Избранное в Рунете

Исаак Розенталь

Старые прогнозы


Розенталь Исаак Соломонович - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Музея революции (Москва).



Накануне нового 1912 года редакция газеты «Утро России» обратилась к нескольким авторитетным в Москве лицам — общественным деятелям, ученым, артистам — с вопросом: как они представляют себе будущее России и Москвы через 100—200 лет? [2] Теперь, на исходе XX в., полученные тогда ответы небезынтересны. Человеку свойственно стремление проникнуть сквозь завесу времени, заглянуть «за горизонт». Но результатом очередной попытки удовлетворить эту потребность явилось, как это случалось уже не раз, не столько коллективное прозрение, сколько своеобразный коллективный автопортрет самих участников опроса. Не потому, что неудачен был их отбор, — это не так, хотя редакция газеты не пыталась привлечь сторонников всех мировоззрений и общественно-политических взглядов; мы не находим среди отвечавших ни крайне левых, ни крайне правых. И не потому, что ничего не было угадано верно. Разумеется, уже состоявшееся будущее (пусть с тех пор и не прошло еще ста лет) — удобная позиция для критики высказанных в начале века предсказаний и предположений. Но ведь и сегодня, когда без всевозможных прогнозов не обходится ни одно массовое издание, ни один теле- и радиоканал, в лучшем случае улавливаются лишь логика и направление развития происходящих процессов. Увидеть на громадном временном удалении их равнодействующую в подробностях и лицах человечеству не дано.
Речь не идет, конечно, об академиках, тревожащих тень Нострадамуса [3]. Взгляды серьезных обществоведов относительно возможности предсказать более или менее далекое будущее, пусть даже не столь конкретно, колеблются от уверенности в том, что синергетика, нелинейное мышление, построение конструктивистских моделей (настоящее — процесс выбора, будущее — пространство возможностей) сделают, наконец, футурологию научной, причем признается существование «горизонта предсказуемости», до откровенного скепсиса, особенно когда речь идет о будущем России. Один из немаловажных источников сомнения — то обстоятельство, что история России «изобилует непредсказуемыми событиями» [4].
Основой всякого прогнозирования всегда служат прошлое и настоящее. И по этой причине ответы на вопрос, поставленный редакцией «Утра России», характеризуют, прежде всего, время, когда был сделан прогноз. Для полноты картины мы вправе учесть мнения современников (ограничимся жителями Москвы), высказанные примерно в тот же период и не предназначавшиеся для печати, но как раз поэтому кое в чем более откровенные и определенные, чем опубликованные.
Своеобразным фоном для всех этих прогнозов стала, во-первых, народная традиция бытовых гаданий и, во-вторых, предсказания, в той или иной мере наукообразно оснащенные. В 1906 г. некий дворянин Николай Бутовт, проживавший в Марьиной роще, попробовал зарегистрировать в установленном законом порядке «кружок менталистов», президентом которого он себя именовал. В своем ходатайстве Бутовт пояснил, что, изучая характер приходящих к нему на дом посетителей, выясняя вместе с ними причины их житейских неуспехов и несчастий, он советует, как им поступать в дальнейшем. При этом он не задается ни религиозными, ни политическими вопросами. Несмотря на такие объяснения, губернское присутствие по делам об обществах и союзах отклонило ходатайство о регистрации кружка. Председатель присутствия московский губернатор В.Ф.Джунковский выразил опасение, что поставленные кружком цели «могут содействовать лишь только укреплению предрассудков и веры в сверхъестественное среди малоразвитого населения и поддерживать его склонность к гаданиям, и без того широко распространенную», а это не отвечает «началам общественной нравственности». Бутовт пытался возражать: в его деятельности «можно не видеть прока, но она не потрясает основы нравственности». Не помогла и жалоба в Сенат, где указывалось, что среди средств воздействия на участников кружка нет даже таких «отчасти признанных наукой» отраслей познания, как насчитывающие многих сторонников телепатия, спиритизм и спиритуализм, а физиогномика и графология нравственности не вредят; в Западной Европе они имеют все права гражданства, там есть даже соответствующие институты.
Отрицательный ответ из Сената, повторявший формулу губернатора [5], пришел 31 октября 1907 г. Обратим внимание: представитель государства засвидетельствовал, что «склонность к гаданиям» имела в предреволюционной России широкое распространение. Не менее показательно желание властных структур — от местной администрации до высшей судебной инстанции, какой являлся Сенат, — во что бы то ни стало удержать под своим контролем сферу духовного, когда это касалось «малоразвитого населения». Все же в конце концов Бутовт сумел легализовать свой кружок; он упоминается в ежегодном справочнике «Вся Москва», причем в разряде «ученых обществ».
Но нередко занятия спиритизмом, оккультизмом и т.п. шли много дальше гаданий об индивидуальных судьбах и вызывали интерес у людей не только не малоразвитых, но, напротив, весьма образованных. Историк, будущий академик Ю.В.Готье, например, слышал о задержанном военной цензурой письме М.Осоргина в «Русские ведомости», в котором описывались довоенные спиритические сеансы: во время этих сеансов предсказывалось все, что будет переживать Россия после войны. Кроме того, о таких сеансах рассказал самому Готье уже в советское время их участник — профессор Московского университета медик И.Ф.Огнев. По словам Огнева, еще одним участником этих сеансов был другой университетский профессор, философ Л.М.Лопатин, скончавшийся в 1920 г. и оставивший после себя «рукопись с пророчествами, записанными спиритическим путем», а так как оба они «вне всяких подозрений в искажении истины, то рукопись должна иметь необычайный интерес». Наконец, сам Готье вспоминал, как уже в его присутствии во время войны, в июле 1915 г., «некий дух» предсказал и дату революции, и убийство императора и императрицы, и то, что ни Россия, ни Германия не станут победительницами в этой войне [6].
Еще один нефилософ, московский адвокат и праволиберальный политический деятель В.А.Маклаков, характеризовал Л.М.Лопатина как «немного не от мира сего, но передового и просвещенного человека» [7]. Даже если усомниться в точности сообщения Готье, переданного с чужих слов, остается несомненной принадлежность Лопатину строк, написанных в конце 1915 г.: «Современный мир переживает огромную историческую катастрофу, — настолько ужасную, настолько кровавую, настолько чреватую самыми неожиданными перспективами, что перед ней немеет мысль и кружится голова... Крушатся прежние идеалы, блекнут прежние надежды и настойчивые ожидания... А главное — непоправимо и глубоко колеблется самая наша вера в современную культуру...» [8] Нужно было начаться войне и проявиться ее первым последствиям, чтобы пришло — далеко не ко всем и не сразу — осознание крушения прежних концепций линейного прогресса, непригодных для анализа эпохи кризисов и катастроф. Прямые «пророчества», однако, в этом высказывании Лопатина отсутствуют.
Интереснее все же в данном случае не инструментарии проникновения в будущее. И даже не сила интуиции тех или иных деятелей начала века, а направления прогнозов. Революцию в России предсказывали и не вызывая духов. Не только революционеры; одни ее предчувствовали, другие просчитывали условия «немирного исхода» из происходившего у них на глазах накопления нерешаемых проблем. Не дожил до войны и революции В.О.Ключевский, но предугадал многое и надолго, в афористичной форме схватывая суть явлений. Вот, например, несколько его суждений. «Пролог XX века — пороховой завод. Эпилог — барак Красного Креста». О близком будущем: «Русская интеллигенция скоро почувствует себя в положении продавщицы конфет голодным людям». О Николае II и династии Романовых Ключевский сказал во всеуслышание, обращаясь к студентам Московского университета: «Это последний царь, Алексей царствовать не будет», а в дневнике уточнил: «...Она, эта династия ...будет прогнана. В этом ее счастье и несчастье России и ее народа, притом повторное: ей еще раз грозит бесцарствие, смутное время» [9]. Вероятно, историк предполагал, что Романовы будут изгнаны за границу, в остальном же он оказался прав.
Сошлемся на суждения еще двух известных тогда москвичей. «Думается мне, что у нас будет революция, и будет скоро», — сказал в 1908 г. дочери-гимназистке авторитетный общественный деятель, депутат I Государственной думы князь С.Д.Урусов, советуя ей готовиться к жизни в новых, более трудных условиях [10] Два года спустя ту же мысль и с такой же уверенностью поведал своему дневнику бывший московский губернатор, затем городской голова, князь В.М.Голицын: «Для меня не подлежит никакому сомнению близкое наступление революции...» [11] Что произойдет вслед за падением монархии, какой продолжительности будет революция и как именно изменится жизнь, предсказывать они не рискнули, но крушение старого порядка представлялось им неизбежным, и, возможно, именно поэтому тот и другой предпочли остаться в советской России. Нет смысла противопоставлять их проницательности распространенное впоследствии в эмигрантских кругах отрицание взрывоопасности предвоенной ситуации («...никакой революцией тогда не пахло. О ней болтали только большевики») [12] — до войны никто не представлял себе, за исключением разве что В.О.Ключевского, масштабов возможного социального взрыва и тем более всех его последствий. Да и сам историк ограничивал свою задачу установлением связи и преемственности явлений, «не восходя к исходному пункту этих явлений и не опускаясь к конечным их целям» [13].
Никто не догадывался, кроме того, что в результате революции две столицы поменяются местами и, как напишет позже Евгений Замятин, по крайней мере, в первое советское десятилетие Ленинград останется больше Петербургом, чем Москва — Москвой: революции Москва отдастся «стремительней, безоглядней, покорней», а прежняя столица — «с большой оглядкой» [14]. Кстати, «Утро России» незадолго до закрытия газеты большевиками приветствовало возвращение столицы в Москву, досадуя, что это не было сделано раньше [15]
Но вернемся к долгосрочным прогнозам на страницах дореволюционного «Утра России». Два «видных представителя московских теософических кружков» (фамилии их не были указаны) утверждали, что человечество находится на рубеже глубокого духовного переворота, на границе открывающейся перед ним новой и высшей сферы сознания; современные всевозможные искания — это «предрассветные сумерки», и «недалеко время, когда разгорающийся свет наступающего Дня сделается достоянием всех, уставших блуждать во мраке». Человечество может ускорить или замедлить это восхождение к идеалу богочеловека, но оно неотвратимо. Другие ответы были более содержательны, но столь же (за редкими исключениями) оптимистичны, что находится, на первый взгляд, в некотором противоречии с тем, как мрачно рисовалась краткосрочная перспектива. Судьбу Москвы отвечавшие не отделяли от судеб всей страны.
Московский городской голова Н.И.Гучков, чьим ответом открывалась подборка, был полон самых светлых надежд относительно будущего Москвы и России. России, заявлял он, суждено «стать счастливейшей среди других европейских стран», так как у нее «здоровые корни», и этому не могут помешать «потрясения и неурядицы», неизбежные в жизни всякого живого организма, — через сто лет они прекратятся, отойдут в область печальных преданий. Принижая экономическое, политическое и культурное значение Петербурга, Гучков декларировал славянофильскую идею: развитие искусственно созданной столицы так же искусственно, а потому «будущее принадлежит Москве, а отнюдь не Петербургу».
Вероятно, прежде всего, Москву имел в виду академик архитектуры С.И.Соловьев (по проекту которого строилось в это время здание Высших женских курсов), когда связывал будущий расцвет архитектуры как искусства, в чем он не сомневался, с отказом от строительства «небоскребов» (даже в Америке, отмечал он, возвращаются к малоэтажному строительству). Недовольство строительством доходных домов повышенной этажности — до десяти этажей — выражали тогда в Москве многие, от журналистов до членов городской управы. Архитектура, считал Соловьев, вернется к классическому прошлому, к «самым благородным формам», она утратит чрезмерную утилитарность. (В качестве одного из архитектурных направлений неоклассицизм действительно получил развитие, но не более того...)
Воображение писателя И.А.Белоусова, как и многих людей начала XX столетия, поразили успехи авиации, но они навели его на странные мысли, впрочем, понятные в Москве, по-прежнему сохранявшей черты патриархальности. Белоусову — потомственному москвичу, выходцу из мещан Зарядья — представлялось, что после того, как авиация станет главным средством передвижения, жители первопрестольной получат возможность вернуться к старому, несуетному укладу жизни столетней давности — вплоть до возвращения к «рыдванам» и «колиберам» вместо карет и ландо. На улицах будет мало езды, и они снова покроются зеленой травой; наряду с жизнью «подкрашенной» разовьется «окраинная жизнь», люди предпочтут проводить время, как когда-то, за высокими заборами. Но вряд ли, с грустью замечал Белоусов, им удастся уберечься от вездесущих журналистов бульварных листков: располагая собственными аэропланами, репортеры «будут заглядывать всюду»...
Ответ Белоусова остался исключением в подборке «Утра России», большинство отвечавших понимало прогресс как восхождение к новому, а не возвращение вспять. Историк А.А.Кизеветтер подчеркивал общность исторических судеб России и всех других стран европейской культуры. Россия, по его мнению, переживала и переживает те же стадии политического и общественного развития, что и страны Европы. А мнение, будто ей предстоит «поразить мир какими-то волшебными, то есть никогда не виданными превращениями обычного хода исторической эволюции, что у нее есть «своя особенная стать», которую невозможно измерить аршином сравнительно-исторического изучения, — эти старые сказки утратили прежнюю силу своего обаяния». Наступит день, продолжал Кизеветтер, когда Россия сможет сказать без всяких оговорок: «Я — Европа, и ничто европейское мне не чуждо».
Но и Кизеветтер отказывался судить о конкретных формах исторического движения России и не исключал, что на этом пути, наряду с успехами, радостями и триумфами, страну ждут разочарования и страдания, бедствия и падения. Не изменила коренным образом его взглядов и Октябрьская революция, в которой он увидел прежде всего результат «рокового сцепления преходящих исторических условий» и уже во вторую очередь то, что поставил на первое место в переписке с ним В.А.Маклаков: связь большевизма с «традициями старого порядка», объясняющими продолжительность существования абсолютизма; к ним он относил и неправовой характер государства, соответствовавший народной психологии. Маклаков указал и на сходство в этом смысле между идеологией самодержавия и умонастроением интеллигенции: «Самодержавие, с которым мы боролись, заразило и нас гораздо глубже, чем мы предполагали» [16]. Позже эту мысль развил Н.А.Бердяев; он подчеркнул, кроме того, что большевизм оказался «наиболее верным... русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически...» [17] (Эта мысль, заметим, в ответах на вопрос «Утра России» не просматривается.)
Но тогда, в канун 1912 г., взгляд Кизеветтера на будущее России был среди либералов господствующим. Дальнейшую европеизацию России предсказывал, отвечая на вопрос газеты, и приват-доцент Московского университета граф Ф.Г. де-ла-Барт, но в этот процесс он включал переработку идей как Востока, так и Запада. Сохраняя свои коренные особенности и «влечения своего духа», Россия будет избавляться от тех сторон быта, которые мешают ей приобщаться к общекультурной работе всех наций, как это уже было в прошлом — во времена крещения Руси и петровских реформ. Русская культура в будущем, заключал де-ла-Барт, — это драгоценный сплав культур разных народностей.
С тех же позиций и используя таким же образом в качестве главного аргумента опыт истории, описывали грядущий экономический прогресс страны известный экономист профессор И.Х.Озеров и вице-председатель общества фабрикантов и заводчиков Московского промышленного района Ю.И.Поплавский. Поплавский не допускал возможности в будущем каких-либо скачков в экономике, аргументируя свой прогноз тем, что без скачков развивались в течение прошедшего столетия старейшие предприятия района — товарищество Ярославской мануфактуры, Городищенская фабрика Четвериковых, товарищество мануфактур Ив.Коновалова с сыновьями: таков, мол, был путь всей русской промышленности — от кустарного производства и крепостного труда к современной технике.
В не менее радужных тонах писал о грядущем материальном прогрессе и его последствиях Озеров. Осуществятся грезы о ковре-самолете, предсказывал он, отпадет необходимость в земледелии, так как предметы питания будут производиться в лабораториях, исчезнет тяжелый физический труд, от которого человека освободят «паровые, электрические, радиевые рабы», рабочий будет только управлять машиной и «отдастся духовной культуре», каждый станет «духовным миллиардером». Не будет людей однообразных, похожих до тошноты друг на друга, зато появятся «короли мысли, духовных переживаний, созидатели новых, огромных, царственных духовных миров». Гигантские шаги вперед сделает наука — вплоть до проникновения («быть может») в потусторонний мир; удастся продлить сроки жизни человека, и о многих болезнях будет известно только из книг; возможно, человек приобретет новые органы восприятия, «и мир заблестит другими красками».
Одновременно, по мнению Озерова, будет прогрессировать и солидарность людей: «люди будут все более сближаться между собой», а национальные особенности «сделаются элементом, связывающим людей в одно целое.., а не разъединяющим элементом, как это нередко, к сожалению, имеет место в настоящее время, и каждый народ внесет свое лучшее в общее достояние». С мнением Озерова согласен и Поплавский. «Жизнь будет комфортной и красивой, — писал он, — так как фабрично-заводские продукты своей дешевизной приобщат к культуре все слои населения». А произойдет это на основе содружества корифеев мысли, техники и искусства с капиталом, и прежде всего в России, способной производить все, что ей нужно. И, наконец, исчезнет различие работодателя с нанимаемым: машина примирит труд с капиталом.
Экономическому прогрессу приписывались, таким образом, чудодейственные, всесторонние и притом исключительно благотворные возможности. Видимо, прогнозы преследовали и просветительную цель. Рисуя картины «светлого будущего», Поплавский и Озеров старались повлиять на современников, ибо, как писал впоследствии Озеров, в вопросе об индустриализации русское общество находилось тогда еще «на очень низком уровне», «жило дворянской моралью», интеллигенция не понимала необходимости для России развивать производительные силы — об этом мало писали и либеральные газеты. Даже банкиры не понимали, что России надо «американизироваться и индустриализироваться» [18] Эти идеи Озеров проводил и в своих лекциях в Московском коммерческом институте и в университете; один из студентов записал под их впечатлением, что аудитория «откликалась на каждое его слово и бурно аплодировала ему» [19].
Стоит обратить внимание и на выбор Поплавским для иллюстрации своей мысли о прогрессе русской промышленности фабрик Коновалова и Четверикова. Они были не только старейшими и лучше всего оборудованными текстильными предприятиями Центрального промышленного района, но выделялись, помимо того, нетипичными условиями труда и быта рабочих, попытками осуществления программ социального партнерства. Упомянуть лишний раз эти предприятия Поплавский, несомненно, считал полезным; к тому же А.И.Коновалов и С.И.Четвериков были его политическими единомышленниками, лидерами партии прогрессистов, чьим рупором являлась финансируемая ими газета «Утро России».
Следует также иметь в виду, что прогнозы экономического и культурного развития России в ближайшие полвека, сделанные накануне войны иностранными наблюдателями, были еще более благоприятными, — правда, безотносительно к внутрироссийским социально-политическим коллизиям и в расчете на сохранение, по крайней мере, в течение 25 лет международного мира. Эти наблюдатели предсказывали громадный подъем российской промышленности, сравнимый с колоссальными сдвигами в экономике США в последней трети XIX века, доминирование благодаря этому России в Европе в политическом, экономическом и финансовом отношениях, безусловный успех предпринятой правительством аграрной реформы [20]. Озеров и Поплавский знали предвоенную Россию и ее проблемы неизмеримо лучше иностранцев, но в данном случае они предпочли этих проблем впрямую не касаться.
Астроном В.К.Церасский, не вдаваясь в подробности, писал, что на небе все закономерно и ученому не составляет труда предсказать на сотни лет вперед положение солнца, луны и планет. Блестящее развитие физико-математических наук в настоящее время служит ручательством того, что знание небесных явлений станет значительно более обширным и глубоким, — «астрономия всегда работает для будущего». Но тут же пренебрежительно Церасский заметил: «Даже самый тонкий политик не сумеет сказать вам, что будет завтра».
В опросе «Утра России» не участвовал левый кадет, земский деятель и журналист В.П.Обнинский. Свой прогноз он дал незадолго до этого, рассуждая о неизбежных, по его мнению, результатах падения «русского старого строя», «режима самовластия и безответственности». Все пороки современного ему общества Обнинский объявлял выросшими на почве распада этого строя, и все это должно было уйти с его исчезновением: хищничество, провокация и сыщицкая литература, разврат и порнография, духовная расслабленность, политическая кривда в судах, пошлость. «Все это наносное, ненужное, разлагающее сплывет в Лету, очистив русло для ряда поколений, которым и без того много труда будет над укреплением размытых и разъеденных тысячелетней грязью берегов», пока «на этих берегах вырастут иные формы жизни, покоящейся на самодеятельности, независимости и самоуправлении», и будут восстановлены «на своих местах «ограбленные слова» — патриотизм, нация, народ» [21].
Артисты Малого театра А.И.Сумбатов-Южин и М.Н.Ермолова, напротив, не считали ни прошлое, ни настоящее гарантией превращения людей в «духовных миллиардеров». Видимо, знание индивидуальной психологии удерживало их от безоглядного оптимизма, основанного на гипертрофии в одном случае материального, а в другом — политического факторов. «Нет в прошлом человечества, во всей той пытке человека, которая называется историей его, нет никаких данных ждать для будущего радостных контуров», — писал Южин; человек изменится к лучшему, но это требует тысячелетий. «И пусть он овладеет во всем объеме воздухом, радием и электричеством, он все-таки использует их так же кроваво, жестоко и бессмысленно, как он использовал все великие победы и завоевания прошлого... Войны и деньги, деньги и войны, золото и кровь, кровь и золото. И это, несмотря на Христа!» К этому Южин добавлял, что не верит в учения, которые проповедуют изменение человечества путем изменения «внешних форм существования». Ермолова также надеялась, что «люди вернут, наконец, себе утраченные ими идеалы добра, правды и красоты, а следовательно, и веру в Бога, и тогда людям будет легче жить на земле», но добавляла, что это не более чем ее мечта. Цель и смысл теперешней жизни Южин видел в том, чтобы «работать внутри себя, над собою, крупинками создавая в себе «будущего» человека».
Если криминалист профессор С.В.Познышев предсказывал отказ человечества от тюрем в пользу «социальных клиник», то знаменитый «русский Шерлок Холмс» — начальник московской сыскной полиции А.Ф.Кошко — полагал, что полиция будет во все времена, так как всегда будут преступники. Профессор И.М.Громогласов предсказывал лишь медленное обновление церковной жизни — «на началах канонического порядка и евангелической свободы», но что обновление неизбежно, было для него бесспорным, вытекающим из «самой напряженности усилий поддержать ветхую храмину казенной церковности».
Легко заметить, таким образом, что, воображая будущее, почти все авторы ответов указывали или намекали на известные читателю болевые точки тогдашней жизни. Но подразумевалось вместе с тем, что для движения вперед, несмотря на все подстерегающие страну опасности, есть реальная основа. Очевидно, что прочность этой основы, то есть той скреплявшей общество социокультурной ткани, которая образовалась в России за полстолетия пореформенной модернизации, они переоценили, хотя и не стали бы, вероятно, оспаривать вывод Обнинского: в стране все еще нет вполне сложившихся «форм жизни, покоящейся на самодеятельности, независимости и самоуправлении» — иными словами говоря, налицо пока что лишь разрозненные элементы гражданского общества.
Можно посчитать насмешкой над тоном иных ответов и над некоторой их телеологичностью слова молодого тогда художника Моора (Д.С.Орлова): «Все изменится. Жизнь, если понадобится, может стать невыносимо прекрасной, люди, если это им нравится, — ангелами, но все, очевидно, будет развиваться по железным законам логики и целесообразности». Слова эти служили эпиграфом к параллельному ответам изобразительному ряду. Рисунки Моора пародировали рассуждения уважаемых москвичей, снижая их пафос; оставаясь скорее юмористическими, чем сатирическими, они еще не предвещали стремления художника «служить своим искусством делу пролетарской революции», как напишет впоследствии о Мооре Большая советская энциклопедия. Но в чем-то они и дополняли словесные прогнозы.
Театральное искусство будущего, согласно Моору, — это крохотный Большой театр и огромный театр миниатюр (не предугадано ли было здесь грядущее всемогущество массовой культуры?); при этом останутся два вида актеров — актер «с настроением» и актер «с нутром». Будущее адвокатуры виделось Моору как некий гибрид свода законов и граммофона, труба которого пропущена через тело четырехголового адвоката, — результат «приспособления и атавизма» (но это в столицах; чтобы провинциальные адвокаты достигли степени развития столичных, заметил Moop, понадобится еще 200 лет). Еще один рисунок Моора изображал будущего журналиста, который пишет одновременно всеми своими конечностями.
Присутствовала в рисунках и политика. У городского головы, иронизировал Moop, атрофируется голова и вырастет лисий хвост. Вопреки подписи, утверждавшей, что это произойдет путем все того же видоизменения и приспособления, подразумевалось не будущее, а хорошо известное читателям газеты настоящее: с одной стороны, ничтожная роль московского самоуправления в соответствии с гиперцентралистским законодательством времен Александра III, а с другой, — пресмыкательство Н.И.Гучкова перед реальной петербургской властью, что стоило ему должности на выборах городского головы в конце 1912 г. Далее, представляя городового, как он выглядел в то время, Моор подписал рисунок так: «Московская власть, оставаясь незыблемой, форм своих не изменит».
Зато Государственной думе старая столица, «повинуясь законам статистики», подарит, в конце концов, москвича-председателя, «хотя и микроскопического». На рисунке, изображавшем вереницу председателей, можно было различить лишь стоящего первым, уже действующего председателя III и IV Думы М.В.Родзянко, человека гренадерского роста и солидной комплекции, за ним следовали его преемники — все меньшего и меньшего размера...
Редакция «Утра России» не комментировала эти разнообразные суждения и не пыталась свести к единому знаменателю прогнозы оптимистов, пессимистов и скептиков.
XX век подходит к концу; неудержимо растет число новых профессиональных и непрофессиональных предсказаний. Остается подождать еще сто лет, чтобы узнать, посрамила ли действительность провидцев наших дней или нет и как далеко имеет смысл заглядывать, учитывая неподдающуюся заблаговременному определению и измерению роль случайных обстоятельств, отдельных поступков и т.п., но вместе с тем имея в виду и те возможности, какими не располагала наука в начале уходящего столетия.
 
 
Примечания
 
[1] Статья подготовлена в рамках исследовательского проекта №96-01-00283, поддержанного Российским гуманитарным научным фондом.
 
[2] Утро России. 1912. 1 января.
 
[3] См., например: Рубеж веков // Московские новости. 1998. 15—22 февраля. С.19. 
 
[4] См.: Назаретян А.П. Синергетика в гуманитарном знании: предварительные итоги // Общественные науки и современность. 1997. №2. С.93, 102—110; Наши интервью // Россия и современный мир. 1997. №2. С.5, 20, 28; Интервью с профессором Джеффри Хоскингом // Отечественная история. 1997. №5. С.126 и др.
 
[5] Центральный исторический архив Москвы. Ф.64. Оп.1. Д.3.
 
[6] Готье Ю.В. Мои заметки // Вопросы истории. 1993. №1. С.74—80.
 
[7] Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России. Париж, 1936. С.524.
 
[8] Лопатин Л.М. Современное значение философских идей кн. С.Н.Трубецкого // Вопросы философии и психологии. М., 1916. Кн.131 (1). С.2—3.
 
[9] Ключевский B.О. Сочинения в девяти томах. Т.IX. М., 1990. С.406, 378, 443, 457.
 
[10] Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф.550. К.4. Д.16. Л.110.
 
[11] Там же. Ф.75. Т.30. Л.12.
 
[12] Из архива Л.О.Дан. Амстердам, 1987. С.162.
 
[13] Ключевский В.О. Указ. соч. Т.VI. М., 1989. С.61.
 
[14] Замятин Е. «К разрушению равновесия...» // Наше наследие. 1989. № 1. С. 106.
 
[15] Утро России. 1918. 16 марта.
 
[16] «Большевизм есть несчастье, но несчастье заслуженное». Переписка В.А.Маклакова и А.А.Кизеветтера // Источник. 1996. №2. С.9—16.
 
[17] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С.93.
 
[18] Мемуары профессора И.Х.Озерова // Вопросы истории. 1997. №1. С.87—88; №2. С.73—75.
 
[19] Государственный архив Российской Федерации. Ф.102 00. Оп.265. 1912. Д.550. Л.49.
 
[20] См.: Россия 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб., 1995. С.3—5.
 
[21] Обнинский В. Новый строй. Ч.2. М., 1911. С.361.
 
 
 
 «Россия XXI», 1998

Опубликовано на сайте 01/01/2007