Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Российско-американские отношения: дороги, которые мы выбираем

Версия для печати

Специально для портала «Перспективы»

Эдуард Соловьев

Российско-американские отношения: дороги, которые мы выбираем


Соловьев Эдуард Геннадьевич – заведующий сектором теории политики ИМЭМО РАН, кандидат политических наук.


Российско-американские отношения: дороги, которые мы выбираем

Завершение избирательных кампаний в США и России давало политическим элитам и лидерам двух стран шанс для поиска путей и средств улучшения двусторонних отношений. Однако второго раунда «перезагрузки» не произошло. В статье исследуются причины, по которым переизбрание на второй срок прагматичного, обладающего политической интуицией и не страдающего антироссийскими фобиями Барака Обамы не привело к прорыву в российско-американских отношениях.

Примерно два года назад на саммите по ядерной безопасности в Сеуле Барак Обама при невыключенном микрофоне известил Дмитрия Медведева о паузе в переговорах по ПРО. В условиях предвыборной гонки в США и при существующем раскладе сил в конгрессе обсуждать проблему ПРО действительно не имело смысла. Б.Обама при этом многозначительно добавил, что после переизбрания он сможет проявить большую политическую гибкость при обсуждении внешнеполитических проблем.

В американских консервативных СМИ по этому поводу началась настоящая буря. Президента обвиняли чуть ли не в предательстве национальных интересов страны и буквально в «низкопоклонстве» перед Кремлем [1]. Понятно, что в период президентской кампании в США это было явно на руку республиканцам. Однако реплика Б.Обамы, похоже, произвела большое впечатление и на российскую политическую элиту, особенно на экспертное сообщество. Количество комментариев на тему о том, что у американского президента на втором сроке его полномочий будут «развязаны руки», и в какой степени и в каких именно сферах Б.Обама сможет проявить пресловутую «гибкость» после выборов, переходило все разумные границы. Вырванная из контекста фраза Б.Обамы вызвала некую дезориентацию. В Москве она явно была воспринята как демонстрация готовности вашингтонской администрации к поиску компромиссов по наиболее сложным политическим проблемам и вопросам безопасности. А в Вашингтоне, видимо, просто предполагали стимулировать этим встречную «гибкость» и «договороспособность» российской стороны и, главное, предсказуемость ее поведения в период завершения в США предвыборного марафона.

Итоги выборов в Соединенных Штатах объективно ограничили способность Б.Обамы принимать некие судьбоносные и нетривиальные внешнеполитические решения. Его победа на президентских выборах оказалась весьма убедительной. Однако помимо президентских выборов 6 ноября 2012 г. обновился и состав конгресса. А вот итоги голосования в конгресс предсказуемо оказались куда менее однозначными. В сенате демократы сохранили большинство (55 мест против 45 у республиканцев). Но в нижней палате – палате представителей – уверенное большинство удержали республиканцы (243 республиканца против 201 демократа).

Судя по всему, Б.Обама и его команда рассчитывали на то, что после выборов уровень «партийно-политической поляризации» снизится, спадет градус межпартийной борьбы и, соответственно, появятся шансы для поиска компромиссов по ключевым вопросам внутренней и внешней политики. Однако «разделенное правление» (да еще и с весомым присутствием представителей так называемой чайной партии в конгрессе, обусловившим «поправение» республиканцев) сделало маловероятным подобное развитие событий. Более того, поскольку большинство правых республиканцев уверено, что Б.Обама ведет страну в принципиально неверном направлении (некоторые даже убеждены – к неминуемой катастрофе), обычный для американской политической системы торг по различным вопросам политической повестки дня и достижение компромиссов оказались предельно затруднены.

Как показали жаркие дебаты в конгрессе (в том числе по вопросу принятия бюджета на очередной финансовый год в сентябре-октябре 2013 г.), достигать соглашения с политическими оппонентами администрации приходится буквально с боем, одновременно парируя попытки правых республиканцев блокировать продвижение предложенных Б.Обамой внутренних реформ и, прежде всего, реформы здравоохранения. В этих условиях никакой дополнительной «гибкости» во внешней политике президент продемонстрировать не мог. Наоборот, внешнеполитические сюжеты должны были работать на его политический ресурс, укреплять его позиции дома. И если этого не происходило, администрация отнюдь не демонстрировала способности проявлять выдержку и стремление твердо следовать осмысленной политической стратегии. Напротив, ситуативные факторы стали играть на ряде внешнеполитических направлений существенную роль.

В ожидании второго раунда «перезагрузки»

Окончание избирательных кампаний в США и в России предполагало постепенное уменьшение накала страстей в обеих странах и возможность поиска взаимоприемлемых вариантов развития событий в различных региональных контекстах и в сфере безопасности. В том, что второго раунда «перезагрузки» не произошло, американские аналитики почти единодушно обвиняют президента России. В США довольно широко распространена точка зрения, согласно которой всему виной так называемая доктрина Путина, т.е. стремление российского руководства любой ценой возродить экономическое, геостратегическое и политическое наследие «советской империи» и сконцентрировать в своих руках ресурсы, утраченные с распадом СССР [2]. Сторонники американского президента убеждены, что благодаря доброй воле, прагматизму и политическому лавированию за первый президентский срок Б.Обаме удалось добиться большого прогресса в отношениях с Россией. Интересы и опасения России по возможности были учтены, а раздражающие факторы минимизированы. И это несмотря на неблагоприятную внутриполитическую атмосферу. Но в ответ, с точки зрения администрации США, она получила полномасштабную антиамериканскую кампанию и нежелание сотрудничать по большинству направлений.

На самом деле все, разумеется, не так просто и однозначно. И официальный Вашингтон внес со своей стороны немалый вклад в исчерпание повестки дня «перезагрузки». Активизация представителей американского политического истэблишмента и аналитического сообщества на российском направлении в период первого президентского срока Б.Обамы была связана, в первую очередь, с объемом негатива, накопившегося в отношениях двух стран в «восьмилетку» Дж.Буша-младшего. Наибольшие разногласия оказались сконцентрированы в области безопасности (поддержания стратегической стабильности) и на постсоветском пространстве.

В сфере безопасности Дж.Буш-младший под влиянием своего неоконсервативного окружения неоднократно демонстрировал довольно скептическое отношение к международным договорам и режимам и потому легко отказывался от участия США в тех из них, которые реально могли накладывать ограничения на изменение параметров американской военной мощи (например, договор по ПРО).

Что касается постсоветского пространства, то Дж.Буш-младший не просто поддерживал самоопределение бывших советских республик, а активно втягивал страны, граничащие с Россией, в НАТО и продвигал в регионе свою «программу расширения свободы», связанную с поддержкой так называемых цветных революций и сменой режимов по периметру российских границ. Все это фактически представляло собой слабо маскируемые за гуманитарной и демократической фразеологией попытки уменьшить влияние России на постсоветском пространстве («поддержание геополитического плюрализма»). В бывших советских республиках США активно поддерживали «демократические, оппозиционные силы», которые «по стечению обстоятельств» неизменно демонстрировали откровенно антироссийскую политическую ориентацию (от В.Ющенко до М.Саакашвили).

По признанию ряда американских аналитиков, например, старшего научного сотрудника Международного института стратегических исследований в Вашингтоне Самуэля Чарапа, «К концу 1990-х годов стало ясно, что самому кошмарному для Вашингтона сценарию, в котором Россия сворачивает суверенитет новых независимых государств и формирует антизападный блок, не суждено материализоваться. Действия по «укреплению суверенитета» в российском ближнем зарубежье порой превращаются в опасное балансирование и открытую паранойю по поводу степени российского влияния в этом регионе. А Вашингтон зачастую действует, исходя из того, что, если страны региона сотрудничают с Москвой, то в результате Россия навяжет им свои решения вопреки их воле и желаниям» [3]. Итогом такого политического курса стала августовская война 2008 г. на Кавказе, которая в значительной степени была спровоцирована американскими обещаниями поддержать вступление Украины и Грузии в НАТО и активной помощью Саакашвили. Грузинский президент воспринял американские посулы слишком буквально и принял политическую поддержку за безоговорочное одобрение его агрессивной политики в отношении неконтролируемых официальным Тбилиси республик.

«Перезагрузка» была лишь попыткой решить одну из доставшихся демократам в наследство от администрации Буша внешнеполитических проблем (менее значимую для американской элиты, чем ситуация в Ираке и Афганистане или вопросы распространения ОМУ, но слишком важную, чтобы ее игнорировать) и способом преодолеть очевидный кризис в отношениях с Россией. В ходе «перезагрузки» поведение США на постсоветском пространстве стало менее вызывающим. А российско-американские отношения вынужденно рассматривались новой администрацией сквозь призму политического реализма, что создало окно возможностей для формирования позитивной повестки дня и открывало дорогу для торга, компромиссов и избирательного взаимодействия по широкому кругу проблем.

Избирательное сотрудничество отнюдь не исключало конкуренции по разным вопросам международной повестки дня и в различных регионах мира. Более того, американцы в рамках своего «двухтрекового подхода» (double track approach) считали возможным активно взаимодействовать не только с официальной Москвой, но и с неправительственными организациями, многие из которых прямо зависели от американской финансовой поддержки. Тем не менее Россия оставалась одним из важных направлений внешней политики США, потому что она была способна оказать серьезное воздействие на американские интересы в таких сферах, как геополитика, безопасность, ядерное нераспространение, энергетика, противодействие терроризму, решение глобальных финансовых проблем, развязывание афганского узла.

Вместе с тем, по меткому замечанию директора Московского Центра Карнеги Дмитрия Тренина, «политика администрации Б.Обамы по налаживанию взаимодействия с Москвой ликвидировала раздражители, оставшиеся от прежней администрации… Но она не сумела придать американской политике в отношении России стратегическую глубину» [4]. Надо признать, что такой задачи в общем-то и не ставилось.

Переизбрание Б.Обамы и сохранение преемственности его внешнеполитического курса поставило вопрос о месте, которое Россия будет занимать во внешней политике США. Современная американская большая внешнеполитическая стратегия, как и прежде,  нацелена на максимизацию влияния Соединенных Штатов в системе международных отношений и закрепление за Вашингтоном роли ведущего игрока в мировой политике. При этом, судя по всему, в США наступила пора обновления общенационального внешнеполитического консенсуса.

В 1990-е гг. основу этого консенсуса составлял либеральный интервенционизм. Он заключался в активном продвижении в глобальном масштабе демократии и рыночных отношений, что неизбежно сделало бы окружающий мир более гомогенным в политическом отношении и в целом более управляемым со стороны Соединенных Штатов. В начале XXI в. в период первого президентства Дж.Буша-младшего на смену интервенционизму пришел причудливый сплав жестких силовых подходов и «вооруженного идеализма» (в том числе и либерально-интервенционистского толка с акцентом на расширение «пространства свободы»), порождением которого стали достаточно эклектичная «доктрина Буша» и эпоха доминирования «неоконов» в американской внешнеполитической мысли. Из интервенционизма были позаимствованы представления об особой миссии Соединенных Штатов в мире и стремление к демократической гомогенизации мирового политического пространства, а из империалистического унилатерализма – чрезмерный упор на военную мощь (в том числе за счет экономической, идеологической и культурной мощи) и очевидная склонность к односторонним действиям.

Что касается Б.Обамы, то в период его первого президентства много внимания уделялось так называемой  умной силе (smart power), т.е. сочетанию элементов мягкой и жесткой силы при достижении Соединенными Штатами своих внешнеполитических целей. Однако «умная сила» – это инструмент, а не стратегия. В плане стратегии Б.Обама – по объективным причинам, связанным как с особенностями текущего политического момента в США, так и с развитием американской политической мысли, – колеблется между возвратом к либеральному интервенционизму и опорой на политический реализм. Это заметно по его кадровой политике (реалист Чарльз Хейгел, умеренный либерал Джон Керри в качестве министров обороны и госсекретаря, но при этом либеральная интервенционистка Хилари Клинтон – госсекретарь первого срока президентства и еще более решительные интервенционистки Сьюзен Райс  и Саманта Пауэр – соответственно, советник по национальной безопасности и полномочный представитель США в Совете Безопасности ООН).

О том же говорят и результаты первого президентства Б.Обамы, в активе которого не только вполне сбалансированные переговоры с Россией о сокращении стратегических ядерных вооружений и попытки осторожного сдерживания Китая, но и ведущая роль в ходе международной интервенции в Ливии, а также поддержка сирийской оппозиции. Можно сказать, что при формировании современной американской большой внешнеполитической стратегии личная склонность Б.Обамы к либеральному интервенционизму компенсируется в условиях выхода из кризиса необходимостью опираться на реализм оценок и анализ международной ситуации.

Вместе с тем в геополитическом смысле американские приоритеты были обозначены Б.Обамой достаточно четко. Соединенные Штаты решают многочисленные проблемы и постепенно освобождают руки на Большом Ближнем Востоке и сосредоточивают внимание на Китае и на тихоокеанской Азии – т.е. в некотором смысле возвращаются к приоритетам политики, обозначившимся еще до катастрофических терактов сентября 2001 г. в Нью-Йорке.

Это, конечно, не означает, что Ближний Восток перестанет входить в число приоритетных направлений американской внешней политики. Но внимание США к региону в последнее время обусловлено несколько иными причинами, нежели ранее. Если в предшествующие десятилетия США напрямую зависели от поставок энергоносителей из региона, то теперь они всерьез рассчитывают обойтись собственными ресурсами (в том числе сланцевыми нефтью и газом), альтернативными Ближнему Востоку поставками (из Африки, Латинской Америки), а также плодами новой технологической революции (альтернативные источники энергии, энергосберегающие технологии – широкая программа мер, утвержденных Б.Обамой). При этом Ближний Восток как источник энергоносителей незаменим для Европы, Японии и Китая. Для Вашингтона же он из жизненно важного постепенно превращается в стратегически значимый регион, позволяющий держать руку на пульсе (если не сказать – на горле) всех своих основных партнеров и конкурентов (за исключением России). Кроме того, существуют весьма специфический для политики США израильский фактор и связанная с ним иранская ядерная проблема. Поэтому уходить из региона США не могут и не хотят, но и затрачивать на него те же усилия и ресурсы, что и ранее, не намерены.

С момента прихода Б.Обамы в Белый дом в 2009 г. в центре внимания американской элиты (впервые после террористических атак сентября 2001 г.) оказались Азиатско-Тихоокеанский регион и зона Индийского океана. Это было связано с тем, что, преследуя простую и вполне легитимную цель, – надежно удовлетворить свои экономические потребности – Китай сдвигает политическое равновесие в сторону Восточного полушария. И это не может самым серьезным образом не затрагивать интересы Соединенных Штатов [5]. Быстрорастущая экономика Китая создает условия для превращения КНР из большой региональной державы в мировую. Пекин объективно должен выстраивать выгодные сетевые отношения с широким кругом стран, способных обеспечить его экономику ресурсами. Зона китайского влияния, формирующаяся в Евразии и Африке, постоянно растет, причем не в чисто количественном смысле, какой придавали этому понятию в XIX в., а в более глубоком, отвечающем эпохе глобализации. Китай в первую очередь озабочен не формальным военно-политическим контролем тех или иных территорий (хотя его военная мощь и экспедиционные возможности постепенно растут), а выстраиванием отношений асимметричной взаимозависимости. Важным для Китая также являются продвижение экономического взаимодействия и сотрудничества, в рамках которых именно Пекин обеспечивает себе ведущую роль, а также развитие экономики и инфраструктуры, формирование в этой связи образа самой успешной страны и естественного лидера «третьего мира», наращивание потенциала мягкой силы.

В очередном докладе Национального разведывательного совета США «Глобальные тенденции», опубликованном в декабре 2012 г., говорится: «Азия превзойдет Северную Америку и Европу вместе взятых по глобальной мощи с учетом размеров ВВП, населения, военных расходов и технологических инвестиций. Китай будет обладать самой крупной экономикой, превзойдя США до 2030 г.» [6]. На основе подобного рода документов Вашингтон должен принять решение: пойти ли на уступки Китаю как «новой мировой державе» или начать сдерживание Пекина.

Администрация Б.Обамы выступила с интересной инициативой. Вместо универсального режима под «зонтиком» ВТО Вашингтон создает «коалиции желающих» из американских партнеров в атлантическом и тихоокеанском регионах. Б.Обама намерен поставить США во главе двух «колец» сотрудничества, двух гигантских региональных экономических коалиций (в перспективе – аналогов экономического НАТО) – Трансатлантического партнерства (ТАП) и Транстихоокеанского партнерства (ТТП), – на долю которых сегодня приходится 20% мирового населения, около 63% глобального ВВП, почти 70% мирового экспорта, около 80% вывоза капиталов, примерно 90% рыночной капитализации на всей планете (если к ТТП присоединятся Япония и Южная Корея) [7]. Пекину послан недвусмысленный сигнал: какими бы впечатляющими ни были темпы его роста, в любом случае более половины мирового ВВП и львиная доля инновационного и технологического потенциала останутся под контролем США.

Таким образом, Россия объективно отнюдь не находится в фокусе внимания американского политического класса и экспертного сообщества. Трудно ожидать, что обновленная американская администрация изменит свое отношение к Москве и, расширив проникнутый духом политического реализма подход, направленный на использование ресурсов и возможностей России для продвижения американских интересов в различных регионах мира (Афганистан, Иран, КНДР, Сирия и т.д.), вдруг станет относиться к ней, «как к ценному активу в глобальной американской стратегии» (выражение Д.Тренина).

Существующий своего рода «ценностный разрыв» между Вашингтоном и Москвой по самым разным аспектам внутренней и мировой политики (например, неожиданная для российского руководства резкая политизация нашими западными партнерами закона о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних) только углубляется, невзирая на выраженный консерватизм современной российской элиты. Одного неприятия российским политическим классом каких-либо революций оказалось недостаточно для его единения с постмодернистской западной элитой. Более того, российский политический консерватизм оказался, скажем так, консерватизмом старого образца, выходящим из моды на Западе. Именно по причине усугубления «ценностного разрыва» в последние годы в отношениях Москвы и Вашингтона не раз случались заморозки, вызванные серьезным расхождением позиций.

Несмотря на «перезагрузочную» риторику последних лет, на Россию в Вашингтоне по-прежнему смотрят как на труднопредсказуемую и опасную для окружающих ее небольших государств (и одновременно американских клиентов и союзников) страну. Россия интересна американскому политическому истэблишменту прежде всего постольку, поскольку она может способствовать повышению эффективности американской политики на приоритетных направлениях.

Старт после финиша

Российско-американские отношения крайне неудачно стартовали после американских выборов. Декабрь 2012 г. ознаменовался рядом громких (если не сказать скандальных) заявлений покидавшей свой пост государственного секретаря Хилари Клинтон и принятием конгрессом (с последовавшим подписанием его президентом США) так называемого Акта Магницкого.

Выступая в Дублине на конференции Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), госсекретарь Х.Клинтон, комментируя российские предложения о создании Евразийского союза в составе России и ряда бывших советских республик, назвала данный план «новой попыткой советизации региона». Она также заявила, что Соединенные Штаты «пытаются выработать эффективные способы замедления или предотвращения данного процесса». Столь прямой и откровенной констатации того факта, что США рассматривают интеграционные начинания России на постсоветском пространстве как враждебный проект, который надо «предотвратить», ранее на официальном уровне не звучало. Геополитическая конкуренция на постсоветском пространстве, разумеется, существовала с момента распада Советского Союза, однако официально наличие таковой обычно активно отрицалось. К тому же в последние годы могло возникнуть впечатление, что ресурсы и внимание Вашингтона переориентируются на Ближний Восток и на проблему стремительного роста Китая. Поэтому откровения американского госсекретаря отнюдь не стали вдохновляющим прологом к новому этапу развития российско-американских отношений.

Принятие конгрессом «Закона Магницкого» (причем в сенате почти единогласно, 93 голосами) и подписание его президентом Б.Обамой создали крайне неблагоприятный фон для дальнейшего развития отношений. Чтобы понять степень возмущения официальной Москвы этим законом, стоит пояснить, что он собой представляет.

«Закон Магницкого» позволяет преследовать (не только отказывать во въездных визах в США, но и, например, арестовывать активы) людей, список которых формируется на основании секретных данных или подозрения об их причастности к «делу Магнитского», а в перспективе и вообще к «попранию свободы». То есть закон дает карт-бланш на совершенно неправовое преследование практически неограниченного круга российских граждан. С конца 1990-х гг. американцы неоднократно пытались расширить свою юрисдикцию на внутрироссийские дела, используя для этого различные сомнительные предлоги (достаточно упомянуть дело «об отмывании денег» холдингом «Менатеп» в Bank of New York; дело бывшего главы Минатома Евгения Адамова, экстрадиции которого из Швейцарии американцы пытались добиться на основании американского закона, запрещающего сотрудничество с Ираном [американцам не нравилось, что Адамов санкционировал достройку АЭС в Бушере] и т.д.). «Закон Магницкого» стал своего рода апофеозом этой тенденции. Отменив абсолютно устаревшую и лишившуюся смысла в связи со вступлением России в ВТО поправку Джексона-Вэника, сенаторы США единодушно проголосовали за закон, решающий актуальную задачу сегодняшнего дня, – контролировать российскую элиту. Новый закон – по сути, неприкрытый рычаг давления на российских предпринимателей и влиятельных чиновников, имеющих интересы за рубежом.

Реакция Москвы оказалась предсказуемо жесткой. Ответом на закон и список Магницкого стали симметричный «список Гуантанамо» и асимметричный «закон Димы Яковлева». При этом атмосфера двусторонних отношений серьезно ухудшилась. Обмен дипломатическими ударами между двумя странами был продолжен. Американцы вышли из состава совместной группы по развитию гражданского общества. А Россия вышла из соглашения с США о сотрудничестве в правоохранительной сфере и в сфере противодействия незаконному обороту наркотиков, а также пересмотрела программу Нанна-Лугара.

Положение начало было выправляться после обмена посланиями между В.Путиным и Б.Обамой и визита в Москву в апреле 2013 г. советника американского президента по национальной безопасности Томаса Донилона. Однако американские предложения не содержали ничего принципиально нового. Определенные надежды на придание импульса двусторонним отношениям были связаны с планировавшимся визитом в Россию Б.Обамы и его переговорами с президентом В.Путиным. Но тут на первый план стали выходить ситуативные факторы. В частности, положение резко обострила ситуация, связанная с бывшим сотрудником Агентства по национальной безопасности США Эдвардом Сноуденом, буквально «зависшим» в аэропорту Шереметьево (отнюдь не по инициативе российской стороны). Разраставшийся внутриполитический скандал заставлял американского президента реагировать быстро и решительно. Результатом стала отмена официального визита Б.Обамы в Россию.

Случай почти беспрецедентный. Однако легкость, с которой визит был отменен, лишний раз свидетельствовала об исчерпанности старой (2009–2012 гг.) повестки дня двусторонних отношений. В 2009 г. триггером перемен послужили успешные переговоры о сокращении стратегических ядерных вооружений. Сейчас Россия не заинтересована в обсуждении дальнейших сокращений ядерных арсеналов (в том числе тактического ядерного оружия, которое в условиях полного превосходства НАТО в обычных вооружениях является, по мнению многих экспертов, дополнительной гарантией национальной безопасности РФ). А Соединенные Штаты и слышать не хотят об ограничениях их военной активности в космическом пространстве или в создании программ по типу Быстрого глобального удара (Prompt Global Strike). Параллельно почти до нуля снижаются возможности для достижения компромисса по противоракетной обороне. Вашингтон выделил средства на реализацию этого проекта, а американский бизнес получил крупные заказы. В американском истеблишменте сложилась влиятельная прослойка, чья карьера напрямую зависит от развертывания системы ПРО. Объявленная Б.Обамой приостановка четвертого этапа адаптации системы ПРО в Европе носит временный характер и связана, скорее, с финансовыми и техническими трудностями в США, а не с изменением стратегии в отношении России.

Существует реальная опасность того, что давние российско-американские разногласия по вопросам противоракетной обороны будут в той или иной форме воспроизведены в отношении Быстрого глобального удара. Неядерные стратегические вооружения США вызывают глубокую озабоченность российских экспертов в области стратегических вооружений в связи с необходимостью обеспечить выживаемость ядерных сил России. Последствия этой озабоченности неизбежно окажут влияние на перспективы двусторонних отношений.

Если мы проанализируем относительно «умеренное» поведение американской администрации на постсоветском пространстве, то увидим, что  Б.Обама на самом деле не отказался от продвижения демократии. Просто его администрация действует в этом направлении менее напористо и бесцеремонно, а подобранная им команда намного осторожнее и компетентнее, чем у Дж.Буша-младшего. Но цели практически идентичны, и одна из принципиальных – не допустить возрождения «империи» на постсоветском пространстве (в контексте неприемлемости для США появления в Евразии peer power, т.е. равной силы). Очевидно, что Соединенные Штаты (и без Х.Клинтон) направят усилия на предотвращение укрепления Евразийского союза. А Россия – на развитие интеграционных процессов. Ситуация, сложившаяся на Украине, возможно, только первая фаза возникающего противостояния.

У российско-американских отношений по-прежнему нет прочного экономического фундамента. По данным Федеральной таможенной службы России, внешнеторговый оборот России с США в 2012 г. составил 28,3 млрд долл. и уменьшился по сравнению с 2011 г. на 8,8%. При этом экспорт равнялся 13 млрд долл. (снижение на 21,1%), импорт – 15,3 млрд долл. (прирост на 5%). На Россию приходится всего 1% внешнеторгового оборота США, она является для Соединенных Штатов 20-м по значимости экономическим партнером. Это, безусловно, влечет за собой серьезные политические последствия, в том числе, весьма ограниченные лоббистские возможности России на американском политическом рынке. В декабре, по сообщениям информационных агентств, Россия выдвинула ряд инициатив, направленных на укрепление торговых связей с США при помощи целого пакета соглашений, включающих вопросы инвестиционного и процедурного характера [8]. Это, безусловно, шаг в правильном направлении. Но эффект от его реализации (если договоренностей удастся достигнуть) не будет быстрым.

Наконец, не менее важно, что политические элиты двух стран не доверяют друг другу. В США нарастает вал критики российских властей и лично президента В.Путина. Создается впечатление, что не только высшее, но и среднее экспертное и политическое звено социализировалось еще в эпоху холодной войны. И поэтому степень подозрительности и критицизма в отношении России зачастую зашкаливает. В этом, возможно, и не было бы большой беды, но существует опасность того, что Россия превратится в американском политическом дискурсе в собирательный образ некоего «плохого парня» – чересчур агрессивного, насквозь коррумпированного, сущностно авторитарного. И выйти из этого образа (почти что образа врага), учитывая инерционность американской политики и общественного мнения, будет совсем не просто.

Вместе с тем при внешне жесткой и временами даже конфронтационной риторике сторон у них почти нет, как было принято раньше выражаться, «антагонистических интересов» (даже на постсоветском пространстве теоретически еще есть шансы уйти от сценария игры с нулевой суммой). Как остроумно отметил известный российский аналитик Федор Лукьянов, «между двумя странами сейчас нет конкретного и четко определенного конфликта. Есть быстрое расхождение представлений о том, как жить» [9].

В этих условиях особую роль в деле улучшения отношений могут сыграть наши организационные ресурсы, т.е. дипломаты и эксперты. Как отмечал профессор мировой политики Джорджтаунского университета, старший научный сотрудник Совета по международным отношениям Чарльз Капчан, «миф заключается в том, что экономическая взаимозависимость обычно становится предвестником сближения стран. Сторонники «коммерческого мира» утверждают, что торговля и инвестиции способствуют развитию чувства доброжелательности у соперников, поскольку у них появляются общие политические и экономические интересы». На самом деле сближение, особенно сближение бывших противников, «является продуктом дипломатии, а не коммерции. Хотя торговая интеграция помогает углублять процесс примирения (в основном за счет поддержки со стороны промышленников и финансистов), сначала именно дипломаты должны заложить политический фундамент» [10]. В этом смысле совместные политические усилия на сирийском, иранском, северокорейском и иных направлениях способны внести свою лепту в формирование минимально необходимого взаимного доверия и подготовить почву для долговременного сотрудничества по более широкому кругу проблем.

Так, гражданская война в Сирии продемонстрировала традиционные различия в подходах сторон к решению ряда сложных региональных задач. Строго говоря, Сирия не входила в список приоритетных национальных интересов США, до того как Б.Обама не объявил о неприемлемости для США применения режимом Б.Асада оружия массового уничтожения против оппозиции. Когда Б.Обама говорил о «красной линии» и химическом оружии в Сирии, на самом деле он был уверен, что до его применения дело не дойдет. Это был реверанс в сторону тех членов его администрации и правых республиканцев, которые полагали, что США несут некие моральные обязательства по прекращению насилия в регионе. По сути же это была почти открытая демонстрация нежелания Б.Обамы ввязываться в войну. Но после того как химическая атака с многочисленными человеческими жертвами все же произошла в августе 2013 г., официальный Вашингтон был вынужден реагировать. И не потому, что Сирия очень важна для США, а потому, что для представителей американской политической элиты первостепенное значение имеют престиж США и надежность их обещаний (и устанавливаемых через их посредство границ дозволенного в системе международных отношений). Отсюда – необходимость предпринять некие жесткие силовые акции, поскольку на самом деле речь идет уже не только о Сирии. США публично огласили условие, которое обязывает их к военному вмешательству. И если бы Б.Обама не предпринял никаких действий после того как условие было нарушено, это поставило бы Вашингтон в крайне неудобное положение и, по мнению американских экспертов, создало бы у других проблемных режимов (от Ирана до Северной Кореи) ощущение, что американские предупреждения можно игнорировать.

В этом контексте выдвинутое российским руководством в сентябре 2013 г. предложение о передаче всего арсенала сирийского химического оружия под международный контроль и о его последующей ликвидации оказалось как нельзя более своевременным компромиссом и остановило эскалацию конфликта. Правда оно не смогло изменить отношение Вашингтона к сирийской оппозиции и к режиму Асада, т.е. не смогло (пока, во всяком случае) стать импульсом нового российско-американского сближения уже на иной основе – совместного поиска решений застарелых международных проблем.

В сложившихся условиях особая ответственность лежит и на представителях экспертного сообщества. Именно эксперты должны озаботиться поиском приемлемых технических и пакетных политические решений, способных придать дополнительный импульс развитию российско-американских отношений в непростых условиях турбулентности и формирующегося полицентричного мира. В конце концов переизбрание Б.Обамы – прагматичного, обладающего политической интуицией и не страдающего антироссийскими фобиями политика – это шанс для придания отношениям сторон нового качества.

Примечания:

[1] См., например: Romney M. Bowing to the Kremlin // http://www.foreignpolicy.com/articles/2012/03/27/bowing_to_the_kremlin

[2] См. об этом, например: Aron L. The Russian Pause // http://www.foreignaffairs.com/articles/139820/leon-aron/the-russian-pause

[3] Charap S. Beyond the Russian Reset // http://nationalinterest.org/article/beyond-the-russian-reset-8645?page=2

[4] Trenin D. Resetting the Reset // http://www.foreignpolicy.com/articles/2012/11/05/resetting_the_reset?page=full

[5] См.: Kaplan R.D. The Geography of Chinese Power // Foreign Affairs, 2010, vol.89, N 3 (May/June). См. также: Kaplan R.D. Revenge of Geography. N.Y., 2012; Kaplan R.D. Center Stage for the Twenty-first Century // Foreign Affairs. 2009. Vol. 88. N 2.

[6] Global Trends 2030: Alternative Worlds. A Publication of the National Intelligence Council. December 2012, p. IV.

[7] Подробнее об этом см.: Рогов С. Доктрина Обамы. Властелин двух колец // http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=1783#top

[8] Russia Seeks Package of Trade Agreements with U.S. // http://www.bloomberg.com/news/2013-12-11/russia-seeks-package-of-trade-agreements-with-u-s-.html

[9] Лукьянов Ф. Обама сегодня, как Путин вчера // http://www.globalaffairs.ru/redcol/Obama-segodnya-kak-Putin-vchera-15843

[10] Капчан Ч. Враги становятся друзьями // http://www.globalaffairs.ru/number/Vragi-stanovyatsya-druzyami-14874

Читайте также на нашем портале:

«Постамериканский мир руками Обамы» Ульяна Постникова

«Второй срок Б. Обамы и будущее российско-американских отношений» Татьяна Шаклеина

«Переизбрание Б. Обамы и перспективы перезагрузки» Эдуард Соловьев

«Россия – США: оптимизм и пессимизм «перезагрузки»» Татьяна Шаклеина

«Россия – США: предвыборный контекст» Эдуард Соловьев


Опубликовано на портале 21/12/2013



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика