Как выясняется, модными бывают не только стили в одежде или архитектуре, но и конкретные теории в различных областях научного знания. Сегодня такой модой в обществоведении, несомненно, является методология, использующая в качестве ключевого понятия категорию рационального выбора. В последние полтора десятилетия в социальных науках, в частности, массовое применение получил методологический подход, получивший название теории рационального выбора. Особенно широкое распространение получил он в социологии США, скандинавских стран, Японии. Этот подход претендует на реалистичность и высокую достоверность в прогнозировании поведения индивидов и групп, поэтому не удивительно, что у данного подхода появились и восторженные поклонники, и не менее решительно настроенные критики. Претензии сторонников "рационального выбора" на то, чтобы вообще заменить социологическую теорию вызывают острую полемику. Достаточно вспомнить, что на Брисбенском мировом социологическом конгрессе в 2002 г. Ален Турен обвинил сторонников "рационального выбора" а также постмодернистов в том, что они подрывают единство и универсализм социологического знания в целом.

Что же в действительности представляет собой эта методологическая парадигма?

В самом общем виде сущность методологического подхода, предлагаемого теорией рационального выбора, состоит в том, что социальная среда, социальная ситуация структурируют альтернативы, имеющиеся перед акторами, будь то индивиды или группы, и оказывают решающее влияние на принимаемые акторами решения. При этом стратегии избранного поведения объясняются преимущественно с помощью контекста ограничений и возможностей, в рамках которых и осуществляется выбор конкретной стратегии.

Ведущими авторами данного подхода являются А. Даунс, М. Олсон, Г. Беккер, Д. Коулман. Они развивают современный экономический подход, называемый сейчас теорией рационального выбора. Она информирует, что индивид должен делать, если действует рационально. Теоретики рационального выбора развивают социологические теории, их цель – объяснить и предсказать поведенческие образцы действий групп людей. Теория рационального выбора не должна пониматься как теория, которая просто объясняет или предсказывает индивидуальное поведение. Например, некоторые теоретики рационального действия стремятся объяснить и предсказать образцы электорального поведения, но не выбор отдельного голосующего. 

Рассмотрим историю возникновения, ключевые идеи, основные аргументы и контраргументы научной полемики вокруг этого влиятельного современного методологического направления в современной социальной теории.

 

В качестве совершенно неприемлемых подходов (bêtes noires) в социологии Дюркгейм считал индивидуалистические и экономические подходы к изучению социальной жизни. Одна из главных задач новой науки социологии состояла в том, чтобы четко дистанцироваться от психологии и экономики не только с точки зрения изучаемого предмета, но и в терминах теоретических подходов. В противовес индивидуалистическим подходам, общество рассматривается социологией как общность сама по себе (sui generis), а не просто как агрегат из составных частей. Более того, рациональные рассчитываемые подходы им рассматривались как ограниченные специфическими сферами социальной жизни, и даже в тех случаях, когда эти установки превалируют, обязательным условием их существования считаются разделяемые нормы и ценности.

Достаточно долгое время дюркгеймов подход был господствующим в социологии. В упрощенном виде социологический анализ рассматривался как противостоящий картине, при которой акторы рационально преследуют свои индивидуальные интересы. Более продвинутая версия предполагает, что под поверхностью рационального действия лежит более глубокий и более фундаментальный уровень непознанных социальных структур. Подобная дюркгеймова перспектива в обеих своих версиях преобладала в социологии 20-го века. В действительности существовал консенсус среди таких различных теоретиков, как Т. Парсонс, Р. Дарендорф, Г. Гарфинкель, П. Бурдье и А. Гидденс, относительно несводимости социальной жизни к экономической логике. Даже теоретики веберовской теории социального действия дистанцировались от любой формы экономического редукционизма. Тем более удивительным и революционным было появление в 80-х гг. 20 в. теории рационального выбора в политологии и социологии. Патрик Баерт рассматривает появление этого подхода как решительную империалистическую атаку экономики на социологию, как подчинение человека социологического человеку экономическому. ([2], 153).

Трудно оспаривать, что в прошлом концепция экономического человека была очень распространенной. Политическая теория Т. Гоббса была основана на том, что в мире живут рациональные, преследующие свой интерес агенты, а Адам Смит использовал экономические аргументы для объяснения политических действий. Более того, утилитаристские реформы начала 19 века провозгласили экономическую логику, утверждающую, что везде и во все времена люди стремятся избежать боли ради наслаждения и что социальные институты должны быть основаны на подобных утилитарных принципах. Некоторые теоретики идут дальше и утверждают, что методология А. Токвиля и К. Маркса включает перспективу рационального выбора (Будон и др.). Однако лишь в последнее время экономический подход стал использоваться столь изощренным способом, что попытался включить в себя различные аспекты социальной жизни от посещения церкви и браков до военных ситуаций и образцов поведения самоубийц.

Местом рождения теории рационального выбора являются США. Сегодня она завоевала многие социологические факультеты американских университетов, однако, наиболее сильны ее позиции на старейшем из них социологическом факультете Чикагского университета. Здесь преподавали ее основатели Джеймс Коулмен и Йон Элстер. В Вашингтоне ведущим теоретиком этой теории является Майкл Хектер. В европейских университетах этот подход развивают Сигварт Линденберг и Рейнхард Випплер в Нидерландах, Карл Дитер Опп и Хартмуд Эссер в Германии, Питер Абелл в Великобритании. Широкое распространение получила эта методология в Скандинавии, в частности, в Норвегии. Еще в середине 60-х гг. социальный антрополог Фредрик Барт (1928 г.р.) сформулировал свой подход, основанный на теории трансакции. Согласно его позиции, наблюдаемые образцы действия не следует объяснять в терминах нормативных структур, но наоборот, нормативные структуры и ценности должны рассматриваться как результаты трансакций ([3], 6). Актор создает отношения обмена с другими акторами для того, чтобы увеличить, или как минимум поддержать на существующем уровне, свои ценности. Это и есть главный пункт анализа генеративных процессов, которой стал вдохновляющим моментом для многих других антропологов и социологов.

 

Общими положениями многочисленных разновидностей теории рационального выбора являются:

- допущение интенциональности;

- допущение рациональности;

- различение между «полной» и «неполной» информацией и, в последнем случае, между «риском» и «неопределенностью»;

- различение «стратегических» и «взаимозависимых» действий.

Теория рационального выбора предполагает интенциональность. Объяснения рационального выбора в действительности являются подобщностью «интенциональных объяснений». Интенциональные объяснения не просто полагают, что индивид действует намеренно; они скорее, объясняют социальные практики, обращаясь к соответствующим верованиям и пожеланиям индивидов. Часто интенциональные объяснения сопровождаются поиском не ожидавшихся (или так называемых «агрегатированных») последствий преднамеренных действий людей. В противовес функционалистским способам объяснений неожидаемые эффекты социальных практик не используются при объяснении устойчивости этих самых практик. Особое внимание уделяют теоретики рационального выбора двум типам негативных неожидаемых последствий или «социальных противоречий»: контрзавершенность и субоптимальность.

Контрзавершенность связывается с «провалом композиции», которая происходит всякий раз, когда люди действуют в соответствии с ошибочным допущением о том, что то, что является оптимальным для любого индивида в конкретной ситуации – одновременно с необходимостью оптимально для всех индивидов в этой ситуации ([12], 106; [16], 95).

Субоптимальность относится к индивидам, которые в условиях взаимозависимых выборов избирают конкретную стратегию, осознавая, что другие индивиды делают то же самое, и осознавая также, что каждый может приобрести как минимум столько же, если будет принята другая стратегия ([12], 122). Ярким примером субоптимальности для двоих является так называемая дилемма заключенного, о которой пойдет речь позднее.

 Во-вторых, помимо интенциональности, теории рационального выбора предполагают рациональность. Объяснения рационального выбора в действительности являются подобощностью интенциональных объяснений, они атрибутируют, как предполагает название, рациональность в социальных действиях. Под рациональностью подразумевается, грубо говоря, что действуя и взаимодействуя, индивид имеет соответствующий план и стремится максимизировать совокупность удовлетворенностей своих предпочтений, одновременно минимизируя соответствующие расходы. Таким образом, рациональность предполагает «допущение связанности», которое утверждает, что вовлеченный индивид имеет полный «порядок предпочтений» относительно различных опций. Отталкиваясь от этих порядков предпочтений, обществоведы могут говорить об утилитарной функции, которая присваивает номер каждой опции в соответствии с ее рангом в рамках порядка предпочтений. Чтобы личность была рациональной, ее порядок предпочтений должен удовлетворять определенным требованиям. Принцип транзитивности является очевидным примером такого обязательного условия: предпочтения Х перед У и У перед Z должно предполагать предпочтение Х перед Z. В случае, когда одновременно задействованы связанность и транзитивность, теоретики рационального выбора горят о «слабом порядке предпочтения».

Объяснения рационального выбора связывают индивидуальное поведение с субъективными верованиями и предпочтениями этого индивида, а не с объективными условиями и возможностями, стоящими перед ним. Таким образом, для кого-то возможно действовать рационально, опираясь на ложные верования, что противостоит лучшим способам достижения чьих-то целей или желаний. Однако, чтобы назвать кого-то рациональным, он/она должны собрать в рамках границ возможного достаточно информации чтобы его/ее верования были обоснованными. Бесконечный сбор информации может также быть признаком иррациональности, особенно, если ситуация является чрезвычайной. Например, в условиях непосредственной военной атаки длительное изучение возможных стратегий будет иметь сокрушительные последствия.

В-третьих, есть различия между неопределенностью и риском. Предполагается, что люди с некоторой определенностью знают последствия своих действий. Но в действительности, люди часто обладают лишь частичной информацией относительно взаимосвязи между конкретными действиями и последствиями. Некоторые теоретики придерживаются даже той позиции, что не существует реальных жизненных ситуаций, в которых люди способны опереться на законченную информацию, потому что, как написал Бурке еще два века назад, «вы никогда не сможете спланировать будущее на основе прошлого». Есть разница в рамках «неполной информации» между «неопределенностью» и «риском» – это различение впервые сделано М. Кейнсом, а теория рационального выбора стремится изучать выбор при неопределенности как выбор в условиях риска.

Встречаясь с риском, люди способны атрибутировать вероятность различных исходов, в то время как встречаясь с неопределенностью, они неспособны это сделать. Теоретики рационального выбора стремятся сфокусироваться на риске по двум соображениям: или потому, что они считают, что ситуаций неопределенности не существует, или же потому, что они считают, что когда такие ситуации существуют, теория рационального выбора не сможет помочь людям в их действиях. В условиях риска теория рационального риска допускает, что люди способны просчитать «ожидаемую полезность» или «ожидаемую ценность» каждого действия.

В-четвертых, существует различие между стратегическими и параметрическими выборами. Исключая вышеназванные два типа социального противоречия (показательные для «стратегических» или «взаимозависимых» выборов), обратимся к параметрическим выборам. Они относятся к выборам, с которыми сталкиваются индивиды в окружениях, не зависимых от их выборов. Субоптимальность и контрзаконченность являются примерами стратегических выборов, при которых индивиды должны принять во внимание выборы, сделанные другими, прежде чем определить свой собственный курс действий. Другой пример: люди, покупающие и продающие акции на бирже стремятся учесть выбор других, прежде чем сами примут решение. Являясь частью теории рационального действия, теория игр имеет дело с формализацией взаимозависимых или стратегических выборов. Она конструирует модели идеального типа, которые предусматривают рациональное решение каждого игрока в игре, где другие игроки тоже делают выборы, и где каждый игрок должен принять во внимание выборы других.

Норвежский социолог Оттар Брокс (1932 г.р.) поставил целью показать, какие рациональные основы имеют местные адаптации («обычаи»), которые общество рассматривает как традиционные или традиционалистские [8]. В качестве примера он анализирует институт «рыбного котла». На северном побережье Норвегии, когда-то традиционном на многих, был выход во фьорде наловить рыбы на ужин, как они говорили, «наловить на котел». Часто рыбаки могли наловить больше свежей рыбы, чем могли использовать, тогда излишек надо было отдать соседям, друзьям или знакомым. Однако, такая «щедрость» была не проявлением альтруистических ценностей, но обменом в рамках бартерной экономики. Позднее донор сам получит рыбу и другие товары, или ему помогут другим образом, когда он будет в этом нуждаться. Такая система отношений обмена поддерживалась обычаями и социальными нормами. Однако, с появлением холодильника стало более выгодным хранить рыбу, чем «отдавать» ее. Подобные новые латентные формы действия использовались людьми, готовыми нарушать нормы и не чувствительными к санкциям. Таким образом, они могут функционировать как предприниматели, изменяющие существующую систему взаимозависимости.

Другим видным скандинавским теоретиком этого направления является Гудмунд Хернес (1941 г.р.), ученик Коулмена, исследовавший проблемы образования и неравенства, и применивший теорию рационального выбора к изучению проблем власти и безвластия. По его инициативе и под его руководством было проведено широкомасштабное исследование властных отношений в современном норвежском обществе, заказанное и оплаченное правительством Норвегии. Хернес и его коллеги создали модель анализа процессов, происходящих в переговорной экономике и при смешанном администрировании [19].

Центральными понятиями модели Хернеса являются власть, интерес и обмен. Актор А имеет власть над Б, поскольку А контролирует нечто, что интересует Б, и наоборот. Эта взаимная зависимость формирует основу обмена, поскольку акторы могут принимать решения, находясь лицом друг к другу. Актры могут поступиться контролем над чем-либо, представляющим для них меньший интерес, ради получения контроля над чем-то более значимым. Хернес подытоживает взаимную зависимость, власть и переговорную силу сторон следующей формулой:

Непосредственная власть А над Б = контролю А над предметом Х + интерес Б в предмете Х = прямая зависимость Б от А ([8], 14,).

А и Б не обязательно индивиды, но рациональные акторы, сотрудничающие в группах для достижения собственной выгоды. Парламентарии принимают законы и могут, следовательно, создавать отношения обмена с теми, для кого важны парламентские голоса. Фермеры контролируют пищевую продукцию и, таким образом, имеют рычаг воздействия на власти и потребителя. Профсоюзы могут осуществлять власть, используя забастовку. Проблемами изучения взаимоотношений между социал-демократической политикой и теорией рационального выбора занимался Генри Милнер.

С точки зрения Й. Элстера, надо отвергнуть функциональное объяснение и заменить их комбинаций объяснений интенциональных и каузальных. Вместо постулирования классов как коллективных акторов, следует анализировать способы, с помощью которых рациональные индивиды объединяются в действиях для достижения общей цели. Теория игр, по Элстеру, является приемлемым для того, чтобы дать макротеориям марксизма микрооснования.

 

Рассмотрим применение теории рационального выбора в разных областях. В работе Антони Даунса "Экономическая теория демократии" [12] рассмотрено поведение политиков и избирателей. Предполагается, что и те и другие действуют рационально. Мотивация политиков – это их личные желания, такие как доход, престиж и власть как следствие обладания должностью. Поскольку эти атрибуты нельзя добыть, будучи избранным, действия политиков направлены на максимизацию политической поддержки и их политика есть лишь средство для достижения цели. Избиратели устанавливают приоритеты соревнующихся партий на основании сравнения «уровня выгоды» (utility incomes) от деятельности существующего правительства и «уровня выгоды», если оппозиционные партии придут к власти.

Их выбор также зависит от электоральной системы. В двухпартийной системе избиратель просто голосует за ту партию, которая ему нравится. Однако, в многопартийной системе избиратель должен принять во внимание приоритеты других избирателей. Например, если предпочитаемая партия не имеет шансов быть избранной, тогда избиратель выбирает другую партию, которая, вероятно, сможет отстранить от власти наименее желаемую партию. Правительства могут зарабатывать голоса, вкладывая деньги, и терять голоса, поднимая налоги. Они продолжают вкладывать деньги до тех пор, пока голоса маргиналов, выигрывающих от вложений, перевешивают число маргинальных голосов, потерянных в результате налогов, которые они вынуждены устанавливать. Выигрыш и потеря голосов зависит от «уровня выгоды» всех избирателей и от стратегий оппозиционных партий. Работа Даунса сигнализировала о прорыве экономического подхода в некоторые области политической науки.

Еще одна важная работа – это монография Манкура Олсона «Логика коллективного действия». Олсон сделал в теории организаций то же самое, что Даунс сделал в политологии. Он рассматривает те организации, которые поддерживают общие интересы своих членов, например, все члены профсоюза имеют общий интерес в улучшении условий труда или в повышении заработной платы. Он сосредотачивается на «общем благе»: т.е. то, что дается одному или нескольким членам группы не может быть отобрано у других членов этой группы [14]. Тогда возникает следующая проблема. Предположим, что в интересах всех членов надо добиться общего блага. Достижение общего блага, однако, требует времени и энергии, поэтому в интересах каждого члена группы не вкладывать свои усилия, но оставить другим делать это. Когда общественное благо будет достигнуто, оно в любом случае будет достигнуто для всех. Далее, в больших группах усилия одного человека часто не имеют большого значения.

Но если все будут действовать по такому принципу, тогда никто не обретет общественного блага. Следовательно, хотя добиваться этого блага в интересах каждого, группа совсем не обязательно достигает этой цели. Все это объясняет, почему большие группы стремятся использовать стимулы и негативные санкции, чтобы заставить людей вносить свой вклад в достижение общего блага.

Следующая работа, написанная Гарри Беккером, «Экономический подход к социальному поведению», является сборником статей, основанным на убеждении, что экономику отличает от других академических дисциплин не предмет исследования, но специфический подход ([5], 3-5). Цель Беккера – продемонстрировать, как то, что он называет экономическим подходом, можно исключительно успешно применить при изучении широкого разнообразия явлений. Он является очевидным защитником «экономического империализма», поскольку утверждает, что экономический подход предлагает «значимую унифицированную совокупность средств для понимания всего человеческого поведения» ([5], 14).

В качестве центральных для экономического подхода Беккер рассматривает следующие допущения:

1. предпочтения людей относительно стабильны, и они значительно не отличаются в различных категориях населения или же в различных культурах и обществах;

2. люди демонстрируют максимизирующее поведение на основе оптимального объема информации;

3. существуют рынки, облегчающие координацию действий людей, участвующих в этом поведении ([5], 5-7,14). Сильной стороной работы Беккера является технологическая разработка моделирования эмпирического исследования.

Четвертая работа – это книга Джеймса Коулмена «Основы социальной теории» [9]. П. Баерт сравнивает эту работу с работами Т. Парсонса «Социальная система», Р. Мертона «Социальная теория и социальная структура» и А. Гидденса «Конституция общества» с точки зрения ее вклада в развитие общей социальной теории. Разрабатывая свою теорию, Коулмен опирается на эмпирическое исследование, цель которого – продемонстрировать полезность его исследовательской программы, и в этом он перекликается с работой Мертона. Подобно Парсонсу и Гидденсу, Коулмен стремится преодолеть традиционное противостояние макро- и микроуровней.

Его вклад в социальную теорию, таким образом, заметен на трех уровнях: он стремится объяснить, как качество уровня системы влияет на уровень индивида; он пытается показать, что происходит на индивидуальном уровне; его работа показывает, как действия людей влияют на уровень всей системы. Его базовая идея проста. Культура порождает конкретные специфические ценности у   своих членов, которые заставляют их действовать в поисках этих ценностей, а делая это, они влияют на общество.

Особенно важное значение в концепции Коулмена имеет понятие целевого и рационального действия. С его точки зрения, люди не просто действую преднамеренно, но они также выбирают действие или благо, которое максимизируют полезность ([9], 14) приводятся два основания этого допущения. Во-первых, теория, которая предполагает, что люди максимизируют полезность, имеет большую предсказательную силу, чем теория, которая просто постулирует преднамеренность. Во-вторых, предположение, что люди максимизируют полезность, добавляет этой теории простоты ([9], 18-19). Очень важно, однако, то обстоятельство, что целевое действие влияет на макроуровень. Коулмен уделяет особое внимание роли неожидаемых последствий. Люди действуют преднамеренно, однако, они могут произвести результаты, которых не предполагали, или которых не предвидели. Иногда эти усилия могут даже противостоять первоначальным интенциям ([9], 19).

 

Утверждение типа того, что базовый элемент общества – это индивидуальные действия и что акторы делают то, что они полагают лучшим для себя, являются, по Элстеру [17], «тривиально истинными» и «соблазнительно простыми». Они кажутся непосредственно понятными и разумными. Когда мы должны избрать курс действий, конечно же мы избираем то, что, вероятно, является лучшим способом достижения цели, которую мы ставим перед собой. Более того, большинство социологов придерживаются сегодня теории действия в той или иной форме, т.е., они считают, что общество состоит из индивидуальных человеческих действий. Однако, теория рационального действия отличается почти от всех других социологических теорий в предположении, что рациональный актор максимизирует различия между затратами и выгодами. Это именно то, что придает силу теории рационального выбора: она сравнивает действия, соотнеся их с ожидаемыми для акторов последствиями, и постулирует, что акторы изберут курс действия, который ведет к лучшему исходу для них. В наиболее полном выражении рациональный выбор требует уточнения затрат и выгод для всех действий и затем только предсказывает, что акторы выберут оптимальный курс действия [10].

Однако, воплотить эту жесткую программу на практике не так-то просто. Во-первых, актор должен уметь рассмотреть все возможные альтернативные действия и их последствия. Это часто оказывается невозможным. И кроме того, это требует подсчета затрат, до которых трудно добраться. Ценность информации не может быть просчитана авансом, и акторы не могут, следовательно, рационально решить, когда же они имеют достаточно информации. Во-вторых, став на такую позицию, акторы должны оценивать последствия и ранжировать альтернативы с точки зрения их полезности. Выражения типа оптимальный выбор и максимизация легко создают ощущение шкалы, когда акторы могут сравнивать последствия альтернативных курсов действия. Понятие полезности ассоциируется с именами Иеремии Бентона, Джона Стюарта Милля и Уильяма Стенли Джеванса. Оно стало центральным понятием британской экономической философской мысли с конца 18 века. Ранние утилитаристы понимали полезность как качество объектов, которое может быть измерено в терминах «полезного». Фрэнсис Эджборт полагал возможным создание «гедонометра» для измерения полезности аналогично тому, как мы используем термометр для измерения температуры. Однако, индивиды получают разное удовлетворение от одного и того же предмета в зависимости от обстоятельств; когда мы съели один стейк, мы уже не получаем того же удовольствия от съедания второго. Нельзя сравнить полезность и с деньгами. Разумно предположить, что цена каждой копейки падает, когда мы накапливаем их слишком много. Кроме того, разные люди не получают одно и то же удовольствие или полезность от конкретного объекта. В конце концов от цели конструирования шкалы для измерения полезности отказались, и в настоящее время теория рационального выбора основана на понятии ожидаемой субъективной полезности [21].

В экспериментальных ситуациях обследованных попросили проранжировать определенные специфические альтернативы, организованные в виде парных сравнений. Акторы должны были указать, почему они предпочитают одну альтернативу другой или остаются нейтральными. Когда это было сделано для всех возможных комбинаций, был получен список возможных предпочтений акторов. После этого можно математически преобразовать предпочтения в функции полезности, являющиеся способом придания цифровых значений выборам, так что более предпочтительные альтернативы получают более высокие величины. После этого можно сказать, что люди максимизируют полезность, поскольку можно заметить, что акторы стремятся к наилучшим предпочтениям. Одна альтернатива имеет большую полезность, чем другая, потому что ее предпочитают.

 

Рациональный выбор имеет дело с ситуациями, в которых акторы взаимозависимы друг от друга, так что результат для каждого индивида также зависит и от того, что делают другие, и более того, акторы понимают и учитывают взаимозависимость, существующую между ними при выборе курса действия. Другой термин для этого – стратегическое взаимодействие – индивидуальный актор стремится предугадать реакции других на собственные действия. Важной формой стратегического взаимодействия является коллективное действие, где акторы зависят друг от друга таким образом, что они должны координировать свои планы действий друг с другом для того, чтобы получить коллективные блага для себя. Когда модель рационального актора предполагает объяснение коллективных действий, мы встречаемся не только с проблемами, но даже с парадоксами.

Манкур Олсон [23] обрушился на те обществоведческие теории, которые считали самоочевидным, что собственный интерес может объяснить, как рациональные акторы решают коллективные проблемы или объединяют действия для собственной выгоды. Такие теории обычно базируются на допущении: то, что выгодно для группы также выгодно и для каждого индивидуального члена. Однако в последовательной перспективе рационального выбора затраты и выгоды можно связать с каждым индивидуальным актором. Олсон показывает, что очевидно выгодно сотрудничать для достижения коллективных целей, однако, еще более выгодно придерживаться стратегии свободного всадника – впитывающей коллективные усилия других. Поскольку в природе коллективного блага то, что оно вознаграждает тех, кто за него не платит, рациональные максимизирующие акторы с необходимостью будут избирать стратегию свободного всадника, предавая при этом коллективность. Однако, если каждый выберет эгоистические действия, коллективное благо не будет реализовано.

 

Важный элемент теории рационального выбора - так называемая дилемма заключенного. Представьте, что вы и еще кто-то вместе совершили преступление, вас обоих арестовали, однако, полиция не смогла собрать достаточных доказательств против каждого из вас. Вас посадили в различные камеры и подвергли перекрестному допросу. Вам говорят следующее: «У вас два выбора – или сознаться, или отрицать какое бы то ни было участие в преступлении. Если вы признаетесь, а ваш подельник нет, вас отпустят на свободу, а ваш подельник получит пожизненное заключение. Если вы оба признаетесь, каждый получит по двадцать лет. Если вы оба будете отрицать участие в преступлении, каждый из вас получит пять лет. Ваш подельник поставлен в те же самые условия».

Для уточнения обсуждения представьте, что вас больше беспокоит длительность вашего собственного заключения, чем сроки заключения вашего подельника; представьте, что ваши взаимоотношения с подельником носят чисто «профессиональный» характер и что у вас не сложилось какой- то особой привязанности к нему во время совместной преступной деятельности. То же самое относится и к вашему подельнику, следовательно, у вас нет причин доверять ему больше, чем он может доверять вам. Он, прежде всего, заботится о длительности собственного заключения, и только потом о вас.

Если предположить, что вы больше заботитесь о собственном приговоре, чем о приговоре подельнику, тогда выбор ваш очевиден. После рационального размышления вы решаете сознаться в преступлении, потому что это будет самый выгодный выбор, каков бы ни был выбор вашего подельника. Это легко доказать. У вашего подельника две возможности: признание или отрицаловка. Рассмотрим, что ваш подельник ушел в несознанку: тогда ваше признание позволяет вам выйти на свободу, в то время как ваша отрицаловка приведет к вашему заключению на пять лет. Аналогичный аргумент применим, когда ваш подельник сознается: в этом случае вы оба получаете двадцать лет, а если вы не сознаетесь, вас ожидает пожизненное заключение. Следовательно, что бы ни решил ваш подельник, вам выгоднее сознаться.

Надо помнить также, что вашему подельнику рассказана та же история. Если предположить, что он примет решение на рациональной основе и что длительность его заключения для него приоритетна, его решение будет тем же, что и ваше – признание. Тогда возникает ситуация, если вы оба решили признаться, которая означает, что вам обоим достанется по двадцать лет заключения. Однако, заметьте, что для вас обоих будет лучше, все отрицать, поскольку тогда каждый из вас получит по пять лет вместо двадцати.

Таким образом, дилемма заключенного демонстрирует, что рациональный поиск индивидов может привести к нежелаемым, субоптимальным результатам. Заметим также, что осознание вами или вашим подельником этого парадокса не помогает разрешить проблему: несмотря ни на что, для вас более выгодным остается сознаться, каким бы ни был выбор вашего подельника, и наоборот. Другими словами, субоптимальный результат, хотя он и нежелателен, не является с необходимостью непредсказуемым.

 

Дилемма заключенного является одним из методов рассматриваемых в теории игр. Изощренность и широкое применение современного экономического подхода отчасти объясняется появлением и развитием теории игр. Теория игр имеет дело в своей концепции с ситуациями, в которых индивиды принимают решения, осознавая, что на их выбор может и обычно будет влиять выбор других игроков [20]. Теория игр предложила несколько антиинтуитивных положений, например, в некоторых ситуациях некоторые люди ухудшают собственную ситуацию, преследуя собственные интересы. Абстрактная природа теории игр сама по себе открывает путь к широкому ее применению и способствует ее популярности. 

Теория игр является важной частью теории рационального выбора. Первоначально она была создана математиком Йоганном фон Нойманном в сотрудничестве с Оскаром Моргенштерном. Однако, впоследствии этот метод анализа был распространен и на другие области, в частности, на экономику и политику. Теория игр исключительно подходит для проведения формального анализа стратегического взаимодействия, которое может быть проверено экспериментально.

Игра предполагает как минимум двух игроков, вырабатывающих свои стратегии, чтобы добиться определенного исхода или выигрыша. Игры, задействующие двух игроков, называются «играми двух человек». Игры с большим количеством игроков называются «игры с n участниками”. Выигрыш каждого игрока зависит не только от собственной стратегии, но также от стратегии и выигрыша всех других, участвующих в игре. Аналогичным образом, стратегия каждого игрока зависит от стратегии других. Поскольку каждый игрок предпочитает различные исходы и выигрыши в качестве данных, теория игр стремится предсказать стратегии игроков, если они действуют рационально на основе доступной информации. Очевидно, что может существовать расхождение между теоретическим предсказанием данной игры и реальными выборами людей в экспериментальных или жизненных условиях.

Часто проводится различие между «сотрудничающими» и «не сотрудничающими» теориями игр ([20], 9). «Не сотрудничающая» версия – это то, что обычно подразумевается под теорией игр. Она предполагает, что люди действуют в рамках собственных интересов, и они только в том случае выбирают сотрудничество с другими, когда это продвигает их личные интересы. В сотрудничающих играх каждый индивид стремится к лучшему исходу для группы, и такой выбор не совпадает с необходимостью с наилучшей стратегией, если на кону стоит просто собственный интерес. Поскольку теория рационального выбора рассматривает людей как максимизирующих свои личные интересы и принимая во внимание, что сотрудничающая версия является крайне не разработанной отраслью теории игр, сосредоточимся на не сотрудничающей теории игр.

В случаях, называемых играми с переменной суммой, или играми с ненулевой суммой, общая совокупность выигрышей всех игроков зависит от стратегии каждого игрока. Однако, это не случается в случае в играми с постоянной суммой или играми с нулевой суммой в них выигрыш одного игрока ведет за собой аналогичный проигрыш других. В то время как игры с постоянной суммой основаны на простом конфликте и редко встречаются в реальной жизни, игры с изменяющейся суммой основаны или на чистом сотрудничестве, или на комбинации конфликта и сотрудничества. Игры с изменяющейся суммой, основанные только на сотрудничестве, называются координационными играми, в то время как комбинация конфликта и сотрудничества демонстрируется дилеммой заключенного, битвой полов и т.д.

В рамках теории не сотрудничающей игры различают два типа игр: «стратегические» игры и «экстенсивные» игры ([20], 9-25). В стратегической игре (иногда называемой нормальной игрой) игроки должны выбрать стратегии одновременно. Экстенсивная игра учитывает последовательность выборов и информацию, собираемую игроками каждый раз. Таким образом, синхронный анализ типичен стратегических игр, в то время, как в экстенсивных играх применяется диахронический анализ. Технически возможно любую экстенсивную игру преобразовать в стратегическую игру. Для этого должно быть достаточно оснований. Однако в действительности ситуация более сложная – любая стратегическая игра может быть преобразована в бесконечное число экстенсивных игр.

В несотрудничающих играх разрешение игры определяется ее точкой равновесия, т.е. комбинацией стратегий, где стратегия каждого игрока – это наилучший ответ на стратегии всех других игроков. Стратегия называется доминирующей, или наилучшим отыгрышем, в отношении стратегий других игроков, если она максимизирует выигрыш игрока, в то время как стратегии другого игрока постоянны. Это решение возникает спонтанно, как результат предвидения того, что будут делать другие игроки, и оно самостабилизирующееся.

В теории игр используются такие понятия, как расплата (play-off), доминантная стратегия, равновесие Нэша. 

Примером игры с изменяющейся суммой является битва полов, где присутствует и сотрудничество, и конфликт. Здесь в интересах обоих партнеров до определенной степени необходимо координировать свои действия. Суть игры можно рассмотреть на примере дилеммы, стоящей перед семейной парой, - отсюда и такое название. Представим, что пара планирует как провести вечер. Оба хотят разного времяпровождения, хотя каждый хотел бы провести время совместно. Муж предпочитает поужинать в ресторане, нежели идти в кино, однако он хотел бы поужинать вместе с женой, даже если она настаивает на походе в кино. Жена предпочитает сходить в кино, нежели в ресторан, однако она скорее будет с мужем, чем пойдет в кино одна. Два желательных результата – это (ужин, ужин) и (кино, кино). Любая другая комбинация будет хуже, потому что для обоих крайне важно избежать оставаться в одиночестве.

Теория игр релевантна для понимания большого числа социологических явлений. Игроками могут быть не только индивиды, но и органы, принимающие решения, например, фирмы или правительства. Особо следует отметить два типа эмпирических приложений теории игр. Первый тип - это прямые игры двух участников. Второй – расширенный вариант, где игроков больше, чем двое. Примером первого типа может быть гонка вооружений двух сверхдержав, которую часто можно рассматривать как дилемму заключенного: даже если каждой супердержаве наиболее предпочтительно полное разоружение, в интересах каждой – быть полностью вооруженной, что бы ни делала другая сторона. Отсюда и субоптимальный результат ([23], 6).

Рассмотрим также две страны, выбирающие протекционистскую политику, поскольку она является лучшим выбором, какой бы ни была политика другой страны, хотя договор об отказе от протекционизма был бы выгоден обеим сторонам. Второй вариант – расширенная версия с многими участниками – включает так называемую проблему «вольного стрелка». Вольные стрелки – это рациональные органы, принимающие решения, которые получают выгоду от усилий других, не прилагая сами каких-либо усилий. В качестве примера можно рассмотреть студентов, пропустивших лекции и надеющихся на своих коллег, которые дадут им свои конспекты. Еще один пример – люди, которые предпочитают не участвовать в забастовке, требующей повышения зарплаты, но выигрывающие это повышение, которое будет достигнуто за счет усилий других.

В целом же, однако, формальный результат анализа по методу теории игр ограничивает масштаб теории рационального выбора. Существует серия явлений, выходящих за рамки ее анализа, например, классовые конфликты, организации по интересам и процессы политического выбора, где преследуется скорее коллективное, нежели индивидуальное благо.

 

Более широкий вопрос при обсуждении теории рационального выбора – это то, как вообще возможно общество. Проблема свободных всадников и дилемма заключенного – это эквиваленты того, что социологи сформулировали как проблему порядка Гоббса [18]. Томас Гоббс полагал, что общество рациональных эгоистов неизбежно приведет к ситуации, когда они уничтожат и подомнут друг друга, к естественному состоянию войны всех против всех. Решение проблемы порядка лежит, с его точки зрения в социальном договоре, с помощью которого индивиды уступают часть своей свободы в обмен на защиту мощного государства. Аналогичная идея социального договора между независимыми акторами, где каждый индивид стремится к выгодам от передачи определенных прав центральной власти, представлена в концепции Джеймса Коулмена [9]. Этот механизм можно использовать в отношении социальных систем, но он также применим и к различным добровольным ассоциациям типа профсоюзов, профессиональных и деловых объединений и клубов. Вопрос состоит в том, почему акторы, стремящиеся к максимизации полезности, должны заключать такой договор с обществом.

Эмиль Дюркгейм указал на необходимость недоговорного элемента в договоре, поскольку договоры также часто обязывают участников выполнять соглашения, которые им уже не приносят больше вред. В своей «Структуре социального действия» (1937) Толкот Парсонс доказывал, что адекватное решение гоббсовой проблемы порядка требует от членов общества интернализировать социальные нормы, регулирующие взаимоотношения между ними, так, чтобы не возникало деструктивных конфликтов. Чтобы решить проблему порядка, по Парсонсу, надо было принести в жертву свободу выбора актора, отказаться от теории спонтанного действия и ввести акторов, действующих под влиянием норм, в социологическое объяснение.

Проблема порядка – это проблема коллективного действия в широком смысле слова. В то время как рациональные акторы ориентируются на будущие последствия своих действий, социальные нормы сосредоточены на сознании акторов вследствие сильных негативных эмоций, возникающих у них при мысли о нарушении норм. Нормы решают проблемы координации именно благодаря тому, что акторы не рассматривают последствия своих действий для себя, но управляются интернализированными экспектациями. Ранее Элстер доказывал [13], что рациональный выбор может стать развернутой программой объяснения в обществоведении. Впоследствии он пришел к мысли, [17] что социальная теория нуждается в понятии социальных норм в дополнение к понятию рационального выбора. В работе Коулмена «Основы социальной теории» важную роль играет понятие социальные права, и с уверенностью можно сказать, что права имеют нормативный статус и не могут быть сведены к вопросам индивидуальной полезности.

 

Проблемы информации, расчета и коллективного действия могут быть рассмотрены разными способами. Можно предположить существование рационального актора, стремящегося к максимизации полезности, и постараться решить проблемы в этих терминах. Другой вариант предполагает отказаться от допущения рациональности и ввести другие типы мотивов действия, такие, как нормы и эмоции. Третья возможность – расширить само понятие рациональности. Кнут Митгаард совместил теорию игр с теорией коммуникации для показа того, как акторы, оценивая ограничения собственной ситуации могут выработать новые предпочтения и преодолеть социальные дилеммы. Митгаард [22] вводит понятие коммуникативной рациональности, аналогично понятию, введенному Юргену Хабермасом. Теория рационального выбора может быть чем-то большим, нежели техническим средством для предсказания и объяснения поведения: она также может быть герменевтической. Рациональность относится к тому, чем мы можем стать, к тому, что мы должны делать и к такому открытию как принятие решений [17].

Однако, подобное расширение условий мотивации акторов имеет свою цену. Модели становятся все более сложными, а исследователь должен довольствоваться менее точными утверждениями или обращаться к меньшему кругу проблем, примеров и индивидуальных случаев вместо того, чтобы генерировать теорию относительно макроявления. Следовательно, герменевтическая стратегия может быть отброшена по соображениям теоретической экономии. Для Беккера [5] рациональный максимизирующий актор - это, прежде всего, полезный теоретический конструкт, который в совокупности с допущениями относительно рыночного равновесия и стабильных предпочтений дает возможность для объяснения макроявлений.

Когда очевидно открытые возможности для получения выгоды не используются, экономический подход не обращается к допущении об иррациональности или о смене ценностей, вместо этого, он постулирует существование экономической или психологической цены для использования этих возможностей; цены, которую внешний наблюдатель может не так легко обнаружить. Этот экономический подход не предполагает также, что принимающие решения общности с необходимостью осознают собственные усилия по максимизации полезности, или что они могут систематически изложить выбор своего поведения. Эмпирическое богатство деталей приносится в пользу теоретической ясности и объясняющей силы, однако, мы, вероятно, также удаляемся от методологического индивидуализма в сторону смыслового подхода.

 

Нетрудно понять, почему теория рационального выбора привлекает социологов и политологов. Одна из причин состоит в том, что, по контрасту со сложностью философских объяснений рациональности, объяснение теории рационального выбора в социологии и политологии замечательно просты:

1. Суть подхода Беккера и Коулмена может быть сведена к нескольким элементарным мыслям.

2. Некоторые из предположений теории рационального выбора выглядят само собой разумеющимися и, следовательно, вне рамок дискуссии. Как само собой разумеющееся, принимается, что люди действую преднамеренно, что они действую сознательно, хотя производят непредвиденные результаты.

3. Некоторые из результатов применения теории рационального выбора являются, тем не менее, контринтуитивными. Возьмем для примера открытие – то, что рационально для каждого индивида, совсем не обязательно рационально для всех одновременно.

4. Теория рационального выбора подпитывает надежду, что объединенная социальная наука возможна. Уже два столетия социологи и экономисты говорят на разных языках. Теория рационального выбора позволит возобновить коммуникацию между этими дисциплинами.

В реальной жизни всегда существуют альтернативы, которые не рассмотрены, а эмпирические исследования показывают, что акторы далеко не всегда последовательны в своем выборе. Теорию рационального выбора часто критикуют за то, что она не учитывает проблемной информации и преувеличивает способность акторов к расчетам. Герберт Саймон утверждает, что акторы принимают не оптимальные решения, а скорее удовлетворяющие решения. Они стремятся к лучшей альтернативе, но к той, которую они считаю достаточно хорошей. Амитай Этциони полагает, что выборы делаются в контексте нормативных и аффективных факторов. Раймон Будон идет дальше, предлагая понятие субъективной рациональности, с помощью которой даже действия, основанные на ценностях и доверии характеризуются как рациональный выбор это полагает столь значительное расширение понятия рациональности, что любое сознательное действие становится с необходимостью рациональным, рассматриваемым с точки зрения актора.

Используя теоретическую рефлексию, явно простые и очевидные утверждение типа «лучшая альтернатива» и «максимизация» оказываются исключительно сложными, проблематичными, теоретическими построениями.

Но, каковы бы ни были привлекательные стороны, проблемы в рамках теории рационального выбора настолько суровы, что ее нельзя рассматривать в качестве серьезной альтернативы «социологическому» менталитету. Можно назвать следующие ее основные проблемы: тенденция теоретиков рационального выбора давать объяснения post hoc («после того», т.е. после случившегося); их ошибочное допущение о том, что рациональность свободна от культуры; провал так называемых «интерналистских» теоретиков рационального выбора; наконец, провал «экстернализма».

Теоретики рационального выбора стремятся придать смысл социальным практикам, приписывая им рациональность ex post facto (уже после случившегося). Действительно, они часто видят свою задачу в том, чтобы продемонстрировать тот факт, что социальные практики, которые prima facie (изначально) иррациональны, в действительности же в конце концов рациональны ([4], 18). Чем иррациональней выглядит практика, тем более значительна попытка показать, что она на самом деле рациональна. Например, как бы иррационально это ни казалось на первый взгляд, некоторые социальные психологи, например, Браун, используют теорию игр для демонстрации того, что паническое поведение в конечном счете рационально. Социологические примеры включают попытки показать, что стереотипы поведения в браке и преступное поведение действуют в соответствии с экономической логикой ([4], 39-88, 205-250). Это очень похоже на раннюю функционалистскую тенденцию легитимизировать существующие практики. Теория рационального выбора часто действую по принципу deus ex machina, полагая, что люди живут в лейбницевском или вольтеровском «лучшем (или по крайней мере наиболее рациональном) из всех возможных миров».

Существует несколько серьезных проблем, связанных с теоретизированием post hoc. Из самого факта, что эти практики могут быть вписаны в рациональный нарратив, вовсе не следует, что эмпирически доказана валидность теории рационального выбора. Поскольку многие, если не все, практики могут быть реконструированы таким образом, особенно принимая во внимание, что теоретики рационального выбора стремятся атрибутировать предпочтения и верования, соответствующие их теории, изучаемым ими субъектам.

Теоретики рационального выбора в действительности часто полагаются на доказательства ex post facto для того, чтобы иммунизировать свою теорию от потенциальных фальсификаций.

Во-первых, сталкиваясь с тем фактом, что люди не всегда приспособляют свое поведение к новым возможностям, теоретики рационального выбора аргументируют, что «поскольку приспособление не бесплатно, может быть рационально отложить его, пока человек не будет знать наверняка, что это изменение устойчиво» ([16], 24).

Во-вторых, сталкиваясь с фактом, что люди часто вкладывают больше в достижение коллективных благ, чем это предсказано теорией, теоретики рационального выбора объясняют, что данные индивиды просто переоценивают влияние своих действий.

В-третьих, существует известный «парадокс голосования». Принимая во внимание, что голосование требует времени, и что каждый голос вряд ли является решающим, теория рационального выбора ожидает, что люди не будут прилагать усилия, чтобы голосовать. Однако, значительное количество людей в действительности голосует. Не рассматривая это как фальсификацию, теоретики рационального выбора стремятся вписать этот контринтуитивный феномен также в рациональный нарратив. Доказывается, что люди голосуют, потому, что они переоценивают влияние своего голоса, или потому, что голосование дает им некое психологическое удовлетворение, не учитываемое ранними теоретиками рационального выбора, например Даунсом. Они получают психологическое удовлетворение, выражая согласие с политической системой, или же внося вклад в потенциально успешное предприятие.

Если суммировать, то есть две стороны проблемы теоретизирования post hoc. Во-первых, оно базируется на допущениях post hoc, валидность которых не доказана эмпирически (например, допущение, что люди переоценивают влияние своих действий). Во-вторых, оно использует взаимоисключающие наблюдения (например, приспособленное и неприспособленное поведение; совместное действие и уход от действия; отказ от голосования и голосование) и, следовательно, нефальсифицируемо. В то время как теоретики рационального выбора стремятся поместить себя в рамки фальсификационистской традиции, они упускают из виду, что реконструкции post hoc не служат в качестве эмпирического подтверждения теории.

Вторая проблема состоит в том, что большинство этих теоретиков игнорируют культурное разнообразие. Причем некоторые из теоретиков делают это достаточно очевидным, заявляя, что предпочтения стабильны в различных культурах ([5], 5). Такой подход хорошо вписывается в их тенденцию атрибутировать предпочтения изучаемым субъектам без эмпирической проверки. Оправдана ли такая атрибуция (если предпочтения стабильны, тогда исследователи могут действительно доверять себе в атрибутировании предпочтений другим). Даются различные неудовлетворительные оправдания тому допущению, что предпочтения стабильны. Самое странное из таких доказательств - это то, что экономика очень мало знает о том, как формируются предпочтения, и это достаточная причина для допущения о том, что предпочтения инвариантны ([5], 5) абсурдность подобной логики поражает: Слабость подхода (его неспособность объяснить как формируются предпочтения людей) используется в качестве его доказательности.

Более убедительный аргумент для допущения о том, что предпочтения фиксированы, - это то, что такая ситуация упрощает модель. Помимо эмпирической проверки теоретики рационального выбора часто используют критерий простоты при оценке соперничающих теорий ([9], 19) но хотя действительно можно согласиться, что простота желательна, она не должна приниматься за любую цену. Особенно, если в этом процессе опираются на эмпирически не проверенные или даже ложные допущения. А часто дело обстоит именно так. В некоторых областях экономики предпочтения могут быть относительно инвариантными, однако, во многих других они не таковы. Простое допущение, что они есть (а в некоторых случаях сбрасывая со счета противоречащие эмпирические контрданные) показывает отсутствие интеллектуальной честности.

Во-вторых, существует более далеко идущее допущение в теории рационального выбора о том, что сталкиваясь с аналогичной ситуацией, и предполагая постоянное предпочтение, существует, якобы, единственный, свободный от культуры «рациональный курс действий». Так, теоретики рационального выбора вводят понятие «рационального убеждения» людей, не учитывая полностью того, что культурный контекст, в котором сами люди находятся, влияет на то, что считается рационально обоснованным убеждением, а что нет.

Проблема теории рационального выбора состоит в том, что она имеет дело с верованиями относительно взаимосвязей между действием и результатом, которые с необходимостью опираются на понятия, укорененные в культуре, например, относительно каузальности или агентства. Ошибкой является редукция, сведение каузальности или агентства, как это делает теория рационального выбора, к одному только из этих понятий. Возьмем двух людей А и В, наблюдающих, что действие Х приводит к результату У. А придерживается регуляторного понятия каузальности, а В стоит на точке зрения реализма [7]. А может допустить, что наблюдение является достаточным (и необходимым) свидетельством, для того, чтобы заключить, что Х вызывает У; а В этого не допускает. Однако, было бы ошибочным считать, что убеждения А более рациональны, чем убеждения В, или наоборот, просто на базе конкретного понятия каузальности, которого придерживаются А и В, особенно принимая во внимание тот факт, что даже в академической литературе нет консенсуса относительно того, что одно из этих понятий выше другого (не говоря о том, что А или В могли не иметь лучших аргументов для защиты своего понятия).

Следует подчеркнуть, что этот второй аргумент можно также использовать против теории принятия решений. Будучи нормативной теорией, теория принятия решений показывает, что в конкретном случае существует рациональный курс действий. Но это не предполагает, что люди действуют таким образом (равно как это не предполагает, что люди не действуют подобным образом).

Третья проблема касается различия между действием как если бы оно было рациональным, с одной стороны, и действием, потому что оно рационально, с другой. Теоретики рационального выбора часто защищают свои теории, показывая, что они подтверждены эмпирическими данными. Очень важно точно понять, что же теоретики рационального выбора подразумевают под понятием эмпирического подтверждения. Чтобы оправдать свою систему понятий, они обычно обращаются к факту как к модели, которая выведена из системы понятий, дает возможность делать точные предсказания о действиях людей и воздействиях этих действий. В основе этого доказательства лежит гносеологическое допущение о том, что валидность теории зависит от ее предсказывающей способности.

Конгруэнтность между моделью и действительностью, однако, недостаточна для оправдания теории рационального выбора, которая формирует основу этой модели. Во-первых, недавние достижения в философии науки подрывают утверждения о том, что сила теории зависит от ее предсказывающей способности. Учитывая, что социальные системы стремятся быть открытыми системами, фальсификация теории менее релевантна, поскольку это может произойти из-за других механизмов, которые потенциально могут вмешаться в ситуацию. Во-вторых, есть разница между действием рационально, с одной стороны, и действием, как если бы оно было рационально, с другой. Наблюдая конгруэнтность между моделью и реальностью (с учетом предсказательной силы теории), можно легитимно заключить, что люди обычно действую в соответствии с базовыми принципами рациональности. Однако, было бы ошибочно считать эту конгруэнтность эмпирическим доказательством того, что люди в целом действуют рационально.

Вспомним в качестве примера перспективу социальной теории по Бурдье Бурдье постулирует, что габитус людей приспособлен к объективным условиям, в которых они находятся, и что габитус обычно не приобретается сознательно. Он не исключает тот факт, что к габитусу иногда приходят сознательно; он просто отрицает, что такое положение является нормой. Не существует очевидных аргументов, которые оправдывают называть экстерналистскую точку зрения перспективой рационального выбора. И очевидно, не имеет смысла называть теорию Бурдье теорией рационального выбора, и отсюда следует, что равным образом абсурдно называть экстерналистскую позицию теорией свободного выбора.

Во-вторых, объяснительная сила экстерналистского аргумента слаба. Так, веберовское понятие, согласно которому как «каузальная адекватность», так и «адекватность значения» являются sine qua non (непременным) условием валидности социального объяснения.

Согласно Элстеру, значительное количество социологических работ основано на имплицитной регулятивной идее, согласно которой, если данный образец можно продемонстрировать для достижения неожидаемых, непланируемых благоприятных результатов, тогда мы сможем объяснить также, почему эта практика существует и поддерживается. Институт или образец поведения часто имеет последствия, которые выгодны господствующей политической или экономической структуре, даже если эти последствия не планировались акторами и не осознаются теми, кто получает от этого выгоды.

Открытие таких связей является важной задачей обществоведения. Однако, появляется проблема, когда мы заменяем слово последствие на слово функция, а выгоды используются для объяснения действия института или образца поведения. Функционализм постулирует цель без интенционального актора – в грамматических терминах – это определение без подлежащего. Й. Элстер приводит примеры этого типа объяснения в трудах многих социологов. Например, П. Бурдье и М. Фуко стремятся рассмотреть все социальные действия в качестве части систематического универсального аппарата подавления. Особенно Элстер критикует введенное Робертом Мертоном понятие латентных функций [17].

У марксистов имеются тенденции рассматривать все аспекты буржуазного общества как средства, с помощью которого капитал обеспечивает эксплуатацию рабочего класса. Для капитала функция государства состоит не только в том, что оно прямое средство угнетения и насильственно подавляет забастовки и революции, оно также обеспечивает контроль капитала над средствами производства, внедряя буржуазную идеологию в школьную систему. Аналогичным образом государство всеобщего благосостояния можно рассматривать как часть «заговора» капитала против рабочего класса. Буржуазное государство будет часто действовать в прямой оппозиции к интересам индивидуальных капиталистов, например, вводя законы, регулирующие условия труда, которые устанавливают рамки эксплуатации. Когда действия государства такого рода объясняются в терминах его служения капиталистической системе в целом, марксисты делают себя неуязвимыми для эмпирических фальсификаций. Можно также сказать или предположить, что буржуазия использует государство, но, как правило, способ, каким она это делает, никогда не демонстрируется.

Подводя итоги анализа бурно расширяющегося нового методологического подхода, называющего себя "рациональным выбором", следует отметить, что, как и любой другой состоявшийся в науке подход, эта парадигма открыла определенные новые возможности для более высокого качественного решения определенного круга социальных проблем. Однако универсалистские претензии отдельных экстремистски настроенных теоретиков этого направления на полную замену социологии "рациональным выбором" явно входят в разряд "детских болезней" переоценки собственной значимости и возможностей. Подлинные проблемы использования данного метода в действительности состоят в наиболее адекватном определении условий, границ и возможностей его применения для каждой конкретной проблемы, - касается ли это теории или же той или иной области социальной практики.

[1] Abel P. (ed.) 1991. Rational Choice Theory. Aldershot: Edward Elgar.

 

[2] Baert P. 1998. Social Theory in the 20^th Century. N.Y.: N.Y. Un-ty Press.

 

[3] Barth F. 1971. Socialantropologiska problem. Venersborg: Prisma.

 

[4] Becker G. C. 1967. Human Capital. N.Y.: National Bureau of Economic Research.

 

[5] Becker G. C. 1976. The Economic Approach to Human Behavior. Chicago: Chicago Un-ty Press.

 

[6] Becker G. C. 1996. Accounting for Tastes. Cambridge, Mass.: Harvard Un-ty Press.

 

[7] Bhaskar R. 1979. The Possibility of Naturalism. Hemel Hempstead: Harvester.

 

[8] Brox O. 1964. Avvisnung av storsamfunnet som økonomisk tilpasningsform // Tidsskrift for Samfunnsforskning. 5. S. 167-178.

 

[9] Coleman J. 1990. Foundations of Social Theory. Cambridge, Mass.: Harvard Un-ty Press.

 

[10] Coleman J., Fararo T. (eds) 1992. Rational Choice Theory. Newberry Park, Ca.: Sage.

 

[11] Calhoun C. e.a. (ed.). 2002. Contemporary Sociological Theory. Oxford: Blackwell Publishers.

 

[12] Downs A. 1957. An Economic Theory of Democracy. N.Y.: Harper.

 

[13] Elster J. 1978. Logic and Society: Contradictions and Possible Worlds. Chichester: J. Wiley & Sons.

 

[14] Elster J. 1985. Making Sense of Marx. Cambridge: Cambridge Un-ty Press.

 

[15] Elster J. 1985. Sour Grapes. Cambridge: Cambridge Un-ty Press.

 

[16] Elster J. . (ed.) 1986. Rational Choice. N.Y.: N.Y. Un-ty Press.

 

[17] Elster J. 1989. Nuts and Bolts for the Social Sciences. Cambridge: Cambridge Un-ty Press.

 

[18] Hechter M. 1987. Principles of Group Solidarity. Berkeley: Un-ty of California Press.

 

[19] Hernes G. et al. 1982. Maktutredningen. Sluttrapport. NOU: 3.

 

[20] Kreps D. 1990. Game Theory and Economic Modelling. Oxford: Clarendon Press.

 

[21] Luce R.D., Raiffa H. 1957. N.Y.: Wiley.

 

[22] Mitgaard K. 1970. Communication and Strategy. Oslo: Universitetsforlaget.

 

[23] Olson M. 1965. The Logic of Collective Actions. Public Goods and the Theory of Groups. Cambridge, Mass.: Harvard Un-ty Press.

 

[24] Schelling T. 1960. The Strategy of Conflict. Cambridge, Mass.: Harvard Un-ty Press.