Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

«Русская повседневность» Карстена Гёрке

Версия для печати

Перевод с немецкого специально для сайта «Перспективы»

Клаус Гества

«Русская повседневность» Карстена Гёрке


Клаус Гества (Klaus Gestwa) – профессор, заведующий Институтом восточноевропейской истории и краеведения университета им. Карла Эберхарда (Тюбинген, Германия).


«Русская повседневность» Карстена Гёрке

Заслуженный профессор Цюрихского университета Карстен Гёрке много лет работает в русле такого популярного направления, как история повседневности. Его книга представляет собой первую попытку проследить это измерение в истории России начиная с Древней Руси и кончая советским периодом. В Германии эта работа стала научным бестселлером и используется для преподавания в университетах, хотя она, как и всякий обзорный труд, далеко не лишена пробелов и спорных выводов.

Сводный реферат рецензий на издание в 3 томах: Goehrke, Carsten. Russischer Alltag. Eine Geschichte in neun Zeitbildern vom Frühmittelalter bis zur Gegenwart. Band 1: Die Vormoderne. Zürich. Chronos Verlag, 2003. Band 2: Auf dem Weg in die Moderne, 2003. Band 3: Sowjetische Moderne und Umbruch. Zürich. Chronos Verlag. 2005. (Гёрке, Карстен. Русская повседневность: история в девяти картинах с древности до наших дней. Том 1. Древность; Том 2. На пути к Новому времени; Том 3. Советское время и перестройка)

Тема повседневности за последние десятилетия прочно вошла в исследовательскую практику специалистов по истории России. Пришедший в русскую науку с задержкой, термин «повседневность» быстро разросся до размеров «культурной истории» (Kulturgeschichte), и его содержание потеряло четкие контуры, расплывшись от частого и многозначного употребления в различных областях исторической науки, будь то история семьи и детства или гендерные исследования. Заслуга Карстена Гёрке состоит в организации поля исследований истории русской повседневности. Автор, заслуженный профессор Цюрихского университета известен как специалист по истории расселения славян и социальной истории Руси. Результатом его многолетнего труда стал трехтомный opus magnum [1] «Русская повседневность», в котором Гёрке охватил русскую историю начиная с древности и кончая советским периодом.

Понятие повседневного не имеет границ, ведь оно включает в себя все сферы человеческих отношений: и быт и домашнее хозяйство, и нормальное и экстремальное в активности исторических акторов. Вследствие этого «история повседневности» предполагает самые разнообразные сюжеты. Гёрке отдает себе в этом отчет. Он не предпринимает попыток довести дефиницию повседневности до математической точности, что, без сомнения, не внесло бы ясности, а только еще более осложнило бы практическое применение такого определения. Гёрке приравнивает повседневность к социальной практике, понимая ее через главные константы человеческой жизни, как общее жизненное пространство, сцену, на которой происходит повседневное коммуникативное действо. Материальная сторона повседневного представляет наименьшую проблему для автора: ставшие в наши дни доступными архивы содержат обширный материал, позволяющий описать социальные связи и общественные ритуалы. Куда более трудная задача – анализ норм, ценностных ориентаций и многообразных смыслов повседневных действий. Гёрке это прекрасно понимает и потому ищет в своей книге способ соединить материальную и символическую стороны повседневного.

Для раннего периода русской истории он пользуется приемом так называемой «сценической реконструкции». Исходя из археологических артефактов, автор реконструирует судьбы и представления акторов в стиле исторического романа. Его «это могло бы быть так» может не приниматься историками в качестве научного метода, но значительно повышает наглядность изложения. Этот прием облегчает читателям доступ в мир незнакомых повседневных практик.

В своей работе Гёрке старался учесть интересы тех читателей, которые не являются профессиональными историками, что проявляется в форме изложения. Открывая каждую эпоху, автор предлагает очень краткий историографический обзор, не уделяя внимания различным мнениям и дискуссиям среди ученых. Насыщенный историческими фактами текст охватывает различные аспекты русской повседневности. Однако для интересующегося историей непрофессионала описания эти чересчур подробны, а в глазах историка перекос в сторону эмпирического материала ущемляет аналитическую составляющую работы. Например, вполне можно было сократить некоторые описания (жилищ, дворов) в пользу общей интерпретации картины. Заключения к каждому разделу чересчур кратки; в тексте недостает моделей, объясняющих общие тенденции развития. Нередко изменчивость и противоречивость некоторых процессов заявлена, но недостаточно объяснена. Недостатки избранного метода особенно заметны во втором томе, посвященном периоду с середины XVIII века по 1917 год. Начавшиеся в русском обществе этого периода изменения, очевидно, требуют больше аналитической работы, чтобы связать между собой микро- и макроисторические структуры. Например, остается неясным, как традиционное крестьянское общество середины XVIII века принимало формы рыночной и потребительской культуры.

Исследование более чем тысячелетнего периода требует от автора концентрации внимания на тех или иных эпохах и процессах и отказа от рассмотрения других, может быть, имеющих для истории России равнозначную ценность. Этот мучительный выбор Гёрке решает в пользу более или менее спокойных эпох, на протяжении которых сохранялись стабильные социальные структуры. Это позволяет ему представить срез периодов общественной консолидации, когда повседневная жизнь предстает во всем ее многообразии. Однако в жертву такой насыщенности приносится динамика исторических событий: тема войны, например, оказывается на периферии изложения. От этого русская повседневность выглядит удивительно мирной: читатель практически ничего не узнает о травматическом опыте, пережитом населением в период монгольского завоевания XIII века или в годы «смуты» начала XVII века, а также во время более поздних войн – Отечественной 1812 года или Крымской (1853–1856). Редко находят место в книге Гёрке и насильственно произведенные перемены (например, в период реформ Петра I), общественные потрясения, пускай и не повлиявшие напрямую на материальную повседневность, но много объясняющие в восприятии и интерпретации событий.

Трилогия носит название «Русская повседневность», поэтому автор исключает из своего повествования все нерусские народы. Даже восточные славяне – будущие украинцы и белорусы – оставлены в период Средних веков без внимания. Сосредоточение на жителях одной только Великороссии, которые после разделов Польши, присоединения Крыма и Украины составляли разве что половину населения России, имеет для такого протяженного по времени исследования свои основания. Однако в некоторых случаях было бы важно представить сравнение с соседними народами, которые строили свою повседневность на одном пространстве с русскими и в непосредственной взаимосвязи с ними. Например, не упоминаются в книге русские поселенцы на Кавказе, повседневная жизнь которых проходила в напряженных отношениях с «другими», о чем уже существуют отдельные интересные работы. [2]

Сравнение России с Западом является в зарубежной историографии излюбленной темой, которую автор не мог обойти. Однако, обращаясь к широкой читательской аудитории, необходимо подчеркивать, что, несмотря на все различия, повседневная жизнь русских крестьян и рабочих имела много общего с жизнью их западноевропейских современников. Насилие и алкоголизм были характерной чертой пролетариата и в Англии, и во Франции, и в Германии. Если не заострять на этом внимание, то существует опасность представить русскую повседневность как будни «варваров» и тем самым просто воспроизвести распространенные стереотипы.

В описании советского периода в третьем томе Гёрке остается верен ранее избранному им методу работы. В своем обзоре XX века автор концентрируется на трех этапах. Довоенный сталинизм (1929–1941) он описывает как общество «фасадов», период построения сцены, на которой будет разыграна советская жизнь. Второй этап (с 1964 по 1985 год) – это мостик между «золотой эрой первых десяти лет руководства Брежнева», когда работоспособность советской модели достигла своего зенита, и периодом «застоя» с 1975 по 1985 год (Band 3. S. 304). Период перемен с 1992 по 2000 год Гёрке оценивает как время между апокалипсисом и началом ностальгии по советскому прошлому. Здесь он говорит о «борьбе за выживание» и рассматривает также «новых русских» и «старый менталитет». Если последний этап русской истории сведен автором до 35 страниц текста, то период довоенного сталинизма рассматривается в качестве некоего русского переломного времени более чем на 260 страницах. [3]

Концентрация автора на этих трех этапах приводит к тому, что Вторая мировая война, послевоенное время и период «оттепели» оказываются на периферии повествования. Это позволяет усомниться в выборе Гёрке. Военная и послевоенная повседневность представляют собой основу для анализа механизмов преодоления советской повседневности, позволяющей критически осмыслить стереотипы о нетолерантном поведении homo sovieticus. Несмотря на готовность к насилию и обособление разных общественных групп, как раз 40-е годы XX века были периодом социального взаимодействия в советском обществе. Поведение людей в годы нужды и голода показали, что советскому обществу были отнюдь не чужды такие гражданские ценности, как человеческое достоинство, готовность помогать другим и терпимость. Кроме того, промежуток между 1941 и 1964 годами – очень значим для исследований советского периода. Елена Зубкова и Амир Вайнер, чьи исследования Гёрке, очевидно, упустил из виду, убедительно доказали своими работами, что военные и послевоенные годы являются ключевыми для советского периода русской истории [4]. Не упомянуты автором и важные труды по советской повседневности, принадлежащие Голфо Алеоксополасу, Дональду Фильтцеру, Джулии Хесслер и Сьюзан Райд. Вследствие этого в описании брежневского периода Гёрке не принимает во внимание исследования советского общественного мнения в 1960–1970-х годах, предлагающие множество возможностей заглянуть как в советскую повседневность, так и в приемы мышления и действий советских граждан [5].

Несмотря на эти лакуны, нельзя не признать, что Гёрке предпринял попытку охватить широкий исторический ландшафт и при этом учесть новые тенденции и исследования в этой области. Так, он уделяет много внимания «женской истории» истории семьи и детства. Или, например, в книге представлен взгляд «изнутри» сталинского времени, основанный на сравнительно недавно найденных и обработанных дневниках современников той эпохи. Обнаруживает Гёрке свою информированность и в вопросах миграции и расселения. Разносторонность и «насыщенное описание» делают его историю русской повседневности очень наглядной [6]. Однако такие аспекты, как спорт, средства массовой информации, общество потребления, остаются на периферии исследования. Слишком поверхностно представлена повседневность лагерей, хотя вопрос о том, как лагерные будни влияли на обычную советскую жизнь, заслуживает больше внимания. Далее, в послевоенные десятилетия у советских граждан появлялось все больше возможностей вступать в контакты с жителями других стран Восточного блока, Запада Третьего мира. Это также не могло не повлиять на устройство их повседневной жизни. Недостаточное место у Гёрке занимает холодная война как конституирующий фактор советской культуры. Автор использует старую концепцию отсталости советского гражданского общества, измеряя его западной меркой и еще раз тиражируя давно известные тезисы о его недостатках. При этом вне поля зрения Гёрке остается тот факт, что процессы, проходившие в Советском Союзе, не были специфическими особенностями социализма, а имели место и во многих других индустриальных обществах. К ним относится, например, разрушение традиционных структур из-за перемещения сельского населения в города, рост преступности в переходный период и др.

Недостаток компаративистики особенно проявляется в заключительной части исследования. Здесь Гёрке впадает в опасный соблазн выявить некие единые процессы, развивавшиеся на протяжении всей русской истории начиная со Средних веков и заканчивая советским периодом. Представляется сомнительным, что концепция застройки городов XX века следовала модели «ушедшего хутора» и «московских городских сооружений» или что вычурные виллы новых русских можно рассматривать как «современный вариант средневекового жилища». (B.3. S. 451.) Несложно обнаружить связь между крестьянской общиной, с ее жестким социальным контролем и уравниванием, и общественным коллективизмом советского периода. Однако тем труднее эту связь обосновать. Если в начале Гёрке полемизирует с «упрощенной интерпретацией» Йорга Баберовского, понимающего сталинизм как «насильственную власть, выросшую из деревенской культуры насилия», то в конце работы он сам делает то же самое, объясняя советский феномен пренебрежения к отдельному человеку последовательным развитием крестьянского мироощущения. (B.3. S.21, 454.) По мнению Гёрке, дальнейшее развитие России зависит в огромной степени от того, сумеет ли она «выйти из этого замкнутого круга традиционных, древних представлений». (B.3. S. 455.) Перед лицом такого жестко дихотомичного тезиса встает вопрос, что именно автор понимает под «древностью» и «традицией». В его истории советской повседневности слишком часто зафиксированы живучие стереотипы и слишком редко они подвергаются проверке.

Исследования большого хронологического периода всегда обещают больше, чем они в состоянии предъявить, потому что претензия на тотальность наталкивается на неустранимое сопротивление материала. Но при всех минусах этой работы, Гёрке вносит безусловный вклад в историографию. Несмотря на то, что энциклопедическая полнота данного труда представляет скорее «каменоломню», где лишь периодически попадаются «ценные породы», эта книга еще долгое время останется важным источником цитирования и будет незаменима, особенно для преподавателей. Можно надеяться, что трилогия Гёрке, благодаря ее наглядности, найдет путь и в частные библиотеки, хотя чтение 1600 страниц потребует от читателя немалого терпения.

Примечания

[1] Выдающееся произведение (лат). (Примеч. переводчика.)

[2] Barrett, Thomas, Lines of Uncertainty. The Frontiers of the North Caucasus, in: Burbank, Jane; Ransel, David L. (Hgg.), Imperial Russia. New Histories of the Empire, Bloomington 1998, S. 148-173; Baberowski, Jörg, Der Feind ist überall. Stalinismus im Kaukasus, Stuttgart 2003, S. 28-83.

[3] Переломное время (Sattelzeit) – термин, введенный в оборот Райнхардом Козелликом и обозначающий период с 1750 по 1850 г., когда старое и новое время в истории человечества встречаются как бы на одной временной координате. (Koselleck Reinhart. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1979. – Примеч. переводчика.)

[4] Zubkova, Elena, Russia after the War. Hopes, Illusions, and Disappointments, 1945-1957, Armonk/NY 1998; Weiner, Amir, Making Sense of War. The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution, Princeton 2001.

[5] Zemtsov, Ilya, Soviet Sociology. A Study of Lost Illusions in Russia under Soviet Control of Society, Fairfax, Virginia 1985; Российская социология 60-х годов. В воспоминаниях и документах. СПб., 1999; Грушин, Борис. Мнения о мире и мир мнений. М., 1967.

[6] «Насыщенное описание» (Thick Description) – термин Клиффорда Гирца. Он означает адекватное описание символического действия, то есть основанное на самоинтерпретации, такое, которое дают сами носители изучаемых культур. (Гирц К. В поисках интерпретативной теории культуры // Антология исследований культуры. СПб., 1997. С. 183. – Примеч. переводчика.)

Кандидат исторических наук В.С. Дубина

Название сводного реферата редакции сайта. В оригинале рецензии опубликованы без названия:

Klaus Gestwa: Rezension zu: Goehrke, Carsten: Russischer Alltag. Eine Geschichte in neun Zeitbildern vom Frühmittelalter bis zur Gegenwart. Zürich 2003-2004, in: H-Soz-u-Kult, 27.04.2004, <http://hsozkult.geschichte.hu-berlin.de/rezensionen/2004-2-063>.

Klaus Gestwa: Rezension zu: Goehrke, Carsten: Russischer Alltag. Sowjetische Moderne und Umbruch. Zürich 2005, in: H-Soz-u-Kult, 26.10.2006, http://hsozkult.geschichte.hu-berlin.de/rezensionen/2006-4-077.

Читайте также на нашем сайте:

«История повседневности» как направление исторических исследований» Наталья Пушкарёва

«Российская повседневность в условиях кризиса: взгляд социологов» Институт социологии РАН

«Посол Франции барон Проспер де Барант и его «Заметки о России» Наталия Таньшина

«Экспертиза чиновничьей жизни» Вера Дубина

«Честь превыше прибыли. Российская деловая культура» Александр Иванов


Опубликовано на портале 16/03/2010



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика