Специально для портала «Перспективы»

Яков Шемякин

БРИКС: конъюнктурное объединение или стратегический альянс?


Шемякин Яков Георгиевич – главный научный сотрудник Института Латинской Америки РАН, доктор исторических наук.


БРИКС: конъюнктурное объединение или стратегический альянс?

Практически во всех публикациях, посвященных объединению БРИКС, констатируется, что его члены сильно отличаются друг от друга. Но БРИКС существует, это значимая реальность нашего мира. Какие же факторы способствуют объединению столь разнородных стран?


Практически в любой из огромного количества публикаций, посвященных объединению БРИКС, констатируется очевидный факт: все его члены очень сильно отличаются друг от друга. Но очевидно и другое: БРИКС существует, это значимая реальность нашего мира. Если это так, значит, наличествуют какие-то факторы, которые способствуют объединению столь разнородных составляющих. Следовательно, необходимо выявить и оценить характер этих факторов. И здесь перед исследователем неизбежно встает альтернатива: либо речь идет о факторах конъюнктурных, действие которых обусловлено только конкретной социально-политической и экономической ситуацией, сложившейся на планете в последние десятилетия (и в этом случае БРИКС не имеет сколько-нибудь значимых стратегических перспектив), либо существуют более глубокие и прочные основы для объединения столь непохожих друг на друга стран. В таком случае речь должна идти о факторах долговременного действия.

Что же объединяет страны БРИКС? Можно ли выделить какую-то основополагающую «сквозную» идею, которая красной нитью проходит через все принятые членами объединения документы, через все выступления его лидеров? По нашему мнению, такой «сквозной» идеей является принцип, в соответствии с которым центр принятия решений по всем жизненно важным вопросам, касающимся той или иной общности, должен находиться внутри соответствующих стран, а не вне их, не в западных центрах. Из этого принципа закономерным образом вытекает, что решение общих проблем, касающихся всех, выходящих за рамки компетенции и возможностей отдельных государств, должно достигаться в результате реального диалога, с учетом интересов всех заинтересованных сторон.

Подобный подход, утверждая полицентрическую структуру организации международного сообщества, означает и глубокое изменение самой направленности процесса мирового развития, а именно – изменение соотношения эндогенных и экзогенных факторов эволюции: усиление значения первых и, соответственно, уменьшение силы воздействия вторых. Стоит напомнить в связи с этим, что именно с утверждения принципа доминирования экзогенных факторов началось развертывание последнего по времени исторического этапа глобализации (примерно с 80‒90-х годов ХХ в.), что выявило, в свою очередь, цивилизационную подоплеку этого этапа как, по преимуществу, «вестернизацию всего мира»..

В основе геополитической стратегии БРИКС лежит общая ориентация на усиление значения эндогенных и уменьшение влияния экзогенных факторов развития. Совпадение позиций по этому пункту, судя по всему, имеет для участников БРИКС большее значение, чем очевидные различия экономических и политических систем и существующие противоречия между ними.

Отсюда вытекает и та акцентировка роли национального государства (в противовес распространенным на Западе версиям о «затухании» этого института), которая, несомненно, объединяет всех участников БРИКС. Именно государство является основным субъектом и институциональным рычагом осуществления тех преобразований (в том числе и в сфере международных отношений), к которым стремятся члены БРИКС. В конце концов, в институциональном плане БРИКС ‒- не что иное, как объединение именно национальных государств.

Из охарактеризованной выше общей установки вытекают и преимущественная ориентация на реальную, а не «сервисную» (финансовую) экономику, и особое внимание, уделяемое развитию внутреннего рынка (наряду с активной экспортной политикой, во всяком случае, Китая, Индии и Бразилии). Опора на собственную культурную традицию обеспечивает ценностное обоснование «эндогенной» ориентации во всех ее конкретных проявлениях.

Отнюдь не игнорируя объективное содержание глобализации (углубление, расширение и интенсификацию связей между различными частями мировой системы), все члены БРИКС склонны акцентировать тот факт, что глобальный контекст современного мира – это именно контекст, в котором взаимодействуют различные его составляющие. При этом особо подчеркиваются межгосударственный и межцивилизационный уровни взаимодействия.

Наряду с возрождением на новой основе национального государства, формирование полицентричного мира проявляется в регионализации. На рубеже тысячелетий заметно усилилась тенденция к созданию крупных региональных объединений. По свидетельству многих ученых и аналитиков [См. например: Глобализация…], это стало закономерной реакцией на процесс глобализации – на чрезмерность внешних воздействий, диспропорции мировой экономики и нарастающий гегемонизм в мировой политике. Регионализация (создание нескольких взаимодействующих и конкурирующих интеграционных группировок) означает ориентацию на полицентричную структуру управления мировой системой связей в условиях их интенсификации и «уплотнения -- альтернативный глобализации способ организации данной системы. Следует отметить, что в региональных альянсах «страны-члены БРИКС занимают позиции лидеров регионов» [Перспективы…, с. 70].

Со всем этим связана еще одна важнейшая черта, объединяющая членов БРИКС и, одновременно, отделяющая их от «коллективного Запада»: принципиально иное понимание характера и задач модернизации. В отличие от Запада, который склонен считать свою модель модернизации оптимальной и, соответственно, универсально значимой, все без исключения страны БРИКС выдвигают на первый план идею органического синтеза модернизации и собственной цивилизационной традиции. Эта идея лежит в основе общей идентификационной стратегии участников БРИКС [См., например: Шемякин, 2015, с. 31].

Комплекс ценностей модернизации, первоначально сложившийся в Западной Европе к XVII‒-XVIII вв., опирался на две главные основы: принцип индивидуальной свободы выбора во всех сферах деятельности и рациональный подход к миру. Традиция «осевого времени» (по К.Ясперсу), положенная в основу духовного строя цивилизаций, представленных в БРИКС (идея Абсолюта – духовной первоосновы всего сущего, принцип сопричастности человека Абсолюту, нашедший свое наиболее полное проявление в идее бессмертия души, вытекающий из мысли о сопричастности человека духовному Абсолюту вывод о несводимости его к роли простого функционера или винтика социального или космического целого [1]), утверждала качественно новую, гораздо более значительную, чем раньше, роль личности и, соответственно, ‒- человеческого разума [см.: Шемякин, 2015, с.31-37]. Подобная направленность исторически совпадает с модернизационным вектором. В «осевом» наследии всех без исключения стран БРИКС наличествует рационалистическая традиция, повсюду пробивавшая себе дорогу через преодоление антирационалистической контртенденции.

Так, несмотря на глубокое недоверие к человеческому разуму, в мистико-аскетических традициях как православия (византийского происхождения и характера), так и ортодоксального католицизма в конечном счете проявило себя общехристианское начало, в котором изначально заложено было стремление к познанию. Если мир – творение Божье, то долг верующего христианина раскрыть «зашифрованные» в окружающей действительности замыслы Творца. В китайской и в индийской цивилизациях престиж знания и статус людей знания также всегда был исключительно высоким, что, несомненно, способствовало рациональному восприятию ценностей модернизации западного происхождения.

Интеллектуальные традиции Китая, Индии, России, Бразилии и ЮАР очень сильно отличаются друг от друга. Однако их объединяет одна сущностная общая черта, которая вместе с тем резко отличает их от преобладающего на Западе типа рационализма. Речь идет о так называемой формальной рациональности, в которой, как убедительно показал впервые употребивший эту формулировку М. Вебер, наиболее полно проявился «дух капитализма» [Вебер]. Если обобщить выводы самого Вебера и представителей «веберовского ренессанса» 70‒80-х гг. ХХ в., то можно выделить три признака этого типа рациональности: 1) убеждение в том, что количественная характеристика любой вещи (явления, процесса) – это исчерпывающая ее характеристика, а качественные определения не имеют значения («всеобщая калькулируемость»); 2) раз все можно сосчитать, значит, все можно познать, никаких тайн, недоступных «свету разума», нет и не может быть в принципе; говоря словами Вебера, «мир расколдован» («всеобщая познаваемость»); 3) полностью «просчитанный», познанный мир управляем – во всяком случае, в той его части, которая доступна человеку («всеобщая управляемость») [Шемякин, 2007, с. 89-90; 2008, с. 133]. Как совершенно справедливо отмечала П.П. Гайденко, формальная рациональность ‒ это рациональность как самоцель [Гайденко, с. 23-24], рацио полностью замкнут в данном случае на себя.

Этот тип рациональности, неотделимый от капитализма, наложил, бесспорно, мощный отпечаток на весь мир, в том числе и на нынешних участников БРИКС, и продолжает осуществлять духовную экспансию по сей день. Однако ни на одном из этапов истории он не мог подавить полностью иные виды рациональности, присутствующие в духовном космосе неевропейских цивилизаций. При всей огромной разнице между конфуцианской рациональностью Китая, индуистской рациональностью Индии, попытками обосновать особый «африканский» тип мышления в рамках концепции «убунту» в Южной Африке [См., например: Pax Africana.., с. 201-202], иберокатолической рациональностью Бразилии и, опирающимся на византийское наследие православным рацио России – все это разновидности рациональности, которую, вслед за Вебером, можно назвать «ценностной». Здесь ключевое значение придается качественным характеристикам объектов действительности и всегда присутствует представление о некоей высшей цели, которая в конечном счете придает смысл формально-рациональным процедурам. Этот тип рациональности не замкнут на себя и потому открыт для разнообразных путей и способов коммуникации с противоположным полюсом духовного космоса – верой.

Не следует, конечно, думать, что капиталистическая формальная рациональность – это нечто внешнее по отношению к незападному миру. Она, несомненно, в той или иной мере укоренилась и в Китае, и в Индии, и тем более в Латинской Америке, России и Южной Африке. Одна из главных коллизий, развертывающихся в духовном пространстве стран БРИКС, ‒- это столкновение, взаимное переплетение и конфликтное взаимодействие двух качественно различных типов рациональности: – формальной рациональности западного происхождения и характера и ценностной рациональности, опирающейся на духовное наследие соответствующих неевропейских цивилизаций.

Общая идентификационная стратегия, ориентированная на синтез собственной цивилизационной традиции и ценностей модернизации, опирается на единый тип рациональности – ценностную рациональность. То, что этот тип объединяет всех членов БРИКС, свидетельствует о некоей фундаментальной общности подхода к миру и к жизни, что позволяет сделать вывод о наличии важнейшей предпосылки к достижению взаимопонимания не только на конъюнктурном, но и на самом глубоком, цивилизационном уровне.

Литература:

Вебер М. Избранные произведения». М. 1990.

Гайденко П.П. Социология Макса Вебера // Вебер М. Избр. произведения. М. 1990.

Глобализация и регионализация: факторы формирования геополитического пространства. М. 2006.

Перспективы и стратегические приоритеты восхождения БРИКС. Научный доклад к VII Саммиту БРИКС. М. 2014.

Шемякин Я.Г. БРИКС в свете цивилизационного подхода // Новая и новейшая история. 2015. № 1.

Шемякин Я.Г. Вера и рацио в духовном космосе латиноамериканской цивилизации // Латинская Америка. 2007. № 3.

Шемякин Я.Г. Россия в западном восприятии (специфика образов «пограничных» цивилизаций) // ОНС. 2008. № 1.

Pax Africana: континент и диаспора в поисках себя. М. 2009.



[1] Эти основные составляющие духовного наследия «осевого времени» прослеживаются и в различных версиях христианства (в том числе католицизма и протестантизма в Бразилии, православия в России, различных христианских конфессий ЮАР), и в трех основных составляющих традиционной культуры Китая ‒ конфуцианстве, даосизме и китаизированном буддизме, и в индуизме.



Опубликовано на сайте 08/08/2016