См. также: «Современная американская геополитика. Часть 2. Геополитический ревизионизм: основные траектории»

Конец XX и начало XXI в. стали для геополитики временем упущенных возможностей и глубоких перемен. Упущенных возможностей – в связи с неспособностью предвидеть и предсказать глубину трансформаций в международной системе и масштаб геополитических изменений на карте мира. А глубоких перемен – в связи с развитием старых и появлением в 1990-е годы альтернативных исследовательских стратегий. Развитие происходило сразу по нескольким направлениям. При этом линии теоретического поиска различных направлений современной американской геополитической мысли разошлись очень далеко.

В последней четверти прошлого столетия геополитика на Западе, не исключая и США, оставалась на периферии научных поисков. В ситуации нарастающей динамики мировых процессов возникали и получали популярность иные субдисциплины и концепции. Появились и институционализировались такие тесно связанные друг с другом направления теоретизирования, как «мироведение» (World Studies) и «глобалистика» (Global Studies). Более того, в рамках логики глобальной экономики, а затем и революции в военном деле активно проводился тезис о том, что в новых условиях информационно насыщенного мира имеют значение прежде всего скорость принятия решений и время, а не пространство [1]. «География исчезла», - провозгласили энтузиасты этих инноваций [2]. Традиционные географические и геополитические факторы понемногу сдавали свои позиции и выпадали из поля зрения исследователей, концентрировавшихся на глобализации, транснациональных процессах и структурах.

Однако целый ряд авторитетных американских политологов последовательно отстаивал мысль о том, что «география имеет значение» (geography matters). Эта когорта, связанная с неоконсервативными исследовательскими центрами или военными учебными заведениями составила базу для развития так называемых «неоклассических» интерпретаций геополитики.

Одновременно стимулирующее воздействие на геополитическую мысль оказал распад биполярной системы международных отношений. Это и понятно. В фокусе внимания западных исследователей и практикующих политиков оказались существенные подвижки в рамках клуба «великих держав», становление так называемых новых центров силы в различных точках планеты, формирование нового миропорядка и целый ряд иных вопросов, традиционно относящихся к числу геополитических.

Между тем методологические изъяны классической геополитики конца XIX- начала XX в. были хорошо известны. Очевидным недостатком традиционного геополитического анализа выступал редукционизм географического и пространственного детерминизма. Префикс “гео-“ в интерпретации отцов-основателей дисциплины означал изучение географического, пространственно-территориального фактора детерминации поведения государств на международной арене. В рамках традиционного геополитического подхода, сформулированного в трудах Р.Челлена, Ф.Ратцеля, Х.Маккиндера, А.Мэхэна, К.Хаусхофера и др., основным субъектом мировой политики выступают крупные державы, которые, опираясь на собственные ресурсы, преследуют цели максимизации контроля над пространством. Ортодоксальные приверженцы классической геополитики по сей день склоняются к мысли, что конфигурация системы международных отношений в конечном счете определяется неким фундаментальным дуализмом, противостоянием существенно отличных друг от друга геополитически детерминируемых сил, вполне четко локализуемых при этом чисто географически, - теллуро- и талассократий, сухопутных и морских держав и т.п. В наши дни часто можно услышать, что традиционная геополитика оказалась в плену стереотипов биполярного миропорядка, окончательно оформившегося после Второй мировой войны. Подобная точка зрения представляется не вполне корректной. Собственно, первые и наиболее известные биналистские схемы были артикулированы А.Мэхэном, Х.Маккиндером, Н.Спикменом и другими «классиками» традиционного геополитического анализа задолго до утверждения биполярности в системе международных отношений. Биполярный мировой порядок времен холодной войны лишь несколько замедлил эволюцию геополитической мысли, фактически сфокусировав ее на объяснении существовавшего положения вещей.

По мере ослабления жесткой структурированности биполярного мира и выдвижения на политическую авансцену новых государств и проявляющих все большее стремление к консолидации регионов возникло осознание того, что традиционные модели нуждаются в серьезной корректировке. Развитие военных технологий, крушение биполярности и трансформация международной системы означали не просто утверждение новой геополитической реальности, обусловленной изменением баланса сил, сложившегося в предшествующие годы, не просто усложнение мировой геополитической структуры, связанное с усилением и увеличением числа региональных центров силы. Взаимоотношения субъектов мировой политики становились все более сложными и многомерными, а число акторов неуклонно увеличивалось. Исчезли четкие конфронтационные границы. Возросло количество факторов, определяющих мировую политику, причем очевидно менее выражено доминирование тех или иных отдельных аспектов (военных, пространственно-географических, экономических и т.п.). Развернулся процесс диверсификации интересов государств и негосударственных акторов мировой политики. В связи с сокращением возможностей использования традиционных силовых потенциалов развивается, по выражению Дж.Ная, «энтропия силы» великих держав. Под влиянием всех этих процессов в современном мире происходит активное переосмысление параметров гегемонии и геополитической мощи, а именно, возрастает удельный вес новых, не вполне традиционных факторов мощи – таких как экономика и финансы, коммуникации и информационные системы, новейшие направления научно-технического развития и т.д.

На излете «холодной войны» фокус внимания в западной, и прежде всего американской геополитике стал перемещаться к вопросам пространственно-политической организации международного сообщества (проблемы «миропорядка» и трансформации в его рамках роли и места отдельных держав). В 1990-е гг. афористичный тезис Ф.Фукуямы, принесшего в мир «благую весть» о «конце истории», был довольно активно подхвачен в том числе и исследователями, подвизающимися на ниве геополитического анализа. Так, З.Бжезинский акцентировал внимание на уникальности современного положения США в мировой политике и экономике на том основании, что Соединенные Штаты «стали первой и единственной действительно мировой державой» [3]. В более широком историческом контексте однополярный мир начал интерпретироваться в рамках «финалистской», «прогрессистской» картины мира как закономерный итог развития международных отношений. Однополярность рассматривалась в качестве некой конечной точки эволюции геополитической картины мира, приобретающей почти телеологические черты – от баланса мощи отдельно взятых государств и их союзов в период Нового времени, через биполярный баланс сил середины XX в. к «единению человечества» под сенью мировой державы-гегемона в лице США. Смена этапов отмечена при этом чуть ли не печатью неизбежности. Несовершенный баланс сил многополярного мира, провоцирующий международные кризисы, нестабильность и неопределенность, сменяется куда более предсказуемым и устойчивым балансом периода биполярности и в свою очередь замещается совершенной конструкцией «униполя», где балансу мощи, по крайней мере, в его традиционном для геополитики понимании уже просто не остается места.

В расширительном варианте концепции униполярности возникший после распада советского полюса «униполь» отличается более сложной структурой. Он состоит из совокупности «демократических индустриальных стран», обладающих доминирующими позициями в глобальной системе. Роль США сводится в этом случае к функциям лидера или гегемона «униполя» (в зависимости от точки зрения того или иного автора). «Униполь» в целом интерпретировался как достаточно гибкое образование, не обладающее четкой иерархической структурой и неизменными границами. Его ядро составляют группы стран Северной Атлантики, но за последние десятилетия он существенно расширил свои пределы. Если рассматривать в качестве «униполя» совокупность стран ОЭСР, как это делал, например, А.Страусс [4], то на его долю приходится более 60% совокупного мирового объема ВВП и большая частью общемировой военной мощи. Благодаря процессу непрерывного расширения (включения ряда стран Азии и Восточной Европы) «униполь» становится все более крепкой опорой «мирового порядка». Глобальное лидерство осуществляется на основе постоянно расширяющейся базы при все меньшем количестве держав, остающихся «вовне» и выступающих в качестве потенциальных противников, инициаторов «мятежей» против этого всемирного «Pax democratica». США в этой воистину идиллической конструкции осуществляют общий контроль с помощью, выражаясь словами Дж.Ная, soft power, т.е. морального лидерства, культурного воздействия и убеждения на основе установившихся и в конечном счете общепризнанных правил игры.

Однако реальность оказалась много сложнее предложенной схемы и мировое развитие стало демонстрировать все больше черт многоуровневого (в различных сферах – экономике, политике, сфере безопасности и т.д.) и полицентричного миропорядка.

Более соответствовали духу времени другие направления развития американской геополитической мысли. Одно из них можно охарактеризовать как неоклассическое.

Импульсы к возрождению в США классической линии геополитики оказались связаны с попытками нового структурирования евразийского пространства. В 1999 г. профессор Военно-морского колледжа M.Оуэнс написал для Naval War College Review статью «В защиту классической геополитики», в которой основная задача США после «холодной войны» определялась совсем в духе Х.Маккиндера – как предотвращение появления в Евразии континентального гегемона и создания любой страной или группой стран угрозы для США в морской сфере [5]. Этот тезис послужил побудительным мотивом к ренессансу на новой основе традиционной геополитики и подвиг целый ряд авторов к поискам более релевантных концептуализаций происходящих в мире трансформаций в неоклассическом ключе. Неоклассическая школа исходит из того, что содержание и цели геополитики в современную эпоху претерпели существенные изменения по сравнению с рубежом XIX-XX вв., но само геополитическое знание вовсе не потеряло ценности.

Стремление к контролю над пространством интерпретируется в качестве своего рода точки отсчета, перманентного мотива большой политики. В данной интерпретации, несмотря на происходящие в мировой политике и экономике глубокие изменения, география, пространство, территориальные аспекты политического и военного планирования по-прежнему имеют значение. И это значение еще больше возрастет в будущем, когда нехватка ресурсов и давление природной среды дестабилизируют целый ряд стран Азии.

Наиболее заметной фигурой и наиболее цитируемым автором неоклассического направления геополитики является Роберт Каплан, старший исследователь консервативного Центра за новую американскую безопасность. В нашумевших статьях, посвященных геополитике XXI века [6], он подчеркивает преемственность своего подхода с геополитическим методом А.Мэхэна и Х.Маккиндера и настаивает на роли морских коммуникаций и свободы мореплавания (т.е. свободы торговли) для процветания развитых стран Запада. При этом Р.Каплан сформулировал довольно неожиданный тезис: новой конфликтной геополитической осью мира станет не Тихий океан и не старушка Атлантика, а далекий южный Индийский океан. Именно Индийский океан превращается в средоточие проблем и противоречий современного мира. Вдоль его берегов или невдалеке от них расположено наибольшее количество нестабильных (Пакистан, Ирак, Мьянма, Сомали, Афганистан и др.) либо проблемных (Иран) стран. Здесь вызревают конфликты будущего – в рамках «исламской дуги», опоясывающей все побережье Южной и Юго-Восточной Азии и Восточной Африки. Здесь напрямую сталкиваются в борьбе за ресурсы и политической влияние интересы новых быстро растущих региональных держав, претендующих на мировой статус, – Китая и Индии. Другими словами, Индийский океан – это «не просто географическое понятие, а идея», которая соединяет в себе центральное положение ислама с глобальной энергетической политикой, подъем новых великих держав со становлением полицентричного мирового порядка [7]. Роль США в этом важнейшем регионе должна состоять в обеспечении посредством множественных гибких союзов свободы мореплавания и свободы рыночных сил, что само по себе будет способствовать решению по меньшей мере двух стратегических задач – стабилизации и контроля за ситуацией на Большом Ближнем Востоке и мягкого ограничения китайской экспансии в регионе.

Угроза китайской экспансии вообще представляется Р.Каплану очень серьезной. Свою недавнюю статью «География китайской мощи» он начинает цитатой из Х.Маккиндера о том, что Китай способен превратиться в «желтую опасность» для мировой свободы, потому что, в отличие от крупных континентальных держав прошлого (прежде всего России), он соединяет с ресурсами громадного континента протяженную океанскую границу – козырь, которого Россия была лишена [8].

Кроме того, пишет Каплан, Китай сочетает в себе элементы предельно модернизированной экономики западного образца с унаследованной от древнего Востока «гидравлической цивилизацией» (термин историка К.Виттфогеля, используемый применительно к обществам, практикующим централизованный контроль над сложными ирригационными системами и как результат – обладающими жестко централизованными политическими системами). Экономический рост способствует росту китайских внешнеполитических амбиций. Каплан подчеркивает, что Пекин объективно вынужден выстраивать выгодные сетевые отношения с широким кругом стран, способных обеспечить быстро растущий Китай ресурсами. Зона китайского влияния, формирующаяся в Евразии и Африке, постоянно растет, причем не в том поверхностном, чисто количественном смысле, какой придавали этому понятию в XIX веке, а в более глубоком, отвечающем эпохе глобализации. Преследуя простую цель – надежно удовлетворить свои экономические потребности, Китай сдвигает политическое равновесие в сторону Восточного полушария, и это не может не затрагивать самым серьезным образом интересы Соединенных Штатов. Благодаря растущей экономической мощи и демографическим параметрам, Китай способен заполнить возможные области силового вакуума вблизи любого участка своих протяженных границ с помощью такого оружия, как демографическое и экономическое давление.

Слабым местом Китая остаются его позиции в Мировом океане. Рассуждая в терминах «игры с нулевой суммой», китайские адмиралы выступают наследниками агрессивной философии американского военно-морского стратега начала XX века А.Мэхэна, который отстаивал концепцию «контроля над морями». Стремительная модернизация китайского Военно-морского флота свидетельствует о серьезности китайских намерений.

На Тихом океане формируется полицентричный порядок, в рамках которого свои притязания на лидерство в различных сферах и разных регионах предъявляют не только КНР, но и такие страны, как Индия и Япония. В Азии, где надвигается кризис «жизненного пространства», продолжается гонка вооружений. Свой анализ Р.Каплан заканчивает многозначительной констатацией. В ближайшие годы сам факт укрепления экономической и военной мощи Китая усилит напряженность в американо-китайских отношениях. США будут делать все, чтобы помешать Китаю стать гегемоном большей части Восточного полушария. «И не исключено, – добавляет Каплан, – что это станет самой потрясающей драмой нашей эпохи» [9].

Интересно, какое место в возникающих новых геополитических раскладах Роберт Каплан отводит России. Он утверждает, что географический фактор вполне способен привести к раздору между ней и Китаем, «поскольку их нынешний союз носит чисто тактический характер». И это может быть выгодно США. «В 1970-х годах администрация президента Никсона оказалась в выигрыше в результате столкновения Пекина с Москвой и положила начало новым отношениям с Китаем. В будущем, когда Китай станет по-настоящему великой державой, Соединенные Штаты, по-видимому, могли бы заключить стратегический союз с Россией, чтобы уравновесить влияние Срединного царства» [10].

К числу представителей неоклассического направления принято относить и ряд аналитиков, занимающихся исследованием «новых пространств», ставших доступными человеку по мере развития техники. Например, основателя космической геополитики (астрополитики) Э.Долмана [11]. Подчеркивая значимость «ближнего космоса» для решения современными державами военно-политических задач, обеспечения бесперебойной связи и управления, он перефразировал известную формулу Х.Маккиндера. Геополитическое кредо для космической эры зазвучало следующим образом: «Кто контролирует низкие орбиты – тот контролирует околоземное пространство, кто контролирует околоземное пространство – доминирует на земле, кто доминирует на земле – определяет судьбу человечества» [12].

Если вести речь о проблемах неоклассического подхода, то наиболее уязвимым местом геополитического анализа выглядит преобладающий в его рамках государствоцентризм. Государство по-прежнему фигурирует в качестве единственного легитимного политического актора на международной арене. На самом деле ситуация менее однозначна. Глобализация, урбанизация и модернизация политических сообществ, развитие коммуникаций и контактов с внешним миром способствуют перераспределению влияния от правительств к негосударственным (включая транснациональные криминальные и террористические сети) и даже частным субъектам. Сегодня очевидно, что демодернизация тоже может, как ни парадоксально, поддерживать эту тенденцию. По окончании процессов деколонизации и особенно распада СССР и ряда стран Восточного блока система межгосударственных отношений изменилась именно в этом направлении. Она стала включать в себя слабо структурированные и непрочные образования («несостоявшиеся» и «новые независимые» государства), чей суверенитет проблематичен, чьи территориальные границы не всегда четко определены (в целом ряде случаев просто не делимитированы или активно оспариваются соседями) и чья «мощь» иногда фактически раздроблена между конкурирующими кланами или частными субъектами.

В результате геополитический анализ пробуксовывает там, где всегда претендовал на свою значимость – при изучении конфликтов современного мира. Действия акторов без суверенитета, всевозможных национальных и международных организаций, ассоциаций, фирм, трансграничных группировок и т.п. просто невозможно адекватно оценить в рамках классической парадигмы. За спиной этих акторов всегда ведется поиск некоего «центра силы» или государственного образования, заинтересованного в таком, а не ином ходе и исходе конфликта. И дело здесь не в идеологизированности авторов, а в общих методологических изъянах, присущих геополитическому анализу.

Целый ряд актуальных вопросов современной мировой политики –становится ли анахронизмом понятие национального суверенитета, каковы перспективы национального государства, кто входит в число основных акторов на международной арене, каковы тенденции в этой сфере – либо игнорировались геополитической мыслью, либо анализировались в рамках ревизионистского направления (критической геополитики) без всякого выхода на политическую практику [13].

Думается, сегодня в рамках геополитического теоретизирования имеет смысл переставить акценты – с глобальной картины (исследований миропорядка) на, если так можно выразиться, подобие теорий «среднего уровня». Оптимальной единицей комплексного «иконографического» анализа в данной ситуации мог бы стать геополитический регион как некая геополитическая, геокультурная и геоэкономическая целостность, демонстрирующая динамический момент геополитики (трансграничный характер, изменчивость контуров, смена доминантных региональных держав, культурные, этнические и демографические трансформации, в отдельных случаях – фактически полное исчезновение, что наглядно демонстрирует пример с таким общепризнанным геополитическим регионом начала-середины XX в., как, скажем, Mitteleuropa).

Научно-технический прогресс последних трех-четырех десятилетий имеет своим результатом качественную модификацию факторов функционирования и развития обществ. При этом не совсем корректным представляется то, что не­редко понятия «пространство» и «территория» используются как синонимы. В современном мире реальное значение приобретают различные формы пространства. Наряду с террито­риальным, водным и воздушным пространствами, обладающими четко осязаемыми физико-географическими характеристиками, можно говорить о пространстве экономическом, культурно-цивилизационном, информационном, кибернетическом, экологическом и т.д., которые оказывают влияние как на характер и направленность мировых процессов, так и на политическую стратегию отдельных государств. Освоение этих пространств в рамках геополитического и геоэкономического анализа фактически делает лишь первые шаги.

Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект №10-03-00264а Национальные интересы России в многополярном мире: субъекты формирования и тенденции эволюции.

Примечания:

[1] Gray C.H. Postmodern war. The new politics of conflict. London: Routledge, 1997; Stocker G., Schopf C. InfoWar. New York: SpringerWien, 1998.

[2] O’Brien R. Global Financial Integration: the End of Geography. London: Pinter, 1992.

[3] Бжезинский З. Великая шахматная доска. М.: Международные отношения, 1998, с.20.

[4] Страусс А. Униполярность. Концентрическая структура нового мирового порядка и позиция России // Полис, 1997, №2, с.29.

[5] Owens M.T. In Defense of Classical Geopolitics // Naval War College Review, vol. 52, no. 4 (Autumn 1999). [ http://www.nwc.navy.mil/press/ review/1999/autumn/art3-a99.htm]

[6] Kaplan R.D. Center Stage for the Twenty-first Century // Foreign Affairs, 2009, March-April, pp.16-32; Kaplan R.D.The Revenge of Geography // Foreign Policy, 2009. May-June, pp.96-105.

[7] См. Kaplan R.D. Center Stage for the Twenty-first Century // Foreign Affairs, 2009, March-April, p.17.

[8] Kaplan R.D. The Geography of Chinese Power // Foreign Affairs, 2010, vol.89, #3 (May/June), p.22

[9] Kaplan R.D. The Geography of Chinese Power, p.41

[10] Kaplan R.D. The Geography of Chinese Power, p.29

[11] Dolman E.C. Geography in the Space Age: An Astropolitical Analysis // The Journal of Strategic Studies, 1999, v.22, №2-3, р. 83-106; Dolman E.C. Astropolitik: Classical Geopolitics in the Space Age. London: Frank Cass, 2002.

[12] Dolman E.C. Astropolitik: Classical Geopolitics in the Space Age. London: Frank Cass, 2002, p. 8

[13] Одна из немногих работ, посвященных стыковке теоретических положений и практической политики – Cohen S.B. Geopolitical realities and United States foreign policy // Political Geography, 2003, Vol.22, p.1-33.

Читайте также на нашем сайте:

«Неистощимый мессианизм американской идеи» Игорь Истомин

«Идеальный провал» Лариса Дериглазова

«Есть ли у Обамы большая внешнеполитическая стратегия?» Эдуард Соловьев

«Руководство Америкой: пособие для начинающего президента» Игорь Истомин

«Глобализация и стратегия США» Владимир Сизов

«Двадцать лет без мирового порядка» Федор Лукьянов

«После американской гегемонии» Анатолий Уткин

«Гуманитарный империализм. Новая доктрина имперского права» Ноам Чомски

«Второй шанс» Зб.Бжезинского: новый профиль прежней стратегии?»

«Эмманюэль Тодд. После Империи. Pax Americana — начало конца» Кирилл Коваль

«Постамериканский мир»: версия Фарида Закария» Андрей Володин

«Новый президент и глобальный ландшафт» Джордж Фридман

«Постсоветское пространство в мировой мозаике и стратегии США» Екатерина Нарочницкая

«Американские выборы и внешняя политика» Александр Терентьев

«Критическое направление исследований миропорядка в США» Татьяна Шаклеина

«США: перспективы глобальной империи» Эдуард Соловьев

«Внешнеполитическая мысль США в постбиполярную эпоху: между новым реализмом и «вооруженным идеализмом» Эдуард Соловьев

«Мировая общественность не признает лидерство США» Результаты международного исследования