Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Идеологическое перепутье Центрально-Восточной Европы

Версия для печати

Специально для сайта «Перспективы»

Илья Тарасов

Идеологическое перепутье Центрально-Восточной Европы


Тарасов Илья Николаевич – кандидат политических наук, доцент Саратовского государственного социально-экономического университета


Идеологическое перепутье Центрально-Восточной Европы

Каковы сегодня итоги посткоммунистического развития стран так называемой «новой Европы»? В идейно-политической сфере одним из ключевых итогов стало идеологическое перепутье на фоне явного разрыва между элитами и обществом. В регионе все больше ощущается спрос на новые идеи, способные служить источником социальной мобилизации и консолидации. О том, как непросто идет поиск таких идей и что нередко его подменяет - статья политолога Ильи Тарасова.

После вступления Польши, Чехии, Словакии, Венгрии в НАТО и ЕС заметно снизились темпы социально-политического развития этих государств. Мощный поначалу импульс политической модернизации 1980–1990-х годов иссяк. Сегодня интеллектуалы и политические элиты стран Центрально-Восточной Европы (ЦВЕ) ведут поиск новых идей социальной мобилизации и консолидации, одновременно подводя некоторые итоги посткоммунистического периода. Возродилась дискуссия о сущности посткоммунизма, подходах к его изучению. Одна из ключевых проблем сегодня – идеологическое перепутье. Определяя наиболее существенные тренды идейно-политического развития ЦВЕ, следует уточнить смысловые значения посткоммунизма, уяснить роль размежеваний в трансформационном процессе, выявить позиции партий и отдельных граждан.
 
Неопределенность посткоммунизма
 Широко используемый в политической науке термин «посткоммунизм» не свободен от идеологических оценок. Само его появление связано с либеральной трактовкой демократической трансформации политических систем в странах советского блока. . Первоначально часть экспертов восприняла посткоммунизм как возможность развития по образцу западных демократий. Другие усматривали в развернувшейся трансформации регресс по сравнению с уровнем социального развития «реального социализма», предрекали странам-отступникам экономическое отставание и прозябание на обочине мировых политических процессов [1].
В теории демократического транзита посткоммунизм рассматривался как относительно короткий исторический период, отделявший господство авторитарной коммунистической власти от торжества консолидированной демократии. Польский политолог А. Рыхард пишет о двух наиболее ранних значениях посткоммунизма. «Первое связано с тем, что названный термин означает систему, еще не сформировавшуюся до конца, не совсем определенную, в связи с чем акцент делается на то, что данная система возникла после другой, вполне определенной. Исходя из этого, «посткоммунизм» – понятие не нормативное, а описательное. Недостаток такого подхода в том, что термин «посткоммунизм» в известном смысле остается «пустым», ничего не говорящим о специфике обозначаемой им системы. Второе значение термина связано с некой негативной окрашенностью его, акцентированием связи посткоммунизма со всем тем, что было в прошлом, в эпоху коммунизма» [2]. Оба подхода роднит четкое противопоставление посткоммунизма предшествующей эпохе и априорное отсутствие ясных критериев оценки новой складывающейся системы.  
Сербский исследователь С. Стоянович указывает, что посткоммунизм – это смешение коммунизма, докоммунистических укладов и капитализма [3]. Его своеобразие в каждой стране определяется сочетанием двух переменных: степени удаленности от коммунизма и степени переноса докоммунистического уклада. Тем самым подчеркивается некоторая историческая обусловленность посткоммунизма и необходимость описывать его как процесс трансформации, который может обладать характеристиками (и даже закономерностями) собственного развития.
Введение динамических переменных расширило горизонты исследовательского поля. Постепенно составилось представление о наличии различных фаз и стадий посткоммунистических преобразований: за демонтажем системы автократического правления следует фаза перехода к демократической политической системе; за конструированием новых форм правления – стадия налаживания «эффективного функционирования демократического режима», «отстраивание оптимальной деятельности демократического политического порядка» [4]. Эту стадию американские политологи-компаративисты Х. Линц и А. Степан назвали «незавершенным демократическим переходом» [5]. Такие представления о динамике процесса посткоммунистической трансформации полностью укладываются в рамки господствовавшей в 1990-е годы транзитологической теории. Вместе с тем транзитология, несмотря на некоторые когнитивные и эвристические успехи, оказалась не в состоянии объяснить ряд феноменов, часто списывая их на трансформационные «издержки» и «спазмы аккомодации».
Критика транзитологического подхода выявила потенциал неоинституционализма. При анализе перемен в Центрально-Восточной Европе продуктивен именно неоинституциональный подход, согласно которому неформаль­ные институты так же важны, как формальные. При этом необходимо учитывать, что институты не являются нейтраль­ными инструментами, создаваемыми чисто рационально для реа­лизации определенных целей. Очень часто они связаны с традициями, привычками, скрытыми интересами. Вследствие этого результаты их функционирования могут отли­чаться от первоначальных целей. По мысли А. Рыхарда, для посткоммунизма характерно существенное несовпадение динамики институциональных перемен на трех уровнях: политическом, экономическом и социальном [6]. К этому следует добавить связующее звено перечисленных уровней – дискурс идей модернизации, то есть адекватное (или неадекватное) понимание и интерпретацию обществом артикулируемых элитой задач трансформации. Отношения между культурным контекстом и институциональными переменами в целом являются предметом давнего спора в общественных науках.
Таким образом, научная разработка категории «посткоммунизм» способствовала относительному высвобождению ее трактовки из-под давления неолиберальной идеологии. Канадский исследователь П. Дуткевич подчеркивает, что неолиберальный дискурс создавал иллюзию, будто интеграция посткоммунистической Европы в мировую экономику со временем приведет стандарты жизни восточных европейцев в соответствие со стандартами их западных партнеров, а открытые рынки неизбежно принесут демократию [7]. Свободный рынок, а также демократические институты, конструируемые сверху, должны были действовать как средства социальной трансформации. Однако институты не возникают на пустом месте. Они обладают некой укорененностью в культуре. Власти необходимо добиться укоренения демократических ценностей в сознании и поведении большинства граждан. По сути, посткоммунизм – это проблема не только институтов, но и политической культуры, в том числе проблема легитимности власти.
При сопоставлении результатов различных конкретных исследований становится очевидным, что ориентация людей на власть соотносится с институциональным дизайном «новых демократий». Так, в парламентских республиках (Венгрия, Чехия, Словакия) массовые представления о власти связаны с парламентами и партиями, в Польше – с политическими элитами сейма и с окружением президента. Большинство граждан в ЦВЕ готовы почти безоговорочно признать над собой лишь власть закона, в отношении политических институтов возникают проблемы. Для посткоммунистических стран в начале 1990-х годов были характерны поверхностное усвоение демократической рито­рики политическими элитами и растерянность массового сознания, противоречиво сочетавшего демократические и автори­тарные наклонности. «Скорее можно говорить о выборочном усво­ении демократических ценностей. При этом более укорененными оказа­лись те ценности и установки, которые были более органичны нацио­нальной культуре» [8].
Общим для стран ЦВЕ является то обстоятельство, что высвобождение из-под власти коммунистической идеологии, сопровождавшееся «разгосударствливанием» (термин Ю. Левады) человека, усилило потребность в социальной опеке. Отсюда массовые оценки власти как «своей» в зависимости от того, насколько она проявляет заботу о материальном положении, часто вне зависимости от идеологической ориентации. Например, в Чехии, Словакии, отчасти в Венгрии определенная часть населения, которая в материальном плане вовсе не бедствует, крепко «привязана» к государственным дотациям и субсидиям и четко сориентирована на правящую группу. Впрочем, граждане стран ЦВЕ не желают возвращения к полной зависимости от государства, что подтверждает теорию потребностей А. Маслоу [9]. В большей степени они заинтересованы в социальной сплоченности. Для всех обществ «новой Европы» характерен дефицит социальной справедливости.
Власть воспринимается как теневая, и это вызвано, вероятно, двумя обстоятельствами: партизацией политики и политическим клиентизмом. Оба явления существенно сокращают «поле» публичной политики. Деформированное развитие партийных систем способствует узурпации политической сферы узкими элитными (и даже полукриминальными) группировками (Польша, Словакия) и отчуждению от нее граждан. В Венгрии и Чехии наблюдается тот же эффект с единственным отличием – власть партий не ограничивает формирование внепартийных структур гражданского общества. Чешский политолог П. Фрич определяет клиентизм как «проникновение родственных и дружеских отношений в сферу юридически универсальных и безличных правил исполнения обязанностей общественного деятеля» [10]. Формы политического клиентизма могут быть самыми разными: персонифицированными, должностными, партийными и т.п.
Общая направленность развития властных отношений воспринимается как попытка отстранить граждан от участия в принятии сколько-нибудь значимых решений. Наибольшее недовольство вызывает государственная бюрократия. Низкая эффективность, коррумпированность, затягивание решений, неоправданные привилегии раздражают людей, а негативные оценки поставщиков государственных услуг часто переносятся на всю систему государственной власти. Судя по результатам социологических опросов, пути решения проблемы видятся в усилении общественного контроля за работой чиновников (60,5 %), введении запрета на занятие государс­твенных должностей теми, кто был уличен в коррупции (50,1 %), более тщатель­ном отборе чиновников с учетом образования и квалификации (44,8 %) [11].
Можно констатировать, что в странах ЦВЕ существует идеальное представление о оптимальном политическом режиме, который чаще всего определяется как «настоящая демократия». Этот идеализированный режим явно противопоставляется существующему. Граждане, по существу, не могут четко идентифицировать действующую власть, что свидетельствует о ее теневом характере. В целом принимая политико-правовые реалии, люди с большим недоверием относятся к политическим институтам, сомневаясь в том, что они стоят на страже их интересов. Бюрократия нигде не пользуется доверием, а ее эффективность оценивается крайне низко.
Характерное для посткоммунизма на настоящем этапе сокращение арены публичной политики в ЦВЕ имеет разные причины, в основном связанные с узурпацией власти партиями и элитами. Долгое время элиты стран региона оправдывали изъяны политических процессов целью «возвращения в Европу». Теперь перед ними встала задача поиска своего места на европейской политической сцене.
Общей особенностью восприятия населением посткоммунистической власти являются завышенные ожидания. В первую очередь это относится к сохранению социальных гарантий времен «реального социализма». В странах, где от эффективности социальной политики зависит немалая часть населения, ориентация на власть заметнее, чем в странах с более либеральной экономикой (Польша). В целом в странах ЦВЕ уже сформировался спрос на социальную справедливость, и в ближайшее время стоит ожидать активного внедрения этого концепта в политический лексикон.
В сложившихся условиях, когда ресурсы обеспечения поддержки реформ отказались крайне малы, вполне закономерным стал поиск политическими элитами новых идейных оснований для получения поддержки со стороны граждан.
 
Ценность идеологии
Идеология как ресурс диффузной поддержки (термин Д. Истона [12]) власти гражданами первоначально не рассматривалась элитами посткоммунистических стран в качестве необходимого элемента легитимации. Однако по мере выстраивания демократических институтов и продвижения социально-экономических преобразований росла и потребность в консолидирующем и мобилизующем начале. Первичное отрицание посткоммунистическими элитами идеологии отражало не триумф деидеологизации, а неприятие прежнего марксистского понимания идеологии и ее роли в политических процессах. Посткоммунистические исследования проявляют по отношению к идеологии чрезвычайную лояльность: в них можно встретить как неомарксистские трактовки в духе Л. Альтюссера или постструктуралистские в духе Р. Барта и Ж. Дерриды, так и вполне устоявшиеся в политической социологии определения Е. Вятра или Д. Истона. Все эти подходы существенно различаются между собой и несводимы к общему знаменателю, и вместе с тем они оказали заметное влияние на формирование представлений об идеологии в условиях посткоммунизма.
Идеология в условиях посткоммунизма встроена в общий политический дискурс, опредмечена в программах политических партий и самих партиях, политических дискуссиях, парламентаризме и т.п., она представляет собойнормативно-ценностные символические структуры политики. Такое вербальное и институциональное выражение идеологического дискурса вполне естественно для демократических режимов, однако в посткоммунистических политиях оно слабо укоренено, его мобилизационный и консолидирующий потенциал недооценен. Формирование идеологического дискурса часто осуществляется ситуационно, в зависимости от складывающейся внешне- и внутриполитической конъюнктуры. Граждане – основной потребитель дискурсивной продукции – нередко оказываются в недоумении, пытаясь понять истинный смысл политических высказываний или принимаемых решений.
Российский политолог Л.Г. Фишман, рассматривая эволюцию понятия «идеология», приходит к выводу о его сближении по внутреннему содержанию с политическим мифом [13]. Идеология и миф приобретают вид системы идей и символов, необходимых для функционирования и воспроизводства социальных институтов. Другой отечественный исследователь, Н.И. Шестов, выступает против сближения этих понятий, считая, что оно может завести исследователя в методологический тупик; следует различать миф и идеологию, не отрицая логической связи их содержания: «в общем плане социально-политический миф можно определить как устойчивый и эмоционально окрашенный стереотип восприятия политических реалий прошлого и настоящего, порожденный потребностью ориентации личности и общественных структур в политическом процессе» [14]. Вероятно, идеология времен посткоммунизма в значительной мере эксплуатирует мифы и стереотипы, но выступает в качестве самостоятельного социально-политического явления. Она не утратила своих легитимирующих возможностей, но скорее не за счет коренной связи с интересами социальных групп, а как коммуникационный канал социума и политической элиты.
Социальную детерминацию «дискурсивной идеологии» (термин Т.П. Вязовик [15]) можно поставить под сомнение, поскольку формулирование и внедрение идеологем инициируется сверху. Вместе с тем учет социальных требований и поддержки граждан - необходимое условие эффективности идеологической коммуникации. Важным является соотнесение политической действительности с ценностными ориентациями граждан, их эталонными представлениями о будущем, справедливости, демократии, политике.
Чешский социолог М. Тучек выделяет три основные ценностные ориентации в посткоммунистическом обществе: социал-демократическую/ коммунистическую (социальная справедливость, равенство людей, признание всеми моральных ценностей, доверие между людьми), консервативную (разделяемые всеми представления о будущем, принадлежность к народу, согласие большинства с социальной системой, признание моральных ценностей, доверие к политикам), либеральную (свобода для каждого, самореализация для большинства людей, поддержка демократической системы, сознание принадлежности к Европе, экономическое благополучие) [16]. Если мы прибавим к этим ориентациям четвертую – радикальную (клерикальные и ультранационалистические установки), то получим более или менее реальную «палитру» настроений в странах ЦВЕ. При этом чаще всего люди разных ориентаций видят предпочтительный политический режим в демократии – точнее, «настоящей демократии». Но, если идеальный образ политики в рамках определенной ценностной ориентации вполне сформирован, то образ фактически существующей политической системы довольно размыт.
 
Тупик партийности
Для всех государств региона характерна чрезмерная партизация политики. Сегодня важные вопросы развития общества решают лишь пред­ставители ограниченного круга партий, которые участвуют в осуществлении государственной влас­ти. Там, где оформилась парламентская республика (Чехия, Словакия, Венгрия), партии стали основными участниками политических процессов. В Польше, где сильна президентская власть, политические партии, будучи важными субъектами, все же не могут претендовать на исключительную роль. Общественная активность в основном концентрируется на борьбе между парламентскими партиями, а другие субъекты политической системы ущемляются или практически исключаются из политической жизни. В ЦВЕ преобладают движения и партии, недостаточно укорененные в социальном отношении и не вполне определившиеся идейно-политически; они меняют позиции, распадаются, объединяются, вступают в различные коалиции. «Государство парла­ментской демократии оказывается на стороне партикуляристских, партийных, экономических, а не деловых, общественно-полезных интересов … гражданин становится заложником и разменной монетой, лишенной права участ­вовать в принятии решений и возможности влияния на неэффективную растрату общественных средств» [17].
В странах ЦВЕ положение и влия­ние партийно-политических верхов превзошло границы возможного и допустимого с точки зрения демократической теории. Граждане все более отстраняются от участия в принятии политических решений. Даже тогда, когда они в массовом порядке заявляют о своих позициях, политическая элита старательно пытается облечь такую активность в формы символического участия, переводя протест улиц в бюрократические процедуры, не принимая ответственных решений. Не удивительно, что менее 17% поляков идентифицируют свои взгляды с определенной партией [18]. В других странах региона наблюдается сходная картина. Симптомом чрезмерной партизации выступает стремление элиты уменьшить влияние профсоюзов, общественных организаций и движений. «Приемы, с помощью которых партии способны исказить демократические ценности и процедуры, возможно, никогда не станут полномасштабной угрозой основным демократическим политическим институтам. Но, формируя номинальные или выхолощенные формы демократической жизни, они могут лишить демократию ее смысла и ценности и поставить серьезные преграды на пути дальнейших демократических реформ» [19].
Нынешняя ситуация – прямое следствие той модели партогенеза, которая была реализована в ЦВЕ. Институты многопартийности оформлялись в соответствии с неолиберальными представлениями революционеров-новаторов посткоммунизма. В 1989 г. в интервью итальянской газете «Giorno» Л. Валенса предполагал, что «возникнет 20 политических партий, которые будут спорить по всем вопросам, а через пять лет из них останется четыре» [20]. Крупный специалист по исследованию трансформационных процессов в европейских посткоммунистических странах Г. Китшельт отмечает, что основным содержанием политической борьбы этого периода является противостояние между наследницей коммунистической партии (которая, в основном, трансформировалась в социал-демократическую партию) и демократической оппозицией (либо партиями, возникшими на осколках некогда единых оппозиционных сил) [20].
В процессе посткоммунистической трансформации партийных систем в странах ЦВЕ четко выделяются три крупных периода. Первый период флангового противостояния (от начала трансформации до распада широких демократических движений и переформирования компартий). В Польше и Чехословакии этот период длился с 1989 по 1991 год, в Венгрии до 1990 года. Формирование новой партийности происходило в условиях подготовки к парламентским выборам и противостояния крупнейших политических группировок, занимавших диаметрально противоположные позиции по вопросам государственного устройства и основам общественной жизни. Не были сформированы идейно-ценностные установки большинства политических субъектов, программы партий отличались эклектичностью. В ходе расширения партийно-идеологического спектра некоторые политические субъекты эволюционировали, перемещаясь с одного фланга на другой. В этой ситуации большинство партий и движений шли на откровенный площадной популизм. Политические субъекты находились в состоянии поиска прочной социальной базы собственной поддержки.
Второй период характеризуется преодолением нестабильности партийной системы или доминирования одной группировки (1991–1996 гг. для Чехии, 1991–1997 гг. для Польши, 1991–1998 гг. для Словакии, причем здесь особо выделяется период мечьяризма [21]). Доминирование широких демократических коалиций сменилось лидерством Гражданской демократической партии (ГДП) в Чехии и Движением за демократическую Словакию (ДЗДС). Наметилась устойчивая тенденция к сужению политического центра, чему в немалой степени способствовала конвергенция политических установок правых и левых. В Венгрии отсутствовало явное доминирование одной партии и сложилась двухблоковая относительно равновесная система. Венгерский политолог А. Вебер подчеркивает особенность партогенеза в Венгрии: здесь, в отличие от других стран региона, никакой роли не играли исторические партии [22]. В Польше оформилась сегментарная партийная система без явного лидерства того или иного политического субъекта, при невозможности заключения длительных межпартийных альянсов и возможности участия в кратковременных альянсах идеологически разнонаправленных объединений.
Этому периоду свойственны проекты «партий власти» – политических субъектов, создаваемых лидерами, располагающими основными ресурсами в сфере исполнительной власти для устойчивого контроля над легислатурами. К числу таких партий можно отнести польский «Беспартийный блок поддержки реформ» (ББПР), «Движение за демократическую Словакию» (ДЗДС), «Словацкий демократический и христианский союз» (СДХС) и чешскую Гражданскую демократическую партию (ГДП). Можно говорить о двух «волнах» партийного строительства сверху. Партии первой волны (ББПР, ДЗДС, ГДП) отличает персонификация. Партия второй волны (СДХС) персонифицирована в меньшей степени, хотя ориентация на лидера остается достаточно значимой для ее электората. «Партии власти», впрочем, создавались не во всех посткоммунистических странах – например, Венгрия их не знает.
Все «партии власти» первоначально вырастали из широких демократических движений, их идеологической основой был антикоммунизм. Вычленение правящей партии сопровождалось ее дрейфом в центр, антикоммунизм постепенно сменялся своеобразным альтеркоммунизмом. Демократы, придя к власти, уже не столько боролись с коммунизмом, сколько пытались сформулировать какую-нибудь идейную альтернативу. Но ни одной «партии власти» нигде этого сделать не удалось. Партия второй волны, СДХС, формировалась как долговременный актор с амбициозными целями, ее основными конкурентами были не коммунисты, а популисты.
Третий период – это время стандартизации политических субъектов, то есть четкого определения структуры, стратегических целей, программ, тактических планов. Он начинается со второй половины 1990-х годов. Содержанием этого процесса И.И. Жуковский называет замещение экстраординарной политической повестки дня на ординарную [23]. Вместе с тем программы современных политических партий в странах ЦВЕ не стали отражением исторических линий общественного и политического противостояния, равно как не являются выражением интересов тех или иных общественных групп. Для партийных систем здесь сегодня характерна определенная нестабильность (особенно в Польше и Словакии), хотя амплитуда раскачивания «политического маятника» постоянно сокращается. «В большинстве посткоммунистических стран ЦВЕ в рамках института многопартийности сложилась фактическая двухполюсная партийная система с одним полюсом в виде движений, блоков, партий социал-демократической направленности и таким же полюсом либерально-демократической направленности…» [24]. Эта тенденция слабее всего выражена в Словакии после свержения мечьяризма. В Польше, Чехии и Венгрии черты стандартных (по структурно-функциональным параметрам) партий в наибольшей степени обрели «традиционные» левые силы.
Венгерский политолог Д. Маркуш полагает, что партийная система Венгрии, как и многих посткоммунистических стран, структурируется в соответствии с тремя политическими осевыми конфликтами. Первый касается противоречий модернизации: по одну сторону находятся прозападно настроенные политические силы, по другую – традиционалисты. Вторая линия раскола касается сохранения элементов социалистической экономики: здесь центральным является ценностное противостояние коммунистов и антикоммунистов. Наконец, третья линия раскола определяется политической конъюнктурой и выражается в конкуренции главных политических сил (для Венгрии – социалистов и либералов) [25].
Поскольку в настоящий момент наиболее существенными являются проблемы модернизации, в большинстве стран региона усиливается противостояние консерваторов и либералов. Исходя из сугубо электоральных задач, «идеологическая поляризация необходима, избиратель должен видеть хотя бы минимально различающиеся альтернативы» [26]. В целом ведущие политические партии ЦВЕ можно идентифицировать с ценностными ориентирами социализма, социал-демократии, либерализма (неолиберализма), консерватизма (неоконсерватизма) и национализма (таблица 1).
 
Таблица 1. Идеологический профиль ведущих политических партий в Центрально-Восточной Европе.
 
Социализм
Социал-демократия
Либерализм
Консерватизм
Национализм
Польша
Союз труда;
Социалистическая партия
Левые и демократы;
Союз левых демократических сил;
 
Гражданская платформа;
Демократическая партия;
Уния Свободы
Право и справедливость;
Польская крестьянская партия
Лига польских семей;
Самооборона
Чехия
Коммунистическая партия Чехии и Моравии
Чешская социал-демократическая партия
Союз свободы – Демократическая уния
Гражданская демократическая партия
Христианско-демократическая уния - Чехословацкая народная партия
Словакия
Словацкая коммунистическая партия
Смер – Социальная демократия;
Партия демократических левых
Словацкий демократический и христианский союз – Демократическая партия; Альянс нового гражданина
Народная партия – Движение за демократическую Словакию;
Христианско-демократическое движение
Партия венгерской коалиции;
Словацкая национальная партия
Венгрия
Рабочая партия
Венгерская социалистическая партия
Союз свободных демократов;
Венгерский демократический форум
Венгерский гражданский союз – Фидес
Христианско-демократическая народная партия;
Венгерская партия правды и жизни
 
Степень идеологизации политических партий и социальных размежеваний относительно невысока. В странах ЦВЕ наблюдается феномен «выборов разочарования», когда на смену партиям – пионерам демократизации приходят оппозиционные силы. Однако типичное для транзитов в других регионах мира противостояние либерально-демократических и консервативных партий [27] здесь часто подменено конкуренцией посткоммунистических партий со слабой идеологической основой. Пример выборов 2005–2007 гг. в Польше позволяет говорить о феномене «выборов двойного разочарования»: вначале политикой левых – в пользу консерваторов, затем действиями консерваторов – в пользу либералов (таблица 2).
 
Таблица 2.Электоральные показатели партий различной идеологической направленности.
 
социализм
социал-демократия
либерализм
консерватизм
национализм
 
I
II
III
I
II
III
I
II
III
I
II
III
I
II
III
Польша*
+
41
11.3
13.2
15.8
24,1
41.5
24.1
34
41
18.1
19.4
Чехия*
11.0
20.5
12.8
32.3
35
32.3
11.0
15.5
27.2
29
35.4
+
+
7.2
Словакия
6.3
14.7
13.5
29.1
34.3
23.1
18.4
27
27.8
17.1
18.3
11.2
23.4
Венгрия
32.3
42.1
43.2
11.0
5.5
11.5
42
41.1
42
5.5
+
I - парламентские выборы 1998 г. в Венгрии, Чехии, Словакии, 2001 г. в Польше; II - парламентские выборы 2002 г. в Венгрии, Чехии, Словакии, 2005 г. в Польше; III - парламентские выборы 2006 г. в Венгрии, Чехии, Словакии, 2007 г. в Польше.
* – данные по результатам выборов в нижние палаты национальных парламентов Польши и Чехии.
Условные обозначения: (–) – отсутствие мест в парламенте по итогам выборов; (+) – получение парламентского статуса в коалиции с партиями другой идеологической направленности
Источник данных: http://www.psephos.adam-carr.net
 
В Чешской Республике на протяжении всего посткоммунистического периода действовал сговор двух крупнейших партий – гражданских демократов и социал-демократов. Этот так называемый «оппозиционный договор», с одной стороны, обеспечивал политическую стабильность, а с другой –  способствовал сокращению общественного плюрализма, формированию надменной и алчной политической элиты, политическому отчуждению граждан. Крушение «договора» в 2006 г. привело к досрочным выборам, смятению среди элиты, обострению политической борьбы, которая, впрочем, в очередной раз обошлась без участия граждан. (Полгода ушло на формирование нескольких составов правительства; премьер, бросив жену, стал жить с вице-спикером парламента; а кризис разрешили два депутата-перебежчика, перешедшие из одной партии в другую.)
Осенью 2006 г. кризис доверия разразился и в Венгрии, чья политическая система считается наиболее устойчивой на всем посткоммунистической пространстве. После победы на парламентских выборах лидер Венгерской соцпартии (ВСП), премьер-министр Ф. Дьюрчани признался в беседе с однопартийцами, что правительство на протяжении двух лет дезинформировало население об экономическом положении страны. Однако, несмотря на вспыхнувшие беспорядки в столице, политическая элита удержалась в рамках демократических и плюралистических практик. ВСП потерпела поражение на местных выборах, сохранив контроль над центральным правительством, оппозиция повысила свой рейтинг. Казалось, элитный status quo удалось найти, однако доверие граждан к политическим институтам (в первую очередь к правительству, парламенту и партиям) оказалось серьезно подорвано. «Только у 1/5 части венгерских избирателей фиксируется относительно стабильная партийная идентификация.
Политическое поведение определяется протестным голосованием или голосованием с меняющейся ориентацией, а также эмоциональными мотивами вкупе с возрастающим недовольством партиями. «Существует пропасть между выраженной культурно-идеологической политизацией партий и большинством избирателей, настроенных материалистически и государственно-социалистически» [28].
В целом в странах Центрально-Восточной Европы все больше проявляется тенденция к отходу партий и движений от идеологизированных способов решения острых вопросов.
Сравнительно новое понятие в лексиконе посткоммунизма центризм. С сожалением приходится констатировать, что оно не всегда адекватно понимается не только рядовыми гражданами, но и некоторыми политиками. Под центризмом обычно подразумевают «золотой средний путь», могучую силу, способную объединить нацию, даже почвенничество, отказ от западных моделей развития. Однако в формате межпартийных коалиций центристам нечего предложить обществу, кроме набора усредненных тезисов правых и левых. Гораздо эффективнее политический центр действует в формате независимых политиков, не связанных партийными обязательствами. Увеличение числа независимых депутатов в парламентах отчасти подтверждает слабость центристских организаций. Кроме того, процесс «стандартизации» существующих партий и движений актуализирует поиск путей межпартийной консолидации. Во всех странах ЦВЕ обнаруживается кризис не центристской идеи, а скорее центристских объединений.
Новые партии и коалиции, как правило, формируются не на идеологической, а на конъюнктурной основе. Наблюдается компенсаторность – свойство партийной системы возмещать идейно-организационный дефицит на политическом рынке за счет формирования новых политических партий, конъюнктурно отвечающих потребностям избирателей. Партии-компенсаторы возникают в условиях серьезной деформации партийной системы, дефицита партий, действительно по своим качествам востребованных избирателями.  К числу наиболее успешных партий-компенсаторов следует отнести чешскую «Партию зеленых», которая ныне входит в правящую коалицию. Партии-компенсаторы находятся в полной зависимости от внешних факторов, они не способны самостоятельно формировать собственный электорат и могут быть легко маргинализированы в будущем.
На этом фоне усиливаются позиции националистов и популистов. Рассматривая роль национализма в процессе посткоммунистической трансформации, немецкие политологи К. Мюллер и А. Пикель исходят из множественности идеологий национализма, несовпадения представлений о социальном значении национализма на Западе и Востоке [29]. Опыт Восточной Европы показал, что в посткоммунистический период трансформирующиеся страны переживают фазу ренационализации. Однако в ЦВЕ, в отличие от балканских и прибалтийских стран, ни либералы, ни националисты не получили решающего преимущества в отношении друг друга. К. Мюллер и А. Пикель объясняют это мощнейшим воздействием внешнего фактора – втягиванием этих государств в процессы европейской интеграции.
Причина роста популизма в ЦВЕ – провал неолиберальной политики начала 1990-х годов, когда реформаторы по-большевистски ломали прежнюю социально-экономическую систему, почти не заботясь о легитимности приватизации, не объясняя гражданам сути предпринимаемых шагов. В некоторых случаях популистские партии выступают как «третья сила» («Альянс нового гражданина» П. Руско в Словакии, «Самооборона» А. Леппера в Польше, Венгерская партия правды и жизни И. Чурки). Популисты часто переносят обсуждение реальных социально-экономических проблем в сферу моральных оценок. Российский историк Я.В. Шимов выделяет районы, служащие базовыми для популистов в разных странах [30]. Например, условная карта электоральных предпочтений граждан Польши совпадает с линиями раздела стра­ны по уровню жизни. Большинство жителей зажиточных западных и центральных регионов поддержали на выборах 2005 года либе­ральную «Гражданскую платформу», в то время как бедный север и восток отдали голоса братьям Качинским. Братислава служит опорой правоцентристских сил, сельские рай­оны и малые города поддерживают Словацкую национальную партию, популистов «Смера» и партию В. Мечьяра. Социально неблагополучные районы Чехии оказывают поддержку коммунистам.
Во всех странах региона наблюдается устойчивое сокращение числа партий и движений. Вместе с тем, ключевая тенденция в процессе модернизации партийной системы в странах ЦВЕ – устранение любых условий доминирования на политической сцене какой-либо одной партии. Но надеяться на преодоление главных болевых проблем посткоммунистических систем региона можно только при условии сближения ценностных ориентаций граждан и основных осевых конфликтов элиты.
 
 
Примечание:
 
[1] Васович В. Переход к демократии в посткоммунистических странах (парадоксы перехода-демократизации) // Вестник Московского университета. Сер. 18. Социология и политология. 1998, № 2. С. 24-25.
 
[2] Rychard A. Postkomunism: Institucyonalny ład czy chaos? // Współczesne społeczeństwo polskie: dynamika zmian. W-wa, 2006. S. 468.
 
[3] Стоянович С. Посткоммунизм: противоречия между демократией и капитализмом // Политические исследования. 1996, № 1. С. 51.
 
[4] См.: Яжборовская И. Политологические подходы к проблематике трансформации общественного устройства в странах Центральной и Юго-Восточной Европы // Международный исторический журнал. 2000, № 7.
 
[5] Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation. Southern Europe, South America and Post-Communist Europe. Baltimore, 1996. P.3.
 
[6] Rychard A. Ibid. S. 471.
 
[7] Дуткевич П. Асимметричная власть, ересь и посткоммунизм: несколько мыслей // Политическая экспертиза. 2006, № 4. С. 40-49.
 
[8] Шестопал Е. Взаимоотношения граждан и власти в ходе демократического транзита в России. Теоретические проблемы // Логос. 2003, № 4-5 (39). С. 182.
 
[9] См.: Maslow A. The Father Reaches of Human Nature. NY, 1971.
 
[10] Frič P. a kol. Korupce na český spůsob. Praha, 1999. S. 28.
 
[11] Сурманек Ш. Условия развития и характер демократической консолидации в Словакии // Восточноевропейские исследования. 2006, № 3. С. 82-90.
 
[12] См.: Easton D. A System Analysis of Political Life. NY, 1965.
 
[13] См.: Фишман Л. Политический миф и идеология: «опасное сближение»? // Политические исследования. 2006, № 4.
 
[14] Шестов Н.И. Политический миф теперь и прежде. Саратов, 2003. С. 79.
 
[15] См.: Вязовик Т.П. Специфика легитимации российской государственной власти в контексте модернизационных процессов // Политическая теория, язык и идеология / Отв. ред. Н.А. Романович. М., 2008. С. 346-364.
 
[16] Тучек М. Сплоченность общества в чешском восприятии // Восточноевропейские исследования. 2006, № 3. С. 61.
 
[17] Демократизация и парламентаризм в Восточной Европе: Монография / РАН. ИНИОН. Отв. ред. Игрицкий Ю.И. М, 2003. С. 11.
 
[18] Кисс Э. Искажают ли партии демократию? // Конституционное право: восточноевропейское обозрение, 1996. № 2(15). С. 43.
 
[19] Цит. по: Брониславский Е., Вачнадзе Г. Н. Польский диалог. Тбилиси, 1990. С. 585.
 
[20] См. Kitschelt, H. The Formation of Party Systems in East Central Europe // Politics and Society. 1992, № 20 (1). P. 7-50.
 
[21] Мечьяризм (от фамилии премьер-министра В. Мечьяра) – авторитарно-популистский режим личной власти в Словакии в 1994-1998 годах.
 
[22] Weber A. Der Rechtextremismus ist eine Folge des Systemwandels // Neue Geseltschaft. 1999, № 9. S. 805-809.
 
[23] Жуковский И.И. К проблеме преодоления посткоммунистического характера партийной системы // Человек и власть в современной России. Вып. 8. Саратов, 2006. С. 11.
 
[24] Демократизация и парламентаризм в Восточной Европе: Монография / РАН. ИНИОН. Отв. ред. Игрицкий Ю.И. М., 2003. С. 11.
 
[25] См.: Markus D. Wahlen, Partien und Konfliktlinien in Ungarn // Neue Geseltschaft. 1998, № 8. S. 683-688.
 
[26] Burian V., Tichák T. Pravice, levice, zmatek // Listy. 2006, № 3. č. 5.
 
[27] Мельвиль А.Ю. Демократические транзиты. М., 1999. С. 22.
 
[28] Markus D. Ibid. S. 686.
 
[29] Мюллер К, Пикель А. Многообразие национализма в посткоммунистический Восточной Европе // Восточноевропейские исследования. 2007, № 6. С. 76-88.
 
[30] Шимов Я. Зона популизма – http://www.gazeta.ru/comments/2006/07/25_a_708921.shtml?print


Опубликовано на портале 27/12/2008



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика