, усвоенная Западом, заключается в обособлении, отрыве от Востока. Выясняя генезис философии в Древней Греции (с удовольствием говорим об этом сегодня, во время празднования дней философии в Санкт-Петербурге), Жиль Делез и Феликс Гваттари в книге «Что такое философия?», попутно касаются и этого разрыва Греции с восточными империями. Они (города-государства Греции) «первыми оказались настолько близко и вместе с тем настолько далеко от архаических восточных империй, что сумели извлечь из них выгоду, не следуя сами их образцу: вместо того чтобы паразитировать в их порах, они сами стали купаться в новой составляющей, осуществили новую, имманентную детерриторизацию, сформировали среду имманентности» [7].

Как уже было сказано, Запад неслучайно считает себя наследником и продолжателем античной цивилизации. Это проявляется и в отношении Запада к Востоку. Уникальность античной цивилизации, усвоенная Западом, заключается в обособлении, отрыве от Востока. Как принято считать, от безличной стихии к открытию и утверждению личного начала. На протяжении последующей истории Запада всегда существовала опасность утратить самостоятельность и раствориться в той стихии, от которой удалось оторваться. Этого мотива почему-то не существует для итальянского философа и историка Ф.Кардини. Но он был высказан К.Ясперсом. Растворения в восточном мире не случилось. Этого не случилось, как известно, в эллинистическом мире, в эпоху Древнего Рима, когда влияние Востока оказалось весьма активным. И персидский бог Митра в ситуации распада Рима был, как известно, серьезным соперником Христа.

Закат Римской империи сопровождался приливом интереса к Востоку и утратой тех ценностей, что получили развитие после разрыва с Востоком. Город наполнялся звездочетами, магами и оракулами. Ф.Шеллинг писал: «Раз старый мир не в состоянии идти дальше, должен возникнуть новый мир, и общее предчувствие, казалось, влекло все помыслы к Востоку, как если бы оттуда должен был прийти избавитель, о чем имеются свидетельства даже в сообщениях Тацита и Светония» [8]. Этого растворения Запада в восточном мире не случилось. Тем более его не случилось и не могло случиться в последующую эпоху цветущей сложности Запада. Не только эпоха ренессанса, но в еще большей степени эпоха модерна это исключала.

Положение изменяется к началу ХХ в. в связи с тем, что обозначается как кризис европоцентризма. Было осознано, что понятие цивилизации не исчерпывается ценностями лишь западной цивилизации. Цивилизаций много, а западная — одна из них. Когда возникает кризис европоцентризма, Восток снова активизируется. Но этот процесс на Западе реален уже с начала ХIХ в. Пожалуй, наиболее радикально эта тема звучит в «Западно-восточном диване» Гете. Он решительно выступает против предрассудка, «мешавшего признавать что-либо, кроме унаследованного от древних Афин и Рима» [9]. Ничего подобного раньше не наблюдалось. Он пишет: «Мы научились ценить поэтическую манеру Востока, признаем величайшие достоинства его поэтов, но только сравнивай же их с ними самими, что их в положенном кругу, да и забудь пока, что были на свете римляне и греки» [10].

Но что под этим интересом к Востоку, который все больше о себе заявляет и достигает к рубежу ХIХ–ХХ вв. пика, скрывается? Может быть, это свидетельствует о намерении Запада предотвратить засыхание и отвердение культуры и вдохнуть в нее жизнь? Ведь этот кризис культуры уже ощущал Ф.Ницше. И потому он пытался воскресить миф, а вместе с ним и архаическую Грецию, для которой его Дионис оказался столь репрезентативным. Кстати, концепт Диониса был весьма популярен в среде русских мыслителей и поэтов начала ХХ в.

Или же — второй вариант: это свидетельствует о начале того растворения на Востоке и в Востоке, которого Запад опасался всегда. Такая опасность в это время возникла снова. Размышляя над этими вопросами, К.Ясперс говорит: «Можно ли предположить, что Европа вновь вернется к Азии, утеряв свои специфические черты? Потонет в ее глубинах и ее бессознательном нивелировании?» [11]

Так поставленный вопрос имеет отношение не только к Западу, но и к России, которую мы мыслим входящей в европейский мир. Что происходит с Россией на фоне кризиса европоцентризма? Россия — одна из тех стран, которая в последние столетия развивалась в соответствии с ориентациями европеизма. Но в этой культуре европеизм был не единственным, а лишь поздним ее уровнем, ставшим сознанием России. Бессознательное же России сформировано византийскими и еще более древними — восточными традициями. Россия демонстрировала себя на уровне сознания западной державой, о чем свидетельствовал, например, проект создания Священного Союза Александра I, утверждающего единство европейского христианского мира, но на уровне подсознания она представляла собой более сложный цивилизационный организм.

Когда предшественник О.Шпенглера — Н.Данилевский формулировал, что в своих взаимоотношениях с Россией Запад никогда не доверял России в силу ее сохраняющейся самостоятельности, то он не учитывал еще одного аспекта, способного быть аргументом в пользу такого утверждения. Стараясь сохранить свою самостоятельность, Запад исключал возвращение в восточный мир, в безличную стихию, и растворение в этой стихи. В соответствии с этим комплексом он не доверял и не мог доверять России полностью потому, что Россия продолжает оставаться двуликим Янусом. В иных суждениях она предстает синонимом Востока. Этому удивляться не приходится, поскольку населяющие ее народы исповедуют ислам. А следовательно, в противостоянии Запада и Востока Россия воспринималась слабым звеном. Растворение Запада в восточном мире, о возможности чего пишет К.Ясперс, могло начаться именно с России. В этом и скрывается причина некоторого недоверия Запада по отношению к России. Россия воспринималась проблемой именно с этой точки зрения.

Теперь перейдем к евразийцам. То, что Россия представляет собою часть Востока, превосходно покажут философы и историки-евразийцы (Г.Вернадский, Н.Трубецкой, Л.Карсавин, П.Савицкий, Г.Флоровский, А.Карташев). Пожалуй, мысль, в соответствии с которой судьба России связана не с Западом, а с Востоком, они довели до крайнего выражения. Так, Г.Вернадский показал, что исторический процесс стихиен. Он приводится в движение глубоко заложенными в нем и не зависящими от воли людей силами. Эти силы Л.Гумилев потом назовет пассионарностью. На территории Евразии развитие этой стихии имело несколько циклов [12]. В основе каждого такого цикла оказывается очередная попытка вызвать к жизни государство, способное объединять многие этносы и народы, достичь единства евразийского мира. Первая такая попытка связана с возникновением скифской империи, в составе которой были и славяне. За ней следовали гуннская и монгольская империи, куда тоже входили славяне. Четвертая попытка достичь единства евразийского мира связана с историей российской империи, сохраняющей связи с Востоком и включающей в себя множество этносов, не имеющих отношения к христианскому миру.

Теория евразийцев — это важная веха в познании цивилизационной идентичности. Она свидетельствует о стремлении утвердить русскими не только свою самость, но и оппозиционность по отношению к Западу. Эта оппозиционность подчеркивалась близостью России к Азии. Так, евразийцы жестко формулировали: «Мы должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими. Сбросив татарское иго, мы должны сбросить и европейское иго» [13].

Здесь важно констатировать, что в истории отечественной мысли у евразийцев были предшественники. Ведь это не евразийцы, а еще Ф.Достоевский сформулировал: «Русский не только европеец, но и азиат» [14]. Если уж цитировать пророка, то, может быть, стоит обратить внимание на следующую сказанную им фразу: «В грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход» [15]. Стремясь объяснить этот, столь странный для ХIХ в. вывод, Ф.Достоевский его прояснял: «Это стыд, что нас Европа сочтет азиатами, преследует нас уж чуть не два века. Но особенно этот стыд усилился в нас в нынешнем девятнадцатом веке… Этот ошибочный стыд наш, этот ошибочный наш взгляд на себя единственно как только на европейцев, а не азиатов (каковыми мы никогда не переставали пребывать), — этот стыд и этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века, и мы поплатились за него и утратою духовной самостоятельности нашей, и неудачной европейской политикой нашей, и, наконец, деньгами, деньгами, которых бог знает сколько ушло у нас на то, чтобы доказать Европе, что мы только европейцы, а не азиаты» [16].

Таким образом, можно констатировать, что сформулирована идея, которую евразийцы и подхватят. «А между тем Азия — да ведь это и впрямь может быть наш исход в нашем будущем, — опять восклицаю это. И если бы совершилось у нас хоть отчасти усвоение этой идеи — о, какой бы корень был тогда оздоровлен! Азия, азиатская наша Россия, — ведь это тоже наш больной корень, который не то что освежить, а совсем воскресить и пересоздать надо! Принцип, новый принцип, новый взгляд на дело — вот что необходимо» [17].

Из сказанного следует: евразийцы вышли из «Дневника писателя» Ф.Достоевского. Так, например, Н.Трубецкой доказывал, что российская государственность складывалась под сильным давлением государственности, созданной Чингисханом. Это не было лишь внешним усвоением, оно было преображено собственными, и прежде всего ассимилированными византийскими традициями. Татарская государственная идея была трансформирована: «Потускневшие и выветрившиеся в процессе своего реального воплощения, но все еще сквозящие за монгольской государственностью, идеи Чингисхана вновь ожили, но уже в совершенно новой, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское объяснение. В эти идеи русское сознание вложило всю силу того религиозного горения и национального самоутверждения, которыми отличалась духовная жизнь той эпохи; благодаря этому идея получила небывалую яркость и новизну и в таком виде стала русской» [18].

Евразийцы обратили внимание на то, что в ситуации, когда русские могли раствориться в империи Чингисхана и потерять самостоятельность, они тем не менее не ассимилировались, не отатарились, не утратили своей самобытности. Более того, московские цари оказались последователями Чингисхана. Н.Трубецкой пишет: «Если из всех отдельных правителей обособившихся провинций монгольской империи только московские цари стали притязать на овладение всей территории некогда объединенной Чингисханом Евразии, если у одних этих московских царей оказалась не только внешняя, но и внутренняя сила для реального осуществления этого притязания и если, присваивая себе наследие Чингисхана, Россия, тем не менее, не утратила своей национальной индивидуальности, а, наоборот, утвердила ее, — то произошло это потому, что благодаря вышеописанному психологическому процессу только в одной России и идеи Чингисхана религиозно переродились и предстали в одновременной и подлинно специфически-русской форме. Именно сила горения русского религиозно-национального чувства переплавила северо-западный улус монгольской монархии в московское царство, в котором монгольский хан оказался замененным православным русским царем» [19].

Вот в этой силе горения религиозно-национального чувства все дело. Когда продолжатель идеи евразийцев — Л.Гумилев анализирует евразийцев, он говорит, что в истории отношений России с татаро-монголами они не учли лишь одного — пассионарного фактора. («Но главного в теории этногенеза — понятия пассионарности — они не знали».) [20]

Так ли это? Несмотря на невладение для интерпретации феномена духовного горения специальной терминологией, евразийцы все же это явление констатировали. Так, когда Н.Трубецкой говорит о горении религиозно-национального чувства, то, по существу, он имеет в виду тот же самый феномен пассионарности, не называя его термином, используемым Л.Гумилевым. Но именно это горение духа и способствовало тому, что уже не русские ходили на поклон к татарам, а сами татары приходили служить к русским князьям. Россия стала преемницей татарской государственности, способной объединять разные народы, в силу именно пассионарного подъема.

Вот почему русских часто называют скифами. Вот почему французские критики обнаружили в романе Л.Толстого скифство. И чем дальше, тем больше. Скифство переставало быть на положении бессознательного. Удивляться тут не приходится. Г.Вернадский констатирует в славянском этносе наличие иранской (скифской) крови. «Историческая подпочва русского государства создана была скифами» [21]. Тема скифства России приобретает особую значимость в связи с мыслью К.Ясперса по поводу того, что разгадка настоящего и будущего связана с тем, что произошло в доистории, в доосевое время. Это то, что мы и называем коллективным бессознательным.

Однако любопытно, что чем больше начинает привлекать Восток, тем очевидней оказывается стремление противостоять Западу. Бессознательное как оборотная сторона антизападных настроений присутствует у А.Белого, В.Хлебникова, Б.Лившица, поэта-символиста А.Добролюбова.

Отношение Н.Рериха к Востоку опережает и евразийцев, и Л.Гумилева. Он пишет: «О татарщине остались воспоминания только как о каких-то мрачных погромах. Забывается, что таинственная колыбель Азии вскормила этих диковинных людей и повила их богатыми дарами Китая, Тибета, всего Индостана» [22]. Такое ощущение, что Л.Гумилев расшифровал и аргументировал это признание Н.Рериха.

Стихотворение А.Блока «Скифы», написанное в 1918 г., можно воспринимать прямым ответом французскому критику, обнаружившему в романе Л.Толстого восточную ментальность. Поэт фиксирует в русских преобладание коллективного начала над индивидуальным. То, что у французского критика представало отрицательным, у А.Блока оказывается положительным. Да, в экзальтации утверждает поэт, мы, русские, — скифы.

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь с нами!

Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,

С раскосыми и жадными очами! [23]

Здесь обращает на себя внимание то, что скифство, азиатство отождествляется с «тьмой», т.е. с чем-то таким, что существует до-истории, т.е. в соответствии с К.Ясперсом, до возникновения осевого времени как важной исторической вехи, облагородившей «тьму» с помощью возникновения религиозных и философских идей, новой нравственности, в чем и заключается смысл осевого времени.

Это нагнетание с помощью много раз повторенного слова «тьмы» (чего-то вроде муравейника, т.е. некоего нерасчлененного множества, в котором оказались спаянными человеческие особи, не успевшие обрести индивидуальности), что способен вообразить мало знакомый с существом дела европеец. Ведь, как доказывает К.Ясперс, осевое время коснулось и Востока. Осевое время представлено не только Христом, но и Лао-цзы, и Конфуцием. Видимо, эта «тьма» касается тех лишенных человеческой индивидуальности орд, которые в историю вместе с осевым временем так и не могли войти и, следовательно, безвозвратно исчезли. Эта ситуация испуга перед неизвестным, а потому и страшным как раз и порождает страх европейца, провоцируя и отталкивание, и в то же время притяжение.

Это амбивалентное отношение к Востоку нам известно по тому, как эту тему осмыслял В.Соловьев, озабоченный наступлением «тьмы» с Востока и считающий это возмездием христианскому миру за его пассивность и инертность. Что же касается А.Блока, то еще в стихотворении 1908 г. «На поле Куликовом» он утверждает: «Наш путь — степной».

В.Соловьева, как известно, нельзя упрекнуть в антизападничестве. Наоборот, его испуг перед Востоком объясняется возникшей в его сознании возможностью исчезновения христианских ценностей, объединяющих Россию с Западом. Философ пророчит столкновение с Западом, в результате которого ценности, вызванные к жизни христианством, и в частности личное начало, исчезнут. Но смотря что под личностным началом понимать и какой смысл в это вкладывать.

Испуг философ испытал, когда в Париже на заседании географического общества слушал речь китайского генерала, о чем он пишет в своей статье 1890 г. «Китай и Европа», опубликованной в журнале «Русское обозрение» [24]. В своей речи генерал противопоставлял Китай и Запад, пророча гибель Запада. В.Соловьев пишет: «Предо мною был представитель чужого, враждебного и все более и более надвигающегося на нас мира» [25]. Философ говорил, что европейцы приветствовали речь китайского генерала с таким же легкомысленным восторгом, с каким иудеи маккавейской эпохи впервые приветствовали римлян. Однако В.Соловьев все же надеется, что в Европе есть думающие люди, которые со вниманием и опасением смотрят на надвигающуюся с Востока грозную тучу. Хотя В.Соловьев и испытывает испуг перед «роем пробудившихся племен» (это его стихотворение 1894 г. «Панмонголизм»), он тем не менее призывает, уже в очередной раз после Гете, внимательно присматриваться к глубинам восточной ментальности.

В заключение хотелось бы сказать следующее. Что же нам, очевидцам и свидетелям распада мировоззрения не только европоцентризма, но и модерна, возможного на основе этого европоцентризма, бросается в глаза на Востоке, чего недостает и нам, русским европейцам, и вообще Западу?

Прошла эпоха оптимистического и деятельного вторжения во внешний мир, чтобы его пересоздать, к чему звал модерн в его европейских формах, а других форм просто не было. Необходимо сосредоточиться на внутренней духовной жизни вплоть до отречения от собственного Я, как это делает индус-отшельник во фрагменте В.Хлебникова «Есир», «побеждая в себе гордое желание стать Богом» [26].

Воля «фаустовского» человека к власти долгое время была барьером для усвоения этих ментальных ценностей. Вяч. Вс. Иванов пишет: «Европейская культура до ее увлечения пессимистической эсхатологией была, начиная с Афин, занята построением внешнего мира, конструированием науки и позднее выявлением всех следовавших из нее технических возможностей; этот же внешний мир вдохновлял и философов, занятых обдумыванием его соотношений с внутренним миром человека, и поэтов, находивших вовне источник своего вдохновения» [27].

Но разве это не признаки модерна? Представляется, что и Л.Гумилев, и предшествовавшие ему евразийцы, а еще раньше русские мыслители, поэты и художники с их интуитивным проникновением с бессознательное ощутили и высоко оценили этот восточный импульс. Проблема актуальности ценностных установок Востока только дополняет общую картину распада мировосприятия модерна, ставшего причиной динамичной, обращенной в будущее, но и драматической истории ХХ в.

Статья подготовлена на основе доклада, представленного на пленарном заседании конференции «Ценностные миры современного человечества» в рамках Международного научно-культурного фестиваля «Дни философии в Санкт-Петербурге» (Таврический дворец, 17 ноября 2011 г.)

Примечания:

[1] Кардини Ф. Европа и ислам. История непонимания. СПб., 2007.

[2] Трельч Э. Историзм и его проблемы. М., 1994. С. 158.

[3] Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 1997. С. 14.

[4] Булгаков Ф. Граф Л.Н. Толстой и критика его произведений — русская и иностранная. СПб.–М., 1886. С. 30.

[5] Данилевский Н. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. М., 1991. С. 64.

[6] Иванов В. Темы и мотивы Востока в поэзии Запада // Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 3. М., 2004. С. 200.

[7] Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М., 2009. С. 101.

[8] Шеллинг Ф. Философия искусства. М., 1966. С. 100.

[9] Гете И.В. Западно-восточный диван. М., 1988. С. 222.

[10] Гете И.В. Указ. соч. С. 222.

[11] Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 90.

[12] Вернадский Г. Начертание русской истории. М., 2004. С. 29.

[13] Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. С. 575.

[14] Достоевский Ф. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л., 1982. Т. 27. С. 33.

[15] Там же.

[16] Там же.

[17] Там же. С. 36.

[18] Трубецкой Н. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока. Основы евразийства. М., 2002. С. 224.

[19] Трубецкой Н. Указ. соч. С. 228.

[20] Гумилев Л. Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации. М., 2005. С. 21.

[21] Вернадский Г. Начертание русской истории. С. 47.

[22] Рерих Н. Собр. соч. Кн. 1. М., 1914. С. 124.

[23] Блок А. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 3. М.–Л., 1960. С. 360.

[24] Соловьев В. Китай и Европа // Русское обозрение. 1890. № 2. С. 674.

[25] Соловьев В. Указ. соч. С. 674.

[26] Хлебников В. Творения. М., 1986. С. 554.

[27] Иванов В. Темы и мотивы Востока в поэзии Запада // Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 3. М., 2004. С. 200.

Полную версию статьи см.: Национальные интересы, №1, 2012

Читайте также на нашем портале:

«Культурная морфология О. Шпенглера о «ликах России»» Игорь Голосенко, Константин Султанов

«Русь-Россия: идея, миф, вера» Павел Странник

«Так в чем же особенность России?» Рустем Вахитов

«Вектор судьбы России - ее культурно-исторический проект» Александр Неклесса

«Религиозные основания этнополитического пространства в концепции основоположников евразийства» Елена Романова

«Восток и запад Европы: европейская судьба России» Владимир Кантор

«Россия: что значит "не быть Западом"?» Сеpгей Каpа-Муpза


Опубликовано на портале 11/10/2012



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика