Главная Карта портала Поиск Наши авторы Новости Центра Журнал

Киргизия и Россия: безопасность, сотрудничество и перспективы развития в центральноазиатском контексте

Версия для печати

Избранное в Рунете

Александр Князев

Киргизия и Россия: безопасность, сотрудничество и перспективы развития в центральноазиатском контексте


Князев Александр Алексеевич - доктор исторических наук, профессор кафедры политологии и кафедры международной журналистики Киргизско-Российского Славянского университета, Бишкек.


Киргизия и Россия: безопасность, сотрудничество и перспективы развития в центральноазиатском контексте

Многовекторность внешней политики Киргизии является выражением желания правящей политической элиты сохранять комфортное пространство для маневров во взаимодействии с внешним миром. Это абсолютно прагматичный, тактический подход. Какая либо продуманная, выверенная внешнеполитическая стратегия отсутствует. Из внешних угроз государственности республики главной является как раз это: отсутствие стратегии в условиях глобализации...

Общие оценки
В глобальной плоскости источником угроз для Киргизии, как и для всех новых государств региона, является процесс формирования нового мирового порядка и новой геополитической конфигурации, происходящий передел сфер влияния и возрастание конкуренции мировых центров силы.
В региональной плоскости важным дестабилизирующим фактором является перманентно кризисная социально-политическая и социально-экономическая ситуация (а также осознание частью населения и деструктивными силами того факта, что с помощью силового давления можно добиться доступа к государственной власти. Ярким примером является антиконституционный переворот 24 марта 2005 г.). Не соответствующие реалиям политические и экономические преобразования постсоветского периода привели к обнищанию основной массы населения республики, что, помимо иного, является одной из основных причин активизации деятельности ряда экстремистских и террористических организаций.
Во внутригосударственной плоскости вероятными причинами возникновения войн и вооруженных конфликтов могут стать следующие.
1. Межэтнические проблемы, обусловленные несоответствием существующих границ реальному национально-территориальному размещению населения. В Киргизии, как и во всех государствах региона, существуют значительные по численности диаспоры этнических представителей сопредельных стран. При этом этнические диаспоры сосредоточены главным образом в приграничных районах.
2. Сепаратизм на социально-экономической почве. Более низкий по сравнению с соседними государствами (Казахстан, Узбекистан) жизненный уровень может породить стремление национальных меньшинств в приграничных районах к территориальному воссоединению с этнической родиной или сепаратизм.
3. Сепаратизм вследствие ущемления прав национальных меньшинств (применительно к Киргизии это относится в основном к узбекской этнической общине).
4. Сепаратизм из-за географической разобщенности территорий внутри государств региона. В частности, Ошская и Джалал-Абадская области Киргизии отделены Ферганским хребтом от остальной части страны. Их территориально-экономическая обособленность усиливается этническим фактором.
5. Борьба за власть между различными политическими силами, имеющая потенциал перерастания в вооруженный конфликт.
Имеющиеся экономические, человеческие, военные и иные ресурсы не позволяют Киргизии эффективно противодействовать всему спектру угроз безопасности и угроз военного характера.
 
Военная безопасность, вооруженные силы
Вооруженные силы Киргизии были сформированы на базе частей и подразделений Среднеазиатского военного округа, дислоцированных на территории республики на момент распада СССР. При этом организационно-штатная структура соединений и частей в целом не претерпела принципиальных изменений. Вооруженные силы включают в свой состав органы политического и военного управления, соединения, части и учреждения Министерства обороны, внутренних войск Министерства внутренних дел, Государственного комитета национальной безопасности (ГКНБ), Министерства чрезвычайных ситуаций, Национальной гвардии, Службы государственной охраны, Пограничной службы и органов военной юстиции Министерства юстиции. Ядром современной киргизской армии являются образованные в 1998 г. на основе бывшей 8-й гвардейской Панфиловской дивизии Балыкчинская, Кой-Ташская и Ошская бригады.
Комплектация личного состава всех частей и подразделений вооруженных сил производится на основе всеобщей воинской обязанности и на контрактной основе. Отток из Киргизии офицеров бывшей Советской армии в начале 1990-х гг. актуализировал проблему подготовки командных кадров. Для ее решения были созданы Киргизский государственный национальный военный лицей и Бишкекское высшее военное училище (готовит офицеров по общевойсковым специальностям и технический состав для ВВС), созданное на базе бывших 5-х летных курсов МО СССР, а также на высших курсах ГКНБ национальной безопасности. В 1997 г. была открыта школа прапорщиков. Подготовка по программе офицеров запаса проводится на военных кафедрах ряда гражданских вузов. Подготовка военных кадров осуществляется также на базах зарубежных учебных заведений на основе межправительственных соглашений с Россией, Казахстаном, США, Турцией, Германией, Китаем, Индией, Францией, Великобританией, Азербайджаном. Основная часть военных кадров обучается в России и Казахстане.
Киргизия — маленькая бедная страна,[1] расположенная на стыке геополитических и геостратегических интересов трех сверхдержав — Китая, России и США. Как и соседний Таджикистан, Киргизия является страной, которая не имеет влияния на глобальные процессы и которая на протяжении постсоветского времени решает проблемы строительства своей государственности в основном за счет внешних доноров.
Это же замечание относится и к такой сфере, как обеспечение национальной безопасности во всех его аспектах. Экономические, демографические и военные возможности Киргизии не позволяют симметрично реагировать на возможные военные угрозы. Какие бы вооруженные силы ни были созданы, они не будут сопоставимы с вооруженными силами любого потенциального или даже гипотетического государства-агрессора. Любая война, в какую может быть втянута Киргизия, будет войной с противником, многократно превосходящим ее вооруженные силы по любым количественным и качественным параметрам, что делает бессмысленными попытки самостоятельно отразить агрессию и удержать территорию. В этих условиях военная безопасность республики может обеспечиваться, лишь основываясь на комплексе договорных гарантий и участии в тех или иных военно-политических блоках или союзах. Понимание неспособности самостоятельно обеспечивать военную безопасность республики с первых дней существования обусловило лояльное отношение руководства Киргизии ко всем основным постсоветским оборонным объединительным инициативам, в частности — к ДКБ СНГ 1992 г. На протяжении 1990-х — начала 2000-х гг. Киргизия принимала участие в работе данного договора вплоть до прекращения его действия. В частности, батальон МО Киргизии в составе КМС СНГ в Таджикистане был дислоцирован в Ишкашиме и выполнял в целом возложенные на него задачи, хотя его боеспособность и не была полноценной в силу хронического недофинансирования. Некоторый всплеск активности в рамках ДКБ СНГ был связан с событиями в Баткенском регионе Киргизии в 1999 г., хотя в целом союзнические отношения ограничились политической поддержкой и рядом военно-технических поставок из России, Белоруссии, Армении и Казахстана. В 2000 г. Киргизия стала участницей Антитеррористического центра СНГ (АТЦ СНГ), Центральноазиатское отделение которого было размещено в Бишкеке. В мае 2001 г. Киргизия вошла также в Ереванское соглашение о создании коллективных сил быстрого развертывания (КСБР), региональный штаб которых также был размещен в киргизской столице.
Военная политика в течение первых лет независимости республики явно не была в числе главных приоритетов ее руководства. Киргизская армия не имела ни концепции своего развития, ни достаточных средств,[2] разработка военной доктрины и по настоящее время представляет собой скорее простую сумму аналитических фрагментов (формально утверждена решением Совета безопасности КР в марте 2002 г.). Хронический недостаток средств был одной из причин развития взаимодействия в военной сфере с НАТО.
В декабре 1992 г. Киргизия присоединилась к Совету североатлантического сотрудничества (30 мая 1997 г. преобразован в Совет Евро-Атлантического партнерства, СЕАП). Этот механизм был введен вместо планировавшегося межблокового соглашения между НАТО и Организацией Варшавского договора. Рамочный документ Программы НАТО «Партнерство ради мира» (ПРМ) был подписан киргизской стороной 1 июня 1994 г. Весь комплекс реализуемых в Киргизии мер по Программе «Партнерство ради мира» составляет на сегодня «Рабочую программу партнерства», которая регулярно обновляется каждые два года и охватывает в рамках «Индивидуальной программы партнерства» конкретные мероприятия: учения, курсы, семинары, симпозиумы, конференции, тренинги и другие формы обучения, а также обмен опытом. В рамках программы ПРМ Киргизия развивает отношения со странами блока по таким направлениям, как обучение в сфере миротворческих, поисково-спасательных и гуманитарных операций, планирования и действий при чрезвычайных ситуациях, экологии и науки, а также формирования военно-гражданских отношений. Республика постепенно втягивается в сферу деятельности блока, все чаще участвует в проводимых совместных мероприятиях. С лета 1995 г. подразделения киргизских ВС участвуют в маневрах НАТО по осуществлению миротворческих операций, в учениях Центразбата при участии НАТО на территории Киргизии, Казахстана и Узбекистана. В марте 2001 г. в Киргизии в рамках программы ПРМ были проведены учения с участием военнослужащих НАТО. В январе 2003 г. началась реализация международного проекта «Виртуальный Шелковый путь» по доступу научных и образовательных учреждений Кыргызской Республики в европейские научные сети и подключению к высокоскоростной сети Интернет. Данный проект направлен на поддержку академических сообществ стран Центральной Азии и Кавказа и обеспечивает доступ к информационным ресурсам стран НАТО. В 2007 г. запущен процесс полноценного вхождения Киргизии в программу ПРМ, начата подготовка миротворческих подразделений для участия в соответствующих натовских программах. 12 марта 2007 г. Киргизия присоединилась к натовской программе «Процесс анализа и планирования» (PARP), что предусматривает расширение военно-технического сотрудничества с НАТО, а также позволяет принимать участие в миротворческих миссиях и мероприятиях НАТО в зонах вооруженных конфликтов.
Помимо США наибольшую активность в отношении Киргизии в рамках НАТО и по линии двусторонних военных связей проявляют Германия и Турция. На посольство ФРГ в Бишкеке возложена роль координатора вопросов деятельности НАТО в Киргизии.
14 мая 2002 г., в г. Москве главами государств-членов на юбилейной сессии Совета коллективной безопасности ДКБ было принято решение о преобразовании Договора о коллективной безопасности в международную региональную организацию, позже известную как Организация договора о коллективной безопасности (ОДКБ).
28 июня 2002 г. министр обороны Киргизстана Эсен Топоев сделал первое публичное заявление о том, что на военном аэродроме «Кант», расположенном в 14 км от Бишкека, будет размещена авиационная компонента КСБР (Коллективные силы быстрого реагирования стран участниц ОДКБ). Решение о размещении авиации КСБР на аэродроме в Канте было принято в связи с тем, что штаб этих сил размещается в Бишкеке, отсюда вытекала и целесообразность размещения военно-воздушной базы КСБР рядом.[3]
 
Планировавшийся состав авиационной компоненты КСБР (авиабаза «Кант»):
Тип авиационной техники
от ВВС РФ
от МО КР
истребитель-перехватчик Су-27
5
 
штурмовик Су-25
7
 
военно-транспортный самолет Ил-76
2
 
военно-транспортный самолет Ан-26
1
1
учебно-тренировочный Л-39
1
4
многоцелевой вертолет Ми-8
 
2
 
В состав авиагруппы были включены учебно-тренировочные самолеты Л-39 киргизских ВС, с помощью которых обычно поддерживается квалификация летного состава в местах постоянной дислокации. В целом группировка позволяет решать довольно широкий спектр боевых задач. Пять истребителей Су-27 могут обеспечить прикрытие от ударов с воздуха Бишкека, перехват целей в воздушном пространстве Киргизии, Таджикистана и частично Афганистана, сопровождение транспортных самолетов, осуществляющих переброску важных грузов. Технические характеристики Су-27 позволяют им летать почти над всей территорией Афганистана, значительной частью Пакистана и даже достигать северных районов Индии и северо-западных провинций Китая. Пять штурмовиков Су-25 могут обеспечивать нанесение ударов по целям, расположенным в радиусе примерно 300 км от аэродрома Кант. Возможность же взаимодействия развертываемой базы с уже существующей российской базой в Душанбе позволяет ВВС России перекрывать практически все опасные в военном отношении районы Киргизии, Таджикистана, Узбекистана и Казахстана. Пары самолетов Ил-76, а также Ан-26 и вертолетов Ми-8 киргизских ВС способны обеспечивать транспортное обслуживание группировки, а также решение поисково-спасательных задач. С военной точки зрения выбор аэродрома в Канте также был не случаен. Его расположение дает возможность усиливать группировку без промежуточных посадок на аэродромах других центральноазиатских государств СНГ.[4]
23 октября 2003 г. президент РФ и Верховный главнокомандующий российской армии Владимир Путин открыл российскую военную базу в Канте. Открытие авиабазы создало важный прецедент в межгосударственных отношениях в рамках СНГ. База в Канте стала первым российским военным объектом, развернутым за пределами ее национальной территории со времени распада СССР.[5]
Публичная реакция американской администрации на открытие российской военной базы в Киргизии была достаточно сдержанной, однако это, скорее всего, свидетельствовало об изменении общего подхода американской администрации к России. В любом случае, создание базы в Канте в Вашингтоне было сразу расценено как попытка России вернуть позиции в системе контроля воздушного пространства в Центральной Азии.
В день открытия авиабазы в Канте, 23 октября, в Бишкеке было подписано и двустороннее соглашение о порядке взаимодействия при экспорте продукции военного назначения в третьи страны. России приходилось сотрудничать с Киргизией в военно-технической сфере на фоне все большей диверсификации отношений Бишкека в этом направлении с другими странами.[6]
В высокой степени диверсифицировано и военное сотрудничество Киргизии в целом. Республика является единственной страной в мире, на территории которой в непосредственной близости находятся военные объекты России и США.
24 сентября 2001 г. стало известно о том, что США обратились к Киргизии с просьбой предоставить воздушное пространство для проведения операции в Афганистане, на что после продолжительных консультаций с лидерами стран ДКБ СНГ «получили положительный ответ».[7] 11 декабря 2001 г. верхняя палата киргизского парламента одобрила решение правительства предоставить ВВС США международный аэропорт «Манас».[8] Решение о предоставлении аэропорта для военной техники США было согласовано с партнерами Киргизии по ДКБ и ШОС. Речь шла о размещении примерно 40 самолетов и 4000 военнослужащих, которые начали прибывать в республику с середины декабря. В первых числах января 2002 г. началось уже полномасштабное создание на территории Киргизии военной американской авиабазы. Правовой основой для размещения иностранных войск в республике стало межправительственное соглашение, включающее в себя ноту посольства США и ответ на нее МИД КР.[9] В начале мая 2003 г. руководство авиабазы подписало с правительством республики договор об аренде дополнительного участка земли для размещения оборудования и техники.
Знаковым событием, изменившим характер киргизско-американского сотрудничества в военной сфере, стало открытие военной авиабазы Кант (КСБР ОДКБ). В Киргизии возникла уникальная ситуация, когда на территории одной страны (и даже в непосредственной близости друг от друга) базируются вооруженные контингенты двух взаимоисключающих военно-политических альянсов (или двух стран, являющихся, как минимум, геополитическими конкурентами). Реализация американских стратегий требовала гарантий бóльших, нежели сбалансированная политика Аскара Акаева. Бедная и открытая Киргизия лучше всего подходила для роли форпоста американских интересов в регионе, этому должны были способствовать удобное географическое положение, незначительность необходимых финансовых вложений, открытость западному влиянию и слабость местной власти. Полная управляемость Киргизией со стороны США должна была гарантировать достижение целого ряда геополитических целей. Открытие альтернативного объекта такие гарантии ставило под сомнение.
В ноябре-декабре 2004 г. шли закрытые киргизско-американские переговоры, в ходе которых американцы пытались добиться согласия на размещение в аэропорту «Манас» самолетов Е-3А системы АВАКС, а заодно и согласия киргизской стороны на проведение ими регулярных разведывательных полетов вдоль границы с Китаем. С большим трудом киргизской стороне удалось тогда отказаться от настойчивых предложений США, а уже в новом парламенте президент собирался инициировать принятие решения о выводе базы США с территории республики.[10]
Произошедшая в марте 2005 г. смена правящего режима в Киргизии вкупе с изменившейся геополитической обстановкой в регионе внесли серьезные коррективы в характер киргизско-американских отношений по этой тематике.
5-6 июля в Астане прошел саммит Шанхайской организации сотрудничества, в итоговой декларации которого был поднят вопрос о сроках пребывания в Центральной Азии военных баз «международной антитеррористической коалиции» — то есть, по сути, США и НАТО: «Ряд стран ШОС предоставил свою наземную инфраструктуру для временного размещения военных контингентов государств-участников коалиции, а также свою территорию и воздушное пространство для военного транзита в интересах антитеррористической операции. Учитывая завершение активной военной фазы антитеррористической операции в Афганистане, государства-члены Шанхайской организации сотрудничества считают необходимым, чтобы соответствующие участники антитеррористической коалиции определились с конечными сроками временного использования упомянутых объектов инфраструктуры и пребывания военных контингентов на территориях стран-членов ШОС».[11]
11 июля президент Киргизии Бакиев заявил, что руководство республики рассмотрит вопрос о целесообразности пребывания на своей территории военной авиабазы США, «когда и как будет рассматриваться вопрос о сроках пребывания американских авиабаз в регионе, подскажет время», — сказал Бакиев. А в министерстве иностранных дел Киргизии сообщили, что вывод американских военных сил с территории республики может осуществиться в течение полугода.[12] Позиция Киргизии, таким образом, была обозначена вроде бы достаточно четко.
Однако 25 июля с визитом в Бишкек прибыл министр обороны США Дональд Рамсфельд. Главным вопросом его переговоров в Бишкеке была судьба военной базы США. После переговоров Рамсфельда с Бакиевым и министром обороны Исаковым было принято решение о том, что военная база США может оставаться в Киргизии до тех пор, пока у Пентагона есть необходимость проводить антитеррористические акции на территории Афганистана. Глава Пентагона обещал пересмотреть в сторону резкого увеличения размеров оплаты за аренду базы и предоставить Киргизии беспроцентный кредит в размере 200 млн. долларов. В Бишкеке Рамсфельд выразил недоумение по поводу декларации стран-членов ШОС, глава Пентагона заявил, что «я даже не знаю, какими мотивами они руководствовались», — сказал министр обороны США.[13] «Принятый в столице Казахстана Астане документ следует понимать, скорее, как «начало диалога», — заявила по итогам визита Рамсфельда и.о. министра иностранных дел Киргизии Отунбаева. — Киргизия, очень благодарна США за их поддержку в прошедшие годы и остается в рядах антитеррористической коалиции... Присутствие американцев в Киргизии выгодно для обеих сторон, 45 миллионов долларов, поступающие ежегодно в киргизский бюджет, — это для нашей страны серьезный вклад. К этому надо добавить 25 миллионов долларов, выделяемых на заправку».[14] Позиция Киргизии, таким образом, полярно изменилась.
Дальнейшее развитие киргизско-американский диалог по размещению военной базы в аэропорту «Манас» получил в ходе визита в страны Центральной Азии госсекретаря США Кондолизы Райс.[15] В частности, госсекретарем США было получено согласие киргизской стороны на размещение в аэропорту «Манас» большей части инфраструктуры и личного состава, выводимых из Узбекистана. 11 октября было подписано «Совместное заявление Соединенных Штатов Америки и Республики Киргизстан по поводу присутствия военнослужащих США в Средней Азии», где, в частности, подчеркивалось, что «Правительство Республики Киргизстан признает важный вклад сил международной антитеррористической коалиции, дислоцированных на авиабазе Ганcи, в укрепление региональной стабильности. Киргизская сторона продолжит принимать участие в этих и других совместных усилиях международного сообщества, которое борется с современными вызовами и угрозами общей безопасности. Мы поддерживанием присутствие коалиционных сил на территории Республики Киргизстан до окончания операции по уничтожению терроризма в Афганистане — операции, поддерживаемой Организацией Объединенных Наций».[16] В конце марта — начале апреля в недрах президентской администрации созрело решение, результатом которого стало заявление президента Бакиева от 19 апреля. Выступая по государственному телевидению, президент республики предупредил, что Киргизия оставляет за собой право рассмотреть возможность выхода из двустороннего соглашения по пребыванию в столичном аэропорту «Манас» военно-воздушной базы США — в случае если переговоры не завершатся до 1 июня 2006 года. Бакиев подчеркнул, что, «урегулирование вопросов по дальнейшему пребыванию военного и гражданского персонала министерства обороны США в Киргизской Республике» затянулось по вине американской стороны.
14 июля 2006 года в Бишкеке завершились переговоры по условиям пребывания базы американских ВВС в Бишкеке. Завершились они подписанием соглашения, которое определяет оные условия на 2007 года — и то при условии их утверждения Конгрессом США. «Соединенные Штаты намереваются передать свыше 150 миллионов долларов в виде общей помощи и компенсации в течение следующего года после одобрения Конгрессом США… Решение о дальнейшем использовании авиабазы в аэропорту «Манас» должно рассматриваться в контексте более широких, крепких двусторонних отношений», говорилось в совместном заявлении. Другими словами, принципиальное решение о статусе базы оказалось попросту отложено, что скорее в интересах американской стороны, нежели официального Бишкека, стремившегося обеспечить с помощью базы устойчивый долговременный источник пополнения бюджета. В сложной ситуации, когда США не могли отказаться от своей единственной и имеющей ключевое значение базы в регионе — с одной стороны, но не могли пойти и на уступки откровенному шантажу киргизского руководства — с другой, американской дипломатии удалось найти вполне устраивающее США решение, сохранив достоинство великой державы.
На протяжении 2006-2007 гг. вопрос о нахождении американской авиабазы на территории республики актуализировался еще несколько раз. В частности, в декабре 2006 г. парламент Киргизии принял постановление, в котором рекомендовал правительству рассмотреть вопрос о целесообразности дальнейшего нахождения американской базы на территории республики.[17] В своем постановлении парламент рекомендует кабинету министров пересмотреть условия соглашения с США по авиабазе «Манас», а также потребовать от американского правительства выдачи военнослужащего Закари Хэтфилда, участника трагического инцидента. Кроме того, депутаты потребовали предоставления отчета силовых структур КР по данному инциденту. Однако постановление не было реализовано.
Двойственный подход Киргизии к американскому военному присутствию на своей территории к настоящему времени оставляет США свободу маневра и возможность переориентироваться на пошаговое достижение своих целей в перспективе. Одновременно растет разносторонняя зависимость Киргизии от ОДКБ и ШОС.
Реальным гарантом безопасности для Киргизии, как и для всего региона, могла бы стать Шанхайская организация сотрудничества, выступающая за безусловное соблюдение принципа государственного суверенитета, что весьма актуально для центральноазиатских государств. Однако членство Киргизии в ШОС является в большей степени инерционным. Новое руководство страны не способно проводить взвешенную, продуманную и сбалансированную внешнюю политику, основанную на реализации истинных национальных интересов. Республика стала источником региональной нестабильности, где в условиях системного кризиса, почти бесконтрольно действуют криминальные группировки, экстремистские и фундаменталистские организации, где на западные гранты ведется деятельность, направленная на дестабилизацию ситуации в соседних странах. В значительной степени это беспокоит, в частности, китайское руководство. Новое руководство Киргизии в своей внешней политике — во всех критических ситуациях, успевших возникнуть за время после мартовского переворота 2005 г. — постоянно оказывается в сложной двойственной ситуации. По сути, Киргизия в силу непоследовательности и непредсказуемости внешней политики нового руководства становится наиболее ненадежным элементом двух основных систем региональной безопасности — ШОС и ОДКБ, да и региональной подсистемы международных отношений в целом.
 
Пограничная безопасность
Пограничная безопасность республики до лета 1999 г. обеспечивалась присутствием Группы пограничных войск ФПС РФ. Для Киргизии это был единственно возможный в то время способ охраны киргизско-китайской границы в силу отсутствия финансовых и иных материально-технических возможностей, а также в силу отсутствия необходимого кадрового потенциала. Тем не менее, в базовом соглашении от 9 октября 1992 г. на перспективу была заложена вероятность передачи государственной границы под охрану формирующимся структурам пограничной охраны Киргизии, предусматривалось и сотрудничество в деле подготовки кадров специалистов для национальной службы пограничной охраны. 28 июля 1999 г., начался процесс передачи под охрану Главного управления пограничной охраны МО Киргизии участков ее государственной границы, завершившийся 26 августа 1999 г.[18]
Согласно межправительственным документам, подписанным 17 июля 1999 г. в Бишкеке, остающаяся в Киргизии Оперативная группа ФПС России брала на себя осуществление таких функций, как оказание помощи соответствующим структурам министерства обороны и министерства национальной безопасности Киргизии в охране государственной границы с КНР, обеспечение в пределах своих полномочий выполнения договоренностей сторон по пограничным вопросам, координация действий по охране государственной границы, изучение состояния ее охраны, участие в организации и поддержании взаимодействия между структурами пограничной охраны Киргизии с государствами, не входящими в СНГ (КНР), а также обмен информацией по вопросам, представляющим взаимный интерес. В функции ОГ ФПС РФ вошли также «разработка предложений по вопросам охраны государственной границы, оказание содействия в организации и осуществлении материально-технического обеспечения, разработка предложений по формированию нормативной правовой базы в области охраны государственной границы, а также предложений по совершенствованию применения сил и средств при ее охране и по подготовке офицерских кадров и специалистов для полномочных органов Киргизской Стороны и содействие в этом». Участие в организации и осуществлении совместных мероприятий по охране государственной границы должно было выражаться прежде всего в форме советнической деятельности.[19]
В настоящее время государственную границу Киргизии охраняет 11 пограничных отрядов (в том числе 2 отряда пограничного контроля). Сформировано около 70 пограничных застав. Функционирует около 50 пунктов пропуска.
Пограничная служба КР прошла четыре преобразования: В1999-2002 гг. — ГУПО МО КР и ГУПК СНБ КР; в 2002-2005 гг. существовала самостоятельная Пограничная служба, в 2005-2006 гг. — Пограничные войска СНБ КР, с 2006 г. и по настоящее время — самостоятельная Пограничная служба КР. Отсутствие профессиональных пограничных кадров позволяет на руководящие должности в пограничном ведомстве назначать офицеров армии - это в лучшем случае, а чаще — милиции, таможенной или налоговой инспекций и т.д., абсолютно незнакомых со спецификой воинской и пограничной службы. Отсюда следует и состояние охраны: она осуществляется недостаточно профессионально. На многих участках границы (со странами СНГ) чаще используется метод оперативного прикрытия границ, существует высокая потребность в наращивании физической охраны границ.
Пограничная служба КР активно взаимодействует с США в рамках программ «Финансирование военных проектов за рубежом», «Экспортный контроль и безопасность границ», «Борьба с терроризмом», участвует в программе НАТО «Партнерство ради мира». Существуют также программы сотрудничества с пограничным ведомством КНР, правительством Москвы, все эти программы носят характер донорско-реципиентских связей. По линии Международной организации по миграции действует проект по техническому оснащению пунктов пропуска. В рамках программы «Пограничные вопросы в Центральной Азии» ЕС (TACIS Bomfer, куратором выступает Австрийская Республика) обсуждается вопрос открытия филиала Полицейской академии для Центральной Азии на базе одного из пограничных отрядов и Центра подготовки служебных и специальных собак на базе питомника служебного собаководства Иссык-Кульского пограничного отряда.
Протяженность государственной границы Киргизии с сопредельными государствами составляет 4598 км. Из них с Китайской Народной Республикой - 1071,8 км; с Республикой Таджикистан — 990,6 км; с Республикой Узбекистан — 1308 км; с Республикой Казахстан — 1228,3 км. 
Среди актуальных текущих задач пограничной службы — перекрытие каналов незаконного перемещения через госграницу наркотических средств, оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ, нелегальной миграции. Это обуславливает потребность в соответствующем оборудовании целого ряда пунктов пропуска «Бордобо» — на трассе Хорог-Ош, «Кызыл-Бель» — на трассе Баткен-Канибадам, «Ак-Жол» — на трассе Бишкек-Алма-Ата. Важными проблемами являются недостаток профессиональных кадров и отсутствие базы для их подготовки; отсутствие телекоммуникационных систем, автоматизированных систем учета и контроля; слабое материально-техническое обеспечение пограничной службы в связи с недостаточным финансированием. Все это сказывается на эффективности надежной охраны и защиты государственной границы.
 
Наркотрафик и «криминальная интеграция»
Присутствие криминальной составляющей в современных политических процессах в странах центральноазиатского региона не является какой-то специфической региональной характеристикой. Специфика региона в этом контексте заключается в двух основных аспектах проявления этого фактора: во-первых, это высочайшая роль клановой структуры общества и криминализация экономической сферы в целом, во-вторых — транзитный характер региона в процессе незаконного оборота наркотических веществ, производимых в Афганистане.
Киргизия и Таджикистан объединяются одной важной характеристикой: отсутствием высокодоходных и способных быть быстро продвинутыми на рынки ресурсов. Результатом этого стал тот факт, что на первоначальном этапе кланами, занявшими основные политические позиции, в качестве ресурсов для личного обогащения были избраны приватизация, изъятие в различных формах бюджетных и кредитных средств, а также элементарный рэкет. Все объекты экономики, способные давать доход, находятся под контролем тех или иных кланов, при этом основными мотивами всей внутриполитической жизни становятся возможности в перераспределении такого рода объектов. Непосредственным инструментом контроля над собственностью становятся организованные преступные сообщества, устанавливается прямая связь между политическими деятелями и криминальными авторитетами.
На самом первоначальном этапе независимого существования этот процесс более ярко проявляется в Таджикистане: в ходе поляризации сил внутритаджикского конфликта и последующего послевоенного периода целый ряд криминальных авторитетов прямо инкорпорируется в политическую систему и сферу государственного управления. В Киргизии этот процесс носит поначалу латентный и менее динамичный характер.
Решающим фактором криминализации политического класса центральноазиатских стран становятся события в соседнем Афганистане. К концу 1990-х годов процесс интеграции организованных сообществ, связанных с производством и транспортировкой на мировые рынки, а также с местным распространением, наркотиков, вступил в новую, еще более опасную, фазу. Незаконными операциями с наркотиками, так или иначе, стали заниматься практически все действовавшие в центральноазиатском регионе организованные преступные группировки. Развивался процесс интегрирования их в международную систему торговли наркотическими веществами со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями. Распределялись сферы влияния, шла преступная специализация — часть организованных преступных группировок специализировалась на контрабанде наркотических веществ из Афганистана, другая занималась их доставкой из Таджикистана, третья распространяла наркотики по государствам СНГ, практически по всем крупным промышленным центрам Российской Федерации. Наиболее структурно оформившиеся организованные преступные группировки осуществляли полный цикл наркобизнеса от контрабанды наркотиков из Афганистана, через Таджикистан, Киргизстан, Узбекистан, Казахстан до конечного пункта — главным образом, регионов Российской Федерации.
В первые же годы существования независимых государств действовавший режим пограничного контроля на афганской границе режим был нарушен в связи с событиями гражданской войны в Таджикистане, а позже — и односторонней активностью Туркменистана по налаживанию взаимоотношений с талибами. Примерно в то же время начался и процесс прямого вовлечения в незаконный транзит наркотиков представителей государственных и политических структур центральноазиатских стран. Практика служебно-боевой деятельности российских пограничных структур в Таджикистане и Киргизии дает большое количество примеров такого рода вовлечения.
Говоря об официальной деятельности государств Центральной Азии по противодействию незаконному распространению наркотических веществ, произведенных в Афганистане, необходимо отметить, что эта деятельность полностью направлена на противодействие вторичным факторам. Это меры пограничного и правоохранительного контроля, это карательная практика, это работа лечебно-медицинского и профилактического характера. Происходит борьба с последствиями, а не с причинами. Активность стран Центральной Азии по восстановлению экономики Афганистана близка к нулевой, хотя обстановка на большей части приграничной территории (особенно в северо-восточных провинциях — Кундузе, Тахоре, Баглане, Бадахшане) вполне позволяет реализацию социально-экономических проектов. Важнейшим фактором участия населения в незаконном обороте наркотиков продолжает оставаться социально-экономическая ситуация в самих странах Центральной Азии. Отнюдь не второстепенным фактором развития «северного» маршрута нелегальной транспортировки наркотических веществ из Афганистана является и коррумпированность государственных и правоохранительных структур, свойственная всем странам региона.[20]
Фактически, ко второй половине 1990-х гг. складывается, в общем и целом, структура наркотранзита через центральноазиатский регион. Применительно к восточным маршрутам центральноазиатского направления (Таджикистан и Киргизия) это выглядит примерно следующим образом. Организацию транзита в конкретных регионах (уровень областей, нескольких областей) осуществляют региональные кланы, лидеры которых относятся к числу публичных политиков. Непосредственно вопросами организации транзита занимаются местные ОПГ, связанные с чиновниками местного уровня. Связанные с этой структурой представители правоохранительных органов обеспечивают прикрытие транспортировки, подстраховывая от случайностей. На уровне крупных региональных центров, каковыми не обязательно являются столицы республик (в Киргизии это г. Ош, в Таджикистане одним из таких центров является г. Худжанд) осуществляется общая координация, здесь же решаются вопросы транзита на соседнюю территорию, передачи груза от таджикских поставщиков киргизским группировкам, а от киргизских — казахским, и т.д. При этом задерживаемые с последующей оглаской в СМИ отдельные наркокурьеры или небольшие группы занимаются этой деятельностью, как правило, спонтанно, не участвуя в структурном транзите. Их задержанием иллюстрируется представление об антинаркотической активности правоохранительных ведомств и государств в целом.
Едва ли не самым ощутимым из результатов американской военной операции в Афганистане стал стремительный рост нелегального производства транзита наркотических веществ в 2002-2003 гг. В первую очередь, он был связан с расширением посевов опийного мака на территории Афганистана. В самый последний период (2005-2007 гг.) получает весьма широкое распространение и версия о прямом участии военнослужащих США в наркотранзите.[21]
Примерно к весне 2002 г. в Киргизии, с самого начала 1990-х гг. отличающейся невысокой степенью централизованности госвласти, складывается ситуация, когда наркотранзит контролируется сразу несколькими акторами: южнокиргизскими группировками, связанными с лидерами тогдашней оппозиции режиму А. Акаева, двумя (как минимум) конкурирующими северными ОПГ, и южноказахстанскими ОПГ. В этой сложной схеме присутствуют и интересы ташкентских криминальных кланов, исторически тесно взаимодействующих с криминальными кругами Южной Киргизии. И одним из важнейших факторов, обусловивших события 24 марта 2005 г., стала конкурентная борьба между родоплеменными криминализованными структурами за право доминирования в контроле над наркотранзитом.[22]
Из новейших тенденций криминально-политического процесса в странах региона, несущих наибольшую угрозу безопасности, необходимо отметить рост взаимодействия ОПГ с исламистскими радикальными организациями. В Киргизии эта тенденция наиболее отчетливо связывается с деятельностью Исламского движения Узбекистана, уйгурскими сепаратистскими исламистскими организациями.
 
Интеграционные инициативы
Определяющим императивом внешней политики Киргизии заявлена ее многовекторность (см. подробнее ниже). Следование этому императиву обусловило причастность Киргизии к ряду интеграционных проектов.[23]
«Турецкий проект». С исчезновением СССР роль Турции в качестве южного фланга НАТО существенно снизилась, но с возникновением новых тюркоязычных государств Центральной Азии и Закавказья появился шанс на возрождение былого величия и повышение своей значимости в мировых делах. В начале 1990-х гг. вновь возрождаются традиционные пантюркистские идеи о создании «Великого Турана». В декабре 1991 г. Анкара первой признала новые тюркоязычные государства Центральной Азии, а уже в январе 1992 г. премьер-министр Турции Сулейман Демирель заявил об изменении регионального статуса своей страны ввиду открывающихся перед ней возможностей определять политическое будущее мусульманских республик СНГ. Предполагалось взять на себя решение двуединой задачи: обеспечить необходимый уровень контактов Запада с этими республиками и убедить их руководителей в том, что Анкара способна служить проводником интересов мусульманских стран СНГ на Западе.
При турецком МИДе было создано Агентство тюркского сотрудничества и развития (ТIКА) с целью координации на государственном уровне всех видов деятельности, направленных на единение тюрок, а в правительстве появилась должность министра по связям с тюркоязычными республиками СНГ. Свою деятельность в центральноазиатском регионе активизировали Турецкий директорат по религиозным вопросам (TDRA), Образовательный центр религиозной общины Фетхуллаха Гюлена, Турецкий международный исследовательский центр Турана Язгана, фонд «Аврасия Бир», «Тюрксой» и др. В активе этих организаций — пропаганда турецкой модели развития, противостояние интересам Ирана и арабских стран в регионе.
Важнейшим направление турецкой активности стала подготовка кадров различного профиля для центральноазиатских республик. Анкара ежегодно выделяет несколько тысяч стипендий для обучения студентов и преподавателей из тюркоязычных республик в высших учебных заведениях и научно-исследовательских центрах Турции. В Киргизии эту задачу выполняют Киргизско-Турецкий университет «Манас» и широкая сеть лицеев, работающих во всех регионах республики.
Но в целом политика Турции по созданию единого тюркского политического и культурно-идеологического пространства уже во второй половине 1990-х гг. стала заходить в тупик. Руководители тюркоязычных республик открыто стали дистанцироваться от попыток Турции сблизиться на этой основе. Вероятно, и в турецком руководстве сформировалось осознание того, что политическая и культурная близость, приверженность новых независимых тюркоязычных республик исламу и тюркизму были преувеличены, а реальностью является государственный национализм центральноазиатских этносов.
К настоящему времени Турция является для Киргизии одним из важных внешнеполитических партнеров, заметно уступая, однако, России, Китаю, Казахстану и Узбекистану, США, Японии, странам ЕС. Тем не менее, можно наблюдать определенные всплески этой активности по отдельным вопросам или проблемам. Так, руководство Турции проявляет особый и настойчивый интерес к оборонным отраслям промышленности республики проявляет Турция, откровенно предлагая свои услуги и участие в деятельности ВПК. Традиционными являются подготовка в Турции военных кадров для Киргизии и оказание ей гуманитарной и военно-технической помощи.
«Казахстанский проект». Казахстанского проекта нет. Постсоветская история знает огромное количество инициатив казахстанского руководства, бывших, по сути, пиар-проектами. Совещание по взаимодействию и мерам доверия в Азии, Евразийский союз, программа «Десять простых шагов навстречу простым людям», Туркестанский союз, Мини-ОПЕК, Форум лидеров мировых и традиционных религий, Центрально-Азиатский экономический союз, Проект реформирования СНГ — это неполный перечень. Все они изначально концептуально несостоятельны, утопичны. За казахстанскими инициативами очевидно стремление американской администрации обыграть амбиции Астаны в противовес российским планам в регионе. Астану пытаются противопоставить Москве. В сфере энергетики это попытки создания оси Астана-Баку-Тбилиси, все другие планы подключения Казахстана к многочисленным антироссийским коммуникационным проектам. Для США реализация этих планов означала бы достижение существенного ограничения российского влияния в вопросах добычи и транспортировки энергоносителей. В этом же контексте нужно рассматривать и попытки вовлечь Казахстан и другие страны региона в систему «коллективной ответственности» по Афганистану, в полном соответствии с концепцией «Большой Центральной Азии».
«Исламистский проект». Идеи интегризма в том или ином виде проникают через советский «железный занавес» и будоражат умы молодых мусульман региона Средней Азии, все более ощущающих себя частью исламского мира. Однако «новая волна» реформаторов не акцентировала внимания на непременном возрождении халифата, оставаясь на ханафитских позициях; они лишь настаивали на восстановлении общей исламской идентичности, то есть возвращения ощущения себя как части всего исламского мира.
Несмотря на множество алармистских прогнозов, ислам ни в одной из республик Центральной Азии не стал основой устойчивых политических союзов. Говорить об исламе как о факторе наднациональной идентичности здесь не приходится. А. Малашенко справедливо отмечает особенность исламских оппозиционных групп в Центральной Азии: «активность политического ислама сдерживается отсутствием единого руководящего или координирующего центра в масштабах каждой страны, не говоря уже обо всей Центральной Азии. Важно и то, что для достижения успеха любому исламскому политическому движению требуется авторитетный лидер. Сегодня нигде в Центральной Азии такого лидера нет, и нет даже подходящей кандидатуры на это место. Главная причина такого явления заключается в том, что сегодня действующие здесь исламистские движения и организации являются практически национальными, т.е. они ограничивают свои задачи рамками одного, «своего» государства».[24]
Идея о халифате партии «Хизб ут-Тахрир» (ХТ) и похожих групп не была принята большинством местных мусульман. Местные лидеры ХТ начали свой самостоятельный поиск легитимации халифата, начав его с попытки опровержения устоявшихся среди мусульман региона представлений. Однако, несмотря на пропагандистскую активность ХТ в регионе, в настоящее время говорить о том, что их идеи приняты абсолютным большинством, нет оснований.[25] Полноценной интеграции мусульман региона в настоящее время тоже не существует. Регионализм (прежде всего, политический регионализм), закрытые границ, другие факторы фактически разделяют мусульман, крайне затрудняя их общение и, тем более, объединение. Тем не менее, идея «единого исламского государства» (в форме «Союза исламских государств») рассматривается многими исламскими интеллектуалами как самая эффективная форма противостояния идеологическому и культурному влиянию и политическому давлению Запада. Кстати, и в дороссийский период ислам был преимущественно идентификационным признаком, но никак не интегрирующим.
Необходимо отметить, что, по мнению большинства экспертов, религиозная мотивация другой известной халифатистской организации, Исламского движения Узбекистана (ИДУ) и образ их действий также не воспринимаются большинством верующих региона, без всякого давления со стороны местных режимов. Эта позиция традиционна для большинства богословов Центральной Азии и выработана за многие века существования уммы в условиях взаимоотношений с неисламскими политическими и культурными субстратами.[26] Полноценной интеграции мусульман региона в настоящее время тоже не существует. Регионализм (прежде всего, политический регионализм), закрытые границ, другие факторы фактически разделяют мусульман, крайне затрудняя их общение и, тем более, объединение. Существовавшая когда-то общая идентификация на основе ислама оказалась утеряна. Активность той же ХТИ этнически окрашена: подавляющее большинство ее участников в любой из республик региона — этнические узбеки.
Тем не менее, идея «единого исламского государства» (в форме «Союза исламских государств») рассматривается многими исламскими интеллектуалами как самая эффективная форма противостояния идеологическому и культурному влиянию и политическому давлению Запада. Такие же идеи локальных мусульманских объединений возникают и в прокламациях исламистских организаций, действующих в регионе.
Иранские инициативы. В начале 1990-х гг., сразу же после развала СССР, обнаружив огромное неосвоенное рыночное пространство, Иран стремительно активизировался в новых государствах Центральной Азии, в первую очередь — в Таджикистане, Узбекистане и Туркмении. В целом, в 1990-х гг. иранское влияние ограничилось некоторой экспансией на местные рынки иранских товаров. Определенным исключением для этих выводов изначально является Таджикистан. Этнокультурная близость таджиков и иранцев сразу обусловила более высокий уровень отношений Ирана с Таджикистаном, нежели с другими государствами региона. С конца 1992 г. в таджикско-иранских отношениях наметился спад, переходивший временами во вполне ощутимое взаимное отчуждение, в основе которого лежало возникшее в ходе гражданской войны в среде значительной части таджикского общества политическое и идеологическое предубеждение в отношении Ирана. Первоначальные претензии иранских политических кругов на доминирование в Таджикистане быстро оказались дезавуированы и со стороны России. Е.М. Примаков указывает, что уже на начальном этапе российско-иранских контактов по таджикистанской тематике, когда стала ясна бесперспективность усиления иранских позиций в Таджикистане, влияние Ирана и даже «физическое присутствие» в Таджикистане пошли на убыль.. В отношении общей стратегии был сделан вывод, что Иран стремится выйти из изоляции и «принять участие в позитивных процессах на международной арене».[27] Опыт того времени во многом определил формат российско-иранского взаимодействия в Таджикистане в последующем, предотвратив вероятность возникновения прямой конфронтации интересов двух стран.
Весь последующий период основные тактические установки иранской дипломатии в странах Центральной Азии были направлены на постепенное инсталлирование во все сферы, дающие возможность способствовать преодолению внешнеполитической и экономической изоляции Ирана. При этом необходимо уверенно констатировать, что идеологическая составляющая, пресловутая идея «экспорта исламской революции», не является сколько-нибудь значимой в региональной политике Ирана и не грозит стать таковой в обозримом будущем, означая лишь попытку реинтеграции региона в исторический контекст.[28]
Потенциал внутрирегиональной интеграции.Стоит согласиться с мнением А.В. Малашенко в том, что «вряд ли следует абсолютизировать этно- и социокультурную гомогенность региона».[29] Активное блокотворчество, происходящее вне зависимости от объективных причин и потребностей, в высокой степени характерно для постсоветского и постсоциалистического пространства. Эта активность лишь подтверждает несоответствие объективно обусловленных систем двусторонних и многосторонних отношений и политической реальности, связанной с новой активностью внешних центров силы, каковым в данном случае выступают чаще всего США. Происходит объединение несовместимых между собою партнеров по правилам, так или иначе навязанным со стороны и не имеющим под собой реальных оснований для экономического и политического сотрудничества. Идет перестановка субъектов региональной политики без учета их истинной значимости и действительной роли в региональных процессах. В конечном итоге, это создает дополнительную конфликтность.[30]
В наиболее пессимистическом варианте нестыковка национальных интересов будет по нарастающей вести к систематическому обострению отношений между бывшими советскими республиками, которые все интенсивнее будут закреплять свои отношения с внешними партнерами. Тогда о какой-либо интеграции можно будет забыть надолго. Единогласное решение всех национальных элит объединить экономические и политические усилия, создать общий рынок, сформировать некую общерегиональную организацию с делегированием ей наднациональных (пусть и незначительных) полномочий — просто нереально, это прожектерство. Реальным форматом является, сотрудничество по ключевым проблемам, постоянный диалог, в том числе — с участием тех или иных внешних игроков. Например, под эгидой ШОС или ЕврАзЭС, хотя это и не всегда эффективно.
Вообще, опыт центральноазиатского региона позволяет понять, что региональная интеграция — один из образов современного политического мифотворчества. Само понятие происходит от латинского integratio — восстановление, восполнение целого. Для Центральной Азии подобным «целым» были исключительно Российская империя и Советский Союз. Никогда больше в истории население региона не было объединено в рамках единого государства. Советская власть дала возможность возникнуть ныне существующим этносам, создала, при всех известных издержках, основы их государственности. Но восстановление какого-либо единства по советскому образцу уже невозможно. Многими экспертами, особенно западными, подчеркивается, что интеграционной основой для стран Центральной Азии может служить историческая общность различных народов, проживающих здесь в течение многих веков, их культура, язык, религия, традиции, родственные связи. Но не могут эти признаки быть базисом объединения, поскольку не опираются на объективные потребности и национальные интересы. К тому же уже практически сформировались новые формы отношений с учетом новых границ, их ломка только негативно может сказаться на жизни населения, что вызовет только дополнительную конфликтность.
Не может быть в регионе и никакого регионального лидерства. Внутри самого региона нет страны, которая объективно могла бы выполнять эту роль, и чтобы с этим смирились бы все остальные. Есть две страны, которые по ряду критериев — экономических, политико-территориальных, демографических и некоторых других — выделяются в регионе. Это Казахстан и Узбекистан. Но проблема в том, что ни одна, ни вторая не обладают полным набором таких критериев. У Казахстана сегодня есть финансово-экономический потенциал. Но Узбекистан — это коммуникационно-географический «становой хребет» региона плюс более половины регионального населения. А во-вторых, к восприятию кого-то одного в роли лидера не готовы находящиеся еще в стадии своего становления национальные политические элиты. И если говорить о необходимости региональной интеграции, то необходимо констатировать: выполнение этой задачи может быть реализовано только неким внешним интегратором, каковым на протяжении периода со второй половины XIX в. и до 1990-х гг. являлась Россия. 
 
Социальные аспекты безопасности Киргизии: миграции
Масштабы перемещений населения Киргизии в период независимости оказались беспрецедентными. Увеличение интенсивности миграционных потоков объясняется целым комплексом факторов: экономических, демографических, политических, социальных и других. В их числе можно выделить, например, дисбаланс между спросом и предложением рабочей силы и низкий уровень жизни, одновременно, переселение русскоязычного населения в Россию, вызвано желанием избежать дискриминации.
Среди общих факторов превалируют экономические. Не менее значимым является демографический фактор. Для республики характерно сохранение относительно высоких темпов естественного прироста населения, что в сочетании с кризисным состоянием экономики усиливает проблему трудоизбыточности и воздействует на интенсивность миграционных потоков.
Специфической чертой внешней миграции является преобладание русскоязычного населения среди покидающих республику. В основе внешней миграции некиргизского населения, помимо сложной социально-экономической ситуации, лежит карьерная бесперспективность так называемых национальных меньшинств. При этом в структуре населения для абсолютного большинства этнических групп (кроме киргизов) было характерно сохранение отрицательного сальдо внешней миграции (т.е. миграционная убыль). Устойчивый миграционный прирост наблюдался только у киргизов. Однако с 2000 г. численные потери от эмиграции начинает испытывать и эта группа населения, составляющая большинство среди так называемых «трудовых мигрантов».[31]
На протяжении всего периода государственной независимости основными странами, принимающими эмигрантов из Киргизии, оставались Россия, Казахстан и Узбекистан. В 2001 г. на их долю приходилось соответственно 78; 8 и 2,5% покинувших республику. Среди стран дальнего зарубежья ведущими реципиентами являются Германия, Израиль и США (при абсолютном лидерстве Германии).
К 2006-2007 гг. трудовая миграция становится для Киргизии жизненно важной проблемой. По экспертным оценкам, в России численность нерегулируемых трудовых мигрантов из Киргизии составляет до 1 млн. чел. Наиболее часто встречающаяся оценка численности трудовых мигрантов, которую высказывают различные специалисты и представители государственных органов, варьирует в пределах от 400 до 700 тыс. человек.
По данным Нацбанка Киргизии, граждане республики, работающие в ближнем зарубежье, в 2007 г. в виде денежных переводов прислали на родину более 350 миллионов долларов. Однако и финансовые эксперты, и правительство склоняются к тому, что эти цифры далеко не окончательные. Например, в 2006 г. сумма средств, перечисленных киргизскими гастарбайтерами, превысила 500 миллионов долларов, что составляет около половины бюджета страны.[32]
Нелегальная миграция является в основном проблемой для стран-реципиентов. Как и в других странах-поставщиках рабочей силы, государственные органы Киргизии индифферентно подходят к вопросу о заключении соответствующих соглашений со странами-потребителями, по сути, их устраивает нынешняя ситуация. Денежные переводы трудовых мигрантов, стимулируя потребительский спрос, повышают капитализацию национальной экономики. Легализация миграционного процесса сужает возможности для коррупции в целом ряде причастных государственных ведомств.
Согласно данным Агентства по демографии и миграции КР, основная часть трудовых мигрантов из Киргизии сегодня трудится в Москве, Московской, Свердловской, Новосибирской, Читинской областях, а также в Красноярском крае Российской Федерации. За последний год граждан республики стала привлекать также и Калининградская область. По оценкам экспертов агентства, это связано с активным участием местных властей в реализации федеральной программы добровольного переселения соотечественников. Наличие рабочих мест и высокий уровень заработной платы, в первую очередь, способствуют тому, что все больше представителей коренного населения Киргизии выезжают на заработки в российские регионы, а то и выбирают Россию в качестве места жительства. Согласно официальным данным, в настоящее время в России проживает примерно 253 тысячи трудовых мигрантов из Киргизии. На начало 2008 г. более 100 тысяч киргизских гастарбайтеров уже приняли российское гражданство.[33] Вследствие увеличивающихся темпов трудовой миграции республику покинули многие специалисты, в которых сегодня остро нуждаются действующие и строящиеся экономические и социальные объекты во многих отраслях республики. Этот кадровый дефицит не восполняется естественным образом, что постепенно становится важным фактором, препятствующим экономическому развитию самой Киргизии. Правительством РФ установлена трудовая миграционная квота для граждан Киргизии в количестве 500 тысяч в год, однако она не выбирается полностью в силу того, что большинство мигрантов вовлекаются в нелегальные миграционные потоки.
Высокая внутренняя миграционная активность населения в КР обусловлена целым комплексом конструктивных и деструктивных факторов современного развития Социально-экономической ситуации. Формирование рыночных отношений, частное предпринимательство, коммерция, как конструктивные факторы, безусловно, способствуют переливу капитала и, соответственно, движению рабочей силы, тем не менее, их влияние на интенсивность миграционных потоков уступает по силе и значимости действию деструктивных факторов. Рост числа малых и средних предприятий, крестьянских и фермерских хозяйств, развитие индивидуальной трудовой деятельности, до сих пор не способны компенсировать сокращение сфер приложения труда в результате демонтажа социалистической системы хозяйствования и последующего экономического кризиса. Избыток рабочей силы, спровоцированный закрытием и перепрофилированием многочисленных промышленных предприятий, ликвидацией крупных сельхозобъединений, отсутствием эффективной государственной поддержки зарождающихся и уже действующих хозяйствующих субъектов (и, как следствие, ограниченные возможности по созданию дополнительных рабочих мест), заставляет население покидать обжитые места в стремлении найти или изменить работу.
Становление рыночной экономики обозначило зоны «притяжения» и «отталкивания» внутренних мигрантов. К зонам «притяжения» относятся г. Бишкек и Чуйская область, что объясняется как более выгодным экономико-географическим положением указанных территорий по сравнению с другими областями республики, так и массовым оттоком за рубеж, проживающего здесь русскоязычного населения и, соответственно, появлением возможностей трудоустройства для вновь прибывших. Специфическим моментом, предопределяющим направления внутренней миграции, служит дифференциация доходов. Кроме того, относительно высокий уровень жизни в столице и Чуйской области представляет собой и чисто психологический фактор, заставляющий переселяться как людей, реально имеющих возможность трудоустроиться, так и пополняющих ряды безработных. Все остальные регионы республики являются зонами «отталкивания», для которых характерно устойчивое сохранение отрицательного сальдо внутренней миграции. Характерной чертой внутренней миграции является массовый приток сельского населения в города, одновременно отражающий кризисное состояние аграрного сектора республики и диспропорции между уровнем жизни в городе и на селе. Дополнительный фактор, обуславливающий миграционную активность сельских жителей — традиционно более высокий, чем в городах, темп прироста населения, который обостряет проблему количественного несоответствия трудовых ресурсов спросу на них.
Широкомасштабная внутренняя миграция влечет за собой ряд негативных тенденций, способных существенно повлиять на стабильность и сферу безопасности. Одна из них связана с растущей маргинализацией городского населения. Другая — с деформациями в этнотерриториальной сфере.
Национальный состав участников внутренней миграции почти однороден, мобильность отдельных этнических групп в целом определяется их долей в общей численности населения. Исключением являются узбеки, чья оседлость обусловлена традиционно преобладающей формой занятости — земледелием. Узбеки демонстрируют крайне низкую миграционную активность. Это обстоятельство позволяет говорить о довольно динамичном изменении этнической структуры населения юга Киргизии, в которой доля узбекского населения растет опережающими темпами. Происходит некая «узбекизация» южного региона, способная при определенном стечении обстоятельств привести к актуализации автономистских или даже сепаратистских тенденций («косовский синдром»). 
 
Структуры влияния на внутреннюю и внешнюю политику страны и их значение в политической практике
В ходе электоральной кампании 2004-2005 г., приведшей к государственному перевороту 24 марта 2005 г., программы по предвыборной работе с различными группами избирателей (особенно с молодыми избирателями, которые затем становились основной движущей силой переворотов) везде проводили и финансировали одни те же организации, как, например, USAID, «Freedom House», Корпус мира, Международный республиканский институт США, NDI, «Восточно-европейский демократический центр» (ВЕДЦ), «Каунтерпарт Консорциум», «Корпус мира». Со средствами массовой информации — «Internews Network», «Фонд Евразия» («Eurasia Foundation»), «CIMERA» (Швейцария), «Open Society Institute» («Фонд Сороса»), Институт по освещению войны и мира (IWPR). Серьезную аналитическую работу в стране провела финансируемая американскими фондами International Crisis Group.
Национальный демократический институт США (NDI) оказывал финансовую, техническую и методическую помощь практически всем оппозиционным партиям и организациям Киргизии. В целом, США создали в Киргизии сеть организаций, сплачивающих не столько собственно оппозицию, сколько силы, которые можно было использовать любым образом. Непосредственная поддержка оппозиции со стороны посольства США и различных американских организаций открыто стала проявляться лишь в последние месяцы перед парламентскими выборами. До тех пор формировалась необходимая общественная атмосфера, создавалось общественное мнение. В республике действует около пяти тысяч действующих (не всегда зарегистрированных) неправительственных организаций, они имеются практически во всех селах. Как правило, они малочисленны, но они существуют, и созданы для того, чтобы получать гранты, материальную помощь по линии международных организаций на совершенно разные вещи, начиная от развития свободной прессы и заканчивая, допустим, борьбой со СПИДом, либо этикой воспитания детей. «Это было бы совершенно невозможным без этой помощи», — признавался один из молодых оппозиционных лидеров Э.Байсалов. — Американские деньги помогали финансировать центры гражданского общества по всей стране, только лишь NDI имеет 20 центров. Эти людские ресурсы давали киргизской оппозиции финансовую и моральную поддержку, а также предоставляли ей инфраструктуру, которая позволяла распространять свои идеи среди киргизского народа».[34]
В отношении молодежи в Киргизии сетевыми структурами — при необдуманно поощрительной политике президента и правительственных структур — применялась тактика массированной образовательной атаки. Количество университетов, институтов, колледжей, лицеев, программ стажировки, курсов достигло просто абсурдных масштабов. Не будучи подкреплено собственными средствами и возможностями, это обилие образовательных центров существовало благодаря поддержке названных сетевых структур, выполняя, естественно, и поставленные перед ними задачи. Через образовательные центры и НПО шло планомерное разрушение традиционных социальных механизмов, включая и мировоззренческие основы, в общественном сознании формируется неприятие существующего положения в республике (с указанием на конкретные адресаты виновных в этом), стимулируется рост уровня ожиданий и претензий к жизни, никак не подкрепленный реальными возможностями республики. Создаваемые (в том числе посредством НПО и поддержки «ответственных СМИ») сетевые структуры на физическом уровне призваны обеспечить критическую массу людей, готовых принять активное участие в протестных акциях (под разными лозунгами и с разными целями — в зависимости от обстоятельств и регионов). На информационном уровне их задача — поддерживать определенную степень социальной активности, обострять обстановку, продолжительное время намеренно акцентируя внимание на реально существующих проблемах, психологически осложнять обстановку вокруг конфликтных ситуаций, обеспечить прямые коммуникации между различными сетевыми организациями, придерживающимися наиболее радикальных взглядов. На когнитивном уровне активность призвана оказать такое влияние на сознание людей, которое подтолкнет их к формированию устойчивого убеждения: «так дальше нельзя», «жить стало невыносимо». На социальном уровне задача состоит в поиске, активизации этнических, социальных, региональных религиозных и иных групп, их мобилизации к применению радикальных методов в ситуации назревающего хаоса.
Приход к власти в Киргизии Курманбека Бакиева стал серьезным проколом американской политики. В силу ряда субъективных причин Бакиев еще в большей степени, нежели Аскар Акаев, развернулся в своей внешней политике в сторону Москвы, а заодно Пекина и Ташкента. У США возникает потребность в реванше, поскольку такой «разворот» киргизского президента напрямую затрагивает, помимо целого ряда геополитических интересов, совершенно конкретный американский интерес из области практической политики — функционирование военной авиабазы в аэропорту «Манас».[35] Прямым результатом стал новый этап работы с НПО и оппозицией всех западных неправительственных организаций. В настоящее время администрация США приступила к формированию в Киргизии новой, более дееспособной оппозиции. Подобная тактика является многоцелевой: она может быть использована как средство простого давления на действующую власть, она же, в случае крайней необходимости, может быть использована и для реализации сценариев по новой смене власти.
Что касается структур влияния или лоббистских групп, имеющих иное, неамериканское, внешнее происхождение, то представляется, что они находятся в зачаточном состоянии и проявляются довольно спонтанно лишь в отдельных ситуациях, чаще всего и наиболее очевидно — в форме лоббирования тех или иных экономических инвестиционных проектов.
 
Элиты, проблемы идентичности. Национализм, трайбализм, регионализм
Как и во всех традиционных обществах, в постсоветских государствах Центральной Азии существует своеобразная «двойная» политическая культура, в которой параллельно с официальными органами управления присутствуют традиционные формы власти. При этом перемещение по иерархии в одной системе, как правило, сопровождается изменением статуса в другой. Лидеры традиционной системы иерархии, прямо не представленные в официальной политической власти, нередко оказывают сильное влияние на принятие важнейших политических решений. Параллельные структуры часто обладают более сильным влиянием на своих сторонников, нежели государство, оказывая прямое воздействие на общественно-политическое развитие своих стран.
Эта специфическая черта постсоветских среднеазиатских обществ, продолжая действовать и в настоящее время, оказала определяющее влияние на формирование первичных форм государственности в бывших союзных республиках сразу после распада СССР. Политическая власть в современной Центральной Азии не является продуктом классического политического процесса в его европейском понимании. Политическая власть в современной Центральной Азии является результатом способности правившей на момент перехода к независимости номенклатуры внутренне консолидироваться и удержать в своих руках основной инструментарий государственного управления — так произошло в Казахстане, Узбекистане, Туркмении. Либо — как в Таджикистане и Киргизии — политическая власть является результатом достижения компромисса между основными кланами, ведущими свою историю из традиционного прошлого. В советский период в республиках Средней Азии произошла и консервация родоплеменных отношений, которые в 1990-е гг. получили свое дальнейшее развитие, после развала СССР произошло возрождение полуфеодальной системы общественных отношений, поднявшее роль родоплеменного фактора на новую высоту. При этом новый киргизский или таджикский клан это не просто какая-то влиятельная семья или группа семей, это скорее региональное объединение, опираясь на которое и действуя в его интересах, тот или иной политик участвует в политической борьбе и претендует на долю во власти.
Наряду с трансформацией переживших советскую эпоху и еще существовавших на рубеже 1980-1990-х гг. традиционных связей уровня первичной социализации, происходит одновременная реанимация родоплеменной и клановой структуры. Киргизскому обществу когда-то была свойственна демократия в ее зачаточном виде — военной демократии. И ее основополагающая процедура — выборы — тоже не нова. Даже после вхождения в состав царской России данная процедура не исчезла, как и родовое представительство — это была удобная самоорганизующаяся и самоконтролируемая иерархия. Не только Россия на присоединенных к империи территориях, но во многих случаях и Британия старалась сохранять в своих колониях уже проверенные временем управленческие пирамиды такого рода. В СССР система родовой иерархии если и не была разрушена, то была изрядно деформирована. С распадом СССР как безальтернативный путь была выбрана демократия. При этом временная дистанция от военной демократии киргизского типа до ее современных форм, предлагаемых к реализации, слишком велика, необходим длительный процесс эволюции, который должно пережить или осознать общество, чтобы затем оценить его реальные плоды. Военная демократия, состоявшая в почти полной автономии родов и кланов, лишь в критические моменты объединявшихся и выбиравших верховного правителя, чьи полномочия были ограничены периодом кризиса (чаще всего — войной с внешним противником), эта демократия слишком проста и даже примитивна, чтобы работать сегодня в качестве механизма управления. Впрочем, элементы ее, ведущие к хаотической фрагментации республики, проявляются в сегодняшней Киргизии достаточно очевидно. Театром абсурда выглядит, например, партийное строительство: по состоянию на 20 июня 2006 года в республике с населением около 5 миллионов человек было зарегистрировано 82 политические партии.[36]
В условиях Киргизии, где большинство политиков представляют из себя амбициозных субъектов, отражающих не общенациональные или партийные интересы, но региональные, кланово-трайбалистские, или просто семейные и личные честолюбивые пристрастия, одним из вполне объяснимых желаний такого рода людей было стремление к расширению возможности получения престижных (а соответственно и доходных) должностей в государственном аппарате для себя и своих сторонников, включая родственников. Калькированные демократические институты представляют для этого вполне удобную форму. Эти вожделения группы персон, участвующих к киргизской политике, и являются главным стимулом всех движений по модификации и избирательной системы, и взаимоотношений между парламентом и правительством. Для возвращения в киргизский политический процесс хотя бы минимальной системности нужна жесткая схема управления страной из единого центра. В реалиях Киргизии этим центром может быть только исполнительная власть.
В Киргизии, как и во всех центральноазиатских странах, население, в своем большинстве, не имеет сколько-нибудь связных представлений о том, что же такое их государство и демократия, и в чем функции тех или иных политических институтов. Так называемые «политические элиты», в том числе оппозиционные «контрэлиты», почему-то считающие себя в этом отношении культуртрегерами, судя по всему, сильно переоценивают степень своей компетенции. Влияние любого из представителей этой страты в лучшем случае распространяется на земляков — представителей соответствующего рода-племени, подконтрольные СМИ, тираж которых чаще всего не превышает десятка тысяч экземпляров, да пару-тройку неправительственных организаций. Складывается ситуация, когда количество таких персон, самоидентифицирующихся в качестве общенациональных политиков, катастрофически превышает все разумные общественные потребности. Ни одна из оппозиционных политических партий или организаций и иных в разной степени структурированных политизированных групп не имеет главного атрибута настоящей политической: научно обоснованной и четко сформулированной конструктивной программы объективной назревшим переменам в стране и сложным геополитическим реалиям. Общей чертой всех этих партий и иных сил является их социальный состав: группа элиты, чьи интересы вошли в противоречие с правящей элитой, опирающаяся на маргинальный социальный компонент и на регионально-клановый фактор. У сельского населения республики, с исчезновением советских форм организации, основанных на территориальном принципе, и отсутствием новых, происходит возрождение родоплеменных структур объединения, причем в форме, сниженной настолько, что это делает их похожими на субэтнические объединения, обладающие высоким уровнем, по меньшей мере, типологического сходства с криминальными структурами. Для многих из них характерны апелляции к внешней поддержке. В той или иной степени все они обладают различными комплексами, характерными для политических неофитов.
В Киргизии в высокой степени сохраняются и присущие любому азиатскому обществу традиции патернализма. Основная масса населения страны продолжает хранить веру в государство как систему справедливого распределения социальных благ и проводника страны на пути к всеобщему процветанию и благосостоянию. И эта вера всегда в высокой степени персонифицируется, связывается с конкретным лидером, а вовсе не с качеством политической и правовой системы.
Киргизская специфика заключается в том, что при отсутствии каких-либо исторических традиций самостоятельного существования как государство, событиями 24 марта 2005 года, на пятнадцатом году хрупкой киргизской государственности был прерван легитимный политический процесс. Отсутствие устоявшихся норм политической жизни сегодня позволяет огромному числу людей, относящих себя к киргизской политической элите, осуществлять попытки самореализации в качестве лидеров нации.
Киргизия, как и все постсоветские государства кроме России, пошла по пути строительства этнократического государства, где титульный этнос становится доминирующим во всех сферах жизни. Большинство всех граждан, не относящихся к титульному этносу, исключены из политической, общественной и культурной жизни, из процессов приватизации и крупного бизнеса.
В нынешней киргизской государственности и политической практике присутствует самый нижний и примитивный уровень понимания и толкования понятия «нация» — биологический уровень, в соответствии с которым нацией считается социум, объединенный единством крови (биологический фактор). Этот подход четко обозначен в преамбуле конституции. Дистанцируя себя от других этносов по биологическому признаку (по крови), киргизы сами начинают делиться по «крови родов», что ведет к возникновению клановости (трайбализму) и проявлению ее в сфере политики, бизнеса и иных отношений в государстве и обществе.
Одним из последствий этого является превращение Киргизии в моноэтническую страну. К настоящему времени уже на 70% территории проживает преимущественно одна этническая группа — киргизы. Школьное образование на русском языке доступно далеко не везде, количество школ с русским языком обучения резко сократилось. Качество преподавания в школах, вузах ухудшается. Согласно закону «Об образовании» в его новой редакции (2007 г.), государство снимает с себя обязательство обучать граждан русскому, узбекскому и всем другим языкам народов республики. Происходит интенсивная дерусификация внутреннего культурного и языкового пространства, являющаяся одним из важнейших катализаторов внешней миграции.
Одновременно в киргизском социуме по прежнему отсутствует какая-либо четкая общая идентификация, отказ от формирования гражданской идентичности (гражданской нации), несмотря на этнократичность социально-политической реальности, не привел к успеху и в формировании этнической идентичности (этнической нации). Поэтому в республике происходит процесс дальнейшего нарастания трайбалистских тенденций, являющихся основой клановой структуры и стимулом к дальнейшей архаизации всей системы общественных и политических отношений.
 
Многовекторность и неопределенность как следствие
Многовекторность внешней политики Киргизии является выражением желания правящей политической элиты сохранять комфортное пространство для маневров во взаимодействии с внешним миром. Это абсолютно прагматичный подход, при котором каждый из внешнеполитических партнеров получает определенные преференции, приоритеты максимально размыты и ни одна из великих держав не имеет решающего голоса. К настоящему времени это право по инерции во многих случаях остается за Россией, но это — вопрос времени, в частности — смены поколений политиков и электората. В руководстве Киргизии, судя по всему, присутствует понимание того, что позитивное развитие и стабильность связаны с необходимостью формирования эффективной системы взаимодействия: интеграционного с Россией, двухстороннего с США, комбинированного с Китаем. Однако набор внешнеполитических «инструментов» должен соответствовать реальному состоянию отношений с каждым из ключевых партнеров, что и не может реализовать киргизская политическая элита.
В реальных киргизских условиях принятия политических решений высока значимость и субъективного фактора, причем, не только на самом верхнем уровне. В условиях нежесткой централизации властных полномочий в президентской администрации большое значение приобретает позиция тех или иных ведомств, определяемая в киргизских условиях личными внешнеполитическими пристрастиями их руководителей.
Тактический характер всей внешнеполитической деятельности киргизских руководителей ярко проявился в ситуации, связанной с декларацией саммита глав государств-членов ШОС, принятой 5 июля 2005 г. в Астане. Все внешнеполитические шаги киргизского руководства свидетельствуют о твердом намерении продолжать искать выгоду в противоречиях между внешними игроками, демонстрируя полное отсутствие стратегического политического мышления, а обнаруживая лишь способность к сиюминутному прагматизму. Мимо понимания руководства республики ускользает осознание того факта, что время простой многовекторной политики уже давно позади.
Основная угроза безопасности и даже государственности Киргизии — это отсутствие научно выверенной стратегии дальнейшего строительства, развития государства. В том числе — и с точки зрения угроз и рисков. Есть угрозы внутреннего характера — отсутствие действенных государственных институтов, что демонстрируется наиболее ярко неконституционной сменой власти в 2004 году, отсутствие сформировавшейся общественной структуры, которая соответствовала бы потребностям времени, этническая, родоплеменная, социальная разобщенность населения. Из этого вытекают проблемы экономической состоятельности, да и политической состоятельности в целом.
В то же время, на протяжении ряда лет в Киргизии сформировался специфический механизм содержания альтернативной элиты с помощью иностранных вливаний. Легкие и доступные грантовые деньги привлекали самых разных людей, «выкинутых» с государственных постов и сразу же «прозревших» относительно характера «акаевского» режима. В этом контексте любопытно последующее состояние бывшего оппозиционного лагеря. Уже по истечении года после мартовского переворота подавляющее большинство его лидеров оказываются в оппозиции к новому режиму. Это состояние лишний раз подчеркивает невозможность долговременного существования консолидированных общенациональных политических сил в условиях кланово-региональной структуры общества и отсутствия общенациональной же политической элиты. Часть элиты уже сейчас в значительной степени ориентирована на Запад, следовательно, в процессе неизбежного выхода на ключевые роли нового поколения политиков «перемена участи» может произойти и естественным путем. В настоящее время продолжается создание «площадки» для «нового этапа стратегического партнерства» КР и США, в первую очередь — в образовательном и информационном пространстве. 
Стремление части киргизской политической элиты (имеющее поддержку и преобладающей пока части электората) к более тесному взаимодействию с Россией продиктовано, прежде всего, растущим пониманием и непубличным признанием факта несостоятельности киргизского этнократического государства. Налицо интеллектуальная бедность киргизской элиты, которая находится в растерянности, она не знает, что же нужно сделать, чтобы превратить Киргизстан в полноценное независимое государство, и обращается в этом поиске к недавнему прошлому, когда, получая дотации союзного центра, республика была вполне благополучной. Регулирование кадровых вопросов из того же союзного центра позволяло не особо задумываться о тех кланово-трайбалистских проблемах, которые сегодня определяют основные векторы внутрикиргизской политики. В парламенте уже около года звучат призывы к инициированию процесса вхождения в состав России на правах автономии.
 
Некоторые выводы
1. Наличие потенциальных военных угроз и угроз военного характера, обусловленных глобальными, региональными и внутригосударственными проблемами и противоречиями, имеющих различное содержание и характер диктует необходимость военно-политической интеграции государств Центральной Евразии в целях создания эффективной многопрофильной системы обеспечения региональной и, соответственно, национальной безопасности.
2. Регион представляет собой больше географическое, чем геополитическое образование, которое характеризуется отсутствием политической и экономической целостности. Между государствами региона существуют серьезные политические, экономические и иные противоречия, усугубляемые пограничными, территориальными, ресурсными претензиями и препятствующие процессу военно-политической интеграции.
3. Опасение государств региона попасть в политическую, экономическую и военную зависимость от России и Китая, отсутствие реальной внешней угрозы, потребности в коллективной защите общих экономических интересов тормозит развитие интеграционных процессов в рамках ОДКБ и ШОС.
4. Процессу интеграции активно противодействуют США, добивающиеся ослабления ОДКБ и ШОС и, в дальнейшем, превращения Центральной Евразии в зону своего влияния.
В этих условиях государства региона будут стараться развивать двусторонние отношения с третьими странами, в надежде увеличить гарантии своей безопасности, обеспечить интенсификацию экономического развития и, в свою очередь, стабилизацию внутренней политической и социально-экономической ситуации, что является одним из главных условий сохранения правящими элитами своей власти. На примере Киргизии ясно, что партнерами государств региона в первую очередь станут США и их союзники.
Ставка на внешних партнеров неизменно ведет к росту межгосударственной конкуренции за инвестиции и зарубежную помощь, обостряя существующие межгосударственные противоречия и претензии. Последнее может повлечь за собой расширение практики силового, экономического и иного давления и способствовать дестабилизации обстановки внутри государств региона.
Исходя из геополитических устремлений США, можно предположить, что сближение с ними государств Центральной Евразии вызовет негативную реакцию их основных геополитических оппонентов — России и Китая — и соответствующее воздействие на государства, наносящие ущерб основам существования ОДКБ и ШОС.
Следование системе внешнеполитических сдержек и противовесов представляется одной из наиболее вероятных тенденций в формировании внешнеполитического курса Киргизии в ближней и среднесрочной перспективе. Но в силу ряда субъективных причин во взаимоотношениях Киргизии со всеми основными внешними акторами с 1991 г. и по настоящее время имеет место спонтанное реагирование на текущие события и тенденции. Отсутствует какая либо продуманная, выверенная внешнеполитическая стратегия, какая-то программная, системная политика. Из внешних угроз государственности республики главной является как раз это: отсутствие стратегии в условиях глобализации, когда небольшая и слабая страна не в состоянии исключить внешние воздействия, в условиях растущей геополитической конкуренции в регионе, что влечет уже происходящую десуверенизацию и опасность фактической потери всех возможностей сохранения своей государственности.
 
Настоящий доклад был представлен Александром КНЯЗЕВЫМ на семинаре в Фонде «Наследие Евразии» 4 марта в рамках проекта «Новые независимые государства в Центральной Азии: политические аспекты глобализации и международного партнерства». 7 марта 2008 г. 
 
 
Примечания
 
[1] Численность населения в 2007 г. составила 5 млн. 248 тыс. человек, численность трудоспособного населения — 3 млн. 59 тыс. человек. Площадь — 198,5 тыс. кв. км. Плотность — 24 человека на 1 кв. км. Соотношение городского и сельского населения: 38% и 62%. По прогнозам Всемирного банка к 2025 г. население увеличится на 1, 3 млн. человек. Уровень безработицы в 2007 г. — 11%.
 
[2] Военный бюджет в настоящее время ($40,4 млн.) не превышает 1,5% ВВП.
 
[3] Кабар. — Бишкек, 2002. — 28 июня. Аэродром «Кант» менее благоустроен, нежели «Манас», но с точки зрения военно-технической он имеет определенные преимущества перед американской базой, поскольку строился именно под военные самолеты. Во времена Советского Союза здесь находилась учебно-тренировочная база так называемых «Пятых летных курсов», где проходили обучение летчики из почти 60-ти стран и повышали квалификацию летчики из стран-участниц Варшавского Договора. Кроме иного, «Кант» — это база, на основе которой в очень небольшой срок может быть развернута достаточно большая группировка войск (до 100 тысяч военнослужащих).
 
[4] Проамериканская и националистическая оппозиционная пресса в Киргизии очень живо реагировала на происходящее. «Авиабаза в Канте, безусловно, будет символизировать российское присутствие в Кыргызстане, но не более того.… Итак, Россия вновь намерена держать в Киргизстане свой воинский контингент. Чем это обернется для нашей страны — добром или нет, — покажет уже ближайшее время». — Ким А. Кто защитит безопасность Киргизстана — США или Россия?// Моя столица. — Бишкек, 2003. — 18 апреля. «Жогорку Кенеш еще не ратифицировал соглашение, а россияне уже чувствуют себя хозяевами, считая, что они останутся здесь навсегда…». — Bishkek Times. — Бишкек, 2003. — 24 октября. «Поддавшись словам русских, Киргизстан мог бы заявить американцам, чтобы они покинули страну. Но он не может сделать этого, так как страна живет исключительно за счет подачек Америки.… Пока никто не сможет сравниться с американцами в плане оказания помощи. Навряд ли прибывшие в Кант русские будут платить за каждый вылет по семь тысяч долларов. Вряд ли они что-то дадут киргизам. Наоборот, они еще не забыли свою привычку командовать…». — Аалам. — Бишкек, 2003. — 14 октября.
 
[5] Де-юре, российская авиабаза в Киргизии является компонентом Коллективных сил быстрого развертывания (КСБР) в Центральноазиатском регионе. Однако база полностью финансируется на российские деньги, и — де-факто — по всем нормативным документам структурно и штатно входит в состав Уральской армии ВВС и ПВО, штаб которой дислоцируется в Екатеринбурге.
 
[6] Министерство обороны Киргизии получило стрелковое оружие, предметы экипировки и обмундирования, средства радиосвязи. Кроме того, в рамках услуг военного назначения предусматривается проведение капремонта вертолета Ми-8. — Шварев В. «Шквалы» из Бишкека// Независимое военное обозрение. - М., 2003. — 31 октября. — С. 6.
 
[7] Несогласие с решением выразил лидер парламентской фракции «Регионы Киргизстана» Турсунбай Бакир уулу. Свою позицию он обосновал тем, что «удары по Афганистану не решат проблемы с международным терроризмом, поскольку это явление распространяется широко за рамки одного государства», по мнению депутата, руководство республики «занимает недальновидную внешнеполитическую позицию» по отношению к ситуации в Афганистане. — АКИпресс. — Бишкек, 2001. — 2 октября.
 
[8] Аэропорт «Манас» оборудован по первой категории Международной организации гражданской авиации. Его пропускная способность — 1700 пассажиров в час, взлетно-посадочная полоса — 4200 на 60 м.
 
[9] Нота посольства США в Киргизской Республике. Бишкек, Киргизская Республика, № 542/01. Нота МИД Киргизской Республики, № 011-19/247. Полный текст см.: Князев А.А. Афганский кризис и безопасность Центральной Азии (XIX — начало XXI в.). — Душанбе: Дониш, 2004. — С. 395-397.
 
[10] Князев А.А. Государственный переворот 24 марта 2005 г. в Киргизии. Изд-е 3-е, исправл. и дополн. — Бишкек, 2007. — С. 69.
 
[11] ИТАР-ТАСС. — М., 2005. — 5 июля.
 
[12] АКИpress. — Бишкек, 2005. — 11 июля.
 
[13] РИА «Новости». — Бишкек, 2005. — 26 июля.
 
[14] Quiring Manfred. Wir befinden uns zwischen zwei Fronten// Die Welt. — 2005. — Juli, 26.
 
[15] Визит Кондолизы Райс был попыткой нейтрализовать синхронно растущий «российский фактор» — прежде всего, договоренности о расширении российской авиабазы в Канте, а заодно и наметившийся диалог России с Узбекистаном. Имела место и очередная постановка вопроса о размещении в «Манасе» самолетов дальнего радиолокационного обнаружения AWACS. Кстати, в августе 2005 г. командующий составляющей Е-3А Воздушно-десантных сил раннего предупреждения и контроля НАТО генерал-майор Гарри Уинтерберг, в ведении которого находятся натовские AWACSы, признал актуальность этой проблемы для НАТО. Перспективной целью размещения AWACSов в аэропорту «Манас» является обеспечение возможности проведения боевых операций в Иране, Афганистане и Западном Китае. Бакиев же в этих условиях все больше и больше зарекомендовывал себя как фигура, не способная к принятию ответственных политических решений.
 
[16] По URL: http://usinfo.state.gov. В ноябре 2005 г. начался переговорный процесс между уполномоченными делегациями СШа и Киргизии по пересмотру условий присутствия американской военной базы. Основные обсуждаемые на этих переговорах вопросы связаны с финансовыми условиями американского военного присутствия и никак не учитывают интересы коллективной региональной безопасности. 
 
[17] Документ депутаты разработали в связи с инцидентом, который произошел 6 декабря 2006 г., когда американский военнослужащий убил гражданина Киргизии.
 
[18] Князев А.А. К истории присутствия пограничных войск Федеральной пограничной службы Российской Федерации в Киргизской Республике// Вестник Киргизско-Российского Славянского университета. Т. 3, № 4. — Бишкек, 2003. — С. 29-44. Сумароков Л.И. История российской пограничной охраны на Тянь-Шане и Памире. — Бишкек, 2006.
 
[19] Князев А.А. К истории присутствия пограничных войск Федеральной пограничной службы Российской Федерации в Киргизской Республике// Вестник Киргизско-Российского Славянского университета. Т. 3, № 4. — Бишкек, 2003. — С. 29-44.
 
[20] Князев А.А. К истории и современному состоянию производства наркотиков в Афганистане и их распространения в Центральной Азии. — Бишкек: Изд-во КРСУ, 2003.
 
[21] Как считает Замир Кабулов, чрезвычайный и полномочный посол РФ в Афганистане, аэропорт «Манас» может стать перевалочной базой для транспортировки наркотиков из Афганистана в СНГ и Европу. По его словам, появляется непроверенная информация об использовании военно-транспортной авиации США для переброски наркотиков внутри Афганистана и за границу — возможно, на авиабазы «Манас» в Киргизии и «Инжирлик» в Турции. — URL: http://www.wps.ru/ru/pp/military/2007/12/28.html
 
[22] Князев А.А. К вопросу о криминальном компоненте современных политических процессов в странах Центральной Азии. В печати.
 
[23] Здесь рассматриваются лишь часть существующих проектов региональной интеграции. О некоторых из них см. дополнительно материалы конференции, проходившей 26-28 июня 2007 г. в г. Ходженте, Таджикистан (Проекты сотрудничества и интеграции для Центральной Азии: сравнительный анализ, возможности и перспективы/ Под ред. А.А. Князева. — Бишкек, 2007).
 
[24] Малашенко А. Ислам и политика в государствах Центральной Азии// Центральная Азия и Кавказ. — 1999. — № 5. — С. 64.
 
[25] Бабаджанов Б.М. Халифат глазами местных богословов: история и современность// Проекты сотрудничества и интеграции для Центральной Азии: сравнительный анализ, возможности и перспективы/ Под ред. А.А. Князева. — Бишкек, 2007. — С. 198.
 
[26] См. об этом подробней: Бабаджанов Б.М., Муминов А.К., Олкотт М.Б. Мухаммаджан Хиндустани (1892-1989) и религиозная среда его эпохи (предварительные размышления о формировании «Советского ислама» в Средней Азии) // Восток (Oriens). — М., 2004. — №5. — С. 19-33.
 
[27] О пребывании Е.М. Примакова в Кабуле и Тегеране// Дипломатический Вестник. — М., 1993.— № 15-16. — С. 65.
 
[28] Иранская концепция рассматривает страны Центральной Азии как единую культурную область с Ираном. Считается также, что единство Центральноазиатского и Кавказского регионов (Asiaye Markazi va Ghafghaz) основано на таких общих факторах, как единые интересы безопасности в районе Каспийского моря и членство этих стран в ЭКО. — The Process of Development in Central Asia and the Caucasus// The Iranian Journal of International Affairs, VI (3&4).
 
[29] Малашенко А.В. Тупики интеграции в Центральной Азии// Проекты сотрудничества и интеграции для Центральной Азии: сравнительный анализ, возможности и перспективы/ Под ред. А.А. Князева. — Бишкек, 2007. — С. 16.   
 
[30] Князев А.А. Интеграционные проекты и геополитическое соперничество в Центральной Азии// Проекты сотрудничества и интеграции для Центральной Азии: сравнительный анализ, возможности и перспективы/ Под ред. А.А. Князева. — Бишкек, 2007. — С. 12-13.
 
[31] Согласно исследованию Центра изучения общественного мнения «Эл-Пикир», проведенному весной 2006 г., 83% трудовых мигрантов является этническими киргизами. Среди мигрантов из Бишкека высшее образование имеют 40%, неоконченное высшее — 2%, среднее — 58%; среди мигрантов из Чуйской области высшее образование имеют 11%, неоконченное высшее — 23%, среднее — 49%, неоконченное среднее — 17%. Уровень образования выезжающих в Россию и дальнее зарубежье превосходит уровень образования выезжающих в Казахстан. Это связано с тем, что в Казахстан выезжают в основном с целью трудоустройства в сфере сельского хозяйства, прежде всего выходцы из сельской местности, особенно из южных областей Киргизии. Выезжающие в Россию чаще представлены горожанами. Возрастная структура трудовых мигрантов из Киргизии, выглядит следующим образом: 18-25 лет — 25,5%; 26-35 лет — 55,5%; 36-45 лет — 15%; 46 и более лет — 4%. — Regnum. — 2006. — 12 мая.
 
[32] Российская газета - Центральная Азия. — Бишкек, 2008. — 14 февраля, № 4588.
 
[33] Российская газета - Центральная Азия. — Бишкек, 2008. — 17 января, № 4564.
 
[34] The New York Times. — New York, 2005. — March, 30.
 
[35] 11 июля два сотрудника посольства США в Киргизии были высланы из страны, МИД республики подчеркивал, что «данное решение принято на основе достоверных фактов, представленных спецслужбами», «об неоднократном вмешательстве во внутренние дела государства, несовместимом со статусом дипломата и общепризнанными нормами международного права». «Это можно рассматривать как попытку запугать посольства и заставить замолчать гражданское общество. Соединенные Штаты Америки будут продолжать поддерживать контакты со всеми слоями киргизского общества, в том числе с официальными представителями правительства, оппозицией, лидерами неправительственных и общинных организаций», — отреагировало собственным заявлением американское посольство. — См. Князев А.А. Государственный переворот 24 марта 2005 г. в Киргизии. Изд. 3-е, исправл. и дополн. — Бишкек, 2007. — С. 220-221.
 
[36] «… В киргизском обществе идентификация происходила (и во многом происходит и сейчас) не по партийным, а по родовым основаниям. Отсюда появление чисто киргизского феномена — политических партий, костяк которых составляют родственники, члены одной родовой группы, выходцы с одной территории. Анализ состава политических партий, возглавляемых выраженными лидерами, хорошо подтверждает этот феномен. Большинство в партии «Атамекен» составляют выходцы с юга, а в партии «Арнамыс» — с севера. И в общественном сознании происходит четкая идентификация региональной принадлежности партий в зависимости от регионального происхождения их лидеров. Причем это не зависит от того, что в руководящей группе есть и представители других регионов». — Богатырев В. Место и роль политических партий в киргизском обществе// Политические партии в Киргизстане. — Бишкек: Институт общественной политики, 2006. — С. 8.
 
 


Читайте также на нашем сайте:
 
 
 



Опубликовано на портале 21/03/2008



Мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции

[ Главная ] [ Карта портала ] [ Поиск ] [ Наши авторы ] [ Новости Центра ] [ Журнал ]
Все права защищены © "Перспективы", "Фонд исторической перспективы", авторы материалов, 2011, если не обозначено иное.
При частичной или полной перепечатке материалов ссылка на портал "Перспективы" обязательна.
Зарегистрировано в Роскомнадзоре.
Свидетельство о регистрации средства массовой информации: Эл № №ФС77-61061 от 5 марта 2015 г.

Яндекс.Метрика