«Без непременных государственных законов не прочно
ни состояние государства, ни состояние государя»
Д.И.Фонвизин
Традиционно считается, что для русской истории XVIII века характерны модернизация, реформаторский пыл и триумф инноваций. Историки XIX века, зачарованные либеральными и революционными идеями, видели в государственных и общественных деятелях ушедшего века носителей «прогрессивных» взглядов. Под их неутомимым пером Петр Великий превращался в революционера, Екатерина II становилась верной последовательницей Монтескье и Вольтера, а «верховники» обретали статус зачинателей русского либерализма, становились чуть ли не «якобинским комитетом». Политические страсти рубежа XIX–XX веков проецировались в прошлое, возбуждая интерес читающей публики. Шум политических баталий предреволюционной поры заглушал подлинные голоса людей прошлого.
Если обратиться к документам, обосновывавшим в XVIII веке необходимость изменений и нововведений (как сказали бы люди XIX века – «реформ»), мы заметим одну интересную особенность: все «реформаторы» ссылаются на традиции и говорят о восстановлении древних «отеческих» законов и порядков, осуждая инновации и перемены. Показательны указы Екатерины II, которая, принимая те или иные решительные меры, ссылается на авторитет «любезного нашего деда» Петра I или «любезной нашей тетки» Елизаветы Петровны. Не менее странными должны казаться строки, вышедшие из-под пера признанного историками «реформатором» Никиты Панина, который, обосновывая необходимость для России «непременных законов» (конституции), писал: «...частые перемены вредительны Государству. Россия нужды не имеет вне себя искать тому доказательств, у ней те уставы почти так же часто, и с такою же легкостию переменялися... а истого она, к своему несчастию, видела не токмо почти беспременно престол своих Государей потрясаемый, но и на нем сидящими поляков, растриг и беглецов. Почему, от большего проницания штацкой науки, она должна желать, чтоб единожды достаточно установленное осталось без алтерации и перемены на долгое время» [1] (здесь и далее курсив мой. – С.П.). Этот пример еще раз доказывает, что наши шаблоны не подходят к людям прошлого.
Можно ли говорить о конституционализме в России XVIII века, перенося современный термин в прошлое? Насколько верхам русского дворянства были близки идеи западного конституционализма, что в ту пору подразумевалось под понятиями «фундаментальные законы» и «конституция» и чем содержание этих понятий отличалось от современной концепции конституции? Наконец, как развивались на протяжении века, от проектов «верховников» до дискуссий в «Негласном комитете», представления о «коренных законах» в России?
* * *
Прежде определимся с самим понятием конституционализма. Как замечает историк идей Т. Шогимен, «несмотря на то, что конституционализм стал общим местом в современном политическом дискурсе, он остается трудноопределимым понятием; некоторые даже полагают, что невозможно или не нужно давать ему определение» [2]. Действительно, существует множество определений конституционализма и подходов к нему, в том числе противоречивых. Впрочем, все авторы сходятся в одном: для конституционализма характерно «установление ограничений на применение политической власти», а главным критерием этого понятия является «концепция ограниченного правления под властью закона» [3]. В остальном приходится согласиться с американским историком Стивеном М. Гриффином, что конституционализм – это «скорее развивающийся политический и исторический процесс, чем неизменный корпус идей, установленный в восемнадцатом веке» [4].
В данной статье мы будем рассматривать конституционализм как процесс, направленный на установление ограниченной законом системы правления [5]. Необходимо отметить, что это понятие не совпадает ни с понятием конституции, ни с понятием либерализма, хотя конституционализм довольно часто с ними отождествляют [6]. Достаточно сказать, что отсутствие писаной конституции в Англии не является препятствием считать ее старейшим оплотом конституционализма в Европе, а несколько конституций в Советской России не стали залогом появления здесь конституционализма, который бы мог обуздать произвол власти в отношении личности. То же касается и слепого отождествления конституционализма с либеральными идеями, поскольку конституционализм гораздо старше либерализма и скорее восходит к республиканской традиции [7].
Если обратиться к отечественной традиции изучения конституционализма, то придется вслед за А.Н. Медушевским констатировать, что, «в отличие от других стран, где тема конституционализма и парламентаризма является классическим направлением исследований, в России серьезное обращение к ней стало возможно лишь в последнее десятилетие» [8]. Остаются дискуссионными вопросы об истоках и причинах возникновения конституционного движения в отечественной истории, о времени формирования конституционных идей, о различии и особенностях направлений конституционализма и т.д. Все эти вопросы заслуживают специального исследования и обсуждения. До сих пор отсутствует полное, основанное на скрупулезном текстологическом анализе архивных документов, издание русских конституционных проектов. Хотя Институт российской истории РАН предпринял издание многих конституционных проектов, оно далеко не полно и зачастую основано на уже имевшихся, в том числе не выверенных, публикациях XIX века, а не на архивных материалах [9]. Лишь немногие исследователи предпринимают усилия по критической публикации подлинных памятников с детальным источниковедческим анализом [10].
В исследованиях, посвященных конституционным проектам различных эпох, от дворянского конституционализма XVIII века до политических проектов начала XX века, практически отсутствуют следующие не затрагиваются вопросы, без которых, по-видимому, невозможно понять развитие конституционализма в России.
1. Отсутствуют попытки найти внутреннюю связь между различными проектами ограничения политической власти в России. Фактически нет единой истории дворянского конституционализма [11].
2. Не проведены четкие различия между правительственным и дворянским конституционализмом. Зачастую одни и те же сочинения ученые относят то к одному, то к другому течению.
3. Недостаточно изучены идейные источники дворянских конституционных проектов, а следовательно, и мировоззрение их авторов. Некоторые исследователи, определяя источник мировоззрения тех или иных деятелей, ссылаются на некий абстрактный опыт их знакомства с политической жизнью Запада. Иногда даже утверждают, что единственным политическим трактатом, известным «верховникам» и шляхетству в 1730 году, было сочинение Ф. Прокоповича «Правда воли монаршей».
По отдельности эти проблемы решить нельзя – необходимо комплексное рассмотрение. Попытаемся далее дать только краткий очерк этой проблематики.
* * *
Итак, несмотря на имевшиеся в русской истории ранние попытки ограничения самодержавия в Смутное время, первые рационалистически обоснованные конституционные проекты возникают в XVIII веке. Следует отметить, что дворянский конституционализм в России старше правительственного. В 1730 году произошла первая попытка дворянского ограничения самодержавия, причем самая радикальная. Ни один последующий дворянский проект, не говоря уже о правительственных актах, не связывал монарха такими «неудобоносимыми» (по словам Феофана Прокоповича) обязательствами. Даже Основные законы 1906 года не накладывали на русского монарха таких ограничений. Анна Иоанновна же, подписывая условия «верховников», соглашалась, что «буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской» [12], – ни один «прожектер» впоследствии не смел предлагать подобные условия самодержцу.
Отличие «Кондиций» и шляхетских проектов 1730 г. от дворянских проектов второй половины XVIII века не только в большем радикализме, но и в идейных источниках. Для деятелей 1730 г. характерна интеллектуальная парадигма, восходящая к европейскому республиканизму XVI–XVII веков: от Макиавелли до Локка. Практически все сочинения европейских республиканцев находились в библиотеке кн. Дмитрия Голицына – идейного лидера «верховников». Не случайно Анна Иоанновна стремилась выяснить, как он был замешан в том, «чтоб в Российской империи самодержавию не быть, а быть республике». Как пишет И. де Мадарьяга, Д.М. Голицын «был революционером в том значении, в каком это слово употреблялось в Англии в 1688 году и в Швеции в 1718–1720 гг. …он хотел, чтобы русская аристократия играла ту же роль, что и аристократия Европы» [13]. По заказу Д.М. Голицына был переведен на русский язык второй трактат Джона Локка «О правлении», в котором господствует идея верховенства закона и яростное отрицание абсолютной власти, как несовместимой с правами человека и гражданина [14]. Впервые в истории России именно в “Кондициях” говорится о неприкосновенности частной собственности. Эта идея заимствована из трактата Локка: “вышняя власть не может взять ничьего имения собственного, без согласия того человека, потому что охранение своего имения есть причина правительству, и того ради вступает в гражданство” [15]. Другая важная мысль, которую воспринял Д.М. Голицын у Локка: “власть законодательная или вышняя не может самоволно решить и скоро, но должна оставить и решить по правам народным, и по законам положенным и публикованным…” [16]. Руководствуясь этой идеей, Верховный тайный совет в “Проекте формы присяги” заявляет, что “не персоны управляют законами, но законы управляют персонами…” [17].
Важно отметить, что взбудораженное «Кондициями» российское «шляхетство» раскололось в своем отношении к планам «верховников»: даже такой убежденный сторонник самодержавия, как Феофан Прокопович, пытавшийся изобразить единодушие дворянства в любви к самодержавию, признается: «сии верховников супостаты и между собой не единодушны были, но весьма противного хотения. Некоторые из них тщались старое и от прародителей восприятое государства правило удержать непременно. А другие, да еще сильнейшие, того же хотели, что и верховники. Досадно им было, что они их в дружество свое не призвали» [18]. Используя этот раскол, императрице Анне удалось в конце концов восстановить самодержавие, хотя явившаяся к ней 25 февраля 1730 года депутация «шляхетства» просила императрицу собрать дворянский сейм, для того чтобы «согласным мнением по большим голосам форму Правления Государственного сочинить» [19].
Попытка «верховников» не только напугала самодержавие, не только замалчивалась, а затем, при Екатерине II, была официально осуждена, – она представлялась весьма опасной и дворянским конституционалистам второй половины XVIII – начала XIX века. И это несмотря на некоторые моменты «пересечения» идей (фундаментальные законы, права собственности, роль аристократии, закрытие доступа к потомственному дворянству остальных членов общества). Поэтому между движением 1730 года и последующими дворянскими проектами есть определенный барьер, существование которого во многом объясняется влиянием иных политических идей.
Действительно, во второй половине XVIII века зарождается новая интеллектуальная парадигма конституционализма, восходящего к концепции «истинной монархии» Монтескье, которая стала ведущей для всех попыток ограничения абсолютизма в данную эпоху. Идея «фундаментальных законов» становится подлинным ключевым понятием эпохи, вокруг нее строится борьба правительственного и дворянского конституционализма, и именно она позволяет их разграничить [20].
Первые проекты «истинной монархии» с «фундаментальными законами» созданы И.И. Шуваловым в 1756 г. Вслед за ним Р.И. Воронцов пытался навязать «дворянские вольности» как «непременные законы» российскому самодержавию в 1762 г. Наконец, Н.И. Панин, с проектом Императорского совета и реформы Сената, в 1762–1763 гг. предпринял попытку создать «хранилище законов» a la Монтескье на русской почве. Используя терминологию А. Тойнби, можно сказать, что все эти настоятельные «вызовы» (challenges) дворянства привели Екатерину II к адекватному интеллектуальному ответу – «Наказу» 1767 г., созданному как бы в согласии с идеями Монтескье. Таким образом, зарождение правительственного конституционализма было непосредственно связано с влиянием дворянского политического движения. Это в какой-то мере опровергает распространенный в отечественной и зарубежной историографии тезис о слабости в России общества и общественного мнения и его полной зависимости от государства.
В действительности, как это давно доказано (сначала М.М. Щербатовым, а затем Ф.В. Тарановским), Екатерина «обобрала президента Монтескье», по ее собственным словам, исключительно в свою пользу, оставив «г-ну президенту» оказавшиеся ненужными императрице идеи [21]. Впрочем, для нее примером правильной обработки Монтескье безусловно был Якоб Фридрих барон фон Бильфельд, наставник прусского принца, приспособивший идеи французского аристократа-парламентария к концепции камерализма еще в 1760 году в своих «Политических установлениях» [22].
Собственно, различие между дворянским и правительственным конституционализмом и лежит в разном понимании идеи Монтескье о «фундаментальных законах» монархии и их сохранении.
У Монтескье «основными законами» (loisfondamentales) являются сословные права и привилегии, прежде всего дворянства. Он называет сословия «посредствующими властями» (pouvoirsintermédiaires). В «Наказе» же под pouvoirsintermédiaires («власти средния») Екатерина II понимает «Сенат, коллегии и нижния правительства», которые «премудро учредил» Петр Великий (ст. 99 Наказа). Поэтому «законы, основание державы составляющие (lesloisfondamentalesd'unEtat), предполагают, – гласит ст. 20 Наказа, – малые протоки, сиречь правительства (desTribunaux), чрез которые изливается власть Государева». Екатерина подменяет сословия бюрократией, эту подмену заметил и подверг критике в своих «Замечаниях на Наказ» один из дворянских конституционалистов, М.М. Щербатов, прямо утверждавший, что без дворянских прав нет истинной монархии.
Второе важное расхождение касалось вопроса о DépôtdesLois («хранилище законов»). У Монтескье это органы, наделенные функцией регистрации законов и правом представления, ремонстрации (remontrance) монарху, в случае если его новый указ нарушает «фундаментальные законы». Для Монтескье pouvoirsintermediaries и DépôtdesLoisни в коем случае не совпадают, в «Наказе» же «хранилищем законов» считается Сенат, ранее выступавший как часть «властей средних».
В большинстве проектов дворянских конституционалистов вопрос об укреплении прав дворянства соседствует с вопросом об их гарантиях, и здесь возникает требование создать орган, обладающий правами «хранилища законов». Как правило, таким органом называется Сенат. В своих поздних проектах (особенно в «Наказе Сенату» 1787 г.) Екатерина II подошла очень близко к регламентации полномочий высших органов власти (не случайно О.А. Омельченко говорит об этих проектах как о «конституции просвещенного абсолютизма» [23], однако она так и не решилась наделить дворянство политической властью, а Сенат правом ремонстраций. Только ее внук Александр I сделал эту уступку в 1802 году, даровав Сенату «право представлений», но при первом же инциденте, когда сенаторы-дворяне выступили с ремонстрацией против постановления военного министра, нарушавшего дворянские права, раздраженный монарх фактически запретил им устраивать «представления» [24].
Если еще более конкретизировать различия дворянского и правительственного конституционализма, можно сказать, что их представители вели речь о разных типах монархии: дворянство говорило о сословной, правительство – об административно-бюрократической.
Наиболее яркие примеры дворянского конституционализма второй половины XVIII века – это проекты Н.И. Панина и М.М. Щербатова.
Проекты Н.И. Панина и его «партии» породили довольно обширную научную литературу [25]. Некоторые авторы выделяют три проекта панинской группы: 1762, 1773 и 1783–1784 годов. Исторически подтвержденным можно считать наличие политических проектов 1762 и 1783 годов, проект 1773 года не фигурирует в источниках XVIII века [26]. Лучше всего отражает воззрение панинской партии Введение к непременным законам, написанное Н.И.Паниным и Д.И.Фонвизиным и обычно приписываемое перу последнего [27]. В то же время обнаруженная нами более ранняя собственноручная записка Н.И. Панина позволяет говорить о том, что Фонвизин только развивает идеи своего вельможного патрона. В своих «Рассуждениях» они сходятся на мысли, что в России царит полная неустойчивость власти, здесь «престол зависит от отворения кабаков для зверской толпы буян» (намек на переворот 1762 года), а «мужик, одним человеческим видом от скота отличающийся… может привести [государство] в несколько часов на самый край конечного разрушения и гибели» (намек на Пугачева). Причина бедствий, терзающих Россию, в том, что «без непременных государственных законов не прочно ни состояние государства, ни состояние государя».
Российское государство не может считаться монархией, «ибо нет в нем фундаментальных законов», выраженных в правах благородного сословия: «дворянство уже именем только существует и продается всякому подлецу, ограбившему отечество…». Н.И. Панин и его последователи предлагают цесаревичу Павлу Петровичу программу преобразований: «просвещенный и добродетельный монарх, застав свою империю и свои собственные права в такой несообразности и неустройстве, начинает великое свое служение немедленным ограждением общия безопасности посредством законов непреложных» [28].
М.М. Щербатов, известный как моралист и критик общественного «повреждения нравов», также возлагает надежды на «добродетельного монарха» и создает не менее интересный проект конституционного строительства в России в своих «Размышлениях о законодательстве вообще». Лучшей формой правления для России он считает монархию, ограниченную властью аристократии, которая не позволяет правителю, «отвергая законы, ввести самовластие» [29]. Щербатов утверждает, что политика посредством формы правления определяет нравы общества: «понеже ничто более действия не имеет над нравами человеческими, как воспитание, и как воспитание разнствует по разным родам правления, и так под всяким правлением народ имеет особливые нравы… в монархии люди честолюбивы, во аристократии горды и тверды, в демократии смутнолюбивы и увертчивы, в самовластном же правлении подлы и низки» [30]. Щербатов оценивает политику с точки зрения морали, поэтому приемлемыми для него становятся только те политические системы, которые «сохраняют» нравственность граждан. Причины «повреждения нравов» лежат, таким образом, в социально-политических изменениях, т.е. моральная деградация российского общества есть следствие перехода от монархии к самовластию. В знаменитом памфлете «О повреждении нравов», характеризуя допетровскую систему власти, Щербатов отмечает большое значение, во-первых, родовой чести на Руси, которая в полном согласии с Монтескье ограничивала власть монарха, а во-вторых, «твердости» бояр, которая не давала монарху безнаказанно посягать на собственность и дела «лучших людей». Главную вину в разрушении этой системы Щербатов возлагает на Петра и его социальные реформы, важнейшим следствием которых явилась рабская зависимость благородного сословия от власти. Заразительное стремление к роскоши, к благам цивилизации переменило «род жизни, в начале первосановников государства, а в подражании им и других дворян, и расходы достигши до такой степени, что стали доходы превозвышать», вследствие чего «начели люди наиболее привязываться к государю и к вельможам, яко ко источникам богатства и награждений». Таким образом Щербатов вновь доказывает, что бываемые п[е]ремены в государствах всегда суть соединены с нравами и умоначертанием народным» [31], а установление «основательных законов» приведет и к исправлению нравов.
В правление Александра I дворянские конституционалисты, наученные горьким опытом Французской революции, все менее посягали на права монарха, но не отказывались от идеи «истинной монархии», основанной на сословном господстве дворянства. В этом отношении показательны проекты графа А.Р. Воронцова, главный из которых стал основой для составления «Жалованной грамоты российскому народу». Этот документ должен был быть опубликован во время коронации Александра I в Москве в сентябре 1801 года. Согласно «Грамоте», российскому народу даровались общие права на сохранение свободы и собственности, и в то же время подтверждались сословные преимущества дворянства. Вместо публикации «Грамоты» император ограничился жалованием должностей и титулов, А.Р. Воронцов стал государственным канцлером и получил от императора обещаниереализовать положения «Грамоты» в недалеком будущем. В проектах реформы Сената, разработанных А.Р.Воронцовым в 1802 году, присутствует идея необходимости для России монархии «самодержавной», но ограниченной коренными законами и властью Сената: последний получал право делать представления на не согласные с законами империи указы монарха, что напоминало права дореволюционных французских парламентов. В целом взгляды А.Р. Воронцова можно охарактеризовать как весьма умеренные, его боязнь кардинальных изменений и осторожность весьма не нравились самому императору, считавшему старого графа преисполненным предубеждений [32]. Но главное разногласие канцлера и императора проистекало из различных взглядов на «истинную монархию».
В то же время представители правительственного конституционализма, такие как Н.Н. Новосильцев и особенно М.М. Сперанский, фактически продолжали «дело» Екатерины II, направленное на укрепление административно-государственной системы на правовой основе. А.Н. Сахаров считает, что они оставили «потомству блестящие конституционные проекты, которые, если бы они осуществились, круто повернули бы историю России на путь конституционной, буржуазной монархии за сто лет до ее весьма урезанного пришествия уже в начале XX в.» [33]. Такое мнение сложилось достаточно давно, хотя, внимательно читая записки и проекты Сперанского, не всегда можно столь однозначно оценить их последствия. Сперанский тоже апеллирует к концепции «истинной монархии» Монтескье с ее фундаментальными («коренными») законами. Однако рассуждения Сперанского вновь отличаются оригинальностью понимания тезисов французского просветителя. Его важнейшие политические проекты, от записки «О коренных законах государства» (1802) до «Введения к Уложению государственных законов» (1809), демонстрируют постепенность формирования его политических взглядов. Если в 1802 году Сперанский отчасти близок к аристократическим тенденциям А.Р. Воронцова, то к 1809 году его сочинения приобретают отчетливые черты правительственного конституционализма.
Не вдаваясь во все подробности этих известных проектов, обратим внимание на то, что для М.М. Сперанского куда важнее социальное преобразование России, чем политическое, поскольку без общественных изменений невозможны установление «истинной монархии» и действие «коренных» законов. В записке 1802 года, следуя заповеди Монтескье “point de noblesse, point de monarchie” («без дворянства нет монархии»), он утверждает, что «вместо всех пышных разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи». И продолжает: «при таковом разделении народа в отношении к престолу каким образом можно думать о каком-нибудь образе правления, о каких-либо коренных законах…» [34]. Казалось бы, выход прост – гарантировать гражданские и политические права дворянству, закрыть в него доступ иным классам. Сперанский утверждает, что «в благоустроенном правлении вся масса сил народных должна быть разделена на два класса: на высший и низший». Соответственно, «высший класс должен быть установлен на праве первородства и предопределен по роду своему к первым государственным местам и к охранению законов… Сей класс будет составлять истинное монархическое дворянство» [35]. Эти заключения полностью соответствуют логике Монтескье. Но затем начинаются оригинальные идеи Сперанского, который фактически призывает установить права дворянства в России на новых условиях, о которых ничего не ведал Монтескье. Он предлагает разделить дворянство на высшее (первые четыре класса Табели о рангах) и низшее, затем для высшего дворянства восстановить указ 1714 года «о первородстве», а низшее превратить в простое чиновничество, лишив его дворянских прав и привилегий. Во «Введении к Уложению государственных законов» (1809) Сперанский идет еще дальше и предлагает сделать основой получения дворянства, даже для аристократии, обязательную службу государству: «Дети дворянина потомственного до совершения положенных лет службы суть дворяне личные. Окончив службу, они приобретают дворянство потомственное, а дети их суть дворяне личные». При этом «дети личных дворян суть люди среднего состояния». Сперанский пошел даже дальше Екатерины II, для которой дворянство было кадровым управленческим резервом, а не «свободным сословием». Он в своих проектах фактически лишал дворянство «вольности» от службы: «Дворянство потомственное пресекается и превращается в личное уклонением от службы»[36]. Все это показывает, как далека была концепция «истинной монархии» Сперанского от «законной монархии» Монтескье, несмотря на постоянные ссылки русского реформатора на французского просветителя.
Н.Н. Новосильцев, работая в 1818–1820 гг. по поручению Александра I над «Уставной грамотой Российской империи», следовал той же административной логике, в документ даже не вошли четко перечисленные сословные права. Несмотря на провозглашение «Грамотой» отдельных общегражданских свобод, сословные различия сохранялись, но при этом сами сословия не имели никаких гарантий сохранения своих прав, фактически все жители империи оставались «верноподданными», а не гражданами. Даже создание представительного органа было обставлено рядом ограничений: депутатов второй, «Посольской» палаты избирал сам император из числа выбранных на местах сословных кандидатов (ст. 124), в то время как первая палата, департамент Сената, полностью назначалась Государем (ст. 137). По конституции Новосильцева «дворянские сеймики» в провинциях могли выбирать депутатов, то есть получали политические права, но фактически эти «милости» сводились на нет утверждением, что любой законопроект, созданный депутатами, «естли же Государь не соблаговолит его утвердить… уничтожается» (ст. 135). Концепция «законной монархии» Монтескье была здесь изящно подменена ширмой псевдопредставительной власти. Не случайно, обосновывая свой вариант конституции, Новосильцев писал Александру, что «необходимо, дабы Суверен следовал за веком под либеральными знаменами, не опасаясь ни последствий, ни злоупотреблений» («Il faut que Le Souverain en marchaut avec le Siecle sous les drapeaux libéraux, ne puisse en Craindre ni les effets ni les abus»), поэтому монарх может провозгласить псевдоконституцию, «не опасаясь демократических протестов» («sans s’inquiéter des clameurs démocratiques») [37].
Таким образом, к 1820-м годам концепция «законной монархии» Монтескье утратила для русского самодержавия былую привлекательность, так же как постепенно утратил былое политическое значение дворянский конституционализм, уступив место куда более радикальному конституционному движению будущих декабристов.
Идея «фундаментальных законов» была одинаково близка и правительственному, и дворянскому конституционализму, хотя воспринималась ими по-разному. В то же время оба варианта конституционализма имели общие черты: верность традиционализму (социальный консерватизм) и принцип сословности, исключающий равные гражданские права. В том и другом случае это был нелиберальный вариант конституционализма. Первыми либеральными конституционными проектами в России можно считать только проекты декабристов.
Примечания:
[1] Архив СПб ИИ РАН. Ф.36. Оп.1. Д.400. Л.179об-180.
[2] Shogimen T. Constitutionalism // New dictionary of the history of ideas / edited by Maryanne Cline Horowitz. Volume 2. Communication of Ideas–Futurology. N.Y.; L., 2005. P. 458
[3] Ibidem; Fellman D. Constitutionalism // Dictionary of the History of Ideas: Studies of Selected Pivotal Ideas. N.Y., 1973. Vol 1. P. 485
[4] Griffin, Stephen M. American Constitutionalism: From Theory to Politics. Princeton University Press, 1996. P. 5.
[5] Мы не останавливаемся подробно на многочисленных научных дискуссиях по поводу определения конституционализма, поскольку они являются предметом отдельного исследования. Поэтому, не описывая весь объем литературы по данному вопросу, отсылаем читателей к работам историка права М.М. Ковалевского, который рассмотрел разные подходы к конституционализму в начале прошлого века, и д.филос.н. А.Н. Медушевского, посвятившего недавно ряд теоретических сочинений данной проблеме. См.: Ковалевский М. М. Общее конституционное право. СПб., 1908; Ковалевский М. М. Происхождение современной демократии. Т. 1 - 4. 1895-1899; Медушевский А.Н. Конституционализм // Общественная мысль России XVIII - начала XX века. Энциклопедия. М., 2005. С. 220-223; Медушевский А. Н. Размышления о современном российском конституционализме. М.: РОССПЭН, 2007; Медушевский А.Н. Российская конституция 1993 года в сравнительно-историческом контексте // Российская история. 2008. № 6. С. 28-51
[6] См. уже давно ставшую классической работу Чарльза Ховарда МакИлвэйна по истории конституционализма: McIlwain, Charles Howard. Constitutionalism: Ancient And Modern. Ithaka, N.Y., 1940. Она полностью доступна в сети: http://www.constitution.org/cmt/mcilw/mcilw.htm Интересно, что Уолтер Ф. Мёрфи полагает, что даже демократические теории и конституционализм, "несмотря на некоторые общие основания, значимо разнятся… демократическую теорию отличает моральный релятивизм, в то время как для конституционализма характерен моральный реализм". См.: Murphy, Walter F. Constitution, Constitutionalism and Democracy // Constitutionalism and democracy: transitions in the contemporary world. Ed. by Douglas Greenberg & al. Oxford, 1993. P. 5-6.
[7] Изучение республиканской традиции является одним из важнейших направлений в современной западной исторической и политической мысли. Во многом эти исследования связаны с разочарованием западных интеллектуалов, с одной стороны, в эгоистическом индивидуализме либеральной идеологии, а с другой стороны, в тоталитарных тенденциях левых идеологий. Республиканизм же, сочетающий идеи свободы и коллективизма, выглядит для них как «третий путь». Подробнее см.: Pettit, Philip. Republicanism: A Theory of Freedom and Government. Oxford, 1998; Skinner Q. Liberty before Liberalism. Cambridge, 1998 (рус.перевод-2002 г.); Honohan, Iseult. Civic Republicanism, Routledge, 2002; Skinner Q. Visions of Politics. Vol. 1-3. Cambridge, 2004; Что такое республиканская традиция: Сборник статей. Науч. ред. О.В.Хархордин. СПб., 2009.
[8] Медушевский А.Н. Российская конституция 1993 года в сравнительно-историческом контексте // Российская история. 2008. № 6. С. 29.
[9] Конституционные проекты в России XVIII-XX вв. М., 2000. Было бы неплохо подготовить к юбилею российской конституции в 2013 г. полное научное издание всех предшествовавших конституционных проектов с текстологическим исследованием всех редакций и разночтений и подробными научными комментариями, пригласив специалистов по каждой эпохе.
[10] Так, А.Б. Плотников опубликовал проекты Верховного тайного совета и шляхетства с источниковедческими комментариями и вводными статьями в трех сборниках: Россия в XVIII столетии. Вып. 1-3. М., 2006-2009.
[11] Как правило, все работы, претендующие на создание такой истории, сводятся к механическому совмещению всех дворянских проектов и их простому описанию, без обнаружения каких-либо логических связей. В частности, можно назвать важную и интересную, но в целом описательную статью Л.Н. Вдовиной «Дворянский конституционализм в политической жизни России XVIII века» (Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М., 1995). Попытки обобщить тенденции «конституционного проектирования» на протяжении большого исторического отрезка, с XVI по XX в., предприняты А.Н. Сахаровым и А.Н. Медушевским (см.: Сахаров А.Н. Конституционные проекты и цивилизационные судьбы России // Отечественная история. 2000. № 5. С. 3-38; Медушевский А.Н. Российская конституция 1993 года в сравнительно-историческом контексте // Российская история. 2008. № 6. С. 28-51).
[12] Корсаков Д.А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны. Казань, 1880. С. 18.
[13] Madariaga, Isabel de Portrait of an Eighteenth-Century Russian Statesman: Prince Dmitry Mykhaylovich Golitsyn // The Slavonic and East European Review. Vol. 62. 1984 . № 1. P. 59.
[14] Не случайно саксонский посланник Лефорт пишет, что Д.М. Голицын «со времен Петра I постоянно имел в виду ограничить самодержавие» // Сб. РИО. Т. V. СПб., 170. С. 352.
[15] РНБ ОР. Ф. 550. F. II. 41. Л.126.
[16] Там же. Л. 123.
[17] РГАДА.Ф. 3. Д. 4. Л.35.
[18] Феофан Прокопович. История о избрании и восшествии на престол блаженной и вечнодостойной памяти государыни императрицы Анны Иоанновны, самодержицы всероссийской // Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России. Документы и материалы. М., 1991. С. 121-122.
[19] Корсаков Д.А. Указ.соч. С. 271.
[20] До американской и французской революций термин «конституция» мог означать любое важное установление. Более близким к современному понятию конституции и гораздо более распространенным в XVII–XVIII вв. был термин «фундаментальный(е) закон(ы)» (loi fundamental, Fundamental-Gesetz и т.д.), – правда, с тем отличием, что фундаментальные законы могли быть неписаными и принадлежать к обычному праву или традиции. Оба термина были известны в России XVIII в. и во многом были связаны с европейскими политическими концепциями. Но, в отличие от неизменной «конституции», в России lois fondamentales преображались в переводе разных авторов в законы «фундаментальные», «основательные», «непременные», «коренные» или даже в «непоколебимо учрежденныя уставы» и «главные установления».
[21] Щербатов М.М. Замечания на Большой наказ Екатерины // Щербатов М.М. Неизданные сочинения. М., 1935; Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе Императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову его учениками и почитателями. Издан под редакцией М.Н. Ясинского. Киев, 1904. С. 44-86.
[22] Institutions politiques / par Monsieur le baron de Bielfeld. A La Haye : Chez Pierre Gosse junior, 1760. 2 v.
[23] Омельченко О.А. «Законная монархия» Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М., 1993; он же. Власть и закон в России XVIII века. Исследования и очерки. М., 2004. С. 531-575.
[24] Подробнее о борьбе вокруг сенатской реформы в 1802 г. и «сенатском инциденте» см.: Сафонов М.М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л., 1988. С. 212-232.
[25] Чечулин Н.Д. Проект Императорского совета в первый год царствования Екатерины II // Журнал Министерства народного просвещения, 1894, № 3. С. 77-79; Сафонов М.М. Конституционный проект Н. И. Панина - Д. И. Фонвизина. // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. 6. Л. 1974, с. 271- 280; Raeff M. Plans for Political Reform in Imperial Russia (1730-1905). New Jersey. 1966, p. 53-54; Ransel D. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. New Haven, Lnd. 1975, p. 53-98; Плотников А.Б. Политические проекты Н.И. Панина // Вопросы истории. 2000. № 7. С. 74-84.
[26] См. подробнее: Плотников А.Б. Политические проекты Н.И. Панина // Вопросы истории. 2000. № 7. С. 74-84.
[27] Рассуждение о непременных государственных законах // Фонвизин Д.И. Собрание сочинений в 2-х тт. Т.2. М., 1959. С. 254-266.
[28] Там же. С.265-266
[29] Щербатов М.М. Сочинения кн.М.М. Щербатова. Том первый. Политические сочинения. Под ред. И.П. Хрущева. СПб., 1896. С. 337.
[30] Там же. С. 346.
[31] О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева. Факсимильное издание. Под ред. академика М.В. Нечкиной, д.и.н. Е.Л. Рудницкой. Вступительная статья и комментарии Н.Я. Эйдельмана. М.: Наука, 1983. Приложение. С. 77, 94.
[32] Nicolas Mikhailovitch, le Grand-Duc. Le Comte Paul Stroganov. Paris, 1905. T. 2. P. 38.
[33] Сахаров А.Н. Указ.соч. С.12.
[34] Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб., 2002. С.239.
[35] Там же. С.241.
[36] Там же. С.365-366. Отношение Сперанского к дворянству выражено в его черновых заметках весьма емко: «Преобладание дворянства вредно» (ОР РНБ. Ф.731. Д.1491. Л.1).
[37] Из обнаруженной нами неизвестной записки Н.Н. Новосильцева, которая готовится к публикации.
Читайте также на нашем сайте:
«Российская Конституция 1993 г.: проблемы реализации и переработки» Ольга Беглова
«Конституция и жизнь страны» Всероссийский центр изучения общественного мнения
