Специально для портала «Перспективы»
Пинюгина Елена Викторовна – научный сотрудник Отдела политической науки ИНИОН РАН, кандидат политических наук.
Китай приступил к осуществлению грандиозного проекта Нового Шелкового пути, в который вовлечены в том числе и страны СНГ. Ранее созданный по инициативе России Евразийский экономический союз способен послужить продвижению экономических интересов РФ и в новых условиях. Однако для его поддержки необходима работающая концепция евразийской интеграции, понятная и привлекательная в равной степени и для России, и для ее партнеров.
С конца 2013 г. Россия стала одним из напряженных узлов мировой политики. Российское стремление к сохранению и усилению интеграции в рамках СНГ и противодействие западных стран этим процессам привели к «украинскому кризису». При этом ущерб, недооцененный на фоне крымских событий и вооруженного конфликта на Юго-Востоке Украины, был нанесен важнейшему для России проекту Евразийского экономического союза (ЕАЭС).
Проект был инициирован лидерами трех государств СНГ ‒ РФ, Казахстана и Беларуси ‒ как региональное экономическое объединение, близкое к ранним формам интеграции Европейского союза. Поэтому формально украинские события и обострение отношений России со странами Запада не помешали планомерному выводу Евразийского проекта на новый уровень. В мае 2014 г. в Астане Договор о создании ЕАЭС был подписан, в него вступили три вышеназванные страны-основательницы, а в течение года к нему присоединились Армения и Кыргызстан. С 2015 г. Договор вступил в силу.
Однако ЕАЭС очень далек от многих из перспектив, обсуждавшихся за несколько лет до его реализации. Обычно скептики в первую очередь указывают на такие отложенные до лучших времен (в силу углубляющегося в России экономического кризиса) возможности, как единая валюта и взаиморасчеты в национальных валютах, а также появление наднациональных и коллегиальных органов ЕАЭС. Но несмотря на значимость этих опций, основные потери проект евразийской интеграции все же понес, как представляется, из-за разрыва Украины с Россией. И географическое расположение Украины в Восточной Европе, и второе по численности в СНГ (после России) население, и языковая близость – все производило бы кумулятивный эффект в случае присоединения страны к ЕАЭС. При этом связка Россия‒Украина‒Беларусь усиливала бы европейское крыло нового евроазиатского объединения, выступая полноценным «плечом» для азиатских партнеров как минимум в вопросах коммуникаций.
Надежды на создание такой связки были небезосновательны: осенью 2011 г. в рамках СНГ в целом наметился сдвиг в сторону преодоления противоречий и консолидации экономических интересов. Украина, Молдова, Армения, Таджикистан и Кыргызстан подписали договор о Зоне свободной торговли с Россией, Беларусью и Казахстаном, уже вступившими в Таможенный союз. Этот сдвиг сулил новых участников ЕАЭС в ближайшие годы. Вполне логично, что именно тогда грядущее появление в пространстве СНГ нового интеграционного объединения – ЕАЭС артикулировалось властью РФ как крупный геополитический успех. Тогда же премьер-министр РФ В.В. Путин в своей статье «Новый интеграционный проект для Евразии ‒ будущее, которое рождается сегодня», опубликованной в газете «Известия», публично анонсировал скорое появление ЕАЭС как событие, имеющее судьбоносное значение не только для современников, но и для последующих поколений. Глава российского правительства указал не только на локально-постсоветский характер интеграции, но и на геополитическое измерение нового проекта, подчеркивая, что ЕАЭС «способен стать одним из полюсов современного мира и сыграть роль эффективной «связки» между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом» [Путин, 2012](Курсив мой. ‒ Е.П.)
В этой дихотомии ЕАЭС ‒ его исторической постсоветскости и географической евразийскости ‒ отражены скрытые противоречия национальных элит интегрирующихся государств. В российском официальном дискурсе последних десяти лет наблюдаются попытки отойти от исключительно негативной интерпретации советской истории, принятой в 1990-е годы. Однако часть национальных элит стран СНГ сделала политический капитал в том числе и на негативной интерпретации общего советского прошлого. Поэтому постсоветскость для граждан стран ЕАЭС имеет неоднозначные коннотации – в первую очередь для новых поколений, с 1990-х годов и по сей день впитывающих в процессе образования и социализации отрицательное отношение ко всему советскому. В общественно-политическом и научном дискурсе этих стран бытуют небесспорные, порой явно противоречащие историческим фактам и даже оскорбительные для россиян формулировки (например, «деколонизация среднеазиатских государств в постсоветский период», «подавление в советское время национальных культур» и т.п.).
Остановимся на содержании вышеупомянутой статьи В.В. Путина. Из ее текста следует, что на тот момент по своей внешнеполитической ориентации проект ЕАЭС был скорее европейским, чем евразийским, и скорее средством, чем целью. Акцент в статье сделан, во-первых, на возможное усиление позиций РФ в диалоге с ЕС за счет контроля над ЕАЭС как огромной территорией – связкой между ЕС и динамично развивающимся АТР; во-вторых, на маркировку постсоветского пространства как зоны приоритетного влияния России, особенно на фоне усилий ЕС по включению стран бывшего СССР в систему своих блоков и интересов (расширение НАТО, энергетическая дипломатия ЕС, программа «Восточное партнерство» и т.д.). Таким образом, российской элитой ЕАЭС экономически позиционировался как удобная для Европы территория-связка для торговли с Востоком, а геополитически воспринимался в качестве инструмента комплементарной конкуренции за влияние на страны СНГ – опять же с ЕС. При этом конечной внешнеполитической целью России называлась интеграция с ЕС.
В программном тексте В.В. Путина эта цель обозначена заявлением, что «два крупнейших объединения нашего континента ‒ Европейский союз и формирующийся Евразийский союз, взаимодействуя на основе правил свободной торговли и совместимости систем регулирования, способны распространить эти принципы на все пространство ‒ от Атлантики до Тихого океана» [Путин, 2012]. Оно определенно говорит о неизменности сформулированной в первом десятилетии 2000-х годов задачи создания Большой Европы ‒ от Лиссабона до Владивостока, о желании участвовать именно в таком «европоцентричном», если так можно выразиться, евразийском проекте. В формулировках статьи В.В. Путина содержится также реалистичное позиционирование России в качестве региональной державы, но при этом выступающей локомотивом межгосударственного экономического союза, способного стать одним из мировых полюсов.
Идея важности ЕАЭС для России и далее последовательно развивалась В.В. Путиным. Вступая в должность Президента РФ в мае 2012 г., в тексте Указа «О мерах по реализации внешнеполитического курса РФ» он подчеркивал: ключевым направлением внешней политики РФ в его новый президентский срок станет развитие многостороннего взаимодействия и интеграционных процессов на пространстве СНГ, а также углубление евразийской интеграции в рамках Таможенного союза и Единого экономического пространства России, Беларуси и Казахстана и создание к 1 января 2015 г. Евразийского экономического союза, открытого для присоединения других государств, прежде всего членов ЕвраЗЭС и СНГ, и содействие международному позиционированию новых структур.
Значение ЕАЭС с 2011 г. возрастает, он становится приоритетом внешней политики России: были конкретно указаны сроки его появления, четко обозначено пространство жизненно важных интересов России на мировой арене ‒ в первую очередь отношениями с постсоветскими государствами СНГ. В то же время становится все более заметной незначительность евразийской составляющей официально разъясняемого для внешней и внутренней аудитории концепта ЕАЭС. Так, в 2013 г. в официальном правительственном документе «Концепция внешней политики РФ» ни евразийская идея, ни евразийство России, ни концепция самостоятельности российской цивилизации вообще не упоминаются, а слово «евразийский» встречается лишь в названиях возникающих в СНГ политических и экономических структур. Зато в этом документе разъясняется и главенствует концепция России как части Большой Европы. Например, в статье 56 говорится: «Основной задачей в отношениях с Европейским союзом для России как неотъемлемой, органичной части европейской цивилизации является продвижение к созданию единого экономического и гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана». Не оставляет сомнений в прикладном значении евразийской интеграции и статья 54, из текста которой следует, что Россия ‒ не самобытная страна-цивилизация и не уникальное евразийское государство, а определенно европейская и потому западно ориентированная страна: «Приоритетный характер имеет развитие отношений с государствами Евро-Атлантического региона, с которыми Россию связывают, помимо географии, экономики и истории, глубокие общецивилизационные корни». В то же время в статье 3 этого стратегического документа, где описывается позиционирование России в системе современных международных экономических отношений, среди ключевых направлений деятельности российской власти указано принятие мер «для закрепления за Российской Федерацией статуса ключевого транзитного направления по обеспечению торгово-экономических связей между Европой и Азиатско-Тихоокеанским регионом, в том числе посредством расширения участия в формируемых трансконтинентальных маршрутах грузоперевозок».
Таким образом, в 2013 г. Россией в международных экономических отношениях сделана заявка на статус основного транзитера, бенефициара от удачного расположения страны между Европой и АТР. Это подчеркивает узкофункциональное понимание российского евразийства в официальных кругах, преимущественно как территориальной характеристики. Слово «евразийский» использовано в тексте Концепции только в одном контексте: там, где речь идет о России как локомотиве Евразийского интеграционного проекта, понимаемого опять же как инструмент политики на постсоветском пространстве (но – и это принципиально ‒ не на пространстве АТР или Евразии в целом). Если и циркулировала до развития российско-украинского кризиса в правительственных и экспертных кругах РФ тема сопряжения ЕАЭС с какими-либо иными интеграционными проектами, то только с ЕС.
Надо заметить, что отношение к Азии и у советской демократической оппозиции 1980-х, и у российской элиты 1990-х было по умолчанию негативным или отчужденным. Азиатские республики и азиатское население СССР рассматривались в свое время как экономический и социальный балласт. В целом же азиатское наследие истории России, ее ордынские корни упоминались в публичных дискуссиях как одна из причин общей отсталости, ущербности российской политической культуры по сравнению с передовыми западными демократиями. Даже в большевистской диктатуре некоторые представители общественных наук постсоветской России ретроспективно усматривали форму восточной деспотии. Неудивительно, что и сам термин «евразийство» пришел в официальный российский политический дискурс, так сказать, «сбоку» ‒ не по инициативе политиков постсоветской России, а благодаря выступлению президента Казахстана Н.А. Назарбаева в МГУ в 1994 г. С тех пор в Казахстане идея евразийской цивилизации – конечно, применительно к своей стране и своему народу, а не к России – стала одной из самых востребованных.
В этой связи понятно, почему презентация российскими властями ЕАЭС, с учетом официальной интерпретации ими места России в лоне евро-атлантической цивилизации, не включала в число важных внешнеполитических приоритетов для этого нового интеграционного объединения ни Азии вообще, ни Китая в частности. Тогда как Н.А. Назарбаев, напротив, в своей статье «Евразийский Союз: от идеи к истории будущего», опубликованной в 2011 г. в «Известиях», отмечал, что Евразийский союз не призван стать защитой от так называемой китайской экономической экспансии, поскольку КНР является стратегическим партнером всех стран ЕАЭС (на тот момент, соответственно, РФ, Беларуси и Казахстана). Таким образом, российское стремление играть независимую роль связки между ЕС и странами АТР, а также доминирующую роль на постсоветском пространстве, в тексте Н.А. Назарбаева впервые открыто дополняется необходимостью признавать фактор еще одной страны ‒ Китая, как ключевого экономического игрока в Евразии. Партнерство стран-членов ТС и ЕАЭС с КНР обозначено как неотъемлемая часть евразийского проекта, хотя и не приоритетная. Впрочем, само евразийство в статье предстает не столько как политическая и философская рефлексия русской или казахской души, сколько как эффективная экономическая концепция, позволяющая выиграть всем странам – членам ЕАЭС. Назарбаев подчеркивает, что Евразийский союз должен стать «звеном, сцепляющим евроатлантический и азиатский ареалы развития, и мостом, соединяющим динамичные экономики Евросоюза, Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии», с учетом развития международного транспортного автомобильного коридора «Западная Европа ‒ Западный Китай» и создания в будущем трансъевразийской скоростной железной дороги.
На первый взгляд, такое совпадение российских и казахстанских ожиданий от интеграции в ЕАЭС должно позитивно сказаться на жизнеспособности союза. Однако совпадение позиций в плане извлечения выгод из своего транзитного положения обнаруживает и основания для конкуренции внутри ЕАЭС. Сгладить эту наметившуюся конкуренцию нечем: дефицит концептуального наполнения евразийства – наполнения, универсального как для внутреннего, российского, так и для внешнего (казахстанского, киргизского и т.д.) восприятия – в таком случае только обостряет соперничество за статус лидирующего «евразийского транзитера». В соревнование за исключительно плотные отношения с постсоветскими странами (заявленными как сфера приоритетных внешнеполитических интересов России), помимо США, ЕС и КНР, давно включились и такие региональные игроки, как Турция, которая в Азии имеет конкурентоспособные концепции (вариации на тему тюркского мира, или семьи тюркоязычных исламских народов).
Несмотря на такую активность многих стран на самом важном для России направлении, в нашей политике до сих пор не поставлен вопрос о разнице между «евразийской рефлексией» как внутрироссийской дискуссией об идентичности и созданием привлекательной евразийской доктрины для внешнеполитической повестки. А принципиальная разница в том, что внутрироссийская рефлексия не ставит целью поиск ответа на очевидный внешнеполитический вызов: что привлекательного в российском евразийском проекте для других, в том числе соседних, наций, если евразийство понимается и преподносится нами как констатация некой нашей, только российской, исключительности? Некоторые из наших постсоветских соседей могут, действуя в том же духе, небезосновательно рассуждать о своей евразийскости, не нуждающейся в нашей. Уязвимость непродуманного использования этого термина обнаруживается и в дискурсе чисто европейских стран ЕАЭС и бывшего СНГ. Даже на форумах в Интернете евразийство России порой критически интерпретируют как ущербное, поврежденное азиатчиной «европейство». В результате евразийство, пропагандируемое лишь как характеристика российской уникальности, нашими соседями с запада воспринимается как то, в чем они не нуждаются, а соседями с востока – как то, выиграть от чего они не могут.
России, признающей себя в официальных документах частью евро-атлантической цивилизации, вообще бессмысленно продвигать и предлагать кому-либо вступление в ЕАЭС как концептуальную альтернативу присоединения к Европейскому союзу. В этом случае в пользу интеграции в ЕАЭС остаются лишь рационально-экономические аргументы. Но, во-первых, как показал опыт Украины, рационально-экономические аргументы не всегда перевешивают эмоционально-политические; во-вторых, в режиме западных санкций и неблагоприятной конъюнктуры экономическая интеграция со слабеющей российской экономикой скорее превращается в аргумент против участия в ЕАЭС или за возможный выход из него (такие дискуссии набирают обороты в странах-участницах). Заметим, что еще до российско-украинского кризиса 2014 г., до санкций и падения цен на нефть вовлечение украинских масс в движение за «европейский» выбор Украины проиллюстрировало дефицит «мягкой силы» российского евразийского проекта.
В сентябре 2013 г. председатель Китайской Народной Республики Си Цзиньпин публично огласил новый, альтернативный российскому, евразийский геополитический проект. Выступая во время визита в Казахстан в столичном Назарбаев-Университете, китайский лидер призвал азиатские страны вместе сформировать Экономический пояс Шелкового пути (далее ЭПШП), расширяя пространство развития стран Евразии. Были перечислены и конкретные задачи: укрепить торговые и экономические связи, интенсифицировать всестороннее экономическое сотрудничество, строить вместе крупные инфраструктурные объекты, в первую очередь транспортные сети, начать оптимизацию сети трансграничных дорог, соединяющих страны Восточной, Южной и Западной Азии, чтобы обеспечить взаимовыгодное развитие и общее будущее. Лидер КНР обещал в этой связи инвестиционное сотрудничество (без которого, разумеется, ни одна центральноазиатская страна самостоятельно объектов такого уровня не возведет). Были аккуратно указаны и условия такого сотрудничества: прозвучал призыв рассматривать схему упрощения торговли, нацеленную на ликвидацию барьеров между КНР и странами региона, и снижение издержек [Жакеев, 2013], ‒ то есть названы те самые цели, ради которых Россия инициировала создание Таможенного союза и ЕАЭС.
Таким образом, у российской евразийской интеграции, помимо конкурента на западном направлении в лице ЕС, предлагающего концепцию «европейского дома» на основе ценностей развитой демократии, в Азии неожиданно появилась китайская альтернатива. Несмотря на заявленный чисто экономический характер, концепция ЭПШП, представленная как программа развития транзитного региона Центральной Азии, содержит вызовы проекту ЕАЭС. Ведь именно ЕАЭС, где большое влияние имеет Россия, а не исключающий Россию Центральноазиатский регион должен был, согласно российским внешнеполитическим целям, стать и интеграционным блоком, и уникальной транзитной зоной между Европой и АТР. Тогда как ЭПШП имеет ядром китайскую, а не российскую экономику. Далее, китайский проект включает не только постсоветские страны Средней Азии, ориентированные на интеграцию с Россией, но и определенно не планирующие вступление в ТС и ЕАЭС Узбекистан и Туркмению. Наконец, в китайском варианте ЦА включает еще и северо-западный регион КНР (Синцзян-Уйгурский АО), и страны – соседи КНР (Монголия, Пакистан, Афганистан, Иран). Этот геополитический масштаб не только переносит центр притяжения евразийской интеграции из Москвы в Пекин, но и порождает альтернативы предпочтительному или даже единственному, с российской точки зрения, проекту транзита в Европу – через пространство ТС и ЕАЭС.
При этом в выступлении китайского лидера не прозвучало и намека на исключительное значение Китая. Наоборот, был сделан акцент на объединяющие народы Евразии с древности традиции добрососедства, культурного обмена и взаимовыгодной торговли. В речи отсутствовали упоминания в качестве объединяющих начал каких-либо западных ценностей или идей современной политической культуры. С другой стороны, не подчеркивалась и роль цивилизации Китая, достижения которой и стремление западных стран к ним приобщиться сделали древний Шелковый путь столь востребованным маршрутом. Таким образом, китайский лидер смог избежать и апелляции к западным ценностям, и разговоров о доминировании своей страны, что позволило наметить основы единства. Это был пример презентации одной страной своего собственного сценария интеграции для других стран на своих условиях, но на основе концепции, удобоприемлемой для потенциальных партнеров.
Предложенный китайским лидером термин «Новый Шелковый путь» апеллирует к истории культурных и торговых связей стран Азии, где историческое ‒ синоним проверенности временем. Термин выбран удачно и для описания возможного концептуально непротиворечивого единства стран-соседей, несмотря на разный экономический потенциал и имеющиеся у многих из них давние претензии друг к другу. Древний Шелковый путь – образ позитивно трактуемого исторически связанного пространства, насчитывающего тысячелетия. Он составляет конкуренцию одному из основополагающих тезисов в российской трактовке ЕАЭС – об исторической связи государств, сложившейся за столетия жизни народов Российской империи и десятилетия советского периода. Конкуренция эта во многом искусственная. Страны вокруг Шелкового пути, включая китайские государства и их соседей, пережили за тысячелетия немало конфликтов и кровопролитий, часть которых вполне могла бы стать основой для спекулятивных построений: о несовместимости их интересов, об имперских амбициях Китая, об угрозах для самостоятельного развития соседей Китая, о проблемах сохранения культурной идентичности малых народов и т.п. Но Шелковый путь сегодня – это символ возрождения Азии в статусе самостоятельного процветающего региона, имеющего партнерские связи с Западом на равных, символ востребованности Западом цивилизационных достижений Востока, символ доколониальных отношений между Западом и Востоком. Поэтому и концепция с названием «Новый Шелковый путь» воспринимается в основном положительно.
В ситуации вокруг ЕАЭС все складывается по той же схеме, но история и символы интерпретируются со знаком минус. На деле многие азиатские народы в Российской империи и республики бывшего СССР имеют многовековой опыт добрососедства с русскими: опыт сохранения и развития своей культурной идентичности, формирования институтов национальной государственности именно в симбиозе с российской и советской государственностью. Однако в дискурсе постсоветских азиатских стран эта историческая связь стала символом зависимости, угнетения, неравноправия азиатских народов. Даже если бы Россия стала прикладывать усилия, чтобы переформатировать этот дискурс, она столкнулась бы с очевидными трудностями. Виктимизация как аксиома постсоветской гуманитарной научной традиции материально поощряется к тому же внешними игроками. В этом контексте развивается критический дискурс в отношении ЕАЭС как части проекта «СССР 2.0».
Чтобы у сторонников евразийского проекта появилась возможность использовать аргумент об общности судеб народов постсоветского пространства, о многовековой давности их связей, нужно вернуть им моральное право позитивно интерпретировать различные аспекты многонациональной российской и советской государственности. Российским ученым пора вспомнить, что среди народов Российской империи и Советского Союза были не только жертвы того или иного режима или имперского завоевания, но и добровольные сторонники вхождения в эти государственные образования, в том числе народы, много выигравшие от такого вхождения, буквально выжившие благодаря Российской империи и СССР, получив защиту от воинственных соседей или масштабные инвестиции в социальное развитие и инфраструктуру. Очень многие в России и за ее пределами должны отказаться от примитивно-однозначного образа «тюрьмы народов», ставшего для ряда представителей элиты и интеллигенции постсоветских стран частью проекта национального строительства и средством оправдания любых внутренних проблем.
Оценить по достоинству заявление, сделанное китайским лидером в Казахстане в сентябре 2013 г., России помешали, скорее всего, подготовка к Олимпиаде 2014 г. и события на Украине, развернувшиеся в нежелательном направлении. Тем не менее еще до объявления Китаем о проекте ЭПШП было известно, что КНР планирует создание международных транспортных трансконтинентальных коридоров, в том числе путем реализации проектов высокоскоростных магистралей, которые свяжут КНР с Европой. При этом из опубликованных планов было понятно, что лишь небольшая часть ВС-магистралей должна пройти через РФ [Китайские проекты...]. Согласно этим планам, одна линия от Пекина до Лондона теоретически могла бы проходить через северные районы КНР к Транссибу и далее по нему – до Москвы, Киева и по городам Европы до тоннеля под Ла-Маншем (по другой версии ‒ пройти в Россию через Казахстан, далее тем же путем). Второй, центральноазиатский транспортный коридор был еще до 2013 г. запланирован из китайского Синцзян-Уйгурского автономного района (СУАР) через Казахстан, Узбекистан, Туркмению, Иран, Кавказ и Турцию – также в страны ЕС. Третий путь планировался из западного Китая через Мьянму, Бангладеш, Индию, Пакистан – в Иран и далее в ЕС. Паназиатский маршрут выходил из юго-восточного китайского города Куньмин двумя ветками через Вьетнам и Мьянму на Таиланд, далее – в Сингапур с его портом мирового значения. Еще один, Монгольский путь носил меридиональный характер, соединяя китайские провинции с Транссибом и российским Дальним Востоком. Единственный из запланированных маршрутов, вызывающий сомнения в его реалистичности, – это продолжение Монгольского пути из северо-восточного Китая через российский Дальний Восток к Берингову проливу и далее на Аляску, в Канаду и США.
В 2013 г. Китай сделал осторожные презентации двух из ранее запланированных масштабных трансграничных транспортно-логистических проектов: в России (Чайный путь) и Центральной Азии (ЭПШП).
Когда в 2014 г. в Китае были подписаны стратегические соглашения о поставках энергоносителей из РФ в КНР, российские политики и эксперты увидели в них начало переориентации страны на Восток. В этом контексте проект ЕАЭС стал интерпретироваться как «внешнеполитический козырь» теперь уже на азиатском направлении. Руководство КНР, напротив, могло расценить вступление России в конфликт со странами Запада в 2014‒2015 гг. как заведомо проигрышный и для нее, и для статуса ЕАЭС сценарий.
Так или иначе, в Китае сочли международную конъюнктуру достаточно благоприятной, чтобы перейти к системному евразийскому проекту с более активным вовлечением входящих и не входящих в ЕАЭС стран Центральной Азии. Значение такого замысла не ограничивается масштабами Евразии. Во-первых, фактически Китай впервые вышел на мировую арену с собственным масштабным международным геополитическим проектом. Во-вторых, проект ЭПШП по умолчанию исходит из признания лидерства Китая в важнейших процессах, направленных и на экономическую интеграцию стран ЦА, и на торговую интеграцию всего евразийского континента. В-третьих, Китай перехватил таким образом инициативу «перехода количества отношений в их новое качество», казалось бы уверенно продемонстрированную Россией в мае 2014 г. в Казахстане, когда после присоединения Крыма партнеры по СНГ подписали Договор о создании ЕАЭС.
Россия после этого столкнулась с международным давлением, которое с тех пор последовательно нарастает. Экономический кризис в РФ сделал невозможным превращение страны в ключевого инвестора в экономики партнеров по ЕАЭС. Тогда как Пекин, подтверждая азиатским лидерам серьезность своих намерений по продвижению концепции Нового Шелкового пути, уже в ноябре 2014 г. пообещал, что его страна внесет в Фонд Шелкового пути 40 млрд долларов для осуществления первоочередных проектов в регионе ЦА. Для наших партнеров по СНГ и ЕАЭС это стало альтернативным ориентиром.
В ходе нескольких международных форумов китайские руководители привлекли всеобщее внимание к перспективам своего проекта. Наконец в марте 2015 г. все заинтересованные стороны и международная общественность получили возможность ознакомиться с окончательно сформулированной официальной доктриной Нового Шелкового пути, которая была опубликована на сайте китайского информагентства Синьхуа и на сайтах посольств КНР в разных странах мира под названием «Видение и действие, направленные на продвижение совместного строительства "Экономического пояса Шелкового пути" и "Морского Шелкового пути 21-го века"».
Рождение самой концепции в тексте этого официального документа отсчитывается именно с сентября и октября 2013 г., когда «Председатель КНР Си Цзиньпин во время посещения стран Центральной (в сентябре) и Юго-Восточной Азии (в октябре) поочередно выдвинул великие инициативы совместного строительства "Экономического пояса Шелкового пути" и “Морского Шелкового пути 21-го века”, далее именуемых "Один пояс и один путь"»[Видение…, 2015].
В тексте документа сообщается, что основные три маршрута сухопутного "Экономического пояса Шелкового пути" будут проходить: а) из Китая через Центральную Азию и Россию до Европы (до Балтийского моря); б) из Китая через Центральную Азию, Западную Азию к Персидскому заливу, Средиземному морю; в) из Китая в Юго-Восточную Азию, Южную Азию, к Индийскому океану. Основные направления "Морского Шелкового пути 21-го века" будут проходить по маршрутам из прибрежных портов Китая через Южно-Китайское море до Индийского океана и дальше до Европы, а также из прибрежных портов Китая через Южно-Китайское море в южную акваторию Тихого океана. (Вдобавок в СМИ все чаще появляются сообщения о переговорах Китая с Таиландом касательно строительства канала между Андаманским морем и Сиамским заливом, что позволит при транспортировке грузов застраховаться от контролируемой американцами акватории Малаккского пролива и сэкономить на сокращении пути.)
В концепции перечислены не только транспортные схемы, но и важные международные экономические коридоры сотрудничества: между Китаем, Монголией и Россией; между Китаем, Центральной Азией и Западной Азией; между Китаем и Индокитаем; а также коридоры Китай ‒ Пакистан и Бангладеш ‒ Китай ‒ Индия ‒ Мьянма, «тесно связанные со строительством "Одного пояса и одного пути"». Геополитические масштабы и характеристики охватываемых проектом территорий исчерпывающе передает следующий пункт документа: «Проект "Одного пояса и одного пути" охватывает Азию, Европу и Африку; с одной стороны, начинается с экономически бурно развивающегося региона Восточной Азии, с другой стороны ‒ охватывает развитый экономически европейский регион, в центральной части – обширные земли, имеющие огромные перспективы развития» [Видение…, 2015]. Вот это определение ‒ «обширные земли, имеющие огромные перспективы развития» между Европой и Восточной Азией, без какого-либо упоминания о существовании России или постсоветского пространства, – отражает точку зрения элиты КНР на статус и перспективы как ЕАЭС в целом, так и России в частности.
Почти одновременно с публикацией данной концепции лидеры РФ и КНР в мае 2015 г. в Москве договорились о необходимости исследовать возможности для сопряжения ЕАЭС и ЭПШП. Но при такой оценке в основополагающем документе ЭПШП статуса и перспектив России и ЕАЭС сопряжение глобального китайского проекта с региональным постсоветским выглядит лишь превращением РФ и ЕАЭС в территорию-связку, притом что для Китая ее использование – один из нескольких вариантов.
Разумеется, использовать для своего транзита эту территорию-связку или же другую, а также в какой степени и когда их использовать, Китай будет решать без учета российских интересов, а порой и в ущерб этим интересам. Так, в декабре 2015 г., на фоне разрастающегося конфликта России с Турцией после уничтожения последней российского самолета, Китай запустил новый маршрут по транспортировке грузов в Европу в обход России ‒ через Казахстан, Каспийское море, Азербайджан, Грузию и Турцию. Это доказывает, что рассчитывать на иррациональное стремление КНР соответствовать на 100% российским ожиданиям выгодного партнерства по сопряжению ЕАЭС и ЭПШП не приходится.
Представляется наивным и упрощенческий подход к китайскому проекту ЭПШП, когда его интерпретируют лишь как способ решить внутренние экономические проблемы Китая или улучшить транспортную инфраструктуру ЦА для расширения возможностей экспорта китайских товаров. То, что китайский проект ЭПШП является не только транспортным, но и интеграционным и евразийским, подробно описано в том разделе китайского документа, который озаглавлен «Приоритеты сотрудничества». Там найдутся, к примеру, и укрепление близости между народами вдоль ЭПШП, и поддержка размещения облигаций в юанях на территории Китая правительствами, компаниями и финансовыми учреждениями с относительно высоким кредитным рейтингом государств вдоль "Одного пояса и одного пути", и совместная вакцинация, и передвижение капиталов, и единый финансовый контроль, и совместные трансграничные стандарты и сертфикация, и сельхозпроекты, и борьба с бедностью… Все перечисленное имеет особое значение для густонаселенных, нуждающихся в модернизации и не соответствующих многим стандартам западной культуры стран Евразии. Китай снимает последнюю проблему, упоминая, что уважает традиции каждого народа и не вмешивается в путь развития, выбранный той или иной страной.
Напротив, Евразийский союз, как предполагало руководство РФ еще в 2011 г., имел привязку к западным политическим ценностям, европейскому локомотиву развития и должен был «строиться на универсальных интеграционных принципах как неотъемлемая часть Большой Европы, объединенной едиными ценностями свободы, демократии и рыночных законов» [Путин, 2012]. Сегодня, после осознания затяжного характера украинского кризиса и изменения геополитической обстановки, после смены официальной риторики о ценностях и целях России, такое наполнение конструкта евразийской интеграции нуждается в концептуальной переработке – это понимают и предлагают и представители российской философской мысли [Глаголев, 2014].
Заметим, что в китайском интеграционном проекте заявлены инклюзивность разных цивилизаций и такие принципы, как «уважать выбор пути и модели развития каждого государства», «стремиться к общности при сохранении различий». С учетом того, какое влияние в мировом масштабе имеет исламский фактор и какую роль в китайском евразийском проекте получат мусульманские народы и регионы, такой подход снимает необходимость присягать на верность западным ценностям или вступать с ними в проблематичный диалог.
Руководство КНР не скрывает, что одним из приоритетов запуска ЭПШП является забота о развитии «отстающих», периферийных регионов своей страны. Именно в части китайского документа, посвященной вовлечению в интеграционные процессы всех регионов КНР, неожиданно встречаются упоминания о России ‒ правда, в своеобразных контекстах. Например: «необходимо использовать региональные преимущества Автономного Района Внутренней Монголии, как территории, примыкающей к России и Монголии, совершенствовать железнодорожный доступ и региональную железнодорожную сеть, позволяющую связывать провинцию Хэйлунцзян и Россию, а также сотрудничество в области комбинированной сухопутной и морской транспортировки с провинциями Хэйлунцзян, Цзилинь, Ляонин и Российского Дальнего Востока, способствовать созданию Евразийского высокоскоростного транзитного коридора между Москвой и Пекином, создавать важное окно открытости на Север» [Видение…, 2015].
В том же разделе есть и еще один касающийся России блок: «Необходимо ускорять продвижение сотрудничества между регионами верхнего и среднего течения реки Янцзы и Приволжского федерального округа РФ; продвигать строительство Евразийского железнодорожного транспортного коридора, координационного механизма таможенных постов, создавать бренд контейнерного поезда Китай–Европа» (отметим, не «Китай – Россия – Европа», а недвусмысленно: «Китай – Европа», ‒ чтобы Россия, лишь одна из стран-транзитеров, не претендовала на статус соучредителя евразийского транспортного бренда).
После скромного упоминания о потенциале сотрудничества регионов верхнего и среднего течения Янцзы и российского Поволжья китайская концепция формулирует практические задачи интеграционного проекта ЭПШП, в первую очередь направленные на улучшение жизни своего населения: построить коридор, связывающий внутренние территории с заграницей, а также западные, центральные и восточные регионы Китая между собой; поддерживать Чжэнчжоу, Сиань и другие внутриконтинентальные города в строительстве воздушных портов, международных сухопутных портов, укреплять сотрудничество внутриконтинентальных портов с приморскими таможенными постами; развивать испытательные проекты трансграничной электронной торговли; оптимизировать расположение районов особого таможенного контроля; создавать новую модель торговли продукцией обрабатывающей промышленности; углублять промышленное сотрудничество с государствами вдоль "Одного пояса и одного пути». Собственно, разве не аналогичные цели должны были быть поставлены и реализованы в рамках ЕАЭС ‒ для преодоления, соответственно, дисбаланса развития не китайских, а российских регионов, достижения приоритета на рынках стран ЕАЭС не китайской, а российской обрабатывающей (не добывающей) промышленности, вложения средств в модернизацию внутриконтинентальной сети сухопутных и речных перевозок по территории России и т.д.?
В следующем разделе, под названием «Активные действия Китая», в параграфе «Улучшение политических мер» описан инструментарий интеграции. Указано, что китайское правительство в едином порядке осуществляет распределение всех внутренних ресурсов, усиливает политическую поддержку, продвигает создание Азиатского банка инфраструктурных инвестиций, призывает к интенсификации процесса создания Фонда Шелкового пути, укрепляет инвестиционный потенциал Китайско-Евразийского Фонда экономического сотрудничества, продвигает трансграничные услуги по клирингу через банковские карты и развитие услуг по трансграничной оплате, активно содействует облегчению условий торговли и инвестиций, реформе регионального интегрирования по таможенному оформлению.
Симптоматично, что на фоне такой активизации интеграционного проекта ЭПШП в тексте документа ни разу не упомянут ни Таможенный союз (хотя о функциональном значении унификации таможенных правил заходит речь не однажды), ни Евразийский экономический союз (тогда как встречается немало названий международных организаций, консультационных институтов и субрегиональных союзов, признанных достойными упоминания [Александрова, 2015]). Важнейшие для России ЕАЭС и ТС не попали даже в дежурный абзац о мероприятиях в поддержку китайского замысла, где сообщено, что в качестве платформы проекта в разных регионах была успешно проведена серия международных саммитов, форумов, семинаров и выставок, посвященных инициативе "Один пояс и один путь". Таким образом, вопросы сопряжения интеграционных проектов (помимо двустороннего формата отношений с РФ) предпочтительно будут решаться на основе механизмов БРИКС, ШОС и других, подходящих китайской стороне, а не тех, что выдвигаются на первый план Россией.
Потенциал сопрягаемости ЕАЭС и ЭПШП ослабляет и то, что ни один из инфраструктурных проектов, в которых заинтересована Россия, она не готова профинансировать. Тогда как государственная корпорация Китая CITIC, например, в июне 2015 г. обещала вложить в "Один пояс и один путь" 113 млрд долл., очертив 300 инфраструктурных проектов от Сингапура до Туркменистана. CITIC создает фонд с начальным капиталом в 20 млрд юаней, планируя сделки слияния и поглощения, ГЧП и финансирование деятельности китайских компаний за рубежом. Дополнительные возможности реализации инфраструктурных проектов ЭПШП в Евразии обеспечит и недавно созданный Азиатский банк инфраструктурных инвестиций со штаб-квартирой в Пекине, решающий голос в котором (право вето) имеет Китай. За десятилетие КНР хочет выйти на уровень торговли со странами, принимающими участие в данной инициативе, в 2,5 трлн долл. [Александрова, 2015].
Что касается согласованных РФ и КНР транспортных проектов (например, обсуждаются условия стройки ВСМ Москва – Казань, которая впоследствии может быть продлена до Пекина), то они не послужат укреплению российско-евразийской экономики. КНР будет продавать для них свои технологии, продукты и услуги. Перспективы задуманной российскими властями и лидерами центральноазиатских стран политики импортозамещения в рамках ЕАЭС уже на одном этом примере кажутся сомнительными. В условиях кризисного состояния российской экономики и готовности КНР инвестировать колоссальные средства в экономики стран ЕАЭС (ряд двусторонних экономических проектов Китая с Казахстаном и Беларусью уже стартовал) трудно ожидать сохранения влияния России на эти страны.
Внешнеполитический контекст российского и китайского евразийских проектов осложнен двумя инициированными США трансокеанскими проектами интеграции. Один из них носит название «Транстихоокеанское партнерство» (далее – ТТП). Его участниками становятся США и 12 стран тихоокеанского региона, включая Австралию, Новую Зеландию, Японию, Тайвань, Бруней, Малайзию и Сингапур, способные обеспечить блокаду Китая с моря, а также настороженно относящийся к Китаю Вьетнам. Второй американский проект ‒ обсуждаемое с ЕС создание Зоны трансатлантической торговли, объединяющей экономики стран Еврозоны и США в общий рынок. Несколько раундов переговоров пока не завершились успехом, но американцы работают над этим проектом очень интенсивно. Эти проекты – программа по сдерживанию влияния Китая на Евразию и АТР, а также рычаги давления на китайскую экономику.
В условиях такого геополитического давления развитие проекта ЭПШП станет для Китая не столько ответом на попытки усиления России за счет ЕАЭС, сколько многоступенчатой стратегией конкуренции в мировом масштабе с США за рынки Европы и Азии. Но и не имея цели нивелировать планы России в ЕАЭС, КНР может им помешать – в силу тенденции доводить заявленное и начатое до конца в сжатые сроки, особенно если речь идет о возведении инфраструктурных объектов, развитии различных регионов Китая и получении выгодных условий для своих компаний.
Часть рентабельных с точки зрения КНР маршрутов уже запущена с использованием российской инфраструктуры. С осени 2011 г. из КНР в Европу и обратно по маршрутам длиной свыше 11 тыс. км уже ходят поезда. Используемые транзитные схемы таковы: Казахстан – Россия ‒ Беларусь – Польша, либо Казахстан – Россия – Украина ‒ Польша, либо Монголия – Россия – Беларусь (Украина) – Польша. Конечными пунктами в Европе являются порты Антверпен и Роттердам, а также индустриальные немецкие города (Дуйсбург, Лейпциг). Однако часть маршрутов Нового Шелкового пути, которые должны были связывать тихоокеанские и атлантические порты Евразии, начинается на китайском, а не на российском побережье, что ставит под сомнение экономические перспективы отечественных дальневосточных портов. Так, от китайского порта Ляньюнган на берегу Восточно-Китайского моря железная дорога протянулась в Казахстан до города Дружба, и далее через страны Центральной Азии в Европу, до Роттердама.
Обозначение Россией целей, условий и параметров евразийской интеграции не может воспрепятствовать тому, что экономическая и энергетическая интеграция Европы и Азии с участием постсоветских стран уже сейчас происходит преимущественно через призму интересов КНР. Обнадеживающим представляется тот факт, что Россия и ее партнеры по ЕАЭС и Таможенному союзу успели запустить процесс институциональной интеграции, включающий множество правовых аспектов. Своевременно созданные институты ЕАЭС способны послужить инструментами продвижения экономических интересов России в усложняющемся пространстве взаимодействия КНР с многочисленными странами. Но для поддержки дальнейшего существования этих институтов странами ЕАЭС срочно необходима работающая концепция внеэкономической составляющей (либо, как максимум, внеэкономической платформы) евразийской интеграции, которая должна быть понятной и привлекательной в равной степени для российского и нероссийского населения, российской и нероссийской элиты.
Список литературы:
Александрова К. Китайский конгломерат CITIC вложит $113 млрд в проект «Один пояс, один путь» // РЖД – партнер. 24 июня 2015. URL: rzd-partner.ru/news/investitsii/kitaiskii-konglomerat-citic-vlozhit--113-mlrd-v-proekt--odin-poi.....
Видение и действие, направленные на продвижение совместного строительства «Экономического пояса Шелкового пути» и «Морского Шелкового пути 21-го века» // Сайт Посольства КНР в РФ. Март 2015. URL: ru.china-embassy.org/rus/ztbd/aa11/t1257296.htm
Видеозапись выступления председателя КНР в МГИМО 22 марта 2013 г. – Режим достпа: youtube.com/watch?v=3jw1US3TksY&feature=youtu.be
Власов А.В., Диденко О.В. Проблемы развития таможенных услуг и транспортно-логистических систем в условиях глобализации мировой экономики (на примере стран Таможенного союза). Ученые записки Российской Академии предпринимательства. 2014. № 40. С. 122-130.
Выступление Президента РК Н.А. Назарбаева в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова // Президент Н.А. Назарбаев и современный Казахстан. Том III. Н.А. Назарбаев и внешняя политика Казахстана: сборник документов и материалов в трех томах / Отв. ред. Б.К. Султанов. Алматы: КИСИ при Президенте РК, 2010. С. 214-215.
Глаголев В.С. Евразийское измерение России: внешнеполитические и социокультурные задачи / В.С. Глаголев // Цивилизационная миссия России. XI Панаринские чтения: Сборник статей / Отв. ред. В.Н. Расторгуев. Пушкино: Центр стратегической конъюнктуры, 2014. С. 128-133.
Жакеев М. Си Цзиньпин предложил возродить легендарный Шелковый путь как новую модель сотрудничества в Евразии / Inform.kz. 7 сентября 2013. URL: inform.kz/eng/article/2587565
Китайские проекты высокоскоростных магистралей / Chinalogist.ru. URL: chinalogist.ru/book/infographics/iz-publikaciy/kitayskie-proekty-0vysokoskorostnyh-magistraley
Концепция внешней политики Российской Федерации (12 февраля 2013 г.) // Сайт МИД РФ. URL: new.mid.ru/foreign_policy/news/-/asset_publisher/cKNonkJE02Bw/content/id/122186?p_p_auth=POq8gnrr
Лукашенко А. О судьбах нашей интеграции // Известия. 17 октября 2011. URL: izvestia.ru/news/504081
Назарбаев Н.А. Евразийский Союз: от идеи к истории будущего // Известия. 25 октября 2011. URL: izvestia.ru/news/504908
Путин В.В. Новый интеграционный проект для Евразии ‒ будущее, которое рождается сегодня // Известия. 1 января 2012 г. URL: izvestia.ru/news/502761#ixzz3f30COcUN
Указ Президента РФ «О мерах по реализации внешнеполитического курса РФ» от 2012 г. – Режим доступа: base.garant.ru/70170934/#help
[1] Вот пример такого перечисления: «…многосторонних механизмов сотрудничества, раскрытие функций Шанхайской Организации Сотрудничества (ШОС), Китай‒АСЕАН (формат «10+1»), Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС), Форума «Азия‒Европа», Диалога по сотрудничеству в Азии (ДСА), Совещания по взаимодействию и мерам доверия в Азии (СВМДА), Форума китайско-арабского сотрудничества, Стратегического диалога Китая и Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (Китай–ССАГПЗ), Экономического сотрудничества в субрегионе Большого Меконга, Центрально-азиатского регионального экономического сотрудничества (ЦАРЭС)».
Cтатья подготовлена с помощью гранта № 16-27-21001 РГНФ Формирование общего экономического пространства в Евразии: Исследование вопросов сопряжения строительства Экономического пояса Шелкового пути и Евразийского экономического союза (Международный конкурс РГНФ – Китайская академия общественных наук (КАОН)) 2016 года.
Опубликовано на сайте 23/01/2016